Лицо капитана вспыхнуло гневом, глаза сверкнули огнем бешенства и дикой злобы; он сжал кулак и сделал такой жест, как будто собирался уложить на месте тщедушного маленького еврея, но сдержался. Что касается меня, я бы не решился выдержать еще раз такой взгляд, каким смерил Холля этот ужасный человек.
— Так вы желаете, чтобы я принял вас на мое судно? — сказал капитан тоном едкого сарказма. — Торговец редкостями желает получить даровой проезд! Ну что ты на это скажешь, Четырехглазый? Взять нам этого человека на судно?
Четырехглазый, к которому обращался капитан, был загорелый, коренастый мужчина гигантских размеров — ирландец со светлыми вьющимися волосами и большими, широко раскрытыми серо-синими глазами, довольно добродушными, смотревшими смело и серьезно. Человек этот казался более честным и порядочным, чем остальные его товарищи, и несколько отличался от них даже по внешнему виду: поверх красной шерстяной рубахи на нем был горохового цвета пиджак, а на ногах пара вышитых туфель. Это был человек рассудительный, говоривший мало, но обдуманно.
Выслушав вопрос капитана, он, прежде чем ответить, пристально посмотрел сперва на него, потом на Холля, затем сделал большой глоток из стоявшей перед ним жестяной кружки, посмаковал и сказал:
— Я бы взял его! — с этими словами он откинулся на свои подушки, как будто его слово было последним, и кивнул капитану; тот тоже кивнул ему в ответ, и на этом дело было закончено.
— Мы уходим сегодня в полночь, пользуясь приливом, — сказал Блэк, — и вы можете явиться на судно, когда захотите... Эй, мальчуган, убери все это в сундук! — добавил он, подбирая миниатюру и остальные вещи.
Мальчуган протянул свои дрожащие, неуклюжие руки, чтобы принять от капитана эти предметы, но, по неловкости, уронил миниатюру; та упала на пол и треснула. Блэк обернулся с пеной у рта. Дрожащий, обезумевший от страха мальчик упал на колени, прося пощады, но Блэк со всей силы ткнул его ногой в грудь так, что тот откинулся, и крик боли замер, так как у него перехватило дыхание. — Ребята, влепите ему дюжину горячих своими ремнями! — крикнул хозяин.
Не успел он договорить, как громадного роста детина схватил мальчика и зажал голову его между ног, а другой, быстро сдернув с себя ремень, тяжелой пряжкой принялся наносить несчастному жестокие удары; пряжка вырывала клочки мяса и кровь струями лилась на пол. Это вызвало необычайную веселость у присутствующих, я же делал над собой нечеловеческие усилия, чтобы не броситься на этих извергов. Холль, догадавшийся о моих чувствах, как бы случайно положил свою руку на мою и с такой силой сжал мои пальцы, что они затрещали.
Когда мальчик лишился чувств, его пнули несколько раз сапогами в бок и спину, затем Ревущий Джек, подобрав с пола, вышвырнул его в смежную комнату, после чего это маленькое происшествие тотчас же было забыто, и капитан совершенно повеселел.
— Эй! Джон, пусть нам дадут поесть, — крикнул он, — а ты, Дик, читай молитву, ты последние восемь часов все время спал.
Дик, рыжеволосый шотландец, тощий и угрюмый, протирая глаза, пробормотал:
— Без пищи и питья не веселится ни одна плоть! Неразумный вы человек, как я вижу, мистер Блэк: надо же всякой плоти давать отдых, а без того я ни часа больше не хочу оставаться коком на вашем судне!
— Слышите, ребята, Дик не желает больше служить нашей почтенной компании! Да ну же, Дик, дай нашим гостям послушать твое красноречие, — сказал капитан.
Наконец принесли кушанье. Это были самые дорогие и самые изысканные блюда, изготовленные опытным французским поваром, и ко всему этому целая батарея шампанского самых лучших сортов. Но я хотел только одного — уйти как можно скорее отсюда, меня мутило от одного вида этих людей.
Холль поднялся было, чтобы уйти, поняв мой молящий взгляд, но Блэк насильно усадил его на прежнее место. Разгоряченные вином ребята насильно стали вливать Холлю в горло стакан за стаканом. Ревущий Джон собирался оказать ту же честь и мне, но я выбил у него кружку из рук. В тот же момент надо мной мелькнул нож. Раздались крики, поднялся страшный шум и гам, стали опрокидывать столы и свечи — все точно обезумели. «К двери! К двери!» — расслышал я голос Холля. Не помню, что было дальше, только я вдруг почувствовал острую боль в плече и в тот момент, когда уже не рассчитывал уйти живым, увидел себя каким-то чудом на улице Жубер.
— Я боялся, что это плохо кончится, — проговорил Холль. — Эти люди и в трезвом-то состоянии весьма буйны, а во хмелю — ужасны!
— И вы решаетесь плыть с ними? — спросил я.
— Да, делать нечего. Зато, раз я попаду к нему на судно, у меня в руках будет ключ, который поможет мне свить веревку для его виселицы!
Первые лучи рассвета начинали рассеивать туман, точно вуалью окутавший весь город. Весь Париж спал; улицы были пусты, когда мы вернулись в свой отель.
Я был до того утомлен и обессилен, до того одурманен всем виденным, что желал только одного — поскорее очутиться в постели и забыться сном. Но Холль вошел вслед за мной в мою комнату с явным намерением сообщить мне что-то.
— Вы знаете, мистер Марк, что через несколько часов я покину Париж, — начал он. — Но прежде, чем мы расстанемся, быть может, на довольно продолжительное время, я хочу попросить вас оказать мне еще одну услугу. Ваша яхта, если я не ошибаюсь, теперь осталась в Кале. Так не будете ли вы так добры сесть на нее сегодня утром и отправиться на ней в Плимут? Там вы будете наводить справки об американской яхте «La France». Блэк только нанял ее на время, судно это не принадлежит ему. Вести об этой яхте будут равнозначны вестям обо мне, и я буду рад, сознавая, что есть на свете человек, который стоит у меня за спиной, когда я страшно рискую. Если же там ничего не узнаете обо мне, то выждите еще один месяц, а если будете иметь неопровержимые доказательства моей смерти, то вскройте немедленно тот пакет с бумагами, что я вручил вам, и прочтите, что в них, хотя я не думаю, что дело дойдет до этого.
С этими словами он сердечно пожал мне руку и вышел из комнаты. А я и не подозревал в то время, что мне уже через три дня придется вскрыть бумаги бедняги Холля, моего сумасшедшего, как я и все называли его.
III. Три записки.
IV. Странное зрелище на море.
— Так вы желаете, чтобы я принял вас на мое судно? — сказал капитан тоном едкого сарказма. — Торговец редкостями желает получить даровой проезд! Ну что ты на это скажешь, Четырехглазый? Взять нам этого человека на судно?
Четырехглазый, к которому обращался капитан, был загорелый, коренастый мужчина гигантских размеров — ирландец со светлыми вьющимися волосами и большими, широко раскрытыми серо-синими глазами, довольно добродушными, смотревшими смело и серьезно. Человек этот казался более честным и порядочным, чем остальные его товарищи, и несколько отличался от них даже по внешнему виду: поверх красной шерстяной рубахи на нем был горохового цвета пиджак, а на ногах пара вышитых туфель. Это был человек рассудительный, говоривший мало, но обдуманно.
Выслушав вопрос капитана, он, прежде чем ответить, пристально посмотрел сперва на него, потом на Холля, затем сделал большой глоток из стоявшей перед ним жестяной кружки, посмаковал и сказал:
— Я бы взял его! — с этими словами он откинулся на свои подушки, как будто его слово было последним, и кивнул капитану; тот тоже кивнул ему в ответ, и на этом дело было закончено.
— Мы уходим сегодня в полночь, пользуясь приливом, — сказал Блэк, — и вы можете явиться на судно, когда захотите... Эй, мальчуган, убери все это в сундук! — добавил он, подбирая миниатюру и остальные вещи.
Мальчуган протянул свои дрожащие, неуклюжие руки, чтобы принять от капитана эти предметы, но, по неловкости, уронил миниатюру; та упала на пол и треснула. Блэк обернулся с пеной у рта. Дрожащий, обезумевший от страха мальчик упал на колени, прося пощады, но Блэк со всей силы ткнул его ногой в грудь так, что тот откинулся, и крик боли замер, так как у него перехватило дыхание. — Ребята, влепите ему дюжину горячих своими ремнями! — крикнул хозяин.
Не успел он договорить, как громадного роста детина схватил мальчика и зажал голову его между ног, а другой, быстро сдернув с себя ремень, тяжелой пряжкой принялся наносить несчастному жестокие удары; пряжка вырывала клочки мяса и кровь струями лилась на пол. Это вызвало необычайную веселость у присутствующих, я же делал над собой нечеловеческие усилия, чтобы не броситься на этих извергов. Холль, догадавшийся о моих чувствах, как бы случайно положил свою руку на мою и с такой силой сжал мои пальцы, что они затрещали.
Когда мальчик лишился чувств, его пнули несколько раз сапогами в бок и спину, затем Ревущий Джек, подобрав с пола, вышвырнул его в смежную комнату, после чего это маленькое происшествие тотчас же было забыто, и капитан совершенно повеселел.
— Эй! Джон, пусть нам дадут поесть, — крикнул он, — а ты, Дик, читай молитву, ты последние восемь часов все время спал.
Дик, рыжеволосый шотландец, тощий и угрюмый, протирая глаза, пробормотал:
— Без пищи и питья не веселится ни одна плоть! Неразумный вы человек, как я вижу, мистер Блэк: надо же всякой плоти давать отдых, а без того я ни часа больше не хочу оставаться коком на вашем судне!
— Слышите, ребята, Дик не желает больше служить нашей почтенной компании! Да ну же, Дик, дай нашим гостям послушать твое красноречие, — сказал капитан.
Наконец принесли кушанье. Это были самые дорогие и самые изысканные блюда, изготовленные опытным французским поваром, и ко всему этому целая батарея шампанского самых лучших сортов. Но я хотел только одного — уйти как можно скорее отсюда, меня мутило от одного вида этих людей.
Холль поднялся было, чтобы уйти, поняв мой молящий взгляд, но Блэк насильно усадил его на прежнее место. Разгоряченные вином ребята насильно стали вливать Холлю в горло стакан за стаканом. Ревущий Джон собирался оказать ту же честь и мне, но я выбил у него кружку из рук. В тот же момент надо мной мелькнул нож. Раздались крики, поднялся страшный шум и гам, стали опрокидывать столы и свечи — все точно обезумели. «К двери! К двери!» — расслышал я голос Холля. Не помню, что было дальше, только я вдруг почувствовал острую боль в плече и в тот момент, когда уже не рассчитывал уйти живым, увидел себя каким-то чудом на улице Жубер.
— Я боялся, что это плохо кончится, — проговорил Холль. — Эти люди и в трезвом-то состоянии весьма буйны, а во хмелю — ужасны!
— И вы решаетесь плыть с ними? — спросил я.
— Да, делать нечего. Зато, раз я попаду к нему на судно, у меня в руках будет ключ, который поможет мне свить веревку для его виселицы!
Первые лучи рассвета начинали рассеивать туман, точно вуалью окутавший весь город. Весь Париж спал; улицы были пусты, когда мы вернулись в свой отель.
Я был до того утомлен и обессилен, до того одурманен всем виденным, что желал только одного — поскорее очутиться в постели и забыться сном. Но Холль вошел вслед за мной в мою комнату с явным намерением сообщить мне что-то.
— Вы знаете, мистер Марк, что через несколько часов я покину Париж, — начал он. — Но прежде, чем мы расстанемся, быть может, на довольно продолжительное время, я хочу попросить вас оказать мне еще одну услугу. Ваша яхта, если я не ошибаюсь, теперь осталась в Кале. Так не будете ли вы так добры сесть на нее сегодня утром и отправиться на ней в Плимут? Там вы будете наводить справки об американской яхте «La France». Блэк только нанял ее на время, судно это не принадлежит ему. Вести об этой яхте будут равнозначны вестям обо мне, и я буду рад, сознавая, что есть на свете человек, который стоит у меня за спиной, когда я страшно рискую. Если же там ничего не узнаете обо мне, то выждите еще один месяц, а если будете иметь неопровержимые доказательства моей смерти, то вскройте немедленно тот пакет с бумагами, что я вручил вам, и прочтите, что в них, хотя я не думаю, что дело дойдет до этого.
С этими словами он сердечно пожал мне руку и вышел из комнаты. А я и не подозревал в то время, что мне уже через три дня придется вскрыть бумаги бедняги Холля, моего сумасшедшего, как я и все называли его.
III. Три записки.
Часы пробили десять, когда я наконец проснулся после тяжелого, томительного сна. Все у меня в голове смешалось, я не мог отличить сна от реальности до тех пор, пока мне не попалась на глаза аккуратно сложенная записка, лежавшая на столике подле кровати.
Я взял ее и тогда только мне стало ясно, что все случившееся прошлой ночью было не сном, а ужасной действительностью. Записка была от Мартина Холля, который писал в ней:
«Отель Скриб, 7 часов утра. Через 10 минут я уезжаю отсюда и пишу вам мое последнее „прости“. Мы покинем порт ровно в полночь. Не забудьте отправиться в Плимут, если питаете ко мне хоть какое-нибудь расположение. На вас вся моя надежда».
Мартин Холль.
Итак, он покинул Париж, несомненно, он шел навстречу явной опасности, вполне сознавая это. Смелость этого человека пугала меня и вместе с тем восхищала. Я решил отправиться вслед за ним не только в Плимут, но и дальше, если того потребуют обстоятельства, и не отставать от него, помогая, чем только смогу.
Одевшись на скорую руку, я спустился в нашу общую гостиную, где застал сонного, по обыкновению, Родрика и Мэри, возмущавшуюся французским утренним чаем, поданным ей вместо плотного английского завтрака.
— Ах, какой ужас! Видели вы когда-нибудь более жидкий чай?.. А, мистер Марк, вот и вы! Ну, как вы повеселились вчера?
— Превосходно, благодарю вас, Мэри, я могу сказать, что провел прекрасно вечер, среди людей, которые пришлись мне как нельзя более по душе!
— Не хотите ли чаю? — предложила Мэри.
— Благодарю, выпью чашку с большим удовольствием.
— Ну, расскажи нам, что ты делал вчера, — сказал Родрик, зевая.
— Хорошо, только пусть Мэри скажет мне, что ты ей купил в парижских магазинчиках.
— О! — жалобно воскликнула Мэри. — Он решительно ничего не купил, а только обещал, что мы сегодня все вместе отправимся в Пале-Рояль!
— Хм, ведь это добрых сто сажень отсюда, — засмеялся я, — в состоянии ли ты, Родрик, предпринять подобную экскурсию даже и после того, как хорошенько выспишься?
Он с упреком взглянул на меня:
— Не заморить же мне себя, бегая здесь по магазинам, — сказал он, — ты ужасно предприимчив и энергичен, Марк! По-моему, вся мудрость жизни заключается в том, чтобы человек, сидя спокойно в удобном кресле, спокойно обсуждал великие задачи человечества. При таких условиях, когда ничего человека не волнует и он ничего к сердцу не принимает, живется удивительно хорошо, могу тебя уверить!
— Все это прекрасно и я охотно тебе верю, но вот беда, мне не удастся отправиться с вами сегодня в Пале-Рояль: я только что получил письмо, которое вынуждает меня вернуться на яхту. Через неделю я думаю вернуться сюда и тогда захвачу вас; во всяком случае, я напишу вам о своих намерениях, как только они выяснятся.
И Родрик, и Мэри как-то странно посмотрели на меня. Первый не сказал ни слова, но я прочел в глазах его упрек: «Ты что-то скрываешь от меня». Вероятно, он спросил бы меня о чем-нибудь, но в этот момент вошел слуга с докладом, что какой-то человек спрашивает меня. Я приказал проводить его к нам в общую комнату и, к немалому своему удивлению, в следующий момент увидел перед собой Четырехглазого, как его называл капитан Блэк. Он вошел сперва довольно свободно, но при виде Мэри сильно смутился. Неуклюже ступил он несколько шагов и, остановившись, стал озираться, напоминая своим видом громадную собаку, попавшую в комнату, куда ее обычно не пускают.
— Я, видите ли, был прислужником в церкви в Типперари! — буркнул он, как будто это должно было выяснить его положение и отношение ко мне.
— Прошу садиться, — сказал я, видя, что он теребит свою шапку, не спуская недоумевающего взгляда с Мэри. — А затем позвольте мне узнать, какое отношение имеет то, что вы служили при церкви в Ирландии, с вашим сегодняшним посещением?
— В этом-то все и дело, ваша милость, я чувствую себя не в своей тарелке, когда подо мной неровный киль и, не в обиду будет сказано этой барышне, — лучше постою... А пришел я сюда вот с этой запиской для вашей милости, которую мне приказано было передать вам прямо в руки.
Это было красиво написанное письмо на прекрасной бумаге, гласившее: «Капитан Блэк свидетельствует свое почтение г. Марку Стронгу, которого он имел честь видеть у себя вчера, и крайне сожалеет о том приеме, какой был оказан ему. Капитан Блэк тешит себя надеждой, что г. Марк Стронг не откажет ему в удовольствии видеть его у себя на яхте „La France“ в гавани Диепп в 11 часов вечера и тем предоставить ему возможность загладить свой вчерашний прием более радушным и достойным такого гостя».
Итак, оказалось, к моему изумлению, что страшный капитан не только знал, что я не помощник Холля, а даже и мое имя, и кто я такой.
Насколько это могло быть опасно для меня, я не знал, да и не думал об этом, но у меня сразу родилась мысль, что инкогнито Холля было раскрыто и что мой бедный приятель находится теперь в еще худшем положении, чем он предполагал.
Я решил действовать крайне осмотрительно и насколько возможно поддержать своего бедного приятеля.
— Вам приказано было ожидать ответа? — обратился я к Четырехглазому.
— Я должен поступить по своему усмотрению. Мне приказано так: «Если господин пожелает написать, пусть напишет, а если пожелает приехать ко мне на судно, то пусть едет, и тогда мы выпьем с ним на славу, как и подобает. Если господин желает заглянуть в мою каюту, то пусть приедет к семи часам, а с закатом мы снимемся с якоря». Итак, как вашей милости будет угодно... А мое дело — передать это моему хозяину.
Для меня было ясно, что мне будет угрожать страшная опасность на яхте, но это было ничто в сравнении с тем, что ожидало бедного Мартина Холля, который уже покинул Париж и был теперь, быть может, уже во власти капитана Блэка и его ужасного экипажа.
— Я сейчас отвечу на это письмо, а вы пока не откажитесь выпить стаканчик виски, — и я пододвинул к нему графинчик.
— Старому моряку это занятие подходит, ваша милость! — и мой посетитель налил себе полный стакан. — Выпью за молодую барышню! — сказал он угрюмо и долго глядел в стакан, затем разом отхлебнул половину.
— А какая теперь погода на море? — спросил я неожиданно, глядя на него в упор через стол.
Он обвел стаканом круг и затем снова взгляд его остановился на Мэри.
Когда же он раскрыл рот для ответа, голос его звучал как-то странно мягко:
— Хороша ли погода, спрашиваете вы? Это, клянусь всеми святыми, зависит от многого...
— От чего же именно?
— Прежде всего от компании и от вашей жизни!
— От жизни? — переспросил я удивленно.
— Ну да, если вам не хочется расставаться с жизнью и если вы сколько-нибудь дорожите ею! — также невозмутимо пояснил ирландец.
Смысл его слов был совершенно ясен.
— Скажите же вашему господину, что я благодарю за честь, но сегодня приехать не могу, побываю у него в другой раз, а теперь у меня есть дела в Париже.
Посланец капитана Блэка продолжал смотреть на меня серьезно и строго, затем сказал отечески-наставительным тоном: «Если с вашего позволения, ваша милость, я могу дать вам совет, то будь я на вашем месте теперь в Париже, я бы тут и остался!» — И, поставив стакан на стол, он большими шагами направился к двери, у порога немного потеребил свою шапку, затем тут же нахлобучил ее на голову и, пробормотав: «Я был причетником в церкви Типперари», с общим кивком по нашему адресу поспешно вышел из комнаты.
Когда он удалился, все устремили на меня вопросительные взоры.
— Это один из приятелей Холля, шкипер с яхты «La France», на которой Холль уйдет сегодня в море, — пояснил я.
Родрик молча барабанил пальцами по столу, а Мэри, показалось мне, была как-то странно бледна.
— Ты все еще думаешь выйти в море сегодня ночью? — спросил Родрик, не глядя на меня.
— Да, я обещал безотлагательно отправиться в Плимут. Это совершенно необходимо.
— Так и мы отправимся вместе с тобой! Мэри, иди собирай свои вещи, мне надо сказать Марку пару слов, — сказал Родрик.
— Ну, Марк, что же ты мне скажешь?
— Я? Ничего тебе не скажу, смотри, догадывайся, соображай сам, если хочешь, но пока не могу сказать тебе ничего; я связан обещанием, дал слово! — оправдывался я.
— Я так и думал, — проговорил Родрик, — но это мне не нравится. Я не доверяю твоему сумасшедшему, это какой-то помешанный, который вовлечет тебя в беду. Впрочем, думаю, что тебе пока не грозит никакая опасность, иначе ты не допустил бы, чтобы Мэри была с нами.
— Теперь нет никакого риска, — сказал я, — в этом ты можешь быть уверен; мы отправляемся дня на три в пролив, вот и все.
— Когда же ты думаешь выехать из Парижа?
— На поезде, отходящем через два часа. У меня есть еще дело здесь, но я встречу вас на вокзале, если вы не откажетесь захватить с собой мои вещи!
— Прекрасно, значит я могу отдохнуть еще пару часов! Это всегда полезно.
После разговора с гонцом капитана Блэка я уже не сомневался более в том, что Холлю грозит страшная опасность, и хотел сделать все от меня зависящее, чтобы спасти его, заставив вернуться в Париж.
С этой целью я отправился в главное полицейское управление и рассказал эту историю так, как считал возможным, одному из главных чиновников управления. Но там мне сказали, что яхту «La France», принадлежащую эксцентричному американцу, все знают и что на ней никому не может грозить никакая опасность.
Видя, что тут мне ничего не удастся сделать, я немедленно отправился в посольство. Здесь меня выслушал один из членов посольства и, явно смеясь над моими тревогами и опасениями, обещал телеграфировать в Кале и передать Холлю то, что я желал.
После этого я отправился прямо на вокзал, где застал уже Родрика и Мэри со всем багажом. Мы уже сели в вагон и поезд готов был тронуться, когда посыльный, подбежав к окну вагона, сунул мне в руку телеграмму из Кале: «Яхта „La France“ уже ушла, и ваш друг отправился на ней».
Я взял ее и тогда только мне стало ясно, что все случившееся прошлой ночью было не сном, а ужасной действительностью. Записка была от Мартина Холля, который писал в ней:
«Отель Скриб, 7 часов утра. Через 10 минут я уезжаю отсюда и пишу вам мое последнее „прости“. Мы покинем порт ровно в полночь. Не забудьте отправиться в Плимут, если питаете ко мне хоть какое-нибудь расположение. На вас вся моя надежда».
Мартин Холль.
Итак, он покинул Париж, несомненно, он шел навстречу явной опасности, вполне сознавая это. Смелость этого человека пугала меня и вместе с тем восхищала. Я решил отправиться вслед за ним не только в Плимут, но и дальше, если того потребуют обстоятельства, и не отставать от него, помогая, чем только смогу.
Одевшись на скорую руку, я спустился в нашу общую гостиную, где застал сонного, по обыкновению, Родрика и Мэри, возмущавшуюся французским утренним чаем, поданным ей вместо плотного английского завтрака.
— Ах, какой ужас! Видели вы когда-нибудь более жидкий чай?.. А, мистер Марк, вот и вы! Ну, как вы повеселились вчера?
— Превосходно, благодарю вас, Мэри, я могу сказать, что провел прекрасно вечер, среди людей, которые пришлись мне как нельзя более по душе!
— Не хотите ли чаю? — предложила Мэри.
— Благодарю, выпью чашку с большим удовольствием.
— Ну, расскажи нам, что ты делал вчера, — сказал Родрик, зевая.
— Хорошо, только пусть Мэри скажет мне, что ты ей купил в парижских магазинчиках.
— О! — жалобно воскликнула Мэри. — Он решительно ничего не купил, а только обещал, что мы сегодня все вместе отправимся в Пале-Рояль!
— Хм, ведь это добрых сто сажень отсюда, — засмеялся я, — в состоянии ли ты, Родрик, предпринять подобную экскурсию даже и после того, как хорошенько выспишься?
Он с упреком взглянул на меня:
— Не заморить же мне себя, бегая здесь по магазинам, — сказал он, — ты ужасно предприимчив и энергичен, Марк! По-моему, вся мудрость жизни заключается в том, чтобы человек, сидя спокойно в удобном кресле, спокойно обсуждал великие задачи человечества. При таких условиях, когда ничего человека не волнует и он ничего к сердцу не принимает, живется удивительно хорошо, могу тебя уверить!
— Все это прекрасно и я охотно тебе верю, но вот беда, мне не удастся отправиться с вами сегодня в Пале-Рояль: я только что получил письмо, которое вынуждает меня вернуться на яхту. Через неделю я думаю вернуться сюда и тогда захвачу вас; во всяком случае, я напишу вам о своих намерениях, как только они выяснятся.
И Родрик, и Мэри как-то странно посмотрели на меня. Первый не сказал ни слова, но я прочел в глазах его упрек: «Ты что-то скрываешь от меня». Вероятно, он спросил бы меня о чем-нибудь, но в этот момент вошел слуга с докладом, что какой-то человек спрашивает меня. Я приказал проводить его к нам в общую комнату и, к немалому своему удивлению, в следующий момент увидел перед собой Четырехглазого, как его называл капитан Блэк. Он вошел сперва довольно свободно, но при виде Мэри сильно смутился. Неуклюже ступил он несколько шагов и, остановившись, стал озираться, напоминая своим видом громадную собаку, попавшую в комнату, куда ее обычно не пускают.
— Я, видите ли, был прислужником в церкви в Типперари! — буркнул он, как будто это должно было выяснить его положение и отношение ко мне.
— Прошу садиться, — сказал я, видя, что он теребит свою шапку, не спуская недоумевающего взгляда с Мэри. — А затем позвольте мне узнать, какое отношение имеет то, что вы служили при церкви в Ирландии, с вашим сегодняшним посещением?
— В этом-то все и дело, ваша милость, я чувствую себя не в своей тарелке, когда подо мной неровный киль и, не в обиду будет сказано этой барышне, — лучше постою... А пришел я сюда вот с этой запиской для вашей милости, которую мне приказано было передать вам прямо в руки.
Это было красиво написанное письмо на прекрасной бумаге, гласившее: «Капитан Блэк свидетельствует свое почтение г. Марку Стронгу, которого он имел честь видеть у себя вчера, и крайне сожалеет о том приеме, какой был оказан ему. Капитан Блэк тешит себя надеждой, что г. Марк Стронг не откажет ему в удовольствии видеть его у себя на яхте „La France“ в гавани Диепп в 11 часов вечера и тем предоставить ему возможность загладить свой вчерашний прием более радушным и достойным такого гостя».
Итак, оказалось, к моему изумлению, что страшный капитан не только знал, что я не помощник Холля, а даже и мое имя, и кто я такой.
Насколько это могло быть опасно для меня, я не знал, да и не думал об этом, но у меня сразу родилась мысль, что инкогнито Холля было раскрыто и что мой бедный приятель находится теперь в еще худшем положении, чем он предполагал.
Я решил действовать крайне осмотрительно и насколько возможно поддержать своего бедного приятеля.
— Вам приказано было ожидать ответа? — обратился я к Четырехглазому.
— Я должен поступить по своему усмотрению. Мне приказано так: «Если господин пожелает написать, пусть напишет, а если пожелает приехать ко мне на судно, то пусть едет, и тогда мы выпьем с ним на славу, как и подобает. Если господин желает заглянуть в мою каюту, то пусть приедет к семи часам, а с закатом мы снимемся с якоря». Итак, как вашей милости будет угодно... А мое дело — передать это моему хозяину.
Для меня было ясно, что мне будет угрожать страшная опасность на яхте, но это было ничто в сравнении с тем, что ожидало бедного Мартина Холля, который уже покинул Париж и был теперь, быть может, уже во власти капитана Блэка и его ужасного экипажа.
— Я сейчас отвечу на это письмо, а вы пока не откажитесь выпить стаканчик виски, — и я пододвинул к нему графинчик.
— Старому моряку это занятие подходит, ваша милость! — и мой посетитель налил себе полный стакан. — Выпью за молодую барышню! — сказал он угрюмо и долго глядел в стакан, затем разом отхлебнул половину.
— А какая теперь погода на море? — спросил я неожиданно, глядя на него в упор через стол.
Он обвел стаканом круг и затем снова взгляд его остановился на Мэри.
Когда же он раскрыл рот для ответа, голос его звучал как-то странно мягко:
— Хороша ли погода, спрашиваете вы? Это, клянусь всеми святыми, зависит от многого...
— От чего же именно?
— Прежде всего от компании и от вашей жизни!
— От жизни? — переспросил я удивленно.
— Ну да, если вам не хочется расставаться с жизнью и если вы сколько-нибудь дорожите ею! — также невозмутимо пояснил ирландец.
Смысл его слов был совершенно ясен.
— Скажите же вашему господину, что я благодарю за честь, но сегодня приехать не могу, побываю у него в другой раз, а теперь у меня есть дела в Париже.
Посланец капитана Блэка продолжал смотреть на меня серьезно и строго, затем сказал отечески-наставительным тоном: «Если с вашего позволения, ваша милость, я могу дать вам совет, то будь я на вашем месте теперь в Париже, я бы тут и остался!» — И, поставив стакан на стол, он большими шагами направился к двери, у порога немного потеребил свою шапку, затем тут же нахлобучил ее на голову и, пробормотав: «Я был причетником в церкви Типперари», с общим кивком по нашему адресу поспешно вышел из комнаты.
Когда он удалился, все устремили на меня вопросительные взоры.
— Это один из приятелей Холля, шкипер с яхты «La France», на которой Холль уйдет сегодня в море, — пояснил я.
Родрик молча барабанил пальцами по столу, а Мэри, показалось мне, была как-то странно бледна.
— Ты все еще думаешь выйти в море сегодня ночью? — спросил Родрик, не глядя на меня.
— Да, я обещал безотлагательно отправиться в Плимут. Это совершенно необходимо.
— Так и мы отправимся вместе с тобой! Мэри, иди собирай свои вещи, мне надо сказать Марку пару слов, — сказал Родрик.
— Ну, Марк, что же ты мне скажешь?
— Я? Ничего тебе не скажу, смотри, догадывайся, соображай сам, если хочешь, но пока не могу сказать тебе ничего; я связан обещанием, дал слово! — оправдывался я.
— Я так и думал, — проговорил Родрик, — но это мне не нравится. Я не доверяю твоему сумасшедшему, это какой-то помешанный, который вовлечет тебя в беду. Впрочем, думаю, что тебе пока не грозит никакая опасность, иначе ты не допустил бы, чтобы Мэри была с нами.
— Теперь нет никакого риска, — сказал я, — в этом ты можешь быть уверен; мы отправляемся дня на три в пролив, вот и все.
— Когда же ты думаешь выехать из Парижа?
— На поезде, отходящем через два часа. У меня есть еще дело здесь, но я встречу вас на вокзале, если вы не откажетесь захватить с собой мои вещи!
— Прекрасно, значит я могу отдохнуть еще пару часов! Это всегда полезно.
После разговора с гонцом капитана Блэка я уже не сомневался более в том, что Холлю грозит страшная опасность, и хотел сделать все от меня зависящее, чтобы спасти его, заставив вернуться в Париж.
С этой целью я отправился в главное полицейское управление и рассказал эту историю так, как считал возможным, одному из главных чиновников управления. Но там мне сказали, что яхту «La France», принадлежащую эксцентричному американцу, все знают и что на ней никому не может грозить никакая опасность.
Видя, что тут мне ничего не удастся сделать, я немедленно отправился в посольство. Здесь меня выслушал один из членов посольства и, явно смеясь над моими тревогами и опасениями, обещал телеграфировать в Кале и передать Холлю то, что я желал.
После этого я отправился прямо на вокзал, где застал уже Родрика и Мэри со всем багажом. Мы уже сели в вагон и поезд готов был тронуться, когда посыльный, подбежав к окну вагона, сунул мне в руку телеграмму из Кале: «Яхта „La France“ уже ушла, и ваш друг отправился на ней».
IV. Странное зрелище на море.
Яхта неподвижно стояла на месте. Беспомощно повисли паруса, ни малейшего дуновения ветерка. Мы уже сутки назад вышли в море, но не сделали еще и двухсот миль. Это запоздание выводило из себя всех: все на «Сельзисе» знали, что я хотел во что бы то ни стало нагнать американскую яхту «La France» и что от этого зависела человеческая жизнь.
Когда пробили склянки, Плаксивый Джэк, наш боцман, прозванный так за то, что в каждом порту от Плимута до Эбердина имел по возлюбленной и каждый раз проливал слезы, уходя в море, стал звать нас к завтраку. Мой капитан, капитан Йорк, прозванный командой Безмолвным Шкипером, так как не любил даром тратить слова, на этот раз был до того зол, что не выдержал и вылил свой гнев в словах:
— Вот что я вам скажу, сэр, — заявил он, обводя подзорной трубой уже десятый раз весь горизонт, — этот ваш проклятый американец забрал весь ветер в карман, и пусть бы его загнало ко всем чертям... Ах, прошу прощения, я не видел, что мисс Мэри здесь.
— Я думаю, капитан, что если бы ваши люди не были в увольнении на берегу и мы могли бы сняться с якоря в полночь, то успели бы за это время побывать в Плимуте и вернуться обратно в Париж, — заметил Родрик.
— А я того мнения, сэр, что ваше мнение не стоит выеденного яйца. Мои люди тут ни при чем! Научите меня, как заставить идти судно, когда нет ни на грош ветра, и тогда говорите! — сердито огрызнулся капитан и ушел завтракать, оставив нас с Дэном, старшим вахтенным матросом.
Дэн был старый и опытный моряк, и мы во всех своих затруднениях постоянно обращались к нему.
— Что вы скажете, Дэн, будет ветер? — спросил я, но матрос только пожал плечами.
— Ах, Дэн, как бы я хотела, чтобы налетел шквал! — молящим голосом произнесла Мэри.
— Э-э, мисс, и мы того желаем, но не можем родить ветра. Откуда его взять, когда его нет? Я бы для вас рад был хоть ураган встретить, да что поделаешь?
Не дождавшись ничего утешительного, мы спустились в каюту, где нас ожидал завтрак, и с ожесточением набросились на него. Здесь, в уютной каюте своей яхты, под влиянием общего невеселого настроения, у меня невольно мелькнула мысль: долго ли еще эта яхта будет моей, и как я примирюсь с этой утратой, если мне придется расстаться с нею, когда последние мои деньги будут израсходованы? Но я тотчас же поспешил отогнать эти мысли, чтобы думать только о том, как бы нагнать «La France».
Однако проходил час за часом, жара и духота в каютах становились нестерпимыми, на палубе нещадно жгло солнце, море было гладко, как зеркало, как стоячий пруд. Наконец, когда пробило шесть склянок, на горизонте, в южной его части, появилось темное облако, и десятки рук с радостью указали на него. Спустя час пошел дождь, затем вдруг налетел шквал. Дальше к югу небо было черно, как чернила, но все мы ликовали, и когда «Сельзис», подхваченная ветром, помчалась вперед, как гончая, спущенная с поводка, все радовались, как дети. В продолжение часа дул сильный ветер, и мы за это время сделали не менее одиннадцати узлов. Да и после этого ветер был свежий, так что даже Безмолвный Шкипер смягчился и как будто повеселел. Под вечер и с наступлением ночи ветер стал еще больше свежеть, так что, когда мы часов около восьми вышли наверх, «Сельзис» неслась на полных парусах, с такой быстротой рассекая вздымавшиеся волны, что непривычному человеку трудно было устоять на палубе.
— Яхта по левому борту! — крикнул Дэн, едва мы только вышли наверх.
— Какая? — послышался взволнованный голос со всех сторон.
— «La France»! — ответил Дэн, и едва он успел произнести это слово, как раздался громовой голос капитана:
— Держи курс на яхту!
Еще несколько минут, и мы стали нагонять американскую яхту. Слово «La France» теперь уже ясно читалось всеми; мы не спускали глаз с этого громадного катера, каким было, в сущности, это судно. Нас удивило только то обстоятельство, что она шла как будто не в Плимут, а направлялась к ближайшему берегу, но вскоре мы убедились, что не это одно могло казаться странным. Так, сделав несколько саженей в направлении берега, «La France» вдруг развернулась против ветра, и все увидели, что паруса часть порваны, частью сорваны, а все судно представляло собой какую-то странную и страшную картину.
Действительно, нигде не было видно ни одного человека. Наши люди удивлялись:
— Да что они там, моря никогда не видели?! Ведь любой парнишка лучше бы управился с судном, чем эти ротозеи там! — ругался Дэн, тщетно надрывая горло и стараясь подсказать экипажу «La France», что им следует делать, несмотря на то, что мы находились еще в доброй четверти мили от нее.
— Ах, висельники! Да какие это матросы, — возмущался он, — видали ли вы когда-либо что-нибудь подобное?
Капитан не проронил ни слова.
— Ведь там, на судне, нет живой души! — вдруг воскликнул Дэн.
Капитан Йорк утвердительно кивнул головой. Подойдя к нему, я спросил:
— Как вы думаете, капитан, что это значит? Действительно ли яхта предоставлена самой себе и весь экипаж ее скрылся, или же они только прячутся от нас?
— Ром! — произнес он в ответ, и ничего больше я от него не добился.
— Он самый, и не мало его было выпито, за это я готов поручиться, — подтвердил Дэн.
— Капитан, прикажите спустить шлюпку, — проговорил я, — я отправляюсь на это судно.
Но он только отрицательно покачал головой, затем, наклонясь к самому моему уху, прошептал:
— Держите свои пистолеты наготове и смотрите, ни слова людям. Я буду идти следом за американкой!
Это был, конечно, разумный совет. Между тем ветер все крепчал, становилось темно; яхта болталась из стороны в сторону, как ореховая скорлупа на воде. Я предложил Мэри спуститься в каюту, но она, угадав, что нам грозит какая-то опасность, наотрез отказалась последовать моему совету. Родрик тоже, вопреки своему обыкновению, не спал, а пристально смотрел на американскую яхту.
— Родрик, — окликнул я его, — ты знаешь, что Холль отплыл на этой яхте, и я страшно встревожен. Я дал ему слово помогать, чем смогу, но тебе нет надобности делать что-либо подобное.
— Нет надобности? Баа... да что ж ты думаешь, что ты отправишься, а я... Погоди, я притащу свой плащ, а Мэри постережет нас. Ты ведь ничего не боишься, Крыса?
Он звал сестру Крысой, так как это было единственное, чего она боялась. Мэри погрозила ему пальчиком. Он кивнул ей в ответ и пошел вниз, я последовал за ним. Захватив свой револьвер и непромокаемый плащ, я вернулся наверх и вдруг почувствовал, что «Сельзис» тронулась вперед, хотя ни малейшего света не было видно на том месте, где должна была находиться «La France».
— Она пропала, это дело решенное, — сказал Дэн. — Нетрудная штука умереть, когда уже потонул в вине!
Билли Эйтбельс, младший шкипер, был того же мнения и по этому случаю принялся рассказывать какую-то аналогичную историю из своих воспоминаний, как вдруг рулевой крикнул: «Голубой огонь!»
Действительно, точно яркое голубое пламя на мгновение вспыхнуло на яхте, осветив море на громадное расстояние, и затем разом погасло. Прошло минут десять и пламя снова вспыхнуло на яхте. Мы увидели, что она несется прямо на нас.
— Право руля! — крикнул капитан громовым голосом. Еще момент — маневр был исполнен, и покинутая яхта пронеслась мимо нас на расстоянии ста сажень. Палуба ее была, как на ладони, но не была пуста, так как два-три человека из нашей команды вдруг громко вскрикнули, и я увидел страшно искаженное бледное лицо человека, уцепившегося за ванты грот-мачты. Это был единственный страж этого гонимого ветром судна.
Это страшное зрелище вселило непреодолимый ужас в сердца наших людей.
— Помоги нам Бог! — прошептал Дэн.
— Как ты думаешь, жив он еще? — спросил Плаксивый Джэк.
— Не знаю, но я готов поручиться, что этот человек видел что-то такое, чего не должны были никогда видеть глаза христианина! Дай нам Бог всем добраться до берега!
Я не думал ни о чем. Это лицо стояло у меня перед глазами, наполняя мою душу невыразимой мукой. Еще два дня тому назад я видел этого человека полным надежд, безумно смело шедшим навстречу страшной смерти! О, это искаженное страшной агонией лицо! Оно как будто упрекало меня, что я не хочу даже протянуть ему руку помощи в этот ужасный момент.
— Капитан, — крикнул я, будучи не в силах сдержать своих чувств, — теперь надо спустить шлюпку! Я еду на это судно, даже если мне суждено утонуть, не достигнув ее. Ребята, — обратился я к матросам, — вы видели этого человека на палубе «La France»? Это мой друг, и я должен спасти его! Кто из вас решится отправиться со мной?
В первый момент все они невольно отпрянули назад, затем Дэн откликнулся первым:
— Я поеду с вами!
За ним вызвались один за другим еще человек десять.
— Так едем, только захватите с собой ножи!
Спустили шлюпку. Спустя две минуты мы уже отошли от судна, и шлюпку закачало на все еще сильных волнах, хотя ветер уже немного спал.
Мы шли наугад в том направлении, где предполагали встретить американскую яхту, хотя на ней не было огней, а ночь была совершенно темная.
Когда пробили склянки, Плаксивый Джэк, наш боцман, прозванный так за то, что в каждом порту от Плимута до Эбердина имел по возлюбленной и каждый раз проливал слезы, уходя в море, стал звать нас к завтраку. Мой капитан, капитан Йорк, прозванный командой Безмолвным Шкипером, так как не любил даром тратить слова, на этот раз был до того зол, что не выдержал и вылил свой гнев в словах:
— Вот что я вам скажу, сэр, — заявил он, обводя подзорной трубой уже десятый раз весь горизонт, — этот ваш проклятый американец забрал весь ветер в карман, и пусть бы его загнало ко всем чертям... Ах, прошу прощения, я не видел, что мисс Мэри здесь.
— Я думаю, капитан, что если бы ваши люди не были в увольнении на берегу и мы могли бы сняться с якоря в полночь, то успели бы за это время побывать в Плимуте и вернуться обратно в Париж, — заметил Родрик.
— А я того мнения, сэр, что ваше мнение не стоит выеденного яйца. Мои люди тут ни при чем! Научите меня, как заставить идти судно, когда нет ни на грош ветра, и тогда говорите! — сердито огрызнулся капитан и ушел завтракать, оставив нас с Дэном, старшим вахтенным матросом.
Дэн был старый и опытный моряк, и мы во всех своих затруднениях постоянно обращались к нему.
— Что вы скажете, Дэн, будет ветер? — спросил я, но матрос только пожал плечами.
— Ах, Дэн, как бы я хотела, чтобы налетел шквал! — молящим голосом произнесла Мэри.
— Э-э, мисс, и мы того желаем, но не можем родить ветра. Откуда его взять, когда его нет? Я бы для вас рад был хоть ураган встретить, да что поделаешь?
Не дождавшись ничего утешительного, мы спустились в каюту, где нас ожидал завтрак, и с ожесточением набросились на него. Здесь, в уютной каюте своей яхты, под влиянием общего невеселого настроения, у меня невольно мелькнула мысль: долго ли еще эта яхта будет моей, и как я примирюсь с этой утратой, если мне придется расстаться с нею, когда последние мои деньги будут израсходованы? Но я тотчас же поспешил отогнать эти мысли, чтобы думать только о том, как бы нагнать «La France».
Однако проходил час за часом, жара и духота в каютах становились нестерпимыми, на палубе нещадно жгло солнце, море было гладко, как зеркало, как стоячий пруд. Наконец, когда пробило шесть склянок, на горизонте, в южной его части, появилось темное облако, и десятки рук с радостью указали на него. Спустя час пошел дождь, затем вдруг налетел шквал. Дальше к югу небо было черно, как чернила, но все мы ликовали, и когда «Сельзис», подхваченная ветром, помчалась вперед, как гончая, спущенная с поводка, все радовались, как дети. В продолжение часа дул сильный ветер, и мы за это время сделали не менее одиннадцати узлов. Да и после этого ветер был свежий, так что даже Безмолвный Шкипер смягчился и как будто повеселел. Под вечер и с наступлением ночи ветер стал еще больше свежеть, так что, когда мы часов около восьми вышли наверх, «Сельзис» неслась на полных парусах, с такой быстротой рассекая вздымавшиеся волны, что непривычному человеку трудно было устоять на палубе.
— Яхта по левому борту! — крикнул Дэн, едва мы только вышли наверх.
— Какая? — послышался взволнованный голос со всех сторон.
— «La France»! — ответил Дэн, и едва он успел произнести это слово, как раздался громовой голос капитана:
— Держи курс на яхту!
Еще несколько минут, и мы стали нагонять американскую яхту. Слово «La France» теперь уже ясно читалось всеми; мы не спускали глаз с этого громадного катера, каким было, в сущности, это судно. Нас удивило только то обстоятельство, что она шла как будто не в Плимут, а направлялась к ближайшему берегу, но вскоре мы убедились, что не это одно могло казаться странным. Так, сделав несколько саженей в направлении берега, «La France» вдруг развернулась против ветра, и все увидели, что паруса часть порваны, частью сорваны, а все судно представляло собой какую-то странную и страшную картину.
Действительно, нигде не было видно ни одного человека. Наши люди удивлялись:
— Да что они там, моря никогда не видели?! Ведь любой парнишка лучше бы управился с судном, чем эти ротозеи там! — ругался Дэн, тщетно надрывая горло и стараясь подсказать экипажу «La France», что им следует делать, несмотря на то, что мы находились еще в доброй четверти мили от нее.
— Ах, висельники! Да какие это матросы, — возмущался он, — видали ли вы когда-либо что-нибудь подобное?
Капитан не проронил ни слова.
— Ведь там, на судне, нет живой души! — вдруг воскликнул Дэн.
Капитан Йорк утвердительно кивнул головой. Подойдя к нему, я спросил:
— Как вы думаете, капитан, что это значит? Действительно ли яхта предоставлена самой себе и весь экипаж ее скрылся, или же они только прячутся от нас?
— Ром! — произнес он в ответ, и ничего больше я от него не добился.
— Он самый, и не мало его было выпито, за это я готов поручиться, — подтвердил Дэн.
— Капитан, прикажите спустить шлюпку, — проговорил я, — я отправляюсь на это судно.
Но он только отрицательно покачал головой, затем, наклонясь к самому моему уху, прошептал:
— Держите свои пистолеты наготове и смотрите, ни слова людям. Я буду идти следом за американкой!
Это был, конечно, разумный совет. Между тем ветер все крепчал, становилось темно; яхта болталась из стороны в сторону, как ореховая скорлупа на воде. Я предложил Мэри спуститься в каюту, но она, угадав, что нам грозит какая-то опасность, наотрез отказалась последовать моему совету. Родрик тоже, вопреки своему обыкновению, не спал, а пристально смотрел на американскую яхту.
— Родрик, — окликнул я его, — ты знаешь, что Холль отплыл на этой яхте, и я страшно встревожен. Я дал ему слово помогать, чем смогу, но тебе нет надобности делать что-либо подобное.
— Нет надобности? Баа... да что ж ты думаешь, что ты отправишься, а я... Погоди, я притащу свой плащ, а Мэри постережет нас. Ты ведь ничего не боишься, Крыса?
Он звал сестру Крысой, так как это было единственное, чего она боялась. Мэри погрозила ему пальчиком. Он кивнул ей в ответ и пошел вниз, я последовал за ним. Захватив свой револьвер и непромокаемый плащ, я вернулся наверх и вдруг почувствовал, что «Сельзис» тронулась вперед, хотя ни малейшего света не было видно на том месте, где должна была находиться «La France».
— Она пропала, это дело решенное, — сказал Дэн. — Нетрудная штука умереть, когда уже потонул в вине!
Билли Эйтбельс, младший шкипер, был того же мнения и по этому случаю принялся рассказывать какую-то аналогичную историю из своих воспоминаний, как вдруг рулевой крикнул: «Голубой огонь!»
Действительно, точно яркое голубое пламя на мгновение вспыхнуло на яхте, осветив море на громадное расстояние, и затем разом погасло. Прошло минут десять и пламя снова вспыхнуло на яхте. Мы увидели, что она несется прямо на нас.
— Право руля! — крикнул капитан громовым голосом. Еще момент — маневр был исполнен, и покинутая яхта пронеслась мимо нас на расстоянии ста сажень. Палуба ее была, как на ладони, но не была пуста, так как два-три человека из нашей команды вдруг громко вскрикнули, и я увидел страшно искаженное бледное лицо человека, уцепившегося за ванты грот-мачты. Это был единственный страж этого гонимого ветром судна.
Это страшное зрелище вселило непреодолимый ужас в сердца наших людей.
— Помоги нам Бог! — прошептал Дэн.
— Как ты думаешь, жив он еще? — спросил Плаксивый Джэк.
— Не знаю, но я готов поручиться, что этот человек видел что-то такое, чего не должны были никогда видеть глаза христианина! Дай нам Бог всем добраться до берега!
Я не думал ни о чем. Это лицо стояло у меня перед глазами, наполняя мою душу невыразимой мукой. Еще два дня тому назад я видел этого человека полным надежд, безумно смело шедшим навстречу страшной смерти! О, это искаженное страшной агонией лицо! Оно как будто упрекало меня, что я не хочу даже протянуть ему руку помощи в этот ужасный момент.
— Капитан, — крикнул я, будучи не в силах сдержать своих чувств, — теперь надо спустить шлюпку! Я еду на это судно, даже если мне суждено утонуть, не достигнув ее. Ребята, — обратился я к матросам, — вы видели этого человека на палубе «La France»? Это мой друг, и я должен спасти его! Кто из вас решится отправиться со мной?
В первый момент все они невольно отпрянули назад, затем Дэн откликнулся первым:
— Я поеду с вами!
За ним вызвались один за другим еще человек десять.
— Так едем, только захватите с собой ножи!
Спустили шлюпку. Спустя две минуты мы уже отошли от судна, и шлюпку закачало на все еще сильных волнах, хотя ветер уже немного спал.
Мы шли наугад в том направлении, где предполагали встретить американскую яхту, хотя на ней не было огней, а ночь была совершенно темная.