Пеппероу Юджин. Стопроцентный американец

Солнце припекало все сильнее, на пляже было тесно и шумно, так что предложение выглядело заманчиво. Она еще раз изучающе посмотрела на Алекса своими большими светло-зелеными главами, странно выделяющимися на загорелом лице, и с колебанием произнесла: - А мои вещи здесь без присмотра "не уйдут гулять"? - Так возьмите их с собой. Позагорать вы сможете на носу катера. Там вполне хватит места для такой миниатюрной женщины. - Это комплимент мне или вашему катеру? - Вам, конечно, вам. Катер же не мой, а казенный, с чего вдруг я буду делать ему комплименты. Они собрали Наташины вещи и пошли по обжигающему подошвы раскаленному волнорезу, перешагивая через тела загорающих людей. Волнорез напоминал лежбище котиков. Распластавшаяся на нем шоколадно-коричневая толстуха с широко разбросанными руками и ногами недоуменно подняла голову, но тут же бессильно уронила ее. Алекс подал Наташе руку и помог перебраться через это неожиданное препятствие. Водитель включил зажигание, мотор взревел, и катер, задирая нос, двинулся прочь от берега. Прогулка оказалась на редкость удачной. Наташа, постелив махровое полотенце, блаженствовала, закрыв глаза, на носу катера. Алекс резвился, как дельфин на волнах, неподалеку, а водитель Володя дремал, откинув голову на спинку сиденья и натянув на лицо полотняную панаму. Время от времени Алекс, подплыв к катеру, обрушивал на Наташу каскад еще по-майски прохладной воды. Она взвизгивала от неожиданности, а он, сложив ладони рупором, говорил милицейским тоном: - Гражданка, вы рискуете получить солнечный удар. Немедленно переходите к водным процедурам. - Да что же это такое, - вскакивала Наташа, придерживая на груди купальник,-на пляже на руки наступают, здесь водой плещутся. Ну, погодите, сейчас я вам устрою водные процедуры. Она завязывала на шее тесемки купальника и прыгала в воду вниз головой. Водитель Володя от толчка вздрагивал, очумело поводил вокруг глазами, и, успокоившись, снова засыпал, убаюканный равномерным покачиванием катера. Наташа пыталась догнать Алекса в воде, но он легко уходил от нее мощным кролем или, нырнув, появлялся далеко за ее спиной. Он так легко и вольготно чувствовал себя в воде, что походил на какого-то неведомого морского кентавра, получеловека, полудельфина. К часу дня оба изрядно проголодались, и Володя отвез их на пляж пансионата, где Крайнов оставил свою одежду. - Наташа, а где мы будем обедать? - А мы что, разве собирались обедать вместе? Я этого не помню. - Значит, я что-то перепутал. Придется в одиночестве хлебать прокисший суп в нашей столовой. - Ну, ну, не лгите, низкий обманщик. Я прекрасно знаю, как кормят в санаториях и пансионатах вроде этого. У вас там икру дают три раза в неделю и красную рыбу на зав-трак. Скажите уж, что вы просто ко мне кадритесь, поэтому и напрашиваетесь на обед. - Не буду отрицать-кадрюсь, более того-клеюсь и даже надеюсь на определенный успех. - Не могу разделить вашего оптимизма, но в знак благодарности за морскую прогулку, могу угостить вас окрошкой и вареной молодой картошкой. - М-мм! Не травите душу, а то я просто не доберусь до стола. Они поднялись на набережную и двинулись в сторону города, стараясь держаться в тени деревьев, потому что день для мая выдался необычно жаркий. Весь сверкающий мир отражался в больших зеркальных очках Наташи, и встречные мужчины не могли отвести глаз, то ли от солнечных зайчиков, то ли от ее красоты. Алекс откровенно любовался ею, не скрывая своего восхищения, и Наташа не могла не замечать этого. - Алекс, прекратите, вы меня вгоняете в краску. - Все, больше не буду, по крайней мере, до обеда. - А что изменится после обеда? - Ну, во всяком случае, я перестану бояться, что вы, рассердившись, отлучите меня от окрошки. - Вот все вы, мужчины, такие! Ни один из вас не может дружить с женщиной бескорыстно. Вам всегда от нас что-то надо.-Либо обед, либо сочувствие своим воображаемым несчастьям, либо еще что-то... За разговором они подошли к каменному двухэтажному дому, увитому виноградом, где Наташа уже останавливалась с дочерью в прошлом году. В маленькой комнатке на первом этаже едва помещались две узкие железные койки, застланные солдатскими одеялами, небольшой стол с двумя табуретками и старый платяной шкаф. Несмотря на жару, в комнате было прохладно и даже чуть сыровато. Наташа достала из шкафа мыльницу, шампунь и полотенце и сказала: - Алекс, вы меня подождите пять минут, а я быстренько приму душ. У меня на такой жаре от морской воды кожа сохнет. Во дворике, огороженном высокой металлической сеткой, стояла кирпичная душевая кабина без крыши. Поверх стен на двух параллельных железных балках была закреплена большая металлическая бочка, наполнявшаяся по трубе водопроводной водой. Снизу к бочке была приварена жестяная воронка с краном. За несколько часов на южном солнце вода в закрытой бочке становилась чуть ли не горячей. Тетя Поля, владелица дома, когда договаривалась с очередными отдыхающими о плате, всегда сообщала им, значительно поджав губы, что при доме есть душ с теплой водой. Поскольку в большинстве частных домов горячая вода отсутствовала, да и холодная подавалась весьма нерегулярно, то слова "душ с теплой водой" действовали неотразимо. В душевой Наташа разделась и встала под струйки парной воды, с удовольствием смывая морскую соль. Она сполоснула купальник, намылилась с ног до головы и только принялась мыть шампунем голову, как струйки воды, щекотавшие ей шею, иссякли. Похоже, что в бочке кончилась набранная с утра вода. Наташа, встав на цыпочки, покрутила вентиль, постучала зачем-то по жестяной воронке, но, кроме нескольких капель, ничего не добилась. "Придется домываться холодной",-вздохнула она и, приоткрыв один глаз, нашла в углу душевой ржавую водопроводную трубу с латунным краном на конце. Но из трубы послышалось только шипенье. "Ну вот,-подумала Наташа,-ситуация прямо из "Двенадцати стульев". Остается только выйти голой наружу и захлопнуть за собой дверь". От шампуня уже начало щипать глаза, солнце сверху припекало намыленные плечи-ситуация была глупейшая, и Наташа готова была заплакать от досады. - Тетя По-о-оля!-изо всей силы закричала она,-тетя По-о-ля, вода в бочке кончилась, а я голову намылила. Сделайте что-нибудь. Она крикнула еще раз, но никто не отозвался. Похоже, что тетя Поля или ушла на рынок, или у себя на втором этаже мирно спит, закрыв дверь от мух. Наташа попыталась протереть глаза влажным купальником, но от этого их защипало еще сильней. Похоже, что придется одевать халат прямо на намыленное тело и отправляться на поиски воды, чтобы хотя бы промыть глаза. Наташа уже решила так и сделать, как вдруг на плечи ей сверху полилась струйка прохладной воды. - Господи,-засмеялась она.-Ты есть на свете. Первым делом она промыла глаза, смыла с себя шампунь и мыло и, подняв руку, чтобы закрутить кран на бочке, ахнула от неожиданности и изумления. Над ее головой, опираясь на стальные балки, стоял ее сегодняшний знакомый, прижимая к груди двухведерный бачок с питьевой водой. Из носика бачка, весело сверкая на солнце, лилась струйка воды. Наташа метнулась к халатику, не попадая в рукава, набросила его на мокрое тело и выскочила из душевой, хлопнув дверью. Через минуту она услышала, как на веранде загремел устанавливаемый бачок, и в дверь, постучавшись, торжественно вошел Алекс. - Нет, нет, пожалуйста не нужно восторгов по поводу моего благородного поступка,-заговорил он, скромно потупив взор. - И не надо меня благодарить. Я сделал это не ради благодарности. Это был мой гражданский долг. На моем месте так поступил бы каждый. - Вам не стыдно? - мельком взглянув на него, спросила Наташа и отвернулась, чувствуя, как у нее от смущения полыхают уши и шея. - Мне было бы стыдно, если бы я оставил вас без помо- щи в такой критической ситуации. А кроме того, я держал бачок с плотно закрытыми глазами. Наташа повернулась, проведя тыльной стороной ладони по пунцовой щеке, и открыто посмотрела своему спасителю прямо в лицо. - Алекс, хотя вы ужасно самоуверенны, но на вас почему-то невозможно сердиться. И я вам действительно благодарна за душ. А теперь идите во двор погуляйте, мне надо вытереться и переодеться. Когда через полчаса они закончили обедать, со двора уже тянуло жаром, как из печи. В распахнутой двери завесой струилось душное раскаленное марево, размывая очертания отдаленных предметов. От одной мысли, что придется выйти из затемненной прохлады комнаты на это пекло, пересыхало во рту и хотелось пить. - Наташа, - сказал Алекс, - мне кажется, что сейчас на пляж может пойти только самоубийца. Давайте переждем у вас дома хоть пару часиков, - А что мы будем здесь делать? - А что вы обычно делаете после обеда? - Ложусь отдыхать, я ведь-отдыхающая. - Так давайте ляжем отдыхать. Вторая кровать ведь тоже с бельем? - А что про меня подумает моя хозяйка, тетя Поля, если увидит, что у меня спит мужчина, да еще днем? - Да,-вынужден был согласиться Алекс,-днем-это уж явный разврат. Но если она увидит, какой это мужчина, то ничего не подумает, только позавидует вам и все. - Знаете, Алекс,-проникновенно сказала Наташа,- чем вы сразу подкупаете, так это своей скромностью. Придется запереть дверь, чтобы избавить бедную тетю Полю от чувства зависти. Наташа, решив про себя, что, наверное, сошла с ума от жары, заперла дверь на задвижку, опустила жалюзи на окне и быстро расстелила обе постели. - Отвернитесь, скромник, я не очень верю в вашу способность плотно закрывать глаза в некоторые моменты. С видом оскорбленной добродетели Крайнов отвернулся к Двери, и Наташа, выскользнув из халатика, с наслаждением нырнула в прохладную чистую постель. Через минуту на второй кровати заскрипели пружины под тяжестью мужского тела. Через пять дней Алекс улетал в Москву, и Наташа провожала его в аэропорту. Пока они стояли в очереди на регистрацию, пока Алекс оформлял билет, она не произнесла ни слова, только все складывала и раскладывала дужку своих зеркальных очков. Когда объявили посадку на рейс, она внезапно преградила ему дорогу. - Алекс, ты ничего не хочешь мне сказать? Тот недоуменно поднял брови: - Не понимаю, о чем ты? Глядя ему в глаза, Наташа быстро заговорила, влажно поблескивая белками: - Я хотела бы знать, за кого ты меня принимаешь. За гейшу? За наемную танцорку? Говорят, в Париже по телефону можно заказать красивую девушку на вечер для выхода в свет или на прием, куда не принято ходить одному. Может, ты меня за нее принимаешь? Она невольно повысила голос, из последних сил пытаясь удержать рыдания. - За эти дни ты на все время нашел: мы съездили в Пицунду, в Новый Афон, на Рицу, были в лучших ресторанах побережья. На все это у тебя нашлось время, и я благодарна тебе. Но почему же у тебя не нашлось времени спросить меня, кем я работаю, чем интересуюсь, где живу? А сегодня утром ты вдруг между делом говоришь мне, что через два часа улетаешь. Я ведь, если ты это заметил, ни о чем тебя ни разу не спрашивала и ни на что не претендую. Может быть, в твоей жизни просто нет для меня места? Но хоть изредка позвонить мне и спросить: "Как дела, Наташа, как живешь?"-это ты можешь? А ты даже не спросил у меня номер телефона. Слезы уже текли по лицу Наташи, губы ее жалко кривились. Она вцепилась руками в лацканы роскошного кремового пиджака Крайнова и умоляюще заглядывала ему в глаза. Окружающие, не стесняясь, смотрели на них: на всех лицах была написана жалость к этой красивой и, видимо, несчастной женщине. Алекс оторвал ее руки от своего пиджака, щелчком расправил смявшийся лацкан. Лицо его выражало легкую скуку и отчасти досаду. - Что ты мне сделала плохого? Абсолютно ничего. Вспомни лучше беднягу из 512-й комнаты, где ты "остывала" в жару по три раза на дню, - разве он тебе что-нибудь плохое сделал, чтобы относиться к нему, как к мебели? А ведь он любил тебя не один год, и ты не могла не догадываться об этом. Прощай. Никакая ты не Снежная королева, в луч-шем случае Снегурочка,-тепло тебе противопоказано. Алекс заглянул в остановившиеся, медленно начинающие узнавать его глаза Наташи с бездонными зрачками, холодно усмехнулся и, обогнув ее, как неодушевленный предмет, направился на посадку в самолет. Наташа, застыв на месте и прижав ладони к лицу, неотрывно глядела ему вслед. Губы ее что-то беззвучно шептали. Возвратившись в Москву, Крайнов узнал от Ангелины Ивановны, что по делу райтреста начато следствие. В прокуратуру вызывают всех подряд, допытываются, кто кому давал взятки в их системе. То, что этим делом занялась прокуратура, а не райотдел милиции, было плохим признаком. Похоже, что началась очередная кампания по наведению порядка в сфере обслуживания и общепита. Ангелина Ивановна была очень напугана, у нее тряслись руки, когда она рассказывала Крайнову, как следователь прокуратуры предлагал ей написать чистосердечное признание, у кого, сколько и как часто она брала деньги и кому их затем передавала. Алекс оценивающе посмотрел на перепуганную немолодую женщину. Совершенно ясно, что, если ее прижмут реальными уликами, она выложит следователю все, что знает, надеясь этим заслужить снисхождение. Правда, деньги у нее он брал всегда один на один, без свидетелей, так что только ее показаний вряд ли будет достаточно для привлечения его к суду, но чем черт не шутит. Лучше всего было бы, если его имя вообще не попадало в поле зрения прокуратуры. - Ангелина Ивановна, простите за неделикатный вопрос, вы у многих директоров столовых брали деньги? - Боже мой, Александр Александрович, ну как вы можете спрашивать такие вещи? - Ясно, значит, у многих. И среди них обязательно окажутся те, кто назовет вашу фамилию. Ведь если человек добровольно заявит о даче взятки, которую начальство у него вымогало, он освобождается от уголовной ответственности. Думаю, что это вопрос даже не дней, а часов. - Боже мой, но что же тогда со мной будет? - Это, Ангелина Ивановна, нетрудно предугадать. Как только у следователя будет на руках хотя бы два заявления от директоров ресторанов или столовых, что вы получали от них деньги, прокурор тут же подпишет ордер на ваш арест. Вы это сами знаете лучше меня. - Но что же делать? Неужели ничего нельзя придумать? Господи, я бы отдала все свои деньги, только чтобы избежать этого кошмара. - Я считаю, - осторожно произнес Алекс, - что у вас есть лишь один путь. Чтобы избежать тюрьмы, - вы должны быть признаны... психически больной, невменяемой. - Вы хотите сказать?...-в глазах Протасовой застыл испуг. - Да, вам нужно лечь в институт психиатрии до того, как вас арестуют. Через свои институтские связи я смогу добиться, чтобы вас признали невменяемой, тогда вы не будете нести судебной ответственности за свои поступки. Я устрою, что вас поместят в отдельную палату, где вам не будут докучать другие пациенты. У меня там приятель заведует как раз тем отделением, куда вас положат на обследование. Полежите там месяца два, потом пройдете комиссию и окажетесь на свободе, да еще свои деньги сохраните. Подумайте, Ангелина Ивановна. Я лично считаю, что это единственный разумный выход для вас. Протасова подозрительно взглянула на Алекса. Маленькие глазки ее недоверчиво сузились. - А вам-то что за корысть так обо мне беспокоиться? Сколько вы собираетесь содрать с меня за эту бумажку с печатью? Крайнов усмехнулся. Подумать только, эта курица даже в такую минуту, когда решается ее судьба, боится переплатить. И с таким примитивом приходится иметь дело. Впрочем это хорошо, что она глупа. Вот уж правда, "на дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним, что хошь". - Ангелина Ивановна, мы в вами не первый месяц знаем друг друга, и я вам доверяю, поэтому не возьму с вас ни копейки авансом. Вот когда вы успешно пройдете психиатрическую экспертизу и выйдете оттуда невинной в глазах юстиции, тогда и поговорим о цене. Я надеюсь, что вы меня не обидите, а, Ангелина Ивановна? Проницательному человеку не понравилась бы издевательская улыбочка, скользнувшая в этот момент по губам Крайнова, но Протасова к таковым явно не относилась. Глазки, ее, утонувшие в дряблых пухлых щеках, хитренько заблестели и, чтобы скрыть этот алчный блеск, она, скромно опустив веки, с деланной искренностью сказала, прижимая к пышной груди ладони: - Александр Александрович, как же вы мне все-таки напоминаете моего покойного мужа. Он тоже умел находить выходы из любого положения и ему, как и вам, я тоже ни в чем не могла отказать. Не сомневайтесь, когда я получу справку, я вас не обижу. Откладывать дело в долгий ящик было нельзя. Крайнов понимал, что время поджимает. Прямо от Протасовой он позвонил Кузьмину, который в свое время помог ему устроиться на работу в НИИ психиатрии, и был там уже заведующим отделением. На следующий день Ангелину Ивановну госпитализировали в институт с предположительным диагнозом шизофрении. Алекс несколько раз навещал ее и подробно инструктировал как себя вести и что отвечать на вопросы лечащего врача. Протасова нервничала в ожидании предстоящей экспертизы, и сахарный диабет, которым она страдала последние годы, на этой почве обострился. Трижды анализ крови показывал у нее высокое содержание сахара, и ей ставили капельницу. Заглянув в пятницу вечером к Кузьмину, Крайнов спросил, как дела у его протеже Кузьмин в эту ночь дежурил и уже проиграл Алексу одну партию в шахматы, надеясь отквитаться на второй. - Мне кажется,-ответил он, задумчиво протягивая руку к ферзю, - что у нее не шизофрения. В понедельник хочу показать ее Эттингеру, пусть выскажет свое мнение. Он сделал ход фигурой и весело сказал Крайнову: - Тебе шах. - Валентин Сергеевич,-заглянула в ординаторскую дежурная медсестра, Шарипоханова из двенадцатой палаты опять от уколов отказывается. Кузьмин встал, надел белый колпачок и, с сожалением глядя па доску, предупредил приятеля: - Не вздумай трогать позицию-я ее запомнил. Через пять минут я вернусь и устрою тебе такой мат, которому сам Капабланка бы позавидовал. Оставшись в ординаторской один, Крайнов несколько секунд прислушивался к удаляющимся шагам, потом быстро натянул висящий на вешалке белый халат, надел колпачок и вышел в коридор. У дверей одноместной палаты он оглянулся, открыл трехгранным ключом дверь и, войдя внутрь, осторожно ее притворил за собой. Ангелина Ивановна, похрапывая, спала тяжелым сном при свете ночника. К ее локтевому сгибу тянулась пластиковая трубка от стоящей рядом капельницы Алекс достал из кармана пиджака шприц, флакон с инсулином, надел на шприц иглу и ввел все содержимое прямо в трубку капельницы, проколов ее стенку. Затем спрятал в карман флакон и шприц, и тихо вышел, защелкнув за собой замок двери. Когда Кузьмин вернулся в ординаторскую, Крайнов с интересом смотрел телевизор. - Должен тебя огорчить, Капабланка,-насмешливо обратился он к приятелю,-мат ты мне опять не поставишь. - Это ты так думаешь,-с азартом откликнулся тот,- а прогрессивная шахматная общественность думает иначе. Через полчаса, провожая Алекса к выходу, он, не скрывая досады, прокомментировал, что ни за что бы не проиграл, если бы его не отвлекали от игры. - Приходи ко мне в среду, я буду дежурить, устрою тебе разгром под Аустерлицем. - Читай лучше шахматную теорию, Капабланка, а то как бы тебе детский мат не получить,-посмеивался, уходя, Крайнов Валентин Сергеевич позвонил ему на следующий день и смущенным тоном сказал, что должен его огорчить. Состояние здоровья Протасовой резко ухудшилось. В семь утра дежурная сестра обнаружила, что больная без сознания. Чувствительность у нее была резко снижена, зрачки на свет почти не реагировали-типичное коматозное состояние. Экстренный анализ крови показал чрезвычайно низкое содержание сахара, что позволяло с уверенностью говорить о гипогликемической коме. - А в истории болезни при поступлении отмечено, что у нее сахарный диабет? - Конечно. Но в том-то и дело, что у нее был компенсированный диабет, она получала букарбан, даже инъекций инсулина не вводилось. Поэтому совершенно непонятно, чем могло быть вызвано такое резкое падение сахара в крови. - Как она сейчас? - Мы перевезли ее в реанимацию, в 15-ю больницу. Я только что звонил туда-говорят, что в сознание пока не приходит. Ты же сам понимаешь, что если она с таким содержанием сахара пробыла два-три часа, то кора головного мозга у нее уже умерла. Так что прогноз печальный, даже если она и выживет. Я теперь думаю, что здесь была необычная форма диабетической экцефалопатии, поэтому ее симптомы и не укладывались в рамки шизофрении. - Жаль ее,-вздохнул Алекс,-когда-то она была дружна с моей матерью, вот я и пытался от души помочь ей. Бедная женщина. Ангелину Ивановну Протасову выписали из больницы только через три месяца. Она полностью лишилась речи, никого не узнавала и ни на что не реагировала, лежала целыми днями неподвижно, бессмысленно блуждая по потолку глазами. Промучившись с ней два месяца, дочь оформила ее в дом инвалидов. Свой тридцать шестой день рождения Крайнов встречал у себя дома в одиночестве. Настроение у него было неважное, видеть никого не хотелось. Денег оставалось около тридцати тысяч. При его образе жизни их могло хватить лет на пять, а что потом? Из санэпидемстанции он только что уволился, денежных поступлений не ожидалось. Надо было опять что-то предпринять, тем более, что его энергичная, честолюбивая натура все сильнее требовала для себя какого-то грандиозного дела. Крайнов достал из письменного стола папку с рисунками матери и стал их задумчиво рассматривать. Светлые детские грезы о сказочно прекрасной стране, простирающейся от Тихого до Атлантического океана, всплыли сейчас в его памяти. В конце концов, почему бы и нет? В Союзе его ничто не держит, а в Америке для него могут открыться какие-то новые возможности, которые, живя здесь, просто нельзя предугадать. В конце концов, просто есть смысл посмотреть мир. Вот только с какой стороны к этому подступиться? Для начала нужно попробовать разыскать своих американских родственников. Может быть, они смогут как-то помочь ему с выездом в Штаты. Если захотят, конечно. На следующий день с утра, взяв с собой все необходимые документы, оставшиеся от матери, Крайнов поехал на улицу Горького в Инюрколлегию. После получаса блужданий по разным кабинетам этой почтенной организации, он, наконец, попал к нужному ему чиновнику. Тот переписал установочные данные Софьи Исааковны, и вдруг медленно поднял голову, глядя на Крайнова с каким-то странным выражением лица. Не веря себе, он еще раз перечитал все документы и, попросив подождать его пять минут, вышел из кабинета, бросив у порога на Алекса загадочно-торжествующий взгляд. Вернулся он с коричневой папкой в руках, содержимое которой объясняло его загадочный вид. В 1974 году в возрасте восьмидесяти лет в Нью-Йорке в здравом уме и твердой памяти скончался крупный бизнесмен, владелец известной ювелирной фирмы "Дайамонд ин-корпорейтед" Айзек Гобровски. Вероятно, старик до последних дней в душе надеялся, что его дочь Соня, оставшаяся в России, жива. Завещание предусматривало сохранение семейной фирмы в руках его сына - Роберта Гобровски, а значительная сумма в восемьсот тысяч долларов, помещенная в акции этой фирмы, делилась поровну между внуком Айзека Гобровски от его дочери Дины-Майклом Хоффом и оставшейся в России второй дочерью, Соней, либо, если ее нет в живых, ее наследниками. В случае, если по истечении десяти лет с момента оглашения завещания Софья Исааковна Гобровская или ее наследники не предъявят свои права на причитающуюся долю наследства, эта сумма вместе с про-центами должна быть перечислена Нью-йоркской синагоге на оказание помощи эмигрантам из России. Видимо, под конец жизни угрызения совести, вызванные воспоминаниями о многих обманутых им соотечественниках, изрядно докучали старому Айзеку. - А когда истекают эти десять лет? - Через три месяца. - Вот уж, действительно, вовремя спохватился,-хмыкнул Алекс и уточнил: - А нет ли каких-нибудь дополнительных условий или ограничений для получения наследства? - Нет, никаких дополнительных условий, - ответил сотрудник Инюрколлегии, с нескрываемым любопытством разглядывая человека, па которого, словно с неба, свалилось огромное, фантастическое богатство. Не в силах сдержаться, он встал из-за стола, снова сел, зачем-то переложил с места на место документы и сказал подрагивающим от возбуждения голосом: - Вы, наверное, не совсем хорошо уяснили суть того, что я вам зачитал. Вы унаследовали очень, очень большие деньги. Учитывая выросшие за эти десять лет сложные проценты, даже после выплаты налога на наследство, вам останется около шестисот тысяч долларов - это чуть ли не четыреста тысяч в советских рублях. Почти полмиллиона! Боюсь, что вы просто не можете представить себе всей громадности этой суммы. Алекс посмотрел на расширенные от восторга глаза немолодого чиновника, на выступившие на его лысине бисеринки пота и, не скрывая насмешки в голосе, сказал: - Да, полмиллиона рублей действительно трудно себе представить, особенно, как подумаешь, сколько замечательных вещей можно купить за эти деньги в наших магазинах- просто голова кругом идет. Лицо пожилого чиновника вспыхнуло от гнева. Он опустил глаза в свои бумаги и сухо сказал: - Нам нужны нотариально заверенные копии вот этих документов. Когда все необходимые материалы будут подготовлены, мы пригласим вас сюда открыткой. До свиданья. - Всего доброго,-ответил Крайнов и, не удержавшись, добавил,-не знаю, как и благодарить вас за то, что раскрыли мне глаза. Он постоял, не дождался ответа и вышел из кабинета, недобро усмехаясь. "Полмиллиона в рублях, - передразнил про себя Алекс чиновника и сплюнул от злости. - Кретин. На черта они нужны здесь, эти полмиллиона, если их не на что потратить". Он шел вниз по улице Горького и зло расталкивал плечами прохожих. Выехать в Штаты, теперь, конечно, не дадут. От такого куска, как шестьсот тысяч долларов государство не откажется, это ясно.