Страница:
Естественно, я ждал вызова императрицы, желая получить лично от нее все указания и пожелания относительно моей работы. Однако на обедах она не присутствовала, да и вообще ее не было видно. Через Татьяну Николаевну она лишь проинформировала меня, что, пока продолжается курс лечения, о регулярных занятиях с Алексеем Николаевичем не может быть и речи. Она также хотела, чтобы мальчик привык ко мне, поэтому просила меня сопровождать его на прогулках и вообще проводить с ним как можно больше времени.
После этого у меня состоялся длительный разговор с доктором Деревенько. Он сообщил, что наследник страдает гемофилией – наследственным заболеванием, которое передается из поколения в поколение по женской линии, но только мальчикам. Он также сказал мне, что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. Более того, стенки его вен и артерий столь тонки, что любой удар может спровоцировать их разрыв и вызвать обильное кровотечение.
Вот такой ужасной болезнью страдал Алексей Николаевич. Его жизнь была под постоянной угрозой. Падение, носовое кровотечение, простой порез – пустяки для обычного ребенка – могли закончиться для него самым фатальным образом. Все, что можно было сделать в этой ситуации, – это неусыпно держать его под присмотром, особенно в раннем детстве,[6] и по возможности не допускать никаких происшествий или несчастных случаев. Именно поэтому по совету докторов к нему были приставлены бывшие матросы Деревенко и Нагорный в качестве личного слуги и телохранителя соответственно. Они по очереди неотлучно находились при нем.
Мои первые контакты с мальчиком прошли не очень-то легко. Я должен был говорить с ним только по-русски. К тому же мое положение было весьма неопределенным: я не имел никаких прав и соответственно – никаких возможностей контролировать его.
Как я уже сказал, сначала я был растерян и разочарован тем, что не имел никакой поддержки от императрицы. Прошел целый месяц, прежде чем я получил от нее соответствующие указания. У меня было такое ощущение, что она не хотела вставать между мной и сыном. Это во многом осложняло мою задачу, но с другой стороны, в этом, возможно, было и некоторое преимущество: освоившись в новой должности, я стал чувствовать себя свободнее. В то же время у меня бывали моменты отчаяния, когда я совершенно не верил в успех и даже был готов отказаться от возложенной на меня миссии.
К счастью, в докторе Деревенько я нашел мудрого советчика, чья помощь была просто неоценимой. Он убедительно просил меня проявлять терпение и говорил, что из-за постоянной опасности для жизни мальчика и религиозного фатализма, который развился у императрицы, она полностью положилась на волю случая и предпочитала не вмешиваться в ход событий, полагая, что это лишь причинит ребенку лишние страдания, если уж ему все равно суждено умереть. Она не считала возможным уговаривать его принять меня.
Конечно, я и сам понимал, что обстоятельства складываются не лучшим образом, но все равно лелеял надежду, что когда-нибудь здоровье моего подопечного улучшится.
Серьезная болезнь, от которой цесаревич едва оправился, сказалась на его состоянии: он был очень слаб и раздражителен. В это время он не терпел замечаний и исправлений. Он вообще не привык к дисциплине. В его глазах я был человеком, назначенным, чтобы требовать от него работы и внимания. Моей задачей было приучать его к порядку и послушанию. К целой толпе прислуги и людей, присматривающих за ним, от которых он спасался бездельем, добавился новый вид контроля, лишавший его и этого последнего убежища. Он понимал это скорее интуитивно, чем осознанно. Я ощущал исходившую от него молчаливую враждебность, которая иногда принимала форму открытого противостояния.
На мне лежал тяжкий груз ответственности, потому что при всем старании исключить возможность несчастного случая не удавалось. В первый же месяц таких инцидентов было три.
Со временем я почувствовал, что мой авторитет в его глазах растет. Царственный ученик все чаще стал доверять мне свои сокровенные мысли, и это давало надежду, что со временем наши отношения перерастут в дружеские.
Чем больше он открывал мне свою душу, тем лучше я понимал его характер и скоро пришел к убеждению, что было бы крайне несправедливо отказывать в праве на надежду ребенку, обладающему столь редкими качествами.
В то время Алексею Николаевичу было девять с половиной лет, и для своего возраста он был довольно высок. У него было удлиненное лицо с правильными чертами, золотистые с медным отливом волосы и большие, как у матери, серо-голубые глаза. Он обожал жизнь и радовался ей, когда это было возможно, и был жизнерадостным, подвижным ребенком. Вкусы его не отличались изысканностью, и он не получал ложного удовольствия от того, что был наследником престола. Он вообще об этом не думал, а самым большим его удовольствием было играть с сыновьями матроса Деревенко (оба они были моложе его).
У него был острый и пытливый ум. Иногда он удивлял меня своими совсем не детскими вопросами. Мне не составляло труда поверить, что те, кто должен был по долгу службы приучать его к дисциплине, подпадали под его обаяние и не могли противиться его желаниям. Под маской маленького капризного существа я обнаружил очень доброго, чувствительного к страданиям других и нежного ребенка. И это не удивляло меня – ведь он сам знал, что такое страдание. Когда я убедился в этом, то преисполнился надеждой на будущее. И все же моя задача была бы во много раз легче, если бы не окружение цесаревича.
Как я уже говорил, у меня сложились отличные отношения с доктором Деревенько. Однако по одному вопросу наши точки зрения не совпадали. Я считал, что постоянное присутствие матроса Деревенко и его помощника Нагорного вредит ребенку. Любое вмешательство извне в ход событий, когда ребенку могла угрожать опасность, как мне казалось, мешало воспитанию у цесаревича силы воли и наблюдательности. Сколько он (возможно) приобретал в смысле безопасности, столько же он мог потерять в реальной дисциплине. Я полагал, что было бы лучше дать ему больше свободы и приучить искать в себе самом необходимые силы, чтобы сдерживать собственные порывы или необдуманные действия.
К тому же всякого рода происшествия по-прежнему случались. Было просто невозможно оградить и защитить его от всего на свете. Чем строже мальчика контролировали и опекали, тем больше раздражения это вызывало и тем более унизительным ему казалось. Соответственно, возрастал риск, что ребенок научится лгать и изворачиваться, чтобы ускользать от всевидящих стражей.
Это был верный путь превратить физически слабого ребенка в абсолютно бесхарактерное создание, не умеющее контролировать свои поступки и не имеющее нравственного стержня, без которого так трудно пройти жизненный путь.
Я говорил об этом с доктором Деревенько, но он до того боялся внезапного обострения болезни и так остро ощущал груз ответственности, лежавший на нем как на враче, что я никоим образом не мог убедить его принять мою точку зрения.
Окончательное решение вопроса оставалось за родителями: только они могли принять решение, которое могло иметь для ребенка самые серьезные последствия. К моему изумлению, они целиком и полностью согласились со мной и сказали, что готовы взять на себя всю ответственность за риски этого эксперимента. Без сомнения, они прекрасно понимали, какой вред наносит ребенку существующая система, и, любя его до самозабвения, пошли на риск, чтобы не позволить ему превратиться в бесхарактерного человека, не имеющего душевной твердости.
Сам Алексей Николаевич был от этого решения в полном восторге. Общаясь со своими ровесниками, он и без того уже страдал от неусыпной опеки и контроля. Он клятвенно пообещал мне оправдать оказанное ему доверие.
Тем не менее, хотя я был уверен в правильности своей точки зрения, в тот момент, когда его родители дали свое согласие на эксперимент, меня обуял страх. Казалось, я предчувствовал, что со всеми нами произойдет…
Сначала все шло хорошо, и я уже почувствовал себя немного свободнее, когда вдруг случилось то, чего я боялся больше всего. Цесаревич находился в комнате для занятий. Он стоял на стуле и вдруг пошатнулся и упал, ударившись правым коленом об угол какого-то предмета мебели. На следующий день он не смог ходить. Еще через день подкожное кровотечение усилилось, и опухоль, образовавшаяся под коленом, распространилась на всю ногу. Под давлением тока крови кожа огрубела, что вызвало дергающие боли, усиливавшиеся с каждым часом.
Я был в ужасе, но ни царь, ни царица ни в чем не упрекали меня. Напротив, они, казалось, хотели сделать все возможное, чтобы помешать мне отказаться от задачи, которую болезнь моего ученика сделала столь опасной. Как будто желая своим примером заставить меня взглянуть в лицо неизбежному и сделать меня своим союзником в борьбе, которую они так долго вели, они делились своими тревогами, и делали это с трогающей сердце добротой.
С самого начала приступа болезни императрица находилась у постели сына. Она ухаживала за ним, окружая его нежной заботой и любовью и пытаясь по возможности облегчить его страдания. Император навещал сына каждую свободную минуту. Он пытался успокоить и развеселить мальчика, но боль была сильнее, чем ласки матери или рассказы отца, и Алексей снова начинал стонать и плакать. То и дело открывалась дверь, и в комнату на цыпочках входила одна из великих княжон и целовала младшего брата, наполняя комнату атмосферой свежести и здоровья. На мгновение мальчик раскрывал огромные серые глаза, обведенные темными кругами, и почти сразу же снова закрывал их.
Однажды я наблюдал мать у изголовья больного. Он провел очень беспокойную ночь. Доктор Деревенько нервничал, так как кровотечение все не останавливалось, а температура поднималась. Воспаление распространилось дальше, а боли усилились. Цесаревич жалобно стонал. Его голова покоилась на руке матери, а мертвенно-бледное лицо изменилось до неузнаваемости. Временами он переставал стонать и повторял одно слово: «Мама». В этом слове было выражено все его страдание и отчаяние. Мать целовала его лоб, волосы и глаза, как будто прикосновения ее губ могли облегчить страдания и удержать жизнь, которая покидала его. Подумайте только о мучениях этой матери, бессильной свидетельницы страданий своего сына, – матери, которая знала, что именно она является их причиной, что именно она «наградила» его болезнью, с которой не может справиться современная наука. Теперь только я понял темную трагедию ее жизни. Как легко теперь восстановить этапы этого долгого испытания.
Глава 4
Глава 5
После этого у меня состоялся длительный разговор с доктором Деревенько. Он сообщил, что наследник страдает гемофилией – наследственным заболеванием, которое передается из поколения в поколение по женской линии, но только мальчикам. Он также сказал мне, что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. Более того, стенки его вен и артерий столь тонки, что любой удар может спровоцировать их разрыв и вызвать обильное кровотечение.
Вот такой ужасной болезнью страдал Алексей Николаевич. Его жизнь была под постоянной угрозой. Падение, носовое кровотечение, простой порез – пустяки для обычного ребенка – могли закончиться для него самым фатальным образом. Все, что можно было сделать в этой ситуации, – это неусыпно держать его под присмотром, особенно в раннем детстве,[6] и по возможности не допускать никаких происшествий или несчастных случаев. Именно поэтому по совету докторов к нему были приставлены бывшие матросы Деревенко и Нагорный в качестве личного слуги и телохранителя соответственно. Они по очереди неотлучно находились при нем.
Мои первые контакты с мальчиком прошли не очень-то легко. Я должен был говорить с ним только по-русски. К тому же мое положение было весьма неопределенным: я не имел никаких прав и соответственно – никаких возможностей контролировать его.
Как я уже сказал, сначала я был растерян и разочарован тем, что не имел никакой поддержки от императрицы. Прошел целый месяц, прежде чем я получил от нее соответствующие указания. У меня было такое ощущение, что она не хотела вставать между мной и сыном. Это во многом осложняло мою задачу, но с другой стороны, в этом, возможно, было и некоторое преимущество: освоившись в новой должности, я стал чувствовать себя свободнее. В то же время у меня бывали моменты отчаяния, когда я совершенно не верил в успех и даже был готов отказаться от возложенной на меня миссии.
К счастью, в докторе Деревенько я нашел мудрого советчика, чья помощь была просто неоценимой. Он убедительно просил меня проявлять терпение и говорил, что из-за постоянной опасности для жизни мальчика и религиозного фатализма, который развился у императрицы, она полностью положилась на волю случая и предпочитала не вмешиваться в ход событий, полагая, что это лишь причинит ребенку лишние страдания, если уж ему все равно суждено умереть. Она не считала возможным уговаривать его принять меня.
Конечно, я и сам понимал, что обстоятельства складываются не лучшим образом, но все равно лелеял надежду, что когда-нибудь здоровье моего подопечного улучшится.
Серьезная болезнь, от которой цесаревич едва оправился, сказалась на его состоянии: он был очень слаб и раздражителен. В это время он не терпел замечаний и исправлений. Он вообще не привык к дисциплине. В его глазах я был человеком, назначенным, чтобы требовать от него работы и внимания. Моей задачей было приучать его к порядку и послушанию. К целой толпе прислуги и людей, присматривающих за ним, от которых он спасался бездельем, добавился новый вид контроля, лишавший его и этого последнего убежища. Он понимал это скорее интуитивно, чем осознанно. Я ощущал исходившую от него молчаливую враждебность, которая иногда принимала форму открытого противостояния.
На мне лежал тяжкий груз ответственности, потому что при всем старании исключить возможность несчастного случая не удавалось. В первый же месяц таких инцидентов было три.
Со временем я почувствовал, что мой авторитет в его глазах растет. Царственный ученик все чаще стал доверять мне свои сокровенные мысли, и это давало надежду, что со временем наши отношения перерастут в дружеские.
Чем больше он открывал мне свою душу, тем лучше я понимал его характер и скоро пришел к убеждению, что было бы крайне несправедливо отказывать в праве на надежду ребенку, обладающему столь редкими качествами.
В то время Алексею Николаевичу было девять с половиной лет, и для своего возраста он был довольно высок. У него было удлиненное лицо с правильными чертами, золотистые с медным отливом волосы и большие, как у матери, серо-голубые глаза. Он обожал жизнь и радовался ей, когда это было возможно, и был жизнерадостным, подвижным ребенком. Вкусы его не отличались изысканностью, и он не получал ложного удовольствия от того, что был наследником престола. Он вообще об этом не думал, а самым большим его удовольствием было играть с сыновьями матроса Деревенко (оба они были моложе его).
У него был острый и пытливый ум. Иногда он удивлял меня своими совсем не детскими вопросами. Мне не составляло труда поверить, что те, кто должен был по долгу службы приучать его к дисциплине, подпадали под его обаяние и не могли противиться его желаниям. Под маской маленького капризного существа я обнаружил очень доброго, чувствительного к страданиям других и нежного ребенка. И это не удивляло меня – ведь он сам знал, что такое страдание. Когда я убедился в этом, то преисполнился надеждой на будущее. И все же моя задача была бы во много раз легче, если бы не окружение цесаревича.
Как я уже говорил, у меня сложились отличные отношения с доктором Деревенько. Однако по одному вопросу наши точки зрения не совпадали. Я считал, что постоянное присутствие матроса Деревенко и его помощника Нагорного вредит ребенку. Любое вмешательство извне в ход событий, когда ребенку могла угрожать опасность, как мне казалось, мешало воспитанию у цесаревича силы воли и наблюдательности. Сколько он (возможно) приобретал в смысле безопасности, столько же он мог потерять в реальной дисциплине. Я полагал, что было бы лучше дать ему больше свободы и приучить искать в себе самом необходимые силы, чтобы сдерживать собственные порывы или необдуманные действия.
К тому же всякого рода происшествия по-прежнему случались. Было просто невозможно оградить и защитить его от всего на свете. Чем строже мальчика контролировали и опекали, тем больше раздражения это вызывало и тем более унизительным ему казалось. Соответственно, возрастал риск, что ребенок научится лгать и изворачиваться, чтобы ускользать от всевидящих стражей.
Это был верный путь превратить физически слабого ребенка в абсолютно бесхарактерное создание, не умеющее контролировать свои поступки и не имеющее нравственного стержня, без которого так трудно пройти жизненный путь.
Я говорил об этом с доктором Деревенько, но он до того боялся внезапного обострения болезни и так остро ощущал груз ответственности, лежавший на нем как на враче, что я никоим образом не мог убедить его принять мою точку зрения.
Окончательное решение вопроса оставалось за родителями: только они могли принять решение, которое могло иметь для ребенка самые серьезные последствия. К моему изумлению, они целиком и полностью согласились со мной и сказали, что готовы взять на себя всю ответственность за риски этого эксперимента. Без сомнения, они прекрасно понимали, какой вред наносит ребенку существующая система, и, любя его до самозабвения, пошли на риск, чтобы не позволить ему превратиться в бесхарактерного человека, не имеющего душевной твердости.
Сам Алексей Николаевич был от этого решения в полном восторге. Общаясь со своими ровесниками, он и без того уже страдал от неусыпной опеки и контроля. Он клятвенно пообещал мне оправдать оказанное ему доверие.
Тем не менее, хотя я был уверен в правильности своей точки зрения, в тот момент, когда его родители дали свое согласие на эксперимент, меня обуял страх. Казалось, я предчувствовал, что со всеми нами произойдет…
Сначала все шло хорошо, и я уже почувствовал себя немного свободнее, когда вдруг случилось то, чего я боялся больше всего. Цесаревич находился в комнате для занятий. Он стоял на стуле и вдруг пошатнулся и упал, ударившись правым коленом об угол какого-то предмета мебели. На следующий день он не смог ходить. Еще через день подкожное кровотечение усилилось, и опухоль, образовавшаяся под коленом, распространилась на всю ногу. Под давлением тока крови кожа огрубела, что вызвало дергающие боли, усиливавшиеся с каждым часом.
Я был в ужасе, но ни царь, ни царица ни в чем не упрекали меня. Напротив, они, казалось, хотели сделать все возможное, чтобы помешать мне отказаться от задачи, которую болезнь моего ученика сделала столь опасной. Как будто желая своим примером заставить меня взглянуть в лицо неизбежному и сделать меня своим союзником в борьбе, которую они так долго вели, они делились своими тревогами, и делали это с трогающей сердце добротой.
С самого начала приступа болезни императрица находилась у постели сына. Она ухаживала за ним, окружая его нежной заботой и любовью и пытаясь по возможности облегчить его страдания. Император навещал сына каждую свободную минуту. Он пытался успокоить и развеселить мальчика, но боль была сильнее, чем ласки матери или рассказы отца, и Алексей снова начинал стонать и плакать. То и дело открывалась дверь, и в комнату на цыпочках входила одна из великих княжон и целовала младшего брата, наполняя комнату атмосферой свежести и здоровья. На мгновение мальчик раскрывал огромные серые глаза, обведенные темными кругами, и почти сразу же снова закрывал их.
Однажды я наблюдал мать у изголовья больного. Он провел очень беспокойную ночь. Доктор Деревенько нервничал, так как кровотечение все не останавливалось, а температура поднималась. Воспаление распространилось дальше, а боли усилились. Цесаревич жалобно стонал. Его голова покоилась на руке матери, а мертвенно-бледное лицо изменилось до неузнаваемости. Временами он переставал стонать и повторял одно слово: «Мама». В этом слове было выражено все его страдание и отчаяние. Мать целовала его лоб, волосы и глаза, как будто прикосновения ее губ могли облегчить страдания и удержать жизнь, которая покидала его. Подумайте только о мучениях этой матери, бессильной свидетельницы страданий своего сына, – матери, которая знала, что именно она является их причиной, что именно она «наградила» его болезнью, с которой не может справиться современная наука. Теперь только я понял темную трагедию ее жизни. Как легко теперь восстановить этапы этого долгого испытания.
Глава 4
ЦАРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА
Императрица Александра Федоровна, в девичестве Алиса Гессенская, четвертый ребенок в семье великого герцога Людвига Гессенского и Алисы Английской, младшей дочери королевы Виктории, родилась в Дармштадте 6 июня 1872 года. Она очень рано потеряла мать и в основном воспитывалась при английском дворе. Очень скоро она стала любимейшей из внучек королевы Виктории, которая перенесла на белокурую Аликс всю любовь, которую испытывала к ее матери.[7]
В возрасте 17 лет юная принцесса приехала в Россию, в гости к своей старшей сестре Елизавете, которая была замужем за великим князем Сергеем Александровичем, братом царя Александра III. Принцесса принимала активное участие в жизни двора, появлялась на приемах и балах, где сразу обратила на себя внимание.
Все считали ее возможной партией для наследника престола, но вопреки всеобщему ожиданию Алиса Гессенская вернулась в Дармштадт, а о свадьбе не было сказано ни слова. Может, ей самой не нравилась эта идея? Остается фактом, что пять лет спустя, когда пришло официальное предложение, она колебалась, прежде чем дала положительный ответ.
Как бы то ни было, но летом 1894 года в Дармштадте состоялась помолвка, после чего был нанесен визит ко двору английской королевы. Что касается наследника русского престола, то он сразу после этого вернулся на родину. Через несколько месяцев Алисе пришлось срочно отправиться в Ливадию, где умирал Александр III. Она присутствовала при его кончине, а затем сопровождала гроб с телом покойного в Петербург.
С Николаевского вокзала гроб был перевезен в Петропавловский собор. Это был хмурый ноябрьский день. Вдоль улиц, по которым по грязи и снегу двигался траурный кортеж, собралась огромная толпа. Стоящие в толпе женщины крестились, и были слышны испуганные голоса: «Она пришла к нам с гробом. Она несет нам несчастье».
Действительно, казалось, будто с самого начала следом за той, которую в детстве за легкость характера и красоту называли «солнышком», по пятам идет печаль.
26 ноября, то есть менее чем через месяц после смерти Александра III, в самый разгар траура состоялось бракосочетание наследника престола и Алисы Гессенской. Через год она произвела на свет первого ребенка – девочку, которую назвали Ольгой.
Коронация молодых правителей России состоялась 14 мая 1896 года. Судьба, казалось, уже коснулась их своей печатью. Навсегда останется в памяти, что празднества по случаю коронации были омрачены ужасным инцидентом, повлекшим за собой гибель множества людей. Крестьяне, приехавшие со всех концов страны, собрались на Ходынском поле – их было несметное количество: ожидалась раздача подарков. Из-за плохой организации мероприятия началась паника, и более двух тысяч человек погибли в давке.
Когда на следующее утро царь и царица отправились на Ходынское поле, они еще ничего не знали об ужасной трагедии. Им сказали правду, только когда они позднее вернулись в город, да и то не всю правду. Неужели эти люди не понимали, что тем самым лишают императорскую чету возможности проявить скорбь и сочувствие и делают их поведение одиозным, потому что они, как казалось, остались равнодушны к страшному несчастью?
Следующие несколько лет были годами безоблачного счастья. Казалось, судьба перестала испытывать их.
И все же перед молодой царицей стояла непростая задача. Она должна была понять, что значит быть императрицей, к тому же при дворе с жесткими нормами этикета, где царили интриги и фаворитизм. Привыкшая к простой и спокойной жизни в Дармштадте и испытавшая при чопорном английском дворе ограничения, обычные для молодой и популярной принцессы, прибывшей с визитом, она, должно быть, чувствовала себя как лодка в бушующем море, среди новых обязанностей и непривычных условий существования. Чувство долга и страстное желание посвятить себя благополучию миллионов людей, чьей царицей она стала, подстегивали ее амбиции, но она умела обуздывать свои порывы.
Единственным ее желанием было завоевать сердца своих подданных. К сожалению, она не знала, как продемонстрировать это, а природная застенчивость, от которой она всегда страдала, не давала возможности проявить добрые намерения. Скоро она поняла, что неспособна добиться симпатии и понимания. Ее открытая и порывистая натура вошла в противоречие с холодными условностями двора. Ее начинания разбивались о стену равнодушия и инертности,[8] а когда в обмен на откровенность она надеялась получить преданность и добрую волю, ответом ей была лишь внешняя, показная вежливость и придворное подобострастие.
Несмотря на все усилия, ей не удалось стать просто дружелюбной и научиться искусству милостивого, но поверхностного общения со своими подданными. Проблема в том, что царица всегда и во всем была искренней. Каждое слово было выражением ее истинных чувств. Однако, видя, что ее понимают и оценивают превратно, она вновь пряталась в свою раковину. Ее природная гордость была уязвлена. Она все реже появлялась на приемах и официальных церемониях, которые считала невыносимо скучными и глупыми. Она стала держаться со сдержанной отчужденностью, которую принимали за высокомерие и презрительное отношение к другим. Но те, кто общался с ней в минуты отчаяния, знали, какая чувствительная душа и жажда любви прятались за внешней холодностью. Она со всей искренностью приняла православие, ставшее для нее источником утешения в беде и тревоге, но самым главным в ее жизни была семья, без которой она не чувствовала себя счастливой.
Вслед за Ольгой Николаевной родились еще три чудесные здоровенькие дочери, ставшие отрадой родителей. Однако это счастье было неполным, потому что в их сердцах жило еще одно тайное желание – иметь сына и наследника. Рождение Анастасии Николаевны, младшей из великих княжон, оказалось огромным разочарованием – а годы все шли. Наконец 12 августа 1904 года, в самый разгар Русско-японской войны, царица родила долгожданного сына. Радость родителей не знала границ. Казалось, все печали остались позади и перед ними открылась дорога к счастью.
Увы! Передышка была недолгой, за ней последовали новые несчастья. Сначала бойня в январе у Зимнего дворца, память о которой преследовала их до самого конца; затем заключение позорного мира с Японией. В эти тяжелые дни единственным утешением был их горячо любимый сын, но – опять увы! – скоро выяснилось, что он болен гемофилией. С этого момента жизнь матери превратилась в мучительную агонию. Она знала, что это за страшная болезнь: от нее умерли ее дядя, один из братьев и двое племянников. С детства она слышала об этой ужасной болезни, против которой люди бессильны. Теперь ею был болен ее единственный обожаемый сын. Смерть следовала за ним по пятам, готовая поймать в свои когтистые лапы. Но она должна бороться! Она должна любой ценой спасти его! Невозможно, чтобы наука оказалась бессильной! Должен быть способ спасти его, и он должен быть найден! Доктора, хирурги – за советом обращались ко всем, но каждый раз лечение оказывалось бесполезным.
Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только Он мог сотворить чудо! Поэтому она должна заслужить Его вмешательство. Она и по натуре-то была набожна, а теперь окунулась в православие со всем пылом и решимостью.
Жизнь при дворе сделалась строгой, если не сказать – суровой. Праздники устраивались редко, число публичных мероприятий, на которых должна была появляться царская чета, свели к минимуму. Семья постепенно стала жить в изоляции от двора, в своей скорлупе.
Тем временем после каждого приступа мальчик вновь возвращался к жизни, забывал о своих страданиях и опять становился живым и веселым ребенком. В эти периоды было невозможно поверить, что он смертельно болен. Каждый раз, когда царица видела его румянец, или слышала веселый смех, или наблюдала за его шалостями, ее сердце преисполнялось надеждой, и она говорила: «Бог услышал меня. Он, наконец, сжалился надо мной». Затем болезнь снова проявляла себя, вновь ввергала ребенка в пучину боли и страданий и подводила к границе жизни и смерти.
Проходили месяцы, долгожданное чудо не совершалось, а безжалостные приступы болезни следовали один за другим. Молитвы не приносили спасения. Последняя надежда рушилась. Бесконечное отчаяние наполняло сердце царицы. Казалось, весь мир ополчился на нее.[9]
Именно тогда возле нее появился простой сибирский крестьянин Распутин и сказал: «Верь в силу моих молитв, верь в мою помощь, и сын твой будет жить!»
Мать уцепилась за надежду, которую он дал ей, как тонущий хватается за протянутую руку, она поверила в него всем сердцем. Кстати, она долгое время была убеждена, что спаситель России и народа из народа же и придет. Она решила, что этот мужик послан Богом, чтобы спасти того, кто был надеждой всей нации. Сила ее веры довершила остальное, и путем простейшего самовнушения, которому способствовали некоторые совпадения, она убедила себя, что жизнь ее сына находится в руках этого человека.
Распутин отлично понял душевное состояние отчаявшейся матери, надломленной неравной борьбой и, казалось, исчерпавшей лимит человеческого страдания. Он знал, как наилучшим способом воспользоваться этим, и с дьявольской изобретательностью сумел соединить собственную жизнь (по крайней мере, в представлении императрицы) с жизнью этого ребенка.
Эту власть Распутина над царицей невозможно понять, если не знать, какую роль в религиозной жизни православного мира играют подобные люди – не священники и не монахи (хотя иногда Распутина ошибочно называют монахом), но так называемые странники или старцы.
Странник – это богомолец, который странствует от монастыря к монастырю в поисках истины и живет на подаяния верующих. Так он может пройти всю Российскую империю, ведомый своими идеями или привлекаемый святостью того или иного места или человека.
Старец – это аскет, который обычно живет в монастыре или иногда в изоляции от мира. Он является неким путеводителем душ, к которому приходят в моменты беды и отчаяния. Очень часто старец – это бывший странник, который отказался от прошлой жизни и принял обет провести остаток жизни в молитве и размышлении.
Достоевский дает такое определение старца в «Братьях Карамазовых»: «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли».
На земле старец – страж правды и идеала. Он также хранитель священных традиций, которые должны передаваться от старца к старцу, пока не установится царство справедливости и света.
Некоторые из этих старцев поднялись до совершенно удивительных высот и стали святыми православной церкви.
Влияние этих людей, которые существуют как неофициальное духовенство, все еще весьма значительно в России. В провинции оно подчас даже сильнее, чем влияние монахов и священников.
Обращение царицы в православие было актом подлинной веры. Православие полностью отвечало ее духовным потребностям, а ее воображение, должно быть, поразили архаичные и в чем-то наивные обряды. Она приняла православие со всей страстью неофита. В ее глазах Распутин обладал святостью и достоинством настоящего старца.
Такова была природа чувств, которые царица испытывала к Распутину, – чувств, столь в извращенном виде преподносимых общественности.
Судьбе было угодно, чтобы тот, кто нес на себе печать святости, оказался подлым и низким созданием и чтобы, как мы увидим ниже, пагубное влияние этого человека стало одной из главных причин событий, приведших к смерти людей, которые считали его своим спасителем.
В возрасте 17 лет юная принцесса приехала в Россию, в гости к своей старшей сестре Елизавете, которая была замужем за великим князем Сергеем Александровичем, братом царя Александра III. Принцесса принимала активное участие в жизни двора, появлялась на приемах и балах, где сразу обратила на себя внимание.
Все считали ее возможной партией для наследника престола, но вопреки всеобщему ожиданию Алиса Гессенская вернулась в Дармштадт, а о свадьбе не было сказано ни слова. Может, ей самой не нравилась эта идея? Остается фактом, что пять лет спустя, когда пришло официальное предложение, она колебалась, прежде чем дала положительный ответ.
Как бы то ни было, но летом 1894 года в Дармштадте состоялась помолвка, после чего был нанесен визит ко двору английской королевы. Что касается наследника русского престола, то он сразу после этого вернулся на родину. Через несколько месяцев Алисе пришлось срочно отправиться в Ливадию, где умирал Александр III. Она присутствовала при его кончине, а затем сопровождала гроб с телом покойного в Петербург.
С Николаевского вокзала гроб был перевезен в Петропавловский собор. Это был хмурый ноябрьский день. Вдоль улиц, по которым по грязи и снегу двигался траурный кортеж, собралась огромная толпа. Стоящие в толпе женщины крестились, и были слышны испуганные голоса: «Она пришла к нам с гробом. Она несет нам несчастье».
Действительно, казалось, будто с самого начала следом за той, которую в детстве за легкость характера и красоту называли «солнышком», по пятам идет печаль.
26 ноября, то есть менее чем через месяц после смерти Александра III, в самый разгар траура состоялось бракосочетание наследника престола и Алисы Гессенской. Через год она произвела на свет первого ребенка – девочку, которую назвали Ольгой.
Коронация молодых правителей России состоялась 14 мая 1896 года. Судьба, казалось, уже коснулась их своей печатью. Навсегда останется в памяти, что празднества по случаю коронации были омрачены ужасным инцидентом, повлекшим за собой гибель множества людей. Крестьяне, приехавшие со всех концов страны, собрались на Ходынском поле – их было несметное количество: ожидалась раздача подарков. Из-за плохой организации мероприятия началась паника, и более двух тысяч человек погибли в давке.
Когда на следующее утро царь и царица отправились на Ходынское поле, они еще ничего не знали об ужасной трагедии. Им сказали правду, только когда они позднее вернулись в город, да и то не всю правду. Неужели эти люди не понимали, что тем самым лишают императорскую чету возможности проявить скорбь и сочувствие и делают их поведение одиозным, потому что они, как казалось, остались равнодушны к страшному несчастью?
Следующие несколько лет были годами безоблачного счастья. Казалось, судьба перестала испытывать их.
И все же перед молодой царицей стояла непростая задача. Она должна была понять, что значит быть императрицей, к тому же при дворе с жесткими нормами этикета, где царили интриги и фаворитизм. Привыкшая к простой и спокойной жизни в Дармштадте и испытавшая при чопорном английском дворе ограничения, обычные для молодой и популярной принцессы, прибывшей с визитом, она, должно быть, чувствовала себя как лодка в бушующем море, среди новых обязанностей и непривычных условий существования. Чувство долга и страстное желание посвятить себя благополучию миллионов людей, чьей царицей она стала, подстегивали ее амбиции, но она умела обуздывать свои порывы.
Единственным ее желанием было завоевать сердца своих подданных. К сожалению, она не знала, как продемонстрировать это, а природная застенчивость, от которой она всегда страдала, не давала возможности проявить добрые намерения. Скоро она поняла, что неспособна добиться симпатии и понимания. Ее открытая и порывистая натура вошла в противоречие с холодными условностями двора. Ее начинания разбивались о стену равнодушия и инертности,[8] а когда в обмен на откровенность она надеялась получить преданность и добрую волю, ответом ей была лишь внешняя, показная вежливость и придворное подобострастие.
Несмотря на все усилия, ей не удалось стать просто дружелюбной и научиться искусству милостивого, но поверхностного общения со своими подданными. Проблема в том, что царица всегда и во всем была искренней. Каждое слово было выражением ее истинных чувств. Однако, видя, что ее понимают и оценивают превратно, она вновь пряталась в свою раковину. Ее природная гордость была уязвлена. Она все реже появлялась на приемах и официальных церемониях, которые считала невыносимо скучными и глупыми. Она стала держаться со сдержанной отчужденностью, которую принимали за высокомерие и презрительное отношение к другим. Но те, кто общался с ней в минуты отчаяния, знали, какая чувствительная душа и жажда любви прятались за внешней холодностью. Она со всей искренностью приняла православие, ставшее для нее источником утешения в беде и тревоге, но самым главным в ее жизни была семья, без которой она не чувствовала себя счастливой.
Вслед за Ольгой Николаевной родились еще три чудесные здоровенькие дочери, ставшие отрадой родителей. Однако это счастье было неполным, потому что в их сердцах жило еще одно тайное желание – иметь сына и наследника. Рождение Анастасии Николаевны, младшей из великих княжон, оказалось огромным разочарованием – а годы все шли. Наконец 12 августа 1904 года, в самый разгар Русско-японской войны, царица родила долгожданного сына. Радость родителей не знала границ. Казалось, все печали остались позади и перед ними открылась дорога к счастью.
Увы! Передышка была недолгой, за ней последовали новые несчастья. Сначала бойня в январе у Зимнего дворца, память о которой преследовала их до самого конца; затем заключение позорного мира с Японией. В эти тяжелые дни единственным утешением был их горячо любимый сын, но – опять увы! – скоро выяснилось, что он болен гемофилией. С этого момента жизнь матери превратилась в мучительную агонию. Она знала, что это за страшная болезнь: от нее умерли ее дядя, один из братьев и двое племянников. С детства она слышала об этой ужасной болезни, против которой люди бессильны. Теперь ею был болен ее единственный обожаемый сын. Смерть следовала за ним по пятам, готовая поймать в свои когтистые лапы. Но она должна бороться! Она должна любой ценой спасти его! Невозможно, чтобы наука оказалась бессильной! Должен быть способ спасти его, и он должен быть найден! Доктора, хирурги – за советом обращались ко всем, но каждый раз лечение оказывалось бесполезным.
Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только Он мог сотворить чудо! Поэтому она должна заслужить Его вмешательство. Она и по натуре-то была набожна, а теперь окунулась в православие со всем пылом и решимостью.
Жизнь при дворе сделалась строгой, если не сказать – суровой. Праздники устраивались редко, число публичных мероприятий, на которых должна была появляться царская чета, свели к минимуму. Семья постепенно стала жить в изоляции от двора, в своей скорлупе.
Тем временем после каждого приступа мальчик вновь возвращался к жизни, забывал о своих страданиях и опять становился живым и веселым ребенком. В эти периоды было невозможно поверить, что он смертельно болен. Каждый раз, когда царица видела его румянец, или слышала веселый смех, или наблюдала за его шалостями, ее сердце преисполнялось надеждой, и она говорила: «Бог услышал меня. Он, наконец, сжалился надо мной». Затем болезнь снова проявляла себя, вновь ввергала ребенка в пучину боли и страданий и подводила к границе жизни и смерти.
Проходили месяцы, долгожданное чудо не совершалось, а безжалостные приступы болезни следовали один за другим. Молитвы не приносили спасения. Последняя надежда рушилась. Бесконечное отчаяние наполняло сердце царицы. Казалось, весь мир ополчился на нее.[9]
Именно тогда возле нее появился простой сибирский крестьянин Распутин и сказал: «Верь в силу моих молитв, верь в мою помощь, и сын твой будет жить!»
Мать уцепилась за надежду, которую он дал ей, как тонущий хватается за протянутую руку, она поверила в него всем сердцем. Кстати, она долгое время была убеждена, что спаситель России и народа из народа же и придет. Она решила, что этот мужик послан Богом, чтобы спасти того, кто был надеждой всей нации. Сила ее веры довершила остальное, и путем простейшего самовнушения, которому способствовали некоторые совпадения, она убедила себя, что жизнь ее сына находится в руках этого человека.
Распутин отлично понял душевное состояние отчаявшейся матери, надломленной неравной борьбой и, казалось, исчерпавшей лимит человеческого страдания. Он знал, как наилучшим способом воспользоваться этим, и с дьявольской изобретательностью сумел соединить собственную жизнь (по крайней мере, в представлении императрицы) с жизнью этого ребенка.
Эту власть Распутина над царицей невозможно понять, если не знать, какую роль в религиозной жизни православного мира играют подобные люди – не священники и не монахи (хотя иногда Распутина ошибочно называют монахом), но так называемые странники или старцы.
Странник – это богомолец, который странствует от монастыря к монастырю в поисках истины и живет на подаяния верующих. Так он может пройти всю Российскую империю, ведомый своими идеями или привлекаемый святостью того или иного места или человека.
Старец – это аскет, который обычно живет в монастыре или иногда в изоляции от мира. Он является неким путеводителем душ, к которому приходят в моменты беды и отчаяния. Очень часто старец – это бывший странник, который отказался от прошлой жизни и принял обет провести остаток жизни в молитве и размышлении.
Достоевский дает такое определение старца в «Братьях Карамазовых»: «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли».
На земле старец – страж правды и идеала. Он также хранитель священных традиций, которые должны передаваться от старца к старцу, пока не установится царство справедливости и света.
Некоторые из этих старцев поднялись до совершенно удивительных высот и стали святыми православной церкви.
Влияние этих людей, которые существуют как неофициальное духовенство, все еще весьма значительно в России. В провинции оно подчас даже сильнее, чем влияние монахов и священников.
Обращение царицы в православие было актом подлинной веры. Православие полностью отвечало ее духовным потребностям, а ее воображение, должно быть, поразили архаичные и в чем-то наивные обряды. Она приняла православие со всей страстью неофита. В ее глазах Распутин обладал святостью и достоинством настоящего старца.
Такова была природа чувств, которые царица испытывала к Распутину, – чувств, столь в извращенном виде преподносимых общественности.
Судьбе было угодно, чтобы тот, кто нес на себе печать святости, оказался подлым и низким созданием и чтобы, как мы увидим ниже, пагубное влияние этого человека стало одной из главных причин событий, приведших к смерти людей, которые считали его своим спасителем.
Глава 5
РАСПУТИН
В предыдущей главе я счел долгом остановиться на событиях, которые имели место до того, как я стал наставником цесаревича, потому что только они могли объяснить причины, по которым Распутин вообще мог появиться на сцене и иметь такое влияние на царицу.
Возможно, мне стоило бы ограничиться в своей книге лишь теми событиями, в которых я принимал непосредственное участие. Но в этом случае многое в моем рассказе останется неясным. В настоящей главе я вновь вынужден отойти от правила, которое я сам определил для себя. Если я хочу, чтобы читатель меня понял, я должен немного рассказать о жизни Распутина и попытаться отделить факты, ставшие частью истории, от многочисленных легенд, возникших вокруг этого человека.
Примерно в 150 верстах от Тобольска находится маленькая деревушка Покровское. Она затеряна среди болот на берегах Тобола. Там и родился Григорий Распутин. Его отца звали Ефим. Как у многих крестьян того времени, фамилии у него не было. Жители деревни, в которой он был пришлым, дали ему прозвище Новый.
Его сын Григорий в юности ничем не отличался от сверстников, молодых парней, чьим уделом была бедность. Подобно многим из них, он добывал себе на жизнь воровством и грабежами… Однако скоро он выделился из толпы ровесников – его отличала бесшабашность, безрассудство и неуправляемость. Скоро к нему намертво прилепилась фамилия Распутин – искаженная форма слова «распутник».
Возможно, мне стоило бы ограничиться в своей книге лишь теми событиями, в которых я принимал непосредственное участие. Но в этом случае многое в моем рассказе останется неясным. В настоящей главе я вновь вынужден отойти от правила, которое я сам определил для себя. Если я хочу, чтобы читатель меня понял, я должен немного рассказать о жизни Распутина и попытаться отделить факты, ставшие частью истории, от многочисленных легенд, возникших вокруг этого человека.
Примерно в 150 верстах от Тобольска находится маленькая деревушка Покровское. Она затеряна среди болот на берегах Тобола. Там и родился Григорий Распутин. Его отца звали Ефим. Как у многих крестьян того времени, фамилии у него не было. Жители деревни, в которой он был пришлым, дали ему прозвище Новый.
Его сын Григорий в юности ничем не отличался от сверстников, молодых парней, чьим уделом была бедность. Подобно многим из них, он добывал себе на жизнь воровством и грабежами… Однако скоро он выделился из толпы ровесников – его отличала бесшабашность, безрассудство и неуправляемость. Скоро к нему намертво прилепилась фамилия Распутин – искаженная форма слова «распутник».