Страница:
– Да вы, Семен Феофилактович, никак в толстовцы записались? А помните, в Пинских болотах немчиков-то ихним же огнеметом потчевали? А? И на прогресс не жаловались!
– Это все, господа, суета и томление духа… Как такую штуковину сделать? Вот в чем вопрос! Как вы себе это представляете? В сарае? На коленке? Серпом и молотом? Это только в советском синема бывает…
– Обратиться к цивилизованным нациям, и они…
–..а они это присвоят, не побрезгуют! Обдерут, как медведь липку!
– Князь!
– А что? Не так, скажете? – возмутился невидимый в темноте князь. Его папироса с треском разгорелась. Оранжевая вспышка очертила скулы, усы, блеснуло столь ненавидимое возомнившими о себе хамами пенсне.
– Что русским придумано, то России должно пользу принести!.. Неужели дарить это англичанам и французикам?
– Да уж! Надарились! Они с большевиками договора будут подписывать, а мы им – «Нате! Владейте!»?
– Князь! Спокойнее!
Видно было, что хочется отпрыску голубых кровей совершенно в духе времени плюнуть на пол, но сдержался князь.
– Так они тем же и нас по мордасам…
– Вот-вот! Воистину… Фарисеи!
– Батюшка!
– Точно!
– А где еще вы рассчитываете найти помощь? Не у тевтонов же?
Уже спокойнее князь ответил:
– Про немцев ничего не скажу. Плохо у них, но уж никак не хуже, чем у нас. У них хоть строй человеческий… А если Антанте отдать, то они же потом нас этой штукой и гнобить будут.
– Что-то вы, князь, совсем опролетарились…
Гости засмеялись, а князь Гагарин, одетый в темненькую косоворотку и впрямь похожий больше на интеллигентного слесаря, только рукой махнул. Большевизия – чего тут скажешь. Десять лет в совдепии прожить – это вам не канарейкин свист.
Шутка сняла накал разговора. Кто-то потянулся за холодцом, кто-то ухватился за бутылку «рыковки»… Из темноты, нависшей над столом, гость налил хозяину рюмку.
– Лучше бы вы, профессор, какую-нибудь бомбу, что ли, изобрели бы, – грустно сказал с отчетливым волжским выговором княжеский сосед, одетый как средней руки нэпман. – Бомбу хоть как-то в нашем положении использовать можно. Хоть Троцкого, хоть Сталина в Кремле подорвать… Чтоб не своей смертью сдохли вожди голодранские.
– Господа! Господа!
От звука этого голоса все стихло.
– Товарищи, – ворчливо поправил князь, ткнув окурком в пепельницу. – Давайте все-таки, Семен Николаевич, соблюдать конспирацию… Закон один для всех, и для рядовых, и для генералов.
– Ваша правда, князь… Заболтались… И правда, товарищи, не о том говорим… Открытие, конечно, что говорить, профессор совершил эпохальное…
Лёгкий поклон в сторону хозяина.
– Человечество вам, профессор, спасибо скажет… На скрижали занесет.
Крепкие пальцы ухватились за спинку венского стула так, что сухое дерево скрипнуло жалобно.
– Только вот человечество – это не Россия. Нынешняя Россия – сами видите – со всем человечеством по разным дорогам идет… Понимаю, конечно, полет мысли не остановить, но…
Он вздернул подбородок, в голосе появились суровые нотки.
– Нам не о небесах нужно мечтать, вы уж простите батюшка, а о том, как тут на грешной земле у большевиков власть отобрать…
В повисшей тишине кто-то сказал, вроде как разговаривая сам с собой или обращаясь к соседу.
– Если смотреть шире, то открытие Владимира Валентиновича развязывает нам руки. Я имею в виду массовую эмиграцию. Ведь за этой штукой, как я понимаю, ни один аэроплан не угонится?
Ему ответили с другого конца стола.
– Зачем это нам? У нас и без этого достаточно «окон» на границе, чтоб вывезти кого угодно. Нет, товарищи! Бегство – это не выход… Надо у красных Россию отбирать. Вы же не думаете, что если умные отсюда улетят, а дураки останутся, тогда все само собой решится?
– Нагрузить бомбами – и на Кремль! – восторженно выдохнул молодой-молодой голос. – Выжечь большевистский клоповник!
По тому, как это было сказано, видно было, что обладатель его сдерживался, сдерживался, да и не удержался. Прорвало.
– Авантюра!
Резкий голос со стороны, словно лязг затвора.
– Конечно, авантюра, а каков размах? Представляете заголовки в газетах?
– Чушь…
Голоса вновь закружились, словно мотыльки вокруг лампы – сталкиваясь и разлетаясь в стороны.
– Да почему бы и нет?
– Из пушки по воробьям. Тогда уж проще Тушино захватить и бомбить с аэропланов…
– Нет, госпо… виноват, товарищи. Это все мелко как-то… Сталин, Троцкий, Пятаков, Рудзутак… Нам ведь не вожди мешают, а режим. Режим убирать надо!
– Пропаганда…
– Вот вам ОГПУ попропагандирует!
Князь вскинул голову.
– Я сто раз говорил и еще сто раз скажу: единственный выход – интервенция. Без западных демократий нам большевиков не свалить… Даже если мы московские головы отрубим – щупальца останутся.
Из темноты отозвались:
– Знаем мы эти интервенции, князь, проходили в двадцатом…
– Кулаком надо было, а они растопыренными пальцами… Японцы – там, французы – сям… Американцы вообще…
Князь вздохнул сквозь зубы, но сдержался.
Имелись! Имелись у него кое-какие идеи, только вот рано их еще до товарищей доводить. Подумать надо, посоветоваться…
С именин уходили мелкими группами.
Спустившись на первый этаж, князь задержался, зажигая папиросу. Дрянные советские спички гасли на ветру, шипя и воняя. Семен Николаевич, спустившийся следом, дождался огня и тоже прикурил. Выдохнув дым в глубину двора, спросил:
– Ну и как вам все это, товарищ Гагарин?
– Гениально, – отозвался князь. – То, что нужно…
Последним гостем из темного подъезда вышел доктор.
– О чем это вы, граждане?
Семен Николаевич показал головой наверх, напоминая о том, чему только что были свидетелями.
– Нда-а-а-а… В цивилизованных странах такой голове живо бы применение нашли б… Не умеем мы с гениями работать.
– Возражу вам, Аполлинарий Петрович. Я нашему профессору хоть сейчас могу место найти.
– Есть идеи? – спросил Семен Николаевич.
Князь кивнул.
– Не хотел при всех…
Выбравшись из темной пасти подъезда, они неспешно направились вдоль трамвайных путей. Город окутали ранние сумерки, сделав его похожим на город их молодости. Несколько минут они шли молча, переживая одно и то же чувство – чувство утраты.
– А помните, господа… – мечтательно сказал доктор.
– Помним, гражданин профессор, – одернул его Семен Николаевич. – Так о чем вы, товарищ Гагарин…
– Я что думаю, Семен Николаевич…
Князь нерешительно поскрёб подбородок.
– Родилась у меня идея… Не идея даже, а так, мысль, пока отвлеченная…
– «… Воздушная, в облаках витающая»?
– Примерно… Но уж больно после сегодняшнего разговора все один к одному сходится…
Редкий снег закружил в воздухе. Князь поймал снежинку на ладонь, и та стала каплей воды.
– Как вы считаете, какова вероятность, что поляки или англичане нападут на СССР?
– В ближайшее время? Немногим больше нуля… А у вас иное мнение?
– К сожалению, нет. А сами большевики, по-вашему, не захотят кулаками помахать?
– Вряд ли. После Германии и Польши они поуспокоились… А почему вы спрашиваете?
– Да вот склоняюсь к мысли, что в ближайшее время на серьёзную войну рассчитывать не приходится.
– Да, шансов немного, – согласился Семен Николаевич.
– Вот и я о том же думаю. Равновесие, черт его дери. Если бы каким-то чудом удалось нам это равновесие разрушить… Большевики ведь все мировой революцией бредят, только никак решиться на неё не могут. Им бы смелости побольше или уверенности в своих силах…
– И что? Хотите с ними своей смелостью поделиться?
– Да нет, – серьёзно ответил князь. – Хочу новую мировую развязать…
Доктор посмотрел на Семена Николаевича с подозрением, словно подумал, что не понял шутки, но его товарищ смотрел на князя без недоумения.
– Вы мою позицию знаете. Я другого пути для России не вижу, – продолжил князь, – кроме как столкнуть лбами большевиков и Запад…. Мы можем, конечно, надувать щеки, но…
Семен Николаевич кивнул. Организация могла многое, но далеко не все. Это была закономерная плата за незаметность. В их силах было осуществить что-то вроде дворцового переворота, может быть, даже захватить какой-нибудь из некрупных городов, но не более. Сковырнуть власть коммунистов по всей России разом они не могли. Для этого нужен был сильный союзник. Запад вполне сгодился бы на эту роль, но…
– У Запада в отношении большевиков свои планы… Мы теперь для них не партнеры.
Доктор говорил правду, и от такой правды душа горевала.
– Им проще с большевиками сговориться, чем нас поддержать. Нет у них политической воли к конфликту.
– Вот-вот… – кивнул князь без огорчения. – Только жизнь, к счастью, не всегда спрашивает, есть у тебя воля или нет. Она перед фактом ставит.
Он серьезно посмотрел на товарища.
– Я, граждане-товарищи, думаю, что из того, что профессор придумал, хороший кнут может выйти. Такой, чтоб мир в нужную сторону погонять… Не туда, куда кому-то хочется, а туда, куда нам нужно.
– Загадками говорите, князь…
– Да какие уж тут загадки…
Он наклонился поближе, понизил голос до шепота.
– Мне известно, что большевики в Питере разрабатывают одну очень перспективную военно-техническую идею. Она у них проходит под названием «Лучи смерти». Все идет к тому, что примерно через полгода или год всё у них получится, и вполне краснопузым может в голову прийти новый революционный пожар запалить. А уж если ту штуку с профессорским аппаратом совместить, да на орбиту куда-нибудь подвесить, то они обязательно попробуют еще раз Запад до исподнего раздеть…
Семён Николаевич остановил его.
– Не пойму я, князь. То вы союзникам аппарат отдавать не хотите, а то большевикам предлагаете.
Князь кивнул.
– Считал и считаю, что аппарат нужно делать в России.
– Это в вас, князь, не квасной ли патриотизм взыграл?
– Не патриотизм, а здравый смысл. Если эту штуку получит Запад, то он без сомнения захватит СССР.
Доктор улыбнулся. Он считал себя англоманом и улыбнулся, представив британские танки на Красной площади. Непатриотично? Ха-ха-ха… Лучше уж быть полуколонией, чем жить под красными. К тому же не так страшно это… Скольких захватчиков Россия-матушка переварила! И этих переварит…
Князь, кажется, понял его и улыбнулся в ответ.
– Захватить-то захватит, только не для нас, а для себя. Нам ведь не нужна их победа? Нам нужна наша победа. А в руках большевиков это оружие уравняет шансы и введет красных в соблазн напасть первыми.
Доктор с сомнением покачал головой.
– Я не совсем представляю, о чем идет речь…
– Об оружии. Об оружии, в сравнении с которым всё то, о чем говорил Семен Феофилактович, – детские игрушки. Лучи невиданной силы, против которых не устоят ни металл, ни камень. Сила, которая разрежет и броненосец, и крепостную стену. Если такую установку поставить на ракету профессора, то вполне реально сделаться властелином мира.
Семён Николаевич с сомнением кашлянул.
– Гхм… Тем более! Собственными руками вооружать врагов?
– Считайте, что мы будем вооружать не врагов, а соотечественников. К тому же, кто нам помешает, в случае крайней необходимости, передать оружие на Запад?
– Правильно! – неожиданно согласился с ним доктор. – Надо думать и о том, что будет после войны. В новом мире у Российской империи должно быть преимущество перед всеми, даже перед союзниками.
– Особенно перед союзниками!
Возвращая всех на землю, Семен Николаевич заметил:
– Пока это звучит фантастично… Ведь вашего чудо-оружия пока нет?
– Нет. Но у нас есть Владимир Валентинович!
Доктор пренебрежительно фыркнул и покачал головой даже не с сомнением, а с горькой уверенностью в собственной правоте.
– Одной личности мало. Чего бы там ни говорили, батенька, а от личности – в этом с марксистами соглашусь – не так уж много и зависит. Что может сделать один человек, пусть даже умный и отчаянный, против того же ОГПУ? Раствориться во вспышке индивидуального террора? Одиночка против организации?
– Личность личности рознь, – возразил Семен Николаевич. – Если личность вроде телеграфиста Тюлькина, что словно пьяный к забору к любому чужому мнению прислоняется, то вы правы. Ничего такой не сделает… Но ведь в Истории не только Тюлькины… Точнее, там их вовсе нет. Там Наполеоны, Македонские, Бертольды Шварцы. Вашего брата, врачевателей разных, сколько, наконец…
– Эка вы хватили! Когда это было! Вы б еще Христа, да басурманского Магомета вспомнили… Тогда времена иные были – ни телеграфа, ни полиции…
– Согласен, Аполлинарий Петрович. Не будем далеко заглядывать. Но смог же некто Ульянов-Ленин противостоять обществу и даже разрушить его? А уж его-то последователей и полиция щипала, и телеграф не щадил.
– Там была организация.
– Так у нас она тоже есть.
Голос доктора внезапно пожестчал.
– Но нет царя-батюшки и его либеральных законов, позволявших всякой швали отдыхать в ссылках и скрываться за границей… Каленой метлой надо было..
Он стиснул кулак, потом остыл, разжал пальцы. Князь остужающе похлопал его по плечу. Все-таки не следовало забывать, что год ныне 27-й и идут они по Москве коммунистической. Как напоминание об этом, под фонарем стоял милиционер.
– Ладно… Хорошо… Согласен. Шварц, Македонский, Ленин… – понизив голос, сказал доктор. – И Владимир Валентинович.
– И Организация! – напомнил князь. – Все вместе – это шанс. Серьёзный шанс.
Доктор с сомнением покачал головой.
– Аппарат профессорский, конечно, гениальное изобретение, но князь вот говорит, что это – только половина дела. Вы представляете, чем нужно его дополнить, для того чтоб, как вы с князем собираетесь, диктовать свою волю всему миру?
– В общих чертах представляю, – кивнул князь. Семен Николаевич вопросов не задавал. Они были настолько очевидны, что ответы должны были появиться сами собой.
– У нас есть силы сделать это?
– У нас? Нет, – спокойно откликнулся товарищ.
– Ну, а о чем тогда разговор?
Несмотря на свой пессимизм, доктор-таки надеялся услышать «есть», но разговор не оборвался.
– Разговор о том, что мы должны привлечь к проекту иные силы.
– К проекту? Что за «проект»?
– Тот, который станет называться «Власть над миром», – после минутного молчания сказал, наконец, князь. – Совсем рядом с нами есть сила, которую мы можем использовать.
– Большевики?
Доктор догадался легко – в Советской России других сил попросту не было.
– Разумеется, большевики… Ну самого себя со счетов не сбрасывайте. Вы в этом плане очень серьёзная фигура.
Доктор попытался угадать.
– Вы предлагаете Владимиру Валентиновичу перейти на службу к «товарищам»?
В голосе непонятно чего было больше – недоумения или брезгливости. Князь ответил явной насмешкой.
– К сожалению, ваше предложение, доктор, нереально. Большевики не допустят потомственного дворянина до такой работы. Тут нужен чужой человек.
– Чужой? – переспросил Семен Николаевич.
– Чужой, – подтвердил с усмешкой князь. – Чужой человек с головой Владимира Валентиновича.
– Документики попрошу, граждане…
В разговоре они не заметили, как дошли до столба с милиционером. Тот поднес руку к форменной шапке.
К счастью для них, в Советской России паспорта отменили как проявления царской отсталости и деспотизма, так что документом мог стать любой клочок бумаги с синей печатью.
Семен Николаевич протянул билет профсоюза кожевников и вопросительно посмотрел на доктора. Уж кому-кому, а ему-то опасаться было вовсе нечего. Не голь перекатная, а настоящий профессор психологии, на совслужбе состоит. Только отчего-то не спешил доктор доставать документы. Милиционер отошел к фонарю и, шевеля губами, начал читать, изредка поглядывая на задержанных.
Вернув бумаги, пробормотал что-то вроде «спасибо» и уже твердым голосом спросил профессора.
– А ваши, гражданин?
Доктор вместо ответа чуть наклонился вперед и встретился с ним взглядом. Милиционер вздрогнул и застыл.
– Оставьте его, доктор, – брезгливо прошептал князь. – Зачем?
– Пойдемте князь, пойдемте, – потащил его Семен Николаевич. – Нечего смотреть…
Оба знали, что сейчас случится. Доктор догнал их через минуту. Князь оглянулся. Милиционер, по-прежнему стоя под фонарем, неторопливо подносил к виску ствол.
Они сделали несколько шагов, когда позади раскатисто ударил выстрел.
– «Наган»? – спросил Семен Николаевич.
– Скорее «маузер», – возразил князь и повернулся к доктору. – Это вы его?
Доктор хищно оскалился.
– Нет. Это он сам себя…
Князь пожал плечами, словно не знал, как отнестись к тому, что только что произошло на него глазах.
– Ребячество какое-то, ей-богу… Вас бы в Кремль запустить с вашими-то талантами… И бомбы никакой не нужно.
– Нет уж, увольте, – криво усмехнулся доктор, – там и своих таких хватает…
СССР. Москва
СССР. Свердловск
САСШ. Нью-Йорк
– Это все, господа, суета и томление духа… Как такую штуковину сделать? Вот в чем вопрос! Как вы себе это представляете? В сарае? На коленке? Серпом и молотом? Это только в советском синема бывает…
– Обратиться к цивилизованным нациям, и они…
–..а они это присвоят, не побрезгуют! Обдерут, как медведь липку!
– Князь!
– А что? Не так, скажете? – возмутился невидимый в темноте князь. Его папироса с треском разгорелась. Оранжевая вспышка очертила скулы, усы, блеснуло столь ненавидимое возомнившими о себе хамами пенсне.
– Что русским придумано, то России должно пользу принести!.. Неужели дарить это англичанам и французикам?
– Да уж! Надарились! Они с большевиками договора будут подписывать, а мы им – «Нате! Владейте!»?
– Князь! Спокойнее!
Видно было, что хочется отпрыску голубых кровей совершенно в духе времени плюнуть на пол, но сдержался князь.
– Так они тем же и нас по мордасам…
– Вот-вот! Воистину… Фарисеи!
– Батюшка!
– Точно!
– А где еще вы рассчитываете найти помощь? Не у тевтонов же?
Уже спокойнее князь ответил:
– Про немцев ничего не скажу. Плохо у них, но уж никак не хуже, чем у нас. У них хоть строй человеческий… А если Антанте отдать, то они же потом нас этой штукой и гнобить будут.
– Что-то вы, князь, совсем опролетарились…
Гости засмеялись, а князь Гагарин, одетый в темненькую косоворотку и впрямь похожий больше на интеллигентного слесаря, только рукой махнул. Большевизия – чего тут скажешь. Десять лет в совдепии прожить – это вам не канарейкин свист.
Шутка сняла накал разговора. Кто-то потянулся за холодцом, кто-то ухватился за бутылку «рыковки»… Из темноты, нависшей над столом, гость налил хозяину рюмку.
– Лучше бы вы, профессор, какую-нибудь бомбу, что ли, изобрели бы, – грустно сказал с отчетливым волжским выговором княжеский сосед, одетый как средней руки нэпман. – Бомбу хоть как-то в нашем положении использовать можно. Хоть Троцкого, хоть Сталина в Кремле подорвать… Чтоб не своей смертью сдохли вожди голодранские.
– Господа! Господа!
От звука этого голоса все стихло.
– Товарищи, – ворчливо поправил князь, ткнув окурком в пепельницу. – Давайте все-таки, Семен Николаевич, соблюдать конспирацию… Закон один для всех, и для рядовых, и для генералов.
– Ваша правда, князь… Заболтались… И правда, товарищи, не о том говорим… Открытие, конечно, что говорить, профессор совершил эпохальное…
Лёгкий поклон в сторону хозяина.
– Человечество вам, профессор, спасибо скажет… На скрижали занесет.
Крепкие пальцы ухватились за спинку венского стула так, что сухое дерево скрипнуло жалобно.
– Только вот человечество – это не Россия. Нынешняя Россия – сами видите – со всем человечеством по разным дорогам идет… Понимаю, конечно, полет мысли не остановить, но…
Он вздернул подбородок, в голосе появились суровые нотки.
– Нам не о небесах нужно мечтать, вы уж простите батюшка, а о том, как тут на грешной земле у большевиков власть отобрать…
В повисшей тишине кто-то сказал, вроде как разговаривая сам с собой или обращаясь к соседу.
– Если смотреть шире, то открытие Владимира Валентиновича развязывает нам руки. Я имею в виду массовую эмиграцию. Ведь за этой штукой, как я понимаю, ни один аэроплан не угонится?
Ему ответили с другого конца стола.
– Зачем это нам? У нас и без этого достаточно «окон» на границе, чтоб вывезти кого угодно. Нет, товарищи! Бегство – это не выход… Надо у красных Россию отбирать. Вы же не думаете, что если умные отсюда улетят, а дураки останутся, тогда все само собой решится?
– Нагрузить бомбами – и на Кремль! – восторженно выдохнул молодой-молодой голос. – Выжечь большевистский клоповник!
По тому, как это было сказано, видно было, что обладатель его сдерживался, сдерживался, да и не удержался. Прорвало.
– Авантюра!
Резкий голос со стороны, словно лязг затвора.
– Конечно, авантюра, а каков размах? Представляете заголовки в газетах?
– Чушь…
Голоса вновь закружились, словно мотыльки вокруг лампы – сталкиваясь и разлетаясь в стороны.
– Да почему бы и нет?
– Из пушки по воробьям. Тогда уж проще Тушино захватить и бомбить с аэропланов…
– Нет, госпо… виноват, товарищи. Это все мелко как-то… Сталин, Троцкий, Пятаков, Рудзутак… Нам ведь не вожди мешают, а режим. Режим убирать надо!
– Пропаганда…
– Вот вам ОГПУ попропагандирует!
Князь вскинул голову.
– Я сто раз говорил и еще сто раз скажу: единственный выход – интервенция. Без западных демократий нам большевиков не свалить… Даже если мы московские головы отрубим – щупальца останутся.
Из темноты отозвались:
– Знаем мы эти интервенции, князь, проходили в двадцатом…
– Кулаком надо было, а они растопыренными пальцами… Японцы – там, французы – сям… Американцы вообще…
Князь вздохнул сквозь зубы, но сдержался.
Имелись! Имелись у него кое-какие идеи, только вот рано их еще до товарищей доводить. Подумать надо, посоветоваться…
С именин уходили мелкими группами.
Спустившись на первый этаж, князь задержался, зажигая папиросу. Дрянные советские спички гасли на ветру, шипя и воняя. Семен Николаевич, спустившийся следом, дождался огня и тоже прикурил. Выдохнув дым в глубину двора, спросил:
– Ну и как вам все это, товарищ Гагарин?
– Гениально, – отозвался князь. – То, что нужно…
Последним гостем из темного подъезда вышел доктор.
– О чем это вы, граждане?
Семен Николаевич показал головой наверх, напоминая о том, чему только что были свидетелями.
– Нда-а-а-а… В цивилизованных странах такой голове живо бы применение нашли б… Не умеем мы с гениями работать.
– Возражу вам, Аполлинарий Петрович. Я нашему профессору хоть сейчас могу место найти.
– Есть идеи? – спросил Семен Николаевич.
Князь кивнул.
– Не хотел при всех…
Выбравшись из темной пасти подъезда, они неспешно направились вдоль трамвайных путей. Город окутали ранние сумерки, сделав его похожим на город их молодости. Несколько минут они шли молча, переживая одно и то же чувство – чувство утраты.
– А помните, господа… – мечтательно сказал доктор.
– Помним, гражданин профессор, – одернул его Семен Николаевич. – Так о чем вы, товарищ Гагарин…
– Я что думаю, Семен Николаевич…
Князь нерешительно поскрёб подбородок.
– Родилась у меня идея… Не идея даже, а так, мысль, пока отвлеченная…
– «… Воздушная, в облаках витающая»?
– Примерно… Но уж больно после сегодняшнего разговора все один к одному сходится…
Редкий снег закружил в воздухе. Князь поймал снежинку на ладонь, и та стала каплей воды.
– Как вы считаете, какова вероятность, что поляки или англичане нападут на СССР?
– В ближайшее время? Немногим больше нуля… А у вас иное мнение?
– К сожалению, нет. А сами большевики, по-вашему, не захотят кулаками помахать?
– Вряд ли. После Германии и Польши они поуспокоились… А почему вы спрашиваете?
– Да вот склоняюсь к мысли, что в ближайшее время на серьёзную войну рассчитывать не приходится.
– Да, шансов немного, – согласился Семен Николаевич.
– Вот и я о том же думаю. Равновесие, черт его дери. Если бы каким-то чудом удалось нам это равновесие разрушить… Большевики ведь все мировой революцией бредят, только никак решиться на неё не могут. Им бы смелости побольше или уверенности в своих силах…
– И что? Хотите с ними своей смелостью поделиться?
– Да нет, – серьёзно ответил князь. – Хочу новую мировую развязать…
Доктор посмотрел на Семена Николаевича с подозрением, словно подумал, что не понял шутки, но его товарищ смотрел на князя без недоумения.
– Вы мою позицию знаете. Я другого пути для России не вижу, – продолжил князь, – кроме как столкнуть лбами большевиков и Запад…. Мы можем, конечно, надувать щеки, но…
Семен Николаевич кивнул. Организация могла многое, но далеко не все. Это была закономерная плата за незаметность. В их силах было осуществить что-то вроде дворцового переворота, может быть, даже захватить какой-нибудь из некрупных городов, но не более. Сковырнуть власть коммунистов по всей России разом они не могли. Для этого нужен был сильный союзник. Запад вполне сгодился бы на эту роль, но…
– У Запада в отношении большевиков свои планы… Мы теперь для них не партнеры.
Доктор говорил правду, и от такой правды душа горевала.
– Им проще с большевиками сговориться, чем нас поддержать. Нет у них политической воли к конфликту.
– Вот-вот… – кивнул князь без огорчения. – Только жизнь, к счастью, не всегда спрашивает, есть у тебя воля или нет. Она перед фактом ставит.
Он серьезно посмотрел на товарища.
– Я, граждане-товарищи, думаю, что из того, что профессор придумал, хороший кнут может выйти. Такой, чтоб мир в нужную сторону погонять… Не туда, куда кому-то хочется, а туда, куда нам нужно.
– Загадками говорите, князь…
– Да какие уж тут загадки…
Он наклонился поближе, понизил голос до шепота.
– Мне известно, что большевики в Питере разрабатывают одну очень перспективную военно-техническую идею. Она у них проходит под названием «Лучи смерти». Все идет к тому, что примерно через полгода или год всё у них получится, и вполне краснопузым может в голову прийти новый революционный пожар запалить. А уж если ту штуку с профессорским аппаратом совместить, да на орбиту куда-нибудь подвесить, то они обязательно попробуют еще раз Запад до исподнего раздеть…
Семён Николаевич остановил его.
– Не пойму я, князь. То вы союзникам аппарат отдавать не хотите, а то большевикам предлагаете.
Князь кивнул.
– Считал и считаю, что аппарат нужно делать в России.
– Это в вас, князь, не квасной ли патриотизм взыграл?
– Не патриотизм, а здравый смысл. Если эту штуку получит Запад, то он без сомнения захватит СССР.
Доктор улыбнулся. Он считал себя англоманом и улыбнулся, представив британские танки на Красной площади. Непатриотично? Ха-ха-ха… Лучше уж быть полуколонией, чем жить под красными. К тому же не так страшно это… Скольких захватчиков Россия-матушка переварила! И этих переварит…
Князь, кажется, понял его и улыбнулся в ответ.
– Захватить-то захватит, только не для нас, а для себя. Нам ведь не нужна их победа? Нам нужна наша победа. А в руках большевиков это оружие уравняет шансы и введет красных в соблазн напасть первыми.
Доктор с сомнением покачал головой.
– Я не совсем представляю, о чем идет речь…
– Об оружии. Об оружии, в сравнении с которым всё то, о чем говорил Семен Феофилактович, – детские игрушки. Лучи невиданной силы, против которых не устоят ни металл, ни камень. Сила, которая разрежет и броненосец, и крепостную стену. Если такую установку поставить на ракету профессора, то вполне реально сделаться властелином мира.
Семён Николаевич с сомнением кашлянул.
– Гхм… Тем более! Собственными руками вооружать врагов?
– Считайте, что мы будем вооружать не врагов, а соотечественников. К тому же, кто нам помешает, в случае крайней необходимости, передать оружие на Запад?
– Правильно! – неожиданно согласился с ним доктор. – Надо думать и о том, что будет после войны. В новом мире у Российской империи должно быть преимущество перед всеми, даже перед союзниками.
– Особенно перед союзниками!
Возвращая всех на землю, Семен Николаевич заметил:
– Пока это звучит фантастично… Ведь вашего чудо-оружия пока нет?
– Нет. Но у нас есть Владимир Валентинович!
Доктор пренебрежительно фыркнул и покачал головой даже не с сомнением, а с горькой уверенностью в собственной правоте.
– Одной личности мало. Чего бы там ни говорили, батенька, а от личности – в этом с марксистами соглашусь – не так уж много и зависит. Что может сделать один человек, пусть даже умный и отчаянный, против того же ОГПУ? Раствориться во вспышке индивидуального террора? Одиночка против организации?
– Личность личности рознь, – возразил Семен Николаевич. – Если личность вроде телеграфиста Тюлькина, что словно пьяный к забору к любому чужому мнению прислоняется, то вы правы. Ничего такой не сделает… Но ведь в Истории не только Тюлькины… Точнее, там их вовсе нет. Там Наполеоны, Македонские, Бертольды Шварцы. Вашего брата, врачевателей разных, сколько, наконец…
– Эка вы хватили! Когда это было! Вы б еще Христа, да басурманского Магомета вспомнили… Тогда времена иные были – ни телеграфа, ни полиции…
– Согласен, Аполлинарий Петрович. Не будем далеко заглядывать. Но смог же некто Ульянов-Ленин противостоять обществу и даже разрушить его? А уж его-то последователей и полиция щипала, и телеграф не щадил.
– Там была организация.
– Так у нас она тоже есть.
Голос доктора внезапно пожестчал.
– Но нет царя-батюшки и его либеральных законов, позволявших всякой швали отдыхать в ссылках и скрываться за границей… Каленой метлой надо было..
Он стиснул кулак, потом остыл, разжал пальцы. Князь остужающе похлопал его по плечу. Все-таки не следовало забывать, что год ныне 27-й и идут они по Москве коммунистической. Как напоминание об этом, под фонарем стоял милиционер.
– Ладно… Хорошо… Согласен. Шварц, Македонский, Ленин… – понизив голос, сказал доктор. – И Владимир Валентинович.
– И Организация! – напомнил князь. – Все вместе – это шанс. Серьёзный шанс.
Доктор с сомнением покачал головой.
– Аппарат профессорский, конечно, гениальное изобретение, но князь вот говорит, что это – только половина дела. Вы представляете, чем нужно его дополнить, для того чтоб, как вы с князем собираетесь, диктовать свою волю всему миру?
– В общих чертах представляю, – кивнул князь. Семен Николаевич вопросов не задавал. Они были настолько очевидны, что ответы должны были появиться сами собой.
– У нас есть силы сделать это?
– У нас? Нет, – спокойно откликнулся товарищ.
– Ну, а о чем тогда разговор?
Несмотря на свой пессимизм, доктор-таки надеялся услышать «есть», но разговор не оборвался.
– Разговор о том, что мы должны привлечь к проекту иные силы.
– К проекту? Что за «проект»?
– Тот, который станет называться «Власть над миром», – после минутного молчания сказал, наконец, князь. – Совсем рядом с нами есть сила, которую мы можем использовать.
– Большевики?
Доктор догадался легко – в Советской России других сил попросту не было.
– Разумеется, большевики… Ну самого себя со счетов не сбрасывайте. Вы в этом плане очень серьёзная фигура.
Доктор попытался угадать.
– Вы предлагаете Владимиру Валентиновичу перейти на службу к «товарищам»?
В голосе непонятно чего было больше – недоумения или брезгливости. Князь ответил явной насмешкой.
– К сожалению, ваше предложение, доктор, нереально. Большевики не допустят потомственного дворянина до такой работы. Тут нужен чужой человек.
– Чужой? – переспросил Семен Николаевич.
– Чужой, – подтвердил с усмешкой князь. – Чужой человек с головой Владимира Валентиновича.
– Документики попрошу, граждане…
В разговоре они не заметили, как дошли до столба с милиционером. Тот поднес руку к форменной шапке.
К счастью для них, в Советской России паспорта отменили как проявления царской отсталости и деспотизма, так что документом мог стать любой клочок бумаги с синей печатью.
Семен Николаевич протянул билет профсоюза кожевников и вопросительно посмотрел на доктора. Уж кому-кому, а ему-то опасаться было вовсе нечего. Не голь перекатная, а настоящий профессор психологии, на совслужбе состоит. Только отчего-то не спешил доктор доставать документы. Милиционер отошел к фонарю и, шевеля губами, начал читать, изредка поглядывая на задержанных.
Вернув бумаги, пробормотал что-то вроде «спасибо» и уже твердым голосом спросил профессора.
– А ваши, гражданин?
Доктор вместо ответа чуть наклонился вперед и встретился с ним взглядом. Милиционер вздрогнул и застыл.
– Оставьте его, доктор, – брезгливо прошептал князь. – Зачем?
– Пойдемте князь, пойдемте, – потащил его Семен Николаевич. – Нечего смотреть…
Оба знали, что сейчас случится. Доктор догнал их через минуту. Князь оглянулся. Милиционер, по-прежнему стоя под фонарем, неторопливо подносил к виску ствол.
Они сделали несколько шагов, когда позади раскатисто ударил выстрел.
– «Наган»? – спросил Семен Николаевич.
– Скорее «маузер», – возразил князь и повернулся к доктору. – Это вы его?
Доктор хищно оскалился.
– Нет. Это он сам себя…
Князь пожал плечами, словно не знал, как отнестись к тому, что только что произошло на него глазах.
– Ребячество какое-то, ей-богу… Вас бы в Кремль запустить с вашими-то талантами… И бомбы никакой не нужно.
– Нет уж, увольте, – криво усмехнулся доктор, – там и своих таких хватает…
СССР. Москва
Апрель 1929 года
Теперь в голове профессора не стало перегородки, отделявшей русского профессора от профессора немецкого. Он вспомнил все. Организацию «Беломонархический центр», задачу, поставленную пред ним товарищами по Организации, и итог двухлетней жизни с чужим сознанием.
Когда он давал согласие на все это, знал, что это должно будет кончиться. Только вот кончилось все не так, как планировалось. Его должны были ввести в старую личность незаметно для окружающих. Паролем, отпирающим его сознание, был вид Московского Кремля в определенной цветовой гамме и несколько слов на латыни.
Ввести должен был свой доктор, член Организации, но жизнь распорядилась по-своему.
Кто ж знал, что большевики наладят выпуск конфет? Кто мог подумать, что изображение Кремлевской стены окажется за хрустальным графином и что день будет солнечным?
Так или иначе, все случилось, как случилось. Тратить силы и время на кусание локтей он не хотел. Оставалось надеяться, что все-таки время в чужой шкуре прошло не даром.
– Здравствуйте, господа, – устало сказал профессор. – У нас всё плохо?
– Ничего, ничего, профессор, – подбодрил его Семен Николаевич. – Не так уж всё скверно. Главное, что вы живы и с нами.
– Не вовремя это всё, – подал кто-то голос из-за спины. В словах слышалось сожаление.
– Ничего не поделаешь…
Профессор, отчего-то чувствуя себя виноватым, предложил:
– Может быть, мне вернуться?
– В этом нет смысла…
– Они мне верят, – горячо сказал Владимир Валентинович.
– Нет. Если вы вернетесь, то у нас не будет ни вашего аппарата, ни вас.
Профессор хотел что-то сказать, но Семен Николаевич остановил его жестом.
– Я знаю, что они вам доверяют, но после срыва они вряд ли допустят вас к новым испытаниям.
Он усмехнулся.
– Для них ваше здоровье так же дорого, как и для нас…
Когда он давал согласие на все это, знал, что это должно будет кончиться. Только вот кончилось все не так, как планировалось. Его должны были ввести в старую личность незаметно для окружающих. Паролем, отпирающим его сознание, был вид Московского Кремля в определенной цветовой гамме и несколько слов на латыни.
Ввести должен был свой доктор, член Организации, но жизнь распорядилась по-своему.
Кто ж знал, что большевики наладят выпуск конфет? Кто мог подумать, что изображение Кремлевской стены окажется за хрустальным графином и что день будет солнечным?
Так или иначе, все случилось, как случилось. Тратить силы и время на кусание локтей он не хотел. Оставалось надеяться, что все-таки время в чужой шкуре прошло не даром.
– Здравствуйте, господа, – устало сказал профессор. – У нас всё плохо?
– Ничего, ничего, профессор, – подбодрил его Семен Николаевич. – Не так уж всё скверно. Главное, что вы живы и с нами.
– Не вовремя это всё, – подал кто-то голос из-за спины. В словах слышалось сожаление.
– Ничего не поделаешь…
Профессор, отчего-то чувствуя себя виноватым, предложил:
– Может быть, мне вернуться?
– В этом нет смысла…
– Они мне верят, – горячо сказал Владимир Валентинович.
– Нет. Если вы вернетесь, то у нас не будет ни вашего аппарата, ни вас.
Профессор хотел что-то сказать, но Семен Николаевич остановил его жестом.
– Я знаю, что они вам доверяют, но после срыва они вряд ли допустят вас к новым испытаниям.
Он усмехнулся.
– Для них ваше здоровье так же дорого, как и для нас…
СССР. Свердловск
Май 1929 года
…В заводской больничке Федосею выделили отдельную палату, и Малюков целыми днями лежал в койке, выложив поверх колючего, застиранного одеяла забинтованные руки. Дело было, в общем-то, не так плохо. Глухота постепенно проходила, подсыхали легкие ожоги. Досталось больше всего кистям рук, которыми он загородил голову, да волосы сожгло выхлопом. Если б не эти мелочи, то можно было бы прямо сейчас в строй.
Только некуда.
Не стало монолитного строя… Рассыпался….
Деготь, ежедневно забегавший в больничку, рассказал, что испытания прекратили до особого распоряжения, а на заводе работает следственная комиссия, и ждут еще одну – из Москвы. Отголосками её работы, долетавшими даже сюда, стали визиты следователя, начавшиеся буквально на второй день.
Когда он приходил, Деготь пересаживался на кровать, а сержант ОГПУ деловито раскладывал на тумбочке блокнот, бросал цветные карандаши и начинал допрашивать раненого. Первый допрос Федосею очень не понравился.
– Ты, товарищ, «гражданина» для других оставь… – нехорошо прищурился Деготь после первой же фразы следователя. – Тут все свои, потому и разговаривай по-человечески.
– Извини, товарищ, – смутился слегка сержант. – Зарапортовался…
Вопросы у сержанта оказались простые.
На все на них Федосей за последние четыре дня уже ответил и не раз, но следователь продолжал мучить его, надеясь, наверное, что тот либо вспомнит что-то существенное, либо сознается в пособничестве. Только не в чем было сознаваться.
Они и сами с Дегтем строили предположения, только вместо стройных шерлокхолмсовских версий получались у них какие-то загогулины – непонятные и нелогичные. Самой разумной казалась версия кратковременного помешательства профессора. Она объясняла всё!
Бывает же ведь, живет, живет человек, а потом съезжает с катушек… Не бывает, скажете? Еще как бывает! А если не этим, то чем еще можно объяснить то, что человек сам приехал в СССР, сам все создал, а потом сбежал?
Следователь же, то ли от души, то ли по должности, простых решений не принимал и копал глубже. Его интересовали мелочи – как профессор сидел, какой карандаш держал в руке, когда разговаривал, в глаза ли смотрел или в сторону, не заикался ли….
Федосей, как мог, отвечал, причем чаще виноватым пожатием плеч. Что знал – сказал, а чего не было – так что ж об этом говорить?
Потом пили чай с пряниками, мятной сладостью смягчая очевидное разочарование сержанта.
– Ну, может быть, сказал чего на иностранном языке? – по инерции поинтересовался следователь, стряхивая крошки с блокнота. – Может быть, по-польски? Или…
– Что он сказал, я уже вчера и позавчера сообщил, – отозвался Федосей. – Ничего он не говорил… По-иностранному. Только по-русски.
– А как говорил – громко или шепотом?
– Нормально говорил, вот как мы…
– Ну, может, еще что-то? Что-то неважное, не существенное?
Федосей послушно закрыл глаза, восстанавливая в памяти события тех минут. Отчего-то вспомнился вместо профессора товарищ Ягода и настойчивые его вопросы о профессорских странностях. И тут его словно озарило!
– Было!
Сержант, забыв о крошках, наклонился. Взгляд стал колючим, цепким.
– Что было?
Малюков открыл глаза и, глядя на Дегтя, сказал:
– Голос был не его.
– А чей? – не понял следователь. Он плечом подвинул коминтерновца, стараясь заглянуть в глаза раненому.
– Не его…Он говорил по-русски.
Сержант нахмурился. Рука его дернулась к прошлым протоколам, но тут же вернулась обратно. Уж это-то он помнил хорошо.
– А раньше он по-каковски разговаривал? Не по-русски, что ли?
Голос его посуровел.
– Что-то вы, гражданин Малюков, заговариваетесь.
– Да по-русски, по-русски… – поспешил объяснить Федосей. – Только с акцентом. А тут… Как мы с вами! Словно он не немец, а природный русак!
Только некуда.
Не стало монолитного строя… Рассыпался….
Деготь, ежедневно забегавший в больничку, рассказал, что испытания прекратили до особого распоряжения, а на заводе работает следственная комиссия, и ждут еще одну – из Москвы. Отголосками её работы, долетавшими даже сюда, стали визиты следователя, начавшиеся буквально на второй день.
Когда он приходил, Деготь пересаживался на кровать, а сержант ОГПУ деловито раскладывал на тумбочке блокнот, бросал цветные карандаши и начинал допрашивать раненого. Первый допрос Федосею очень не понравился.
– Ты, товарищ, «гражданина» для других оставь… – нехорошо прищурился Деготь после первой же фразы следователя. – Тут все свои, потому и разговаривай по-человечески.
– Извини, товарищ, – смутился слегка сержант. – Зарапортовался…
Вопросы у сержанта оказались простые.
На все на них Федосей за последние четыре дня уже ответил и не раз, но следователь продолжал мучить его, надеясь, наверное, что тот либо вспомнит что-то существенное, либо сознается в пособничестве. Только не в чем было сознаваться.
Они и сами с Дегтем строили предположения, только вместо стройных шерлокхолмсовских версий получались у них какие-то загогулины – непонятные и нелогичные. Самой разумной казалась версия кратковременного помешательства профессора. Она объясняла всё!
Бывает же ведь, живет, живет человек, а потом съезжает с катушек… Не бывает, скажете? Еще как бывает! А если не этим, то чем еще можно объяснить то, что человек сам приехал в СССР, сам все создал, а потом сбежал?
Следователь же, то ли от души, то ли по должности, простых решений не принимал и копал глубже. Его интересовали мелочи – как профессор сидел, какой карандаш держал в руке, когда разговаривал, в глаза ли смотрел или в сторону, не заикался ли….
Федосей, как мог, отвечал, причем чаще виноватым пожатием плеч. Что знал – сказал, а чего не было – так что ж об этом говорить?
Потом пили чай с пряниками, мятной сладостью смягчая очевидное разочарование сержанта.
– Ну, может быть, сказал чего на иностранном языке? – по инерции поинтересовался следователь, стряхивая крошки с блокнота. – Может быть, по-польски? Или…
– Что он сказал, я уже вчера и позавчера сообщил, – отозвался Федосей. – Ничего он не говорил… По-иностранному. Только по-русски.
– А как говорил – громко или шепотом?
– Нормально говорил, вот как мы…
– Ну, может, еще что-то? Что-то неважное, не существенное?
Федосей послушно закрыл глаза, восстанавливая в памяти события тех минут. Отчего-то вспомнился вместо профессора товарищ Ягода и настойчивые его вопросы о профессорских странностях. И тут его словно озарило!
– Было!
Сержант, забыв о крошках, наклонился. Взгляд стал колючим, цепким.
– Что было?
Малюков открыл глаза и, глядя на Дегтя, сказал:
– Голос был не его.
– А чей? – не понял следователь. Он плечом подвинул коминтерновца, стараясь заглянуть в глаза раненому.
– Не его…Он говорил по-русски.
Сержант нахмурился. Рука его дернулась к прошлым протоколам, но тут же вернулась обратно. Уж это-то он помнил хорошо.
– А раньше он по-каковски разговаривал? Не по-русски, что ли?
Голос его посуровел.
– Что-то вы, гражданин Малюков, заговариваетесь.
– Да по-русски, по-русски… – поспешил объяснить Федосей. – Только с акцентом. А тут… Как мы с вами! Словно он не немец, а природный русак!
САСШ. Нью-Йорк
Июнь 1929 года
… Необычных гостей в доме мистера Вандербильта всегда хватало.
Его эксцентричность простиралась так далеко, что он открыл свой дом для артистов синематографа, пригласив на вечер первых лауреатов премии Американской академии киноискусств – режиссера фильма «Крылья» Уильяма Уэллмана и актеров Эмиля Яннингса и Джанет Гейно, получивших призы за лучшую мужскую и женскую роли.
Собравшиеся вокруг его особняка зеваки завидовали и закатывали глаза, но для миллионера звезды и звездочки экрана не значили ничего. Главным героем был другой гость – Государственный секретарь Североамериканских Соединенных Штатов. Интерес был обоюдным – госсекретарь хотел уточнить кое-что для себя, а борец с мировым коммунизмом нуждался в сведениях о реальных действиях Правительства. После той знаменательно-никчемной встречи с президентом он не получил никакой информации из Белого Дома, а что касается прессы…
Совершенно справедливо мистер Вандербильт полагал, что об этом ни президент, ни конгресс в газетах ни слова не напечатают…
Большая часть гостей продолжала шуметь в буфетах и танцхолле, а хозяин и госсекретарь уединились в библиотеке. В окружении нескольких тысяч книг вершители мира сели друг против друга.
– Коньяк? Сигары? Папиросы?
– Сначала вопрос…Тогда, на встрече, вы сказали президенту, что ошиблись.
Вандербильт неторопливо закурил сам и пододвинул к гостю папиросницу с черными египетскими папиросами. Табачный дым на секунду разделил их. Вандербильт прищурился.
– Когда?
– Ну… С Джомолунгмой… Получается, что она все-таки была ложной целью?
Миллионер скромно потупил глаза.
– Признаться, Генри, я слегка лукавил… Не хотелось представать перед президентом в облике Рыцаря без Страха и Упрека. Пусть считает, что и у меня могут быть ошибки.
– Вы лгали президенту? – почти патетически спросил госсекретарь.
– Да, – честно сознался миллионер и с вызовом добавил: —И если это будет необходимым, солгу ещё раз!
Мистер Стимонс проглотил это без комментариев… Другое сейчас интересовало его.
– Так что же все-таки с этой чертовой горой?
– Там все очевидно. Они уже начали там постройку эстакады. У меня есть документы. Их документы.
– Откуда?
– Вы, может быть, помните недавние события в Харбине? Ну, нападение на Советское консульство?
Его эксцентричность простиралась так далеко, что он открыл свой дом для артистов синематографа, пригласив на вечер первых лауреатов премии Американской академии киноискусств – режиссера фильма «Крылья» Уильяма Уэллмана и актеров Эмиля Яннингса и Джанет Гейно, получивших призы за лучшую мужскую и женскую роли.
Собравшиеся вокруг его особняка зеваки завидовали и закатывали глаза, но для миллионера звезды и звездочки экрана не значили ничего. Главным героем был другой гость – Государственный секретарь Североамериканских Соединенных Штатов. Интерес был обоюдным – госсекретарь хотел уточнить кое-что для себя, а борец с мировым коммунизмом нуждался в сведениях о реальных действиях Правительства. После той знаменательно-никчемной встречи с президентом он не получил никакой информации из Белого Дома, а что касается прессы…
Совершенно справедливо мистер Вандербильт полагал, что об этом ни президент, ни конгресс в газетах ни слова не напечатают…
Большая часть гостей продолжала шуметь в буфетах и танцхолле, а хозяин и госсекретарь уединились в библиотеке. В окружении нескольких тысяч книг вершители мира сели друг против друга.
– Коньяк? Сигары? Папиросы?
– Сначала вопрос…Тогда, на встрече, вы сказали президенту, что ошиблись.
Вандербильт неторопливо закурил сам и пододвинул к гостю папиросницу с черными египетскими папиросами. Табачный дым на секунду разделил их. Вандербильт прищурился.
– Когда?
– Ну… С Джомолунгмой… Получается, что она все-таки была ложной целью?
Миллионер скромно потупил глаза.
– Признаться, Генри, я слегка лукавил… Не хотелось представать перед президентом в облике Рыцаря без Страха и Упрека. Пусть считает, что и у меня могут быть ошибки.
– Вы лгали президенту? – почти патетически спросил госсекретарь.
– Да, – честно сознался миллионер и с вызовом добавил: —И если это будет необходимым, солгу ещё раз!
Мистер Стимонс проглотил это без комментариев… Другое сейчас интересовало его.
– Так что же все-таки с этой чертовой горой?
– Там все очевидно. Они уже начали там постройку эстакады. У меня есть документы. Их документы.
– Откуда?
– Вы, может быть, помните недавние события в Харбине? Ну, нападение на Советское консульство?