Чувствуя, как после непривычного металлического шлема у меня немного кружится голова, я выискал глазами свободное место и опустился на диван.
Лениво смежив веки, рыжеволосый разглядывал откуда-то появившийся в его руке бокал с красным вином и, словно нехотя, продолжал:
— ...Пульс в норме. Я думаю, скоро он придет в себя. Скорее бы, доктор... А то каперанг на меня смотрит, как на убийцу.
...Море внешне безжизненно, но оно
полно чудовищной жизни,
которую не дано постичь, пока не пойдешь на дно.
Что порой подтверждается сетью, тралом.
Либо — пляской волн, отражающих,
как бы в вялом зеркале, творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается некий бесстрастный голос,
счищающий: раз, два, три...
— Не волнуйся, все будет хорошо. У него, конечно, здорово распухла башка над левой костью черепа, но непосредственной опасности для жизни это не представляет. Еще немного полежит и очнется. Так что иди, занимайся делами.
— Ладно, я потом еще загляну...
«...Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой Жак».
«Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
о чем я их ни спрошу, слышу странное «хули-хули».
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу, но вчера на панели мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».
«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога как протест против общества. Раньше была семья, но жена и т.д. И ему ничего иного не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно — Ося) карает жестокосердье и гордыню, воцарившиеся на земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».
«Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог. Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца. Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок...» (Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца.)
... Я осторожно повертел головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть убранство каюты и ее обитателей. Но очертания почему-то двоились в глазах, картины на стенах казались неясными цветовыми кляксами, фигуры присутствующих сливались в причудливые гибриды, и только обрамленное с боков огненно-рыжими волосами лицо поэта Уродского продолжало шевелить четко прорисованными, саркастически кривящимися губами:
— Что это он опять говорит? Какого Ллойда? — снова отвлек меня от следования за текстом поэмы уже знакомый мне голос, и, с усилием открыв глаза, я увидел высоко над собой круглолицего человека в светло-синей морской куртке с нашивками капитана первого ранга.
... Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок, ни позже,
директор компании произносит: «Черт»,
Адмиралтейство: «Боже».
Оба не правы. Но откуда им знать о том,
что приключилось? Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
по следу. И какие вообще следы в океане?
Все это — сущий бред.
Еще одно торжество воды
в состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
доски, обломки мачты, спасательный круг;
все — без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень, за ней — зима.
Сильнее дует сирокко. Лучшего адвоката
молчаливые волны могут свести с ума
красотою заката.
И становится ясно, что нечего вопрошать
ни посредством горла, ни с помощью радиозонда
синюю рябь, продолжающую улучшать
линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
факты, которых, собственно, кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
и оседает на пол.
Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
безымянный предмет. И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда...
— Английская страховая компания «Ллойд», ежегодно издающая списки судов морского торгового флота всех стран с указанием порта приписки, — пояснил откуда-то сбоку невидимый мне собеседник, и, с трудом повернув голову, я увидел человека в белом халате. — Ну, вот он и открыл глаза! — с облегчением произнес доктор и, повернувшись к капитану, победно произнес: — Что я вам говорил? А?
— Слава богу! — с облегчением вздохнул тот и благодарно тронул доктора за плечо. — Спасибо, Алексей Борисович. Теперь я могу спокойно заниматься своим делом... Пойду сообщу эту новость Колесникову, а то он, бедный, испереживался весь...
Он с довольным выражением лица вышел за двери, и мы остались в каюте вдвоем с доктором.
— Все идет просто замечательно, — скорее сам себе, чем мне, говорил моложавый корабельный врач, набирая в шприц какой-то бесцветной жидкости. — Теперь я вас быстро поставлю на ноги. Но для начала надо хорошо поспать. Так что мы сделаем один небольшой укольчик, — и я почувствовал, как комариным укусом в мое предплечье вонзилась тонкая игла шприца, и вслед за этим меня окутал долгий умиротворяющий, как волшебная сказка, сон...
Долго ли длился этот сон, я не знаю, но когда я наконец окончательно открыл глаза, то увидел сидящего на табурете рядом с моей постелью молодого светловолосого парня, словно бы озаренного изнутри каким-то электрическим сиянием, то и дело растягивавшим его губы в улыбке, который, заметив, что я очнулся, еще более радостно встрепенулся и со совсем уж счастливой улыбкой подался мне навстречу.
— Ну? Как ты?
— Ничего, — прошептал я, чувствуя, что мои губы пересохли, как оставленное на ночь на столе пирожное, и, помогая себе объясниться жестом руки, попросил: — Пить.
— Сейчас, браток, одну секунду! — Он вскочил с места и через мгновение подал мне целую кружку воды, которую я тут же, не отрываясь, выпил, так что аж голова закружилась, как когда-то в гостинице от спирта.
— Порядок? — не стряхивая с лица свою чудесную улыбку, с надеждой спросил он.
— Нормально.
— Ну, слава Тебе, Господи! — радостно осенил он себя крестом. — А то я уже боюсь Лячину на глаза попадаться!
— Лячину? — вздрогнул я. — Геннадию Петровичу?
— Д-да, так зовут нашего командира…
— А тебя?
— Меня? Дмитрий... То есть — Дмитрий Романович Колесников. Капитан-лейтенант, командир турбинного отсека.
— Седьмого?
— Ну да.
— А ваша лодка? Она называется...
— «Курск». Или — К-141, если по номеру.
— Да, да, верно... К-141. Хотя... То, что вы все уже в Раю, это мне понятно, вы ведь все — герои. Но я-то — заслуживаю совсем другого места! Почему же я оказался здесь, вместе с вами?..
— Ну-у, — замялся Колесников, явно в затруднении от необходимости подыскивания слов для объяснения. — Это... Это пока еще не Рай, и ты, к счастью, живой и находишься не на небесах, а на действующей подводной лодке. И она тоже называется «Курск», понимаешь?
— Но она же погибла! Со всем экипажем! Или я сошел с ума?
— Да нет. Все верно, к сожалению. Погибла. Одна...А другая, сточно таким же названием...
Он вынул из кармана платок и вытер им выступивший от напряжения пот на лбу.
— Ты извини, пожалуйста, но я не могу тебе всего рассказать, это государственная тайна. Поговори об этом при встрече с нашим командиром.
— С Лячиным? — не без саркастического оттенка, уточнил я.
— Да, — твердым голосом подтвердил он. — С Геннадием Петровичем.
— Ну, хорошо, — прошептал я и закрыл глаза, чувствуя, как в голове сгущается холодная пугающая темнота. Да и, наверное, было бы странно, если бы от подобного не поехала крыша. Колесников, «Курск», капитан Лячин... Может быть, я все еще нахожусь в бреду, и все это — только продолжение бесконечной поэмы рыжеволосого поэта Уродского?..
По-видимому, я на какое-то время снова то ли заснул, то ли потерял сознание, потому что, когда опять открыл глаза, рядом с моей кроватью сидел уже не капитан-лейтенант Колесников, а тот, кого он называл командиром «Курска», Геннадием Петровичем Лячиным. Это был крупный, прямо-таки богатырски сложенный мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти на вид (хотя большинство подводников, насколько я уже мог судить, выглядело обычно лет на пять-десять старше своего настоящего возраста), с большими залысинами у лба и грустными серыми глазами.
— Ну, привет, — улыбнулся он. — Заставил ты нас поволноваться, ничего не скажешь! Почти четверо суток без сознания. И при этом все какие-то стихи бормотал... Кого это ты штудировал?
— Бродского... Иосифа.
— Он что — действительно такой гениальный поэт, как о нем говорят?
— Да как вам сказать... Я думаю, что даже у самого никудышного автора можно найти несколько строчек, которые соответствуют или твоему внутреннему состоянию, или данному моменту истории.
— Например? — вскинул брови каперанг.
— Из Бродского? Ну вот хотя бы такое четверостишие. Я как раз недавно наткнулся на него в «Избранном»:
«...Мне — бифштекс по-режиссерски». «...Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой...»
— Кх-гм! — подозрительно сощурив глаза, прокашлялся собеседник. — И чем же это соответствует текущему моменту?
— Ну-у... Вспыхнувшим сегодня вниманием к Североморску. А также характеристикой уровня состояния нашего флота... Наверное. Тут ведь все затушевано иронией.
— Не надо смеяться над нашим флотом. У него вполне соответствующий уровень, и я надеюсь, что скоро ты сможешь в этом и сам убедиться.
— Вы меня специально для этого и увезли с собой?
— Получается, что так. Зачем-то Бог да послал же тебя на нашу голову.
— Если о чьей-то голове и можно говорить, то скорее о моей, — потрогал я стягивающую мой лоб повязку.
— Да-да, извини. Это Колесников перестарался...
— Колесникова месяц назад похоронили. Вдова осталась. Я знаю об этом. И Олю знаю. И настоящего Лячина. Но так пока надо, поверь мне...
Я видел, что он крепко мучит себя, решая, посвящать или не посвящать меня в эту странную игру. Но и мне было тоже непросто принять ее правила без объяснения сути.
Не смел раскрыть эту тайну без санкции командира лодки и псевдо-Колесников.
— Насчет имени я не вру — меня, правда, зовут Дмитрием, — убеждал меня он. — А об остальном пока не спрашивай. Командир сейчас думает над этим.
— Ну скажи хоть, на фига вы меня с собой взяли! — приставал я.
— А что с тобой было делать? — вскипел он. — С минуты на минуту над бухтой мог появиться вертолет с Клебановым и всякими московскими шишками, так что лодке нужно было срочно уходить под воду! Не бросать же нам было тебя на берегу без сознания? За камнями у нас была спрятана резиновая лодка, и мы подумали: возьмем тебя к себе на борт, доктор сделает перевязку, а потом мы тебя опять высадим... А тут оказалось, что надо срочно двигаться к Хоконсверну...
— Так мы сейчас возле Норвегии! — не удержался я. — Не за лодкой «Мемфис» ли ведем слежение? — вспомнились мне статьи о ремонтировавшейся в этом порту английской субмарине, якобы как раз и получившей свои повреждения во время столкновения с «Курском».
— Этого я тебе не могу сказать, — сделал каменное лицо Дмитрий. — На такие вопросы может ответить только командир...
И я ждал, когда меня снова заглянет проведать каперанг Лячин. (Или, вернее, «Лячин-2», как я его для себя классифицировал.)
Но пока что мне приходилось общаться только с Колесниковым да с занимавшимся моим лечением доктором — капитаном медицинской службы Алексеем Борисовичем Станкевичем (я уж и не стал спрашивать, как его зовут на самом деле).Один раз заглянул минут на пять «бравший» меня тогда на берегу вместе с Колесниковым Рашид Аряпов, да как-то зашел с двумя краснобокими яблоками (и где он только достал их здесь, спрашивается?) и ксерокопированной версткой статьи Николая Черкашина «Дитя глубин и страха» инженер гидроакустической группы Алексей Коробков (если б кто-нибудь только знал, сколько требуется усилий, чтобы даже мысленно называть их именами погибших подводников!), с которым мы минут тридцать проговорили на разные темы.
— ...То, что ты видел в своем беспамятстве, могло быть не более чем отражением прочитанной когда-нибудь раньше книги. Мало ли описаний морского дна встречается в историях у Жак-Ива Кусто, Жюля Верна или Виктора Гюго!
— Но откуда мне стали известны все эти названия — анемоны, асцидии, мадрепоровые кораллы — я ведь, блин, и до сих пор их помню! — строматеи, хвостокол-арнак, султанки?.. Я никогда этим не увлекался и не занимался!..
— Да, странно. Хотя... Кто знает? Может быть, это сам Океан делился с тобой своей информацией. Ведь говорят, что вода — это некая живая материя, информационный фонд планеты. И получается, что, теряя сознание,ты тем самым как бы включал на это время подсознание,а через него-то как раз, говорят, с нами и общаются тонкие миры...
Каперанг появился у меня в каюте опять, как и при первой нашей встрече, во время моего сна, и когда я проснулся, он уже сидел рядом с кроватью на табурете и о чем-то думал.
— ...Ну, что? — после некоторого молчания подал он первым голос. — Ты все гадаешь, что означает весь этот маскарад с фамилиями? И кто и зачем его устроил?
— Да как вам сказать, — пожал я плечами. — Наверное, мне было бы гораздо спокойнее находиться сейчас на берегу и ожидать, когда поднимут со дна моря тот — настоящий — «Курск». Но раз уж мы оказались с вами в одной лодке... причем, не в образном смысле, а в самом что ни на есть буквальном... то хотелось бы, конечно, понимать, куда она направляется и что меня в связи с этим может ожидать.
— Понимаю. Но сначала — один вопрос. Откуда ты... Ты не возражаешь, если я буду с тобой на «ты»? Ну и хорошо. Так вот, откуда ты узнал, что мы существуем и, главное — что мы всплыли тогда ночью в той бухте?
— Да не знал я ничего этого! — фыркнул я. — Шел себе по берегу и вдруг смотрю — «Курск» стоит, целый и невредимый! Я чуть не офонарел. Ну, вспомнил, что со мной фотоаппарат, кинулся снимать... А тут сзади кто-то... Это Колесников?
— Да, они с Аряповым ходили в гарнизон... Ну, была в том необходимость. И, возвращаясь на лодку, увидели, как ты прячешься с фотоаппаратом за камнем. А поскольку мы не совсем обычная АПЛ, а лодка-двойник...
— Кто?
— Двойник, точная копия «Курска». Вплоть до дублирования фамилий экипажа.
— Зачем? Для чего это нужно?
Лячин надолго задумался, а затем, приняв какое-то внутреннее решение, махнул рукой.
— Ладно, слушай... Эта идея витала в руководстве ВМФ России уже давно, еще с той самой поры, как в марте 1968 года на Тихом океане погибла советская ракетная подлодка К-129 (класс «Гольф») с девяносто восемью членами экипажа на борту. Мы подозревали, что ее протаранила американская атомная субмарина «Суордфиш», но лодка затонула на пятикилометровой глубине, и установить точную причину ее гибели было невозможно. Однако в ходе совершенно секретной операции ЦРУ под кодовым названием «Дженифер» летом 1974 года специально построенное судно «Гломар эксплорер» осуществило подъем нашей лодки, хотя при этом ее корпус и переломился пополам. На глубине две тысячи четыреста метров большая часть нашей АПЛ — с рубкой, ракетами и энергетической установкой — вырвалась из объятий ЦРУ (в буквальном смысле!) и вновь опустилась на дно океана. Носовая же часть, в которой были обнаружены две торпеды с ядерными зарядами и шесть погибших членов экипажа, была поднята на поверхность... Шесть человек в первом и втором отсеках — это положение экипажа ПО БОЕВОЙ ТРЕВОГЕ,в повседневном же походном режиме их было бы втрое больше. Ведь в первом отсеке устроены 8 спальных койко-мест, а во втором, кроме постов, находятся кают-компания, каюты командира, старпома и разведчика, а также выгородка и хозяйство вестового... То есть напрашивается вывод, что в момент своей гибели К-129 с кем-то или с чем-то сражалась... Увы, но с кем именно, мы уже никогда не узнаем. В июне 1975 года, после модернизации, «Гломар эксплорер» еще раз сходила к месту гибели К-129 и, надо полагать, подняла остатки нашей лодки. Но правительство СССР еще за год до этого отказалось признать лодку своей, хотя в поднятой тогда носовой части и были опознаны тела троих советских моряков — Владимира Костюшко, Виктора Лохова и Валентина Носачева. Разве брежневская команда могла позволить себе публично признаться в том, что наши АПЛ шныряют в территориальных водах США? Вот тогда-то в верхах и родилась идея: одновременно с каждой подводной лодкой создавать и ее «двойника» — чтобы в случае какой-либо конфликтной ситуации в чужих водах можно было бы не просто отнекаться, говоря, что это не наша АПЛ торпедировала натовский крейсер или пустила ракету по Нью-Йорку, но и немедленно предъявить противной стороне для достоверности и саму «эту» лодку, находящуюся в тот момент где-нибудь за тысячи миль от района произошедшего инцидента — либо в своей российской базе, либо же вообще на другом конце Мирового океана. Мол, что-то вы, ребята, перепутали — «Курск» не мог стрелять по вашей территории, поскольку он в эту минуту находится у берегов Индии. Вот вам для убедительности сама лодка, а вот и ее экипаж — Лячин, Щавинский, Безсокирный, Колесников... Такая вот, понимаешь, «военная хитрость». Похлеще, чем тридцать восемь снайперов... Однако от рождения идеи до ее материализации у нас проходит не менее двадцати лет, поэтому первая лодка-двойник, копирующая собой атомный подводный ракетоносец «Курск», была тайно спущена на воду только в июле 1999 года, когда ее прототип уже четыре года находился в строю и как раз готовился к походу в автономное плавание.
— Но ведь натовские акустики давно занесли в свои компьютеры шумовые характеристики всех наших АПЛ и в два счета отличат по «голосу двигателя» любой псевдо-«Курск» от настоящего!
— Ты прав, и именно поэтому создание нашего двойника на целых четыре года отстало от постройки своего прототипа. За это время было сделано нечто, что позволяет одурачивать даже акустиков НАТО. Во-первых, на нашей лодке установлены новые ядерные реакторы, увеличивающие срок автономного плавания с трех до шести месяцев. На сегодняшний день наш корабль является самой быстрой и бесшумной лодкой во всем ВМФ России. Мы можем развивать скорость до сорока пяти узлов и погружаться на глубину до восьмисот метров. И что особенно важно для нас, при скорости в пять-восемь узлов АПЛ становится практически неуязвимой для систем акустического слежения... Ну а во-вторых, на ней впервые установлена система звукомаскировки, способная в случае необходимости прикрывать собственные шумовые характеристики звуковыми копиями, имитирующими работу двигателей почти всех плавающих ныне по морям надводных и подводных судов как России, так и других стран, включая и членов НАТО.
— То есть, вы можете спокойно подойти к побережью Америки, а они будут думать, что это их «Лос-Анджелес» или какой-нибудь испанский сухогруз?
— Ну не так чтобы очень уж спокойно, но вроде того. Хотя и должны будем для этого сбросить свои собственные обороты до минимума... Кроме всего мною названного, лодка подверглась целому ряду других усовершенствований, что сделало ее практически невидимой для системы обнаружения противника.
— Здорово! Хотя и в единственном экземпляре, но мы все-таки превзошли уровень штатовских субмарин.
— Ну... Насколько я знаю, они тоже постоянно модернизируют свои подлодки. В 1994 году, например, была спущена на воду, а в 1996-м введена в строй атомная субмарина ВМС США «Гриневилл» (класса «Лос-Анджелес»), которая совершила всего один поход в Западную Атлантику и через полгода после начала службы была поставлена на переоборудование. В процессе модернизации лодка получила новую систему управления и современное вооружение, а также была приспособлена под носитель специального глубоководного аппарата DSRV, который представляет собой мини-субмарину водоизмещением двадцать пять тонн, способную перевозить помимо двух членов экипажа, еще двадцать четыре спасателя или диверсанта... Хотя, скажу, не без хвастовства, на нашей подлодке имеются вещи и получше. Причем, как в спасательном, так и в стратегическом плане.
— Но почему же ничего этого не было на «Курске», да и наверняка нет на других лодках нашего ВМФ?
— Ну почему же это — «ничего»? Кое-что было. По крайней мере, должно было быть. Например, приборы гидроакустического противодействия, которые могут выстреливать имитатор шумов атомохода, сбивая его преследователей с истинного курса. Правда, ими разрешается пользоваться только во время реальных боевых действий, но это уже вопросы инструкции. Должны также были быть ЛДЦ — ложно-дезинформационные цели, которые маскируют маневренные действия подводных крейсеров, ну и кое-какие другие уловки. Хотя я и не могу сказать, в каком состоянии все это имелось на «Курске», — пояснил каперанг. — Точно знаю, что наши крылатые ракеты были оснащены одинаковыми системами искусственного интеллекта, которые позволяют ракете самойпринимать решение, какой из кораблей противника ей наиболее важен, как ей бороться со средствами противовоздушной обороны и как навести на цель все остальные двадцать три ракеты подлодки. Ну а кроме того, после августовских учений «Курск» должен был стать в док на модернизацию, а мы вместо него — отправиться в автономное плавание к берегам Америки, но... Ты ведь знаешь, что произошло 12 августа.
— Только результат.
— Это понятно... Хотя, наверное, у тебя тоже есть своя версия случившегося?
— Да не то чтобы версия... Но меня не покидает такое ощущение, что «Курск» был, в буквальном смысле слова, обреченна погибель. Во-первых, как сейчас стало известно, на его борту была готовая в любой момент взорваться неисправная «толстая» торпеда, от которой Лячину нужно было как можно скорее избавиться. Во-вторых, прямо над головой у идущего почти в надводном положении «Курска» осуществлял стрельбу сверхмощными ракето-торпедами «Петр Великий», и одна из этих ракет оказалась тоже бракованной и произвольно сменила курс своего полета. В-третьих, карауля практически каждое движение К-141, на ее «хвосте» сидели сразу целых три натовские субмарины, что делало возможность столкновения с одной из них почти неизбежным. В-четвертых, стометровая глубина, на которую по какой-то причине залез «Курск», была весьма небезопасной для плавания подлодки таких габаритов, и при неожиданном дифференте на нос это грозило столкновением с гранитным дном и разрушением корпуса АПЛ. Ну и, в-пятых, в самом экипаже «Курска» недосчитывалось девятнадцать боевых единиц, а с десяток мест было
занято перед самым выходом лодки в море первыми попавшимися людьми; да и те, кто был постоянным членом команды, испытывали, как пишет «Независимое военное обозрение», чувство апатии к службе, вызванное социальными неурядицами, низким денежным содержанием и его многомесячными задержками. И еще... Хоть об этом сегодня вроде как и неэтично говорить, но сам командир лодки Лячин собирался после окончания учений подавать рапорт о выходе на пенсию. И если вспомнить, что еще за несколько лет до трагедии в Баренцевом море знаменитая болгарская ясновидящая Ванга в одном из своих предсмертных пророчеств предсказывала, что Курскдолжен будет погибнуть «под водой», а в июле 2000-го года об аварии на атомном объекте в северных водах предупреждал уже наш старец Николай с острова Залита, да при этом еще и называл точную дату — 12 августа, то становится невозможным отделаться от ощущения, что «Курск» просто не должен был возвратиться с этих учений и его гибель является предопределенной свыше,причем не просто предопределенной, но обеспеченной с такой степенью «надежности», что, не столкнись он тогда с американской субмариной — в его бок обязательно въехала бы английская, уклонись он и от нее — на борту взорвалась бы «толстая» торпеда, успели бы сбросить за борт торпеду — лодку накрыл бы сверху своей экспериментальной ракетой «Петр Великий», а если бы промахнулся ракетой — так разрубил бы ее сверху своим килем, потому что их курсы пересекались, ну а избежали бы, нырнув на глубину, и этой напасти — так врезались бы носом в гранитное дно, от чего сдетонировал бы торпедный боезаряд первого отсека, или произошла бы какая-нибудь другая нештатная ситуация, но уйти в этот день из района учений невредимым «Курску» было, похоже, не суждено.
— Да-а, — мрачно покачал головой собеседник. — Картина нарисована почти полная.
— Почти? — удивился я. — Значит, существует еще какая-то версия случившегося?