Перуц Лео. Иуда 'Тайной вечери'

   - Надеюсь, вы не рассчитываете, - сказала она, с улыбкой глядя на возлюбленного, - что я прибегу в эту вашу мансарду, как бы хороша или плоха она ни была. Вам ли не знать, сколь противен был бы такой поступок добрым обычаям, и вы не станете требовать этого от меня. Не спорю, здесь, в городе, достаточно особ женского полу, которые охотно пойдут вам навстречу, но я не из их числа, и это вы тоже знаете. Навещать вашу мансарду мне не подобает, а если 6 я все же сумела перебороть себя и пришла, из любви к вам и оттого, что вы так этого желаете, - скажите, положа руку на сердце, что подумают обо мне у вас в доме? Быть может, вы и сумеете устроить так, чтобы в доме мне никто не встретился, но приходило ли вам в голову, что, войди я с улицы в переднюю - через дверь, которую вы оставите открытой, - меня и там может увидеть, не дай Бог, кто-нибудь из знакомых, а тогда... Ох, даже подумать страшно - прощай мое доброе имя, весь город будет тыкать в меня пальцем! Поэтому лучше вовсе на эту тему не говорить, правда? Если вы хоть немного дорожите моею честью, выбросьте все это из головы.
   Бехайм досадливо потер правой ладонью левое плечо - верный знак, что-то ему было не по вкусу. Злился он на себя: ума палата, не сумел взяться за дело как положено. Он отлично знал, что вовсе не делал Никколе предложения, по поводу которого она так негодовала, но пребывал в уверенности, что поспешным и опрометчивым словом выдал свои желания и мысли и тем все непоправимо испортил.
   - Однако, - помолчав, продолжала девушка, - вы, наверное, правы в том, что и здесь, в трактире, нам не спрятаться от любопытных глаз. Я об этом тоже думала. Намедни сюда нагрянул мессир Леонардо с друзьями, а вчера, я вам говорила, мне встретился по дороге какой-то человек и так на меня посмотрел... не знаю, как вам и описать... ну, будто ему все-все известно, и про меня, и про вас. Я места себе не нахожу от тревоги. Если вы считаете, что я и впрямь незаметно и без всякого риска... может, заслонить лицо платочком? Да нет, это бесполезно, ведь мне столько раз говорили, что меня даже издали легко узнать по походке. Скажи, любимый, ты замечаешь в моей походке что-то особенное, отличающее меня от других? Нет? Или все-таки? Правда? И по-твоему, я, несмотря ни на что, могла бы рискнуть? Тут надобна недюжинная храбрость, поверь, а я не из храбрых. Впрочем, для этого наверняка тоже есть святой заступник, которого бедная девушка призывает на помощь, когда хочет незамеченной проникнуть в дом, где живет ее любимый. Что ни задумаешь, для всего есть особый святой, к которому можно обратиться за поддержкой. В детстве, когда я училась читать и писать, мне велели призывать святую Катерину. С се помощью я и петь выучилась, и играть на лютне, и прясть шерсть, ведь этим я хотела зарабатывать на хлеб, но куда больше радости я испытываю, делая цветы из разноцветной бумаги, потому что с ножницами я управляюсь очень ловко. Любимый, дай же мне совет: поставить ли заранее свечку святой Катерине или тут лучше обратиться к святому Иакову? Улица-то посвящена ему. По-настоящему стоило бы держаться святого, который печется о ворах, чтобы они могли незаметно пробраться в чужой дом. Только я не знаю, как его кличут. Хорошо бы спросить у Манчино, он в воровском цеху всех знает. Но Манчино сердит на меня, который день глаз не кажет.
   После, когда они вперемежку с поцелуями и уверениями в любви договорились о дне и часе и обо всем прочем, что полагали необходимым, Никкола на прощание обвела взглядом трактирное помещение, сослужившее свою службу, и выскользнула наружу. Уже с дороги в неверпом свете уходящего дня она оглянулась на любимого, который, чрезвычайно довольный успехом и приписывая его себе, стоял у окна и смотрел ей вослед, вскинула руку и показала на пальцах: не забудь, завтра у тебя в три часа пополудни.
   Теперь Бехайму надо было похлопотать, чтобы его любимой, когда она войдет в дом и поднимется к нему в комнату, не докучали любопытные взгляды, и он счел за благо еще раз открыться свечнику. Нашел он своего квартирного хозяина на кухне, где тот готовил ужин - жарил на горячей плите каштаны и пек яблоки.
   - Милости прошу, заходите! - воскликнул свечник, радуясь, что есть с кем поговорить, и, ровно клинком, приветственно взмахнул над головою деревянной ложкой, которой помешивал и переворачивал каштаны. - Об заклад бьюсь, вы пришли напроситься на ужин, ведь печеными яблоками на весь дом пахнет, и каштаны у меня самые лучшие из тех, что продают на рынке, брешианские. На двоих нам хватит, сейчас накроем стол, у меня и салат найдется из отменных травок и зелени. Нынче вы мой гость, завтра - я ваш. Так что садитесь и угощайтесь!
   А поскольку он полагал, что вкусно и обильно поесть за чужой счет едва ли не первейшая из земных услад, то прибавил:
   - Если угодно, я нынче же назову вам мое любимое блюдо, чтобы у вас было время приготовить его назавтра. Как насчет молочного поросеночка? Не возражаете?
   - Я, - сказал Бехайм, потирая левое плечо, - хотел предупредить вас, что завтра...
   - ...Постный день? - перебил свечник. - Знаю. Да только мне все едино, ровно турку какому. Молочного поросенка либо куропаточку, коли она вам больше по вкусу, я и в пятницу скушаю с удовольствием; по-вашему, может, это и грех, но ведь пустяковый - каплей святой воды смыть можно. Впрочем, если хотите, будем поститься и как добрые христиане ограничимся рагу из линей, а еще лучше - мелкими крабами в масле, с ломтиками поджаренного хлеба, вот уж поистине постное блюдо. - Он откинул голову и закрыл глаза, будто смакуя тающих во рту маленьких крабов.
   - Если не сегодня и не завтра, - сказал Бехайм, - то в ближайшее время мы непременно отобедаем вместе. Нынче же я хотел только предупредить вас, что завтра жду к себе ее. Она придет сюда, она дала согласие и тем оказывает мне большую честь.
   - Кто придет сюда? - без особого любопытства спросил свечник. Вырванный из своих гастрономических мечтаний, он очистил парочку каштанов и отправил их в рот.
   - Та, которую я искал и наконец-то нашел, - объяснил Бехайм.
   - Не знаю, кого вы там искали... И кого же вы, стало быть, нашли? полюбопытствовал свечник.
   - Девушку. Помните, я вам рассказывал?
   - А-а, нашли, значит, ее. Что ж, я лично не удивляюсь, - изрек свечник. - Не я ли вам предсказывал, что вы ее найдете? И где искать, вы тоже от меня узнали, сами-то пальцем не шевельнули, только следовали моим указаниям. Видите, я сил не жалею, чтоб помочь вам, чужому в этом городе, не больно ловкому, неискушенному. Ну а теперь, когда, благодаря моим подсказкам, поиски ваши увенчались успехом, - теперь вы все еще без ума от нее?
   - Теперь, когда узнал ее характер и обычаи, я влюблен пуще прежнего.
   - Если дать вам веру, девица, поди, и впрямь пригожая, - заметил свечник. - Ну что ж, я и тут помогу вам советом. Позабавьтесь с нею несколько дней, но не чересчур долго, а потом отдайте мне, для себя же поищите другую!
   - Это с какой, черт побери, стати? - изумился Бехайм. - Неужто не видите, что я с ума по ней схожу?
   - Вот именно что вижу, потому и даю вам этот совет, за который вы мне в свое время спасибо скажете да еще руку пожмете, ведь я говорю с вами как друг. Она, видать, из тех, кому ни барабана не требуется, ни дудки, чтоб заставить мужчин плясать. Коли вы слишком впутаетесь в эти любовные делишки, то быстро попадете в безвыходное положение, и тогда вам никакими силами от нее не избавиться.
   - Избавиться?!
   - Ну да. Вовремя и благоприлично сплавить ее с рук.
   - Вы что плетете? - вскричал Бехайм. - Я только об одном и помышляю: сделать все, чтобы она осталась моей, я не хочу, чтобы эта любовь скоро кончилась, и потому, когда соберусь уезжать, возьму девушку с собой, это я твердо решил, ведь из всех, кого я в жизни встречал, она самая лучшая, самая красивая и самая умная, и мало что на этой земле имеет для меня такое значение, как ее любовь.
   Лишь теперь, объяснив свечнику, как обстоит дело, он наконец перевел дух.
   - Ах, любовь! - вздохнул свечник. - Что вы о ней знаете? Краткое наслаждение и долгие, горькие слезы - вот что такое любовь, если не пойти по стопам философов и не назвать се просто призраком, который морочит людей. Ну ладно, вы забрали себе в голову, что любите ее и не желаете с нею расстаться, а я не сумасброд, чтобы попусту расточать добрые советы, все равно вы их не оцените. И довольно об этом. А как тот другой, о котором вы меня спрашивали? Вернул он вам долг?
   - Молчите о нем! - сказал Бехайм, тотчас вскипая гневом. - Но он заплатит, не сомневайтесь, еще упрашивать будет, чтобы я взял у него эти семнадцать золотых.
   - А кстати, - заметил свечник, принимаясь за печеные яблоки, - у вашей милой, верно, есть подружка, молодая и прехорошенькая, ведь девушки обычно поодиночке не ходят. Если б она привела с собой подружку, я бы не стал возражать, вчетвером-то болтать куда веселее, чем втроем.
   - Втроем? Вчетвером? - возмутился Бехайм. - Что вы плетете? Никаких втроем и вчетвером! Я намерен быть и остаться с нею наедине. Вы что, не понимаете?
   - Нет, не понимаю, совершенно не понимаю, - покачал головой свечник. Отчего вы хотите лишить ее удовольствия насладиться и моим обществом? Ведь ежели я в ударе, моя компания дорогого стоит, вы уж поверьте. Что ни слово, то острота, я полон озорства и задора, речь так и льется, все меня слушают и знай со смеху покатываются .
   - Запомните хорошенько! - сказал немец, потерявши терпение. - Я жду ее завтра в три часа, и она придет, ибо я обещал, что в этом доме ей никто чужой не встретится. Вот и говорю: послушайте моего совета и не высовывайтесь, иначе я с вами разделаюсь, так отколочу, что лекари не одну неделю будут судить-рядить, как бы вас хоть на четвереньки поставить. У меня характер такой. Вы все поняли?
   - Как вам будет угодно, как угодно, - отвечал скорее озадаченный, нежели оскорбленный в своих чувствах свечник. - Я, стало быть, запрусь в лавке, окажу вам и эту дружескую услугу. Угрозами от меня ничего не добьешься, не то что добрым словом. Кстати, чуть не забыл: вы ведь знаете, цены на хлеб растут, вино дорожает, а нынешней суровой зимой я целых четыре раза покупал дрова. Да и хвораю, мочевой пузырь донимает. Так что не взыщите, недельную плату за комнату придется поднять на два карлина. Нынешних-то ваших денег мне даже на ужин не хватает.
   Несколько быстрых, легких движений - и она уже одета; когда же он, как всякий влюбленный, попытался снова обнять ее и привлечь к себе, она выскользнула у него из рук, потому что время было уже позднее. С забавной гримаской, опустив уголки губ и закатив глаза, она попрощалась с ним на сегодня, а на пороге жестом показала, в котором часу ждать ее завтра, и теми же пальчиками послала ему воздушный поцелуй. Засим она исчезла.
   Никкола тихонько спустилась по лестнице. Пробегая через переднюю, она услышала, как скрипнула дверь, и заметила в щелке трепетный огонек свечи. Платочек куда-то запропастился, видно, она забыла его наверху, у возлюбленного, и поэтому, заслонив лицо, словно маской, согнутым локтем, она поспешила выскользнуть наружу, на улицу Святого Иакова.
   У себя в мансарде Иоахим Бехайм всеми помыслами был с нею, в минувшем часе.
   В душе у него все ликовало: теперь она моя, она любит меня, и совершенно ясно, я первый, кому она отдалась. Такая красавица, лишь теперь я понимаю, как она хороша на самом деле и сколько в ней прелести, - до чего ж мне все-таки повезло! Она меня любит, и разве это не великая милость, дарованная мне Господом? Завтра она придет опять. Но ведь тогда надобно чем-нибудь ее угостить, черт меня побери, конфетами, соком, маленькими пирожными, сластями, что же я нынче-то об этом не подумал?! Ясно, влюбился без памяти, прямо обезумел. Не знаю, где я - в раю или в аду. Словно бы и впрямь небеса отверзлись, но когда она не со мной, я не ведаю покоя, и это сущий ад. Завтра она придет. Ах, если б так было всегда, если б я каждый день мог сказать: завтра она будет со мной. Конечно, мы теперь близки... но что проку, ведь мир, жизнь оторвут нас друг от друга. Если б я мог удержать ее! Ради кого я стараюсь? Боже милостивый, что за жизнь я вел многие годы! Туда-сюда, то верхом, то на корабле, то к грекам, то к туркам, то к московитам, то опять в Венецию, в кладовые. И опять ярмарки, дворы правителей - и все лишь ради этих треклятых денег... Господи, да о чем это я думаю? Никак от любви напрочь память отшибло? Я же коммерсант, человек трезвого рассудка и расчета! Сам себя не узнаю, да-да, чудно, право слово. Как я угодил в этакую катавасию?
   Он шагнул к окну и распахнул ставни - прохладный вечерний воздух обвеял разгоряченный лоб.
   Я люблю ее, рассуждал он, так почему бы не жениться на ней? Ведь тогда я сохраню ее навсегда. Разве я ищу у нее богатства, поместий, городского дворца? Она красивая и умная, добропорядочная и скромная, и она любит меня - чего же еще желать?
   Бехайм отошел от окна. Удивительно, как он раньше не догадался, что можно жениться на ней и, когда придет время оставить Милан, увезти ее с собой. Приняв решение, он почувствовал, что душа его преисполнилась великого покоя. Теперь все было легко и просто.
   Что же мне потребно, чтобы вступить с нею в брак? - спросил он себя. Тут все делается скоро. Потребны мне священник, да два свидетеля, да чтоб она сказала "да", а более ничего.
   По дороге домой, в сумерках, Никкола зашла в церковь Сант-Эусторджо побеседовать с Господом о своей любви и о любимом.
   - Ты, наверно, гневаешься, - тихонько сказала она, преклонив колена перед Спасителем, - ведь я предалась ему без Твоего священного таинства. Но не Ты ли Сам заронил в мое сердце страсть, что каждый день влекла меня к нему, в его объятия? Нынче, в послеполуденные часы, оно и случилось. Я не заставила его ждать долго, это правда, но я подумала, раз двое друг другу по сердцу, как мы, охотно видятся и всегда друг другу рады, зачем же понапрасну терять время, ведь никогда не знаешь, что может случиться. Коли я поступила нехорошо, не наказывай меня за это, будь милостив к нашей любви, направляй ее так, чтобы и для него, и для меня все закончилось наилучшим образом!
   Отец Никколы каждый вечер в определенный час запирал двери на засов, и, если она задерживалась, ей приходилось стучать, и звать, и упрашивать, а когда он наконец отворял, еще и выслушивать брань, поэтому девушка пробыла в церкви недолго, только быстренько прочитала "Отче наш".
   У входа в церковь стоял резчик Симони: как был в рабочем фартуке, в деревянных башмаках, с долотом в руке, он торопливо пересек улицу, чтобы во время пресуществления увидеть на алтаре тело Христово. Он тотчас узнал девушку, на радостях расправил усы и поздоровался, стянув шапку с лысой головы. Никкола поблагодарила его беглой улыбкой и пошла своей дорогой.
   Я незнакома с этим человеком, а он при встрече всегда со мной здоровается, говорила она себе, поспешая домой. Он так смотрит на меня, будто знает, где я живу. Может быть, брал у отца деньги под залог? Тогда-то и запомнил меня? Нет, не похоже, чтобы он попал в руки моему отцу. Ах, какой стыд, когда люди глядят на меня вот так, с состраданием. Они не знают, что я сама, своими руками зарабатываю на хлеб. Только Манчино знает, иногда он приносит шерсть, чтобы я ее спряла. Но сегодня мне бы не хотелось встретить его. Беда, если наши пути пересекутся. Он посмотрит мне в лицо и сразу поймет, где я была и что случилось. Он не должен об этом проведать. Ведь он любит меня и если узнает, то зачахнет от горя и печали, сгорит, как свечка.
   Двери были еще не на запоре. Когда она поднималась по трухлявой лестнице в каморку, где ночевала, из нижней комнаты донесся голос Боччетты:
   - Довольно пустословить о Божием милосердии и о тяжких муках Христовых, меня вам не разжалобить. Болен, говорите? И пусть его болеет, коли охота, пусть даже помрет в свое удовольствие, мне от этого ни жарко ни холодно. Вы за него поручились, вы и заплатите. А теперь, сударь, ступайте с Богом или убирайтесь к черту - как вам удобнее. Завтра принесете деньги. А не принесете - пеняйте на себя, тут уж я позабавлюсь, глядя, как вы сидите за решеткой, в долговой тюрьме.
   Наверху, в своей каморке, Никкола бросилась на постель.
   - Любимый, - молила и жаловалась она, - возьми меня с собой! Забери меня от этого чужого человека, моего отца, забери из этого дома, который хуже тюрьмы, увези меня из Милана! Ты спрашивал, буду ли я любить тебя всегда. Любимый, ты только возьми меня с собой, и если в горних высях существует любовь, подобная земной любви, я буду любить тебя во веки веков.
   Свечник, который в щелку подглядывал, как Никкола проворно выскользнула из дома, закрыл дверь и, чтоб сэкономить деньги, тотчас задул свечу.
   - И впрямь красавица, - согласился он, - стройная, высокая. Ну и немец! Видать, из тех, кому всегда лучшие куски достаются. Но с меня хватит, надоел он мне. Является на кухню, рассказывает глупости, время у меня крадет. А она-то любит его, по уши втюрилась. Н-да, вот они какие, нынешние девушки, на нашего брата смотреть не хотят, а за чужаками гоняются, совсем стыд позабыли, развратились до мозга костей. На людях прикидываются набожными и порядочными, а в душе сплошь греховодницы.
   9
   Когда Бехайм снова наведался в "Барашек", трактир был освещен не приветливым огнем камина, а тусклым светом двух коптящих масляных ламп, подвешенных к черному от сажи потолку среди колбас и луковых косиц. Оглядевшись, Бехайм узнал среди посетителей лысого усача, который отрекомендовался наставником трактирных новичков, и еще кой-кого из молодых художников и ремесленников, в чьем обществе изрядно захмелел в тот первый вечер. Человек в монашеской рясе, про которого говорили, что он преподает математику в университете Павии, тоже сидел за столом, с мелком в руке, погруженный в созерцание своих геометрических фигур. Манчино Бехайм не увидел, хотя непременно желал с ним говорить, ведь и на сей раз он пришел сюда только ради Манчино, пусть даже вино, поданное тогда хозяином, и осталось в памяти приятным воспоминанием. Теперь, когда он твердо решил, что Никкола, о которой он, впервые придя в трактир, не знал ничего, даже имени, поедет с ним, что он ее любит и намерен на ней жениться, - теперь ничто не удерживало его в Милане, нужно было только довести до конца историю с Боччеттой, получить свои семнадцать дукатов, а для этого требовался помощник, который умеет обращаться с дубинкой, да и кинжал в случае чего в ход пустить может.
   На вопрос о Манчино хозяин скривился, будто, ненароком куснув камень, сломал себе зуб, и издал короткий горький смешок.
   - Манчино? - воскликнул он. - Вы ищете его здесь? Нынче? Л его светлость герцога и его высокопреосвященство кардинала-архиепископа Миланского вы в моем доме, часом, не ожидаете найти? Дукат, сударь, деньги большие, за день не промотаешь, даже с десятком потаскушек, которые всегда рады гульнуть на дармовщинку. Но вы правы, с него станется, он такой.
   - Я вас не об архиепископе спрашивал, - досадливо,сказал немец, - и меня не волнует, сколько он содержит продажных девок и как с ними развлекается. Я спрашивал о Манчино.
   - Так вы не знаете? - удивился хозяин. - Ну да, вы ведь чужеземец, оно и понятно. Так вот: когда у Манчино в кармане звенят монеты, искать его нужно в других трактирах и харчевнях этого города - где-нибудь там вы его непременно найдете: в "Журавле", в "Колокольчике", в "Челночке" либо в "Шелковице", ко мне он заявится, когда все спустит до последнего медяка, но уж тогда придет, будьте уверены. "Хозяин! - скажет. - Не нальешь ли мне в долг? Будь христианином, хозяин, подумай о вечном блаженстве!" Вот такой он человек, да и все они такие, кого вы здесь видите, художники ли, камнерезы ли, органисты ли, поэты ли, коли знаете одного, стало быть, знаете всех, и вот тот, в монашеской рясе, ничем от них не отличается, сколько недель прошло, а он ни единого кваттрино из кошеля не вынул, сидит тут, расходует мои мелки и портит столы своей писаниной... да, речь о вас, досточтимый брат, я аккурат объяснял этому господину, который спросил о вас. как хорошо вы разбираетесь в книгах и во всяких ученостях... н-да, они все такие, а я, сударь? Мне себя упрекнуть не в чем, разве что в излишней доброте. Вы знаете, сударь, я человек добродушный, терпеливый, но и моему терпению есть предел, я себя дураком выставлять не позволю, все, баста, сударь, мое слово твердое.
   - Значит, вы полагаете, у него завелись деньги? - перебил Бехайм хозяйские сетования.
   - Тут, в трактире, об этом все знают, - сообщил хозяин. - От кого только я не слыхал, что вчера в "Колокольчике" он разменял дукат. Дукат, сударь! Манчино! Получил он его якобы от мессира Беллинчоли, тоже стихотворца, но большого барина, на службе у его светлости герцога. Говорят, за несколько строчек, которые по заказу мессира Беллинчоли сочинил для герцогского двора. Да можно ли в это поверить? Дукат за несколько строчек? Вот ежели бы он по заказу угостил кого кинжалом, я бы скорее поверил, тут он и впрямь мастер. Но за стишки? Со смеху помрешь. Коли за стишки вправду платят добрыми, тяжелыми дукатами, тогда и мне надо бы кропать вирши да поэмы, заместо того чтоб стоять здесь да подавать всяким сумасбродам и простакам доброе фурланское вино. Да, сударь, и я бы этак-то не прочь. Ну а теперь... чего изволите? Прикажете кувшинчик кастильонского "вино санто"? Его все хвалят, кто ни пробовал.
   С кувшинчиком и оловянным кубком Бехайм устроился за столом, неспешно, по глоточку, смакуя восхитительное "вино санто", и мало-помалу его объяла блаженная усталость, а пока он, подперев рукой лоб, думал о Манчино и, прихлебывая вино, размышлял, за сколько дней этот головорез и трактирный стихоплет промотает свой дукат, до слуха его доносились путаные обрывки разговоров, которые веля сидевшие вокруг художники и ремесленники.
   - Ох и времена настали! Во имя Господа и Пресвятой Богородицы никто нынче даже на медный кваттрино не раскошелится.
   - В общем, для начала мне нужно было некоторое количество хорошей синей краски, вот я ему и сказал...
   - Умеет он не много. Цветы, травы и мелкие животные ему еще вполне удаются. Но по дурости он вбил себе в голову...
   - Зря я не послушал отца и не стал трактирщиком, ведь за хорошую стряпню...
   - Как встречу ее, гак сразу останавливаюсь, даже когда спешу, и гляжу ей вслед, просто не могу иначе.
   - Досточтимый брат, я не ученый богослов. А вы опять же ничего не смыслите в живописи и потому не можете говорить...
   - Задумал изобразить на пяти больших досках житие своего святого покровителя, потому что этому олуху, как он сам твердит, еще и славы охота.
   - Так вот, для начала я ему говорю: ступай купи унцию лака, только самого лучшего, какой есть в Милане.
   - Математика пронизывает и просветляет человеческую жизнь, и я, как ревнитель математики, знаю...
   - Ведь искусствами - так говорил мне отец - не прокормишься и на платье не заработаешь.
   - Как ревнитель математики вы понятия не имеете, сколь трудно написать вращающийся или сверкающий глаз.
   - Ну, это уж ты хватил. При всем уважении к музыке ее никак нельзя назвать сестрой живописи.
   - А коли самолучшего лака здесь не найдется, ничего не покупай, говорю я ему, принесешь мне полкарлина обратно!
   - Я и нынче встретил ее и долго провожал взглядом, но что проку?
   - По скудоумию своему он теперь полагает себя корифеем и светочем итальянского искусства, и разубедить его, увы, невозможно.
   - Заговорить с нею? Не так это просто! И потом, ты погляди на меня! Лысый, грузный, ну сам посуди, гожусь я в печальные воздыхатели? А уж про годы мои я вообще молчу!
   - Она не умирает, едва родившись, как музыка, но во всей славе и величии живет в веках...
   - Да, я с детства мечтал стать художником...
   - Чуть не каждый день встречаю ее, большей частью возле церкви, куда она ходит к мессе.
   - ...И воздействует не как дыхание памяти, а как сама жизнь. - ...И, на свою беду, стал.
   - Как сама жизнь? Смешно, право слово! Я вижу всего лишь мешанину густых мазков краски и чуток лака.
   - Гляди, Манчино. Аккурат вовремя явился. Раз ты, как осел, коснеешь в своем заблуждении, пускай он нас рассудит. Он не органист и не живописец, но когда читает стихи, весьма близок и музыке, и живописи... Эй, Манчино!
   Бехайм потихоньку погружался в дремоту, больше от бестолковых и утомительных для него людских разговоров, нежели от выпитого вина, однако, услыхав имя человека, которого ждал с таким нетерпением, мгновенно взбодрился и посмотрел по сторонам. Манчино стоял чуть пошатываясь, точно был слегка навеселе, и шапкой махал приятелям, что позвали его к своему столу. Бехайм встал. И когда Манчино с ленивой грацией двинулся через зал, то и дело останавливаясь перекинуться словечком-другим со знакомыми, Бехайм с вежливым, едва ли не почтительным поклоном заступил ему дорогу.
   - Доброго времяпрепровождения вам, сударь, - начал он. - Я ждал вас и, коли не возражаете, хотел бы кой о чем потолковать.
   Манчино мрачно взглянул на него. Не поймешь - то ли он видел в немце удачливого соперника, то ли просто назойливого человека, который будет изводить его своими глупостями.
   - Тогда, сударь, выкладывайте, что желаете сказать! - после секундного раздумья решительно проговорил Манчино и, оборотившись к молодым людям, которые избрали его судьей в споре о том, какому из искусств - музыке или живописи - следует отдать пальму первенства, сделал им знак подождать.
   - Во-первых, - объяснил Бехайм, - я хотел пригласить вас за мой стол и, коли вы еще не ужинали, быть моим гостем.