Перумов Ник. Война Мага. Том 2

   Короткие и тяжёлые, способные в умелой руке пробить даже кованую броню, пилумы взмыли – их первый и последний полёт. Коротка жизнь копья, но зато это копьё почти всегда успевает оборвать чью-то другую жизнь.
   Пилумы в упор пронзали кожаные доспехи, прикрывавшие лошадиные шею и грудь; пришпиливали всадников к конским бокам, проткнув бедро; навылет проносились сквозь человеческую плоть, в высоком презрении едва замечая ничтожную преграду из мяса и костей.
   …Метнув короткое, специально утяжелённое древко, воин Первого легиона, седой ветеран, чётко разворачивался вправо, прикрываясь щитом, на котором торжественным серебром горела гордая эмблема его когорты – каждая получила своё имя ещё после мельинского сражения. Не вздрогнув, даже не замечая вонзившийся в щит вражеский дротик, резко уступал место товарищу, уже отведшему руку для броска. И – получал новый пилум взамен брошейного, чётко, отрывисто поданный ему из глубины строя, словно из арсенала несокрушимой крепости.
   По живым людям и коням, словно по плоти страдающего мельинского мира, прошёл новосотворённый, рукотворный Разлом. Копейщики Семандры давно не сталкивались с настоящими легионерами. И сейчас одно-единственное слитное, многоруко-многоногое движение когорт (точно единый бросок ядовитого скорпиона) оставило перед строем Серебряных Лат страшный и скользкий вал из окровавленных, бьющихся в агонии людей и коней.
   …И всадники и люди невольно остановятся, сдержат свой разбег перед несокрушимой стеной длинных пик, через которые не пробиться никакой ценой. Легионы страшно рисковали, однако они подманили семандрийскую конницу достаточно близко. И одновременно, изо всех рощ сразу, в атаку пошли остальные когорты. Каждая – своим манёвром, каждая – зная, что ей делать.
   Иные нацелились на растерявшихся стрелков. Иные – на пеших лучников, прятавшихся за высокими щитами на колёсах. Иные – повернули так, чтобы отрезать от реки плотные массы всадников Семандры, уже успевших переправиться на южный берег. Но этого мало – разом раскрылись ворота обоих замков, с их стен исчезли, словно сорванные ветром, знамёна мятежников, а вместо них взвились мрачно-торжественные полотнища с гордым имперским василиском. Из ворот бегом спешила пехота, но не легионеры – поспешно выстраиваясь своим знаменитым хирдом, торопились к своей доле кровавой жатвы гномы, и высоко над их сверкающими шлемами реял стяг Царь-Горы.
   Правда, сегодня небеса увидели новый хирд. Гномы развернулись широкой косой, охватывая растерявшихся конников Семандры. Сегодня они не пренебрегли длинными пиками с окованными стальными полосами древками, могучие руки кузнецов и строителей с лёгкостью несли десятифутовые копья. Бойцы со щитами прикрывали и себя и пикинёров; третий ряд, секироносцы, защищал гибельную косу сзади.
   Разделившись на два отряда, гномы вырвались из двух как бы «мятежных» замков, сразу же оказавшись сбоку и сзади от всадников в алом и золотом. И ударили – дружно, словно одна рука.
   Навстречу переходящим Свилле конникам устремилась дико орущая волна легионеров – быстрым шагом, знаменитым шагом легионов, когда не расходятся щиты и на врага надвигается сплошная стена, кажущаяся несокрушимой. Семандрийцев встретил дождь пилумов; через головы когорт били велиты, внося свою долю в воцарившийся хаос. Кавалерия не успела набрать разгон – Свилле она переходила по конскую грудь в воде. Пилумы, падая сверху, насквозь пробивали наездников, увязая в лошадиных телах.
   Первые ряды семандрийцев выбило начисто, остальные ещё пытались прорваться к легионерам через страшный вал из мёртвых, раненых и умирающих, но на северном берегу Свилле уже поняли, что дело плохо, имперский василиск ещё способен чувствительно ударить и клыками, и когтями, пора выводить конницу из неудачно складывающегося боя.
   Рога Семандры трубили отход. А рядом с небольшой кучкой всадников в роскошных плащах, окружённых телохранителями, лихорадочно возились какие-то фигурки в низко надвинутых капюшонах, и над жаровнями уже курился дымок.
   …На южном берегу реки, там, где недвижно ждали в сёдлах Император и Вольные его ближней стражи, возникло движение. Правитель Мельина расстался для этого боя с белой перчаткой, но болезненный укол чужого чародейства ощутил всё равно. Это походило на внезапный приступ тошноты, словно при взгляде на нечто совершенно омерзительное.
   Там, за рекой, семандрийцы бросили на весы последний довод – магию, без которой они пока что вполне успешно обходились. Невольно Императору вспомнились слова владетельного ди Амато – о Слаше Бесформенном, в жертву каковому якобы и были принесены пленные легионеры Мельина.
   Рука сама потянулась к наглухо застёгнутой и лишний раз перевязанной кожаной верёвкой седельной суме, где лежала белая перчатка; потянулась и отпрянула. «Нет. Нельзя. Сегодня я возьму верх сам. Без этого».
   – Атака, проконсул, – хладнокровно произнёс Император. – Мы пойдём, а ты оставайся здесь. Не обижайся, так надо. Тряхнём стариной, а, господин граф?
   Тарвус хищно усмехнулся и форсистым, подчёркнуто резким движением бросил на лицо забрало.
   Император не собирался ждать, пока неведомое чародейство начнёт действовать. Вокруг него собралось около пятидесяти всадников – его собственные Вольные, а также телохранители Клавдия и Тарвуса.
   – Оставайся здесь, – бросил Император Тайде всегдашнее и обязательное слово мужчины-воина, уходящего на битву. Сеамни не кивнула, даже не повернула головы, чёрные глаза Дану горели нестерпимым огнём; она, не отрываясь, всматривалась из-под руки туда, во мглу на северном берегу, где всё ярче разгорались костры, разведённые здесь во славу чужого бога. Или же чудовища, что казалось ближе к истине.
   Плотный клубок всадников рванулся с места… и в тот же миг Сеамни Оэктаканн сама ударила пятками своего конька. Возле узорчатого седла висел длинный лук её сородичей в замшевом чехле; рука Сеамни резко рванула завязку.
   Появление имперского штандарта на берегу Свилле семандрийцы заметили не сразу. Легионы уже отрезали дорогу отхода переправившимся тысячам, со стен обоих замков летели стрелы, дротики, копья и камни, две гномьих «косы» надвигались с великолепным презрением к собственной жизни, выстилая путь трупами людей и коней; легионы все вышли из-под защиты леса, не отстаиваясь в глухой обороне, а со всех сторон атакуя растерявшуюся конницу.
   На самой реке когорты наступали не сплошной фалангой, между ними оставались разрывы (куда беспощадно истребляемая семандрийская кавалерия уже и не совалась), и через один такой разрыв отряд Императора с разгону ворвался в речные струи, взбив фонтаны брызг. Приученные воинские кони пошли в воду без малейших колебаний.
   Легионы Империи не могли, подобно всадникам, легко преодолеть Свилле – реку пришлось бы переходить по грудь в воде, теряя строй; многие конники Семандры уже поняли, что день проигран, и поворачивали назад, торопясь уйти из-под убийственного града пилумов; да и стрелы велитов служили неприятным к ним дополнением.
   Но чуть дальше, у края леса, всё ярче разгорался огонь под расставленными выверенным пятиугольником жаровнями и люди в фиолетовых капюшонах торопливо срывали последние тряпки с тела жертвы – бородатого немолодого воина с характерными для легионера мозолями на скулах.
   В хаосе и сумятице, среди сотен и сотен всадников Семандры, частью отступающих, частью ещё пытающихся атаковать, отряд Императора преодолел Свилле, даже не окровенив клинки. Семандрийцы что-то сообразили и спохватились, когда вся полусотня уже выбралась на северный берег.
   Кер-Тинор привстал в стременах, что-то дико и протяжно выкрикнув на своём языке, крутнул оба клинка, несколько Вольных на скаку спустили тетивы, копейщики графа Тарвуса наклонили древки; отряд Императора мчался прямо на стражу семандрийских военачальников, никак не ожидавших от противника подобной наглости.
   Собственно говоря, такой манёвр и можно было осуществить только сейчас, когда бой превратился в безумную свалку, а правильный строй и взаимодействие сохраняли только имперские легионы.
   Скачущие тесной группой полсотни всадников под стягом с изображением василиска оказались глубоко за линией сражения. Семандра бросила в бой все резервы, вокруг полководцев осталась только личная охрана – может, пятнадцать десятков всадников на роскошных рослых конях, в блистающих доспехах, покрытых ало-золотыми плащами; на шлемах колыхались высокие плюмажи тех же цветов. Возившиеся с жаровнями и обречённым легионером жрецы задёргались, засуетились, словно муравьи, повалили связанного пленника, один из мучителей широко размахнулся чёрным кривым кинжалом…
   Император не успел отдать команды, Вольные не успели натянуть тетивы, однако воздух с резким и злым свистом прорезала одинокая и меткая стрела с серым оперением.
   – Тайде! – вырвалось у Императора.
   Древко ударило жрецу в грудь, швырнуло его назад, словно тяжеленный таран, на мгновение правитель Мельина увидал, как от вонзившейся стрелы по груди поверженного пробежало расширяющееся кольцо бледного пламени. Сеамни выстрелила, словно заправский конный лучник, через головы скакавшего во весь опор отряда Императора. Её руку и глаз явно направляла магия – стрела пролетела самое меньшее две сотни шагов, с каких и опытный боец не вдруг поразит даже неподвижную мишень.
   Насквозь пробитое тело кулём повалилось наземь шагах в семи-восьми от жертвенника. Другой служитель рванулся за священным клинком (очевидно, вскрывать горло пленнику требовалось именно им, и ничем другим) – и тоже полетел наземь. На сей раз отличился Кер-Тинор, привстав в стременах, капитан Вольных бросил стрелу, изгибаясь всем телом. Император успел заметить свирепо-ревнивый взгляд, брошенный Кер-Тинором на Тайде.
   Испугаться за своенравную данку, равно как и рассердиться на неё, Император просто не успел. Охрана семандрийских военачальников наконец-то разобралась, что к чему, и добрых две трети её, гикнув, помчались навстречу дерзкой кучке всадников под мельинским стягом с коронованным василиском. Им нельзя было отказать в смелости, и они бы, наверное, преуспели – окажись против них кто-то иной, не Император Мельина собственной персоной.
   И семандрийцы, и Вольные теперь стреляли безостановочно, не привставая в сёдлах. Но стражи Императора недаром слыли лучшими воителями континента; их луки били без промаха, всадники в алом и золотом падали, и, когда отряды столкнулись, сбившиеся плотным клином, колено к колену, мельинцы разбросали вражеских копейщиков; Вольные ещё раз показали, что владеют любым оружием в совершенстве. Казалось, вот только миг назад всадник рвал тетиву, выпуская стрелу в короткий и гибельный полёт, – а сейчас он уже вскинул наперевес длинную пику, заранее подвешенную у седла, и ударил.
   У Императора перехватило дыхание и сердце, когда он увидел Сеамни, пославшую конька в сторону от схватки и чуть ли не в упор всадившую стрелу в налетавшего на неё всадника с занесённым для удара копьём. В следующий миг императорская пика тоже встретила свою цель, и в треске ломающихся древков правитель Мельина пронёсся сквозь последний ряд семандрийских конников. Вольным пришлось чуть отстать, прикрывая бока; с Императором остался только Кер-Тинор и трое других бойцов. Тарвус со своими дружинниками защищали спину.
   Семандрийские набольшие со всех конских ног и прыти уже уходили к лесу. Но суетившиеся вокруг алтаря жрецы не могли ни убежать, ни сражаться. Им оставалось только умереть, и оказавшийся у них «за старшего» принял единственно правильное решение.
   Ритуальный кинжал тёмного обсидиана так и валялся подле неподвижного тела старшего из аколитов; другого у служителей, похоже, не было, и жрец выхватил из-за пояса короткий обычный нож, погрузив его в шею пленника за миг до того, как и его нашла стрела Кер-Тинора.
   Кровь из отворённого горла брызнула настоящим фонтаном, на два человеческих роста, словно тело несчастной жертвы сжала незримая исполинская рука, выдавливая из него алую влагу жизни. Ясно, что жрецам не удалось исполнить обряд в точности, но и удавшееся впечатляло.
   Кони Императора и оставшихся с ним Вольных должны были стоптать кучку аколитов, когда на месте тела принесённого в жертву пленника вспухло густо-непроглядное облако зловонного дыма, во мраке мелькнули чудовищные очертания – торчащие загнутые рога, протянувшаяся к ненавистному свету когтистая лапа, облитая аконитовой чешуёй; неожиданно ярко, почти слепяще, вспыхнули среди дыма три расположенных широким треугольником глаза.
   Заклятия призыва различных чудовищ не относились к широко распространённым, особенно в Мельине, где даже Радуга чуралась подобного волшебства. Маги Семицветья предпочитали выращивать собственных боевых созданий, но не призывать их откуда-то из невообразимых глубин бытия.
   Вырвавшийся у Кер-Тинора вопль заставил оцепенеть даже Императора. Всадники с налёту стоптали прянувших было в разные стороны жрецов, правитель Мельина от всей души махнул мечом, разрубив тело подвернувшегося аколита от плеча до середины груди; Вольные же резко подняли коней на дыбы, заставляя благородных скакунов разворачиваться на задних ногах; и одновременно со страшной, недостижимой хумансам быстротой телохранители Императора выпускали стрелу за стрелой в рычащее, ревущее облако. И не просто стрелы – древки и оперение мигом вспыхивали в полёте, вспарывая тёмную тучу, подобно коротким багровым молниям.
   Второй жрец, неразличимо пискнув, свалился под копыта императорского коня, обильно поливая кровью жадную землю. Третьего настигла стрела Тайде; и тут облако стало рассеиваться. Стали видны очертания громадной туши, высоко взнесённый горб, украшенный костяными гребнями; не меньше полутора десятков горящих стрел торчало в голове и боках чудовища, на чешуе блестели мокрые парящие потоки; но тварь уже выпрямлялась, вытягивались неожиданно длинные многосуставчатые, словно у богомола, лапы; стрелы Вольных ранили страшилище, но не могли остановить.
   – Тайде, назад! – заорал Император, завидев скачущую во весь опор Дану.
   В руках Сеамни уже не осталось никакого оружия. Лук она то ли выронила, то ли отбросила сама; но правая рука взнесена, словно в ней Дану сжимала невидимый клинок. Конь нёсся прямо на горбатое чудище, и в последний миг Император заставил тело совершить поистине нечеловеческий рывок, чтобы отбросить глупую данку в сторону, отшибить, спасти…
   Он, конечно же, не успел. Бестия словно поняла, откуда ей грозит опасность. Несмотря на массивную, кажущуюся неуклюжей тушу, тварь двигалась с поистине пугающей быстротой. Император махнул мечом, отражая ринувшийся откуда-то сбоку коготь, сам рубанул в ответ, но сталь лишь скользнула по плотной чешуе.
   Однако уже налетала его Тайде, и в руке Сеамни на исчезающую долю мгновения мелькнуло нечто, источавшее такую Силу, что правителя Мельина скорчило болью; это очень напоминало призрак Деревянного Меча. И он, этот призрак, в следующую секунду опустился на голову вызванного аколитами зверя.
   Тот ещё успел махнуть лапой, когти – острее сабель – подрубили ноги коню, но призрачное оружие в руке Сеамни сделало своё дело. Цепенея от боли, Император видел, как невидимое лезвие шло, не встречая преград, рассекая чешую, костяную броню, массивную плоть и сами кости. А сама Дану уже падала вместе с конём…

* * *

   Сражение на Свилле закончилось. Имперская армия одержала полную победу. Рассеянные остатки семандрийской конницы уходили на восток, но берег Суолле легионы держали прочно. Наступавшие на Илдар отряды вторгшихся остановились, Двадцатый легион крепко удерживал Лушон, граф Тарвус закрепился в отвоёванном Згабе, внезапной ночной атакой двинутый на север Двадцать второй легион вместе с отрядом союзных орков взял Саледру, отбросив противника на левобережье Суолле.
   Вся логика войны требовала, чтобы Император продолжал наступление. Весенняя распутица свяжет легионы, но несладко придётся и семандрийцам. Весть о двукратном разгроме вторгшегося воинства разнеслась быстро и широко, мятежные бароны заметно присмирели, а некоторые (самые умные из пока ещё державшихся восстания) поспешили явиться с изъявлениями покорности.
   Император явил великодушие. Покаявшиеся получили прощение – взамен крупного денежного штрафа, оставления заложников и присоединения к имперскому войску.
   Правда, непокорившимся Император явил всю тяжесть своего гнева. Попавшийся на пути замок, так и не спустивший флага Конгрегации (несмотря на слёзные уговоры успевших вовремя «раскаяться» баронов, отправленных Императором в качестве послов), в полной мере испытал на себе, что такое ярость повелителя Мельина.
   Правда, были у этой ярости и другие причины.
   Тайде лежала без чувств, бледная, с едва ощутимым дыханием и медленно-медленно бьющимся сердцем. Память Деревянного Меча, пришедшая на помощь в решающий момент, потребовала слишком высокой платы.
   Император был мрачен и молчалив. Дану спасала его так, как умела. В то время как именно он обязан был спасать её. Как мужчина, как воин, как правитель. И, само собой, лекарства от этого недуга никто не знал. Эх, эх, ни Фесса, ни мудрого Эфраима, ни на худой конец хоть кого-то из чародеев Радуги! Тот же старик Гахлан – он ведь казался искренне расположенным к нему, Императору…
   Владыка Мельина не воспользовался белой перчаткой. От служителей Слаша Бесформенного ничего не добились даже самые лучшие палачи. Хотя Император, не побрезговав, сам спустился в пыточные каморы. Он сулил жизнь, свободу и богатство тому из захваченных на месте аколитов, кто, во-первых, поможет Владычице Тайде и, во-вторых, толком расскажет, что это за новая сила, которой они служат.
   Нельзя сказать, что он не добился совсем уж ничего. Попавшие в плен трое жрецов тряслись от ужаса – или выли от боли – и мололи какую-то бессвязную чушь, быстро и явственно лишаясь рассудка. Лучшие лекари, каких только смог найти Император, день и ночь не отходили от важных пленников, однако все настойки, выжимки и отвары оказались бесполезны. Пленники погибали один за другим, но кое-что из их бессвязных воплей узнать всё-таки удалось.
   …Вера в Слаша Бесформенного укоренилась в восточных землях давным-давно, задолго до распространения Света Спасителя и его Церкви. Довольно обычный древний культ Смерти, наивные попытки выскользнуть из-под её всеразящей руки. Служители Слаша на самом деле могли творить кое-какие заклинания, обращаясь за помощью к своему божку. Однако потом, с приходом слуг Спасителя, Слаш начал стремительно «терять силу», как вырвалось у одного из пленников. И только в последний год горстка сохранивших верность старому богу почувствовала, что тот словно бы ожил. Теперь он мог дать им даже власть оживлять мёртвых, если, конечно, те были мертвы совсем недолго. К Слашу толпой повалили новые приверженцы. И якобы именно «слово Слаша» повело его сторонников на запад, «нести его волю»…
   …Однако Император не смог узнать главное. Что за заклятье вызова, откуда оно взялось, к каким силам обращались аколиты и на что ещё способны другие жрецы этого Слаша, будь он трижды неладен?.. Не узнал Император ничего и о том, как можно помочь впавшей в зачарованный транс Тайде.
   Имперский кортеж как раз проезжал мимо одного из мятежных замков, когда умер последний, третий аколит, а вместе с ним умерла и надежда как следует, до конца понять, что же за новая напасть готова вот-вот обрушиться на истерзанную страну.
   О Тайде, его Тайде, Император заставлял себя не думать. Он мог сделать многое и делал. Преданные слуги, на кого он ещё мог полагаться (в том числе и мальчишки из первого эскорта, те самые, провожавшие его от Севадо), рыскали в поисках чародеев. Башни Радуги покинуты, но не могли же сотни магов просто провалиться сквозь землю!
   Император настойчиво искал – любой зацепки, любого способа. Но дни шли, а Тайде по-прежнему лежала похолодевшая и неподвижная. Живая, но в каком-то зачарованном сне. Дела шатающейся Империи накатывали лавиной, и баронский мятеж стоял на втором месте после приостановленного, но отнюдь не повёрнутого вспять семандрийского натиска.
   После битвы на Свилле у правителя Мельина прибавилось важных пленников, носивших пышные титулы нобилей всех мастей и калибров, однако ничего существенного никто из них рассказать так и не смог. Да, собрались. Да, напали. Хотели взять под свою руку земли до Суолле, а если повезёт, то и дальше. Старые Боги? Слаш Бесформенный? Да, ходили у нас такие, порой даже и чудеса творили, но мы верные чада Спасителя, в Него веруем…
   Император пленников держал в чести… Всем вернули доспехи и даже кое-что из личного оружия. Оставили при них челядь. Кормили с императорского стола. Прямой и честный служака Клавдий, не умевший скрывать свои чувства, только кривился, видя такое непотребство, но Тарвус, прежде чем остаться с малым войском держать Суолле и дальше, понял и оценил.
   Баронский мятеж тем временем, угаснув в одном месте, разгорался в двух других. Поражение семандрийцев на Свилле отрезвило многих, но далеко не всех. А кое-где самые горячие головы, что были не прочь обратить всю Империю в подобие сообщества крошечных королевств Востока, решили даже, что настал их час бросить меч на чашу весов. Да, союзники из-за Селинова Вала потерпели неудачу, но это только одна битва. Добрая треть восточного края Империи по-прежнему в их руках, стяги Семандры стоят на Буревой Гряде, в дне пути от Илдара, за ними всё левобережье Суолле; и если сейчас Баронская Конгрегация ударит с тыла всей мощью, мельинский деспот не устоит.
   Эти рассуждения Император мог прекрасно понять. Он не понимал другого – как можно было заниматься распрями, когда с запада от раскрывшегося, ожившего Разлома шла всеобщая гибель, куда хуже и страшнее самого деспотичного деспота на троне мельинских Императоров?! Бароны, конечно, глупцы – но жить-то они должны хотеть!
   …Если только они не надеются на что-то, неведомое ему, Императору. На помощь какого-нибудь Бесформенного, Безымянного или Безликого.
   Он, конечно же, с пристрастием (но, само собой, без пыток!) допросил раскаявшихся баронов. Однако те лишь разводили руками – мол, никто и слыхом не слыхивал ни про какую «беду из Разлома». И Конгрегация думала якобы только и исключительно о сохранении и приумножении баронских вольностей с привилегиями (закрепощение сервов, в частности «право земли быть обработанной»). Радуга? Помилуйте, мой Император, мы про них ни сном ни духом. Как сгинули, так и всё… наши собственные дети вместе с ними… ни слова с тех пор, ни единой весточки…
   Если это и было притворством, то очень хорошим, но на такое лицедейство у грубых и шумных мельинских баронов (тем более с восточной окраины) способностей бы явно не хватило.
   Тем не менее мятежу следовало положить конец. Быстро, решительно и без колебаний. Даже ценой немалой крови и страха.
   …Мятежный замок не спустил флагов, несмотря на все переговоры и уговоры. Император дал приказ задержаться и обложить крепость. Проконсул Клавдий заикнулся было о более срочных делах у Разлома, однако Император лишь гневно зыркнул, да так, что у старого вояки разом отпала всякая охота продолжать спор.
   – Будем штурмовать, – ледяным голосом бросил Император собравшимся легатам и консулам, начальникам легионов.
   …Выслушав приказы, имперские командиры молча разошлись. Покачать с сомнением головами они осмелились, лишь убедившись, что грозный правитель их не видит.
   Армия остановилась. А Император велел разыскать Семмерса, командира отряда копейщиков, некогда служившего барону Висемерру Стругу, так неудачно для себя усомнившемуся в мощи вернувшегося из Бездны правителя Мельина.
   Семмерс и его люди тогда присягнули имперскому василиску и доблестно бились, отличившись и в сражении с пешим семандрийским войском, и в кровавой резне на Свилле. Отряд поуменьшился в числе, но нашлись желающие встать под его знамя – из числа баронских дружинников, тех, кто нашёл в себе смелость не прятаться за спины хозяев.
   – Мой Император. – Семмерс опустился на одно колено. По-рыцарски, не как простолюдин, хотя никаким рыцарем он, конечно же, не был.
   – Видишь этот замок, Семмерс, сын Скавена?
   – Мой Император изволит шутить.
   – Прекрасно. Ты и твой отряд возглавите атаку.
   Глаза Семмерса на миг прищурились. Он прекрасно понимал, что его отправляют на убой. Без пробитых таранами стен, с одними лестницами – копейщиков Семмерса просто перебьют. Тем не менее рыжеволосый воин не поколебался.
   – Мы выполним приказ повелителя или умрём, выполняя его.
   – Превосходно, – усмехнулся Император. – Я сказал – вы возглавите атаку, но это не значит, что вы первыми полезете на стену. Перед вами пойдут баронские дружинники. Из тех, кто лишь недавно изъявил покорность. Ваше дело – загнать их на эти стены. И проследить, чтобы они не вздумали вновь сменить стороны. Тебе понятен приказ? Действуй, сын Скавена. Сюда вернёшься уже третьим легатом. А твой отряд станет отдельной когортой. Со всеми полагающимися привилегиями. Что такое?.. Разрешаю говорить.