Я лежал на полу, щекой на холодном кафеле под белым люминесцентным светом, а рядом, в поле моего зрения, корчился Сифоров, бился головой, выкрикивая бессвязно ругательства, и где-то чуть дальше хрипели то ли бойцы из «Альфы», то ли пленные.
Тогда я и представить себе не мог, даже если был на это способен, что точно так же сейчас хрипят и корчатся все сотрудники ФСК во дворе плюс все без исключения жители трех окрестных домов. И даже кошки, коих целый питомник развелось в закутке двора у мусорных баков, вдруг разразились дикими воплями и бросились друг на друга, разрывая в кровавые клочья от бессмысленной неудержимой злобы. Но даже если бы и представил себе, даже если бы увидел все это, то вряд ли придал бы этому хоть какое-то значение: слишком был занят собственными проблемами, собственной болью.
Боль не была чем-то равномерным, постоянно действующим, как, например, ноющая боль зуба, к которой, безусловно, нельзя привыкнуть, но которая отличается обычно постоянством амплитуды во времени, — эта боль изменялась, то дергая и скручивая конечности, то волнами жара прокатываясь по телу, то заслоняя собой окружающий мир настолько, что я переставал воспринимать реальность, и сил хватало лишь на то, чтобы сплевывать наполняющую рот горькую слюну.
Сифоров утверждал потом, будто с момента первого удара до появления людей в шлемах прошло не более трех минут. Восприятие времени субъективно — еще одна истина из разряда банальных, но только теперь я понимаю, что на самом деле она означает. Три минуты превратились для меня в тридцать три вечности, и каждая из этих вечностей была переполнена невыносимой болью. Такого со мной не случалось и под пулями сепаратистов.
Но три минуты эти в конце концов прошли, и в подвале появились люди в мешковатых комбинезонах защитного цвета и больших черных шлемах, схожих с мотоциклетными, на головах. И боль чуть отпустила, стала ровнее, переносимее. Так что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать от этого лучше я не стал, но восприятие действительности частично восстановилось.
Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим. Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов. Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц под ними видно не было.
Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно; создавалось впечатление, что они подготовлены и знают, чего им ожидать в подвале.
Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли, оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности, затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо мной.
Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову в шлеме, наклоняется ко мне и долго — еще одну вечность — вглядывается сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать, что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это и раздвоение личности здесь действительно имеет место.
А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась, схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы, наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя в себя.
Наконец зашевелилась «Альфа», сел на своем месте Сифоров. Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом. Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных «языков» из Своры, как корова (да простится мне невольный каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел это сделать?
— Что это было? — спросил я у Сифорова немедленно.
— Если бы знать, — Сифоров, морщась, трогал осторожно пальцами свое теряющее симметрию лицо.
— Психотронные генераторы, — услышал я голос Марины и обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общем-то, неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. — Стандартный режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов. Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность познакомиться и со вторым направлением в развитии прикладной психотроники.
— Но кто имеет подобные генераторы? — спросил я вслух. — Герострат? Или…
— Или третья сила, — докончил за меня Сифоров. — Именно так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится веселей.
— Здесь нам делать больше нечего, — заявил Сифоров. — Возвращаемся в штаб.
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Тогда я и представить себе не мог, даже если был на это способен, что точно так же сейчас хрипят и корчатся все сотрудники ФСК во дворе плюс все без исключения жители трех окрестных домов. И даже кошки, коих целый питомник развелось в закутке двора у мусорных баков, вдруг разразились дикими воплями и бросились друг на друга, разрывая в кровавые клочья от бессмысленной неудержимой злобы. Но даже если бы и представил себе, даже если бы увидел все это, то вряд ли придал бы этому хоть какое-то значение: слишком был занят собственными проблемами, собственной болью.
Боль не была чем-то равномерным, постоянно действующим, как, например, ноющая боль зуба, к которой, безусловно, нельзя привыкнуть, но которая отличается обычно постоянством амплитуды во времени, — эта боль изменялась, то дергая и скручивая конечности, то волнами жара прокатываясь по телу, то заслоняя собой окружающий мир настолько, что я переставал воспринимать реальность, и сил хватало лишь на то, чтобы сплевывать наполняющую рот горькую слюну.
Сифоров утверждал потом, будто с момента первого удара до появления людей в шлемах прошло не более трех минут. Восприятие времени субъективно — еще одна истина из разряда банальных, но только теперь я понимаю, что на самом деле она означает. Три минуты превратились для меня в тридцать три вечности, и каждая из этих вечностей была переполнена невыносимой болью. Такого со мной не случалось и под пулями сепаратистов.
Но три минуты эти в конце концов прошли, и в подвале появились люди в мешковатых комбинезонах защитного цвета и больших черных шлемах, схожих с мотоциклетными, на головах. И боль чуть отпустила, стала ровнее, переносимее. Так что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать от этого лучше я не стал, но восприятие действительности частично восстановилось.
Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим. Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов. Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц под ними видно не было.
Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно; создавалось впечатление, что они подготовлены и знают, чего им ожидать в подвале.
Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли, оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности, затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо мной.
Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову в шлеме, наклоняется ко мне и долго — еще одну вечность — вглядывается сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать, что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это и раздвоение личности здесь действительно имеет место.
А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась, схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы, наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя в себя.
Наконец зашевелилась «Альфа», сел на своем месте Сифоров. Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом. Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных «языков» из Своры, как корова (да простится мне невольный каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел это сделать?
— Что это было? — спросил я у Сифорова немедленно.
— Если бы знать, — Сифоров, морщась, трогал осторожно пальцами свое теряющее симметрию лицо.
— Психотронные генераторы, — услышал я голос Марины и обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общем-то, неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. — Стандартный режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов. Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность познакомиться и со вторым направлением в развитии прикладной психотроники.
— Но кто имеет подобные генераторы? — спросил я вслух. — Герострат? Или…
— Или третья сила, — докончил за меня Сифоров. — Именно так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится веселей.
— Здесь нам делать больше нечего, — заявил Сифоров. — Возвращаемся в штаб.
Глава пятнадцатая
Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву. Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что от него зависело жить или умереть одному очень неординарному человеку.
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры, и в не малой степени — прямые действия этого человека, требовали иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для государства, даже для меня. Он открыто противопоставляет себя государственным службам; он не останавливается перед тем, чтобы убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем нам своих возможностей. Он — как зверь, вырвавшийся из клетки. Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора саванны, но вокруг чужой город, вокруг — дрессировщики с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.
Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он жив, думал Президент. Каждый пятый — его слуга. И кем окажется этот пятый? Твой телохранитель, твой врач, твой друг, твой брат, твоя жена? Двух хороших преданных работников уже пришлось отправить в отставку: этого зама министра внутренних дел (как там его?) В мае, и теперь вот — Алексея. Как он только сумел на него выйти? Не уберегли.
И где гарантия, что завтра он не выйдет на кого-нибудь еще. Ему же выгодно, чтобы в стране полный бардак установился, когда никто не сможет ничего контролировать. Ему это выгодно, потому что под шумок он сумеет уйти, сумеет получить свою свободу.
А еще он смертельно опасен, потому что терять ему уже больше нечего. Он все потерял в этой жизни, кроме пока самой жизни.
Да, он смертельно опасен, думал Президент, но он все-таки человек. Беспощадный, озлобленный, с руками по локоть в крови, но человек. И если разбираться, то не его даже вина в том, что он беспощаден, озлоблен и что руки у него в крови. Он не прирожденный подонок; сложись его биография иначе, и был бы он теперь совсем другим человеком. А с его способностями — смотришь, и значился бы у меня в Советниках. Но не судьба. И вместо этого ему придется отвечать за зло тех, кто его таким сделал — смертельно опасным зверем.
Он должен умереть, думал Президент. Потому что сегодня он не оставил мне выбора. Потому что он опасен. И не только для меня, он опасен для государства. Он должен умереть. И он умрет.
Президент повернулся к своему Советнику, молча дожидавшемуся высокого решения за его спиной.
— Передайте полковнику, — помедлив, сказал Президент, — что затягивать больше нельзя; с Поджигателем пора кончать.
Советник понимающе кивнул. Не задерживаясь более, он пошел отправить в Петербург срочную телеграмму. Телеграмма должна была содержать одно только слово: «ДА».
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры, и в не малой степени — прямые действия этого человека, требовали иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для государства, даже для меня. Он открыто противопоставляет себя государственным службам; он не останавливается перед тем, чтобы убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем нам своих возможностей. Он — как зверь, вырвавшийся из клетки. Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора саванны, но вокруг чужой город, вокруг — дрессировщики с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.
Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он жив, думал Президент. Каждый пятый — его слуга. И кем окажется этот пятый? Твой телохранитель, твой врач, твой друг, твой брат, твоя жена? Двух хороших преданных работников уже пришлось отправить в отставку: этого зама министра внутренних дел (как там его?) В мае, и теперь вот — Алексея. Как он только сумел на него выйти? Не уберегли.
И где гарантия, что завтра он не выйдет на кого-нибудь еще. Ему же выгодно, чтобы в стране полный бардак установился, когда никто не сможет ничего контролировать. Ему это выгодно, потому что под шумок он сумеет уйти, сумеет получить свою свободу.
А еще он смертельно опасен, потому что терять ему уже больше нечего. Он все потерял в этой жизни, кроме пока самой жизни.
Да, он смертельно опасен, думал Президент, но он все-таки человек. Беспощадный, озлобленный, с руками по локоть в крови, но человек. И если разбираться, то не его даже вина в том, что он беспощаден, озлоблен и что руки у него в крови. Он не прирожденный подонок; сложись его биография иначе, и был бы он теперь совсем другим человеком. А с его способностями — смотришь, и значился бы у меня в Советниках. Но не судьба. И вместо этого ему придется отвечать за зло тех, кто его таким сделал — смертельно опасным зверем.
Он должен умереть, думал Президент. Потому что сегодня он не оставил мне выбора. Потому что он опасен. И не только для меня, он опасен для государства. Он должен умереть. И он умрет.
Президент повернулся к своему Советнику, молча дожидавшемуся высокого решения за его спиной.
— Передайте полковнику, — помедлив, сказал Президент, — что затягивать больше нельзя; с Поджигателем пора кончать.
Советник понимающе кивнул. Не задерживаясь более, он пошел отправить в Петербург срочную телеграмму. Телеграмма должна была содержать одно только слово: «ДА».
Глава шестнадцатая
Первое, что я сделал, когда мы вернулись на проспект Энгельса, это забрался под душ. И долго стоял там, меняя нагрев упругой струи от обжигающе горячей до обжигающе холодной и процедурой этой окончательно изгоняя из тела последние воспоминания о перенесенной боли.
Третья сила, размышлял я, стоя под потоком. Третья сила. Первая, значит, мы, вторая — Герострат и теперь вот третья… В мае мне было безразлично, сколько стратегов устроилось за шахматной доской. Я обходил и обошел в результате их всех, но теперь…
Третья сила. Кто они? Что они? Можно ли бороться с ними, если они располагают подобной мощью? Можно ли победить, корчась от боли?..
Я оделся во все свежее и прошел в гостиную. Там было накурено так, что хоть топор вешай. Сифоров, Марина, двое бойцов невидимого фронта тянули в компании одну за другой, нервно гася в переполненной пепельнице огромные окурки и тут же закуривая по новой. О том, что капля никотина убивает и лошадь, здесь, безусловно, позабыли.
Устроившись в свободном кресле, я присоединился к компании.
Сифоров пребывал в унынии. Беспросветном и окончательном.
Видно, появление на арене боевых действий самых настоящих психотронных генераторов во всей их красе и мощи перепутало и его планы. Да, потеря четырех «языков» при подобном раскладе — удар не из легких. Было от чего впасть в уныние. В беспросветное и окончательное.
Третья сила — надо же! Кто мог ее вмешательства ожидать?
— Так, — сказала Марина и эти трое: Сифоров и бойцы — с надеждой на нее посмотрели. — Задача в первую очередь ваша установить, кто помимо Центра занимался разработкой психотронных генераторов большой мощности?
— Над этим уже работают, — с ноткой разочарования в голосе проинформировал нас Сифоров. — Но когда мы получим ответ — неизвестно.
— Во-вторых, — не поведя бровью, продолжила Марина, — шлемы. Насколько известно мне, ваш Центр занимался защитой от психотронных воздействий, но не успешно. Тема была признана несвоевременной; разработки по ней законсервированы на неопределенный срок. А наши сегодняшние — назовем их «визитеры» — благодаря шлемам совершенно свободно чувствовали себя в поле излучения. Следовательно, шлемы — это защита. И защита чрезвычайно эффективная. Так вот, нужно искать вам не только того, кто способен на современном этапе создать генераторы большой мощности, но прежде всего того, кто сумел обойти проблемы, вставшие перед разработчиками из вашего Центра. Того, кто сумел создать действительно эффективную защиту.
Я внимательно слушал ее и тут меня осенило.
— Тогда получается, что это все-таки ТРЕТЬЯ сила, — вставил я. — И Герострат тут не при чем, ведь он использует только разработки Центра.
— Верно, — одобрила мое умозаключение Марина. — Это ТРЕТЬЯ сила, и нам в наших расчетах теперь придется учитывать ее. Тем более, что находится она в более выгодных условиях. В распоряжении силы этой четверка охранников арсенала Своры, неизвестные нам материалы.
— Какова их цель — вот вопрос, — заметил Сифоров.
— Их цель сходна с нашей, — спокойно отвечала Марина. — Герострат. Он нужен им точно так же, как нужен нам.
— Конкурирующая организация?
Я невольно улыбнулся: последняя фраза, как из бессмертной саги о великом комбинаторе.
— Примерно так, — не уловив юмора, согласилась Марина. — И тут возможны варианты: или будучи на свободе может он стать помехой для них, или же они сами претендуют на право называться единственной конторой, которая располагает всеми наработками Центра. И в том, и в другом случае встаем у них на пути мы, и они, будем думать, не пожалеют сил для того, чтобы нас обойти.
— Но кто они? Кто? — вопрошал Сифоров.
— Вам лучше знать, — Марина пожала плечами. — Это страна ваша, ваши сложности.
— Оставим пока, — предложил Сифоров. — В конце концов, можно до вечера обсуждать новые проблемы, но ни шаг нас это не приблизит к их решению. Давайте лучше отрабатывать то, что у нас с вами есть. Точнее, то, что у нас еще осталось. Если вот еще раз пройтись по третьему ассоциативному уровню, что-нибудь нам это даст?
— Вы имеете в виду нашего подопечного категории Би? Теперь работать будет труднее с ним. Но попробовать стоит.
— Тогда попробуем, — вздохнув тяжело, Сифоров встал.
Сопровождаемый бойцами он на четверть часа покинул квартиру — в это время Марина занималась подготовкой своего устройства к очередной процедуре — и вернулся уже с плененным парнишкой.
Наручники с последнего сняли, и он шел, опустив безвольно руки, подталкиваемый бойцами, как сомнамбула, с пустыми глазами, и слюна тонкой блестящей струйкой вытекала у него из уголка губ. Ничего не осталось в нем от человека разумного, и теперь я мог его только жалеть.
Ненавидеть можно существо мыслящее, но не пустое место, каким его сделали.
И еще я подумал, с сочувствием глядя на него, что такая участь, пожалуй, пострашнее смерти, и врагу не пожелаешь оказаться на месте этого несчастного парня.
Процедура теперь казалась знакомой: наушники, сосредоточенная работа с верньерами, установка рабочих параметров. Наконец Марина кивнула, отступая в сторону, и Сифоров повел допрос.
— Герострат, Герострат, Герострат, — твердил он на разные лады, вызывая из памяти парнишки ассоциативные цепочки, связанные с этим именем.
Парнишка реагировал, отвечал уже известными нам рядами образов, но как-то заторможено, выговаривая слова с трудом. Нащупать новую цепочку у Сифорова никак не получалось. Раздражаясь от этого все больше и больше, он скоро почти кричал на пленного, что удивило меня, так как я впервые наблюдал приступ настоящей злости у нашего неистового капитана, который всегда до того казался образцом выдержки и хладнокровия.
Урезонила Сифорова Марина:
— Успокойтесь, — сказала она ему мягко. — Крик вам ничего не даст. Для него безразлично, произносите вы свои вопросы громко или шепотом: не в том состоянии он, чтобы замечать разницу.
Сифоров шумно задышал ртом, пытаясь успокоиться. Это у него получилось, и через минуту он уже спрашивал Марину ровным нормальным голосом:
— Может быть, попробуем новый уровень? Четвертый или пятый — какие там есть? Что посоветуете?
— Предупреждаю еще раз я, — терпеливо объясняла Марина, — на более высоких уровнях уже можно встретить более развитые программные системы. Как правило, с защитой. Любой неосторожный шаг, и мы потеряем свидетеля.
— Но обращение к этим уровням в случае удачи более продуктивно?
— Без сомнения.
— Велики ли шансы удачи?
— Один против десяти.
— Рискнем, — помолчав, решился Сифоров. — Начинайте, Марина. Под мою ответственность.
Интересно, подумал я, а в мае он рискнул бы совершить поступок под свою ответственность? Хотя уровень ответственности зависит, конечно же, и от количества полномочий: в одной ситуации легко принять на себя ответственность, в другой — сложнее. Уж что-что, а это мне в голову вдолбили на уровне инстинкта — чувствовать пределы полномочий: слишком громко отзывался каждый наш шаг на «горячих» территориях, а быть тем самым стрелочником в разного рода сомнительных делах не очень-то хотелось. Но Сифоров сегодня пошел на риск: значит, имел надежные тылы.
Так я размышлял, наблюдая подготовку Марины к инициации очередного «уровня» подсознания нашего пленного. Внешне на парнишке никак это не отражалось, лишь только в последний момент, перед тем, как Марина объявила состояние готовности, он вдруг качнулся вперед и крепко вцепился побелевшими пальцами в мягкие подлокотники кресла.
— Уровень четыре, — объявила Марина. — Образная память. Левое полушарие. Здесь вы можете задавать конкретные вопросы, но старайтесь формулировать их из существительных. Глаголы, действие на уровне образной памяти почти не воспринимаются.
Сифоров понимающе хмыкнул и повел допрос дальше:
— Твое имя?
— Евгений.
— Твоя фамилия?
— Заварзин.
Сифоров показал Марине большой палец.
— Твой возраст?
— Двадцать один год.
— Твоя специальность?
— Страховой агент.
— Твой любимый цвет?
— Красный.
— Твое любимое оружие?
Нет ответа.
Сифоров поворачивается к Марине:
— Что такое? Я что-то неправильно делаю?
На лице Марины — блик неуверенности:
— Четвертый уровень. Могут быть расположены здесь блоки искусственной памяти. Все-таки попробуйте вы по-другому сформулировать вопрос.
— Твой любимый вид спорта?
— Спорта нет.
— Ты служил в армии?
Молчание.
— Служба в армии? Твое звание?
— Служба в армии нет. Звание нет.
— Ты занимался начальной военной подготовкой? Начальная военная подготовка да?
— Начальная военная подготовка да.
— Умение стрелять?
— Умение стрелять да.
— Умение стрелять хорошо?
— Умение стрелять хорошо да.
— Оружие для умения хорошо стрелять?
Это был последний вопрос, который успел задать Сифоров Евгению Заварзину, страховому агенту, отличному стрелку и активисту Своры категории Би.
С тем же самым бесстрастным выражением лица Заварзин упруго выпрямился в кресле. Наушники слетели у него с головы, а в следующее мгновение он, оттолкнувшись ногами, прыгнул через комнату.
Бойцы, расслабившиеся в ходе допроса, среагировали замедленно, на два порядка медленнее, чем Сифоров, который успел ловко ухватить Евгения за руку и скользнуть натренированно в сторону, выворачивая руку на себя.
— Не так! — закричал я. — Не на прием!
Но, конечно же, опоздал. Кость хрустнула, но Заварзин не остановился, не застонал от боли, а инерции его прыжка еще хватило на то, чтобы с силой врезаться головой в стекло полок с энциклопедиями и пойманным в свободную руку осколком располосовать себе горло.
Все произошло настолько быстро, что Сифоров не успел выпустить вывернутую из сустава и поломанную руку, а так и полетел на пол вместе с умирающим Заварзиным.
За несколько секунд все было кончено.
Все множество нитей, различных ходов к Герострату, которое имели в начале дня мои новые партнеры из ФСК к концу дня оказалось оборвано.
Жить с каждой минутой становится веселей, думал я, отрешенно созерцая немую сцену: Марина за своим чемоданчиком; замершие с перекошенными мордами неповоротливые бойцы; и Сифоров с проступающей почти детской обидой на лице, в обнимку с парнишкой на полу, заливаемый чужой кровью, все еще стискивающий его сломанную руку в захвате. И чем дальше, тем интереснее.
А Марина вдруг истерически разрыдалась. И вот этого я от нее никак не ожидал…
Третья сила, размышлял я, стоя под потоком. Третья сила. Первая, значит, мы, вторая — Герострат и теперь вот третья… В мае мне было безразлично, сколько стратегов устроилось за шахматной доской. Я обходил и обошел в результате их всех, но теперь…
Третья сила. Кто они? Что они? Можно ли бороться с ними, если они располагают подобной мощью? Можно ли победить, корчась от боли?..
Я оделся во все свежее и прошел в гостиную. Там было накурено так, что хоть топор вешай. Сифоров, Марина, двое бойцов невидимого фронта тянули в компании одну за другой, нервно гася в переполненной пепельнице огромные окурки и тут же закуривая по новой. О том, что капля никотина убивает и лошадь, здесь, безусловно, позабыли.
Устроившись в свободном кресле, я присоединился к компании.
Сифоров пребывал в унынии. Беспросветном и окончательном.
Видно, появление на арене боевых действий самых настоящих психотронных генераторов во всей их красе и мощи перепутало и его планы. Да, потеря четырех «языков» при подобном раскладе — удар не из легких. Было от чего впасть в уныние. В беспросветное и окончательное.
Третья сила — надо же! Кто мог ее вмешательства ожидать?
— Так, — сказала Марина и эти трое: Сифоров и бойцы — с надеждой на нее посмотрели. — Задача в первую очередь ваша установить, кто помимо Центра занимался разработкой психотронных генераторов большой мощности?
— Над этим уже работают, — с ноткой разочарования в голосе проинформировал нас Сифоров. — Но когда мы получим ответ — неизвестно.
— Во-вторых, — не поведя бровью, продолжила Марина, — шлемы. Насколько известно мне, ваш Центр занимался защитой от психотронных воздействий, но не успешно. Тема была признана несвоевременной; разработки по ней законсервированы на неопределенный срок. А наши сегодняшние — назовем их «визитеры» — благодаря шлемам совершенно свободно чувствовали себя в поле излучения. Следовательно, шлемы — это защита. И защита чрезвычайно эффективная. Так вот, нужно искать вам не только того, кто способен на современном этапе создать генераторы большой мощности, но прежде всего того, кто сумел обойти проблемы, вставшие перед разработчиками из вашего Центра. Того, кто сумел создать действительно эффективную защиту.
Я внимательно слушал ее и тут меня осенило.
— Тогда получается, что это все-таки ТРЕТЬЯ сила, — вставил я. — И Герострат тут не при чем, ведь он использует только разработки Центра.
— Верно, — одобрила мое умозаключение Марина. — Это ТРЕТЬЯ сила, и нам в наших расчетах теперь придется учитывать ее. Тем более, что находится она в более выгодных условиях. В распоряжении силы этой четверка охранников арсенала Своры, неизвестные нам материалы.
— Какова их цель — вот вопрос, — заметил Сифоров.
— Их цель сходна с нашей, — спокойно отвечала Марина. — Герострат. Он нужен им точно так же, как нужен нам.
— Конкурирующая организация?
Я невольно улыбнулся: последняя фраза, как из бессмертной саги о великом комбинаторе.
— Примерно так, — не уловив юмора, согласилась Марина. — И тут возможны варианты: или будучи на свободе может он стать помехой для них, или же они сами претендуют на право называться единственной конторой, которая располагает всеми наработками Центра. И в том, и в другом случае встаем у них на пути мы, и они, будем думать, не пожалеют сил для того, чтобы нас обойти.
— Но кто они? Кто? — вопрошал Сифоров.
— Вам лучше знать, — Марина пожала плечами. — Это страна ваша, ваши сложности.
— Оставим пока, — предложил Сифоров. — В конце концов, можно до вечера обсуждать новые проблемы, но ни шаг нас это не приблизит к их решению. Давайте лучше отрабатывать то, что у нас с вами есть. Точнее, то, что у нас еще осталось. Если вот еще раз пройтись по третьему ассоциативному уровню, что-нибудь нам это даст?
— Вы имеете в виду нашего подопечного категории Би? Теперь работать будет труднее с ним. Но попробовать стоит.
— Тогда попробуем, — вздохнув тяжело, Сифоров встал.
Сопровождаемый бойцами он на четверть часа покинул квартиру — в это время Марина занималась подготовкой своего устройства к очередной процедуре — и вернулся уже с плененным парнишкой.
Наручники с последнего сняли, и он шел, опустив безвольно руки, подталкиваемый бойцами, как сомнамбула, с пустыми глазами, и слюна тонкой блестящей струйкой вытекала у него из уголка губ. Ничего не осталось в нем от человека разумного, и теперь я мог его только жалеть.
Ненавидеть можно существо мыслящее, но не пустое место, каким его сделали.
И еще я подумал, с сочувствием глядя на него, что такая участь, пожалуй, пострашнее смерти, и врагу не пожелаешь оказаться на месте этого несчастного парня.
Процедура теперь казалась знакомой: наушники, сосредоточенная работа с верньерами, установка рабочих параметров. Наконец Марина кивнула, отступая в сторону, и Сифоров повел допрос.
— Герострат, Герострат, Герострат, — твердил он на разные лады, вызывая из памяти парнишки ассоциативные цепочки, связанные с этим именем.
Парнишка реагировал, отвечал уже известными нам рядами образов, но как-то заторможено, выговаривая слова с трудом. Нащупать новую цепочку у Сифорова никак не получалось. Раздражаясь от этого все больше и больше, он скоро почти кричал на пленного, что удивило меня, так как я впервые наблюдал приступ настоящей злости у нашего неистового капитана, который всегда до того казался образцом выдержки и хладнокровия.
Урезонила Сифорова Марина:
— Успокойтесь, — сказала она ему мягко. — Крик вам ничего не даст. Для него безразлично, произносите вы свои вопросы громко или шепотом: не в том состоянии он, чтобы замечать разницу.
Сифоров шумно задышал ртом, пытаясь успокоиться. Это у него получилось, и через минуту он уже спрашивал Марину ровным нормальным голосом:
— Может быть, попробуем новый уровень? Четвертый или пятый — какие там есть? Что посоветуете?
— Предупреждаю еще раз я, — терпеливо объясняла Марина, — на более высоких уровнях уже можно встретить более развитые программные системы. Как правило, с защитой. Любой неосторожный шаг, и мы потеряем свидетеля.
— Но обращение к этим уровням в случае удачи более продуктивно?
— Без сомнения.
— Велики ли шансы удачи?
— Один против десяти.
— Рискнем, — помолчав, решился Сифоров. — Начинайте, Марина. Под мою ответственность.
Интересно, подумал я, а в мае он рискнул бы совершить поступок под свою ответственность? Хотя уровень ответственности зависит, конечно же, и от количества полномочий: в одной ситуации легко принять на себя ответственность, в другой — сложнее. Уж что-что, а это мне в голову вдолбили на уровне инстинкта — чувствовать пределы полномочий: слишком громко отзывался каждый наш шаг на «горячих» территориях, а быть тем самым стрелочником в разного рода сомнительных делах не очень-то хотелось. Но Сифоров сегодня пошел на риск: значит, имел надежные тылы.
Так я размышлял, наблюдая подготовку Марины к инициации очередного «уровня» подсознания нашего пленного. Внешне на парнишке никак это не отражалось, лишь только в последний момент, перед тем, как Марина объявила состояние готовности, он вдруг качнулся вперед и крепко вцепился побелевшими пальцами в мягкие подлокотники кресла.
— Уровень четыре, — объявила Марина. — Образная память. Левое полушарие. Здесь вы можете задавать конкретные вопросы, но старайтесь формулировать их из существительных. Глаголы, действие на уровне образной памяти почти не воспринимаются.
Сифоров понимающе хмыкнул и повел допрос дальше:
— Твое имя?
— Евгений.
— Твоя фамилия?
— Заварзин.
Сифоров показал Марине большой палец.
— Твой возраст?
— Двадцать один год.
— Твоя специальность?
— Страховой агент.
— Твой любимый цвет?
— Красный.
— Твое любимое оружие?
Нет ответа.
Сифоров поворачивается к Марине:
— Что такое? Я что-то неправильно делаю?
На лице Марины — блик неуверенности:
— Четвертый уровень. Могут быть расположены здесь блоки искусственной памяти. Все-таки попробуйте вы по-другому сформулировать вопрос.
— Твой любимый вид спорта?
— Спорта нет.
— Ты служил в армии?
Молчание.
— Служба в армии? Твое звание?
— Служба в армии нет. Звание нет.
— Ты занимался начальной военной подготовкой? Начальная военная подготовка да?
— Начальная военная подготовка да.
— Умение стрелять?
— Умение стрелять да.
— Умение стрелять хорошо?
— Умение стрелять хорошо да.
— Оружие для умения хорошо стрелять?
Это был последний вопрос, который успел задать Сифоров Евгению Заварзину, страховому агенту, отличному стрелку и активисту Своры категории Би.
С тем же самым бесстрастным выражением лица Заварзин упруго выпрямился в кресле. Наушники слетели у него с головы, а в следующее мгновение он, оттолкнувшись ногами, прыгнул через комнату.
Бойцы, расслабившиеся в ходе допроса, среагировали замедленно, на два порядка медленнее, чем Сифоров, который успел ловко ухватить Евгения за руку и скользнуть натренированно в сторону, выворачивая руку на себя.
— Не так! — закричал я. — Не на прием!
Но, конечно же, опоздал. Кость хрустнула, но Заварзин не остановился, не застонал от боли, а инерции его прыжка еще хватило на то, чтобы с силой врезаться головой в стекло полок с энциклопедиями и пойманным в свободную руку осколком располосовать себе горло.
Все произошло настолько быстро, что Сифоров не успел выпустить вывернутую из сустава и поломанную руку, а так и полетел на пол вместе с умирающим Заварзиным.
За несколько секунд все было кончено.
Все множество нитей, различных ходов к Герострату, которое имели в начале дня мои новые партнеры из ФСК к концу дня оказалось оборвано.
Жить с каждой минутой становится веселей, думал я, отрешенно созерцая немую сцену: Марина за своим чемоданчиком; замершие с перекошенными мордами неповоротливые бойцы; и Сифоров с проступающей почти детской обидой на лице, в обнимку с парнишкой на полу, заливаемый чужой кровью, все еще стискивающий его сломанную руку в захвате. И чем дальше, тем интереснее.
А Марина вдруг истерически разрыдалась. И вот этого я от нее никак не ожидал…
Глава семнадцатая
С утра Сифоров выглядел свеженьким, чисто умытым и гладко побритым. Держался он с подчеркнутым радушием и вообще, производил впечатление человека, который отыскал в себе за ночь неисчерпанный резерв самообладания. Единственное, что выдавало его душевный дисбаланс, было то, что он продолжал много курить. Ну еще, может, чуть подрагивали у него пальцы, когда он прикуривал очередную сигарету. Но подрагивали они самую малость, почти незаметно.
— Доброе утро, — застав на кухне, приветствовал его я.
— Здравствуйте, Борис Анатольевич. Как спалось на новом месте?
— Удовлетворительно, — (на самом деле мне вообще не спалось).
Я поставил на плиту чайник и полез в холодильник посмотреть, что там еще осталось. Беглый осмотр меня удовлетворил и я взялся за приготовление бутербродов.
— Какие новости у вас? Что происходит интересного в большом мире?
— Ничего существенного.
Я внимательно посмотрел на Сифорова. Тот отвел взгляд.
— Будем ждать дальнейших распоряжений, — добавил только он к уже сказанному.
— Вас собираются отстранить от операции? — спросил я прямо.
— Об этом не может идти речи, — без тени сомнения заявил Сифоров.
Впрочем да, вспомнил я, лошадей на переправе менять не принято. У порядочных ковбоев.
— Просто сейчас некоторое затишье, — Сифоров, видно, решил ответить на мой невысказанный, но сам собой разумеющийся вопрос, — отрабатываются резервные направления. А я, судите сами, не люблю личного бездействия.
Я решил дать Сифорову совет. Как-никак именно для этого меня сюда пригласили.
— Кстати, почему вы так упорно держитесь за идею выявления опорных пунктов Своры? Разве нет иного пути поиска? Например, для содержания похищенных специалистов Центра ему должны понадобиться деньги и деньги немалые. А у фирмы, которую он возглавлял до первого ареста, имеется, как я понимаю, счет в каком-нибудь банке. Номер счета легко установить из оставшихся бумаг…
— Нет-нет, вы просто не знаете всего, — перебил меня Сифоров. — В арсенале используемых им методов есть так называемый «прием Кио».
— «Прием Кио»? Что за странное название?
— Ничего тут странного. Назван так в честь Эмиля Кио, известного советского фокусника, а точнее, в честь анекдотической истории, которая с ним якобы произошла.
— Расскажите.
— Как-то раз, — начал Сифоров с усмешкой, — Эмиль Кио ехал в цирк на такси. Водитель его узнал и за разговором поинтересовался: «Говорят, вы гипнотизер, товарищ Кио?» «Умею и это,» — отвечал Кио. «Значит, и меня можете вот так прямо загипнотизировать?» — не поверил шофер. «Могу, — отвечал Кио. — Вот сейчас мы доедем до цирка, я дам вам три рубля, а вы мне — пятьдесят рублей сдачи.» И действительно, стоило показаться цирку, Кио подал водителю трешник, а тот лихорадочно принялся отсчитывать червонцы. И испугался этого настолько, что поспешил уехать, оставив деньги у Кио в руках.
Забавная иллюстрация к мучающей тебя проблеме, мрачно подумал я. Воистину, от великого до смешного — один только шаг.
— А счетом своей фирмы он вряд ли сумел бы воспользоваться, — продолжал Сифоров. — Даже возникни у Герострата такое странное желание. Счет был заморожен еще в ноябре прошлого года.
Я кивнул.
— Понимаю. Но честно говоря, Кирилл, несмотря на ваши доводы, мне не кажется таким уж очевидным необходимость поиска ИМЕННО опорных пунктов. Герострат должен догадываться, что мы пойдем в его розыске как раз этим путем. В таком случае он постарается, чтобы ни один из существующих опорных пунктов не приблизил нас к нему ни на шаг. Это очевидно: сам он может находиться на какой-нибудь квартире, а отдает свои распоряжения членам Своры по телефону. Он уже делал так — зачем ему изменять выбранной ранее тактике?
Сифоров поморщился. Как от внезапной зубной боли.
— Ну, если вы, Борис Анатольевич, внимательно просмотрели предложенные вам материалы, то могли заметить, что «выбранная ранее» тактика не спасла его от ареста… Судите сами. Перехватить нужный нам телефонный разговор в многомиллионном городе трудно, но теоретически возможно. И следует полагать, что Герострат помнит свой провал и, раз обжегшись, не рискнет сунуть руку в огонь дважды.
— То есть он отдает распоряжения по координации Своры непосредственно?
— Именно так. К тому же вы не учитываете, Борис Анатольевич, что Герострат прошел в свое время специальную подготовку и знаком с азами разведдеятельности. А у разведчиков есть метода, называемая «принципом двойного эха». Этот принцип рассчитан на профессионалов, которыми — пусть не прозвучит бахвальством — мы с вами являемся? Суть его в следующем. Вы, наверное, читали эту беллетристику — Александра Суворова?
— Какую именно?
— «Аквариум». Читали? Там есть впечатляющие страницы, где он подробно описывает принципы подготовки советских разведчиков. Что, мол, если, благодаря художественной литературе, в сознании массового читателя закрепился образ шпиона как скрытного субъекта в темных очках, с поднятым воротником и низко надвинутой шляпой, поминутно оглядывающегося, то, соответственно, настоящий разведчик не должен носить нигде и никогда темные очки, шляпы, поднимать воротник, а уж тем более — оглядываться. Вообще, разведчик должен стараться выглядеть самым обыкновенным, ничем не выделяющимся из толпы человеком. Правильно? Да, вроде бы все правильно. Но тут же появляется одно несоответствие.
Судите сами. Мы-то, контрразведчики, не принадлежим к клубу почитателей массовой литературы, и мы должны по теории знать, что настоящий шпион — невзрачен, прост, ничем не выделяется.
А вот теперь представьте себе ситуацию, когда подозрение профессионального с большим опытом контрразведчика падает на определенный, строго ограниченный круг лиц. Кого он отбросит с ходу из числа подозреваемых? Конечно же, того, кто более всего похож на литературный образ матерого шпиона; того, кто носит везде темные очки, поднимает воротник по поводу и без повода, имеет огромную шляпу; и вообще ведет себя нагло, сует нос в чужие дела, проявляет открытое любопытство к тому, что выходит за пределы его компетенции и служебного соответствия. Профессиональный разведчик не должен вести себя ТАК, а эксцентричных людей, слава богу, хватает. И вот имеем результат: этот человек сразу выпадает из круга подозреваемых.
— Доброе утро, — застав на кухне, приветствовал его я.
— Здравствуйте, Борис Анатольевич. Как спалось на новом месте?
— Удовлетворительно, — (на самом деле мне вообще не спалось).
Я поставил на плиту чайник и полез в холодильник посмотреть, что там еще осталось. Беглый осмотр меня удовлетворил и я взялся за приготовление бутербродов.
— Какие новости у вас? Что происходит интересного в большом мире?
— Ничего существенного.
Я внимательно посмотрел на Сифорова. Тот отвел взгляд.
— Будем ждать дальнейших распоряжений, — добавил только он к уже сказанному.
— Вас собираются отстранить от операции? — спросил я прямо.
— Об этом не может идти речи, — без тени сомнения заявил Сифоров.
Впрочем да, вспомнил я, лошадей на переправе менять не принято. У порядочных ковбоев.
— Просто сейчас некоторое затишье, — Сифоров, видно, решил ответить на мой невысказанный, но сам собой разумеющийся вопрос, — отрабатываются резервные направления. А я, судите сами, не люблю личного бездействия.
Я решил дать Сифорову совет. Как-никак именно для этого меня сюда пригласили.
— Кстати, почему вы так упорно держитесь за идею выявления опорных пунктов Своры? Разве нет иного пути поиска? Например, для содержания похищенных специалистов Центра ему должны понадобиться деньги и деньги немалые. А у фирмы, которую он возглавлял до первого ареста, имеется, как я понимаю, счет в каком-нибудь банке. Номер счета легко установить из оставшихся бумаг…
— Нет-нет, вы просто не знаете всего, — перебил меня Сифоров. — В арсенале используемых им методов есть так называемый «прием Кио».
— «Прием Кио»? Что за странное название?
— Ничего тут странного. Назван так в честь Эмиля Кио, известного советского фокусника, а точнее, в честь анекдотической истории, которая с ним якобы произошла.
— Расскажите.
— Как-то раз, — начал Сифоров с усмешкой, — Эмиль Кио ехал в цирк на такси. Водитель его узнал и за разговором поинтересовался: «Говорят, вы гипнотизер, товарищ Кио?» «Умею и это,» — отвечал Кио. «Значит, и меня можете вот так прямо загипнотизировать?» — не поверил шофер. «Могу, — отвечал Кио. — Вот сейчас мы доедем до цирка, я дам вам три рубля, а вы мне — пятьдесят рублей сдачи.» И действительно, стоило показаться цирку, Кио подал водителю трешник, а тот лихорадочно принялся отсчитывать червонцы. И испугался этого настолько, что поспешил уехать, оставив деньги у Кио в руках.
Забавная иллюстрация к мучающей тебя проблеме, мрачно подумал я. Воистину, от великого до смешного — один только шаг.
— А счетом своей фирмы он вряд ли сумел бы воспользоваться, — продолжал Сифоров. — Даже возникни у Герострата такое странное желание. Счет был заморожен еще в ноябре прошлого года.
Я кивнул.
— Понимаю. Но честно говоря, Кирилл, несмотря на ваши доводы, мне не кажется таким уж очевидным необходимость поиска ИМЕННО опорных пунктов. Герострат должен догадываться, что мы пойдем в его розыске как раз этим путем. В таком случае он постарается, чтобы ни один из существующих опорных пунктов не приблизил нас к нему ни на шаг. Это очевидно: сам он может находиться на какой-нибудь квартире, а отдает свои распоряжения членам Своры по телефону. Он уже делал так — зачем ему изменять выбранной ранее тактике?
Сифоров поморщился. Как от внезапной зубной боли.
— Ну, если вы, Борис Анатольевич, внимательно просмотрели предложенные вам материалы, то могли заметить, что «выбранная ранее» тактика не спасла его от ареста… Судите сами. Перехватить нужный нам телефонный разговор в многомиллионном городе трудно, но теоретически возможно. И следует полагать, что Герострат помнит свой провал и, раз обжегшись, не рискнет сунуть руку в огонь дважды.
— То есть он отдает распоряжения по координации Своры непосредственно?
— Именно так. К тому же вы не учитываете, Борис Анатольевич, что Герострат прошел в свое время специальную подготовку и знаком с азами разведдеятельности. А у разведчиков есть метода, называемая «принципом двойного эха». Этот принцип рассчитан на профессионалов, которыми — пусть не прозвучит бахвальством — мы с вами являемся? Суть его в следующем. Вы, наверное, читали эту беллетристику — Александра Суворова?
— Какую именно?
— «Аквариум». Читали? Там есть впечатляющие страницы, где он подробно описывает принципы подготовки советских разведчиков. Что, мол, если, благодаря художественной литературе, в сознании массового читателя закрепился образ шпиона как скрытного субъекта в темных очках, с поднятым воротником и низко надвинутой шляпой, поминутно оглядывающегося, то, соответственно, настоящий разведчик не должен носить нигде и никогда темные очки, шляпы, поднимать воротник, а уж тем более — оглядываться. Вообще, разведчик должен стараться выглядеть самым обыкновенным, ничем не выделяющимся из толпы человеком. Правильно? Да, вроде бы все правильно. Но тут же появляется одно несоответствие.
Судите сами. Мы-то, контрразведчики, не принадлежим к клубу почитателей массовой литературы, и мы должны по теории знать, что настоящий шпион — невзрачен, прост, ничем не выделяется.
А вот теперь представьте себе ситуацию, когда подозрение профессионального с большим опытом контрразведчика падает на определенный, строго ограниченный круг лиц. Кого он отбросит с ходу из числа подозреваемых? Конечно же, того, кто более всего похож на литературный образ матерого шпиона; того, кто носит везде темные очки, поднимает воротник по поводу и без повода, имеет огромную шляпу; и вообще ведет себя нагло, сует нос в чужие дела, проявляет открытое любопытство к тому, что выходит за пределы его компетенции и служебного соответствия. Профессиональный разведчик не должен вести себя ТАК, а эксцентричных людей, слава богу, хватает. И вот имеем результат: этот человек сразу выпадает из круга подозреваемых.