— Не вешай мне лапшу. Таких совпадений не бывает.
— Что ты называешь совпадением?
— Эти двое появились у меня за спиной после твоего первого звонка. Вторые сутки они шлялись за мной, как привязанные. И убирают их не в какой-нибудь случайный момент времени, а именно когда Арутюнов пытался убить меня.
— Закручено лихо, — отметил Герострат. — Прямо детектив какой-то…
Он примолк, а я сразу насторожился. Потому что пауза эта сказала мне многое. А в частности: Герострат что-то знает об этом убийстве. И чтобы сделать такой вывод вовсе не нужно считаться гением дедуктивного метода.
Впрочем, остается на повестке дня по-прежнему неразрешимый вопрос: какова степень причастности нашего общего антигероя к устранению топтунов? Минимальная: допущение, предположение, догадка — или максимальная: непосредственная организация? По длине паузы не разберешь.
— Даже не знаю, — Герострат как очнулся, но продолжил достаточно бодро, в своей излюбленной, и до предела раздражающей меня манере блиц-куража, — даже не знаю, Боря, что тут сказать. Как тебя, моего недоверчивого, мнительного, подозрительного, переубедить. Этюд, несомненно, достоин кисти самого Конан-Дойля, или на худой конец кого-нибудь рангом пониже: Рекса Стаута, например. Действительно, о каком таком совпадении может идти речь, когда в радиусе километра вокруг одного и того же человека в одно и то же время убивают нескольких людей? Тем более, что эти люди участвуют — косвенно, правда — в одной большой игре. Таков, должно быть, ход твоих здравых рассуждений, разрядник мой юношеский?
— Примерно, — согласился я.
— Но подумай, Боренька, если не ты их пришил (я так понял, ты в тот момент занимался куда более полезным делом), и не я (я вообще уже неделю из этой комнаты не выходил: могу поклясться здоровьем своей матушки, земля ей пухом), то значит, в игре участвует кто-то третий. Какой-то мерзавец стоит в сторонке и мешает нам честно, по-дружески скоротать денек за шахматной доской.
— Тогда четвертый.
— Что ты говоришь? Я не понял…
— Четвертый. Третьего представляли следопыты.
— А-а, понимаю. Ты, кстати, Боря, не попросил у них паспорт показать, вежливенько так, а?
— Делать мне было больше нечего, — солгал я.
— Зря-зря, такие вещи проверять надо. Вдруг они сотрудники компетентных органов. Возьмут тебя через час по обвинению в убийстве, как доигрывать будем?
— На Колыме доиграем, — буркнул я.
— Меня это не устраивает, Боренька. Я лояльный, законопослушный гражданин Российской Федерации. Судимостей не имел. И налоги плачу исправно. А ты сразу: «Колыма»… Вот и Леночка твоя говорит, что мне на Колыму нельзя. Верно, Леночка?
Не знаю, специально ли он таким вот образом сумел изменить направление беседы, но если специально, то проделал он это очень ловко. Меня опять затрясло, мысли перепутались, и стало уже вовсе не таким важным, кто убрал комитетчиков: он или некая третья-четвертая сила, о существовании которой, впрочем, успел сказать мне бородатый: «Герострат — ноль… другие…». Все отдалилось, я почувствовал, как снова превращаюсь в тупую торпеду, которая движется прямо и целеустремленно, только вперед, по уже кем-то намеченной, просчитанной согласно законам баллистики, траектории.
— Твой ход, — выдавил я, испытывая отвращение к самому себе.
— Ах да, я и забыл. Все ты меня, Борька-хитрец, отвлекаешь. Научили, небось, гроссмейстеры всякие, что шахматы — не только борьба высоких интеллектов, но и умелое использование слабостей противника. Как там было у классиков в «Двенадцати стульях», а? «Где моя ладья»? «Контора пишет»?
Как же, подумал я с ожесточением. Главный гроссмейстер в подобных трюках у нас ты.
— Ну ладно, — сказал Герострат, — потрепаться с тобой мне, конечно, всегда приятно, но нужно и честь знать. Мой ход такой: король Е8-F8.
— Ферзь Н3-Е6, — объявил я и замер, затаил дыхание, ожидая, как он ответит, потому что зависел от этого исход партии, результативность всей моей сложной комбинации: с минимумом жертв к победе. И хотя видел я уже, что Герострат не особый умелец играть в шахматы, но все-таки сомневался, а не раскусит ли он меня в самый последний момент, не уйдет ли в глухую оборону, заставив тем меня жертвовать десятком фигур, чтобы ее прорвать.
— Ха, — восхитился Герострат. — Ха-ха. Ты что, мне второго слона просто так отдаешь? Это неосторожно с твоей стороны, Боря, очень неосторожно. Я его, конечно, ем: ферзь F4-D2.
Я с трудом подавил вздох облегчения. И тут же снова (становится привычкой) себя одернул: ты до Герострата еще не добрался; прошлый раз так же думал, что он не успеет. Но ведь успел!
— Хоть ты и разрядник у меня, Боренька, но ошибки, смотрю, и ты способен совершать. Подарил мне слона, ферзь — королева твоя — под угрозой. Где-то ты просчитался. Ну ладно, ты пока подумай над следующим своим ходом, осмысли свое шаткое положение, а я тем временем со слоном разберусь. Кто у нас тут по списку слон?..
Пряча радиотелефон, я заметил, что руки у меня мокрые от пота, и пальцы оставляют на гладкой поверхности влажные разводы. Это тоже становится привычкой.
Еще одна беседа с Геростратом, и смотри, Игл, он успел тебя: сбить меня с толку, напугать, обозлить, заставил понервничать, а в результате выяснить для себя что-нибудь толковое тебе снова не удалось. Всей и пользы, что следующий свой ход и на шахматной доске, и в игре «сыщики-разбойники» я знаю. Вот только нужно еще успеть этот ход сделать…
Глава тридцать четвертая
Глава тридцать пятая
Глава тридцать шестая
— Что ты называешь совпадением?
— Эти двое появились у меня за спиной после твоего первого звонка. Вторые сутки они шлялись за мной, как привязанные. И убирают их не в какой-нибудь случайный момент времени, а именно когда Арутюнов пытался убить меня.
— Закручено лихо, — отметил Герострат. — Прямо детектив какой-то…
Он примолк, а я сразу насторожился. Потому что пауза эта сказала мне многое. А в частности: Герострат что-то знает об этом убийстве. И чтобы сделать такой вывод вовсе не нужно считаться гением дедуктивного метода.
Впрочем, остается на повестке дня по-прежнему неразрешимый вопрос: какова степень причастности нашего общего антигероя к устранению топтунов? Минимальная: допущение, предположение, догадка — или максимальная: непосредственная организация? По длине паузы не разберешь.
— Даже не знаю, — Герострат как очнулся, но продолжил достаточно бодро, в своей излюбленной, и до предела раздражающей меня манере блиц-куража, — даже не знаю, Боря, что тут сказать. Как тебя, моего недоверчивого, мнительного, подозрительного, переубедить. Этюд, несомненно, достоин кисти самого Конан-Дойля, или на худой конец кого-нибудь рангом пониже: Рекса Стаута, например. Действительно, о каком таком совпадении может идти речь, когда в радиусе километра вокруг одного и того же человека в одно и то же время убивают нескольких людей? Тем более, что эти люди участвуют — косвенно, правда — в одной большой игре. Таков, должно быть, ход твоих здравых рассуждений, разрядник мой юношеский?
— Примерно, — согласился я.
— Но подумай, Боренька, если не ты их пришил (я так понял, ты в тот момент занимался куда более полезным делом), и не я (я вообще уже неделю из этой комнаты не выходил: могу поклясться здоровьем своей матушки, земля ей пухом), то значит, в игре участвует кто-то третий. Какой-то мерзавец стоит в сторонке и мешает нам честно, по-дружески скоротать денек за шахматной доской.
— Тогда четвертый.
— Что ты говоришь? Я не понял…
— Четвертый. Третьего представляли следопыты.
— А-а, понимаю. Ты, кстати, Боря, не попросил у них паспорт показать, вежливенько так, а?
— Делать мне было больше нечего, — солгал я.
— Зря-зря, такие вещи проверять надо. Вдруг они сотрудники компетентных органов. Возьмут тебя через час по обвинению в убийстве, как доигрывать будем?
— На Колыме доиграем, — буркнул я.
— Меня это не устраивает, Боренька. Я лояльный, законопослушный гражданин Российской Федерации. Судимостей не имел. И налоги плачу исправно. А ты сразу: «Колыма»… Вот и Леночка твоя говорит, что мне на Колыму нельзя. Верно, Леночка?
Не знаю, специально ли он таким вот образом сумел изменить направление беседы, но если специально, то проделал он это очень ловко. Меня опять затрясло, мысли перепутались, и стало уже вовсе не таким важным, кто убрал комитетчиков: он или некая третья-четвертая сила, о существовании которой, впрочем, успел сказать мне бородатый: «Герострат — ноль… другие…». Все отдалилось, я почувствовал, как снова превращаюсь в тупую торпеду, которая движется прямо и целеустремленно, только вперед, по уже кем-то намеченной, просчитанной согласно законам баллистики, траектории.
— Твой ход, — выдавил я, испытывая отвращение к самому себе.
— Ах да, я и забыл. Все ты меня, Борька-хитрец, отвлекаешь. Научили, небось, гроссмейстеры всякие, что шахматы — не только борьба высоких интеллектов, но и умелое использование слабостей противника. Как там было у классиков в «Двенадцати стульях», а? «Где моя ладья»? «Контора пишет»?
Как же, подумал я с ожесточением. Главный гроссмейстер в подобных трюках у нас ты.
— Ну ладно, — сказал Герострат, — потрепаться с тобой мне, конечно, всегда приятно, но нужно и честь знать. Мой ход такой: король Е8-F8.
— Ферзь Н3-Е6, — объявил я и замер, затаил дыхание, ожидая, как он ответит, потому что зависел от этого исход партии, результативность всей моей сложной комбинации: с минимумом жертв к победе. И хотя видел я уже, что Герострат не особый умелец играть в шахматы, но все-таки сомневался, а не раскусит ли он меня в самый последний момент, не уйдет ли в глухую оборону, заставив тем меня жертвовать десятком фигур, чтобы ее прорвать.
— Ха, — восхитился Герострат. — Ха-ха. Ты что, мне второго слона просто так отдаешь? Это неосторожно с твоей стороны, Боря, очень неосторожно. Я его, конечно, ем: ферзь F4-D2.
Я с трудом подавил вздох облегчения. И тут же снова (становится привычкой) себя одернул: ты до Герострата еще не добрался; прошлый раз так же думал, что он не успеет. Но ведь успел!
— Хоть ты и разрядник у меня, Боренька, но ошибки, смотрю, и ты способен совершать. Подарил мне слона, ферзь — королева твоя — под угрозой. Где-то ты просчитался. Ну ладно, ты пока подумай над следующим своим ходом, осмысли свое шаткое положение, а я тем временем со слоном разберусь. Кто у нас тут по списку слон?..
Пряча радиотелефон, я заметил, что руки у меня мокрые от пота, и пальцы оставляют на гладкой поверхности влажные разводы. Это тоже становится привычкой.
Еще одна беседа с Геростратом, и смотри, Игл, он успел тебя: сбить меня с толку, напугать, обозлить, заставил понервничать, а в результате выяснить для себя что-нибудь толковое тебе снова не удалось. Всей и пользы, что следующий свой ход и на шахматной доске, и в игре «сыщики-разбойники» я знаю. Вот только нужно еще успеть этот ход сделать…
Глава тридцать четвертая
У подъезда дома Люды Ивантер я появился в 17.23.
Огляделся украдкой вокруг.
Обыкновенный день. Люди, спешащие с работы, автомобили. На углу мальчишка шумно с выдумкой торгует газетами. Ничего подозрительного. Одно меня беспокоило: самое время вернуться домой Людиным родителям, если таковые у нее имеются в числе живых и здоровых. В таком случае ситуация осложнится, чего не хотелось бы… Ладно, сориентируемся по обстановке. Импровизация все-таки — великая вещь, и ни разу меня еще не подводила.
Я поднялся на четвертый этаж, вдавил кнопку звонка.
В такие моменты непроизвольно цепенеешь: Люда Ивантер оставалась моей последней ниточкой к Герострату и от нее зависело успею я выйти на него прежде, чем он доберется до «слона», или не успею. Если и эта ниточка оборвется, тогда все — придется пойти на крайнюю меру.
Как там ее назвал Герострат: «рокировка»? Да, именно так. Придется пойти на поклон к любимому товарищу полковнику, который всегда поможет, всегда поддержит. Всегда подставит. И вот идти к нему мне совершенно не хотелось. Ни под каким видом. Только вот если в крайнем случае, когда все другие ниточки будут оборваны.
Я услышал сквозь дверь поступь легких ног, и оцепенение как ветром сдуло. Не все еще потеряно, Игл, не все еще потеряно!
То, что я увидел за открывшейся дверью, просто ошарашило меня. Люда Ивантер стояла в прихожей, босыми ногами на пушистом коврике, совершенно обнаженная, протягивая навстречу мне руки. А я в ответ обалдел, застыл, не зная, как тут поступить. Чего-чего, но подобного я ожидать определенно не мог.
— Иди же ко мне, — произнесла Люда тихо, но, как показалось, с едва сдерживаемой страстью. — Ну! Иди!
Я шагнул в квартиру, машинально прикрыл за собой дверь, а она, взяв меня за руку, повела дальше, в гостиную комнату, где я увидел огромную тахту, застеленную белоснежным накрахмаленным бельем, маленький столик с выставленными на нем шампанским и шоколадом, включенную стереосистему, в магнитофон которой Люда сразу же вставила кассету, вслед за чем воздух наполнила полузнакомая мелодия из репертуара «Пинк Флойд».
Люда двигалась по комнате мягко, грациозно, в движении поглаживая свое тело: бедра, живот, грудь.
Я же стоял, как болван, с открытым ртом. Наконец она, встряхнув копной распущенных рыжеватых волос, подступила ко мне, прижалась и начала аккуратно расстегивать куртку, одновременно увлекая меня в сторону тахты. И вот тут наши взгляды встретились; я все понял и, сильно толкнув ее, отшатнулся прочь.
Люда упала спиной на тахту.
— Иди же ко мне, звала она, — вытягиваясь на тахте, изгибаясь и лаская свое тело руками.
Я отступил еще на шаг.
Что происходит? Случай Юры Арутюнова с поправкой на женскую специфику?
— Я так хочу тебя! Иди…
Она раздвинула полусогнутые в коленях ноги, и пальчики левой ее руки заскользили там, между ног, поглаживая, возбуждая. Мне это живо напомнило дешевенький порнографический фильм, который довелось видеть в подпольном видеосалоне еще до призыва в армию.
— Я хочу, я очень хочу…
Все-таки Герострат обманул меня.
Совпадений не бывает. Три случая инициации скрытых программ у трех членов Своры в течении двух суток, и все — при моем появлении. Его рук дело. Больше некому. А значит, все-таки смерть моя ему чем-то выгодна. Правда, этот вот последний инцидент — курам на смех. Неужели наш гениальный стратег всерьез полагал, что я брошусь на Люду, как кобель, учуявший запах течки?
Тем более, что игрок я стал опытный: знаю теперь значение этого пустого и словно подернутого дымкой взгляда.
Я отступил еще на шаг и покачал головой, чтобы Люда видела. Голова прояснилась.
Вид Людмилы меня более не шокировал и не возбуждал. Теперь я испытывал к ней лишь жалость. Игрушка, марионетка, которой управляет лысый маньяк с амбициями египетского фараона. Передо мной стояла проблема: как прекратить действие программы. Хорошо, конечно, что она не кидается на меня с ножницами, как сделал это Юра Арутюнов, и у меня есть время подумать, попробовать различные варианты. Но и в таком состоянии от нее толку немного. Не устраивать же ей допрос под мастурбацию и непрерывный стон: «Хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя!».
Я раздумывал, что бы мне попытаться предпринять в первую очередь, когда Люда, заметив, что я не собираюсь внимать ее страстным призывам, вдруг села, выпрямившись, на тахте; рука ее юркнула под подушку, и мне в лицо уставился черный зрачок маленького револьвера.
Отчаяние обрушилось на меня всей массой. Теперь это было самое настоящее отчаяние, потому что ниточка утоньшалась, последняя ниточка обрывалась прямо на моих глазах с появлением на сцене черной хлопушки, дамского револьверчика. Соблазнение оказалось лишь прелюдией, основной задачей, как и с Арутюновым, было меня убить. И значит, снова мне придется драться, снова придется напрягать все силы, чтобы удержать машину смерти теперь уже в лице миловидной двадцатилетней девушки, которой я никогда не желал ничего плохого.
И после того, как я изуродую ее (а мне придется), после того, как переломаю ей руки и ноги, чтобы обездвижить — что мне останется? Сидеть над ней и пытаться хоть что-нибудь выведать у полумертвого тела, а потом обнаружить, что за все часы не приблизился к Герострату хотя бы на шаг?
Я видел, что Люда готова выстрелить, что палец ее нажимает на курок — пока еще мягко. Я знал, что какой бы ни был этот дамский револьвер, на таком расстоянии его вполне хватит, чтобы уложить меня на месте. Но отчаяние было настолько сильным и всеобъемлющим, что в какой-то момент я почувствовал, что безразлично мне попадет она или нет, сумею я уйти от пули или нет. И в общем-то, не хочу я, не желаю предпринимать хоть что-нибудь для своего спасения, и пусть она стреляет, а для меня все наконец-то кончится раз и навсегда.
Я был готов умереть, но умереть мне не дали, потому что знакомый голос за спиной громко произнес:
— ЛИТОПА НОТ!
И ожидаемого выстрела не последовало.
Пистолет выпал из рук Люды; глаза ее закрылись; она легла, вытянулась и задышала тихо, ровно, как спящая.
Медленно я обернулся:
— Почему вы здесь?
— Извините, Борис Анатольевич, если помешал. Но дверь была открыта, и я вот подумал: если гора не идет к Магомету, так пусть хоть Магомет придет к горе…
Передо мной стоял полковник Хватов.
Огляделся украдкой вокруг.
Обыкновенный день. Люди, спешащие с работы, автомобили. На углу мальчишка шумно с выдумкой торгует газетами. Ничего подозрительного. Одно меня беспокоило: самое время вернуться домой Людиным родителям, если таковые у нее имеются в числе живых и здоровых. В таком случае ситуация осложнится, чего не хотелось бы… Ладно, сориентируемся по обстановке. Импровизация все-таки — великая вещь, и ни разу меня еще не подводила.
Я поднялся на четвертый этаж, вдавил кнопку звонка.
В такие моменты непроизвольно цепенеешь: Люда Ивантер оставалась моей последней ниточкой к Герострату и от нее зависело успею я выйти на него прежде, чем он доберется до «слона», или не успею. Если и эта ниточка оборвется, тогда все — придется пойти на крайнюю меру.
Как там ее назвал Герострат: «рокировка»? Да, именно так. Придется пойти на поклон к любимому товарищу полковнику, который всегда поможет, всегда поддержит. Всегда подставит. И вот идти к нему мне совершенно не хотелось. Ни под каким видом. Только вот если в крайнем случае, когда все другие ниточки будут оборваны.
Я услышал сквозь дверь поступь легких ног, и оцепенение как ветром сдуло. Не все еще потеряно, Игл, не все еще потеряно!
То, что я увидел за открывшейся дверью, просто ошарашило меня. Люда Ивантер стояла в прихожей, босыми ногами на пушистом коврике, совершенно обнаженная, протягивая навстречу мне руки. А я в ответ обалдел, застыл, не зная, как тут поступить. Чего-чего, но подобного я ожидать определенно не мог.
— Иди же ко мне, — произнесла Люда тихо, но, как показалось, с едва сдерживаемой страстью. — Ну! Иди!
Я шагнул в квартиру, машинально прикрыл за собой дверь, а она, взяв меня за руку, повела дальше, в гостиную комнату, где я увидел огромную тахту, застеленную белоснежным накрахмаленным бельем, маленький столик с выставленными на нем шампанским и шоколадом, включенную стереосистему, в магнитофон которой Люда сразу же вставила кассету, вслед за чем воздух наполнила полузнакомая мелодия из репертуара «Пинк Флойд».
Люда двигалась по комнате мягко, грациозно, в движении поглаживая свое тело: бедра, живот, грудь.
Я же стоял, как болван, с открытым ртом. Наконец она, встряхнув копной распущенных рыжеватых волос, подступила ко мне, прижалась и начала аккуратно расстегивать куртку, одновременно увлекая меня в сторону тахты. И вот тут наши взгляды встретились; я все понял и, сильно толкнув ее, отшатнулся прочь.
Люда упала спиной на тахту.
— Иди же ко мне, звала она, — вытягиваясь на тахте, изгибаясь и лаская свое тело руками.
Я отступил еще на шаг.
Что происходит? Случай Юры Арутюнова с поправкой на женскую специфику?
— Я так хочу тебя! Иди…
Она раздвинула полусогнутые в коленях ноги, и пальчики левой ее руки заскользили там, между ног, поглаживая, возбуждая. Мне это живо напомнило дешевенький порнографический фильм, который довелось видеть в подпольном видеосалоне еще до призыва в армию.
— Я хочу, я очень хочу…
Все-таки Герострат обманул меня.
Совпадений не бывает. Три случая инициации скрытых программ у трех членов Своры в течении двух суток, и все — при моем появлении. Его рук дело. Больше некому. А значит, все-таки смерть моя ему чем-то выгодна. Правда, этот вот последний инцидент — курам на смех. Неужели наш гениальный стратег всерьез полагал, что я брошусь на Люду, как кобель, учуявший запах течки?
Тем более, что игрок я стал опытный: знаю теперь значение этого пустого и словно подернутого дымкой взгляда.
Я отступил еще на шаг и покачал головой, чтобы Люда видела. Голова прояснилась.
Вид Людмилы меня более не шокировал и не возбуждал. Теперь я испытывал к ней лишь жалость. Игрушка, марионетка, которой управляет лысый маньяк с амбициями египетского фараона. Передо мной стояла проблема: как прекратить действие программы. Хорошо, конечно, что она не кидается на меня с ножницами, как сделал это Юра Арутюнов, и у меня есть время подумать, попробовать различные варианты. Но и в таком состоянии от нее толку немного. Не устраивать же ей допрос под мастурбацию и непрерывный стон: «Хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя!».
Я раздумывал, что бы мне попытаться предпринять в первую очередь, когда Люда, заметив, что я не собираюсь внимать ее страстным призывам, вдруг села, выпрямившись, на тахте; рука ее юркнула под подушку, и мне в лицо уставился черный зрачок маленького револьвера.
Отчаяние обрушилось на меня всей массой. Теперь это было самое настоящее отчаяние, потому что ниточка утоньшалась, последняя ниточка обрывалась прямо на моих глазах с появлением на сцене черной хлопушки, дамского револьверчика. Соблазнение оказалось лишь прелюдией, основной задачей, как и с Арутюновым, было меня убить. И значит, снова мне придется драться, снова придется напрягать все силы, чтобы удержать машину смерти теперь уже в лице миловидной двадцатилетней девушки, которой я никогда не желал ничего плохого.
И после того, как я изуродую ее (а мне придется), после того, как переломаю ей руки и ноги, чтобы обездвижить — что мне останется? Сидеть над ней и пытаться хоть что-нибудь выведать у полумертвого тела, а потом обнаружить, что за все часы не приблизился к Герострату хотя бы на шаг?
Я видел, что Люда готова выстрелить, что палец ее нажимает на курок — пока еще мягко. Я знал, что какой бы ни был этот дамский револьвер, на таком расстоянии его вполне хватит, чтобы уложить меня на месте. Но отчаяние было настолько сильным и всеобъемлющим, что в какой-то момент я почувствовал, что безразлично мне попадет она или нет, сумею я уйти от пули или нет. И в общем-то, не хочу я, не желаю предпринимать хоть что-нибудь для своего спасения, и пусть она стреляет, а для меня все наконец-то кончится раз и навсегда.
Я был готов умереть, но умереть мне не дали, потому что знакомый голос за спиной громко произнес:
— ЛИТОПА НОТ!
И ожидаемого выстрела не последовало.
Пистолет выпал из рук Люды; глаза ее закрылись; она легла, вытянулась и задышала тихо, ровно, как спящая.
Медленно я обернулся:
— Почему вы здесь?
— Извините, Борис Анатольевич, если помешал. Но дверь была открыта, и я вот подумал: если гора не идет к Магомету, так пусть хоть Магомет придет к горе…
Передо мной стоял полковник Хватов.
Глава тридцать пятая
Его появление поразило меня — не побоюсь банальности — как гром среди ясного неба. А особую окраску этому появлению придал немедленный разворот моих чувств от бесконечного отчаяния к бесконечной надежде.
Я ловил воздух открытым ртом, чтобы хоть как-то прийти в себя. Да, такие повороты не для моей старой кобылки!
Хватов улыбнулся.
— Вижу, не ждали вы меня, Борис Анатольевич.
— Как вы узнали? — не очень внятно спросил я.
— Узнал, — ответил полковник.
Он шагнул в комнату, осматриваясь, походил, потом заглянул в соседнюю, приоткрыв дверь.
— Так-так, — пробормотал он, покачивая головой.
— Что там?
Я двинулся за полковником. Хватов вошел, присел над распластавшимся на полу телом, приподнял окровавленную скатерть, накрывавшую тело с головой.
Я понял. Кто-то из ее родителей…
И отвернулся.
Я не мог, не хотел больше этого видеть.
Еще одна жертва в длинном списке. Когда же мне дадут наконец поставить в нем последнюю точку?!
— Никогда нельзя предсказать, во что все это выльется, — словно оправдываясь, заметил он.
— Как вы узнали, что я здесь? — повторил я свой вопрос.
Хватов нашел стул, уселся и посмотрел на меня снизу вверх очень внимательным, очень серьезным взглядом.
— Первый пункт: смерть Скоблина и Кириченко. Второй пункт: я навестил Михаила. Третий пункт: выявление адресов членов пятерки Скоблина — чистая техника. Четвертый пункт: смерть Арутюнова. И вот пятый пункт: я здесь. Все очень просто, Борис Анатольевич. Может быть, я не слишком расторопно искал вас, но, как видно, успел все-таки вовремя.
Я вытер ладонью губы, кивнул в сторону Людмилы:
— Что вы с ней сделали?
— Я произнес пароль, приостанавливающий действие большинства программ Герострата. Это что-то вроде предохранителя. Как в любом электроприборе. При необходимости его всегда можно выдернуть, обесточить этим систему. Кстати, будь вы под действием программы, и вас бы этот пароль тоже остановил. Но вот вам везет, Борис Анатольевич. Пока вы действуете по своей воле. Это и видно… А Людмила теперь спит. И спать будет очень долго.
— Она проснется нормальной?
— Нет, к сожалению. Ее придется лечить.
— Откуда вы знаете пароль?
— А вы умело ведете допрос, Борис Анатольевич, очень умело.
— С вами научишься… Но вы не ответили.
— Мы занимаемся Геростратом уже полгода, — объяснил полковник, — кое-то удалось выяснить о его методах и возможностях. В частности, знание пароля-предохранителя.
— Что вам еще известно о деятельности Герострата?
На этот вопрос полковник ответил не сразу.
Достал знакомый мне портсигар, прикурил, поискал глазами пепельницу, не нашел и свернул ее себе из блокнотного листочка бумаги.
— Герострат попал в переплет, — сообщил он, затягиваясь. — Для того, чтобы вы поняли, мне придется открыть вам, Борис Анатольевич, государственную тайну. Но думаю, вы заслужили право знать…
Хватов помолчал, потеребил в задумчивости кончики усов, потом продолжил:
— Так вот, Борис Анатольевич, существует некий Центр. Этот Центр засекречен. Он занимается разработкой самых разнообразных направлений в создании психотронного оружия. Центр принадлежал военно-промышленному комплексу СССР, и руководство его отчитывалось непосредственно перед Министерством Обороны. Нынче же в результате всей этой неразберихи с разделом-переделом, в результате конверсии и демилитаризации, Центр как бы «потерялся». Он выпал из поля зрения структур, которые его до сей поры контролировали.
Вот только свято место пусто не бывает. Нашлись люди, сумели поддержать Центр, поддержать его разработки. Естественно, сделали они это не за красивые глаза или там из патриотических соображений. Сделали они это ради собственной единоличной выгоды, как делается сейчас все в нашей стране. А то, что Центр «потерян», их особенно устроило.
Так вот, Герострат вышел в свое время из стен этого самого Центра. Для чего он выпущен в свет — другой вопрос, на который я и сам пока не знаю ответа. Но он начал собирать Свору, получил партию специального оружия, создал, по сути, боевой отряд камикадзе, готовых по его приказу действовать, а затем умереть.
Возможно, он делал это в рамках некой программы, плана, задуманного его хозяевами, нынешними владельцами Центра. Что это за план, можно только догадываться. Но вполне ясно другое: Герострат НИКОГДА не собирался реализовывать его до конца. Он с самого начала знал истинную цену своим возможностям. И ему, что естественно, не нравилось идти на поводу у людей, которые его и за человека-то не считают. С самого начала он задумал побег, но до поры до времени прикидывался послушным болванчиком, который делает все так и только так, как ему скажут и укажут.
Когда Геростратом занялись мы, он понял, что это и есть тот шанс уйти из-под контроля. Он очень ловко, если ты помнишь, использовал нас для реализации своего собственного плана. Мы сыграли для него роль прикрытия, дымовой завесы, и он ушел, оставив и нас, и своих хозяев с носом. Точнее, он полагал, будто ушел, но очень скоро выяснилось, что уйти от них не так-то просто…
Хватов притушил в бумажной пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету.
— Вот здесь я вступаю в область догадок, — заявил он. — Вам, Борис Анатольевич, в связи с тем, что находились вы последние дни в самой гуще событий, должно быть виднее, что происходит. Но допущу, что не зная исходной предпосылки, вы все это время выступали в роли сильно близорукого человека, у которого кто-то отнял принадлежащие ему очки. Я своими предположениями попытаюсь вернуть вам зрение, а уж там вы сами разбирайтесь, где я прав, а где ошибаюсь.
Я согласно кивнул, внимательно слушая.
— Так вот, — продолжал Хватов, — он скрылся, но хозяева начали охоту. И Герострат очень скоро это почувствовал. Единственным выходом для него было столкнуть лбами своих хозяев с кем-нибудь еще. С каким-нибудь ведомством, равным хозяевам по мощи и напористости. И представьте, кандидат почти сразу отыскался.
Министерство Госбезопасности, или, если угодно, Федеральная Служба Контрразведки — всегда проявляло определенного рода интерес к разработкам психотронного оружия. Не исключено, они вступили в эту игру даже раньше, чем, скажем, наше ведомство. И с самого начала они повели себя жестко, с уверенностью профессионалов, и лучшей кандидатуры для противостояния хозяевам Герострат не мог и желать. Я думаю, у него даже получилось реализовать свою задумку. И проделал он это с вашей помощью, Борис Анатольевич! Не знаю точно, каким способом, но с вашей.
Я снова кивнул.
Теперь мне многое стало ясным: предложение сыграть в шахматы и сама бредовая партия (Герострат прямо указал на меня: смотрите, вот человек, который многое знает; вот человек, с которым я постоянно на связи; вот человек — ниточка ко мне!); Топтуны (в ФСК понимали, что не все так просто, но другой зацепки, кроме меня, у них не было); и «третья-четвертая» сила (это конечно же, хозяева Герострата из ВПК, решившиеся все-таки вступить в борьбу с самим Комитетом за право исключительного обладания психотронным, АБСОЛЮТНЫМ, оружием).
Я метался, как угорелый, сходил с ума, а, оказывается, служил лишь приманкой, на которую должны были клюнуть сразу две рыбешки. И значит, снова, как полгода назад, меня использовали, использовали мои чувства, особенности моего характера и мое неумение доверять интуиции.
Полюсы сменились, а методы все те же.
Впрочем, я не собирался подробно рассказывать Хватову всю историю моих злоключений и на его паузу ожидания лаконично бросил:
— У Герострата — моя девушка.
И полковнику этого оказалось достаточно.
— Ясно, — сказал он. — Я вам сочувствую, Борис Анатольевич. Тяжело пришлось?
— Все, что вы мне рассказали, — быстро вставил я, — без сомнения, интересно. И познавательно. Я бы с удовольствием вас еще послушал, но меня поставили в трудное положение. Я должен разыскать Герострата до полуночи, не позже. Вы в состоянии мне помочь?
— Я, — Хватов сделал особое ударение на местоимении, — не смогу вам помочь.
Я едва не взорвался.
Я приготовился заорать на него, затопать ногами, вцепиться пальцами в отвороты его пиджака, но полковник сделал рукой предостерегающий жест и сказал так:
— Вот послушайте меня, Борис Анатольевич. Это правда, я не могу помочь вам ДЕЙСТВИЕМ. Поймите правильно, я уже немолод; у меня есть семья, двое детей. Служебное положение, наконец. Всем этим я не могу и не имею права рисковать. Но зато в моих возможностях помочь вам советом, указать верное направление. А вот дальше действуйте сами. Как подскажет ваш немалый, тут трудно переоценить, опыт в этих делах.
Я перевел дух.
— Ну?
— Герострат упорно добивался свободы и не учел, да и не мог учесть, одну маленькую деталь своей биографии, о которой, кстати, он ничего не знает, а ему никто не расскажет.
Еще в Центре, где он проходил подготовку, где из него делали превосходное оружие, Герострату в подсознание наряду с другими потаенными программами, был установлен модуль необычайной силы. Модуль контроля. Избавиться от него он не сумеет: модуль напрямую завязан на нормальное функционирование центральной нервной системы. Он служит роль поводка; благодаря ему хозяева Герострата всегда знают о местонахождении своего подчиненного.
— Каким образом?
— А очень просто. Каждый вечер в девять ноль-ноль Герострат набирает один и тот же телефонный номер, звонит, называет свой текущий адрес, получает инструкции в виде ключевых словосочетаний, но об этом, конечно же, ничего потом не помнит. Просто. И надежно.
Вот Герострат удрал от нас и думал, что таким образом обставил заодно и хозяев, избавился от контроля. А когда они снова замаячили на горизонте, решил, что где-то прокололся, и следует поступить более хитроумно. На самом же деле он никогда свободным не был. Все время они держали его на поводке. Он — марионетка, Борис Анатольевич. Даже в большей степени, чем вся его Свора.
Это да-а! — подумал я ошеломленно. Сумасшедший узелок. Как будет, если перефразировать Дюренмата: о контроле контролирующих за контролерами?
— Тут очень все запутано, но мне известно кое-что еще, — говорил Хватов. — Информация эта и должна будет помочь вам, Борис Анатольевич, реализовать свое намерение.
— Какая именно? — спросил я жадно.
— Фактически у Герострата трое хозяев. Это те самые трое, что в свое время сумели по достоинству оценить разработки Центра, сумели оценить мощь, которую он способен предоставить человеку, им располагающему. Все трое — высшие офицеры. Не ниже генерала-лейтенанта. Один из них, кажется, сейчас в отставке, остальные продолжают «крепить и множить рубежи», но не это суть. Я назову вам сейчас, Борис Анатольевич, фамилию человека, которому Герострат звонит на государственную дачу раз в сутки ровно в 21.00 по московскому времени и в сомнамбулическом состоянии докладывает о месте своего нахождения. Его зовут Проскурин. Генерал-полковник Проскурин. Его дача расположена под Зеленогорском… Но предупреждаю: там высокий забор и охрана — пятеро прапорщиков сверхсрочной службы и сколько-то рядовых. При автоматах. К тому же, адъютанты. В одиночку будет справиться нелегко.
— Это не проблема, — заявил я, посматривая на часы.
— Время у вас еще есть, не рвитесь, — Хватов поднялся и протянул мне руку. — Хочу пожелать вам удачи, Борис Анатольевич.
Я ответил на рукопожатие:
— Хочу пожелать того же: удача и вам скоро понадобится, Игорь Павлович.
Он горько усмехнулся:
— Спасибо. Но надеюсь, что не понадобится…
Я ловил воздух открытым ртом, чтобы хоть как-то прийти в себя. Да, такие повороты не для моей старой кобылки!
Хватов улыбнулся.
— Вижу, не ждали вы меня, Борис Анатольевич.
— Как вы узнали? — не очень внятно спросил я.
— Узнал, — ответил полковник.
Он шагнул в комнату, осматриваясь, походил, потом заглянул в соседнюю, приоткрыв дверь.
— Так-так, — пробормотал он, покачивая головой.
— Что там?
Я двинулся за полковником. Хватов вошел, присел над распластавшимся на полу телом, приподнял окровавленную скатерть, накрывавшую тело с головой.
Я понял. Кто-то из ее родителей…
И отвернулся.
Я не мог, не хотел больше этого видеть.
Еще одна жертва в длинном списке. Когда же мне дадут наконец поставить в нем последнюю точку?!
* * *
Все еще покачивая головой, с удрученным видом Хватов вернулся в гостиную.— Никогда нельзя предсказать, во что все это выльется, — словно оправдываясь, заметил он.
— Как вы узнали, что я здесь? — повторил я свой вопрос.
Хватов нашел стул, уселся и посмотрел на меня снизу вверх очень внимательным, очень серьезным взглядом.
— Первый пункт: смерть Скоблина и Кириченко. Второй пункт: я навестил Михаила. Третий пункт: выявление адресов членов пятерки Скоблина — чистая техника. Четвертый пункт: смерть Арутюнова. И вот пятый пункт: я здесь. Все очень просто, Борис Анатольевич. Может быть, я не слишком расторопно искал вас, но, как видно, успел все-таки вовремя.
Я вытер ладонью губы, кивнул в сторону Людмилы:
— Что вы с ней сделали?
— Я произнес пароль, приостанавливающий действие большинства программ Герострата. Это что-то вроде предохранителя. Как в любом электроприборе. При необходимости его всегда можно выдернуть, обесточить этим систему. Кстати, будь вы под действием программы, и вас бы этот пароль тоже остановил. Но вот вам везет, Борис Анатольевич. Пока вы действуете по своей воле. Это и видно… А Людмила теперь спит. И спать будет очень долго.
— Она проснется нормальной?
— Нет, к сожалению. Ее придется лечить.
— Откуда вы знаете пароль?
— А вы умело ведете допрос, Борис Анатольевич, очень умело.
— С вами научишься… Но вы не ответили.
— Мы занимаемся Геростратом уже полгода, — объяснил полковник, — кое-то удалось выяснить о его методах и возможностях. В частности, знание пароля-предохранителя.
— Что вам еще известно о деятельности Герострата?
На этот вопрос полковник ответил не сразу.
Достал знакомый мне портсигар, прикурил, поискал глазами пепельницу, не нашел и свернул ее себе из блокнотного листочка бумаги.
— Герострат попал в переплет, — сообщил он, затягиваясь. — Для того, чтобы вы поняли, мне придется открыть вам, Борис Анатольевич, государственную тайну. Но думаю, вы заслужили право знать…
Хватов помолчал, потеребил в задумчивости кончики усов, потом продолжил:
— Так вот, Борис Анатольевич, существует некий Центр. Этот Центр засекречен. Он занимается разработкой самых разнообразных направлений в создании психотронного оружия. Центр принадлежал военно-промышленному комплексу СССР, и руководство его отчитывалось непосредственно перед Министерством Обороны. Нынче же в результате всей этой неразберихи с разделом-переделом, в результате конверсии и демилитаризации, Центр как бы «потерялся». Он выпал из поля зрения структур, которые его до сей поры контролировали.
Вот только свято место пусто не бывает. Нашлись люди, сумели поддержать Центр, поддержать его разработки. Естественно, сделали они это не за красивые глаза или там из патриотических соображений. Сделали они это ради собственной единоличной выгоды, как делается сейчас все в нашей стране. А то, что Центр «потерян», их особенно устроило.
Так вот, Герострат вышел в свое время из стен этого самого Центра. Для чего он выпущен в свет — другой вопрос, на который я и сам пока не знаю ответа. Но он начал собирать Свору, получил партию специального оружия, создал, по сути, боевой отряд камикадзе, готовых по его приказу действовать, а затем умереть.
Возможно, он делал это в рамках некой программы, плана, задуманного его хозяевами, нынешними владельцами Центра. Что это за план, можно только догадываться. Но вполне ясно другое: Герострат НИКОГДА не собирался реализовывать его до конца. Он с самого начала знал истинную цену своим возможностям. И ему, что естественно, не нравилось идти на поводу у людей, которые его и за человека-то не считают. С самого начала он задумал побег, но до поры до времени прикидывался послушным болванчиком, который делает все так и только так, как ему скажут и укажут.
Когда Геростратом занялись мы, он понял, что это и есть тот шанс уйти из-под контроля. Он очень ловко, если ты помнишь, использовал нас для реализации своего собственного плана. Мы сыграли для него роль прикрытия, дымовой завесы, и он ушел, оставив и нас, и своих хозяев с носом. Точнее, он полагал, будто ушел, но очень скоро выяснилось, что уйти от них не так-то просто…
Хватов притушил в бумажной пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету.
— Вот здесь я вступаю в область догадок, — заявил он. — Вам, Борис Анатольевич, в связи с тем, что находились вы последние дни в самой гуще событий, должно быть виднее, что происходит. Но допущу, что не зная исходной предпосылки, вы все это время выступали в роли сильно близорукого человека, у которого кто-то отнял принадлежащие ему очки. Я своими предположениями попытаюсь вернуть вам зрение, а уж там вы сами разбирайтесь, где я прав, а где ошибаюсь.
Я согласно кивнул, внимательно слушая.
— Так вот, — продолжал Хватов, — он скрылся, но хозяева начали охоту. И Герострат очень скоро это почувствовал. Единственным выходом для него было столкнуть лбами своих хозяев с кем-нибудь еще. С каким-нибудь ведомством, равным хозяевам по мощи и напористости. И представьте, кандидат почти сразу отыскался.
Министерство Госбезопасности, или, если угодно, Федеральная Служба Контрразведки — всегда проявляло определенного рода интерес к разработкам психотронного оружия. Не исключено, они вступили в эту игру даже раньше, чем, скажем, наше ведомство. И с самого начала они повели себя жестко, с уверенностью профессионалов, и лучшей кандидатуры для противостояния хозяевам Герострат не мог и желать. Я думаю, у него даже получилось реализовать свою задумку. И проделал он это с вашей помощью, Борис Анатольевич! Не знаю точно, каким способом, но с вашей.
Я снова кивнул.
Теперь мне многое стало ясным: предложение сыграть в шахматы и сама бредовая партия (Герострат прямо указал на меня: смотрите, вот человек, который многое знает; вот человек, с которым я постоянно на связи; вот человек — ниточка ко мне!); Топтуны (в ФСК понимали, что не все так просто, но другой зацепки, кроме меня, у них не было); и «третья-четвертая» сила (это конечно же, хозяева Герострата из ВПК, решившиеся все-таки вступить в борьбу с самим Комитетом за право исключительного обладания психотронным, АБСОЛЮТНЫМ, оружием).
Я метался, как угорелый, сходил с ума, а, оказывается, служил лишь приманкой, на которую должны были клюнуть сразу две рыбешки. И значит, снова, как полгода назад, меня использовали, использовали мои чувства, особенности моего характера и мое неумение доверять интуиции.
Полюсы сменились, а методы все те же.
Впрочем, я не собирался подробно рассказывать Хватову всю историю моих злоключений и на его паузу ожидания лаконично бросил:
— У Герострата — моя девушка.
И полковнику этого оказалось достаточно.
— Ясно, — сказал он. — Я вам сочувствую, Борис Анатольевич. Тяжело пришлось?
— Все, что вы мне рассказали, — быстро вставил я, — без сомнения, интересно. И познавательно. Я бы с удовольствием вас еще послушал, но меня поставили в трудное положение. Я должен разыскать Герострата до полуночи, не позже. Вы в состоянии мне помочь?
— Я, — Хватов сделал особое ударение на местоимении, — не смогу вам помочь.
Я едва не взорвался.
Я приготовился заорать на него, затопать ногами, вцепиться пальцами в отвороты его пиджака, но полковник сделал рукой предостерегающий жест и сказал так:
— Вот послушайте меня, Борис Анатольевич. Это правда, я не могу помочь вам ДЕЙСТВИЕМ. Поймите правильно, я уже немолод; у меня есть семья, двое детей. Служебное положение, наконец. Всем этим я не могу и не имею права рисковать. Но зато в моих возможностях помочь вам советом, указать верное направление. А вот дальше действуйте сами. Как подскажет ваш немалый, тут трудно переоценить, опыт в этих делах.
Я перевел дух.
— Ну?
— Герострат упорно добивался свободы и не учел, да и не мог учесть, одну маленькую деталь своей биографии, о которой, кстати, он ничего не знает, а ему никто не расскажет.
Еще в Центре, где он проходил подготовку, где из него делали превосходное оружие, Герострату в подсознание наряду с другими потаенными программами, был установлен модуль необычайной силы. Модуль контроля. Избавиться от него он не сумеет: модуль напрямую завязан на нормальное функционирование центральной нервной системы. Он служит роль поводка; благодаря ему хозяева Герострата всегда знают о местонахождении своего подчиненного.
— Каким образом?
— А очень просто. Каждый вечер в девять ноль-ноль Герострат набирает один и тот же телефонный номер, звонит, называет свой текущий адрес, получает инструкции в виде ключевых словосочетаний, но об этом, конечно же, ничего потом не помнит. Просто. И надежно.
Вот Герострат удрал от нас и думал, что таким образом обставил заодно и хозяев, избавился от контроля. А когда они снова замаячили на горизонте, решил, что где-то прокололся, и следует поступить более хитроумно. На самом же деле он никогда свободным не был. Все время они держали его на поводке. Он — марионетка, Борис Анатольевич. Даже в большей степени, чем вся его Свора.
Это да-а! — подумал я ошеломленно. Сумасшедший узелок. Как будет, если перефразировать Дюренмата: о контроле контролирующих за контролерами?
— Тут очень все запутано, но мне известно кое-что еще, — говорил Хватов. — Информация эта и должна будет помочь вам, Борис Анатольевич, реализовать свое намерение.
— Какая именно? — спросил я жадно.
— Фактически у Герострата трое хозяев. Это те самые трое, что в свое время сумели по достоинству оценить разработки Центра, сумели оценить мощь, которую он способен предоставить человеку, им располагающему. Все трое — высшие офицеры. Не ниже генерала-лейтенанта. Один из них, кажется, сейчас в отставке, остальные продолжают «крепить и множить рубежи», но не это суть. Я назову вам сейчас, Борис Анатольевич, фамилию человека, которому Герострат звонит на государственную дачу раз в сутки ровно в 21.00 по московскому времени и в сомнамбулическом состоянии докладывает о месте своего нахождения. Его зовут Проскурин. Генерал-полковник Проскурин. Его дача расположена под Зеленогорском… Но предупреждаю: там высокий забор и охрана — пятеро прапорщиков сверхсрочной службы и сколько-то рядовых. При автоматах. К тому же, адъютанты. В одиночку будет справиться нелегко.
— Это не проблема, — заявил я, посматривая на часы.
— Время у вас еще есть, не рвитесь, — Хватов поднялся и протянул мне руку. — Хочу пожелать вам удачи, Борис Анатольевич.
Я ответил на рукопожатие:
— Хочу пожелать того же: удача и вам скоро понадобится, Игорь Павлович.
Он горько усмехнулся:
— Спасибо. Но надеюсь, что не понадобится…
Глава тридцать шестая
Дачу генерала Проскурина я разыскал быстро.
В запасе у меня было чуть более получаса — вполне достаточный срок, чтобы успеть провести самую тщательную рекогносцировку.
Забежав домой перед отправкой в Зеленогорск, я соответствующим образом экипировался: сменил джинсы и куртку на спортивный костюм, ботинки — на кроссовки, отыскал свои кожаные перчатки и отцовский морской бинокль. Мама наблюдала за моими приготовлениями с немым вопросом.
— Есть маленькое дело, — объяснил я ей. — Много времени не займет. Я потом тебе все расскажу.
— Тебе звонили, спрашивали, — сказала она.
Я остановился:
— Кто?
— Не представились.
— А когда?
— Да днем, часа в три.
Так, это или из милиции по поводу Гуздева, но тогда почему они не представились? Или генерал Проскурин меня решил прощупать. Вспомнил наконец, что еще одна пешка участвует в игре. Но тогда вы опоздали, товарищ генерал. И вы опоздали, и Герострат ваш опоздал.
Не успеете вы ничего теперь сделать. И плевать мне на ваши звонки, потому что НЕ УСПЕЕТЕ. Теперь вам остается только ждать, вот и ждите. Я иду, Борис Орлов!
— Ну если действительно буду нужен, позвонят еще, — сказал я маме.
Она кивнула, но по глазам ее я понял: она чувствует, что я недоговариваю, что легкомысленность моя показная, рассчитанная на нее. Но успокоить маму я сейчас не мог: рассказать полуправду матери еще хуже, чем соврать или не рассказать ничего вовсе.
В запасе у меня было чуть более получаса — вполне достаточный срок, чтобы успеть провести самую тщательную рекогносцировку.
Забежав домой перед отправкой в Зеленогорск, я соответствующим образом экипировался: сменил джинсы и куртку на спортивный костюм, ботинки — на кроссовки, отыскал свои кожаные перчатки и отцовский морской бинокль. Мама наблюдала за моими приготовлениями с немым вопросом.
— Есть маленькое дело, — объяснил я ей. — Много времени не займет. Я потом тебе все расскажу.
— Тебе звонили, спрашивали, — сказала она.
Я остановился:
— Кто?
— Не представились.
— А когда?
— Да днем, часа в три.
Так, это или из милиции по поводу Гуздева, но тогда почему они не представились? Или генерал Проскурин меня решил прощупать. Вспомнил наконец, что еще одна пешка участвует в игре. Но тогда вы опоздали, товарищ генерал. И вы опоздали, и Герострат ваш опоздал.
Не успеете вы ничего теперь сделать. И плевать мне на ваши звонки, потому что НЕ УСПЕЕТЕ. Теперь вам остается только ждать, вот и ждите. Я иду, Борис Орлов!
— Ну если действительно буду нужен, позвонят еще, — сказал я маме.
Она кивнула, но по глазам ее я понял: она чувствует, что я недоговариваю, что легкомысленность моя показная, рассчитанная на нее. Но успокоить маму я сейчас не мог: рассказать полуправду матери еще хуже, чем соврать или не рассказать ничего вовсе.