Петецкий Богдан. Операция 'Вечность'

   Я вздохнул.
   - Все дело в том, что вы напрасно взяли меня в Комплекс. Сидел бы я сейчас на Аляске, подогревал огурчики и мечтал о том, чтобы они росли целую вечность. Ваша работенка...
   Он не улыбнулся. Словно до него не дошел смысл сказанного.
   - Ты ведешь нечестную игру, - начал он, не спуская с меня глаз. - Ставишь высоко, но расплачиваться велишь другим.
   - Это я уже слышал.
   Он утвердительно кивнул.
   - Существует закон, - сказал он, - который гласит, что человек не может находиться одновременно в двух или более местах. Слышал?
   - Старая история, - пожал я плечами. - Еще тех времен, когда никому и не снились вавш... генофоры. Закон придумали такие, как я, опасаясь, что один-единственный Грениан сможет заменить их на любой силосорезке, не говоря уж об институтах...
   - Блефуешь, Дан, - твердо бросил он. - Не люблю.
   - Даже если блефую, то не без повода. Вы не хуже меня знаете, что запрет на "раздвоение" установили, когда люди еще не умели как следует управляться с временной связью, применением информационной техники в процессах мышления и фантоматикой. С тех пор мы шагнули вперед. И шаг этот был не больше не меньше, как из небытия в вечность. Так о чем же мы говорим, профессор? Сегодня ведь никто не появляется в обществе себе подобных, прикидываясь собственным оригиналом. И не проводит совещаний в разных местах с шестью партнерами одновременно. Так было, вернее, могло быть до того, как вы купили себе бессмертие. А теперь это предыстория. Только сумасшедший мог бы действовать на несколько фронтов, имея в своем распоряжении время... я все никак не освоюсь с терминологией.
   Он пропустил мое замечание мимо ушей, вздохнул и потер пальцами лоб. Потом выпрямился. Брови сошлись у него к переносице.
   - И все-таки, - как бы с трудом выдавил он, - закон остался. Суди сам, потерял ли он актуальность... Даже если первоначально у него была другая цель. А ты, - продолжал он, - нарушил этот закон. И давай не будем играть в слова.
   - Повесьте меня, - проворчал я. - Я бы не стал церемониться.
   И тут меня осенило.
   - Да ведь вы же не можете! Ведь в резерве всегда есть та коробочка. Правда, ее можно замуровать в склепе, как раньше поступали с вдовами владык. Но этого вы не сделаете. Человек - шелуха! А вот генофоры! Ого-го! Святая штука. Табу.
   Его глаза ожили.
   - Кстати, - сказал он совершенно другим тоном. - Тебя исследовали?
   Понадобилось некоторое время, чтобы до меня дошло.
   - Да.
   - Ну и как? Не думай, что я лезу не в свои дела, - быстро добавил он. - Ты был очень близко от эпицентра. Аннигиляция в пустоте... Нам редко приходится иметь с нею дело.
   Он смотрел на меня с любопытством, словно эта проблема поглотила его без остатка. Я пожал плечами.
   - Не знаю. Они канителились со мной полдня. Совсем так, как в Центре перед стартом.
   - И что?
   - Ничего. Я бессмертен, - криво усмехнулся я. - И даже не спятил. Впрочем, в последнем они, кажется, не были уверены...
   - Не удивительно, - мягко заметил Грениан.
   - Во всяком случае, они обрадовали меня, сказав, что через несколько дней мы встретимся опять. Не знаю, куда мне деваться на это время. Игра окончена?
   Он ответил не сразу.
   - Да, - наконец произнес Грениан. - Что собираешься делать теперь?
   Я открыл рот, чтобы ответить и вдруг почувствовал, что мне не хватает слов.
   - Не знаю, - прошептал я неожиданно для самого себя. Странное ощущение. Я вынужден был говорить, потому что перестал думать. Я знал одно: мне нужен звук собственного голоса. - Не знаю. Когда останусь один...
   - Кончай с этим, - прервал он. - Я хотел только, чтобы ты перестал паясничать. Это не пойдет на пользу ни тебе, ни нам. И незачем ставить свое решение в зависимость от поступков других.
   Он задумался, глянул в иллюминатор и улыбнулся, словно увидел что-то. Но не в иллюминаторе. Далеко за ним. В пространстве.
   - А что касается работы, - снова заговорил он, - то ты останешься в Комплексе. Не исключено, что у тебя прибавится занятий... вне Земли, - он осекся, отвел глаза и продолжал: - Может, это лучше, а может, нет. Остается вопрос: захочешь ли ты и дальше протестовать против... вечности таким же образом, каким проделал это перед отлетом с Земли? И прежде всего, что ты собираешься делать с собой?
   Я долго молчал. Когда наконец смог ответить, мой голос звучал, как обычно. И была в нем уверенность, источник которой находился вне меня.
   - Не знаю. Да и какое это имеет значение. Если не я, так вы что-нибудь для меня придумаете. В принципе мне все равно.
   Он покачал головой и убежденно сказал:
   - Ты прекрасно знаешь, что никто за тебя ничего не придумает... В любом случае у меня к тебе просьба. Когда что-нибудь решишь, приди ко мне. Неважно, что ты скажешь. Правду или нет. Можешь вообще ничего не говорить. Я хочу только взглянуть на тебя... когда ты решишь. Скажем, - он опять улыбнулся, - приглашаю тебя на реванш...
   Я кивнул. Не хотел его обманывать. Не хотел многого из того, что случилось.
   Я постоял еще немного и молча направился к выходу. Приоткрыв дверь, неожиданно услышал собственный голос.
   - А что делать?
   Я ждал долго. Его лицо потемнело. Он прикрыл глаза и беспомощно пожал плечами.
   - Не знаю... Не знаю...
   Игра окончена. Я понял это еще минуту назад, у двери, когда услышал звук собственного голоса здесь. Единственное, что я мог сделать, это перестать на него смотреть. И уйти.
   Полдень. В желтом сумраке едва просматриваются обломки скал. Из гладкой слежавшейся пыли торчат острые ребра камней. Отсюда, с Бруно, Солнце уже не кажется звездой. Его свет едва сочится. Плотный и густой, он со всех сторон охватывает скалы и постройки. Этот мир с момента своего зарождения не знал настоящей тени.
   Я оторвался от окна и окинул взглядом кабину. Собственно, не кабину даже, а что-то вроде застекленной террасы. Отсюда открывался вид на могучие сооружения ретранслятора, размещенного в неглубоком кратере, на пылевую пустыню и каменные иглы, вызывающие в памяти позднюю готику. Астероид, зернышко, затерявшееся в мире больших планет, обращался вокруг оси не быстрее, чем одна из них. Как раз с такой скоростью, чтобы человек мог чувствовать себя здесь как дома. Хотя бы в этом. И чтобы мог ежедневно приходить сюда, на террасу, поглядеть сквозь стеклянную стену на Землю.
   Я взглянул на часы. Одиннадцать. Через полчаса надо быть в диагностическом кабинете. Обо мне не забыли. А может, решили дать мне эти три недели на то, чтобы я познал истину о себе самом. Или чтобы они сумели извлечь эту истину из меня.
   Я пришел сюда без определенной цели. Не в поисках уединения. На станции его было предостаточно. Монтажники улетели десять дней назад, а те, что остались, ни на шаг не отходили от экранов. Системы памяти компьютеров принимали с Земли кучу препарированной применительно к обстоятельствам информации о людях. У меня не было ни малейшего желания слушать. Впрочем, никто мне и не предлагал. Я свое сделал. Никто не замечал моего присутствия, за исключением, быть может, Грениана, которой, кстати, после того памятного "не знаю" не удостоил меня ни словом.
   За спиной послышались шаги. Как будто кто-то подкрался на цыпочках, остановился и теперь не знал, что делать дальше.
   Я переждал немного и обернулся. Кира. Разумеется, Кира. Можно было догадаться. Вот уже несколько дней я встречал ее постоянно в самых неожиданных местах. Она отводила глаза и улыбалась, точно вспоминала о чемто приятном, но не имеющем никакого отношения ко мне. Только однажды, кажется, в первый день, я видел ее в рабочем халате. Остальное время она неизменно появлялась в обтягивающих бедра расклешенных брюках цвета первой весенней травы и в таком же болеро, схваченном на груди пряжкой размером с дыню. Точнее, с ломтик дыни, разрезанной в самом широком месте. Если добавить к этому фигуру манекенщицы, длинные тонкие пальцы и лицо куклы из тех, которых девушки оставляют себе на всю жизнь, то становилось ясно, что она могла быть соответствующим человеком на соответствующем месте. Если, конечно, это место находится отсюда на таком же расстоянии, как астероид от Бульвара заходящего Солнца. Она успела сообщить мне, что работает ассистенткой у Норина, изучала математику, специализировалась на фотометрии, не любит концентратов и обожает собственное общество. Последнее представлялось мне несколько сомнительным.
   - Единственное, что ты можешь здесь увидеть в ближайшие пять секунд, - проворчал я, - это меня. За то, что случится позже, не отвечаю, - добавил я и направился к двери.
   На полпути меня остановил ее голос:
   - Ты меня не любишь? - спросила она холодным, деловым тоном, каким обычно справляются о погоде. Меня это озадачило. Я внимательно посмотрел на нее:
   - А ты как думала? Трудно любить человека, которого не знаешь. Потом-то может быть всякое. Но ты не бойся. Тебе сие не грозит...
   Она покачала головой. У нее были черные как ночь волосы. В свете здешнего дня они отливали рыжиной, делали более худощавым округлое лицо, струились на плечи и изгибались там наподобие утолщенного басового ключа. Отличная девушка. Приятно подумать, что она не умрет и до конца света будет также вот глядеть на какого-нибудь подобного себе бессмертного. Я поймал себя на том, что подумал, женат ли Норин. Мое лицо расплылось в улыбке.
   Она тоже улыбнулась.
   - Ты меня не любишь, - повторила она уже утвердительно, повернулась и сделала несколько шагов к каменной стене. Потом остановилась и взглянула на меня. Я увидел ее глаза, голубые, с искорками старого золота.
   Я не ответил. Мне вдруг почудилось, что вокруг что-то изменилось. Кто сказал, что мне необходимо что-нибудь с собой делать? Грениан? Или, может, Норин?
   - Я тебе нравлюсь? - спросил я совсем тихо. Она вздрогнула, потом резко покачала головой.
   - Не сейчас, - в уголках ее глаз обозначились морщинки.
   При случае надо будет спросить, сколько ей лет. Вероятно, не больше двадцати двух-двадцати трех. Для куколки - глубокая старость. Для девушки...
   - Не сейчас, - повторила она уже другим тоном, наклонила голову и вытянула губы трубочкой, словно собиралась свистнуть. Я почувствовал, как у меня немеют кончики пальцев.
   - А напрасно, - проворчал я. - Тебе не следовало бы насиловать себя. Человек должен заниматься своим делом, хочет он того или нет. Норин многое понимает, но не очень-то рассчитывай на его понятливость. Если подкачаешь, он тебе не простит.
   Несколько секунд она стояла неподвижно. Наконец до нее дошел смысл моих слов. Губы ее дрогнули, и она сорвалась с места, словно хотела перепрыгнуть через меня. Я отступил на шаг и успел придержать ее за плечо.
   - Мы достаточно далеко от Земли, - заметил я. - Пора забыть о театре. Скажи им, пусть подыщут кого-нибудь более подходящего. На их век чокнутых фотоников хватит. А второй такой девушки они могут и не найти. Что до меня, то, думается, игра не стоит свеч. Можешь заверить их, что я буду вести себя пристойно. Пусть не паникуют. И не спешат. Мне совестно за них. Такие девушки, как ты, должны прогуливаться по пляжам, раздавать отдыхающим минеральную воду или выращивать розы, а не выполнять роль наживки у разных там Норинов. Передай им. И не забудь добавить, что это мои слова, а то они чего доброго разобидятся на тебя. И вот еще что, - закончил я. - Не люблю брюнеток. Запомни это на тот случай, если я еще когда-нибудь перестану тебе нравиться...
   - Пусти, - сказала она спокойно, скосив глаза на свое плечо.
   - Это уже лучше, - засмеялся я. - Изволь...
   Я отпустил ее и шутовским жестом указал на дверь. Она не пошевелилась. Выдержала так минуту, может, полторы. Наконец глубоко вздохнула и, не глядя на меня, произнесла, как бы обращаясь к самой себе:
   - Жаль. А я, например, люблю таких, как ты. Во всяком случае, так мне казалось. Я слышала, что... - голос перестал ее слушаться, - что... у тебя были неприятности. Я слышала... - она замолчала. Закусила губу. Сплела перед собой руки и подняла их, будто собиралась поймать мяч. Неожиданно рванулась к выходу. Я раскрыл рот, намереваясь сказать что-то, но резкий звук захлопнувшейся двери остановил меня. Думаю, толстой пластиковой плите, из которой была сделана дверь, не доводилось испытывать подобного обращения.
   Я бездумно постоял еще несколько минут, потом услышал собственный голос: "Кира". Это имя не вызвало во мне никакого отзвука. И все-таки я улыбнулся. Недурственно придумали! Девушка в роли... Некогда это имело свое название. Я решил спросить о ней Норина. Мимоходом, когда беседа зайдет, например, о погоде. Либо об эмоциональном отношении людей к вечности.
   8 На станции была установлена диагностическая аппаратура новейшей модели. На этот раз вместо проволочного кокона мне на голову натянули тонкую белую сеточку. Один электрод сунули в левую руку, второй укрепили на шее.
   Техники работали вдвоем. Я растроганно подумал об измочаленном работяге в Центре. Впрочем, у него-то самое худшее было позади. Так, наверно, чувствует себя директор санатория по окончании сезона. Текущие пополнения записей. Славно. По мне, так даже чересчур.
   Разумеется, я знал, что меня ждет. Каллен не забыл сказать об этом чуть ли не сразу после посадки. С улыбочкой. "Мы не имеем права рисковать. Ты слишком много знаешь". Они не могли смириться с мыслью, что, принимая ванну, я возьму да и отдам концы. Правда, там, внизу, у них припасена пробирочка, но в ней недостает последних месяцев. Думается, эти месяцы были не без значения.
   Они решили сделать запись здесь. Как только я вернусь. И добились своего. Подкинули с Земли шикарный аппаратик, из которого я мог в любой момент вновь вылезти на свет божий. А теперь "актуализовали" запись.
   Я спросил техников, как бы они поступили, если бы моя игра с пантоматом несколько затянулась или, наоборот, закончилась раньше времени либо корабль, которому они доверили столь бесценный груз, напоролся бы, скажем, на метеорит. Я не скрывал, что думаю о таком бессмертии. Так сказать, бессмертии с перерывом на обед.
   Техники выслушали меня, не моргнув глазом. И за сорок пять минут, которые длился сеанс, не проронили ни слова.
   Надо думать, втолковывал им я, они не решились бы подвергать опасности человека, который мог еще побродить по свету годков сорок-пятьдесят. Так почему же это можно делать с существом, у которого впереди вечность?
   Неожиданно я замолчал. Медленно провел взглядом по угасшей аппаратуре сигнализации, потемневшим экранам, контейнерам с оплетавшими их пучками кабелей. Я рассматривал их так, словно намеревался навечно запечатлеть в памяти каждый датчик, каждую лампочку, раз навсегда запомнить лица обоих техников, их жесты, цвет глаз, одежду.
   Я знал, что это всего лишь игра. Не похожая на ту, что я вел с Гренианом. Там у меня были шансы. Здесь результат был предрешен. Я не запомню ничего. Ведь после смерти не помнят.
   Того, что передал пантомат, им уже в тайне не удержать. Сообщение шло открытым текстом. Меня ждут. И дождутся. Динамики сообщат о прибытии ракеты с Бруно. Выйдет Норин. И что он им скажет? Нет, не Норин. Грениан. Этот не станет прятаться за спины других. Собравшиеся на ракетодроме узнают, что пилот, который уничтожил взбунтовавшуюся машину, уже не прилетит. Он перестал жить, так как не пожелал стать бессмертным. Все очень просто. Но не огорчайтесь. Вообще-то он существует, сохранил в сознании свое детство, юность, даже личные трагедии, словом, все... до определенного момента. Потом случилась эта досадная история с пантоматом, несчастный случай, он... помолодел на один год. Да, конечно, мы своевременно пополнили запись его личности, но, видите ли, он сам не захотел...
   Захотел - не захотел. Он - не он... А кто, собственно? Тот, кого ожидают толпы встречающих, или некто другой, отставший на год? Как все это понимать? Не многовато ли вопросов? А может, их столько и должно быть? Может, именно к этому он и стремился? И не только к этому?
   Да, им придется поломать голову. А я, независимо от истинных намерений, не собирался облегчать им жизнь.
   Я настолько увлекся, пытаясь нарисовать себе открывающиеся передо мной новые возможности, что совсем забыл о техниках и о том, где нахожусь. Не знаю, сколько прошло времени. Неожиданно я поймал себя на том, что уже в который раз сам себе задаю вопрос: а что дальше? Я пытался увильнуть от ответа, но ведь нельзя же делать это до бесконечности. Моя мысль упорно возвращалась к Грениану. Нет, у меня не появлялось желания заговорить. Но зачем обманывать себя? Мне что, действительно так уж необходимо бросить камень в стоячую воду, заросшую сказочными цветами человеческих надежд? Ведь я не могу ничего предложить. То, что я задумал, ни в коей мере не может считаться предложением. Или альтернативой.
   И все-таки я это сделаю. А коли так, то какой смысл рассуждать, что здесь от альтруизма, от протгста против собственной судьбы, а что от упрямства, строптивости.
   Я молча вышел из диагностической кабины. И без того показал себя достаточно разговорчивым. Как и всякий, кого не прельщает перспектива оставаться один на один с собственными мыслями. Трудно предположить, что они не выудили этого из моего сознания. В конце концов они были специалистами. Знали свое дело. Терпеливость присуща их ремеслу в такой же степени, как когдато погонщикам мулов.
   В кабине было душно. Я несколько раз взглянул на ручку климатизатора, но двигаться не хотелось. Кресло, в котором я лежал, было точной копией тех, что устанавливают в ракетах. Стены - на расстоянии вытянутой руки. Желтоватый потолок, переходивший в экран иллюминатора, висел в полутора метрах над головой. У проектировщиков были заботы поважнее, чем удобство экипажа. Особенно когда он отдыхает. К тому же ни один из них не провел в пространстве больше месяца. Для этого существовали конструкторы, монтажные роботы и такие субъекты, как я.
   Дверь неожиданно распахнулась, и появилась улыбающаяся физиономия Каллена. Улыбающаяся - слабо сказано. Он сиял. От него так и разило уверенностью, что все идет как положено. И даже лучше.
   - Не утруждай себя, - сказал он, остановившись на пороге и раскачивая створку двери. - Спал?
   Он явно ожидал ответа. Мне пришлось разочаровать его.
   - Старт завтра, - сказал он после МИНУТНОГО молчания. Трансплутон работает. Можно возвращаться.
   Я не сомневался, что ему-то можно. Вот если бы монтажники проявили меньше прыти, ему пришлось бы еще немного посидеть перед экраном. Ничем другим он помочь не мог.
   Именно это я ему и сказал. Но у Каллена, был как говорится, добрый день. При всей кажущейся невероятности он ухитрился улыбнуться еще шире.
   - Летим вместе, - сообщил он таким тоном, словно обещал ребенку съездить к бабушке. - Грениан и Норин хотят еще уточнить направление эмиссии. Твои материалы пока останутся у них. Недели на полторы.
   - Передай им привет, - сказал я и почувствовал, как защекотало в горле. Уже сейчас.
   Он засмеялся, покачал головой, словно увидел что-то удивительное, и многозначительно сказал:
   - Приготовься к неожиданности...
   Меня взорвало. Неожиданность! Опять. Не слишком ли?
   - Как погляжу, с некоторых пор вы только и думаете, как бы я не соскучился. А после мне приходится лезть головой в диагностер или устраивать космический фейерверк. И что, так будет продолжаться целую вечность? В таком случае отрекаюсь от всего, что я о ней говорил. Изумительная штука - ваша вечность. Не соскучишься!
   Он вышел, прикрыв дверь так тихо, словно боялся разбудить меня.
   Неожиданность. Еще одна. Перед глазами всплыло лицо Патта. Он первый предупреждал, чтобы я не дал застать себя врасплох.
   Итак, завтра. Значит, надо спешить. Разумеется, без паники. Осложнений не будет. Я успею, хоть бы пришлось делать это за пять минут до старта.
   Я полежал еще немного, потом встал, одернул комбинезон и вышел в коридор.
   В холле, как я и предполагал, было пусто. Из кабин не доносилось ни звука. Стремление как можно скорее напичкать космос информацией о прелестях человеческой цивилизации поглотило их без остатка. Я опять улыбнулся. Что там ни говори, а я был частицей этой цивилизации.
   Факт, достойный размышления, если учесть, что я сделаю через несколько минут. Я подумал, что без упоминания обо мне, пусть даже самого краткого, о моей жизни, мыслях, воспоминаниях, их информация никогда не будет полной. И таких, как я, нашлось бы немало. А ведь, надо думать, именно наши мысли представляли наибольший интерес для тех, кто вздумал бы исследовать земную цивилизацию.
   Я прошел мимо диспетчерской и, не оглядываясь, направился к диагностическому кабинету. Дверь была открыта. Внутри полумрак. Тусклые экраны сливались с неосвещенными пультами и стенами. Откуда-то издалека доносилось ленивое пощелкивание. В воздухе стоял резкий запах хлора.
   Не раздумывая, я направился к невысокой двери в боковой стене. Дверь сразу же открылась. Загорелись желтоватые лампы, осветившие длинный коридор, вернее, полукруглый туннель. Одна его стена - совершенно гладкая, на другой - располагался ряд выпуклых плит: входы в складские помещения. Пол коридора был выложен тем же материалом, что и в кабинах, так что я не слышал собственных шагов. Станция была мертва, словно из нее выкачали воздух.
   Мне не приходилось раздумывать - все двери были снабжены надписями, при взгляде на них буквы загорались.
   У входа в камеру резервной аппаратуры кто-то дописал: "Реанимационные эталоны экипажа". Я остановился. Отлично названо. Иначе, чем сделали авторы рекламы, но здорово. Один вид надписи вызывает доверие.
   Я дотронулся до замка. Дверь тут же поддалась. Я осмотрел косяк снизу доверху, пытаясь отыскать какое-нибудь дополнительное предохраняющее устройство. Ничего. Я нажал сильнее. Послышался шорох, будто пересыпали крупный песок, и дверь в помещение "эталонов" раскрылась настежь. Я осмотрелся и вошел.
   Вот она - антитеза морга. Они даже не дали себе труда снабдить помещение, заполненное пребывающей между жизнью и смертью информацией, стандартными контейнерами. Или хотя бы обыкновенными пластиковыми стеллажами. Резервной аппаратуры не осталось и в помине. От пола до потолка громоздились жестяные кассеты с этикетками. Я сосредоточил внимание на них и неожиданно почувствовал спазму в желудке. Пришлось вздохнуть поглубже. Нет, я не ошибался. У их вечности были свои теневые стороны. Я мог понять отвращение некоторых древних культур к трупам, но то, что находилось здесь, было несравнимо хуже. Не всегда достаточно понимать, чтобы сдержать тошноту.
   Я пересилил себя и сделал два шага к ближайшему ряду кассет. То, что я искал, должно было находиться с краю. Последний улов, точнее - поступление...
   В коридоре послышался шорох. Я застыл. Звук повторился. Я услышал что-то вроде приглушенного зова и шаги. Потом они утихли.
   Я медленно повернулся, на цыпочках подошел к двери и прислушался. Никого. Я со злостью, словно меня чтото подтолкнуло, вышел на середину коридора. В тот же момент в открытых дверях диагностического кабинета появился человек. Широкие брюки. Перехваченная талия. Голова, карикатурно увеличенная пышной прической. Тень тут была ни при чем. Я знал, что волосы попросту черные.
   Конечно же, Кира. Будто ей мало было "случайных" встреч. И того, что она от меня услышала.
   Я не спеша закрыл дверь склада и направился к выходу. Она посторонилась, чтобы пропустить меня. Когда я подошел к порогу, в кабине горели все лампы. Я стоял так, что мог дотронуться до нее рукой.
   - Остаешься? - бросил я. - В таком случае, позволь пройти.
   Она не ответила, продолжая стоять неподвижно, словно пыталась вспомнить, зачем пришла.
   - У тебя неприятности? - спросил я вежливенько. - А может, ищешь меня, чтобы, словно попка, повторить то, что тебе сказали? Они не пришли в восторг, верно? Будь спокойна, ты не виновата.
   Она склонила голову и заморгала.
   "Теперь будет несообразительней", - подумал я.
   - Тебя уже исследовали? Только что? - она оглянулась, прикинувшись, будто кого-то ищет. - Техники уже ушли?
   - Они, видишь ли, догадались, что у нас тут свидание, ответил я.
   Она закусила губу. Глаза превратились в щелочки.
   - Что ты там делал? - вопрос прозвучал, как удар по куску жести. Я выпрямился.
   - Это тебя тоже интересует? - сказал я холодно. - Пошли-ка отсюда. - Я направился к двери. - Поведаю тебе историю моей жизни. Она печальна и трогательна. Это позволит тебе забыть о неудачах. Ты опять почувствуешь себя женщиной.
   - Хотелось бы знать, кем ты себя чувствуешь? - донесся до меня ее голос, когда я уже был в коридоре.
   Я подождал, пока она выйдет, и старательно прикрыл за собой дверь.
   - Сие называется чистой работой, - объяснил я, прошел на середину кабины, удобно развалился в кресле, а ей указал на второе, напротив.
   - Ну-с, - начал я с надеждой в голосе. - Желаешь послушать?
   Она подошла ближе, но не села. Положила руки на спинку кресла и наклонилась. Волосы упали ей на лицо.
   - Можешь паясничать сколько угодно, - спокойно заметила она. - Если тебе это доставляет удовольствие. Но ответить ты должен.
   Я поднял брови.
   - В свое время я предлагал тебе кое-что поинтересней. Что я делал? Искал, из чего бы сварганить скворечник. Обожаю скворцов. И знаешь, я ведь всегда был таким. Разве так уж важно, что их здесь нет? Повешу скворечник у себя в садике. Я живу в таком месте, где иногда выпадает снег. Работы у меня сегодня не было, вот я и подумал о птичках. Беда в том, продолжал я, не глядя на нее, - что ничего подходящего здесь не оказалось. Сплошной пластик, какие-то пенометаллы, резиниты. Ничего такого, что может дать несчастной пичужке хоть немного тепла. Ну, тогда я решил поискать. Подумал, что вполне подошли бы симпатичные металлические коробочки соответствующего размера.