Страница:
Наше наступление захлебнулось. Противник, который правильно оценил сложившееся положение, бросил в бой свои слабые резервы и отбил городки Ной-Барним и Ортвиг и попытался сбросить нас в Одер. Немцы кричали нам по-русски: «Вы больше не продвинетесь вперед ни на шаг! Отправке домой посылок пришел конец!»
Наш плацдарм начал таять на глазах…» (На этом участке плацдарма немцы действительно немного, на 2–5 км, продвинулись к реке, однако на остальных, южнее, в ходе тяжелых боев Кюстринский плацдарм был существенно увеличен. – Ред.)
Ольшанский хорошо информирован и о положении дел в других армиях. Он даже знает о шифровке генерала Берзарина заместителю командующего 1-м Белорусским фронтом Василию Соколовскому, из которой следует, что:
«<…> 30 процентов личного состава первого эшелона 5-й ударной армии были бесконтрольны и не подчинялись приказам. В 8-й гвардейской армии 25 процентов воинских частей не выполнили приказ занять новый участок боевых действий. Примерно так же обстояли дела и в других армиях. Хаос не обошел стороной даже штаб фронта. Даже разные отделы снабжения войск и интендантства во многих случаях не могли сказать, куда запропастились колонны с боеприпасами, вооружением и продуктами питания.
Несколько примеров наглядно показывают, какая обстановка сложилась в некоторых боевых частях:
После взятия Шверина (мелкий населенный пункт, одноименный с городом в Передней Померании. Ныне это польский городок Сквежина на реке Варта у места впадения слева р. Обра. – Ред.) 3-я танковая бригада отказалась выполнять приказ немедленно наступать на Ландеберг (ныне Гожув-Велькопольски. – Ред.) – Хоенвальде. Несмотря на попытки командиров навести порядок, солдаты без разрешения покинули свои танки и устроили всеобщую дикую пьянку. Бригада самовольно оставалась в Шверине вплоть до 8 февраля.
Солдаты и офицеры 63-й истребительной авиаэскадрильи бродили в поисках трофеев по окрестностям Ландсберга. Недолго думая они просто избили своего командира полка.
В городке Швибус самовольно оставались 373-я артиллерийская бригада, 185-й и 187-й стрелковые полки и 68-й полевой госпиталь.
15 февраля 1945 года в штабе 1-го Белорусского фронта состоялось заседание военного совета фронта под председательством Жукова. Стали известны случаи самоубийства командиров нескольких полков, которые предпочли скорее покончить с собой, чем массовыми репрессиями в войсках еще больше обострить сложившееся положение. По предложению генерала Соколовского, который получил поддержку и от Ставки, было решено не форсировать Одер сейчас, а перенести эту операцию на весну, как это и было предусмотрено соглашениями с союзниками по антигитлеровской коалиции. Одновременно были предприняты меры, целью которых являлось восстановление дисциплины и повышение боеготовности войск. Уже захваченные плацдармы на западном берегу Одера необходимо было удержать любой ценой. На этом же заседании стали достоянием гласности похожие эксцессы, неповиновение командирам и отказы выполнять приказ, имевшие место в частях 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов».
Приказы следовали один за другим. Энергичными действиями и жесткими мерами, а также разъяснительной и агитационной работой надо было нормализовать положение не только в тылу, но и на фронте. Этой цели служили в том числе и такие листовки, как, например, эта:
«Солдаты, сержанты и офицеры!
В последнее время имел место целый ряд случаев, когда наши бойцы отравились трофейными продуктами питания и алкоголем.
Красноармеец Петров из подразделения старшего лейтенанта Климеца обнаружил в одном из населенных пунктов оставленный немцами спирт. Климец вместе со своими товарищами выпил этот спирт. Все шесть человек, принимавшие участие в попойке, отравились и, несмотря на оказанную врачебную помощь, умерли в страшных муках.
В подвале одного дома солдаты Тишков, Мартов и Голубев нашли жестяную банку с жидкостью. Предположив, что это какой-то алкогольный напиток, солдаты выпили содержимое. На следующий день они почувствовали себя плохо. Их доставили в госпиталь, где они вскоре скончались.
Группа солдат из подразделения офицера Никифорова нашла бочку с жидкостью, которая, судя по запаху, могла быть спиртом. Один из солдат попробовал этот напиток. Как только остальные увидели, что употребление этой жидкости не вызвало никаких болезненных явлений, они последовали его примеру. Однако позже выяснилось, что жидкость была отравлена, и все семнадцать бойцов, которые пили ее, скончались в течение двух дней с явными признаками отравления.
Почему же все эти солдаты погибли так бессмысленно и бесполезно?
Только потому, что они стали жертвой своей неосторожности и своего легкомыслия и попались на уловку коварного и подлого врага.
Немецко-фашистские оккупанты отступают под мощными ударами нашей славной Красной армии и вынуждены оставлять свои фамильные разбойничьи замки. Так как германские чудовища не в состоянии остановить сокрушительный напор победоносной Красной армии, они прибегают к самым подлым, низким и чудовищным методам ведения войны, как, например, отравление алкогольных напитков, питьевой воды и продуктов питания. Германские изверги ожидают, что таким образом им удастся вывести из строя наших солдат и офицеров, нанести потери Красной армии и ослабить ее.
Некоторые солдаты из-за своей собственной неосторожности и небрежности, из-за отсутствия дисциплины и своего легкомыслия стали жертвой коварных методов врага и погибли.
Боец, помни об этом!
Ни в коем случае не пей трофейные жидкости без разрешения врача. Не дай ввести себя в заблуждение, даже если у жидкости будет знакомый запах и безобидный вид! Вино, спирт и водка могут содержать смертельные яды!
Не употребляй самовольно в пищу трофейные продукты питания – в них часто содержится опасный для жизни яд.
При обнаружении трофейных продуктов и напитков немедленно сообщи об этом офицеру!
Предостерегай неопытных товарищей! Этим предостережением ты сохранишь им жизнь!
Постоянно помни об опасности отравления! Запомни, что действие некоторых ядов проявляется не сразу. Некоторые из них действуют на организм человека медленно. Поэтому очень тяжело, а иногда просто невозможно своевременно распознать отравление и, следовательно, помочь. Того, кто отравился, ожидает мучительная смерть.
Офицеры!
Стойте на страже жизней своих солдат! Неустанно заботьтесь об укреплении бдительности среди ваших подчиненных, строго следите за тем, чтобы никто не употреблял в пищу непроверенные трофейные продукты и напитки.
Давайте не оставим подлому врагу ни малейшей возможности вредить нам и травить наших людей. Ответим немецко-фашистским завоевателям на их подлость сокрушительными ударами!
Повысим бдительность!
Политуправление 2-го Белорусского фронта»
Большие потери советских войск, трудности, связанные с транспортом, отсутствие достаточного снабжения войск, деморализация войск пораженческой пропагандой в собственных рядах (здесь автор уже не преувеличивает, а сочиняет. – Ред.), а также не в последнюю очередь стратегические соображения вынудили Красную армию остановиться в 70—100 километрах от Берлина. Два десятилетия спустя это для непосвященных необъяснимое решение стало предметом яростной критики тогдашнего русского Верховного главнокомандования. Не только на Западе, но и на Востоке многие авторы в своих работах о битве за Берлин до сих пор задаются вопросом, была ли обоснованной эта остановка русского наступления на столицу германского рейха в феврале 1945 года. Два известных российских военных историка, оба ветераны Великой Отечественной войны, дают на этот вопрос обоснованный ответ, базирующийся на информации, полученной от военачальников, принимавших непосредственное участие в битве за Берлин, а также на материалах из военных архивов, ответ, который отличается объективностью и открытостью:
«Верховное главнокомандование вермахта уже в январе 1945 года приняло решение перейти в контрнаступление по сходящимся направлениям: из Восточной Померании на юго-восток и из Силезии на северо-восток. Цель контрнаступления немцев заключалась в том, чтобы уничтожить войска 1-го Белорусского фронта, которые вышли к Одеру. Но когда выяснилось, что сил, необходимых для претворения этого решения в жизнь, недостаточно, тогда было решено нанести контрудар из района Штаргарда (ныне Старгард-Щециньски. – Ред.) в Померании на Пиритц (ныне Лозице. – Ред.). <…>
Подготовка контрудара началась в конце января, то есть в то время, когда войска 1-го Белорусского фронта вышли к Одеру, а между 1-ми 2-м Белорусскими фронтами образовалась брешь шириной 160 километров.
Немецкая группировка в Восточной Померании охватывала с севера сильно растянутый и слабо прикрытый фланг 1-го Белорусского фронта и представляла для него серьезную опасность. Ввиду этой угрозы советское Верховное главнокомандование, правильно оценив сложившееся положение, пришло к выводу, что нельзя наступать на Берлин до тех пор, пока не уничтожена группировка противника в Восточной Померании.
Немецкий контрудар действительно начался. Войска 47-й армии (а также 61, 1 и 2-й гв. танковых и 3-й ударной армий. – Ред.) 1-го Белорусского фронта отражали атаки противника юго-западнее (и восточнее. – Ред.) Штаргарда с 16 по 20 февраля. Хотя они и остановили немецкую 11-ю армию (с 25 февраля 3-я танковая армия. – Ред.), однако им не удалось полностью устранить опасность, грозящую с севера. Поэтому в Восточной Померании надо было провести специальную крупную операцию силами двух фронтов, чтобы разгромить группу армий «Висла». 2-й Белорусский фронт не мог в одиночку устранить угрозу со стороны немецкой группировки в Восточной Померании.
В начале февраля 2-й Белорусский фронт передал войска своего правого фланга… 3-му Белорусскому фронту, в составе которого они приняли участие в операциях против немецкой группировки в Восточной Пруссии, прижатой к побережью Балтийского моря.
Войска центра и левого фланга 2-го Белорусского фронта… вышли к этому времени на рубеж залива Фришес-Хафф – Ногат (притока Вислы) – Висла – Грауденц (Грудзендз) – Ратцебур (совр. Оконек). 8 февраля Ставка отдала приказ 2-му Белорусскому фронту разгромить группировку противника в Восточной Померании и тем самым устранить опасность, грозившую 1-му Белорусскому фронту с севера.
Это означало, что четыре ослабленные армии, которые в ходе продолжительных и упорных боев в Восточной Пруссии уже понесли большие потери, должны были уничтожить сильную группировку противника. Средняя численность дивизий в этих армиях составляла не более 3–4 тысяч человек. На весь фронт приходилось 297 исправных танков, время на подготовку операции не было предоставлено. Несмотря на это, 10 февраля войска 2-го Белорусского фронта перешли в наступление и к 20 февраля в ходе ожесточенных боев смогли продвинуться вперед на 40–60 километров. Однако та задача, которую перед ними поставила Ставка, так и не была выполнена».
Проводится перегруппировка войск. В операциях в Восточной Померании принимают участие и войска армий маршала Жукова.
«В операциях в Восточной Померании приняли участие девять общевойсковых (в т. ч. 1-я польская) армий, две танковые и две воздушные армии, один отдельный танковый и один механизированный корпуса, а также один кавалерийский корпус 1-го и 2-го Белорусских фронтов. <…>
Только после уничтожения группировки противника в Восточной Померании стало возможным проведение Берлинской операции. Оперативная пауза перед наступлением на столицу гитлеровского рейха была вполне оправданна и целесообразна».
Наконец, существовал еще один компонент, который играл известную роль в связи с чрезвычайно осторожным продвижением Сталина по направлению к Берлину. Как известно, за последние сорок лет уже дважды русские армии во время их наступления на запад были остановлены, разгромлены и обращены в бегство, так как имели недостаточное фланговое прикрытие. В августе 1914 года русский генерал Павел Ренненкампф проиграл битву под Танненбергом (под Танненбергом была разбита 2-я армия Самсонова, а Ренненкампф (1-я армия) только поспособствовал этому своей медлительностью и др. – Ред.), а в 1920 году это произошло с Конной армией Буденного, которая стояла у самых ворот Варшавы, но была вынуждена отступить. (Буденный со своей 1-й Конной наступал на Львов, затем на Замостье. Под Варшавой потерпел поражение Западный фронт Тухачевского (члены Реввоенсовета фронта Уншлахт и Дзержинский). – Ред.) Победа Красной армии, до которой было рукой подать, ускользнула только потому, что у Конармии отсутствовало обеспечение флангов. Сталин, который в то время сам принимал участие в этих операциях в качестве политкомиссара, видимо, тоже несет вину за эти упущения. (Сталин и Берзин были членами Реввоенсовета Юго-Западного фронта Егорова, который наступал на Львов. – Ред.) Поэтому стоит ли удивляться, что теперь, во время нового наступления на запад, перед вратами Берлина, маршал (и Верховный главнокомандующий) действовал с чрезвычайной осторожностью? К тому же он сам был не до конца информирован о том, насколько еще сильна германская армия. Сталин был убежден в том, что немцы будут действовать точно так же, как он в 1941 году под Москвой, когда бросил на защиту своей столицы все силы, которые удалось мобилизовать в его огромной империи, чтобы добиться перелома в войне, что и произошло. По мнению Сталина, так же должен был действовать сейчас и Гитлер, так как он остановил свои наступательные операции на Западном фронте, чтобы сосредоточить в районе Берлина все имеющиеся у него силы. Тем более что британские и американские разведки еще в начале февраля 1945 года обращали внимание Москвы на то, что немецкая переброска войск с запада на восток происходит только с целью провести крупномасштабную операцию «Клещи» против русских войск, вторгшихся на территорию Германии. В этой связи интересно процитировать самого Сталина, который в своем письме с грифом «лично» и «секретно» от 7 апреля 1945 года «Президенту, господину Ф. Рузвельту» пишет:
«В феврале этого года генерал Маршалл дал ряд важных сообщений Генеральному штабу советских войск, где он на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на Восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн [Торунь], а другой – из района Моравска Острава [Острава] на Лодзь. На деле, однако, оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а в совершенно другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта. Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов за время войны, с такой большой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избежать катастрофы… между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план главного удара немцев и немедленно предупредили о нем маршала Толбухина».
Таким образом, командование Красной армии сначала направило основные усилия на обеспечение флангов и проявило особую заботу в деле снабжения и доукомплектования фронтовых частей, понесших в последнее время немалые потери. Берлин получает передышку, которая продлится ровно шесть недель.
Глава 3
Наш плацдарм начал таять на глазах…» (На этом участке плацдарма немцы действительно немного, на 2–5 км, продвинулись к реке, однако на остальных, южнее, в ходе тяжелых боев Кюстринский плацдарм был существенно увеличен. – Ред.)
Ольшанский хорошо информирован и о положении дел в других армиях. Он даже знает о шифровке генерала Берзарина заместителю командующего 1-м Белорусским фронтом Василию Соколовскому, из которой следует, что:
«<…> 30 процентов личного состава первого эшелона 5-й ударной армии были бесконтрольны и не подчинялись приказам. В 8-й гвардейской армии 25 процентов воинских частей не выполнили приказ занять новый участок боевых действий. Примерно так же обстояли дела и в других армиях. Хаос не обошел стороной даже штаб фронта. Даже разные отделы снабжения войск и интендантства во многих случаях не могли сказать, куда запропастились колонны с боеприпасами, вооружением и продуктами питания.
Несколько примеров наглядно показывают, какая обстановка сложилась в некоторых боевых частях:
После взятия Шверина (мелкий населенный пункт, одноименный с городом в Передней Померании. Ныне это польский городок Сквежина на реке Варта у места впадения слева р. Обра. – Ред.) 3-я танковая бригада отказалась выполнять приказ немедленно наступать на Ландеберг (ныне Гожув-Велькопольски. – Ред.) – Хоенвальде. Несмотря на попытки командиров навести порядок, солдаты без разрешения покинули свои танки и устроили всеобщую дикую пьянку. Бригада самовольно оставалась в Шверине вплоть до 8 февраля.
Солдаты и офицеры 63-й истребительной авиаэскадрильи бродили в поисках трофеев по окрестностям Ландсберга. Недолго думая они просто избили своего командира полка.
В городке Швибус самовольно оставались 373-я артиллерийская бригада, 185-й и 187-й стрелковые полки и 68-й полевой госпиталь.
15 февраля 1945 года в штабе 1-го Белорусского фронта состоялось заседание военного совета фронта под председательством Жукова. Стали известны случаи самоубийства командиров нескольких полков, которые предпочли скорее покончить с собой, чем массовыми репрессиями в войсках еще больше обострить сложившееся положение. По предложению генерала Соколовского, который получил поддержку и от Ставки, было решено не форсировать Одер сейчас, а перенести эту операцию на весну, как это и было предусмотрено соглашениями с союзниками по антигитлеровской коалиции. Одновременно были предприняты меры, целью которых являлось восстановление дисциплины и повышение боеготовности войск. Уже захваченные плацдармы на западном берегу Одера необходимо было удержать любой ценой. На этом же заседании стали достоянием гласности похожие эксцессы, неповиновение командирам и отказы выполнять приказ, имевшие место в частях 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов».
Приказы следовали один за другим. Энергичными действиями и жесткими мерами, а также разъяснительной и агитационной работой надо было нормализовать положение не только в тылу, но и на фронте. Этой цели служили в том числе и такие листовки, как, например, эта:
«Солдаты, сержанты и офицеры!
В последнее время имел место целый ряд случаев, когда наши бойцы отравились трофейными продуктами питания и алкоголем.
Красноармеец Петров из подразделения старшего лейтенанта Климеца обнаружил в одном из населенных пунктов оставленный немцами спирт. Климец вместе со своими товарищами выпил этот спирт. Все шесть человек, принимавшие участие в попойке, отравились и, несмотря на оказанную врачебную помощь, умерли в страшных муках.
В подвале одного дома солдаты Тишков, Мартов и Голубев нашли жестяную банку с жидкостью. Предположив, что это какой-то алкогольный напиток, солдаты выпили содержимое. На следующий день они почувствовали себя плохо. Их доставили в госпиталь, где они вскоре скончались.
Группа солдат из подразделения офицера Никифорова нашла бочку с жидкостью, которая, судя по запаху, могла быть спиртом. Один из солдат попробовал этот напиток. Как только остальные увидели, что употребление этой жидкости не вызвало никаких болезненных явлений, они последовали его примеру. Однако позже выяснилось, что жидкость была отравлена, и все семнадцать бойцов, которые пили ее, скончались в течение двух дней с явными признаками отравления.
Почему же все эти солдаты погибли так бессмысленно и бесполезно?
Только потому, что они стали жертвой своей неосторожности и своего легкомыслия и попались на уловку коварного и подлого врага.
Немецко-фашистские оккупанты отступают под мощными ударами нашей славной Красной армии и вынуждены оставлять свои фамильные разбойничьи замки. Так как германские чудовища не в состоянии остановить сокрушительный напор победоносной Красной армии, они прибегают к самым подлым, низким и чудовищным методам ведения войны, как, например, отравление алкогольных напитков, питьевой воды и продуктов питания. Германские изверги ожидают, что таким образом им удастся вывести из строя наших солдат и офицеров, нанести потери Красной армии и ослабить ее.
Некоторые солдаты из-за своей собственной неосторожности и небрежности, из-за отсутствия дисциплины и своего легкомыслия стали жертвой коварных методов врага и погибли.
Боец, помни об этом!
Ни в коем случае не пей трофейные жидкости без разрешения врача. Не дай ввести себя в заблуждение, даже если у жидкости будет знакомый запах и безобидный вид! Вино, спирт и водка могут содержать смертельные яды!
Не употребляй самовольно в пищу трофейные продукты питания – в них часто содержится опасный для жизни яд.
При обнаружении трофейных продуктов и напитков немедленно сообщи об этом офицеру!
Предостерегай неопытных товарищей! Этим предостережением ты сохранишь им жизнь!
Постоянно помни об опасности отравления! Запомни, что действие некоторых ядов проявляется не сразу. Некоторые из них действуют на организм человека медленно. Поэтому очень тяжело, а иногда просто невозможно своевременно распознать отравление и, следовательно, помочь. Того, кто отравился, ожидает мучительная смерть.
Офицеры!
Стойте на страже жизней своих солдат! Неустанно заботьтесь об укреплении бдительности среди ваших подчиненных, строго следите за тем, чтобы никто не употреблял в пищу непроверенные трофейные продукты и напитки.
Давайте не оставим подлому врагу ни малейшей возможности вредить нам и травить наших людей. Ответим немецко-фашистским завоевателям на их подлость сокрушительными ударами!
Повысим бдительность!
Политуправление 2-го Белорусского фронта»
Большие потери советских войск, трудности, связанные с транспортом, отсутствие достаточного снабжения войск, деморализация войск пораженческой пропагандой в собственных рядах (здесь автор уже не преувеличивает, а сочиняет. – Ред.), а также не в последнюю очередь стратегические соображения вынудили Красную армию остановиться в 70—100 километрах от Берлина. Два десятилетия спустя это для непосвященных необъяснимое решение стало предметом яростной критики тогдашнего русского Верховного главнокомандования. Не только на Западе, но и на Востоке многие авторы в своих работах о битве за Берлин до сих пор задаются вопросом, была ли обоснованной эта остановка русского наступления на столицу германского рейха в феврале 1945 года. Два известных российских военных историка, оба ветераны Великой Отечественной войны, дают на этот вопрос обоснованный ответ, базирующийся на информации, полученной от военачальников, принимавших непосредственное участие в битве за Берлин, а также на материалах из военных архивов, ответ, который отличается объективностью и открытостью:
«Верховное главнокомандование вермахта уже в январе 1945 года приняло решение перейти в контрнаступление по сходящимся направлениям: из Восточной Померании на юго-восток и из Силезии на северо-восток. Цель контрнаступления немцев заключалась в том, чтобы уничтожить войска 1-го Белорусского фронта, которые вышли к Одеру. Но когда выяснилось, что сил, необходимых для претворения этого решения в жизнь, недостаточно, тогда было решено нанести контрудар из района Штаргарда (ныне Старгард-Щециньски. – Ред.) в Померании на Пиритц (ныне Лозице. – Ред.). <…>
Подготовка контрудара началась в конце января, то есть в то время, когда войска 1-го Белорусского фронта вышли к Одеру, а между 1-ми 2-м Белорусскими фронтами образовалась брешь шириной 160 километров.
Немецкая группировка в Восточной Померании охватывала с севера сильно растянутый и слабо прикрытый фланг 1-го Белорусского фронта и представляла для него серьезную опасность. Ввиду этой угрозы советское Верховное главнокомандование, правильно оценив сложившееся положение, пришло к выводу, что нельзя наступать на Берлин до тех пор, пока не уничтожена группировка противника в Восточной Померании.
Немецкий контрудар действительно начался. Войска 47-й армии (а также 61, 1 и 2-й гв. танковых и 3-й ударной армий. – Ред.) 1-го Белорусского фронта отражали атаки противника юго-западнее (и восточнее. – Ред.) Штаргарда с 16 по 20 февраля. Хотя они и остановили немецкую 11-ю армию (с 25 февраля 3-я танковая армия. – Ред.), однако им не удалось полностью устранить опасность, грозящую с севера. Поэтому в Восточной Померании надо было провести специальную крупную операцию силами двух фронтов, чтобы разгромить группу армий «Висла». 2-й Белорусский фронт не мог в одиночку устранить угрозу со стороны немецкой группировки в Восточной Померании.
В начале февраля 2-й Белорусский фронт передал войска своего правого фланга… 3-му Белорусскому фронту, в составе которого они приняли участие в операциях против немецкой группировки в Восточной Пруссии, прижатой к побережью Балтийского моря.
Войска центра и левого фланга 2-го Белорусского фронта… вышли к этому времени на рубеж залива Фришес-Хафф – Ногат (притока Вислы) – Висла – Грауденц (Грудзендз) – Ратцебур (совр. Оконек). 8 февраля Ставка отдала приказ 2-му Белорусскому фронту разгромить группировку противника в Восточной Померании и тем самым устранить опасность, грозившую 1-му Белорусскому фронту с севера.
Это означало, что четыре ослабленные армии, которые в ходе продолжительных и упорных боев в Восточной Пруссии уже понесли большие потери, должны были уничтожить сильную группировку противника. Средняя численность дивизий в этих армиях составляла не более 3–4 тысяч человек. На весь фронт приходилось 297 исправных танков, время на подготовку операции не было предоставлено. Несмотря на это, 10 февраля войска 2-го Белорусского фронта перешли в наступление и к 20 февраля в ходе ожесточенных боев смогли продвинуться вперед на 40–60 километров. Однако та задача, которую перед ними поставила Ставка, так и не была выполнена».
Проводится перегруппировка войск. В операциях в Восточной Померании принимают участие и войска армий маршала Жукова.
«В операциях в Восточной Померании приняли участие девять общевойсковых (в т. ч. 1-я польская) армий, две танковые и две воздушные армии, один отдельный танковый и один механизированный корпуса, а также один кавалерийский корпус 1-го и 2-го Белорусских фронтов. <…>
Только после уничтожения группировки противника в Восточной Померании стало возможным проведение Берлинской операции. Оперативная пауза перед наступлением на столицу гитлеровского рейха была вполне оправданна и целесообразна».
Наконец, существовал еще один компонент, который играл известную роль в связи с чрезвычайно осторожным продвижением Сталина по направлению к Берлину. Как известно, за последние сорок лет уже дважды русские армии во время их наступления на запад были остановлены, разгромлены и обращены в бегство, так как имели недостаточное фланговое прикрытие. В августе 1914 года русский генерал Павел Ренненкампф проиграл битву под Танненбергом (под Танненбергом была разбита 2-я армия Самсонова, а Ренненкампф (1-я армия) только поспособствовал этому своей медлительностью и др. – Ред.), а в 1920 году это произошло с Конной армией Буденного, которая стояла у самых ворот Варшавы, но была вынуждена отступить. (Буденный со своей 1-й Конной наступал на Львов, затем на Замостье. Под Варшавой потерпел поражение Западный фронт Тухачевского (члены Реввоенсовета фронта Уншлахт и Дзержинский). – Ред.) Победа Красной армии, до которой было рукой подать, ускользнула только потому, что у Конармии отсутствовало обеспечение флангов. Сталин, который в то время сам принимал участие в этих операциях в качестве политкомиссара, видимо, тоже несет вину за эти упущения. (Сталин и Берзин были членами Реввоенсовета Юго-Западного фронта Егорова, который наступал на Львов. – Ред.) Поэтому стоит ли удивляться, что теперь, во время нового наступления на запад, перед вратами Берлина, маршал (и Верховный главнокомандующий) действовал с чрезвычайной осторожностью? К тому же он сам был не до конца информирован о том, насколько еще сильна германская армия. Сталин был убежден в том, что немцы будут действовать точно так же, как он в 1941 году под Москвой, когда бросил на защиту своей столицы все силы, которые удалось мобилизовать в его огромной империи, чтобы добиться перелома в войне, что и произошло. По мнению Сталина, так же должен был действовать сейчас и Гитлер, так как он остановил свои наступательные операции на Западном фронте, чтобы сосредоточить в районе Берлина все имеющиеся у него силы. Тем более что британские и американские разведки еще в начале февраля 1945 года обращали внимание Москвы на то, что немецкая переброска войск с запада на восток происходит только с целью провести крупномасштабную операцию «Клещи» против русских войск, вторгшихся на территорию Германии. В этой связи интересно процитировать самого Сталина, который в своем письме с грифом «лично» и «секретно» от 7 апреля 1945 года «Президенту, господину Ф. Рузвельту» пишет:
«В феврале этого года генерал Маршалл дал ряд важных сообщений Генеральному штабу советских войск, где он на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на Восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн [Торунь], а другой – из района Моравска Острава [Острава] на Лодзь. На деле, однако, оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а в совершенно другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта. Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов за время войны, с такой большой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избежать катастрофы… между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план главного удара немцев и немедленно предупредили о нем маршала Толбухина».
Таким образом, командование Красной армии сначала направило основные усилия на обеспечение флангов и проявило особую заботу в деле снабжения и доукомплектования фронтовых частей, понесших в последнее время немалые потери. Берлин получает передышку, которая продлится ровно шесть недель.
Глава 3
Берлин – фронтовой город
В то время как Красная армия остановилась на Одере, армады бомбардировщиков западных союзников день и ночь совершали налеты на столицу германского рейха. В период с 1 февраля по 21 апреля Берлин пережил не менее 83 крупных воздушных налетов. В своей книге «Весна 45-го» Карл Фридрих Бори описывает, как же работали в таких условиях берлинцы: «Сотрудники фирмы бегом спускались в подвал, чтобы принести наверх свои бумаги и пишущие или счетные машинки, но когда раздавался сигнал воздушной тревоги, им приходилось вскоре снова мчаться в бомбоубежище, прихватив с собой самое необходимое. <…> Само собой разумеется, среди сотрудников еще оставались очень добросовестные люди. При этом я встречал некоего начальника отдела, который продолжал работать даже в бомбоубежище, пытаясь заключить сделку с какой-то фирмой в Эстонии, хотя эта страна уже перестала существовать. Отдел Востока продолжал переписку с деловыми партнерами в Иране, которые уже давно находились за линией фронта».
Датский журналист Якоб Кроника так описывает повседневную жизнь Берлина в эти дни:
«Американский бомбардировщик упал на угловой дом в центре Берлина. Этот дом уже был сильно разрушен при бомбежке. От него осталось лишь несколько полуразрушенных боковых стен: они доходили где-то до уровня второго этажа. Все остальное представляло собой кучу развалин. Когда-то на углу этой улицы находился большой и фешенебельный цветочный магазин. <…>
И вот теперь на почерневших от дыма и покрытых пылью руинах цветочного магазина лежал американский бомбардировщик. Прохожие останавливались, чтобы получше рассмотреть сбитый самолет. Со знанием дела они отмечали, что, видимо, бомбардировщик получил совсем незначительные повреждения, иначе бы он не сохранился в таком относительно хорошем состоянии!
На обломках самолета лежал один из членов экипажа. Странно, но это выглядело почти так, словно мертвый летчик не был даже ранен во время боя. Однако, возможно, это объяснялось только тем, что на нем был прочный, застегнутый на все молнии лётный комбинезон.
Пилот лежал на спине. Одна рука была неестественно вывернута и торчала вверх. Лицо летчика было совершенно черным.
Неожиданно откуда-то появился мальчишка лет десяти – двенадцати. Этот юный берлинец осторожно вскарабкался на руины цветочного магазина. Никто из прохожих даже не обратил на него внимания. <…>
Что же задумал этот берлинский сорванец? Поглядывая по сторонам, мальчишка осторожно приблизился к мертвому пилоту. <…> Он попытался – насколько это было возможно – спрятать свою добычу. Бросив быстрый взгляд на людей, стоявших внизу на улице, он замер в нерешительности. Никто из стоявших внизу прохожих все еще не произнес ни слова. Тогда паренек начал осторожно спускаться вниз. Едва его маленькие ноги в рваных башмаках коснулись тротуара, как он, прижав свою добычу к груди, со всех ног бросился прочь.
– Он взял парашют! – крикнул какой-то мужчина.
– Стой, парень! – раздался голос из толпы.
– Это же запрещено строго-настрого…
– Да пусть он бежит, – заметила миловидная юная девушка. – Пусть его мать порадуется красивому шелку…»
Этот датский журналист встречал на улицах Берлина и других детей.
«Вблизи старой помпы на разбитых рельсах стоят поврежденные во время бомбежек трамваи. В них выбиты все стекла. В корпусе видны отверстия от пуль и многочисленные вмятины. На земле валяются обрывки контактных проводов.
Две маленькие девочки ползают на подножках вагонов. Одна из них держит в руках потрепанную куклу. Себе на голову она повязала платочек, точно так же, как это обычно делают женщины в России и Польше. Другая девочка раздобыла где-то кусок грязной простыни: это у нее фартук, который доходит ей почти до пальцев босых ног. У обеих девочек очень серьезные лица. Слишком серьезные. Дело в том, что они играют. Но что же это за игра?
– Я беженка с Востока, а она из НСФ [NSY – национал-социалистическая народная благотворительность], – охотно поясняет маленькая мама с куклой, когда я обращаюсь к подружкам. – Здесь, в этом трамвае, раздают пищу беженцам на вокзале: там меня и моего ребенка накормят. Мы уже двадцать два дня ничего не ели… А на другом трамвае мы хотим поехать в Тюрингию. Там нам дадут новый домик. С садиком. И там не бывает воздушной тревоги. И русские туда никогда не придут. А потом наш папочка вернется с войны…
– Тогда, наверное, и твоя мамочка тоже поедет с тобой в Тюрингию? – прерываю я маленькую «беженку».
– Мамочка? – переспрашивает малышка протяжно. На какое-то время она замолкает. Потом с грустью в голосе говорит: – Нет, мамочка пропала, когда нас везли на поезде…
– Ее маму расстреляли, – поясняет ее подружка».
И это тоже Берлин в конце февраля 1945 года.
«Потрясающая сцена на Фоссштрассе. Из развалин универмага «Вертхайм» выбегает какая-то женщина. Она кричит и размахивает руками. Создается впечатление, что она пьяная. Но на самом деле она сошла с ума. Она приближается к входу в рейхсканцелярию. За ней бежит полицейский.
«Мой мальчик мертв! Мой мальчик мертв! Я должна поговорить с фюрером!» – кричит несчастная.
Полицейский крепко держит ее за руки. Какого-то солдата посылают на Линксштрассе, чтобы раздобыть автомобиль. Со всех сторон сбегаются люди. Они стоят с бледными растерянными лицами и смотрят на женщину, которая снова и снова тщетно пытается вырваться из рук полицейского.
«Вы забрали у меня моего мальчика! – осипшим голосом кричит она. – Пропустите меня к фюреру…»
Вскоре подъезжает автомобиль. Женщину увозят. Куда? В тех немногих берлинских больницах, которые пощадил град бомб, нет мест для новых пациентов: они и без того переполнены».
Уехать или остаться? – этим вопросом задавались многие берлинцы в феврале 1945 года. У них еще были возможности бежать из столицы рейха на запад или на юг. Публицист Маргарет Бовери тоже стояла перед такой проблемой:
«Сегодня в первой половине дня приходила Зета, после обеда Элисбет, вчера во второй половине дня у меня были Хильдегард фон Вебер, Калли фон Ден, фрау Хольстен: нам надо было многое обсудить. Всех мучает один вопрос: уехать или остаться? Большинство из нас за то, чтобы остаться. Хильдегард фон Вебер, как истинный детский врач, устроила у меня своего рода заседание, на котором нам предстояло обсудить вопрос, стоит ли нам оставаться в Берлине или все-таки лучше уехать до прихода русских в Южную или Западную Германию.
Я никогда не забуду эту вторую половину дня, когда у меня в доме разгорелась жаркая дискуссия, так как я впервые видела реакцию людей, которые уже однажды пережили вступление русских войск. Дело в том, что здесь же присутствовала и одна прибалтийка, умная женщина, доцент университета, преподававшая естественные науки.
Я пыталась просчитать все возможности, которые могли возникнуть у нас в ближайшем будущем. После моей поездки через весь Советский Союз на Транссибирском экспрессе летом 1940 года и после многочасового ожидания в открытом поле на пограничном переходе на границе с занятой русскими Внешней Монголией (после образования в 1921 году Монгольской Народной Республики Советская Россия (с 1922 г. СССР) согласно договору с правительством Монголии взяла на себя обязательства по защите страны от внешних посягательств. – Ред.) мне стало ясно, что неотъемлемой частью советской системы является герметичное закрытие всех границ. <…> Несмотря на это, я была убеждена, что, по крайней мере, в самом начале Берлин не будет изолирован так строго и что, если русские нам не понравятся, все равно будет возможность покинуть Берлин через разрушенные пригороды или с помощью подкупа. Но когда я только начала говорить: «Представьте себе, русские заняли город…» – прибалтийка тотчас перебила меня своим высоким, прерывающимся от волнения голосом: «Если придут русские… да я не могу себе такое даже вообразить! Такое трудно себе даже представить!»
Из моих бесед с жителями Померании и Силезии я сделала тогда следующий вывод: мы, южные немцы, никогда в своей истории не соприкасавшиеся с русскими, относились к ним намного более непредвзято, чем ост-эльбские юнкера, которые в течение столетий постоянно боролись с русскими за раздел наследства» (Польши. – Ред.).
Хотя армия Сталина еще стояла под Берлином, казалось, что русские уже в столице рейха. Такое впечатление сложилось у одного швейцарца, который в начале февраля 1945 года посетил Берлин. Газета «Нойе цюрихер цайтунг» опубликовала его впечатления.
«В Берлине чаще всего говорят по-русски! – заявил мне немец, сосед по купе в скором поезде, который направлялся с запада в Берлин. – Вы быстро обратите на это внимание, если будете внимательно прислушиваться во время прогулок по нашей столице».
Это должно было прозвучать как шутка во время нашего долгого разговора, который мы вели от Ганновера, города тысячи руин. Вроде бы обычное шутливое замечание, но в голосе моего попутчика слишком явно прозвучала горькая ирония, и с его лица не исчезло задумчивое, озабоченное выражение, хотя он и попытался изобразить на нем улыбку.
«Суть шутки в преувеличении, не так ли?» – попытался в ответ пошутить и я, что мне, однако, совершенно не удалось, так как немец энергично затряс головой и тотчас возразил: «Скоро вы сами убедитесь в этом. – И тише, едва слышно, словно разговаривая сам с собой, добавил: – Мы далеко зашли, Бог свидетель, и этим мы обязаны…» Последнее слово потонуло в шуме вокзала, на который прибыл наш поезд.
В Берлине я по первому же запросу получил комнату, что было равноценно особой благосклонности фортуны, поскольку сейчас путешественник вряд ли серьезно предполагает возможность найти в Берлине гостиницу. Бесчисленные прежде гостиницы – сегодня груды развалин, выгоревшие дотла руины, непригодные для проживания трущобы, а наряду с этим бесконечные колонны бездомных, беженцев с Востока и Запада, гражданские и военные, немцы и иностранцы, которые ищут крышу над головой, – кто осмелится теперь сказать, что комната, которую я нашел в ветхой, серой гостинице в старой части Берлина, не была особой милостью Господа.
Датский журналист Якоб Кроника так описывает повседневную жизнь Берлина в эти дни:
«Американский бомбардировщик упал на угловой дом в центре Берлина. Этот дом уже был сильно разрушен при бомбежке. От него осталось лишь несколько полуразрушенных боковых стен: они доходили где-то до уровня второго этажа. Все остальное представляло собой кучу развалин. Когда-то на углу этой улицы находился большой и фешенебельный цветочный магазин. <…>
И вот теперь на почерневших от дыма и покрытых пылью руинах цветочного магазина лежал американский бомбардировщик. Прохожие останавливались, чтобы получше рассмотреть сбитый самолет. Со знанием дела они отмечали, что, видимо, бомбардировщик получил совсем незначительные повреждения, иначе бы он не сохранился в таком относительно хорошем состоянии!
На обломках самолета лежал один из членов экипажа. Странно, но это выглядело почти так, словно мертвый летчик не был даже ранен во время боя. Однако, возможно, это объяснялось только тем, что на нем был прочный, застегнутый на все молнии лётный комбинезон.
Пилот лежал на спине. Одна рука была неестественно вывернута и торчала вверх. Лицо летчика было совершенно черным.
Неожиданно откуда-то появился мальчишка лет десяти – двенадцати. Этот юный берлинец осторожно вскарабкался на руины цветочного магазина. Никто из прохожих даже не обратил на него внимания. <…>
Что же задумал этот берлинский сорванец? Поглядывая по сторонам, мальчишка осторожно приблизился к мертвому пилоту. <…> Он попытался – насколько это было возможно – спрятать свою добычу. Бросив быстрый взгляд на людей, стоявших внизу на улице, он замер в нерешительности. Никто из стоявших внизу прохожих все еще не произнес ни слова. Тогда паренек начал осторожно спускаться вниз. Едва его маленькие ноги в рваных башмаках коснулись тротуара, как он, прижав свою добычу к груди, со всех ног бросился прочь.
– Он взял парашют! – крикнул какой-то мужчина.
– Стой, парень! – раздался голос из толпы.
– Это же запрещено строго-настрого…
– Да пусть он бежит, – заметила миловидная юная девушка. – Пусть его мать порадуется красивому шелку…»
Этот датский журналист встречал на улицах Берлина и других детей.
«Вблизи старой помпы на разбитых рельсах стоят поврежденные во время бомбежек трамваи. В них выбиты все стекла. В корпусе видны отверстия от пуль и многочисленные вмятины. На земле валяются обрывки контактных проводов.
Две маленькие девочки ползают на подножках вагонов. Одна из них держит в руках потрепанную куклу. Себе на голову она повязала платочек, точно так же, как это обычно делают женщины в России и Польше. Другая девочка раздобыла где-то кусок грязной простыни: это у нее фартук, который доходит ей почти до пальцев босых ног. У обеих девочек очень серьезные лица. Слишком серьезные. Дело в том, что они играют. Но что же это за игра?
– Я беженка с Востока, а она из НСФ [NSY – национал-социалистическая народная благотворительность], – охотно поясняет маленькая мама с куклой, когда я обращаюсь к подружкам. – Здесь, в этом трамвае, раздают пищу беженцам на вокзале: там меня и моего ребенка накормят. Мы уже двадцать два дня ничего не ели… А на другом трамвае мы хотим поехать в Тюрингию. Там нам дадут новый домик. С садиком. И там не бывает воздушной тревоги. И русские туда никогда не придут. А потом наш папочка вернется с войны…
– Тогда, наверное, и твоя мамочка тоже поедет с тобой в Тюрингию? – прерываю я маленькую «беженку».
– Мамочка? – переспрашивает малышка протяжно. На какое-то время она замолкает. Потом с грустью в голосе говорит: – Нет, мамочка пропала, когда нас везли на поезде…
– Ее маму расстреляли, – поясняет ее подружка».
И это тоже Берлин в конце февраля 1945 года.
«Потрясающая сцена на Фоссштрассе. Из развалин универмага «Вертхайм» выбегает какая-то женщина. Она кричит и размахивает руками. Создается впечатление, что она пьяная. Но на самом деле она сошла с ума. Она приближается к входу в рейхсканцелярию. За ней бежит полицейский.
«Мой мальчик мертв! Мой мальчик мертв! Я должна поговорить с фюрером!» – кричит несчастная.
Полицейский крепко держит ее за руки. Какого-то солдата посылают на Линксштрассе, чтобы раздобыть автомобиль. Со всех сторон сбегаются люди. Они стоят с бледными растерянными лицами и смотрят на женщину, которая снова и снова тщетно пытается вырваться из рук полицейского.
«Вы забрали у меня моего мальчика! – осипшим голосом кричит она. – Пропустите меня к фюреру…»
Вскоре подъезжает автомобиль. Женщину увозят. Куда? В тех немногих берлинских больницах, которые пощадил град бомб, нет мест для новых пациентов: они и без того переполнены».
Уехать или остаться? – этим вопросом задавались многие берлинцы в феврале 1945 года. У них еще были возможности бежать из столицы рейха на запад или на юг. Публицист Маргарет Бовери тоже стояла перед такой проблемой:
«Сегодня в первой половине дня приходила Зета, после обеда Элисбет, вчера во второй половине дня у меня были Хильдегард фон Вебер, Калли фон Ден, фрау Хольстен: нам надо было многое обсудить. Всех мучает один вопрос: уехать или остаться? Большинство из нас за то, чтобы остаться. Хильдегард фон Вебер, как истинный детский врач, устроила у меня своего рода заседание, на котором нам предстояло обсудить вопрос, стоит ли нам оставаться в Берлине или все-таки лучше уехать до прихода русских в Южную или Западную Германию.
Я никогда не забуду эту вторую половину дня, когда у меня в доме разгорелась жаркая дискуссия, так как я впервые видела реакцию людей, которые уже однажды пережили вступление русских войск. Дело в том, что здесь же присутствовала и одна прибалтийка, умная женщина, доцент университета, преподававшая естественные науки.
Я пыталась просчитать все возможности, которые могли возникнуть у нас в ближайшем будущем. После моей поездки через весь Советский Союз на Транссибирском экспрессе летом 1940 года и после многочасового ожидания в открытом поле на пограничном переходе на границе с занятой русскими Внешней Монголией (после образования в 1921 году Монгольской Народной Республики Советская Россия (с 1922 г. СССР) согласно договору с правительством Монголии взяла на себя обязательства по защите страны от внешних посягательств. – Ред.) мне стало ясно, что неотъемлемой частью советской системы является герметичное закрытие всех границ. <…> Несмотря на это, я была убеждена, что, по крайней мере, в самом начале Берлин не будет изолирован так строго и что, если русские нам не понравятся, все равно будет возможность покинуть Берлин через разрушенные пригороды или с помощью подкупа. Но когда я только начала говорить: «Представьте себе, русские заняли город…» – прибалтийка тотчас перебила меня своим высоким, прерывающимся от волнения голосом: «Если придут русские… да я не могу себе такое даже вообразить! Такое трудно себе даже представить!»
Из моих бесед с жителями Померании и Силезии я сделала тогда следующий вывод: мы, южные немцы, никогда в своей истории не соприкасавшиеся с русскими, относились к ним намного более непредвзято, чем ост-эльбские юнкера, которые в течение столетий постоянно боролись с русскими за раздел наследства» (Польши. – Ред.).
Хотя армия Сталина еще стояла под Берлином, казалось, что русские уже в столице рейха. Такое впечатление сложилось у одного швейцарца, который в начале февраля 1945 года посетил Берлин. Газета «Нойе цюрихер цайтунг» опубликовала его впечатления.
«В Берлине чаще всего говорят по-русски! – заявил мне немец, сосед по купе в скором поезде, который направлялся с запада в Берлин. – Вы быстро обратите на это внимание, если будете внимательно прислушиваться во время прогулок по нашей столице».
Это должно было прозвучать как шутка во время нашего долгого разговора, который мы вели от Ганновера, города тысячи руин. Вроде бы обычное шутливое замечание, но в голосе моего попутчика слишком явно прозвучала горькая ирония, и с его лица не исчезло задумчивое, озабоченное выражение, хотя он и попытался изобразить на нем улыбку.
«Суть шутки в преувеличении, не так ли?» – попытался в ответ пошутить и я, что мне, однако, совершенно не удалось, так как немец энергично затряс головой и тотчас возразил: «Скоро вы сами убедитесь в этом. – И тише, едва слышно, словно разговаривая сам с собой, добавил: – Мы далеко зашли, Бог свидетель, и этим мы обязаны…» Последнее слово потонуло в шуме вокзала, на который прибыл наш поезд.
В Берлине я по первому же запросу получил комнату, что было равноценно особой благосклонности фортуны, поскольку сейчас путешественник вряд ли серьезно предполагает возможность найти в Берлине гостиницу. Бесчисленные прежде гостиницы – сегодня груды развалин, выгоревшие дотла руины, непригодные для проживания трущобы, а наряду с этим бесконечные колонны бездомных, беженцев с Востока и Запада, гражданские и военные, немцы и иностранцы, которые ищут крышу над головой, – кто осмелится теперь сказать, что комната, которую я нашел в ветхой, серой гостинице в старой части Берлина, не была особой милостью Господа.