Петкявичюс Витаутас. Великий охотник Микас Пупкус

   А над крышами тарахтели большие и малые вертолеты, гудели и выли самолеты, летающие тарелки, ракеты и еще бог знает какие аппараты. По подземным туннелям грохотали поезда, грузовики и другие неизвестные мне машины. От дыма и гари кружилась голова. Только теперь я понял, почему жители города носят стеклянные колпаки, дышат искусственным воздухом и не снимают противогазов, почему зимой и летом, в ненастье и в погожие дни не расстаются с зонтиками и ходят в шляпах, похожих на гигантские грибы.
   Наконец я добрался до окраины и совсем приуныл. В парках стояли неживые, сделанные из пластмассы деревья, мертвые, законсервированные в химикалиях кусты, на газонах торчали скучные, запыленные перлоновые цветы с поникшими бумажными листьями, а вокруг чахла наполовину нейлоновая, наполовину настоящая трава, истоптанная, жухлая, - страшно смотреть.
   Я потерял всякую охоту знакомиться с городом и любоваться красивыми световыми рекламами. Мне захотелось поскорее вернуться домой, но в эту минуту хлынул темный и густой, как кофе, дождь. Спрятавшись в подворотне, я смотрел на спешащих неизвестно куда усталых и бледных до синевы и желтизны прохожих, жителей Перлона. От страшного шума все они были изрядно глуховаты, поэтому без усилителей и радиоаппаратов не только что разговаривать, но и думать не умели. От острых, отвратительных запахов они совсем утратили обоняние и не могли наслаждаться запахами политых одеколоном цветов и приправленных химикалиями кушаний. От напряженной работы зрение их до того ослабло, что без биноклей они, верно, не могли и ложку ко рту поднести. Впрочем, в этом уже давно не было нужды: ели-то они таблетки и пасты.
   Когда дождь прекратился, я кое-как добрался до гостиницы и повалился на кровать. Проснулся и с удивлением увидел, что на наволочке остался точный отпечаток моего профиля. Я разбудил Чюпкуса, но тот почему-то зарычал, оскалился и чуть не вцепился мне в ногу.
   - Ты что, приятель, или своих не признал? - я поглядел в зеркало, но оттуда на меня смотрело незнакомое лицо, черное, будто в тушь окунули.
   Пока очищался от сажи и копоти, до того умаялся, что готов был опять завалиться спать. Но над моей головой затрещал небольшой аппарат, на нем появились красные цифры, а записанный на магнитную ленту голос торжественно сообщил:
   - Вы обязаны уплатить четыре талера семьдесят три гроша хозяину гостиницы за то, что пользовались движущимися тротуарами, рассматривали витрины, восхищались рекламами и вдохнули шестнадцать галлонов неочищенного воздуха.
   Этого еще не хватало! Рассерженный, я позвонил его превосходительству Посоль фон Фасолю.
   - Алло, Гасби, что за чертовщина? - возмущенно спросил. - Почему у вас даже за воздух нужно платить?
   - Алло, Мики, такие у нас порядки: у кого нет денег, тот не дышит.
   - Оляля, Гасби, так как же они живут?
   - Оляля, Мики, в нашей стране никто ни живет ни умирает. Здесь только зарабатывают деньги. У кого их нет, тому уж ничего не нужно, ясно?
   - Не совсем.
   - Да ладно, будет тебе, Мики! Махнем лучше на рыбалку?
   - Я бы с удовольствием, только вот давненько удочку даже в колодец не забрасывал. А может, лучше поохотимся?
   - Видишь ли, теперь объявлено положение всеобщего размышления, поэтому стрелять нельзя. Отложим охоту до лучших времен.
   - Послушай, Гасби, ты что, за дурака меня принимаешь? В вашем городе такой грохот стоит, хоть из пушек стреляй - никто не услышит.
   - Правда твоя, Мики, шум у нас ужасный, но это только ночью. Днем все затихает. Стоит президенту сесть за рабочий стол, как немедленно приостанавливается всякое движение. Но ночью-то охотиться мы не можем...
   - Оляля, Гасби, согласен - едем на рыбалку.
   - Оляля, Мики, я заверну вечерком.
   В сумерках его лимузин без колес остановился у дверей гостиницы. Шикарная мощная машина, которая по любым дорогам идет со скоростью в четыре черепашьих узла. А если накачать потуже воздушную подушку, то можно не только через встречные машины убогих нейлонцев перепрыгивать, можно перемахнуть через гору, канаву и даже камешек на дороге.
   Я смотрел в окно и ничего не пропускал: по обочинам вдоль дороги везде торчали гипсовые олени, глиняные медведи, пластмассовые аисты, нейлоновые зайцы и плюшевые совы. Они жались под защиту искусственного леса, были установлены на каменных пьедесталах и смахивали на памятники героям, погибшим в неравной борьбе с человеком.
   Не страна, а кладбище какое-то.
   Но еще страшнее выглядели реки. Вода в них была похожа не только на спитой кофе - иной раз даже напоминала жидкую смолу. На поверхности радужно переливались пятна искусственного жира и нефти, а неприятный запах с такой силой бил в лицо, что нос невольно задирался кверху. Вокруг - ни птицы, ни жука, ни бабочки, ни одного живого создания. Так я стосковался, хотя бы по комару, что, наверно, ничего бы не пожалел, только б услышать его негромкий и такой приятный для слуха писк.
   Немой и мертвый край.
   Зато вдоль дороги, над каждой мертвой рекой, вокруг каждого отравленного озера дымили бесчисленные заводы и фабрики. Вот чем заплатил человек за движущиеся тротуары, за автоматы, которые щедро пичкали безвкусными пилюлями, за все эти совершенно не нужные удобства и несусветную лень, за счастье лежмя лежать, искусственные булочки жевать и ничего не делать без помощи машин.
   - Оляля, Гасби, почему в вашей стране все искусственное? - спросил я полковника.
   - Оляля, Мики, все очень просто: что было живого и настоящего - давно уничтожили. А если мы где-нибудь и раздобудем какое-нибудь животное, оно у нас долго не протянет.
   - Гасби, я ничего не понимаю. Если в стране уже все уничтожено, зачем эти надписи на каждом шагу: "За охоту на сто лет в работу" или "Рыбешку поймать тюрьмы не миновать", "Лес сечь - не жалей плеч".
   - Видишь ли, Мики, в этом и заключена вся мудрость нашего президента. Если все это убрать, люди в тот же день обнаружат, что наш край давно вымер, и разбегутся. А кто же тогда будет работать?
   - Сами.
   - Ты, Мики, хороший парень, но совершенный дикарь. В нашей стране работает только тот, у кого нет денег.
   - А откуда же ты берешь деньги, раз нигде не работаешь?
   - Для меня деньги зарабатывают мои рабочие на фабрике.
   - Но это же несправедливо.
   - Возможно, но мне такой порядок нравится.
   - Ну ладно. Но от этих надписей и запретов зверья и рыбы все равно не прибавляется.
   - Не прибавляется, но мы понемногу привозим из других стран. Вот увидишь, есть здесь такое местечко, где рыбы сами на крючок вешаются.
   Через несколько минут мы подъехали к огромному пруду, раскинувшемуся в самом центре наскоро построенного в мою честь села. Вокруг пруда стояли пастухи и лупили кнутами по вонючей воде.
   - Это еще что за выдумки? - удивился я.
   - Карасей пасут, - пожал плечами Гасбер.
   - А зачем их пасти?
   - Пастухи никого к пруду близко не подпускают. Кроме того, ученые порекомендовали подхлестывать карасей, тогда они здоровенные вырастают, объяснил он мне, вынимая из машины наше имущество.
   Давненько я не рыбачил и поэтому с огромным удовольствием перебрался на небольшой островок, красиво обсаженный искусственными деревьями, расположился поудобнее и забросил удочку. Через минуту поплавок дернулся и ушел под воду. Затаив дыхание, я по всем правилам рыболовной науки подсек рыбку, подтянул и выбросил на берег великолепного карася. Только он почему-то не трепыхался, не шевелился, не разевал рот, лежал, как позапрошлогодний. Я подошел, снял карася с крючка и увидел, что он - мороженый.
   "Тут какое-то жульничество!" - Я еще раз забросил удочку, поглубже. Но и во второй раз вытащил неживого карася. Понюхал его и понял, что он не только заморожен, но и выпотрошен, посыпан солью и поперчен. Я даже похолодел, а Гасбер смеялся как ни в чем не бывало и хладнокровно принялся объяснять:
   - Это величайшее достижение рыбоводов нашей страны. Караси этого вида, перед тем как заглотнуть крючок, распарывают себе брюхо, вываливаются в перце и соли, остается только положить их на сковородку. - Он побросал нашу добычу на сковородку, разжег походную плитку и пообещал: - Увидишь, какой будет обед!
   "Ну нет, ты меня не проведешь", - подумал я и снова забросил удочку. Как только поплавок дернулся, я сунул голову в воду, чтоб посмотреть, как это карась готовит себя на сковородку. Но его превосходительство Гасбер схватил меня, вытащил и предостерег:
   - Ты поосторожнее, в пруд выпущены крокодилы. Очень злые, мигом проглотят...
   Но я не собирался отступать. Опять забросил удочку и вытащил... круг жирной колбасы.
   - Алло, Гасби, что ты на это скажешь? - ехидно улыбаясь, я ждал ответа. Скажешь, и тут карась виноват? - сунул я ему колбасу под нос.
   Доверенное лицо президента покраснел как помидор и заорал в микрофон:
   - Начальника пруда! Подать сюда этого мерзавца живым или на сковородке!.. Мигом!
   Все карасиные пастухи перестали хлестать воду и указали кнутами на середину пруда. Через минуту из воды вынырнул человек в водолазном скафандре. Сняв шлем, он стал плаксиво оправдываться:
   - Я не виноват, больше в холодильнике карасей не осталось, а колбасу я в потемках нечаянно за угря принял, - хныкал он, не понимая, что выдает величайшую тайну чудесного пруда.
   - Да знаешь ли ты, что тебя ждет? - грозно нахмурился его превосходительство Посоль фон Фасоль.
   - Знаю, знаю! Но во сто раз лучше смерть, чем такая собачья жизнь. С утра до вечера едут и едут иностранцы, и каждому нужно не меньше трех карасей на крючок подвесить. А откуда я карасей наберусь, если в этом тухлом болоте лягушки, и те не водятся?! Делайте со мной что хотите, только не держите начальником в этом вонючем аду...
   Многоточие...
   Рыбу ловят сетью, певчих птичек снастью, людей глупых - лестью.
   ЗАЯЧИЙ ОСТРОВ
   Чем дальше мы отъезжали от столицы Нейлонии, тем чаще и чаще по дороге попадались низкорослые чахлые кустарники, кривые засохшие сосны и поникшие желтолистые березы. Только изредка мелькали клочки каких-то посевов, островки увядшей травы. Глазу не за что зацепиться.
   После неудачной рыбалки Гасбер молчал, будто рот у него заштопан, и о чем-то думал. Машина мчалась по скучным, выжженным солнцем полям. Наконец полковник не выдержал:
   - Алло, Мики, довольно дуться. Ты, конечно, великий охотник, но скажи, пожалуйста, можно ли каким-нибудь другим манером в этом борще рыбу поймать?
   - Нельзя.
   - Ну видишь. Нужно же президенту где-нибудь после тяжелой работы отдохнуть...
   - Нужно-то нужно, но зачем же обманывать самих себя?
   - Оляля, Мики! Ты и вправду дикарь или разыгрываешь простачка? Я же не себя, а иностранцев обманываю. Ну, иногда и президент на эту удочку клюнет. Но ничего плохого с ним случиться не может. Ему от всех болезней по три раза прививки делали.
   Мне вдруг вспомнились волчата, развешенные на деревьях, их жалобный писк, я увидел смертельно перепуганных, лежащих ничком на снегу северян, словно наяву представил опустошенный и нищий их край и почувствовал лютую ненависть к полковнику. Я больше не сомневался: это он, и никто другой, обучил моего жадного соседа жестокому ремеслу. Надо было что-то делать, немедленно, не откладывая. Но я все-таки сдержался и спросил равнодушным тоном:
   - А разве президент ничего не замечает?
   - Нет, он близорукий и рыбачить не любит.
   - Так зачем же он на рыбалку ездит?
   - Этого требует его государственное положение.
   - Все равно это преступление.
   - А что же нам делать?
   - Не загрязнять воду. Это единственный выход.
   - Теперь уже поздно, - Гасбер круто повернул машину, перелетел через забор из тройной железной сетки и остановился.
   Мы вышли из машины, я огляделся и увидел невдалеке странного красного зайца. Заяц тяжело прыгал по серому полю с искусственной травой, а за ним толпой шли люди в белых халатах, они громко гомонили, о чем-то спорили между собой и записывали свои слова в толстые книги.
   - Что это они делают? - спросил я.
   - Они хотят приучить зайцев есть искусственную траву. Красношкурого две недели кормили нейлоновым сеном. После опыта заяц вообще больше ничего в рот не берет. Но, как видишь, эти люди не унывают и пробуют найти выход.
   - Совершенно правильно, - сказал один из ученых, - прежде чем перейти на новый корм, мы должны отказаться от старого.
   - А зеленые очки ему надевали? - спросил я с издевкой, да жаль, никто этого не заметил.
   - Надевали, но ничего не добились, учуял подвох косой. Сегодня мы перешли ко второму этапу эксперимента - нос ему бензином натерли и наблюдаем, что получится.
   Жалко мне стало беднягу, едва удержался, чтоб тут же на месте не расправиться с браконьером Гасбером, но подумал, что все же еще не время. С таким хитрым и коварным врагом кулаками ничего не добьешься.
   - Ну хорошо, исследуете, работаете, экспериментируете, сколько разума хватает, но зачем же издеваетесь над беднягой, зачем ему шкуру выкрасили?
   - Видите ли, уважаемый коллега, у наших людей зрение слабое и серые предметы они не различают. Кроме того, и охотникам по крашеному зайцу легче стрелять: приметный, далеко не убежит и не спрячется.
   - Оляля, Гасби, а не лучше ли мудрость свою на то направить, чтобы над фабриками колпаки поставить и не пускать в воздух дым и копоть?
   - Оляля, Мики, а какой же это хозяин позволит вешать колпак над своей трубой? У нас такой обычай: что мое, то мое, а что твое - то тоже мое.
   - Оляля, Гасби, уж не ваша ли умная машина эту чепуху придумала?..
   Внезапно над головой что-то завыло, засвистело, и появилась огромная летающая тарелка. Да какая там тарелка... Летающая лохань! Она подняла облако пыли и опустилась прямо в центре этого серого смерча. Когда пыль осела, к летающей лохани подъехал огромный кран и стал вытаскивать из люка пластмассовые ящики, в которых сидели ошалевшие зайцы. Вдруг один ящик треснул, распался, зайцы вывалились на землю и врассыпную кинулись наутек.
   Все, кто был поблизости, бросились их ловить. За зайцами носились на мотоциклах, загоняли их до упаду, но дальше этого дело не шло. Едва кто-нибудь пробовал поднять зайца за ноги или за уши, как тот начинал вырываться и раскидывал ученых, как слон муравьев. А все объяснялось очень просто: от искусственного питания ученые до того отощали и ослабли, что вчетвером едва-едва справлялись с одним зайцем. Навалившись на него, они связывали зайца веревками, сковывали цепью и только потом, подняв беднягу краном, снова отправляли в ящик.
   Насмеявшись над "силачами" на три дня вперед, я обратился к доверенному президента:
   - Послушай, полковник, а не мог бы я на этой лохани прокатиться туда, где выращивают таких могучих зайцев?
   - Можно, да только далековато.
   - Ничего, я не боюсь путешествий.
   - Тогда летим.
   Немного отдохнув, мы пересели в летающую лохань и поднялись на семь мушиных пядей. Сверху я увидел в пенистых волнах моря зеленую, освещенную солнцем точку. Она приближалась, росла, ширилась, наконец, наша лохань опустилась на Заячий остров. Жители острова тут же проверили наши документы, а серьезные ученые, перед тем как показать нам остров, прочли несколько длинных и грустных лекций о том, как вредно употреблять в пищу зайчатину, как плохо отражается она на здоровье человека, как опасен ее запах, вызывающий двадцать шесть ужасных эпидемий.
   - Что за наглая ложь! - возмутился я. - Что за бесстыдный обман!
   - Ничего подобного, никакой это не обман, лекции предназначены для местных пастухов: чем больше мы их настращаем, тем меньше они зайцев съедят.
   Опять этот отвратительный фон Фасоль испортил мне настроение. На острове я было отошел: снова увидел зеленый трехлистный клевер, пожевал кисленький листок заячьей капусты, насладился сочной морковкой, а тут опять он со своей дурацкой жадностью...
   "Ну погоди!" - злился я молчком. Ходил по полям, нюхал душистые цветы, настоящие, не искусственные, и злился.
   - Послушай, чужеземец, зачем ты траву в нос суешь? - спросил меня один из заячьих пастухов, прилетевший на небольшом вертолете.
   - Нюхаю, бестолочь, нюхаю.
   - А что это значит?
   - Ничего. Она пахнет.
   Он пожал плечами:
   - Я одно знаю - она несъедобна.
   А второй, увидев, как я делаю гимнастику, подлетел ко мне поближе и спросил в упор:
   - Что это ты делаешь?
   - Спортом занимаюсь.
   - А зачем это нужно?
   - Чтоб здоровее быть.
   - Шутки шутишь. Зачем руками размахивать? Пусть машины работают, у них здоровья больше...
   Всему они удивлялись, но больше всего Чюпкусу.
   - А почему у твоего зайца такие вислые уши? - спрашивали меня и взрослые и дети.
   - Ему на шею нужно повязать капроновый бант, - предлагали девочки.
   - Из такого длинного хвоста замечательный кнут можно сделать, зайцев гонять, - с завистью говорили пастухи, не видавшие на своем острове никаких зверей, кроме зайцев.
   Так гостил я на Заячьем острове, наслаждаясь живой природой. И вдруг налетел страшный ураган. Он повалил огромные электрические столбы, перепутал провода и унес все это в широкое море.
   Остров остался без электричества. Остановились машины, не летали вертолеты, люди, не умея зарядить карманные аккумуляторы, перестали слышать, двигаться, потом говорить, а в конце концов и думать.
   Не работало радио, телеграф и телевизоры. Никто не производил искусственной пищи, капель, микстур и пилюль. Над островом навис голод, потому что жители Заячьего острова без электричества не могли даже под ногтями почистить.
   А ураган свирепствовал, и помощи ждать было неоткуда. Удрученный Гасбер пришел ко мне посоветоваться. Он совсем ослаб от голода и не мог произнести больше двух слов, только показывал пальцами на рот и повизгивал, как молочный поросенок.
   Но что я один мог поделать? Ломал-ломал я голову, пока, наконец, нашел выход. Отобрал десять самых сильных пастухов, приказал им прежде всего снять с головы стеклянные колпаки и поглубже вдыхать живительный горьковатый ураганный ветер. Ничего, немного приободрились. Тогда я поймал зайца, сварил вкусную похлебку, покормил их и мигом поставил на ноги. Затем распорядился набрать острых камней, разбросать на полях, а когда ветер стих, посыпал камни сухим мелкокрошенным табаком. А такого табака, как мой, поискать! Я семена в самой Чубуркии раздобыл, полынным отваром смачивал, соком дурмана кропил, рядом с мятой-рутой хранил, под багульником сушил, с чесноком растирал, оттого и дух у табачка такой, что не только зайцы, но и безносые островитяне за версту чуяли.
   Посыпали мы табачной крошкой острые камни и ждем, что будет. Вот к одному камню подскакал выкрашенный в голубой цвет зайчишка, стал осторожно принюхиваться. Видно, понравилось, и он нюхнул всей ноздрей. Что тут приключилось! У косого дух занялся, слезы брызнули, и принялся он чихать. Чихал-чихал, изнемог вконец, на последнем чохе ка-ак брякнется головой об камень - и с ног долой. Камень - вдребезги, а зайчишка замертво свалился... Не успел я этого ободрать, слышу, у другого камня косой чихает. Третий в камне дырку носом продолбил, но и сам голову сложил. Всем работы хватало, зато зайчатины - хоть завались. Мои пастухи носятся, свежуют зайцев, огонь разжигают, работают, аж пар валит... Так на острове никто с голоду и не погиб.
   А когда исправили электролинии и машины снова начали выпускать пилюли и микстуры, никто уже не хотел их и в рот брать. Люди окрепли, стали видеть без биноклей, слышать без усилителей, друг с другом нормально разговаривать и нахваливать зайчатину, и жареную на костре, и вареную в воде. На прощанье подарил я жителям Заячьего острова семена своего табачка и объяснил, как трут добывать, как высекать искры из огнива, как чертову траву растить, как чубуки вырезать и трубки обкуривать. Понравилось это дело людям. Они меня прямо-таки на руках носили. А на приказы его превосходительства Гасбера фон Фасоля никто никакого внимания не обращал.
   А когда он помчался в Перлон за подкреплением, не забыв прихватить и меня, я вдоволь поиздевался над его бессильной яростью и всю дорогу дразнил:
   - Оляля, Гасби, если поймал слона за задние ноги, а он брыкается, лучше не держи, отпусти, а то, чего доброго, землетрясение начнется...
   Он молчал и тайком от меня лечился от малокровия жареной зайчатиной.
   Спасибо!
   На здоровье!
   - Эх, кабы печку да на коня, а меня на печку - хорош был бы я наездник!
   КОНЬ - ПОБЕДИТЕЛЬ КУРОПАТОК
   Мы уже пролетели половину пути, когда ни с того ни с сего моторы нашей летающей лохани раскашлялись, расчихались, будто нанюхались табачка моего.
   "Магнит действует", - подумал я и на всякий случай сел с Чюпкусом поближе к выходу.
   Испуганные летчики роздали нам парашюты и велели спасаться, кто как может. Ждать было нечего, схватил я песика под мышку и ринулся вниз головой в люк. Досчитал до трех, дернул кольцо, парашют раскрыл надо мной пестрый гриб, покачался-покачался и приземлился на самой окраине этой диковинной страны.
   Здесь, за высокими горами, которые ни птице перелететь, ни зверю одолеть, в тесном ущелье ютилось охотничье хозяйство, где разводили куропаток. Несколько сот усердных и послушных работников с утра до вечера лазили по склонам, скармливая прожорливым куропаткам перловую крупу, пичкали их рисом и маком, а сами только и ели, что таблетки искусственного хлеба.
   С помощью этих терпеливых трудяг я разыскал Гасбера, висевшего на выступе скалы, и кое-как, общими силами, мы стащили его на землю. И снова несчастье! Падая, он разбил свой стеклянный скафандр, разорвал костюм, потерял документы и государственную печать. Совсем расстроился полковник, запричитал:
   - Как мне теперь узнать, сколько за день я воздуха употребил?..
   - А ты дыши по ночам, - посоветовал я, но он продолжал жаловаться.
   - Замерз я. Ветер сквозь прорехи в рубаху задувает, того и гляди унесет...
   - А ты разденься, голого не унесет, - учил я полковника, но он продолжал ныть.
   - Пешком я ходить не могу, сразу устану.
   - А ты на четвереньках.
   - Машину мне! Полк слуг сюда! Я с места не стронусь, пока не будет выполнен приказ.
   - Мы думали с тобой по-хорошему столковаться, - ответили ему рабочие куропаточьего хозяйства, - да, видно, ничего не получится. Раз ты такой нетерпеливый, пеняй на себя, - и они позвали надсмотрщика разбираться с полковником, а сами продолжали заниматься делом.
   Надсмотрщик посмотрел на нас подозрительно и заорал в мегафон:
   - Документы!
   - Я министр, я начальник охоты, - хорохорился Гасбер.
   - Документы!! - не слушал его чиновник.
   - Это ты предъяви документы! Я доверенное лицо президента Гасбер Посоль фон Фасоль. Это моя затея, я для собственного удовольствия устроил здесь куропатник!
   - Видели мы таких, - равнодушно проворчал надсмотрщик. - И еще не таких видели. Его превосходительство Гасбер пешком не ходит и дырявых штанов не носит. А где твое разрешение, горлопан?
   - Я сам пропуска подписываю.
   - Так чего ждешь? Возьми да подпиши.
   - У меня нет ни бумаги, ни печати.
   - Значит, никакой ты не полковник. - Надсмотрщик подозвал рабочих, велел им нацепить на шею Гасберу сито с крупой и приставить его к работе.
   Как ни артачился, как ни ярился его превосходительство, ничего поделать не смог.
   - Видал, какой барин выискался. Жрать захочешь - спеси-то поубавится, отрубил надсмотрщик и улетел в долину.
   Жалко было смотреть на его превосходительство господина начальника, как он на четвереньках карабкался по склонам, непривычными к работе пальцами рассыпал крупу, - больше себе за шиворот, чем на землю, поливал траву потом и клял на чем свет стоит свою затею с куропатником. Над его головой кружили стаи куропаток, садились ему на плечи, на лысую, как куриное яйцо, голову, а которые понахальнее, те старались долбануть клювом в темечко или другое чувствительное место.
   Приглядевшись, я увидел, что никакие это не куропатки, а искусственные птицы - перекрашенные на фабрике вороны, которым не слишком усердные Гасберовы подданные лишь слегка укоротили клювы и выпестрили оперение.
   - Оляля, Гасби, а не твое ли это изобретение? - спросил я полковника.
   Он не ответил, продолжая ругаться:
   - Прохвосты, болваны, нахалы!
   - На тебя насмотрелись.
   - Я - начальник. А они не смеют!
   - Тебе потеха, а им не до смеха, - но и мне было не до смеха. Прожорливые птицы налетели и на меня, как будто неделю не ели. Долбили острыми, отштампованными на комбинате клювами, хлестали крыльями, едва-едва отбился камнями, потому что никакого оружия, за исключением брючного ремня, с собой не захватил.
   К вечеру мы до того вымотались, что не хотелось уже ни есть ни пить. Свалились на голую землю и заснули мертвым сном. Когда проснулись, тело болело, будто нас всю ночь цепами молотили. Не успели продрать глаза, как все началось сначала.
   - Пусть делают, что хотят, я с места не сдвинусь, - решил Гасбер и украдкой сыпанул в рот горсть крупы.
   - Как ты смеешь крупу его превосходительства Посоль фон Фасоля жрать? кинулся к нему надсмотрщик. - В тюрьму упеку. Лягушкам скормлю! - Он схватил Гасби за шиворот и снова приставил к работе. А тот был до того измучен, что едва-едва мог поднять одну крупинку.
   - Алло, полковник, ведь в вашей стране работают только те, у кого нет денег, - напомнил я его собственные слова.
   - Надсмотрщик - дикарь и не знает наших законов.
   - Оляля, но ведь ты миллионер!
   - Да не взял я денег, Мики.
   - Но ведь у тебя сто фабрик, Гасби?
   - Не мог же я их сюда принести.
   - Но ведь ты государственный деятель...
   - Я печать потерял.