Страница:
Весь этот маскарад я устроил безо всяких на то санкций и указаний, по одной лишь, но крайне веской лично для меня причине: мне ужасненько не нравилось всё то, что происходило в течение последних двух суток вокруг моей скромной персоны. Ещё не паника, но уже очень и очень нехорошие предчувствия… Словно чей-то кулак завис над темечком. Доложив Стрекалову о своих подозрениях по поводу Вещего, я получил в ответ лишь озадаченное хмыканье и твёрдое обещание разобраться. Поскольку речь тут шла всего-навсего о таком пустяке, как моя жизнь, то хмыканья и обещаний мне было маловато. Да и сам механизм встречи с очередным сопровождающим, который должен был ждать меня в 23.00 в зале ожидания вокзала на втором этаже, где раньше размещались кассы, мне сразу не понравился.
Ещё больше он мне не нравился теперь. Предварительно трижды обойдя все окрестности и придя заблаговременно, я на «мягких лапах» начал обосновываться на предполагаемом месте встречи. В небольшом закутке, занимаемом игровыми автоматами, вместо положенных братков, сидели двое столь же модно подстриженных, но явно очень непростых мужичков. Между собой они не общались, никакого внимание на редких играющих не обращали. И несмотря на жару, стоически парились в наглухо застёгнутых спортивных куртках. Размера на два больше, чем следовало бы. Очень удобно – ни оружия не видно, ни бронежилета. Ещё один такого же типа «ряженый» сидел за женщиной, принимающей деньги на входе в зал ожидания. Количество патрулей на вокзале за последний час увеличилось чуть ли не втрое, и к обычным омоновцам присоединились вооруженные автоматами орлы, при виде которых мне почему-то вспомнились коллеги из «Вымпела». Тоже, скажу я вам, не самые простые ребятки. И что характерно – нормального для такой ситуации интереса к представителям горских народов у них не было напрочь, а вот лица явно славянской национальности, особливо ярко выраженные блондины, проверяемы были часто и внимательно. Такие, понимаешь, парадоксы.
Я взглянул на часы. Без тринадцати минут десять. Самое время выпить вкусненького. Буфет, предваряющий собою игровые автоматы и зал ожидания, исправно функционировал, кудрявая буфетчица, девица на грани «второй степени свежести», но ещё вполне в материале, призывно улыбалась всем появляющимся вокруг мужикам и шустро поставляла на прилавок подозрительный кофе и не менее подозрительную водку. Ажиотажа вокруг не было, но и особого застоя не наблюдалось. Это я, похоже, удачно зашёл.
Стараясь не особенно привлекать к себе внимание тоскующей Дульсинеи, я с чувством внутреннего содрогания купил бутылку дешёвой водки, пару бутербродов, которые почему-то нужно было называть «гамбургерами», и пристроился за столиком, дающим максимально полный обзор места предполагаемой мною «Драмы на охоте». Дабы соблюсти статус «дичи» и не нажраться в хлам сомнительного происхождения водкой, я начал было искать себе компанию, но буквально сразу выяснил, что компания у меня уже есть, просто я её не заметил. Она, то есть «компания», скромно стояла чуть поодаль и время от времени с боязливой надеждой поглядывала в мою сторону. Удача улыбалась, восторженно блестя в меня всеми двенадцатью зубами. Неопределённого роста и возраста бомж совершенно логично рассудил, что ТАКУЮ водку приличные люди не покупают, а коль скоро человек не шибко приличный, то может и налить грамульку страдальцу. О таком соседе я мог только мечтать.
Призывно покачав бутылкой, я уже через долю секунды с изумлением наблюдал его стоящим рядом, с готовым к наполнению стаканом в руке. Если бы мне в отрочестве удалось хоть раз продемонстрировать подобную реакцию, старый Коцукэ-сан был бы просто счастлив. Налив в оба стакана отчаянно вонючей жидкости, я собрался было произнести вялое подобие тоста, но не успел. С той же скоростью бомжина осушил свою ёмкость и уже начал было отчаливать. Но тут я успел его прихватить.
– Стой! – тихо, но грозно рявкнул я. Он завис на одной ноге. – Видишь?
Полбутылки водки произвели на него завораживающее впечатление.
– Выпить хочешь?
Вопрос был риторическим, мужик почти захлёбывался слюной. На произнесение слов сил у него уже не оставалось, энергичный кивок был мне ответом.
– Тогда стой ровно. Мне компания нужна, не могу один пить, а душа горит, – разливая «бальзам» по стаканам, подвёл я идеологическую базу.
– Так ты это… Ё-моё… Так бы и сказал, это… А я чё… Я с хорошим человеком завсегда… А то это… Понимаешь… Я смотрю – ну чё мужику надо? Не пойму… Может, думаю, это… Передаст какой…
– Сам ты это… ё-моё, – передразнил я его. – У меня друг бабу отбил, понимаешь?
Это мужик понимал. И беседа наша полилась в полной душевной гармонии и согласии. Персонаж был, надо признать, объёмности нечеловеческой. Глыба. Загадочная русская душа в одном флаконе. Звали его Коляном. Лет Коляну можно было смело давать от двадцати до ста пятидесяти, без базара, ё-моё. Волосы он носил в меру длинные, абсолютно нечёсаные и грязные до разноцветности. Никакому Дега вкупе с Моне такой колер не снился. Драный, истёртый пиджак, в котором он, как я сперва решил, сразу и родился, оказался от «Iceberg». Этикетка, замусоленная, но ещё вполне читабельная, была продемонстрирована. В руках он всё время тискал какой-то пакет, по опыту, видимо, зная, как опасно расставаться со своими вещами на вокзале. А в пакете, под разной мягкой рухлядью, на самом дне явственно просматривалась запечатанная бутылка шампанского. После долгого жеманства Колян сознался, что несёт её Катьке, своей любимой женщине. Ну и в довершение ко всему выяснилось, что он завзятый читатель и более всего ценит фантастику. «Ну… Эта… Чтоб рыцари там, драконы… Эти… ельфы… Ну понял, короче?» Особливо уважал Колян писателя Бушкова. «Только не это… Не про рыбу… Эт так, фуйня. Вот про Сварога, эт да!» Ни добавить ни прибавить. Оставалось только снимать шляпу при разливе.
Будучи наиболее примечательной парочкой на всей территории этого заповедника социализма, мы, тем не менее, были надёжнейшим образом защищены от чьего бы то ни было внимания. Именно в силу абсолютной своей непрезентабельности. По чуть-чуть подливая разговорившемуся Коляну водку и не забывая вовремя вставлять «ё-моё», я параллельно успевал внимательно следить за окружающей меня действительностью. Поэтому растущее в воздухе напряжение ощущал буквально кожей. Описанный мне Стрекаловым человек в белой футболке с надписью «ELF» и серых брюках по-прежнему не появлялся. Поскольку я провёл в буфете уже больше часа, то вариантов могло быть только два: или он пришел ещё раньше меня и теперь просто живёт в зале ожидания, невидимый и таинственный, или же его аккуратно изъяли по дороге сюда. Почему-то второй вариант казался мне гораздо более реальным. Близилось время «Ч».
Блондинистого мужчину с небольшой кожаной сумкой, гордо продефилировавшего мимо застывшего от восторга меня, скрутили ровно в четыре минуты двенадцатого. К троим уже отмеченным мной орлам мгновенно присоединились ещё трое, сидевших, по всей видимости, в зале. Обвисший на руках своих пленителей, он был тихо и без лишней помпы вынесен в обратном порядке, то есть опять-таки мимо нас с Коляном, торжественно застывших за столиком. В очередной раз логика и интуиция одержали победу над стандартными методами работы. Регулярно, кстати, порицаемыми руководством ФСБ. Или же… Мы опять сыграли в «поддавки».
– Пойдём, Колян, – сказал я. – Мне кажется, что человеков тут унижают.
И мы пошли.
Дальше всё было делом техники. Сердечно расставшись с собутыльником, я зашёл в кассовый зал на первом этаже. Ещё ранним вечером я приметил шустрого молодого человека с лицом «кавказской национальности», который в два счёта решал любые проблемы с билетами, беря за это, естественно, чуть больше номинальной стоимости. И здесь же, не подходя к кассе, приобрёл у него два билета «СВ» на «пятёрку». «Интуристовский эшелон» уже стоял под парами, потеющие продавцы прохладительных напитков сновали по перронам взад и вперёд, а утратившие за годы перестройки былую надменность проводники расхаживали у вагонов, тепло улыбаясь обладателям билетов. До отхода поезда оставалось семь минут. Единственное, что от меня требовалось, это пройти сквозь редкую цепочку людей в камуфляже и штатском, проверяющих документы у особенно понравившихся им граждан. Как правило, светловолосых. По всей видимости, искали блондина со шрамом на правой щеке, совершенно игнорируя всяких там брюнетов. Ну разве можно было этим не воспользоваться?
Будучи патриотом своей страны и исправным служакой «во благо Отечества», он, как и многие его коллеги, с чувством глубочайшего омерзения наблюдал за процессом перехода России на «рыночную систему отношений». На поверхность вылезала вся грязь, вся пена, десятилетиями копившаяся в недрах «оплота коммунизма». Все эти полусумасшедшие правозащитники, ущемленные самолюбцы, демагоги всех мастей, от ярых демократов до красно-коричневых реставраторов, просто откровенное ворьё – вся эта копошащаяся, пожирающая самое себя масса активно ринулась «во власть», сметая попутно в свои карманы всё, до чего была в состоянии дотянуться. Нет, были, наверное, и другие – люди по-настоящему честные, искренние в своём желании что-то изменить к лучшему. Но… «Мильоны вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы…» А охранять эту, жирующую на останках страны, свору по-прежнему были призваны стократно оболганные, затоптанные в грязь органы государственной безопасности.
Служить новым хозяевам так же, как и прежним, не думая и не рассуждая, было уже невозможно. Тот порядок вещей был впитан с молоком матери, единственно возможен и потому непоколебим. Случившаяся в конце восьмидесятых годов революция помимо всех прочих изменений, произведённых в карманах, умах и душах бывшего «советского народа», ещё и научила людей думать. Напрочь разучив при этом верить. Столпы рухнули, догмы перестали быть таковыми, и идея государственности утратила для среднестатистического россиянина почти всякое значение. «Продам родину по сходной цене» – этот девиз строителей российского капитализма стал родным для всех слоёв общества. Начиная, разумеется, с самых верхов. Видя, осознавая всё и будучи совершенно не в силах что-либо изменить, и сам Дмитриев, и его друзья и коллеги при всём своём желании не могли и не хотели класть жизнь на алтарь ЭТОГО, нового отечества. Дальнейшее существование теряло всякий смысл. Последний удар был нанесён в августе 1991 года. Радость, охватившая его при первом известии о свержении клики Горбачёва, допустившего то, что происходило в стране, разом померкла, едва он увидел людей, которые собирались возглавить государство. Трясущиеся руки Янаева, лица других бесстрашных «революционеров» сказали профессиональному разведчику больше, чем все их манифесты вместе взятые. Даже если бы он ничего не знал об этих людях, и то он не пожелал бы им успеха. А Дмитриев знал много, поскольку службу начинал в «девятке» и мог судить о большинстве участников ГКЧП не понаслышке. Он даже не расстроился, глядя на ликующие толпы победителей. «Те» не могли выиграть. Они боялись играть. Страну просто продали в очередной раз.
Когда один из высших руководителей бывшего Комитета государственной безопасности сделал майору, а тогда ещё капитану, прямое и недвусмысленное предложение, Дмитриев даже не попросил времени на размышления. Ему давали возможность послужить на благо Родины, причём именно той Родины, которой он всегда хотел служить. Даже тайна, окутывавшая все дела организации, в которую он вступил той далёкой осенью, не пугала его поначалу. И лишь со временем, уже изрядно потрудившись на ниве «борьбы за правое дело», он постепенно начал понимать, что всё сделанное им в этом качестве не имело с благом Родины ничего общего. Однако сойти с дистанции Дмитриев уже не мог. Слишком хорошо он успел узнать, что ожидает его в этом случае, а такой вариант никак не устраивал примерного семьянина и отца троих детей. Годы шли, и теперь его гораздо больше привлекала возможность просто жить, дышать, ходить, чем вполне реальная перспектива пасть в борьбе за истину. Хотя именно сегодня сообщение из Петербурга ставило под большое сомнение его право на жизнь. Человек, к которому он шёл на доклад, официально не являлся его начальником. Ни прямым, ни даже косвенным, но это официально. То, что он мог сделать с формально не подчинённым ему майором Дмитриевым, не шло ни в какое сравнение с возможностями непосредственного руководства. Лёгкая смерть была самым малым из возможных наказаний. И майор это прекрасно знал.
Толкнув очередную дверь без таблички, Дмитриев вошёл в небольшую приёмную, обшитую деревянными панелями. Старенькой секретарши, прекрасно вписавшейся бы в потёртый интерьер, не было и в помине. Не было вообще никакой секретарши, ни пожилой, ни молоденькой. Подтянутый, крепкий молодой человек, расположившийся за компьютерным столиком, с большой натяжкой мог бы сойти за секретаря. В таком случае второй крепыш, сидевший на стуле у дверей, был, по всей видимости, «Референтом». При появлении постороннего в приёмной оба «голема» заметно напряглись, но тут же успокоились, признав своего.
– Мне назначено… – стараясь казаться спокойным, сказал Дмитриев. «Секретарь» согласно кивнул, глядя на экран монитора, а «Референт» внимательно, оценивающим взглядом большого профессионала осмотрел костюм майора. Дмитриев знал, что чисто визуальным осмотром дело не ограничивается, параллельно с этим идёт сканирование гостя на предмет скрытого оружия, разного рода «клопов» и прочих технических штучек. И не дай бог входящему в эту приёмную забыть выложить из кармана диктофон.
Удовлетворившись результатами проверки, оба охранника мгновенно потеряли к гостю всякий интерес.
– Входите, – сказал «Секретарь», не отрывая взгляда от монитора. – Вас ждут.
Большая деревянная дверь, словно нож исполинской гильотины, неслышно скользнув, отрезала его от внешнего мира. Внезапно майору стало дурно. Тишина, царящая в кабинете, показалась ему гробовой. Бьющееся в стекло солнце ехидно подмигивало ему сквозь высокие окна, тяжелые портьеры словно притаились в хищном ожидании, готовые броситься и задушить его в своих пыльных объятиях. В этом кабинете не прощали ошибок, а карали за них, и карали строго.
Человек, сидевший за большим пустынным столом, оторвался наконец от листочка бумаги, лежавшего перед ним. Поднял голову. Серые глаза смотрели холодно, без выражения, казалось, что это и не глаза вовсе, а стволы, наведённые на цель. Небольшого роста, неопределённого возраста, этот человек занимал должность начальника Департамента обеспечения деятельности ФСБ. Об этом знали многие. Но мало кто мог даже приблизительно представить размеры его истинного могущества. В легком шевелении его бровей власти было больше, чем во всех распоряжениях самого шефа ФСБ. Он был серым кардиналом, правителем государства в государстве. По крайней мере майор представлял себе это именно так.
– ?.. – Вопросительное движение бровей для вошедшего прозвучало громче, нежели заданный вслух вопрос.
– Мы… из Ленинграда сообщили вчера вечером, что… они потеряли объект, – чувствуя, как холодный пот покрывает спину, сказал Дмитриев.
– Почему? – тихим, невыразительным голосом произнёс хозяин.
– Видимо, он почувствовал что-то и не пошёл на контакт.
– Я спросил «почему?», а не «как?», – уточнил человек, сидящий за столом.
– Операция поручена «Приме». Я думаю… Мне кажется, что он увлёкся игрой с объектом. Согласно нашим данным, объект очень чувствителен к опасности и склонен к нестандартным решениям. Такие люди не поддаются долгой разработке, их нужно нейтрализовать сразу же по установлении. Используя при этом максимально эффективные средства. А «Прима» сделал ставку на дискредитацию Стрекалова, но вместо этого своими действиями насторожил объект и спровоцировал его на отрыв. Кроме того… по нашим данным, в Финляндии против объекта работала ещё одна группа. Два человека, мужчина и женщина. Мужчину он ликвидировал, женщине удалось скрыться. Мы смогли вывезти труп и установили личность погибшего. Это Хаим Бергман, сотрудник Центрального разведывательного управления. Возможно – из отдела внутренней безопасности. Как он мог быть связан с объектом, выяснить не удалось.
Майор замолчал. Всё, что он мог сделать, было уже сделано. Операция провалилась, пусть и не по его вине. Возглавлял её именно он, и отвечать за результат придётся в любом случае. Мокрая от пота рубашка противно липла к телу, ставший вдруг чрезмерно тугим узел галстука мешал дышать. Хозяин кабинета молчал, задумчиво катая по гладкой поверхности стола не заточенный простой карандаш. Наконец он поднял глаза:
– Разработку объекта прекратить. По линии своего Департамента организуйте отправку рабочей группы в Милан. Задача – ожидать появления там объекта. И охранять его до особых указаний. «Приму» от дел отстранить, восстановить в Управлении собственной безопасности. Группу в Милане должны возглавить вы. Лично. И ещё. Установите контроль за Стрекаловым. Полный контроль, вам ясно?
– Так точно, – внезапно севшим голосом ответил Дмитриев. Задание было сложным. Но… оно означало жизнь. А это было удачей, фантастической, невероятной удачей. Информированность хозяина кабинета потрясала. Но легенды ходили именно о его жестокости.
– Разрешите идти?
– Да. И вот ещё что… майор, подумайте на досуге – чего стоит сотрудник, проваливший подряд два задания?
Холодный, ничего не выражающий взгляд. Тихий, спокойный голос.
– Так точно! – плохо соображая, что говорит, ответил Дмитриев и, дождавшись утвердительного кивка хозяина, буквально вывалился из кабинета. Когда он покидал приёмную, сидевшие там охранники молча переглянулись. У них был богатый, годами наработанный опыт. Ещё задолго до получения приказа они безошибочно узнавали свою будущую жертву.
У меня не было багажа в привычном русскому человеку понимании этого слова, лёгкий портплед вряд ли требовал к себе какого-то особого внимания. Проснувшись рано утром, я успел привести в порядок свою физиономию, удалив заодно с неё большую часть грима, и переоделся в приличествующий случаю костюм. Не от «Kilgour», конечно, но вполне подходящий для такого дня. Столицу моей, уж и не знаю какой по счёту, родины я посещал достаточно редко, чтобы относиться к этому событию свысока. Хотя, по большому счёту, Москву я не любил. Слишком уж этот город стремился жить. Слишком быстро всё было в нём, слишком много суеты, амбиций, неудовлетворённых потенций и вполне закономерных импотенций. От рождения до смерти один шаг, но в Москве, как мне казалось, этот шаг был либо слишком поспешным, либо чересчур значительным и самодовольным.
Вливаться в стройную толпу вновь прибывших, энергично марширующую к зданию вокзала, я почему-то не хотел. Ну не нравится мне ходить строем, что уж тут поделаешь. Поэтому я тихо, никуда особенно не торопясь, направился в противоположную сторону. Дошёл до края перрона, спустился вниз и, преодолевая обильно залитую всеми сортами смазок поверхность, перешагивая через шпалы и рельсы, выбрался на платформы пригородных поездов. И уже оттуда преспокойно отправился к выходу в город. Если меня и собирались встречать, то уж явно не с этой стороны.
Всё, что произошло вчера, было достаточно неприятно. Но вовсе не потрясающе. По крайней мере чувство глубокого изумления умом и коварством противника во мне отсутствовало напрочь. Да, в каком-то смысле – «ужас». Но ведь не «ужас, ужас!». Кому-то очень нужно было убедить меня в том, что всё пропало и каждый мой шаг известен врагу. То есть – что меня подставляют с такой страшной силой, которая свойственна лишь высокому руководству, или, конкретизируя – Виктору Викторовичу Стрекалову. А я почему-то в этом сомневался. И дело даже не в том, что я ему верил. Просто я знал, что будет, если он и в самом деле решит меня подставить. Небо и земля, господа, а не просто большая разница.
Выходить из игры было уже поздно, но дело даже не в этом. Стрекалов явно залез в чей-то огород, причём из тех, в которые и камни-то кидать опасно. Бросать его теперь в гордом одиночестве? Как-то это… Неспортивно. Следовательно, единственно разумным шагом являлось мерное и поступательное движение по дороге, ведущей неизвестно куда. Авось и выберусь в людное место. Хотя я вполне допускал вероятность того, что место это окажется вовсе не людным, а лобным.
И вообще, мне уже сильно хотелось пожить в более или менее цивилизованных условиях. Всю ночь я провёл в состоянии, которое лишь с очень большой натяжкой можно было назвать «сонным». Бдительность и осторожность весьма полезны для здоровья в принципе, они здорово помогают сохранить то, о чём потом можно заботиться, но спать-то всё равно хочется невыносимо. Жизнь настойчиво требовала определённости, и мне пришлось пойти у неё на поводу. Проигнорировав общественный транспорт, битком набитый москвичами и гостями столицы, я отловил подержанную «шестёрку» и за совершенно фантастическую сумму добрался до гостиницы «Украина». Впрочем, пардон – отеля «Украина».
Ветераны КГБ с карточками «секьюрити» на лацканах потёртых пиджаков и застарелым запахом перегара изо рта. Деловые тётки (не женщины – тётки) за стойкой администраторов, упрямо не желающие видеть во мне клиента. Запах манной каши пополам с селёдкой, идущий из того, что здесь принято было называть рестораном. Да, этот «отель» был как минимум о восьми звёздах. Не меньше. Сервис они обещали прямо-таки потрясающий, вплоть до бесплатных завтраков и регулярной уборки в номерах. К несчастью, я уже имел дело с этим флагманом гостиничной индустрии во время гастролей Камерного Драматического театра в Москве и во все эти глупости не верил ни на грош. Качество обслуживания зависло здесь где-то на уровне бронзового века, и такая приверженность традициям всячески поощрялась и культивировалась. Главной достопримечательностью заведения являлись откормленные несколькими поколениями постояльцев тараканы, которые по праву считали себя хозяевами в этом доме, на людей особого внимания не обращали и очень обижались на любые попытки унизить их чувство собственного достоинства. Были у «отеля» и другие хозяева, намного более многочисленные и неприятные, чем тараканы. Здесь, судя по всему, располагалась одна из штаб-квартир сильной группировки «лиц кавказской национальности». Что касается многочисленности, то иногда вообще было непонятно, остался на их исторической родине кто-нибудь живой или вся республика в полном составе переселилась в Москву. По крайней мере чувствовали они себя здесь столь же уверенно, как и в родных горах. Несмотря на ранний час, молодые джигиты в роскошных нарядах по-хозяйски разгуливали в большом вестибюле, кучковались в ресторане, подъезжали и отъезжали на навороченных иномарках и вообще всячески демонстрировали свою крутизну и независимость. Я сердцем чуял возможный конфликт, но менять решения не собирался. Все гостиницы этого класса были охвачены вниманием той или иной «мафии», а в более престижном заведении я, с моими непрезентабельными документами, выглядел бы белой вороной. Как говорится, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Будем бороться с трудностями по мере их поступления.
Пока я заполнял всяческие официальные бумажки и регулировал взаимоотношения с неприступной администраторшей, за моей спиной все время маячил какой-то горный орёл, усердно пытаясь поучаствовать в процессе. Его назойливое любопытство явно было вызвано не врождённой любознательностью, а чем-то гораздо более прозаическим. С трудом поборов растущее желание слегка подправить фасад неуёмного горца, я, наконец, получил ключи от одноместного номера на шестом этаже и отправился к лифту. Однако, пройдя метров двадцать, не вытерпел и оглянулся. Ну, естественно. Мигом подрастеряв свою величавость, женщина за стойкой докладывала о чём-то гостю с далёкого Кавказа, а тот очень внимательно её слушал. Похоже, что проблемы ждать себя не заставят. Ну и хорошо. Раньше сядешь – раньше выйдешь. Разберёмся как-нибудь.
Ещё больше он мне не нравился теперь. Предварительно трижды обойдя все окрестности и придя заблаговременно, я на «мягких лапах» начал обосновываться на предполагаемом месте встречи. В небольшом закутке, занимаемом игровыми автоматами, вместо положенных братков, сидели двое столь же модно подстриженных, но явно очень непростых мужичков. Между собой они не общались, никакого внимание на редких играющих не обращали. И несмотря на жару, стоически парились в наглухо застёгнутых спортивных куртках. Размера на два больше, чем следовало бы. Очень удобно – ни оружия не видно, ни бронежилета. Ещё один такого же типа «ряженый» сидел за женщиной, принимающей деньги на входе в зал ожидания. Количество патрулей на вокзале за последний час увеличилось чуть ли не втрое, и к обычным омоновцам присоединились вооруженные автоматами орлы, при виде которых мне почему-то вспомнились коллеги из «Вымпела». Тоже, скажу я вам, не самые простые ребятки. И что характерно – нормального для такой ситуации интереса к представителям горских народов у них не было напрочь, а вот лица явно славянской национальности, особливо ярко выраженные блондины, проверяемы были часто и внимательно. Такие, понимаешь, парадоксы.
Я взглянул на часы. Без тринадцати минут десять. Самое время выпить вкусненького. Буфет, предваряющий собою игровые автоматы и зал ожидания, исправно функционировал, кудрявая буфетчица, девица на грани «второй степени свежести», но ещё вполне в материале, призывно улыбалась всем появляющимся вокруг мужикам и шустро поставляла на прилавок подозрительный кофе и не менее подозрительную водку. Ажиотажа вокруг не было, но и особого застоя не наблюдалось. Это я, похоже, удачно зашёл.
Стараясь не особенно привлекать к себе внимание тоскующей Дульсинеи, я с чувством внутреннего содрогания купил бутылку дешёвой водки, пару бутербродов, которые почему-то нужно было называть «гамбургерами», и пристроился за столиком, дающим максимально полный обзор места предполагаемой мною «Драмы на охоте». Дабы соблюсти статус «дичи» и не нажраться в хлам сомнительного происхождения водкой, я начал было искать себе компанию, но буквально сразу выяснил, что компания у меня уже есть, просто я её не заметил. Она, то есть «компания», скромно стояла чуть поодаль и время от времени с боязливой надеждой поглядывала в мою сторону. Удача улыбалась, восторженно блестя в меня всеми двенадцатью зубами. Неопределённого роста и возраста бомж совершенно логично рассудил, что ТАКУЮ водку приличные люди не покупают, а коль скоро человек не шибко приличный, то может и налить грамульку страдальцу. О таком соседе я мог только мечтать.
Призывно покачав бутылкой, я уже через долю секунды с изумлением наблюдал его стоящим рядом, с готовым к наполнению стаканом в руке. Если бы мне в отрочестве удалось хоть раз продемонстрировать подобную реакцию, старый Коцукэ-сан был бы просто счастлив. Налив в оба стакана отчаянно вонючей жидкости, я собрался было произнести вялое подобие тоста, но не успел. С той же скоростью бомжина осушил свою ёмкость и уже начал было отчаливать. Но тут я успел его прихватить.
– Стой! – тихо, но грозно рявкнул я. Он завис на одной ноге. – Видишь?
Полбутылки водки произвели на него завораживающее впечатление.
– Выпить хочешь?
Вопрос был риторическим, мужик почти захлёбывался слюной. На произнесение слов сил у него уже не оставалось, энергичный кивок был мне ответом.
– Тогда стой ровно. Мне компания нужна, не могу один пить, а душа горит, – разливая «бальзам» по стаканам, подвёл я идеологическую базу.
– Так ты это… Ё-моё… Так бы и сказал, это… А я чё… Я с хорошим человеком завсегда… А то это… Понимаешь… Я смотрю – ну чё мужику надо? Не пойму… Может, думаю, это… Передаст какой…
– Сам ты это… ё-моё, – передразнил я его. – У меня друг бабу отбил, понимаешь?
Это мужик понимал. И беседа наша полилась в полной душевной гармонии и согласии. Персонаж был, надо признать, объёмности нечеловеческой. Глыба. Загадочная русская душа в одном флаконе. Звали его Коляном. Лет Коляну можно было смело давать от двадцати до ста пятидесяти, без базара, ё-моё. Волосы он носил в меру длинные, абсолютно нечёсаные и грязные до разноцветности. Никакому Дега вкупе с Моне такой колер не снился. Драный, истёртый пиджак, в котором он, как я сперва решил, сразу и родился, оказался от «Iceberg». Этикетка, замусоленная, но ещё вполне читабельная, была продемонстрирована. В руках он всё время тискал какой-то пакет, по опыту, видимо, зная, как опасно расставаться со своими вещами на вокзале. А в пакете, под разной мягкой рухлядью, на самом дне явственно просматривалась запечатанная бутылка шампанского. После долгого жеманства Колян сознался, что несёт её Катьке, своей любимой женщине. Ну и в довершение ко всему выяснилось, что он завзятый читатель и более всего ценит фантастику. «Ну… Эта… Чтоб рыцари там, драконы… Эти… ельфы… Ну понял, короче?» Особливо уважал Колян писателя Бушкова. «Только не это… Не про рыбу… Эт так, фуйня. Вот про Сварога, эт да!» Ни добавить ни прибавить. Оставалось только снимать шляпу при разливе.
Будучи наиболее примечательной парочкой на всей территории этого заповедника социализма, мы, тем не менее, были надёжнейшим образом защищены от чьего бы то ни было внимания. Именно в силу абсолютной своей непрезентабельности. По чуть-чуть подливая разговорившемуся Коляну водку и не забывая вовремя вставлять «ё-моё», я параллельно успевал внимательно следить за окружающей меня действительностью. Поэтому растущее в воздухе напряжение ощущал буквально кожей. Описанный мне Стрекаловым человек в белой футболке с надписью «ELF» и серых брюках по-прежнему не появлялся. Поскольку я провёл в буфете уже больше часа, то вариантов могло быть только два: или он пришел ещё раньше меня и теперь просто живёт в зале ожидания, невидимый и таинственный, или же его аккуратно изъяли по дороге сюда. Почему-то второй вариант казался мне гораздо более реальным. Близилось время «Ч».
Блондинистого мужчину с небольшой кожаной сумкой, гордо продефилировавшего мимо застывшего от восторга меня, скрутили ровно в четыре минуты двенадцатого. К троим уже отмеченным мной орлам мгновенно присоединились ещё трое, сидевших, по всей видимости, в зале. Обвисший на руках своих пленителей, он был тихо и без лишней помпы вынесен в обратном порядке, то есть опять-таки мимо нас с Коляном, торжественно застывших за столиком. В очередной раз логика и интуиция одержали победу над стандартными методами работы. Регулярно, кстати, порицаемыми руководством ФСБ. Или же… Мы опять сыграли в «поддавки».
– Пойдём, Колян, – сказал я. – Мне кажется, что человеков тут унижают.
И мы пошли.
Дальше всё было делом техники. Сердечно расставшись с собутыльником, я зашёл в кассовый зал на первом этаже. Ещё ранним вечером я приметил шустрого молодого человека с лицом «кавказской национальности», который в два счёта решал любые проблемы с билетами, беря за это, естественно, чуть больше номинальной стоимости. И здесь же, не подходя к кассе, приобрёл у него два билета «СВ» на «пятёрку». «Интуристовский эшелон» уже стоял под парами, потеющие продавцы прохладительных напитков сновали по перронам взад и вперёд, а утратившие за годы перестройки былую надменность проводники расхаживали у вагонов, тепло улыбаясь обладателям билетов. До отхода поезда оставалось семь минут. Единственное, что от меня требовалось, это пройти сквозь редкую цепочку людей в камуфляже и штатском, проверяющих документы у особенно понравившихся им граждан. Как правило, светловолосых. По всей видимости, искали блондина со шрамом на правой щеке, совершенно игнорируя всяких там брюнетов. Ну разве можно было этим не воспользоваться?
* * *
Ковровая дорожка, многое перевидавшая на своём веку, услужливо заглушала звук его шагов. В длинном коридоре со множеством казённых дверей без табличек вообще почти всегда было тихо. И малолюдно. Ничто не выдавало той напряжённой работы, которая кипела за плотно закрытыми дверями. У сотрудников этого учреждения, в отличие от многих других «институтов государства», не было привычки бродить по соседним кабинетам, сидеть в курилках, жаловаться друг другу на жизнь и травить байки про начальство. Слишком важным считалось то дело, которому они служили, слишком жёсткими были критерии отбора будущих сотрудников, и слишком сурова была «трудовая дисциплина». На протяжении всего пути майор Дмитриев встретил лишь нескольких человек, торопливо идущих по каким-то своим, наверняка очень важным, делам. Лицо одного из них показалось майору знакомым, и он на всякий случай кивнул, здороваясь. Кто это был, действительно ли они знали друг друга – в данный момент у него не было ни времени, ни желания задаваться подобными вопросами. Информация, пришедшая вчера вечером из Петербурга, погружала ответственного работника Департамента контрразведки ФСБ России в такую пучину проблем и неприятностей, что ни на что другое в его мыслях просто не оставалось места. А самым противным было то, что к исполнению его прямых служебных обязанностей вся эта беда не имела ровным счётом никакого отношения.Будучи патриотом своей страны и исправным служакой «во благо Отечества», он, как и многие его коллеги, с чувством глубочайшего омерзения наблюдал за процессом перехода России на «рыночную систему отношений». На поверхность вылезала вся грязь, вся пена, десятилетиями копившаяся в недрах «оплота коммунизма». Все эти полусумасшедшие правозащитники, ущемленные самолюбцы, демагоги всех мастей, от ярых демократов до красно-коричневых реставраторов, просто откровенное ворьё – вся эта копошащаяся, пожирающая самое себя масса активно ринулась «во власть», сметая попутно в свои карманы всё, до чего была в состоянии дотянуться. Нет, были, наверное, и другие – люди по-настоящему честные, искренние в своём желании что-то изменить к лучшему. Но… «Мильоны вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы…» А охранять эту, жирующую на останках страны, свору по-прежнему были призваны стократно оболганные, затоптанные в грязь органы государственной безопасности.
Служить новым хозяевам так же, как и прежним, не думая и не рассуждая, было уже невозможно. Тот порядок вещей был впитан с молоком матери, единственно возможен и потому непоколебим. Случившаяся в конце восьмидесятых годов революция помимо всех прочих изменений, произведённых в карманах, умах и душах бывшего «советского народа», ещё и научила людей думать. Напрочь разучив при этом верить. Столпы рухнули, догмы перестали быть таковыми, и идея государственности утратила для среднестатистического россиянина почти всякое значение. «Продам родину по сходной цене» – этот девиз строителей российского капитализма стал родным для всех слоёв общества. Начиная, разумеется, с самых верхов. Видя, осознавая всё и будучи совершенно не в силах что-либо изменить, и сам Дмитриев, и его друзья и коллеги при всём своём желании не могли и не хотели класть жизнь на алтарь ЭТОГО, нового отечества. Дальнейшее существование теряло всякий смысл. Последний удар был нанесён в августе 1991 года. Радость, охватившая его при первом известии о свержении клики Горбачёва, допустившего то, что происходило в стране, разом померкла, едва он увидел людей, которые собирались возглавить государство. Трясущиеся руки Янаева, лица других бесстрашных «революционеров» сказали профессиональному разведчику больше, чем все их манифесты вместе взятые. Даже если бы он ничего не знал об этих людях, и то он не пожелал бы им успеха. А Дмитриев знал много, поскольку службу начинал в «девятке» и мог судить о большинстве участников ГКЧП не понаслышке. Он даже не расстроился, глядя на ликующие толпы победителей. «Те» не могли выиграть. Они боялись играть. Страну просто продали в очередной раз.
Когда один из высших руководителей бывшего Комитета государственной безопасности сделал майору, а тогда ещё капитану, прямое и недвусмысленное предложение, Дмитриев даже не попросил времени на размышления. Ему давали возможность послужить на благо Родины, причём именно той Родины, которой он всегда хотел служить. Даже тайна, окутывавшая все дела организации, в которую он вступил той далёкой осенью, не пугала его поначалу. И лишь со временем, уже изрядно потрудившись на ниве «борьбы за правое дело», он постепенно начал понимать, что всё сделанное им в этом качестве не имело с благом Родины ничего общего. Однако сойти с дистанции Дмитриев уже не мог. Слишком хорошо он успел узнать, что ожидает его в этом случае, а такой вариант никак не устраивал примерного семьянина и отца троих детей. Годы шли, и теперь его гораздо больше привлекала возможность просто жить, дышать, ходить, чем вполне реальная перспектива пасть в борьбе за истину. Хотя именно сегодня сообщение из Петербурга ставило под большое сомнение его право на жизнь. Человек, к которому он шёл на доклад, официально не являлся его начальником. Ни прямым, ни даже косвенным, но это официально. То, что он мог сделать с формально не подчинённым ему майором Дмитриевым, не шло ни в какое сравнение с возможностями непосредственного руководства. Лёгкая смерть была самым малым из возможных наказаний. И майор это прекрасно знал.
Толкнув очередную дверь без таблички, Дмитриев вошёл в небольшую приёмную, обшитую деревянными панелями. Старенькой секретарши, прекрасно вписавшейся бы в потёртый интерьер, не было и в помине. Не было вообще никакой секретарши, ни пожилой, ни молоденькой. Подтянутый, крепкий молодой человек, расположившийся за компьютерным столиком, с большой натяжкой мог бы сойти за секретаря. В таком случае второй крепыш, сидевший на стуле у дверей, был, по всей видимости, «Референтом». При появлении постороннего в приёмной оба «голема» заметно напряглись, но тут же успокоились, признав своего.
– Мне назначено… – стараясь казаться спокойным, сказал Дмитриев. «Секретарь» согласно кивнул, глядя на экран монитора, а «Референт» внимательно, оценивающим взглядом большого профессионала осмотрел костюм майора. Дмитриев знал, что чисто визуальным осмотром дело не ограничивается, параллельно с этим идёт сканирование гостя на предмет скрытого оружия, разного рода «клопов» и прочих технических штучек. И не дай бог входящему в эту приёмную забыть выложить из кармана диктофон.
Удовлетворившись результатами проверки, оба охранника мгновенно потеряли к гостю всякий интерес.
– Входите, – сказал «Секретарь», не отрывая взгляда от монитора. – Вас ждут.
Большая деревянная дверь, словно нож исполинской гильотины, неслышно скользнув, отрезала его от внешнего мира. Внезапно майору стало дурно. Тишина, царящая в кабинете, показалась ему гробовой. Бьющееся в стекло солнце ехидно подмигивало ему сквозь высокие окна, тяжелые портьеры словно притаились в хищном ожидании, готовые броситься и задушить его в своих пыльных объятиях. В этом кабинете не прощали ошибок, а карали за них, и карали строго.
Человек, сидевший за большим пустынным столом, оторвался наконец от листочка бумаги, лежавшего перед ним. Поднял голову. Серые глаза смотрели холодно, без выражения, казалось, что это и не глаза вовсе, а стволы, наведённые на цель. Небольшого роста, неопределённого возраста, этот человек занимал должность начальника Департамента обеспечения деятельности ФСБ. Об этом знали многие. Но мало кто мог даже приблизительно представить размеры его истинного могущества. В легком шевелении его бровей власти было больше, чем во всех распоряжениях самого шефа ФСБ. Он был серым кардиналом, правителем государства в государстве. По крайней мере майор представлял себе это именно так.
– ?.. – Вопросительное движение бровей для вошедшего прозвучало громче, нежели заданный вслух вопрос.
– Мы… из Ленинграда сообщили вчера вечером, что… они потеряли объект, – чувствуя, как холодный пот покрывает спину, сказал Дмитриев.
– Почему? – тихим, невыразительным голосом произнёс хозяин.
– Видимо, он почувствовал что-то и не пошёл на контакт.
– Я спросил «почему?», а не «как?», – уточнил человек, сидящий за столом.
– Операция поручена «Приме». Я думаю… Мне кажется, что он увлёкся игрой с объектом. Согласно нашим данным, объект очень чувствителен к опасности и склонен к нестандартным решениям. Такие люди не поддаются долгой разработке, их нужно нейтрализовать сразу же по установлении. Используя при этом максимально эффективные средства. А «Прима» сделал ставку на дискредитацию Стрекалова, но вместо этого своими действиями насторожил объект и спровоцировал его на отрыв. Кроме того… по нашим данным, в Финляндии против объекта работала ещё одна группа. Два человека, мужчина и женщина. Мужчину он ликвидировал, женщине удалось скрыться. Мы смогли вывезти труп и установили личность погибшего. Это Хаим Бергман, сотрудник Центрального разведывательного управления. Возможно – из отдела внутренней безопасности. Как он мог быть связан с объектом, выяснить не удалось.
Майор замолчал. Всё, что он мог сделать, было уже сделано. Операция провалилась, пусть и не по его вине. Возглавлял её именно он, и отвечать за результат придётся в любом случае. Мокрая от пота рубашка противно липла к телу, ставший вдруг чрезмерно тугим узел галстука мешал дышать. Хозяин кабинета молчал, задумчиво катая по гладкой поверхности стола не заточенный простой карандаш. Наконец он поднял глаза:
– Разработку объекта прекратить. По линии своего Департамента организуйте отправку рабочей группы в Милан. Задача – ожидать появления там объекта. И охранять его до особых указаний. «Приму» от дел отстранить, восстановить в Управлении собственной безопасности. Группу в Милане должны возглавить вы. Лично. И ещё. Установите контроль за Стрекаловым. Полный контроль, вам ясно?
– Так точно, – внезапно севшим голосом ответил Дмитриев. Задание было сложным. Но… оно означало жизнь. А это было удачей, фантастической, невероятной удачей. Информированность хозяина кабинета потрясала. Но легенды ходили именно о его жестокости.
– Разрешите идти?
– Да. И вот ещё что… майор, подумайте на досуге – чего стоит сотрудник, проваливший подряд два задания?
Холодный, ничего не выражающий взгляд. Тихий, спокойный голос.
– Так точно! – плохо соображая, что говорит, ответил Дмитриев и, дождавшись утвердительного кивка хозяина, буквально вывалился из кабинета. Когда он покидал приёмную, сидевшие там охранники молча переглянулись. У них был богатый, годами наработанный опыт. Ещё задолго до получения приказа они безошибочно узнавали свою будущую жертву.
* * *
Москва встречала меня тёплым, по-летнему ярким и солнечным утром. Толпы едва проснувшихся пассажиров суетливо сновали по вагонам, шумливыми струйками выливались на перрон, чисто выметенный по случаю нарождающегося дня. Деловые до безобразия носильщики лениво подбирали себе клиентов, воробьи, радостно чирикая, плескались в редких и изрядно обмелевших лужах. Жизнь вокруг била чистым, ещё не замутнённым дневными проблемами ключом.У меня не было багажа в привычном русскому человеку понимании этого слова, лёгкий портплед вряд ли требовал к себе какого-то особого внимания. Проснувшись рано утром, я успел привести в порядок свою физиономию, удалив заодно с неё большую часть грима, и переоделся в приличествующий случаю костюм. Не от «Kilgour», конечно, но вполне подходящий для такого дня. Столицу моей, уж и не знаю какой по счёту, родины я посещал достаточно редко, чтобы относиться к этому событию свысока. Хотя, по большому счёту, Москву я не любил. Слишком уж этот город стремился жить. Слишком быстро всё было в нём, слишком много суеты, амбиций, неудовлетворённых потенций и вполне закономерных импотенций. От рождения до смерти один шаг, но в Москве, как мне казалось, этот шаг был либо слишком поспешным, либо чересчур значительным и самодовольным.
Вливаться в стройную толпу вновь прибывших, энергично марширующую к зданию вокзала, я почему-то не хотел. Ну не нравится мне ходить строем, что уж тут поделаешь. Поэтому я тихо, никуда особенно не торопясь, направился в противоположную сторону. Дошёл до края перрона, спустился вниз и, преодолевая обильно залитую всеми сортами смазок поверхность, перешагивая через шпалы и рельсы, выбрался на платформы пригородных поездов. И уже оттуда преспокойно отправился к выходу в город. Если меня и собирались встречать, то уж явно не с этой стороны.
Всё, что произошло вчера, было достаточно неприятно. Но вовсе не потрясающе. По крайней мере чувство глубокого изумления умом и коварством противника во мне отсутствовало напрочь. Да, в каком-то смысле – «ужас». Но ведь не «ужас, ужас!». Кому-то очень нужно было убедить меня в том, что всё пропало и каждый мой шаг известен врагу. То есть – что меня подставляют с такой страшной силой, которая свойственна лишь высокому руководству, или, конкретизируя – Виктору Викторовичу Стрекалову. А я почему-то в этом сомневался. И дело даже не в том, что я ему верил. Просто я знал, что будет, если он и в самом деле решит меня подставить. Небо и земля, господа, а не просто большая разница.
Выходить из игры было уже поздно, но дело даже не в этом. Стрекалов явно залез в чей-то огород, причём из тех, в которые и камни-то кидать опасно. Бросать его теперь в гордом одиночестве? Как-то это… Неспортивно. Следовательно, единственно разумным шагом являлось мерное и поступательное движение по дороге, ведущей неизвестно куда. Авось и выберусь в людное место. Хотя я вполне допускал вероятность того, что место это окажется вовсе не людным, а лобным.
И вообще, мне уже сильно хотелось пожить в более или менее цивилизованных условиях. Всю ночь я провёл в состоянии, которое лишь с очень большой натяжкой можно было назвать «сонным». Бдительность и осторожность весьма полезны для здоровья в принципе, они здорово помогают сохранить то, о чём потом можно заботиться, но спать-то всё равно хочется невыносимо. Жизнь настойчиво требовала определённости, и мне пришлось пойти у неё на поводу. Проигнорировав общественный транспорт, битком набитый москвичами и гостями столицы, я отловил подержанную «шестёрку» и за совершенно фантастическую сумму добрался до гостиницы «Украина». Впрочем, пардон – отеля «Украина».
Ветераны КГБ с карточками «секьюрити» на лацканах потёртых пиджаков и застарелым запахом перегара изо рта. Деловые тётки (не женщины – тётки) за стойкой администраторов, упрямо не желающие видеть во мне клиента. Запах манной каши пополам с селёдкой, идущий из того, что здесь принято было называть рестораном. Да, этот «отель» был как минимум о восьми звёздах. Не меньше. Сервис они обещали прямо-таки потрясающий, вплоть до бесплатных завтраков и регулярной уборки в номерах. К несчастью, я уже имел дело с этим флагманом гостиничной индустрии во время гастролей Камерного Драматического театра в Москве и во все эти глупости не верил ни на грош. Качество обслуживания зависло здесь где-то на уровне бронзового века, и такая приверженность традициям всячески поощрялась и культивировалась. Главной достопримечательностью заведения являлись откормленные несколькими поколениями постояльцев тараканы, которые по праву считали себя хозяевами в этом доме, на людей особого внимания не обращали и очень обижались на любые попытки унизить их чувство собственного достоинства. Были у «отеля» и другие хозяева, намного более многочисленные и неприятные, чем тараканы. Здесь, судя по всему, располагалась одна из штаб-квартир сильной группировки «лиц кавказской национальности». Что касается многочисленности, то иногда вообще было непонятно, остался на их исторической родине кто-нибудь живой или вся республика в полном составе переселилась в Москву. По крайней мере чувствовали они себя здесь столь же уверенно, как и в родных горах. Несмотря на ранний час, молодые джигиты в роскошных нарядах по-хозяйски разгуливали в большом вестибюле, кучковались в ресторане, подъезжали и отъезжали на навороченных иномарках и вообще всячески демонстрировали свою крутизну и независимость. Я сердцем чуял возможный конфликт, но менять решения не собирался. Все гостиницы этого класса были охвачены вниманием той или иной «мафии», а в более престижном заведении я, с моими непрезентабельными документами, выглядел бы белой вороной. Как говорится, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Будем бороться с трудностями по мере их поступления.
Пока я заполнял всяческие официальные бумажки и регулировал взаимоотношения с неприступной администраторшей, за моей спиной все время маячил какой-то горный орёл, усердно пытаясь поучаствовать в процессе. Его назойливое любопытство явно было вызвано не врождённой любознательностью, а чем-то гораздо более прозаическим. С трудом поборов растущее желание слегка подправить фасад неуёмного горца, я, наконец, получил ключи от одноместного номера на шестом этаже и отправился к лифту. Однако, пройдя метров двадцать, не вытерпел и оглянулся. Ну, естественно. Мигом подрастеряв свою величавость, женщина за стойкой докладывала о чём-то гостю с далёкого Кавказа, а тот очень внимательно её слушал. Похоже, что проблемы ждать себя не заставят. Ну и хорошо. Раньше сядешь – раньше выйдешь. Разберёмся как-нибудь.