Заплыли мы далеко, казалось, до той невидимой линии, где небо падало в морскую пучину, а море восходило ввысь. Мы остановились перевести дыхание. Движения рук у поверхности и ног под водой почти не возмущали черной тишины. Сначала Игорь, потом Михаил, а следом и я – погрузились на глубину. Я открыл глаза и увидел удивительную картину: мы увлекли за собой тысячи пузырьков воздуха, они весело кружились в жемчужном вихре. Яркий лунный свет играл в каждой жемчужине, окружая наши тела светящимся облаком. Мы всплывали и глотали воздух, потом погружались на глубину, кружились и кувыркались в упругих струях воды, как птицы в тугих потоках воздуха. И смеялись, как дети. Вернулись на веранду молча, но едва присев к столу, разбудили дремавшего старика, заговорив о великих стихиях: вода, воздух, свет. Каждый из нас ощущал их по-своему. И эта тема казалась неисчерпаемой и великой, как сами эти неохватные взаимно проникающие вселенные, и над всем парил Дух и вдохновлял нас.
 
   И все же поутру, не смотря на протесты Апостолоса, мы отбыли в Абхазию. С палубы наблюдали, как густонаселенные отдыхающими пляжи Адлера сменились пустыми абхазскими берегами, сверкающие частные гостиницы и огромные дворцы Российского побережья – полуразрушенными строениями древней послевоенной Иверии. Пристали мы к пирсу в обширной бухте Нового Афона.
   Игорь повел нас к давнему знакомому – армянину по имени Гамлет, тихому, седому, но вполне еще крепкому мужчине. У него на самом берегу стоял пустой двухэтажный дом с пятью комнатами: жена умерла, дети разъехались кто куда. Мне Игорь посоветовал комнату с видом на море, которое плескалось всего в десяти метрах. Михаил занял соседнюю, но предупредил, что он задержится только на денёк – порыбачить, а потом продолжит круиз. Не теряя времени, они с Гамлетом взяли снасти и на катере укатили на рыбные места. Этот Михаил – какой-то человек-оркестр, дизель-генератор! Ни минуты покоя!
 
   В моей комнате кроме железной кровати и дубового шифоньера имелись кресло и книжные полки. Среди прочих я обнаружил романы Жоржи Амаду и Пауло Коэльо, португальский словарь и туристический путеводитель по Бразилии, которые меня заинтересовали. Возникла догадка, что сын моего хозяина собирался переселиться в Рио-де-Жанейро. Из имевшихся источников создалось впечатление, что единственное безопасное место в Бразилии – это центральный район Рио и пляж Копакабана – да и то в дневные часы. Казалось, люди вовсе не обращают внимания на распростертые объятья Иисуса Христа, огромная статуя Которого возвышается над городом на высокой горе. В отдаленных от центра районах зверствовала мафия, сокращая продолжительность жизни местного населения до 35 лет. Лесные дебри сельвы буквально кишели ягуарами, ядовитыми змеями, пауками и скорпионами, реки – крокодилами, пираньями, огромными питонами, которые целиком заглатывают людей.
   Видимо, сын Гамлета провел немало времени, мечтая о Бразилии, казалось, комната пропиталась знойным духом вожделенных тропиков. Может быть поэтому, ночью мне приснилась Бразилия. Там свистели бандитские пули, сверкали ножи, торговали девушками и детьми, наркотиками, оружием. В животном мире стоял хруст костей, которые перемалывали челюсти; раздавался треск раздираемой кожи, влажный воздух раздирали предсмертные вопли жертв и повсюду – громкое непрестанное чавканье. Ноздри обжигал острый на жаре тошнотворный смрад гниющей плоти.
   Среди ночи я несколько раз в ужасе просыпался от оглушительных раскатов грома. Над бухтой между черными тучами и серебристо-черной водой змеились огромные ослепительные молнии.
   Хмурым утром хозяин чинил пострадавший от ночной бури навес. Михаил спешно собрался и стал прощаться: ему предстоял путь на Кипр. Мы обнялись, попрощались, и он энергично устремился в сторону пирса, где белела быстроходная яхта. Капитанской походкой вразвалку дошел до поворота, махнул рукой и скрылся за скалистой стеной. Игорь тоже поднялся и ушел навестить друзей.
   Мне представилась возможность посетить главную местную святыню – Ново-Афонский монастырь. По каменистой дороге, среди стрельчатых кипарисов и садовых деревьев, виноградных лоз и огромных розовых кустов поднялся я на гору. Здесь, бежево-красный, величественно-царственный, стоял красавец-монастырь византийской архитектуры. Когда я вошел внутрь храма, меня удивили его размеры – расписной купол парил очень высоко. Снаружи он казался гораздо меньше. Там, на самой высоте, Отрок Иисус с большими глазами восседал на коленях Бога Отца. Чуть ниже в небесном пространстве парил образ Пресвятой Богородицы, обеими руками благословляющей прихожан. Когда прикладывался к иконам Богородицы «Избавительница» и великомученика Пантелеимона, за спиной услышал шепот: «Несколько дней назад во время воскресной литургии иконы мироточили». Обошел все иконы, долго разглядывал фрески, напоминающие по стилю роспись Киевского Владимирского собора. Постоял в стасидии, о которых только читал. В этих сооружениях с подлокотниками для опоры локтями и спиной монахи проводят долгие часы неспешных монастырских служб. Увы, ничего такого необычного я почему-то не ощутил, поэтому вышел из храма несколько разочарованным. Видимо, что-то я сделал не так. Ну что ж, нужно спускаться вниз, к морю.
   Дома встретил меня хмурый Гамлет и сказал, что после бури до завтрашнего полудня будет сильно парить. Посоветовал растопить печь и просушить постель и белье, а заодно погреться самому: при стопроцентной влажности и холодном ветре простыть ничего не стоит. Приподняв несколько верхних поленьев, я увидел свернувшуюся в клубок змею и отшатнулся. Пришлось переждать, пока аспид уползёт подальше. Развешивая бельё в натопленной комнате, в стопке белья обнаружил большого черного скорпиона. Где-то невдалеке завывал шакал. Что-то мне подсказывало, что тропики и вообще юг – не для меня.
   Я сидел на береговых камнях и смотрел на пузырящиеся мутно-желтые волны. На сером небосводе не было видно ни единого просвета. Ко мне подошел старый пёс в кудлатой волчьей шерсти и с достоинством присел в трех метрах от моих кроссовок. Он смотрел на меня не в упор, а как-то сбоку. Вспомнилось, что взгляд в упор в животном мире расценивается, как угроза. Сбегал я домой и принёс колбасы, сыра и остатки вчерашней рыбьей требухи. Положил в метре от собачьей морды. Он едва заметно втянул ноздрями воздух, вежливо вильнул хвостом и осторожно подошел ко мне. Я протянул руку и потрепал его горячую пыльную шерстяную холку. Тогда он придвинулся вплотную и впервые взглянул мне в лицо. Казалось, пёс благодарно улыбнулся. Он положил морду на передние лапы и прикрыл глаза. Я погладил его большую голову, шею, спину. Пёс глубоко вздохнул и едва слышно заскулил. И только после этого проявления уважения ко мне, он поднялся, потянулся и лениво, как бы нехотя, подошел к еде. Ел он весьма аккуратно, хоть наверное, непросто ему было сдерживать себя, чтобы не наброситься на еду и не проглотить одним махом. Аристократ, подумал я.
   Наконец, пёс доел всё до последней крупицы, облизнулся и опять, смотря куда-то вбок, подошел и улёгся у моих ног. Благодарно взглянул в мою сторону и учтиво отвел глаза. Теперь он зорко оглядывал окрестности, охраняя меня от возможных врагов. Я сходил в комнату за молитвословом, вернулся и стал прочитывать молитвенное правило. Пёс продолжал свой дозор, но уши теперь повернул ко мне. Он ловил каждое слово и, казалось, понимал всё, о чем я читал вслух. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне… (Рим. 8, 19–22)

…И в сон желанье смерти вселено

   Итак, совершив познавательный «тропический круиз», мы вернулись домой. Снова звонили мне друзья-товарищи и буквально требовали, чтобы я поделился, наконец, своей жилплощадью. Снова стоял я крепко, оберегая возможность в тишине разобраться с теми событиями, которые вошли в мою жизнь. Но не всегда это удавалось. Первой прорвала блокаду соседская девочка по имени Диана. Но перед этим я получил нечто вроде предупреждения…
   Включил как-то в приступе задумчивости телевизор, а там – кино.
 
   Вернисаж под открытым небом в Питере. Таинственный Покупатель в черных очках и с волосяным хвостом выбрал картину. Ему Художник предлагает еще одну, с тучной женщиной у ручья:
   – Смотрите: красиво, эротично.
   – Красота и эротизм, молодой человек, – понятия разнополярные, – говорит назидательно Покупатель профессорским тоном. – Эротизм – это проявление агрессии и страха, а красота – это покой, умиротворение.
   – То есть, вы против эротики? – удивляется Художник.
   – Эротика – это хаос и разрушение, постыдный страх бренности бытия. И высшее проявление этого – женщина.
   – А вы случайно не из «Комнаты потерянных игрушек»? – сдавленно спрашивает Художник.
   Очень скоро не в меру любопытного Художника находят мертвым от передозировки героина – весьма распространенный с некоторых пор способ убийства…
 
   Я выключил телевизор. Не люблю мрачные детективы, особенно приправленные модной черной мистикой. Но слова таинственного Покупателя врезались в память и оставили там щемящее чувство безотчетного интереса. Может именно поэтому, примерно через полчаса, я снова механически кликнул кнопкой пульта – там по черному фону ползли титры и звучала песня: «Поднимаюсь, спотыкаясь – По ступеням не спеша. – Я от мира отрекаюсь – Надрывается душа!» Снова – щелк по кнопке пульта – и наступила тишина. Да, умеют киношные ребята интерес возбудить…
   Диана позвонила в дверь и, не обращая внимания на мои дежурные возражения, просочилась внутрь квартиры. Не спросив разрешения, плюхнулась на диван и эффектно скрестила длинные ноги в лосинах. Тряхнула головой, рассыпав пушистые волосы по плечам, повернула ко мне лицо, демонстрируя махровую тушь на густых ресницах и жирную лиловую помаду на пухлых капризных губах.
   – Что, Андей, – назвала она меня как в детстве, – судьба, кажется, подарила мне шанс?
   – Ты это о чём? – спросил я настороженно.
   Спросил о том, что и так знал, в основном для того, чтобы выиграть время и прийти в себя. С родителями девочки мы по-соседски дружили, заходили друг к другу безо всякого повода, так, чайку попить, луковицу занять, червонец до зарплаты стрельнуть. Маленькую Диану я носил на плечах, дарил ей игрушки, сажал на колени, кормил с рук зефиром, расчесывал густые длинные волосы.
   До того, как наступило отрочество, Диана не отличалась от других симпатичных малышек. Правда, родители говорили о ней, будто девочка вполне самодостаточная. Она часами играла одна, подолгу слушала пластинки со сказками, сидя в полутемной комнате, смотрела на видеомагнитофоне мультики. Для родителей и гостей это было очень удобно, потому что ребенок не отрывал их детскими вопросами от недетских тем, и называлось это явление научным словом «нейтрализация». Однако, девочка подросла и стала требовать к себе внимания, преимущественно мужского. Поначалу это выглядело немного потешно и вполне невинно. Только по мере взросления Дианы стал замечать, что её неумелая женская агрессия стала лично меня как-то неприятно задевать.
   В свои шестнадцать лет она успела перепробовать на мне целый арсенал приёмов соблазнения. Она заваливалась ко мне домой и в крохотной мини-юбке, и в кожаных шортах в обтяжку, и в махровом банном халате с влажными волосами. Бывала она при этом несколько пьяной, разок даже заявилась обкуренной травкой – такие шалости в её семье не считались чем-то криминальным. Более того, этому давалось так же вполне научное определение: «опыт расширения сознания», что по мнению «продвинутых» родителей сообщало добровольному сумасшествию вполне легальный статус. Натыкаясь на таран девичьей наглости, я принимал незваную гостью сухо, вежливо и, с трудом справляясь с раздражением, как можно скорей выставлял за дверь. Протянула как-то она мне DVD-диск с эротическими фильмами, а назавтра, иронично улыбаясь, спросила:
   – Ну и как?
   – Обычная пошлая дешёвка для озабоченных прыщавых подростков, – пожимал я плечами. – Мне кажется, что девочка твоего интеллигентного воспитания могла бы интересоваться чем-то более глубоким.
   – Куда уж глубже? – прыскала она и замолкала, напарываясь на мой отчужденный холодный взгляд. Заканчивались её потуги обычно тем, что она надувала губки, фыркала и возмущенно покидала мою жилплощадь.
   И вот Диана стоит передо мной и берёт мою окаменевшую руку в свою теплую и мягкую ладошку. Глаза у неё мутные то ли от анаши, то ли от гармональной истомы. Зрачки расширены, от чего глаза напоминают черную болотную трясину, которую мне доводилось однажды обходить в лесу под Хлюпино, где собирал грибы. Мне это нравилось всё меньше и меньше, но я тупо молчал, находясь в состоянии, подобном параличу. Наконец, её вторая рука по-кошачьи мягко легла на моё плечо, а лицо с полузакрытыми глазами стало приближаться к моему. В голове пронеслось: «как тающий на солнце шоколад». И тут из памяти всплыли слова инспектора из романа Богомила Райнова «Инспектор и ночь», и я вслух процитировал:
   – С чего ты взяла, что эта ужасная помада тебе к лицу?
   – Дурак, – изящно отпарировала она и резко отпрянула, скорчив обиженную мордашку, все еще по-детски пухлую.
   – А теперь послушай меня, дитя непутёвое, – сухо сказал я, очнувшись. – Поищи-ка для своих романтических экспериментов кого-нибудь помоложе.
   – …Да ты сам-то их видел, Андей, тех, кто помоложе? – воскликнула девушка. – Дебилы и недоноски.
   – Как раз твой уровень. Так что вперед. Дверь у тебя за спиной.
   – Другой бы на твоём месте!.. – начала было она.
   – Я на своём месте, Ди, а других тут нет. – «Ди» мы называли её с отцом в честь английской принцессы Дианы. – Повторяю: дверь сзади. Иди учить алгебру. Я слышал от папы, у тебя по ней одни двойки. Родителям – горячий привет!
   – О, shit! – выругалась она по-импортному и, запрокинув голову, двинула на выход. Жаль, что девочка усвоила из английской речи только ругательства, а ведь я в детстве учил её таким словам, как любовь, верность, чистота, мягкость, терпение…
   Грохнула входная дверь, и я, наконец, остался один. Вышел на балкон, сел в кресло и задумался. А ведь, на самом деле, может случиться и такое, что я не смогу устоять под натиском такой вот энергичной бесстыдной фурии. А что если она меня застанет в момент малодушия? А если на меня самого нападет блудная истома, и я сам превращусь в тающий под солнцем шоколад?…А тут она – без комплексов, длинноногая, гибкая и готовая к разнообразным экспериментам по расширению бессознательного. Как потом смотреть в глаза родителям? Каково будет ощущать себя потасканным Гумбертом, помешанным на нимфетках, при встрече не с киношной, а реальной Лолитой, живущей в соседней квартире? Надо будет поговорить на эту тему с отцом девочки. Впрочем, сдаётся мне, разговор будет бесполезным: как-то во время праздничного застолья соседушка сказал: «Знаешь, старик, девушке этого не миновать, поэтому уж лучше кто-то опытный и хороший знакомый, чем обкуренный отморозок в грязной заплеванной подворотне». И при этом недвусмысленно в упор посмотрел на меня, как бы оценивая и одновременно утверждая. O tempora! O mores! Нет! Это можно обсуждать только с Игорем. Наверняка у него есть практический опыт отражения такого рода агрессии.
 
   Что лучше всего отвлекает от мутных проблем? Правильно – уборка помещения и приготовление обеда! Я надел на голову беспроводные наушники «Wi-Fi», поставил на музыкальном центре диск «Абба» и включил погромче. С первыми гитарными аккордами, бухнувшими непосредственно по барабанным перепонкам, я встрепенулся, надавил ногой на корпусе пылесоса кнопку «Вкл» и размашисто заелозил всасывающей кареткой на роликах по лысоватому старенькому паласу. Потом прошелся влажной мешковиной с надписью «сахар» на длинной швабре по линолеуму. Потом забросал в стиральную машинку белье, добавил порошка в одну ячейку, кондиционер в другую и включил второй режим. Заглянул в холодильник, порыскал по полкам и составил список того, что нужно купить в магазине. Снял наушники, выключил музыкальный центр. Удивился наступившей тишине. Надо же, как тихо вокруг, подумал я. Впрочем, с каждой секундой шум за окнами нарастал, и я расслышал стрекот газонокосилок, рёв мотоцикла, детский крик и монотонный шум автомобильного стада на проспекте под окнами. Не обращая внимания на угрожающее ворчание стиральной машины и возможность получить удар током, ополоснулся горячей, а затем холодной водой. Переоделся и выбежал в магазин, чтобы, как сейчас говорят, «сделать шопинг».
   Когда список покупок был почти отработан, а сумка достаточно растолстела, я услышал душераздирающую мелодию «Stop» Сэм Браун. Закачала мне её на сотовый Лора, полагая, что коль уж они с английской певицей похожи, этот блюз будет постоянно напоминать мне о возлюбленной. Пожалуй, это был тот самый редкий случай, когда наши с Лорой мнения совпали. Когда я впервые увидел по MTV клип этого хита Сэм Браун, в первую очередь удивился внешнему сходству певицы с Лорой, ну а во вторую – мощным вокалом и совершенной музыкальностью песни. Так шептать в микрофон, будто это отчаянный вопль души, от которого по спине пробегают мурашки – это, конечно, надо уметь. Не успела прозвучать первая фраза: «All that I have is all that you've given to me…», как я надавил ногтем на зеленую кнопку и услышал хриплый голос Федора Семеновича:
   – Андрей, ты где?
   – Где я? В shop’е! – заорал я в трубку, пытаясь перекричать рекламу французского сыра по магазинному радио. На меня с ироничным удивлением оглянулось несколько человек. Пришлось исправлять ситуацию: – По-вашему, по-простому, – в магазине.
   – А-а-а, – уныло протянул старик. – Как насчет, встретиться и поговорить?
   – Я не против, – сказал я. – Только не раньше, чем через полчаса. – Улыбнулся я. Получилось нечто-то вроде «ча-ча-ча».
   – Ладно. Приходи в сквер, на третью скамейку от метро. Жду.
 
   Дома я разложил покупки, поставил на плиту скороварку с мясом. Между делом вспомнил, как однажды попробовал удивительно вкусный суп в доме одного старого холостяка из отставных военных. В том супе ничего особенного-то не было: кусочки мяса, картошка и морковь. Я спросил «настоящего полковника», в чем секрет? Тот улыбнулся и сказал: всё просто: мясо варить надо не меньше десяти часов, а вода должна быть родниковой. С тех пор и я варил бульон как можно дольше. Воду для супа специально покупал в отделе детского питания в пятилитровых канистрах с Вини Пухом на этикетке. Правда, добиться того «полковничьего» вкуса, так и не удалось.
   Порылся в гардеробе, подумал и надел белую футболку, бежевый летний костюм из мятого льна, причесался, опрыскался туалетной водой «Аква ди Джио» – всё это непрестанно напоминало о Лоре ноющей тоской. Неужели это зависимость?.. Минут через сорок встал у третьей скамейки. Старик сегодня облачился в небесно-голубой диоровский пуловер, того же цвета джинсы «Левайс» и теннисные туфли «Адидас». Да, ему не откажешь в умении метнуть бисер. Он поднял на меня сонные глаза сенбернара. Улыбнулся, втянул большими ноздрями воздух и рявкнул: «Арма-а-ани! Ну, ни в чём себе не отказываешь…» – и пообещал скоренько закончить шахматную партию матом в три хода.
   И вот мы бредём по каштановой аллее, а старый светский лев рассказывает одну из своих правдивейших историй:
   – Вот ты думаешь, почему я с тобой сейчас иду? Что, мне делать нечего? Нет, дорогой Андрюха, иду я с тобой потому, что мне тебя Игорь порекомендовал, а я лично убедился, что ты человек надежный и наш! Что такое «наш» понимаешь?
   – Очень примерно, – кивнул я, теряясь в догадках.
   – Наш – значит православный, – пояснил он. – А значит, с тобой можно говорить на темы, которые для других людей, мягко говоря, малоинтересны и непонятны. А ты поймешь. Вот посмотри на этого старого хрыча, который ковыляет рядом с тобой, молодым и безумно красивым юношей.
   – Вообще-то мне сорок три, – уточнил я, – и юношей меня можно назвать с очень большой натяжкой.
   – Ха! Мальчишка! Мне-то уже шестьдесят семь по паспорту и сто сорок из расчета год войны за три мирных. Да, не скрою, когда-то и я тоже был молодым и безумно красивым юношей. Но, увы, эта война отняла у меня силы и здоровье.
   – Какая война? – спросил я, сделав подсчет в уме. – Когда Великая Отечественная закончилась, вы были еще ребенком.
   – Кака-а-ая, – проворчал он. – Та самая, что начинается, когда входишь под церковные своды. Духовная!.. Она, Андрюха, не затихает ни на секунду. Боевые действия ведутся непрестанно. Шаг вперед – два назад. Всё, как на плотском плане, только более изощренно: пули, осколки, ядовитый газ, грязь, гной, кровь – и много, много раненных и убитых! Вот ты недавно встал на этот путь и пока стоишь на запасном пути в составе только что укомплектованного полка. Еще пара-тройка лет, первая призывная благодать уйдет, и ты по гроб жизни будешь воевать за каждый миг того счастья, в котором сейчас купаешься, как в океане. Чуть на копейку сделаешь чего-нибудь доброго, как приходит счет на миллион, и ты оплачиваешь его по полной программе. Думаешь, чего ради старый индюк на фанту подсел?
   Раньше-то я к этим удовольствиям был вполне индифферентным. В главке столько зарабатывал, что перепробовал всё что можно в лучших ресторанах Москвы, Праги и Софии. Пресытился! Мне бы давно успокоиться и перейти на стариковский кефир с овсянкой, а тут прилипла ко мне эдакая страсть позорная. Страм! – вздохнул старик. – А всё почему? А потому что, сидя еще в начальственном кресле, успел в собственность матери-Церкви вернуть несколько храмов. Чего мне это стоило – отдельный разговор. Так вот после этого, так называемого, успеха, видимо, чтобы не превознесся и не пал от духа гордости, Господь попустил мне нести крест позора и всеобщих насмешек. Ведь у нас пьют все, и все как один любят поиздеваться над пьющим человеком. Так ты старику фанты купишь?
   – У меня другое предложение, Федор Семенович, – сказал я. – Пригласили меня в один рассадник девичьей красоты. Так я предлагаю туда, для разнообразия, визит нанести. Чтобы сразу одним махом два вопроса решить: и ваш, и девичий. Вы как?
   – А это еще лучше! – воскликнул светский лев. – Я молодежь люблю, особенно женского пола. Идём.
   Мы заглянули в универсам, где долго выбирали французское вино и йогуртовый фруктовый торт, из тех, что не портят дамам фигуры. Потом подумали и на всякий случай прихватили хлебного вина – для старика, по его сугубой просьбе.
   По дороге в торговый центр я позвонил по сотовому и предупредил дам, что мы идем в гости. Из трубочки прозвучало «милости просим, всегда рады». Пока шли, рассказал старику, как я с ними подружился.
 
   Как-то вызывает меня начальник и говорит:
   – Зарплата у тебя неплохая, а одеваешься, как бомж. Я тебе премию выписал, так ты уж приоденься, чтобы за тебя стыдно не было.
   Иду я с этой премией в наш торговый центр, обхожу магазины и выбираю для себя «Балтийский стиль». Во-первых, там обнаружилась по-настоящему добротная и стильная одежда, которая шьется не в Китае или Турции, а в странах Балтии. Во-вторых, меня там приняли как родного, вежливо, гостеприимно. Моему приходу там искренне обрадовались. Девушки продемонстрировали столько разных вещей! Другие бы психанули и нагрубили, а эти – сама вежливость, само терпение. Казалось, что они были заинтересованы в том, чтобы подобрать именно то, что не дорого, мне идет, чтобы я остался довольным.
   Но и это не всё. Девушки там были настолько красивы, будто их набирали в модельном агентстве. В первый раз я покупал себе куртку. Перемерял штук двадцать. Выбрал одну из космической ткани, не горючей, не гниющей, не рвущейся и при этом тонкой и бархатистой. Но стоила она пятнадцать тысяч! Тут спускается директор, вежливый такой господин, спрашивает:
   – За сколько вы бы хотели ее купить?
   – Ну, – говорю, – за полцены.
   Он кивает головой и велит девушкам:
   – Отпустите за полцены. Пусть это послужит началом большой дружбы.
   Девушки – нет чтобы огорчиться по поводу потери своих комиссионных, – обрадовались! Наконец-то им удалось угодить покупателю! На прощанье, директор закрыл магазин и велел накрыть на стол, чтобы отметить обновку и знакомство. Мне это всё понравилось, и стал я туда заходить почаще.
   Дальше – больше. Девушки звонили мне и сообщали о прибытии из Бенилюкса новой коллекции. Примеряли мне что-нибудь и советовали купить:
   – Вам это идет, вы в этом такой элегантный господин!
   Я смотрел на ценник и охал:
   – Дорого!
   Тогда они звонили мне через две-три недели и приглашали в гости. Я выбирал торт полегче и приходил к закрытию магазина. Девушки запирали дверь, ставили чайник, выставляли чашки-ложки – и мы разговаривали. Оказывается, несмотря на красоту, а может именно благодаря ей, у них обнаружилась куча-мала проблем. Тут и конкурс на поездки заграницу, и домогательства мужской части начальства, и ревность мужей и болезни деток. Ну, поплачутся девушки в мою кожаную жилетку, попьют чайку, а потом вскакивают и радостно объявляют:
   – А теперь померьте еще раз тот льняной норвежский костюмчик, который вам в прошлый раз понравился.
   Надеваю, восхищаюсь и осторожно одним глазком читаю ценник. А там вместо двадцати тысяч – всего-то две.