Петров Михаил. Гончаров и кровная месть

   - Ны нады нам, - замычал я бычком идущим на заклание, - Солнышко, если ты это сделаешь, то навсегда потеряешь мою дружбу, любовь и преданность. Отбой.
   Черт возьми, а ведь я в самом деле забыл осегодняшнем вечере, это довоно таки большое свинство с вашей стороны, гражданин Гончаров. Нужно немеддленно собираться и топать за цветами, а потом в гастроном. Какая туалетная вода ей нужна, одному богу известно, куплю что дадут. Время в обрез, помыться уже не успею, но сивую, растрепанную гриву помыть просто необходимо.
   Именно этои занятие и прервал наглый телефонный звонок. Чертыхась, я снял трубку, в тайне желая звонившему провалиться в тартарары.
   Звонил Крылов, с первой же секунды умоляя простить его за досадную несдержанность и мерзопакостный характер он попросил о встречи. Первым и естественным моим желанием было послать его в задницу уже вслух, но здраво рассудив, я подумал, что сделать это никогда не поздно, а доллары на российских дорогах не валяются.
   - Хорошо, - буркнул я, тем самым оказывая ему небывалое одолжение, завтра с утра я буду дома, можешь подойти.
   С получасовым опозданием, но зато с отличным подарком, я заходил в почти что родной мне дом, который я посещал не более одного раза в год.
   Я совершенно напрасно накатил бочку на Солнышко. В кресле развалилась тридцатилетняя дива, вероятно прадназначенная для меня. С большим чувством я облобызал ей ручку и сообщил, что нарекли меня Константином и всего-то сорок лет назад.
   Ждали только меня и потому сразу же сели за стол. Уже через полчаса я в нетерпении заерзал на стуле, мечтая поскорее уволочь эту Красную Шапочку в лес, или хотя бы в свою берлогу.
   - Ты, Костик, не дергайся, - понимая мое настроение, предупредила Галина Павловна, - еще успеете, а мне тебе сегодня нужно многое сказать.
   - Почему именно сегодня? У нас полно будет время сделать это в другой раз, - легкомысленно возразил я.
   - Это у вас его полно, а меня с моей астмой и гипертонией его может и не быть. А то что я должна тебе рассказать, дело не терпящее отлагательства. Много ли ты знал о своем отце?
   - Нет, он ведь умер когда мне было лет пять. А мать старалась о нем ничего не говорить, ссылаясь на то, что и сама о нем мало что знала.
   - Нет, знала она о нем много, не меньше моего. Может быть не ведала только об одном пикантном эпизоде нашего альянса. Не ведала, но наверняка догадывалась, прости, Толик, но ты о нем тоже прослышан и не надо делать незнакомый цвет лица, тем более, что это было ещё до тебя.
   Костя, твой отец, Иван Константинович Гончаров, умер тридать восемь лет назад. Последнее время он сильно болел. За полгода до смерти, не особенно доверяя твоей матери, он передал мне тетрадь в которой он описал один замечательный факт своей, всегда загадочной жизни. Тетрадь я тебе сейчас отдам, но на мой взгляд, изложенное там написано урывками и сумбурно. Его устный рассказ был куда содержательней и интересней, и я хотела бы тебе его пересказать, потому что кроме меня это сделать некому. Говорить я буду так, как мне запомнилосьСуди сам, имела ли право твоя мама об этом умолчать.
   * * *
   Человек со шрамом на носу, орудующий ревущим зубатым зверем тоже радовался. Смерть пихты это лишняя копейка в карман его бригады, и нужно ещё очень много таких пихт, сосен, берез и кедра, чтобы прилично заработать. Но ничего, парни у него битые, работыщие, а значит и бабки будут. Еще годик так погорбатиться, глядишь и домой можно. Так что все в норме.
   С жалобным хрустом, всем своим двадцатиметровым ростом упала убитая пихта, ухнула о землю, поднимая облако снега. Освобожденные зубья пилы хищно блеснули требую очередную жертву. Человек с рассеченым носом холодным и точным взглядом уже наметил её и проваливаясь в сугробы. вместе с напарником подсунул ей новую пищу. Ненасытная хищница акульей челюстью вновь погрузилась в ствол. Но вдруг поперхнулась, подавилась своей ненасытной глоткой, Забулькала, переломившись пополам, заткнулась, уступив место визгу своей товарке, да слабому пока вою вьюги.
   Немного погодя рухнул кедр, в последний раз обняв раскидистыми руками своих лесных, уже мертвых подруг, толи от ветра их загораживая, толи от людского топора.
   - Шабаш, мужики! - не очень-то и громко крикнул человек с перебитым носом, но так что услышали все.
   Четверо у костра. Греют узловатые, натруженные руки о кипяток аллюминевых кружек. Слушают как потихоньку в уставших телах восстанавливаются силы. За салом и картошкой не торопяться. Ждут старшего. Наконц бугор взял хлеб и тогда, вроде бы нехотя, медленно, к пище потянулись ещё три руки. Сухонькая, беспалая. Громадная с покореженными ногтями и третья, молодая, совсем ещё не побитая работой.
   Но не дотянувшись замерли. По волчьи повернув шею, бугор оглянулся туда, где возле недопиленной пихты стояла девчонка. Беспалый кивнул бугру и неслышно исчез в тайге, а тот понимающе сузив глаза кивнул, продолжая неспешно жевать. Огромный, в наколках, безразлично поднялся и будто по нужде от шел вправо, потихоньку забираясь в тыл спокойно стоящей и пока ещё ничего не подозревающей девчонке.
   В полном непонимании молодой следил за этими бесшумными, зверинными перемещениями. Ласково улыбаясь бугор встал и пошел напрямик, на девушку.
   Чего же ты стоишь, дуреха? Беги! Глухая тайга, да метель, да темнота покроют злое дело. Слышишь, разгулялась нечистая сила. Гнет, ломает верхушки деревьев. Так и эти трое, сейчас безжалостно поломают тебя. Беги! Внахлест на стон вьюги лег пронзительный ванькин вопль, а за ним и сам он стрелой метнулся наперерез бугру.
   _Паря, бойся! - Отпрыгивая заорал бугор. Пихта падала вроде лениво и нехотя, но кажется точно расчитывая покарать лиходеев.
   Не успел Ванька отреагировать, не успел связать воедино крик бугра и падающую лесину. Пихта легко подмяла его, спружинила мохнатой кроной о снег и изогнувшись, ударила по нему лежачему. Теперь уже тяжко, наотмашь, насмерть.
   - Ваня, вставай, - стоя на четвереньках просил бугор, - Ванюшка, ну чего ты? Вставай, пойдем в лагерь, пойдем, родненький. Уменя тама пузырек есть, айда.
   Второй, с татуировка, тяжело подойдя осмотрел парнишкину голову и потрогав пульс хрипло выдавил.
   - Ему теперь не до нас. У него другой путь. Глянь-ка кровь из ух! Жалко пацана! - Заревел вынырнувший из тайги беспалый.
   Сняли шапки. Битые-перебитые собой и другими, познавшие лесные, волчьи и тюремные законы, ни от кого уже не ждущие добра, мужики заревели.
   Простую, девятнадцатилетнюю жизнь парня знал каждый из них. В первый же вечер, попав в артель он все рассказал сам. А что было рассказывать? На Руси почти у всех такая жизнь, исключение другая, сытая и обеспеченная. Отец сгинул на войне, А мать вскоре удачно вышла замуж, повесив на ванькины плечи младшего брата. . . Теперь и он лишился кормильца. На первое время мужики скинуться, соберут ему деньжат, а там. . . Бог ведает.
   - Бугор, Ваньку тащить надо до лагеря, - первым очнулся татуированный.
   - Нет, оставим как есть. Дотащить мы его не дотащим, метель, дороги нет. А тут он будет как есть. Завтра мосара нагрянут. Мало ли что? И ты там отдыхал и я, да и Коля вроде того. Пусть картинка останеться. Шапку ему надвинь, все не так глаза занесет. Хозяин спит, а серой собаки тут нет. Никто не тронет. Пошли.
   - Как знаешь, пилы только захватим.
   - Не трожь, пусть как есть.
   Молча они ушли и только бугор на прощанье оглянулся и задумчиво сказал.
   - Пихта-то хлестанулась та, что мы с Коляном не допилтли. Так ей же в другую сторону радать надо. Мы запил на юг делали. А?
   - Может метель?
   - Может и метель, - согласился бугор.
   - Может, не может, а только мы той девки не видели. Усекли?
   - А её и не было, - Колян беспокойно обернулся назад, - как Ваньку грохнуло она исчезла, будто сквозь землю провалилась. Хреновина какая-то.
   Трое ушли и поднялся плач. Стонали пихты да сосны, гудели кедры, скрипели березы оплакивая Ивана Гончарова, а метель спешила укрыть его пушистым своим покрывалом.
   Наутро, с трудом пробиваясь через свежие сугробы прибыла районная милиция. Мужики добросовстно показали место вчерашней ивановской гибели. Они же осторожными руками начали разгребать мягкий, холодный пух, с каждой минутой сами холодея и ужасаясь. Костя, твоего отца возле того дерева не было. К вечеру перелопатили всю поляну, нашли пилы, топоры, продукты. Тела найти не могли. Мужиков ещё долго таскали, возили на место происшествия, да только все без пользы. Дело зашло в тупик.
   - Оригинально, Солнышко, если я правильно понял, ты говоришь о моем сгинувшеи отце, то тогда откуда появился я? И вообще, когда это было?
   - Костя, если тебе интересно, то не перебивай. Это была зима сорок седьмого, а мжет быть сорок восьмого года. Выпейте, а я продолжу.
   В грубо сработанном камине, облизывая углы и выступы камней бесновался огонь. Своими щупальцами он пытался достать сидящую рядом женщину. Бесстрашно наклонясь к нему она сидела в грубом, топорном кресле. Упираясь ногой в цоколь она держала гитару. Чуть громче огня, но в тон ему она вела старинную балладу, кажется только голосом возбуждая скорбные струны. - "В Фуле жил да был король,
   Он до самой своей смерти. . . "Женщина, огонь гитара. Кто-то из них начал первым. Подтолкнул другого, тот третьего и замкнувшись грустное трио стало единым целым. Иногда радуясь, но чаще скорбя и плача пели они о бедном короле, убитом рыцаре и обманутой девушке. Пели о любви, страсти и смерти. О иногом-многом можно рассказать саммой себе долгими зимними вечерами. Иногда четвертым в их ансамбле был пес, но недавно женщина его выгнала, потому что своим воем он живо напоминал ей далекую, страшную смерть матери и недавнюю смерть отца. Тогда у них жила другая собака, поменьше, но предчувствуя смерть выли они одинаково. Казалось кто-то незримо, но прочно вцепившись в сердце и нервы, безжалостно их вытягивает.
   С последним аккордом женщина отложив гитару встала. В глазах исчезли отблески огня. Нагнувшись, она запалила лучину, а уже от неё засветила висячую лампу и раскурила беломорину. Лампа разгорелась и женщина оказалась молодой, симпатичной девушкой. Она никак не соответствовала своему жилищу, похожему толи на пещеру, толи на забой шахты. Скорее всего это и была горная выработка округлой формы. Слева, сразу у входа громоздился камин и кресло. Дальше стоял топчан покрытый медвежьей шкурой, на который и села девушка жадно затягиваясь думом. Напротив стояла ширма, закрывая другой, более широкий топчан. Дальше по кругу расположился толи сундук, толи комод из недоструганных досок. На нем стоял будильник и патефон. Обстановку завершал буфет со стоящим на нем примусом и огромный книжный стеллаж, да ещё грубо сколоченный стол с двумя такими же скамейками. Дощатый пол покрывали медвежьи шкуры, потолок же оставался неприкрытым показывая варварство человеческих рук, что когда-то давно ковыряли, били и ломали первозданный монолит.
   В соседней каморке, куда вела вторая дверь, находилась кладовка и висел рукомойник. Здесь, нарушая мертвую тишину подземелья, по каменному желобу весело сбегал журчащий ручей с ледяной водой. Девушка, долго мывшая руки, сильно озябла. Вернувшись в жилище, она долго отогревала их над камином. А потом, тихо зайдя за ширму, осторожно отсоединила капельницу, оставив острую иглу, через которую в вену парня поступало какое-то очень нужное ему для жизни лекарство. Потому что его жизнь исчезала. Две недели девушка пытаклась её удержать, звала вернуться. Умоляла, просила, требовала, из последних сил пытаясь отогнать её извечную соперницу смерть.
   К торчащей игле она присоединила шприц, посылая безжизненому телу расствор, надежду и земной мир. Потом она молилась, жарко и растойчиво, прося Бога о великой милости.
   Урывками возвращалось сознание, но через мгновение он снова, утопленником уходил на дно омута, как в туман погружаясь в беспамятство, Стерлись грани бредовых кошмаров и действительности. Большая, страшная птица подлетев садилась на дерево и оно не выдержав её веса ломалось и падало сбрасывая его в яму с сатанинским отблеском огня на выщербленных камнях. Он прижимал к к ним высохшие губы, надеясь найти хоть каплю влаги, но сух и горяч, как пустынный ветер были те камни. И ещё эта ведьма, что издеваясь дразнила его, поднося ко рту что-то прохладное и влажное. Но едва он успевал до него дотянуться, как мерзкая старуха тут же убирала руки.
   И все же постепенно, отчаянно боряь с водоворотом смерти он выплывал к жизни. Ванька Гончаров, со смертельной травмой головы и переломанными костями будет жить! Толи на роду ему так написано, толи кто-то страстно этого хотел, молясь за него истово и правдиво.
   С глубоким, не то стоном, не то вздохом облегчения он наконц открыл глаза, так и не доплыв до противоположенного берега реки Стикс. Вернулся к родному берегу Жизни. Глаза его внимательно рассматривали каменный потолок и крепежные балки, что ребрами гигантской рыбины нависли над ним. Повернуть голову он не мог. Непонятная сила пригводившая его была велика и неумолима. Он попытался вспомнить, что произошло. И сразу же яркой вспушкой в память упало дерево, ударив его неыносимой, красной болью. Ударило насмерть, а значит он мертв. Это было несправедливо и горько. Ванька тоскливо завыл, оплакивая и жалея свою молодую жизнь.
   Этот стон, безнадежный и протяжный привлек внимание девушки. Улыбаясь ясно и счастливо она склоилась над ним.
   - Где я? - Чуть слышно спросил он.
   - Все хоршо, мой рыцарь, ты спас меня, а я тебя. Ты у меня дома, мой милый, не двигайся. Еще недельки две потерпи, снимем твой гипс и улетишь ты от меня навсегда. На вот, попей немного.
   Улыбаясь и плача девушка осторожно вытирала Ванькину небритую физиономию влажной тряпицей, а потом естественно и просто поцеловала его в сухие горячие губы.
   - А что у тебя за дом такой странный. Потолок как в шахте?
   - Это и есть шахта, я тебе потом все расскажу, а теперь ты у меня выпьешь немного бульона, - изловчившись она подложила ему под спину пару подушек, и теперь Иван вполне мог рассмотреть свой лазарет, похожий на пещеру - А тебя как зовут?
   - Отец Манькой звал, а дядя Володя с Петровичем Машенькой, как в "Трех медведях, - она усмехнулась закуривая. - Сказка такая есть, добрая, хорошая.
   - Ну а остальные как зовут?
   - А остальные никак не зовут. Нет у меня остальных. Так что выбирай сам, или Манька, или Машенька.
   В полутемной выработке, освещенной висячей керосиновой лампой, вдруг вспыхнули два ясных, бездонных неба, вопросительеой своей синью тревожа и маня твоего покалеченного отца.
   - Маша, Машенка, - повторил он привыкая, - Машенька, дай мне папироску.
   - Чудак, тебе же нельзя. . . Ну если только одну. . .
   Выбив и примяв папиросу, она поднесла её к ивановским губам.
   - Нет, Маша , не эту, дай мне свою.
   Смутившись, она неловко вставила свою недокуренную папиросу ему в рот.
   - Маша? - Хмелея табаком спросил он, - а ребята знают где я, что со мной?
   - Нет, Ванечка.
   Наступила весна. Медленно и осторожно, контролируя каждое движение Иван оделся с удовольствие узнавая подъем валенок и прихват полушубка. Маша спала, стараясть не шуметь он выскользнул из жилища. Придерживая лампу пошел вверх по штольне к её устью, зверем чуя свежий воздух бьющий в ноздри ему навстречу. Выйдя в серое, весеннее утро, тут же повалился, жадно вдыхая запахи тайги и воскресающей земли. Так и лежал слушая весну и загадочный шум деревьев. Лежал пока ярким выстрелом через кедр по глазам не ударило солнце, обещая ему свет, тепло, любовь и жизнь. От всей этой карусели он засмеялся. Привстал и вздрогнул увидев пепельную тоску её глаз. Маша стояла обнимая березу, в распахнутой шубе и с непокрытой головой.
   - А я подумала что ты ушел. . . совсем, - бесцветно сказала она, проснулась, а тебя нет. . . А ты вот он где. . . На солнышко вышел. . . Скоро совсем поправишся. . . И уйдешь, тогда уже навсегда.
   Опираясь спиной о большой, окатанный валун он сел, невольно ощупывая шершавую надпись. Стараясь её прочесть, повернулся всем корпусом.
   _Это папа лежит, меня охраняет. Я его в штольне не захотела хоронить. Сюда, к березам мы его с дядей Володей вынесли год назад.
   Опустившись на колени, она положила ладошку на холодный памятник и так застыла, замерла. Щемящая жалость сдавила сердце, он обнял её за плечи и бережно прижал к себе.
   - Зачем ты Маша обнимаешь камень, его уже не согреешь.
   - Я иак всегда с отцом разговариваю. И он мне помогает, поддерживает. Только в последнее время все кончилось, молчит отец. И тайга со мной не разговаривает. Не слушается, чужая я им стала. Это после того как я тебя увидела.
   - А далеко та деляна, где меня накрыло?
   - Километра три будет, а зачем ты спрашиваешь?
   - Кто же меня сюда дотащил? Я ведь тяжелый.
   - Я.
   - Одна?
   - Да.
   - И долго?
   - Долго, - распахнув ему навстречу синий простор Маша вздохнула, Долго, всю мою прожитую жизнь, - а ещё подумав добавила. - Если бы ты умер, то и всю оставшуюся.
   Уткнувшись лицом в его колени, она беззвучно заплакала.
   - Ну что ты, милая, не надо. Все хорошо, успокойся. - Он гладил соломенный шелк волос все больше её постигая. Когда она вновь на него посмотрела взгляд её был чист и улыбка открыта.
   - Жил на свете рыцарь бедный. . . Сегодня должен прийти дядя Володя.
   Как подтверждение вскоре они услышали треск кустов, а потом и шаги человека. Наконец появился и он сам, здоровый, шестидесятилетний мужик одетый в военный бушлат, с ружьем и мешком за спиной.
   - Ну, здравствуйте молодые люди, _подойдя он обнял девушку, а Ивану пртянул крепкую и надежную руку. - Все ребятки, снимаемся отсюда, пожили маленько, пора и честь знать. Машка, перестань, год как помер отец, а ты все монашкой живешь. Прозрачная стала. Едем в город, с товарищами я говорил, обещали помочь. Выправим тебе документы и переедешь ко мне. Дом большой, места всем хватит. И тебе, Иван, можно в артель возвращаться. там правда уже не ждут, но не беда. Явишься вроде как с того света, чай назад-то не отправят. Собирайте вещи, только самые необходимые.
   Она стояла неподвижно, отрешенно улыбаясь и думая о чем-то своем.
   - Ты чего это? - Забеспокоился старик, - ты это оставь. Собирайся. Я уже не могу сюда ходить и сдавать соболинные шкурки больше не в силах. Старый я стал, по тайге бегать не могу, сердце прихватывает. Вот-вот шваркнет, скоро следом за твоим батькой отправлюсь. Хочу чтоб на ноги ты встала. Пока ещё я жив, надо замуж тебя отдать. . . Вот. Что молчишь-то?
   - Боюсь я , дядя Володя, всего боюсь. Людей, машин, города боюсь.
   - Господи, так ведь и проподешь, что крыса в норе. Нет, Манька, я батьке обещал и слово свое сдержу, вытащу тебя к людям.
   - Ну и вытащишь, а зачем? Зачем я им нужна? Зачем они нужны мне? Смотреть на них ничего не понимая, Или, чтобы они пялились на меня как на экспонат кунсткамеры? Дядя Володя, я ведь неуч.
   - Это ты брось, тебя батька так выучил, что любая школа позавидует. Твоего запаса знаний вполне хвати для поступления в лбой институт.
   Золотой кистью солнечный луч шлепнул по её лицу ярким зайчиком. И заиграла. засветилась Манька, подпрыгнула синичкой и крепко обняв отцовского друга, расцеловала его морщины и доброту.
   - Вот что я дура неотесаная придумала. Устроим завтрак на природе. Мы раше с папкой так часто делали. Ждите меня, сейчас я все принесу.
   Старик достал"Беломор", привычно вытряхнул папиросу, предложил Ивану и обстоятельно закурил сам.
   - Ну, рассказывай, сосной пришибленный старатель.
   - Пихтой, - автоматически поправил парень, - а что?
   - Что дальше будет?
   - А что будет?
   - Что будет, что будет, видно крепко тебя стукнило, все понимание отшибло.
   - А. . . Да я, - Ванькины щеки запомидорились и он поперхнулся табачным дымом.
   - Трудно ей будет, Иван, особенно первое время. Что я смогу, то сделаю, но сейчас ей не только я нужен, помоги и ты. В кино там своди, на танцы, только смотри у меня, без этого. . . Ты сам-то откуда?
   - Из Горска.
   - Верно, не врешь.
   - А вы почем знаете?
   - Да уж я про тебя многое знаю. На всякий случай, а случаи, они всякие бывают. Парень ты видно путевый. Не хотел сегодня, да ладно. Братишка твой с хреновой компанией схлестнулся, Окончит ли училище, не знаю. Водку хлещет, что тебе майор запаса, в квартире бардак устроил, уже хотели отбирать. Отчим, кончно против, но тут и я его поддержал. Ходил к секретарю, намекнул, что ты ещё можешь объявиться. Обещали пока подождать. За квартирой твоей я присматриваю раз в неделю наведываюсь. Далеко все таки до вас, тридцать километров. Гоняю его дружков. Тебе самое время с того света появиться. А где мой дом, знаешь?
   - Знаю, - неуверенно согласился Иван, ошарашенный такой осведомленностью майора.
   - А вот и я, - сообщила Маша, - пойдемте на могилку мамы и Танечки.
   Возле незаметного холмика с двумя валунами она расстелила платок и выложила на него хлеб, картошку и грибы. В заключении выставила бутылку белой и пояснила.
   - Из папкиных запасов, ещё много осталось, наливайте, дядя Володя.
   - Ну вот и помянули дорогих нам людей, - старик осторожно поставил стаканчик на платок, опять закурил, сквозь дым глядя в тайгу, в прошлое.
   Потом аккуратно загасил папиросу о сапог. Не смея выбросить её вблизи могил, закрыл, упрятал в ладоне. Поднимаясь сказал.
   - В общем так, Маня, на сбор даю сутки. Завтра в это время прийду. Бери самое необходимое, остальное наживем.
   Не оборачиваясь, грузно и тяжело он ушел в тайгу, оставляя хруст веток и туман неведомого.
   Они остались сидеть по обе стороны материской могилы, слушая себя, солнце и мощное возрождение весенней тайги.
   - Ну что мой рыцарь? Что со мною будет? - Находясь где-то далеко, отрешенно спросила девушка.
   Ивана пробрал озноб, толи от её голоса, толи от собственных мыслей, готовых вот-вот обрести словесную реальность.
   - Маша, я давно хотел. . .
   - Не нужно сейчас. У нас будет ночь и она вся будет наша. Я давно так решила. Не знала только, что наступит она так скоро. Сейчас день, давай о другом.
   - Расскажи о себе.
   - Ты и так многое знаешь.
   - Хочу все, Маша, почему упала пихта? Она была надпилена совсем немного.
   - Зто я струсила защищаясь от них, а тут ты выскочил и как раз под удар. Кто бы мог подумать.
   - Но как ты смогла её повалить?
   - Попросила, она и послушалась, меня раньше все в тайге слушалось, а я слушалась тайгу и отца. Господи, ну зачем он умер? Обещал ведь мне весь мир показать, зачем ты не сдержал слова, дорогой мой папка?
   Она искренне удивлялась, что отец не сдержав слова, послушный инфаркту, навсегда от неё ушел. От её непритворного недоумения Ивану стало не по себе.
   - Да ты не волнуйся, - спохватилась Маша, - я в уме, просто долгими вечерами я научилась с ним разговаривать. Бери корзину, пйдем собираться.
   - Решилась?
   - Дядю Володю жалко, трудно ему. Он со мной как с маленькой нянчился. Он доеще дед Петрович. Петровича уже нет, а майор у меня должен прожить как можно дольше, кроме меня у него никого нет.
   - А я? - Выдохнул Иван дернувшимися губами.
   Затушив синеву поднебесья Маша скрылась в черной пасти штольни.
   И окутал их холод подземелья. Заставил сердца биться сильнее, чтобы общее тепло их тел стало надежнее, потому что два сердца всегда больше одного. Коварная темнота накинув на них черный плащ, связала, сделав их путь ярче и светлее. Не стало мрачных, гранитных сводов, что тяжелыми животами гор закрывают солнце, не позволяя птицам умчаться ввысь. Грохот раздался и дрогнули горные отроги и раздвинулись скалы открывая им великую тайну. Озаренные они устремились в поднебесье солнечного дня, или в золотую ночную звездь.
   И опять был грубый разбойничий камин, и опять была гитара, чуткая к прикосновению шершавых и нежных рук. безысходно и тоскливо лилась песня. Прижавшись неподвижной шеей к подлокотнику Иван заплакал, до того скрутила его печаль их судеб. Огонь пел, длинными оранжевыми языками касаясь звуков гитары, а женские руки дерижировали, управляли огнем, музыкой и любовью. Велики и недосягаемы теперь они были для него, он как сон вспоминал только что произошедшее. Пусто стало, словно ничего и не случилось, Иван потерся плечом о её колено. Она все поняла. Брызнули искры Аррагонской хотты, загудел огонь струн и в такт, в ритм ударила кровь жизни. А кукушка израсходованным заводом сообщила им об окончившемся отрезке их счастья.
   - Маша, давай поженимся, - это были первые слова сказанные ими за три часа. И они ушли в никуда. Она молчала невидимо глядя в кров забоя, в резвящихся чудищ, что устроили сатанинскую пляску, подогреваемую огнем очага. Глядя сбоку, Ивану было видно как катятся безмолвные слезинки из её глаз.
   - Маша, заче ты так?
   - Можно и по другому, бедный мой рыцарь, накинь простыню и пойдем к столу.
   Я так не могу.
   - В том-то и беда, римляне умели, а мы не можем, но мы попробуем, отпразднуем тризну по моей невинности.
   Тяжелое свинцовое небо, да грозный ропот тайги провожал их утром. Шли по проталинам трое с невеликим машиным приданным, два рюкзака и небольшой мешок, вот и весь её нехитрый гардероб. К дороге вышли через два часа. Запряженная в телегу там уже томилась лошадка. Заметив трех человек вместо одного хозяина она зафырчала громко и неодобрительно.
   К полудню показался поселок со своим налаженным бытом, мычаньем коров, свиным хрюканьем и визгливыми бабьими голосами. Миновав четыре проулка, телега завернула в пятый и перед вторым домом остановилась.
   - Заходи, хозяюшка, и мир будет твоему дому, - дед посторонился первой пропуская Марию.