Страница:
[17].
Более того, даже в контуре с одной-единственной петлей обратной связи налицо элементарная память, поскольку поведение любого участка каузальной цепи частично определяется его собственным предшествующим поведением, т. е. прошлым, которое определенным образом сохранилось. Более сложные виды памяти присущи системам с множеством петель обратной связи. При этом существенно, что ментальные характеристики присущи сети в целом, и никакая часть системы, вопреки притязаниям «центризма», не в состоянии осуществлять односторонний контроль не только над всей сетью, но даже над ее частью.
Сообщение, возвращаясь в модифицированном виде к своему источнику, воздействует на него и ограничивает его возможности одностороннего контроля. Эти ограничительные воздействия не учитываются в модели «центризма», что, однако, не отменяет их существования. Строго говоря, они все же учитываются, но их эпистемологический статус снижается, поскольку они относятся к области неподконтрольного, т. е. бессознательного. Например, в теориях классической политической экономии, считается, что отождествление нетождественного происходит «за спиной» агентов обмена, т. е. бессознательно, и проявляется в действии «невидимой руки» А. Смита, которая «невидима» опять-таки потому, что стихийные силы рынка недоступны сознательному контролю.
Понятно, что сознание в качестве ограниченнойчасти разума не может контролировать разум как целое. Для пояснения причин ограниченности сознания Бейтсон использует следующую аналогию: «Экран телевизора не дает вам полных сведений о событиях, происходящих во всем телевизионном процессе. И это не просто потому, что зрителей такие сведения не интересуют, но потому, что сообщение о любой дополнительной части полного процесса потребовало бы дополнительных цепей. Но сообщение о событиях в этих дополнительных цепях потребовало бы дальнейшего наращивания новых цепей, и так далее. Каждый дополнительный шаг по направлению к увеличению сознательности будет уводить систему все дальше от полной сознательности» [18].
Но, даже будучи такой ограниченной подсистемой огромной сети, сознание все же претендует на контроль над целым, что, собственно, и было внутренним нервом всей культуры модерна. Именно сознание направляет деятельность человека с помощью сознательных целей. Такой образ действий был и остается эффективнымсредством развития цивилизации. Вопрос лишь в том, является ли эффективность действительно той целью, которая никогда не разрушает систему.
В рамках сетевой парадигмы Бейтсона все как раз наоборот: эффективность – это всегда, пусть и небольшое, но нарушение баланса, что, по Бейтсону, является сущностью всякой патологии. Если же дело заходит слишком далеко и возникает абсолютизациясознательных целей, то, как считает Бейтсон, нельзя забывать, что налицо апофеоз веры в невозможное – в осуществимость контроля человека над целостностью всего сущего. Современные технологии делают нарушение баланса не просто ощутимым и болезненным, но попросту крайне опасным. Это – также не случайность, а закономерность.
Если для всей системы характерны именно петлевые структуры, то многие линейные каузальные цепи могут быть либо фрагментами петель, либо петлями, которые только считаютсялинейными последовательностями. Спрямление петель возможно лишь насильственно, что и ведет к дисбалансу системы, на развитие которого она отвечает появлением новых системных эффектов, которые очень часто предстают в виде настоящих эксцессов насилия [19]. Как меланхолически констатирует Бейтсон, «недостаток системной мудрости всегда наказывается» [20].
Но «центризм» – это настоящий «недостаток системной мудрости». Патология системы, т. е. нарушение баланса, порождает системный отклик, в генерировании которого участвуют и сознание, и бессознательное, и внешние контуры разума. Бейтсон убежден, что «…сознание не совсем лишено возможности воздействия. Оно – не просто «параллельный резонанс», не имеющий обратной связи с системой; не наблюдатель позади одностороннего зеркала; не телевизионный приемник, никак не влияющий на программу. Мы считаем, что сознание имеет обратную связь с остальным разумом и, следовательно, влияет на его работу. Однако эффекты этой обратной связи практически неизвестны и настоятельно требуют исследования и оценки» [21].
Тем не менее, уже из сравнения классической и квантовой физики можно сразу же указать на то, что сознание, если и способно через посредство структурного сопряжения влиять на что-то, то по-разному влияет на макро- и микромир. Далее, несмотря на недостаток данных, нетрудно понять, что эти частные проявления эффектов обратной связи снова указывают на существование иерархии реальностей, границы которой задаются уровнем сообщений (максимально интенсивная обратная связь) и уровнем физической реальности на макроуровне (минимальная обратная связь, которая в классической физикалистской парадигме считается и вовсе нулевой).
Бейтсон совершенно справедливо замечает: «Мир коммуникации – это мир берклеанский, хотя почтенный епископ виновен в преуменьшении. Нужно отказать в релевантности (реальности) не только звуку дерева, которое падает в лесу, не слышимое никем, но также и этому стулу, который я вижу и на котором сижу» [22]. Тогда приходится окончательно утвердиться и в правильности предположения Бейтсона о существовании иерархии различных разумов, т. е. сетей внутри сети. В этой иерархии то, что традиционно называется человеческим разумом, – всего лишь элемент системы, усложненной совокупностью петель обратной связи.
Если системе приписываются ментальные характеристики, то дисбаланс в ней, т. е. ее патология есть не что иное, как ее безумие: «…Коль скоро наши разумы, включая наши инструменты и наши действия, – это только части большого разума, его вычисления могут быть искажены нашими противоречиями и искажениями. Коль скоро имманентный разум включает наше безумие, он сам неизбежно подвержен возможному безумию. С помощью нашей технологии мы вполне способны вызвать безумие большей системы, частью которой являемся» [23]. Но как и через посредство каких контуров можно вызвать безумие системы в целом? Попытка ответа на этот вопрос и ведет от эпистемологии к теологии и философии религии.
Прежде всего, у Бейтсона весьма своеобразное толкование получает ветхозаветный миф о первородном грехе, который сводится к разбалансировке экосистемы и, следовательно, к возникновению хаоса (дисбаланса). Такое же толкование получает и ветхозаветная история об Авеле и Каине [24]. В обоих случаях, как считает Бейтсон, имеет место ошибка целенаправленного мышления. Своим асистемным целеполаганием человек порождает дисбаланс, но не понимает, что хаос – это продукт его собственного действия, возвратившегося к нему через петли обратной связи в виде трансформ (закодированных вариантов).
Не считая себя частью системы, в которой он сам же и вызвал хаос, человек обвиняет в случившемся либо систему, либо, значительно реже, самого себя, либо, чаще всего, и систему, и самого себя в духе парного суждения: «Я согрешил, а Бог мстителен». Нетрудно видеть, что при таком подходе вся система, ее подсистемы, а также системные отклики на нарушение баланса выступают в качестве не только разумов, но и богов. Не вдаваясь в анализ понятия бога в истории религий, который мог бы завести изложение очень далеко в сторону, отметим лишь, что бог для Бейтсона – это внешний и внутренний системный характер всего [25].
Бейтсон так поясняет свое понимание: «Индивидуальный разум имманентен, но не только телу, а также контурам и сообщениям вне тела. Также есть больший Разум, в котором индивидуальный разум – только субсистема. Этот большой Разум можно сравнить с Богом, и он, возможно, и есть то, что некоторые люди понимают под «Богом», однако он по-прежнему имманентен совокупной взаимосвязанной социальной системе и планетарной экологии» [26]. Поскольку планетарная экология пронизана петлями обратной связи, то первородный грех означает для Бейтсона не только грехопадение первых людей, но одновременно изгнание и самого ветхозаветного Бога из райского сада. Соответственно, мнимая мстительность этого Бога – не более, чем реакция сети на недостаток или полное отсутствие системной мудрости, и именно эта реакция обусловила появления самого представления о богах.
Действительно, Бейтсон убежден, что в течение всей человеческой истории было найдено только одно средство для того, чтобы хоть как-то понять и скорректироватьнедостаток системной мудрости. Это – выявление внутри системы особых персонифицированных агентов (Бейтсон как истинный ученый считает их воображаемыми и фиктивными), также имеющих системный характер, включая петли обратной связи, и наделенных сверхъестественными способностями – богов.
Иначе говоря, для Бейтсона боги представляют собой саморегулирующиеся и самокорректирующиеся системы, встроенные в более обширную систему для того, чтобы компенсировать сознательное целеполагание, т. е. асистемные действия, в ее отдельных частях (чего эти части сами делать не в состоянии; отсюда и «сверхъестественные» способности). Как бы то ни было, оговорка о воображаемом и фиктивном характере богов сразу же утрачивает свой охранительный сциентистский смысл, если вспомнить о том, что все «вещи» в свете сетевой парадигмы – это, так же, как и боги, системные эффекты. Тем не менее, признается, что «вещи» вполне реальноучаствуют в функционировании обратной связи, что вынуждает подтвердить то же самое и относительно богов.
Другое дело, что в этом последнем случае следует учитывать особенности структурного сопряжении этих персонифицированных агентов с различными уровнями реальности (мирами). Более того, тогда неизбежно приходится говорить об иерархии богов, элементом которой неминуемо должен быть и человек: для некоторых уровней реальности он – и в самом деле бог. Критерием построения этой иерархии является, как и раньше, уровень сложности и, следовательно, интенсивность обратной связи в процессе структурного сопряжения. Поэтому человек, как, впрочем, и другие персонифицированные агенты внутри сети, может своими действиями стабилизировать всю иерархию, а может и искажать ее, нарушать ее баланс, т. е. вызывать ее патологию в виде безумия в бейтсоновском понимании.
Понятно, что искажение иерархии сетей внутри сети может пойти на пользу одним персонифицированным агентам и принести вред другим, что порождает различные и, чаще всего, конфликтующие друг с другом системные отклики. Богами в человеческом смысле становятся те из иерархии конфликтующих персонифицированнх агентов внутри сети, которые получают признание у людей в соответствии с известной гегелевской диалектикой господина и раба. Феномен верыи заключается как раз в таком признании, но, в отличие от человеческих взаимоотношений, оно происходит в условиях высокой интенсивности обратной связи.
Здесь важно, что эффекты обратной связи делают поведение одного персонифицированного агента крайне зависимым от поведения другого, и наоборот. Стало быть, это поведение практически непредсказуемо. Поэтому-то соответствующие эффекты не попадают в сферу действия знанияс его традиционными детерминистичностью, требованиями повторяемости и независимости результата от мыслей и представлений якобы изолированного наблюдателя. Так, в частности, почти не оправдываются рассудочные предсказания путей развития социокультурной реальности, и именно потому, что она чрезвычайно сильно зависит от мыслей и представлений людей.
Уже это одно объясняет, почему светским аналогом религиозной веры является риск. Следовательно, вера способна порождать не только самооправдывающиеся пророчества (в случае вхождения в резонанс с сетью; риск привел к успеху) , но и патологию (в случае диссонирующего воздействия и, как следствие, искажения иерархии персонифицированных агентов; безумие системы; риск не оправдался, но это далеко не всегда становится явным и осознается).
Бейтсон пишет: «Хорошо известно, что человеческие верования становятся самоподтвержающимися – как непосредственно, так что верующий склонен видеть, слышать или ощущать то, во что он верит, так и опосредственно, когда вера утверждает себя оформлением действий верующих таким образом, который заставляет их избегать то, во что они верят, на что надеются, чего боятся. Одной из характерных черт людей является потенциальная склонность к патологии, возникающая из гибкости их природы. Они собираются вместе, чтобы создать совокупности, которые становятся воплощением тем, о которых сами индивиды могут и не знать» [27].
Последнее предложение свидетельствует, что, по Бейтсону, преимущественными каналами циркуляции информации, которые соединяют человека с другими персонифицированными агентами внутри сети, т. е. богами, является контуры не сознания, а бессознательного. Впрочем, к этому выводу можно прийти и из общих соображений, учитывая что сознание является лишь очень малой частью разума, а узлами коммуникативной сети являются разумы в целом, а не их часть, т. е. не сознание, которое, к тому же, скорее всего присутствует отнюдь не во всех разумах.
В данном контексте сознание вообще выступает в качестве некоторого наказания, в качестве утраты благодати, изначально присущей бессознательному существованию животных [28]. Тем не менее, только благодаря сознанию боги могут быть признанными или непризнанными. Поскольку речь идет об обширной сети, то боги являются именно признанными или непризнанными человеком (т. е. своими и чужими, либо, в несколько ином срезе, дружественными и враждебными).
В условиях высокой интенсивности обратной связи человек, вызывая системные отклики своими асистемными действиями, фактически способен порождать, уничтожать и подчинять себе некоторых богов. Однако, он делает это бессознательно, тогда как все сознательные усилия в этом направлении совершенно тщетны. Лишь после констатации того, что боги зависимы от человека, пусть и через посредство его бессознательного, возможно и понимание религиозного фона культуры, в частности, культуры европейской. Для Бейтсона важно, прежде всего, выявить и подчеркнуть социокультурные и эпистемологические следствия теизма, господство которого он не без оснований связывает с особенностями культуры модерна.
Бейтсон пишет: «Если Вы помещаете Бога вовне, ставите его лицом к лицу с его творением и если при этом у вас есть идея, что вы созданы по его образу и подобию, то вы естественно и логично станете видеть себя вне и против окружающих вещей. Если же вы самонадеянно приписываете весь разум самому себе, вы станете видеть окружающий мир как неразумный и, следовательно, не заслуживающий моральных или этических оценок. Окружающая среда станет казаться предназначенной для эксплуатации. Вашей единицей выживания станете вы сами, ваш народ или ваши сородичи, противопоставленные окружению других социальных единиц, других рас, зверей и овощей» [29].
В сущности, Бейтсон приходит к тем же выводам, что и М. Хайдеггер в его критике «метафизической эпохи», и говорит, что европейская культура неэкологичнаи именно потому нигилистична. Тем не менее, особый интерес здесь заключается не в самих выводах и не в их удивительном совпадении с выводами мыслителей, принадлежащих к другим духовным традициям. Гораздо важнее обозначенная Бейтсоном сетевая парадигма, определяющая принципиально новую точку зрения и на эпистемологию, и на теологию, и на философию религии. Но ее влияние на умы также подчинено действию обратной связи.
Парадоксальность функционирования «сетевой парадигмы» на уровне теоретического знания заключается именно в высокой интенсивности обратной связи в мире человеческих коммуникаций. Способы, с помощью которых один человек влияет на другого или других сами являются частью «экологии идей», вызывая соответствующие системные отклики, которые нельзя безнаказанноотменить или хотя бы редуцировать. Сеть не допускает ни попустительства, ни мстительности, и совершенно бессмысленно просить прощения за свои действия в надежде избежать реакции сети: оно неотвратимо.
Как констатирует Бейтсон, «самое суровое высказывание в Библии принадлежит Святому Павлу, когда он обращается к Галатам: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает». Это высказывание применимо и к отношению между человеком и его экологией. Бесполезно оправдываться, что конкретный грех загрязнения или эксплуатации среды был совсем небольшим, ненамеренным или был совершен из лучших побуждений. Бесполезно говорить: «Если бы не я, то это сделал бы кто-то еще». Экологические процессы поругаемы не бывают… Фактически проблема передачи наших экологических рассуждений тем, кого мы хотели бы подтолкнуть в экологически «хорошем» (как нам кажется) направлении, сама является экологической проблемой… Именно здесь таятся чары и ужасы экологии: идеи этой науки необратимо становятся частью нашей собственной экологической системы» [30]. Тогда, похоже, сетевая парадигма может быть истолкована как весьма симптоматичная системная реакция. Будет ли она в конце концов признана и будет ли это признание действительно необратимым?
Более того, даже в контуре с одной-единственной петлей обратной связи налицо элементарная память, поскольку поведение любого участка каузальной цепи частично определяется его собственным предшествующим поведением, т. е. прошлым, которое определенным образом сохранилось. Более сложные виды памяти присущи системам с множеством петель обратной связи. При этом существенно, что ментальные характеристики присущи сети в целом, и никакая часть системы, вопреки притязаниям «центризма», не в состоянии осуществлять односторонний контроль не только над всей сетью, но даже над ее частью.
Сообщение, возвращаясь в модифицированном виде к своему источнику, воздействует на него и ограничивает его возможности одностороннего контроля. Эти ограничительные воздействия не учитываются в модели «центризма», что, однако, не отменяет их существования. Строго говоря, они все же учитываются, но их эпистемологический статус снижается, поскольку они относятся к области неподконтрольного, т. е. бессознательного. Например, в теориях классической политической экономии, считается, что отождествление нетождественного происходит «за спиной» агентов обмена, т. е. бессознательно, и проявляется в действии «невидимой руки» А. Смита, которая «невидима» опять-таки потому, что стихийные силы рынка недоступны сознательному контролю.
Понятно, что сознание в качестве ограниченнойчасти разума не может контролировать разум как целое. Для пояснения причин ограниченности сознания Бейтсон использует следующую аналогию: «Экран телевизора не дает вам полных сведений о событиях, происходящих во всем телевизионном процессе. И это не просто потому, что зрителей такие сведения не интересуют, но потому, что сообщение о любой дополнительной части полного процесса потребовало бы дополнительных цепей. Но сообщение о событиях в этих дополнительных цепях потребовало бы дальнейшего наращивания новых цепей, и так далее. Каждый дополнительный шаг по направлению к увеличению сознательности будет уводить систему все дальше от полной сознательности» [18].
Но, даже будучи такой ограниченной подсистемой огромной сети, сознание все же претендует на контроль над целым, что, собственно, и было внутренним нервом всей культуры модерна. Именно сознание направляет деятельность человека с помощью сознательных целей. Такой образ действий был и остается эффективнымсредством развития цивилизации. Вопрос лишь в том, является ли эффективность действительно той целью, которая никогда не разрушает систему.
В рамках сетевой парадигмы Бейтсона все как раз наоборот: эффективность – это всегда, пусть и небольшое, но нарушение баланса, что, по Бейтсону, является сущностью всякой патологии. Если же дело заходит слишком далеко и возникает абсолютизациясознательных целей, то, как считает Бейтсон, нельзя забывать, что налицо апофеоз веры в невозможное – в осуществимость контроля человека над целостностью всего сущего. Современные технологии делают нарушение баланса не просто ощутимым и болезненным, но попросту крайне опасным. Это – также не случайность, а закономерность.
Если для всей системы характерны именно петлевые структуры, то многие линейные каузальные цепи могут быть либо фрагментами петель, либо петлями, которые только считаютсялинейными последовательностями. Спрямление петель возможно лишь насильственно, что и ведет к дисбалансу системы, на развитие которого она отвечает появлением новых системных эффектов, которые очень часто предстают в виде настоящих эксцессов насилия [19]. Как меланхолически констатирует Бейтсон, «недостаток системной мудрости всегда наказывается» [20].
Но «центризм» – это настоящий «недостаток системной мудрости». Патология системы, т. е. нарушение баланса, порождает системный отклик, в генерировании которого участвуют и сознание, и бессознательное, и внешние контуры разума. Бейтсон убежден, что «…сознание не совсем лишено возможности воздействия. Оно – не просто «параллельный резонанс», не имеющий обратной связи с системой; не наблюдатель позади одностороннего зеркала; не телевизионный приемник, никак не влияющий на программу. Мы считаем, что сознание имеет обратную связь с остальным разумом и, следовательно, влияет на его работу. Однако эффекты этой обратной связи практически неизвестны и настоятельно требуют исследования и оценки» [21].
Тем не менее, уже из сравнения классической и квантовой физики можно сразу же указать на то, что сознание, если и способно через посредство структурного сопряжения влиять на что-то, то по-разному влияет на макро- и микромир. Далее, несмотря на недостаток данных, нетрудно понять, что эти частные проявления эффектов обратной связи снова указывают на существование иерархии реальностей, границы которой задаются уровнем сообщений (максимально интенсивная обратная связь) и уровнем физической реальности на макроуровне (минимальная обратная связь, которая в классической физикалистской парадигме считается и вовсе нулевой).
Бейтсон совершенно справедливо замечает: «Мир коммуникации – это мир берклеанский, хотя почтенный епископ виновен в преуменьшении. Нужно отказать в релевантности (реальности) не только звуку дерева, которое падает в лесу, не слышимое никем, но также и этому стулу, который я вижу и на котором сижу» [22]. Тогда приходится окончательно утвердиться и в правильности предположения Бейтсона о существовании иерархии различных разумов, т. е. сетей внутри сети. В этой иерархии то, что традиционно называется человеческим разумом, – всего лишь элемент системы, усложненной совокупностью петель обратной связи.
Если системе приписываются ментальные характеристики, то дисбаланс в ней, т. е. ее патология есть не что иное, как ее безумие: «…Коль скоро наши разумы, включая наши инструменты и наши действия, – это только части большого разума, его вычисления могут быть искажены нашими противоречиями и искажениями. Коль скоро имманентный разум включает наше безумие, он сам неизбежно подвержен возможному безумию. С помощью нашей технологии мы вполне способны вызвать безумие большей системы, частью которой являемся» [23]. Но как и через посредство каких контуров можно вызвать безумие системы в целом? Попытка ответа на этот вопрос и ведет от эпистемологии к теологии и философии религии.
Прежде всего, у Бейтсона весьма своеобразное толкование получает ветхозаветный миф о первородном грехе, который сводится к разбалансировке экосистемы и, следовательно, к возникновению хаоса (дисбаланса). Такое же толкование получает и ветхозаветная история об Авеле и Каине [24]. В обоих случаях, как считает Бейтсон, имеет место ошибка целенаправленного мышления. Своим асистемным целеполаганием человек порождает дисбаланс, но не понимает, что хаос – это продукт его собственного действия, возвратившегося к нему через петли обратной связи в виде трансформ (закодированных вариантов).
Не считая себя частью системы, в которой он сам же и вызвал хаос, человек обвиняет в случившемся либо систему, либо, значительно реже, самого себя, либо, чаще всего, и систему, и самого себя в духе парного суждения: «Я согрешил, а Бог мстителен». Нетрудно видеть, что при таком подходе вся система, ее подсистемы, а также системные отклики на нарушение баланса выступают в качестве не только разумов, но и богов. Не вдаваясь в анализ понятия бога в истории религий, который мог бы завести изложение очень далеко в сторону, отметим лишь, что бог для Бейтсона – это внешний и внутренний системный характер всего [25].
Бейтсон так поясняет свое понимание: «Индивидуальный разум имманентен, но не только телу, а также контурам и сообщениям вне тела. Также есть больший Разум, в котором индивидуальный разум – только субсистема. Этот большой Разум можно сравнить с Богом, и он, возможно, и есть то, что некоторые люди понимают под «Богом», однако он по-прежнему имманентен совокупной взаимосвязанной социальной системе и планетарной экологии» [26]. Поскольку планетарная экология пронизана петлями обратной связи, то первородный грех означает для Бейтсона не только грехопадение первых людей, но одновременно изгнание и самого ветхозаветного Бога из райского сада. Соответственно, мнимая мстительность этого Бога – не более, чем реакция сети на недостаток или полное отсутствие системной мудрости, и именно эта реакция обусловила появления самого представления о богах.
Действительно, Бейтсон убежден, что в течение всей человеческой истории было найдено только одно средство для того, чтобы хоть как-то понять и скорректироватьнедостаток системной мудрости. Это – выявление внутри системы особых персонифицированных агентов (Бейтсон как истинный ученый считает их воображаемыми и фиктивными), также имеющих системный характер, включая петли обратной связи, и наделенных сверхъестественными способностями – богов.
Иначе говоря, для Бейтсона боги представляют собой саморегулирующиеся и самокорректирующиеся системы, встроенные в более обширную систему для того, чтобы компенсировать сознательное целеполагание, т. е. асистемные действия, в ее отдельных частях (чего эти части сами делать не в состоянии; отсюда и «сверхъестественные» способности). Как бы то ни было, оговорка о воображаемом и фиктивном характере богов сразу же утрачивает свой охранительный сциентистский смысл, если вспомнить о том, что все «вещи» в свете сетевой парадигмы – это, так же, как и боги, системные эффекты. Тем не менее, признается, что «вещи» вполне реальноучаствуют в функционировании обратной связи, что вынуждает подтвердить то же самое и относительно богов.
Другое дело, что в этом последнем случае следует учитывать особенности структурного сопряжении этих персонифицированных агентов с различными уровнями реальности (мирами). Более того, тогда неизбежно приходится говорить об иерархии богов, элементом которой неминуемо должен быть и человек: для некоторых уровней реальности он – и в самом деле бог. Критерием построения этой иерархии является, как и раньше, уровень сложности и, следовательно, интенсивность обратной связи в процессе структурного сопряжения. Поэтому человек, как, впрочем, и другие персонифицированные агенты внутри сети, может своими действиями стабилизировать всю иерархию, а может и искажать ее, нарушать ее баланс, т. е. вызывать ее патологию в виде безумия в бейтсоновском понимании.
Понятно, что искажение иерархии сетей внутри сети может пойти на пользу одним персонифицированным агентам и принести вред другим, что порождает различные и, чаще всего, конфликтующие друг с другом системные отклики. Богами в человеческом смысле становятся те из иерархии конфликтующих персонифицированнх агентов внутри сети, которые получают признание у людей в соответствии с известной гегелевской диалектикой господина и раба. Феномен верыи заключается как раз в таком признании, но, в отличие от человеческих взаимоотношений, оно происходит в условиях высокой интенсивности обратной связи.
Здесь важно, что эффекты обратной связи делают поведение одного персонифицированного агента крайне зависимым от поведения другого, и наоборот. Стало быть, это поведение практически непредсказуемо. Поэтому-то соответствующие эффекты не попадают в сферу действия знанияс его традиционными детерминистичностью, требованиями повторяемости и независимости результата от мыслей и представлений якобы изолированного наблюдателя. Так, в частности, почти не оправдываются рассудочные предсказания путей развития социокультурной реальности, и именно потому, что она чрезвычайно сильно зависит от мыслей и представлений людей.
Уже это одно объясняет, почему светским аналогом религиозной веры является риск. Следовательно, вера способна порождать не только самооправдывающиеся пророчества (в случае вхождения в резонанс с сетью; риск привел к успеху) , но и патологию (в случае диссонирующего воздействия и, как следствие, искажения иерархии персонифицированных агентов; безумие системы; риск не оправдался, но это далеко не всегда становится явным и осознается).
Бейтсон пишет: «Хорошо известно, что человеческие верования становятся самоподтвержающимися – как непосредственно, так что верующий склонен видеть, слышать или ощущать то, во что он верит, так и опосредственно, когда вера утверждает себя оформлением действий верующих таким образом, который заставляет их избегать то, во что они верят, на что надеются, чего боятся. Одной из характерных черт людей является потенциальная склонность к патологии, возникающая из гибкости их природы. Они собираются вместе, чтобы создать совокупности, которые становятся воплощением тем, о которых сами индивиды могут и не знать» [27].
Последнее предложение свидетельствует, что, по Бейтсону, преимущественными каналами циркуляции информации, которые соединяют человека с другими персонифицированными агентами внутри сети, т. е. богами, является контуры не сознания, а бессознательного. Впрочем, к этому выводу можно прийти и из общих соображений, учитывая что сознание является лишь очень малой частью разума, а узлами коммуникативной сети являются разумы в целом, а не их часть, т. е. не сознание, которое, к тому же, скорее всего присутствует отнюдь не во всех разумах.
В данном контексте сознание вообще выступает в качестве некоторого наказания, в качестве утраты благодати, изначально присущей бессознательному существованию животных [28]. Тем не менее, только благодаря сознанию боги могут быть признанными или непризнанными. Поскольку речь идет об обширной сети, то боги являются именно признанными или непризнанными человеком (т. е. своими и чужими, либо, в несколько ином срезе, дружественными и враждебными).
В условиях высокой интенсивности обратной связи человек, вызывая системные отклики своими асистемными действиями, фактически способен порождать, уничтожать и подчинять себе некоторых богов. Однако, он делает это бессознательно, тогда как все сознательные усилия в этом направлении совершенно тщетны. Лишь после констатации того, что боги зависимы от человека, пусть и через посредство его бессознательного, возможно и понимание религиозного фона культуры, в частности, культуры европейской. Для Бейтсона важно, прежде всего, выявить и подчеркнуть социокультурные и эпистемологические следствия теизма, господство которого он не без оснований связывает с особенностями культуры модерна.
Бейтсон пишет: «Если Вы помещаете Бога вовне, ставите его лицом к лицу с его творением и если при этом у вас есть идея, что вы созданы по его образу и подобию, то вы естественно и логично станете видеть себя вне и против окружающих вещей. Если же вы самонадеянно приписываете весь разум самому себе, вы станете видеть окружающий мир как неразумный и, следовательно, не заслуживающий моральных или этических оценок. Окружающая среда станет казаться предназначенной для эксплуатации. Вашей единицей выживания станете вы сами, ваш народ или ваши сородичи, противопоставленные окружению других социальных единиц, других рас, зверей и овощей» [29].
В сущности, Бейтсон приходит к тем же выводам, что и М. Хайдеггер в его критике «метафизической эпохи», и говорит, что европейская культура неэкологичнаи именно потому нигилистична. Тем не менее, особый интерес здесь заключается не в самих выводах и не в их удивительном совпадении с выводами мыслителей, принадлежащих к другим духовным традициям. Гораздо важнее обозначенная Бейтсоном сетевая парадигма, определяющая принципиально новую точку зрения и на эпистемологию, и на теологию, и на философию религии. Но ее влияние на умы также подчинено действию обратной связи.
Парадоксальность функционирования «сетевой парадигмы» на уровне теоретического знания заключается именно в высокой интенсивности обратной связи в мире человеческих коммуникаций. Способы, с помощью которых один человек влияет на другого или других сами являются частью «экологии идей», вызывая соответствующие системные отклики, которые нельзя безнаказанноотменить или хотя бы редуцировать. Сеть не допускает ни попустительства, ни мстительности, и совершенно бессмысленно просить прощения за свои действия в надежде избежать реакции сети: оно неотвратимо.
Как констатирует Бейтсон, «самое суровое высказывание в Библии принадлежит Святому Павлу, когда он обращается к Галатам: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает». Это высказывание применимо и к отношению между человеком и его экологией. Бесполезно оправдываться, что конкретный грех загрязнения или эксплуатации среды был совсем небольшим, ненамеренным или был совершен из лучших побуждений. Бесполезно говорить: «Если бы не я, то это сделал бы кто-то еще». Экологические процессы поругаемы не бывают… Фактически проблема передачи наших экологических рассуждений тем, кого мы хотели бы подтолкнуть в экологически «хорошем» (как нам кажется) направлении, сама является экологической проблемой… Именно здесь таятся чары и ужасы экологии: идеи этой науки необратимо становятся частью нашей собственной экологической системы» [30]. Тогда, похоже, сетевая парадигма может быть истолкована как весьма симптоматичная системная реакция. Будет ли она в конце концов признана и будет ли это признание действительно необратимым?