Страница:
уподобляется наркотику и усыпляет несчастного критика. Согласно третьей
шутке, авторский текст невразумителен, и в нем бессмыслица озадачивает
больше, чем самый глубокий смысл. Четвертая заключается в том, что автор
безумен. Этой последней шутке никак не откажешь в особом блеске, ибо она не
приедается даже при многократном повторении, - ведь нет ни одного номера, ни
одного обозрения, который бы не воспользовался ею хоть однажды, а то и по
шесть, семь раз кряду; однако даже если считать, что на один номер в среднем
приходится всего одна такая шутка, то выходит, что на протяжении семидесяти
лет она уже повторялась три тысячи триста шестьдесят раз, а стало быть,
можно считать доказанным, что она в три тысячи триста шестьдесят раз лучше,
чем лучшая шутка у Джозефа Миллера {14}, над чьими даже самыми удачными
остротами невозможно смеяться дважды.
XXXI. Такое штампованное и приевшееся остроумие, находящееся к тому же
в непрестанном литературном обращении, оказывается как нельзя более
сподручным для продажного критика, который не способен придумать собственной
шутки; когда же эта тяжелая артиллерия сосредоточена в одной статье, могучая
рука мечущего громы и молнии Юпитера становится поистине смертоносной. Tres
imbris torti radios, etc. {Три луча извилистого луча и т. д. (лат.).}
Рецензент "Кристабели" в свою очередь воспользовался всеми этими средствами
и обрушил их на обреченную голову своего Капанея {15} - мистера Колриджа
<...>.
XXXII. Лорд Байрон в весьма оригинальных, как нам представляется,
выражениях охарактеризовал "Кристабель" как "страстную, необыкновенно
оригинальную и замечательную поэму". Эту злополучную фразу с готовностью
подхватили критики и принялись повторять ее на все лады в самом подчас
неожиданном контексте.
Над башней замка полночь глуха,
И совиный стон разбудил петуха:
"Ту-ху"! "Ту-уит"!
И снова пенье петуха,
Как сонно он кричит!
Сэр Леолайн, знатный барон
Старую суку имеет он.
Из своей конуры меж скал и кустов
Она отвечает вою часов,
Четыре четверти, полный час,
Она завывает шестнадцать раз.
Говорят, что саван видит она,
В котором леди погребена.
Ночь холодна ли и темна?
Ночь холодна, но не темна {*}.
{* Зд. и далее пер. Г. В. Иванова.}
Весьма вероятно, что лорд Байрон имел в виду этот отрывок, когда
называл поэму "страстной и необыкновенно оригинальной", однако остается не
совсем ясно, отчего он решил, что она "замечательная".
Критик не снисходит до того, чтобы объяснить причину своего
неудовольствия, - впрочем, он прекрасно знал, что его читатели в доводах не
нуждаются; если, согласно авторитетному суждению мэтра, приведенный отрывок
ничего собой не представляет, значит, так оно и есть. Однако при всем
уважении к этому новоявленному Аристарху {16} обратимся все же к
подсудимому, которому вынесен столь непререкаемый приговор. "Кристабель" -
это романтическая баллада, история чудес и тайн, рассказанная с простотой
наших старых поэтов, которые описывают каждую сцену, как будто она
разыгрывается у них перед глазами, и повествуют о самых невероятных легендах
с самой непринужденной bonne foi {правдивостью (фр.).}, которая
свидетельствует, что автор чистосердечно верит в истинность собственной
истории. Видимость самообмана у таких поэтов никогда не нарушалась
нагромождением излишних мелких подробностей и непрестанными отступлениями
для пояснений и оценки происходящего. Кажется, они рассказывают только то,
что знают, давая понять, что не знают еще больше. Их язык - это всегда язык
случайного очевидца, и никогда - показания соглядатая (смотри "Сэр Патрик
Спенс" {17}). Их стиль одновременно прост и энергичен, он не отягощен
излишней красочностью; ему свойственна естественность и простота в отборе
образных средств, которые сгущаются или бледнеют в зависимости от
возвышенного или обыденного предмета изображения (сравни: "Сэр Патрик
Спенс"). Таков же стиль и язык "Кристабели". Поэт рассказывает историю
волшебства и тайн, словно сам находится под впечатлением мрачных чудес,
свидетелями которых стал. Одна сцена поэмы сменяется другой, причем каждая
новая сцена вводится с использованием ровно того количества видимых и
слышимых эффектов, какое необходимо, чтобы фантазия читателя не осталась
безучастной из-за их немногочисленности, но и не пришла в замешательство
из-за их многообразия (таковы Гомер, Мильтон и т. д. в отличие от Чосера и
его современных подражателей.) В первой сцене, изображающей полуночный
замок, описываются события, одновременно необычные и естественные. А
жалобный вой собаки под влиянием каких-то неведомых потусторонних сил
готовит читателя к сверхъестественному повествованию.
"Искусству писателей необузданного воображения во многом свойственны
неожиданные переходы: то он рьяно берется за какую-нибудь тему, то
неожиданно обрывает ее. Медики, которым приходится весьма часто заниматься
такими авторами, воспринимают это их свойство как безошибочный симптом. Так
и здесь: не успел читатель познакомиться с воющей сукой, как она пропадает
из повествования безвозвратно с появлением нового, куда более значимого,
действующего лица:
Кто леди Кристабель милей?
Ее отец так нежен с ней!
Эта немногословная сентенция примечательна во многих отношениях.
Во-первых, она в три тысячи триста шестидесятый раз повторяет четвертую
избитую критическую шутку, намекающую на то, что автор безумен, и,
во-вторых, она делает примечательнейшее открытие, суть которого в том, что
всякая драматическая поэзия - сущий бред; что всякое лицо или предмет, коль
скоро оно представлено читателю, должно оставаться в его поле зрения до
самого конца, никем и ничем не заменяясь; и что, стало быть, Шекспир в
"Макбете", который сначала "усердно" изображает трех ведьм, а затем с
появлением нового "куда более значимого" действующего лица - короля Дункана
- гонит этих ведьм со сцены, являет собой безошибочный симптом заболевания,
с каким его тотчас же следовало бы препроводить заботам доктора Монро {18}.
"Прелестная дева Кристабель, судя по всему, гуляла всю ночь". Между тем
в поэме нет ни прямого, ни косвенного указания на это. Напротив, Кристабель
только что вышла из замка и пошла в лес <...> Леди Джеральдина опускается на
землю "должно быть, от боли", но, кажется, скорее от лени. Опять искажение
смысла: Джеральдина - ведьма, которая хочет зла Кристабели, это само по себе
вполне очевидно; она не может перейти порог замка, а позднее проникнуть в
покои Кристабели без содействия последней <...>. Именно поэтому Джеральдина
в обоих случаях опускается на землю якобы от усталости (поэт говорит "быть
может, от усталости", как всякий, кто видит происходящее, но может лишь
догадываться о причине), а Кристабель верит ей и переносит ее через порог.
После этого Джеральдина идет сама как ни в чем не бывало, из чего следует,
что предположение "быть может, от усталости" было необоснованным.
Сверхъестественная сила Джеральдины, то зло, которое она таит против
Кристабели, всегда передается косвенно, а не прямо - будто это не так, весь
смысл поэмы был бы утерян... "У меня для этого силы нет..? Подразумевается
волшебный сон, в который погружается все живое, в том числе и собака, в
присутствии злого духа. Вряд ли критик мог быть настолько глуп, чтобы не
заметить этого, - поразительно другое: насколько притупляется даже самая
заурядная наблюдательность, если все внимание направлено на то, чтобы
опорочить и исказить литературное произведение, а не вникнуть в его суть
<...>".
Леди Джеральдина, это вино
Вас подкрепит - выпейте скорей,
Из диких целебных трав оно
Было приготовлено матерью моей.
Разве что самый наивный, простодушный писака, который готов продать
любую книгу, им рецензируемую, за стакан бренди, может воспринимать эти
строки исключительно как предложение подкрепиться каплей спиртного!
"Как дева с дальних берегов" - из чего мы можем заключить, что все
женщины, живущие вдалеке от нас, вне зависимости от того, где именно,
обладают исключительной красотой.
Истинный смысл этих строк совершенно очевиден: она была необычайно
красива и к тому же казалась чужестранкой. Совпадение было бы излишним и
извратило бы смысл отрывка, что, впрочем, все равно не избавило бы автора от
насмешки предубежденного критика, ибо остроумие критика - это остроумие
весьма дешевого свойства, которое может отыскать обильную пищу для насмешки
в сочинениях самых совершенных, что видно хотя бы из нижеследующего отрывка:
"...весьма неясный пассаж, который, насколько мы можем судить,
получился из-за соединенных наугад слов, - в противном случае совершенно
невозможно представить, чтобы в этом отрывке был заложен хоть какой-то
смысл".
Здесь мы сталкиваемся с третьей избитой шуткой, состоящей в том, что
авторский текст невразумителен; однако с нашего критика, что называется, и
взятки гладки, ибо отрывок не только не неясен, он кристально ясен всякому,
кроме разве что рецензента. Вот что он думает по этому поводу. Предоставим
ему слово:
"Понять, что следует далее, оказывается выше нашего разумения". Опять
избитая третья шутка... "Барон впадает в бешенство, как будто узнал, что
соблазнили его дочь: только этим, по крайней мере, можно объяснить его
состояние, хотя ничего такого из текста прямо не следует; героиня, напротив,
до самого конца является воплощением непорочности и чистоты. И тем не менее:
Его злобе, казалось, предела нет,
Вздрагивали щеки, был диким взор:
От родного ребенка - такой позор!
Гостеприимства долг святой
К той, чей отец его давний друг,
В порыве ревности пустой
Так малодушно нарушить вдруг".
Вне всякого сомнения, только идиот мог ухитриться неправильно понять
смысл этих строк, и все же я склонен поймать нашего критика на слове,
поверив, что это и впрямь оказалось выше его понимания. Смысл приведенного
отрывка между тем предельно прост. Кристабель приводит леди Джеральдину и
рассказывает отцу все, что ей известно, препоручая гостью, таким образом,
гостеприимству барона, однако вскоре после этого без всякой видимой причины
Кристабель требует, чтобы отец избавился от Джеральдины. Барон приходит в
неистовство - его дом будет опозорен, если он откажет в гостеприимстве
(святом долге всякого в те времена); нарушение его дочерью закона
гостеприимства обесчестит его старость. Он склонен объяснить поступок
Кристабели ревностью к тому поистине отеческому радушию, с каким он
принимает дочь своего друга; если же именно ревностью продиктовано поведение
Кристабели, то это чувство намного превосходит ревность влюбленной женщины,
а стало быть <...>.
Мне стыдно за ту литературную эпоху, когда всякий нуждается в
объяснении столь прозрачного отрывка; мне еще более стыдно за то время,
когда всякий почитает своим долгом сообщить читающей публике, что в своем
законченном идиотизме он не в состоянии понять то, что понятно ребенку, и
что именно за это заслуживает лавров оракула. Право, это напоминает историю
Локка о Египте, где самый безнадежный идиотизм удостаивался божественных
почестей.
"В дальнейшем не говорится ровным счетом ничего, что бы пролило хотя бы
слабый свет на эту тайну, - напротив, далее незамедлительно следует то, что
автор называет "Конец Второй части". Поскольку мы готовы дать голову на
отсечение, что мистер Колридж придерживался самого высокого мнения об этом
отрывке, что он превозносит его больше, чем любую другую часть этой
"страстной, необыкновенно оригинальной и замечательной" поэмы, за
исключением разве что строк, посвященных "старой суке", - мы приведем его
здесь полностью, чтобы доставить удовольствие нашим читателям, заметив от
себя со всей откровенностью, что нам, увы, не дано проникнуть в его смысл".
И в третий раз - третья избитая шутка.
Маленький ребенок, слабый эльф,
Поющий, пляшущий для себя самого,
Нежное созданье, краснощекий эльф!
Нашедший все, не ища ничего,
Наполняет радостью наши сердца,
Делает светлым взор отца!
И радость так полна и сильна,
Так быстро бьет из сердца она,
Что избыток любви он излить готов
Непреднамеренной горечью слов.
Быть может, прекрасно связать меж собой
Мысли чуждые одна другой,
Улыбаться над чарами, чей страх разбит,
Забавляться злом, который не вредит,
Быть может, прекрасно, когда звучат
Слова, в которых слышен разлад,
Ощущать, как в душе любовь горит.
И что ж, если в мире, где грех царит
(Если бы было так - о горе и стыд),
Этот легкий отзвук сердец людских
Лишь от скорби и гнева родится в них,
Только их языком всегда говорит.
Вышеприведенные строки, возможно, и впрямь покажутся неясными но никак
не невразумительными, - в любом случае смысл этих строк достаточно ясен.
От "маленький ребенок" до "делает светлым взор отца". Пока что
трудности в понимании могут возникнуть разве что у нашего рецензента
От "радость так полна..." до "горечь слов". Значение этих строк
по-прежнему очевидно, хотя может показаться действительно странным, что
отец, наблюдающий за своим шаловливым ребенком, испытывает удовольствие
столь сильное, что его невозможно выразить обыкновенным языком в результате
чего он вынужден прибегнуть к "горечи слов", дабы выразить "избыток любви".
Сюда с полным основанием можно отнести такие сочетания, как, скажем,
"маленький негодник" и т. д.
"Быть может, прекрасно, когда звучат" и т. д.
"Забавляться злом, которое не вредит".
Даже если использование таких слов и не вполне оправданно, то это
объясняется лишь тем, что на языке обычного чувства столь сильных
впечатляющих слов не сыскать <...>.
Если принять во внимание тот факт, что горькие слова часто используются
для выражения избыточных чувств, то можно сделать следующее заключение:
состояние чрезмерной любви и восторженности суть сердечное и умственное
потрясение. Однако в нашем грешном мире сердечное и умственное потрясение
гораздо чаще вызывается болью и гневом, нежели любовью и восторгом. Стало
быть, когда сердечное и умственное по трясение, обыкновенно возникающее от
боли и гнева, продиктовано не столь для себя привычными любовью и восторгом,
оно все равно пользуется языком более для себя естественным, то есть языком
боли и гнева, говорить на котором сердечному и умственному потрясению легче
всего. С этой гипотезой можно не согласиться, но если она и не вызывает
сомнений, вывод, из нее следующий, легко опровергается. Суть не в том - идея
поэта ясна, и критик, который заявляет о своей неспособности постичь ее,
уподобляется шекспировскому Кизилу {19}, упрямо настаивая на том, чтобы его
причислили к рангу ослов; в самом деле, если считать, что добровольное
признание в собственной глупости было в те времена, как и в наши дни,
залогом необычайной критической проницательности и беспристрастной
дальновидности, желание честного Кизила отнюдь не выглядит смехотворным.
Раз абиссинка с лютнею
Предстала мне во сне:
Она о сказочной горе,
О баснословной Аборе,
Слух чаруя, пела мне.
Когда бы воскресил я
Напев ее чужой,
Такой восторг бы ощутил я,
Что этой музыкой одной
Я воздвиг бы тот чертог
И ледяных пещер красу!
Их каждый бы увидеть мог
И рек бы: "Грозный он пророк!
Как строгий взор его глубок!
Его я кругом обнесу!
Глаза смежите в страхе: он
Был млеком рая напоен.
Вкушал медвяную росу" {*}.
{* Пер. В. В. Рогова.}
Весьма вероятно, что мистер Колридж, будучи джентльменом весьма
впечатлительным, ввел сам себя в заблуждение относительно создания "Кубла
Хана"; и поскольку история о том, что это стихотворение создано им во сне
{20}, будет непременно восприниматься всеми, кому известна его манера
обращения с фактами, с определенной долей скепсиса, как психологический
курьез, это произведение ничего собой не представляет; все его значение
сводится исключительно к поэтическим достоинствам, и ни к чему более. Однако
уже из утверждения автора о том, что оно было создано им во сне, самым
естественным образом следовало, что критики не преминут воспользоваться
третьей общепринятой шуткой, согласно которой произведение провозглашается
наркотиком, обладает соответствующим запахом и прочее, и прочее. И
действительно, в каждой рецензии на "Кристабель", которая мне попадалась на
глаза, эта изысканная шутка обрушивалась и на голову "Кубла Хана".
Стихотворение единодушно провозглашалось невразумительным, особенно та его
часть, которая начинается со строки "Раз абиссинка с лютнею" и так далее.
Поскольку оно невелико, а тон критических отзывов о нем являет собой
блестящий образец вкуса и проницательности, позволю себе привести его
полностью, нумеруя каждое предложение, на которое ссылаюсь в следующих
замечаниях:
Построил в Занад_у_ Кубл_а_
Чертог, земных соблазнов храм,
Где Альф, река богов, текла
По темным гротам без числа
К бессолнечным морям {*}.
{* Пер. В. В. Рогова.}
Пытаясь понять, что же в нем невразумительного, я перечел это
стихотворение несколько раз, дабы объяснить его смысл критикам, уповая на
то, что, вняв моим словам и разобравшись, хотя бы некоторые из них удостоят
его новой оценки. Ведь критику выносить суждение, не понимая того, что
понятно само по себе, - это все равно что судье проспать вторую половину
суда и, проснувшись для вынесения приговора, обратиться к присяжным
заседателям со следующими словами: "Джентльмены, я не понимаю, что хотел
сказать подсудимый в своих показаниях, а потому рекомендую вам решить дело в
пользу истца". Присяжные, если это не специально уполномоченные присяжные,
разумеется, ответят так: "Милорд, если вы не понимаете показаний
обвиняемого, то понимаем их мы. А потому нам более пристало выносить
приговор, чем вашей милости". Я не верю, что найдется хоть один человек,
пусть и самых скромных умственных способностей, который, возьми он на себя
труд перечесть это стихотворение дважды, обнаружит в нем хоть что-нибудь
невразумительное или непоследовательное; более того, во всей лирической
поэзии едва ли найдется считанное число столь же ясных, последовательных,
столь же simplex et unum {простое и единственное (зд.: недвусмысленное)
(лат.).} произведений - от первой и до последней строчки.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Эссе писалось во время работы над романом "Аббатство кошмаров" (1818).
Но если в "Аббатстве" философские и художественные взгляды Колриджа,
выведенного в образе Флоски, подвергаются Пикоком суровой критике, то в
эссе, напротив, автор предпринимает попытку объяснить новаторство Колриджа в
поэзии на примере его поэмы "Кристабель". Столь же обстоятельному и
доброжелательному анализу Пикок собирался подвергнуть "Прогулку" Вордсворта.
Однако вторая часть статьи так и осталась замыслом.
Критицизм Пикока в эссе направлен против авторов и произведений,
которые печатались на страницах "Эдинбургского" и "Ежеквартального"
обозрений.
Впервые эссе было напечатано в Халлифордовском собрании его сочинений.
1 Ромео Коутс - Роберт Коутс (1772-1848) - второстепенный английский
актер, известный как Ромео Коутс.
2 Коцебу - Август Коцебу (1761-1819), немецкий писатель; в 1781-1783
гг. находился на русской службе в качестве чиновника, шпион царского
правительства и агент Священного союза. Автор многочисленных исторических и
мелодраматических романов, которые Маркс назвал "дрянь в стиле Коцебу", а
Энгельс - "плаксивые описания горестей немецких мещан".
3 "Эдинбургское" и "Ежеквартальное" обозрения - "Эдинбургское
обозрение" - видный английский квартальный журнал. Основан в 1802 г.
Фрэнсисом Джеффри, Генри Брумом и Сидни Смитом; печатный орган вигов. В
журнале сотрудничали Вальтер Скотт, Томас Маколей, Томас Карлайль, Уильям
Хэзлит, Мэтью Арнольд. Журнал закрылся в 1929 г. "Ежеквартальное обозрение"
- английский литературнополитический журнал, "соперник" "Эдинбургского
обозрения", печатный орган тори, основан в 1809 г. литературным критиком,
переводчиком Уильямом Гиффордом, Джоном Мерреем. С журналом сотрудничали
Вальтер Скотт, Роберт Саути.
4 "Курьер" - английская газета; среди постоянных ее авторов были
Колридж и Вордсворт.
5 Джентлменз мэгэзин" - ежемесячный литературно-политический журнал
консервативного направления. Выходил с 1731 по 1914 г., перепечатывал
интересные материалы из других периодических изданий.
6 "Антиякобинское обозрение" - общественно-политический журнал, основан
английским политическим деятелем Джорджем Кэннингэмом (1770-1827). Стремился
противостоять духу Французской революции.
7 ..."Эдинбургское обозрение" о "Прогулке" и "Кристабели"... - Имеются
в виду нападки журнала на "поэтов озерной школы", в частности на Вордсворта,
автора поэм "Прогулка", и Колриджа, автора "Кристабели".
8 Сэр Уильям Драммонд - см. примеч. 20 к "Аббатству кошмаров".
9 ...судьба мистера Вордсворта... - Видимо, Пикок имеет в виду
изменение политических взглядов поэта, который в начале своего пути горячо
приветствовал Французскую революцию, а затем склонился к
умеренно-либеральным политическим взглядам. Также Пикок намекает на
уединенный образ жизни, который вел Вордсворт.
10 "Несколько слов о размере "Кристабели"... - Пикок цитирует статью из
"Эдинбургского обозрения" от сентября 1816. Т. XXVII. С. 64.
11 ...основан на "новом принципе..." - Ср.: Колридж. Предисловие к
"Кристабели" (пер. Г. Иванова).
12 Эджуорт - Мария Эджуорт (1767-1849), ирландская писательница. В
первых выступлениях - "Письма к любительницам изящной словесности" (1795) и
"Практическое воспитание" (1798) - в духе просветительства развернула
программу воспитания, в основном женского, известность получила своими
романами "Замок Рэкрент" (1800), "Белинда" (1801), "Вдали отечества" (1809).
13 ...подобно трем кафтанам из "Сказки бочки". - Ср.: Свифт. Сказка
бочки. Разд. 2.
14 ...у Джозефа Миллера. - Имеются в виду "Шутки Джо Миллера", изданные
в 1735 г. Джоном Мотли. Джозеф Миллер (1684-1738) - актер театра
"ДруриЛейн", известный острослов.
15 ...на обреченную голову своего Капанея... - Капаней - в греческой
мифологии аргосскнй царь, бросивший вызов самому Зевсу.
16 ...этому новоявленному Аристарху... - Аристарх (170-242 до н. э.),
александрийский грамматик, занимался истолкованием и критикой греческих
поэтов, в особенности Гомера. Видимо, здесь имеется в виду Байрон.
17 "Сэр Патрик Спенс" - старинная шотландская баллада, включенная в
собрание Перси и обработанная Вальтером Скоттом.
18 доктор Монро - Томас Монро (1759-1833), известный английский врач, а
также художник-акварелист, покровитель и учитель Тернера.
19 Кизил. - Имеется в виду персонаж комедии Шекспира "Много шума из
ничего". Кизил, полицейский пристав, не умеет правильно употреблять слова.
Пикок намекает на акт 4, сц. 2: "Как! Никакого подозрения к моему чину!
Никакого подозрения к моему возрасту! Ах, будь здесь протоколист, чтобы
записать, что я осел..." (пер. Т. Щепкиной-Куперник).
20 ...история о том, что это стихотворение было создано им во сне... -
см. примеч. 57 к "Аббатству кошмаров".
Е. Гениева
шутке, авторский текст невразумителен, и в нем бессмыслица озадачивает
больше, чем самый глубокий смысл. Четвертая заключается в том, что автор
безумен. Этой последней шутке никак не откажешь в особом блеске, ибо она не
приедается даже при многократном повторении, - ведь нет ни одного номера, ни
одного обозрения, который бы не воспользовался ею хоть однажды, а то и по
шесть, семь раз кряду; однако даже если считать, что на один номер в среднем
приходится всего одна такая шутка, то выходит, что на протяжении семидесяти
лет она уже повторялась три тысячи триста шестьдесят раз, а стало быть,
можно считать доказанным, что она в три тысячи триста шестьдесят раз лучше,
чем лучшая шутка у Джозефа Миллера {14}, над чьими даже самыми удачными
остротами невозможно смеяться дважды.
XXXI. Такое штампованное и приевшееся остроумие, находящееся к тому же
в непрестанном литературном обращении, оказывается как нельзя более
сподручным для продажного критика, который не способен придумать собственной
шутки; когда же эта тяжелая артиллерия сосредоточена в одной статье, могучая
рука мечущего громы и молнии Юпитера становится поистине смертоносной. Tres
imbris torti radios, etc. {Три луча извилистого луча и т. д. (лат.).}
Рецензент "Кристабели" в свою очередь воспользовался всеми этими средствами
и обрушил их на обреченную голову своего Капанея {15} - мистера Колриджа
<...>.
XXXII. Лорд Байрон в весьма оригинальных, как нам представляется,
выражениях охарактеризовал "Кристабель" как "страстную, необыкновенно
оригинальную и замечательную поэму". Эту злополучную фразу с готовностью
подхватили критики и принялись повторять ее на все лады в самом подчас
неожиданном контексте.
Над башней замка полночь глуха,
И совиный стон разбудил петуха:
"Ту-ху"! "Ту-уит"!
И снова пенье петуха,
Как сонно он кричит!
Сэр Леолайн, знатный барон
Старую суку имеет он.
Из своей конуры меж скал и кустов
Она отвечает вою часов,
Четыре четверти, полный час,
Она завывает шестнадцать раз.
Говорят, что саван видит она,
В котором леди погребена.
Ночь холодна ли и темна?
Ночь холодна, но не темна {*}.
{* Зд. и далее пер. Г. В. Иванова.}
Весьма вероятно, что лорд Байрон имел в виду этот отрывок, когда
называл поэму "страстной и необыкновенно оригинальной", однако остается не
совсем ясно, отчего он решил, что она "замечательная".
Критик не снисходит до того, чтобы объяснить причину своего
неудовольствия, - впрочем, он прекрасно знал, что его читатели в доводах не
нуждаются; если, согласно авторитетному суждению мэтра, приведенный отрывок
ничего собой не представляет, значит, так оно и есть. Однако при всем
уважении к этому новоявленному Аристарху {16} обратимся все же к
подсудимому, которому вынесен столь непререкаемый приговор. "Кристабель" -
это романтическая баллада, история чудес и тайн, рассказанная с простотой
наших старых поэтов, которые описывают каждую сцену, как будто она
разыгрывается у них перед глазами, и повествуют о самых невероятных легендах
с самой непринужденной bonne foi {правдивостью (фр.).}, которая
свидетельствует, что автор чистосердечно верит в истинность собственной
истории. Видимость самообмана у таких поэтов никогда не нарушалась
нагромождением излишних мелких подробностей и непрестанными отступлениями
для пояснений и оценки происходящего. Кажется, они рассказывают только то,
что знают, давая понять, что не знают еще больше. Их язык - это всегда язык
случайного очевидца, и никогда - показания соглядатая (смотри "Сэр Патрик
Спенс" {17}). Их стиль одновременно прост и энергичен, он не отягощен
излишней красочностью; ему свойственна естественность и простота в отборе
образных средств, которые сгущаются или бледнеют в зависимости от
возвышенного или обыденного предмета изображения (сравни: "Сэр Патрик
Спенс"). Таков же стиль и язык "Кристабели". Поэт рассказывает историю
волшебства и тайн, словно сам находится под впечатлением мрачных чудес,
свидетелями которых стал. Одна сцена поэмы сменяется другой, причем каждая
новая сцена вводится с использованием ровно того количества видимых и
слышимых эффектов, какое необходимо, чтобы фантазия читателя не осталась
безучастной из-за их немногочисленности, но и не пришла в замешательство
из-за их многообразия (таковы Гомер, Мильтон и т. д. в отличие от Чосера и
его современных подражателей.) В первой сцене, изображающей полуночный
замок, описываются события, одновременно необычные и естественные. А
жалобный вой собаки под влиянием каких-то неведомых потусторонних сил
готовит читателя к сверхъестественному повествованию.
"Искусству писателей необузданного воображения во многом свойственны
неожиданные переходы: то он рьяно берется за какую-нибудь тему, то
неожиданно обрывает ее. Медики, которым приходится весьма часто заниматься
такими авторами, воспринимают это их свойство как безошибочный симптом. Так
и здесь: не успел читатель познакомиться с воющей сукой, как она пропадает
из повествования безвозвратно с появлением нового, куда более значимого,
действующего лица:
Кто леди Кристабель милей?
Ее отец так нежен с ней!
Эта немногословная сентенция примечательна во многих отношениях.
Во-первых, она в три тысячи триста шестидесятый раз повторяет четвертую
избитую критическую шутку, намекающую на то, что автор безумен, и,
во-вторых, она делает примечательнейшее открытие, суть которого в том, что
всякая драматическая поэзия - сущий бред; что всякое лицо или предмет, коль
скоро оно представлено читателю, должно оставаться в его поле зрения до
самого конца, никем и ничем не заменяясь; и что, стало быть, Шекспир в
"Макбете", который сначала "усердно" изображает трех ведьм, а затем с
появлением нового "куда более значимого" действующего лица - короля Дункана
- гонит этих ведьм со сцены, являет собой безошибочный симптом заболевания,
с каким его тотчас же следовало бы препроводить заботам доктора Монро {18}.
"Прелестная дева Кристабель, судя по всему, гуляла всю ночь". Между тем
в поэме нет ни прямого, ни косвенного указания на это. Напротив, Кристабель
только что вышла из замка и пошла в лес <...> Леди Джеральдина опускается на
землю "должно быть, от боли", но, кажется, скорее от лени. Опять искажение
смысла: Джеральдина - ведьма, которая хочет зла Кристабели, это само по себе
вполне очевидно; она не может перейти порог замка, а позднее проникнуть в
покои Кристабели без содействия последней <...>. Именно поэтому Джеральдина
в обоих случаях опускается на землю якобы от усталости (поэт говорит "быть
может, от усталости", как всякий, кто видит происходящее, но может лишь
догадываться о причине), а Кристабель верит ей и переносит ее через порог.
После этого Джеральдина идет сама как ни в чем не бывало, из чего следует,
что предположение "быть может, от усталости" было необоснованным.
Сверхъестественная сила Джеральдины, то зло, которое она таит против
Кристабели, всегда передается косвенно, а не прямо - будто это не так, весь
смысл поэмы был бы утерян... "У меня для этого силы нет..? Подразумевается
волшебный сон, в который погружается все живое, в том числе и собака, в
присутствии злого духа. Вряд ли критик мог быть настолько глуп, чтобы не
заметить этого, - поразительно другое: насколько притупляется даже самая
заурядная наблюдательность, если все внимание направлено на то, чтобы
опорочить и исказить литературное произведение, а не вникнуть в его суть
<...>".
Леди Джеральдина, это вино
Вас подкрепит - выпейте скорей,
Из диких целебных трав оно
Было приготовлено матерью моей.
Разве что самый наивный, простодушный писака, который готов продать
любую книгу, им рецензируемую, за стакан бренди, может воспринимать эти
строки исключительно как предложение подкрепиться каплей спиртного!
"Как дева с дальних берегов" - из чего мы можем заключить, что все
женщины, живущие вдалеке от нас, вне зависимости от того, где именно,
обладают исключительной красотой.
Истинный смысл этих строк совершенно очевиден: она была необычайно
красива и к тому же казалась чужестранкой. Совпадение было бы излишним и
извратило бы смысл отрывка, что, впрочем, все равно не избавило бы автора от
насмешки предубежденного критика, ибо остроумие критика - это остроумие
весьма дешевого свойства, которое может отыскать обильную пищу для насмешки
в сочинениях самых совершенных, что видно хотя бы из нижеследующего отрывка:
"...весьма неясный пассаж, который, насколько мы можем судить,
получился из-за соединенных наугад слов, - в противном случае совершенно
невозможно представить, чтобы в этом отрывке был заложен хоть какой-то
смысл".
Здесь мы сталкиваемся с третьей избитой шуткой, состоящей в том, что
авторский текст невразумителен; однако с нашего критика, что называется, и
взятки гладки, ибо отрывок не только не неясен, он кристально ясен всякому,
кроме разве что рецензента. Вот что он думает по этому поводу. Предоставим
ему слово:
"Понять, что следует далее, оказывается выше нашего разумения". Опять
избитая третья шутка... "Барон впадает в бешенство, как будто узнал, что
соблазнили его дочь: только этим, по крайней мере, можно объяснить его
состояние, хотя ничего такого из текста прямо не следует; героиня, напротив,
до самого конца является воплощением непорочности и чистоты. И тем не менее:
Его злобе, казалось, предела нет,
Вздрагивали щеки, был диким взор:
От родного ребенка - такой позор!
Гостеприимства долг святой
К той, чей отец его давний друг,
В порыве ревности пустой
Так малодушно нарушить вдруг".
Вне всякого сомнения, только идиот мог ухитриться неправильно понять
смысл этих строк, и все же я склонен поймать нашего критика на слове,
поверив, что это и впрямь оказалось выше его понимания. Смысл приведенного
отрывка между тем предельно прост. Кристабель приводит леди Джеральдину и
рассказывает отцу все, что ей известно, препоручая гостью, таким образом,
гостеприимству барона, однако вскоре после этого без всякой видимой причины
Кристабель требует, чтобы отец избавился от Джеральдины. Барон приходит в
неистовство - его дом будет опозорен, если он откажет в гостеприимстве
(святом долге всякого в те времена); нарушение его дочерью закона
гостеприимства обесчестит его старость. Он склонен объяснить поступок
Кристабели ревностью к тому поистине отеческому радушию, с каким он
принимает дочь своего друга; если же именно ревностью продиктовано поведение
Кристабели, то это чувство намного превосходит ревность влюбленной женщины,
а стало быть <...>.
Мне стыдно за ту литературную эпоху, когда всякий нуждается в
объяснении столь прозрачного отрывка; мне еще более стыдно за то время,
когда всякий почитает своим долгом сообщить читающей публике, что в своем
законченном идиотизме он не в состоянии понять то, что понятно ребенку, и
что именно за это заслуживает лавров оракула. Право, это напоминает историю
Локка о Египте, где самый безнадежный идиотизм удостаивался божественных
почестей.
"В дальнейшем не говорится ровным счетом ничего, что бы пролило хотя бы
слабый свет на эту тайну, - напротив, далее незамедлительно следует то, что
автор называет "Конец Второй части". Поскольку мы готовы дать голову на
отсечение, что мистер Колридж придерживался самого высокого мнения об этом
отрывке, что он превозносит его больше, чем любую другую часть этой
"страстной, необыкновенно оригинальной и замечательной" поэмы, за
исключением разве что строк, посвященных "старой суке", - мы приведем его
здесь полностью, чтобы доставить удовольствие нашим читателям, заметив от
себя со всей откровенностью, что нам, увы, не дано проникнуть в его смысл".
И в третий раз - третья избитая шутка.
Маленький ребенок, слабый эльф,
Поющий, пляшущий для себя самого,
Нежное созданье, краснощекий эльф!
Нашедший все, не ища ничего,
Наполняет радостью наши сердца,
Делает светлым взор отца!
И радость так полна и сильна,
Так быстро бьет из сердца она,
Что избыток любви он излить готов
Непреднамеренной горечью слов.
Быть может, прекрасно связать меж собой
Мысли чуждые одна другой,
Улыбаться над чарами, чей страх разбит,
Забавляться злом, который не вредит,
Быть может, прекрасно, когда звучат
Слова, в которых слышен разлад,
Ощущать, как в душе любовь горит.
И что ж, если в мире, где грех царит
(Если бы было так - о горе и стыд),
Этот легкий отзвук сердец людских
Лишь от скорби и гнева родится в них,
Только их языком всегда говорит.
Вышеприведенные строки, возможно, и впрямь покажутся неясными но никак
не невразумительными, - в любом случае смысл этих строк достаточно ясен.
От "маленький ребенок" до "делает светлым взор отца". Пока что
трудности в понимании могут возникнуть разве что у нашего рецензента
От "радость так полна..." до "горечь слов". Значение этих строк
по-прежнему очевидно, хотя может показаться действительно странным, что
отец, наблюдающий за своим шаловливым ребенком, испытывает удовольствие
столь сильное, что его невозможно выразить обыкновенным языком в результате
чего он вынужден прибегнуть к "горечи слов", дабы выразить "избыток любви".
Сюда с полным основанием можно отнести такие сочетания, как, скажем,
"маленький негодник" и т. д.
"Быть может, прекрасно, когда звучат" и т. д.
"Забавляться злом, которое не вредит".
Даже если использование таких слов и не вполне оправданно, то это
объясняется лишь тем, что на языке обычного чувства столь сильных
впечатляющих слов не сыскать <...>.
Если принять во внимание тот факт, что горькие слова часто используются
для выражения избыточных чувств, то можно сделать следующее заключение:
состояние чрезмерной любви и восторженности суть сердечное и умственное
потрясение. Однако в нашем грешном мире сердечное и умственное потрясение
гораздо чаще вызывается болью и гневом, нежели любовью и восторгом. Стало
быть, когда сердечное и умственное по трясение, обыкновенно возникающее от
боли и гнева, продиктовано не столь для себя привычными любовью и восторгом,
оно все равно пользуется языком более для себя естественным, то есть языком
боли и гнева, говорить на котором сердечному и умственному потрясению легче
всего. С этой гипотезой можно не согласиться, но если она и не вызывает
сомнений, вывод, из нее следующий, легко опровергается. Суть не в том - идея
поэта ясна, и критик, который заявляет о своей неспособности постичь ее,
уподобляется шекспировскому Кизилу {19}, упрямо настаивая на том, чтобы его
причислили к рангу ослов; в самом деле, если считать, что добровольное
признание в собственной глупости было в те времена, как и в наши дни,
залогом необычайной критической проницательности и беспристрастной
дальновидности, желание честного Кизила отнюдь не выглядит смехотворным.
Раз абиссинка с лютнею
Предстала мне во сне:
Она о сказочной горе,
О баснословной Аборе,
Слух чаруя, пела мне.
Когда бы воскресил я
Напев ее чужой,
Такой восторг бы ощутил я,
Что этой музыкой одной
Я воздвиг бы тот чертог
И ледяных пещер красу!
Их каждый бы увидеть мог
И рек бы: "Грозный он пророк!
Как строгий взор его глубок!
Его я кругом обнесу!
Глаза смежите в страхе: он
Был млеком рая напоен.
Вкушал медвяную росу" {*}.
{* Пер. В. В. Рогова.}
Весьма вероятно, что мистер Колридж, будучи джентльменом весьма
впечатлительным, ввел сам себя в заблуждение относительно создания "Кубла
Хана"; и поскольку история о том, что это стихотворение создано им во сне
{20}, будет непременно восприниматься всеми, кому известна его манера
обращения с фактами, с определенной долей скепсиса, как психологический
курьез, это произведение ничего собой не представляет; все его значение
сводится исключительно к поэтическим достоинствам, и ни к чему более. Однако
уже из утверждения автора о том, что оно было создано им во сне, самым
естественным образом следовало, что критики не преминут воспользоваться
третьей общепринятой шуткой, согласно которой произведение провозглашается
наркотиком, обладает соответствующим запахом и прочее, и прочее. И
действительно, в каждой рецензии на "Кристабель", которая мне попадалась на
глаза, эта изысканная шутка обрушивалась и на голову "Кубла Хана".
Стихотворение единодушно провозглашалось невразумительным, особенно та его
часть, которая начинается со строки "Раз абиссинка с лютнею" и так далее.
Поскольку оно невелико, а тон критических отзывов о нем являет собой
блестящий образец вкуса и проницательности, позволю себе привести его
полностью, нумеруя каждое предложение, на которое ссылаюсь в следующих
замечаниях:
Построил в Занад_у_ Кубл_а_
Чертог, земных соблазнов храм,
Где Альф, река богов, текла
По темным гротам без числа
К бессолнечным морям {*}.
{* Пер. В. В. Рогова.}
Пытаясь понять, что же в нем невразумительного, я перечел это
стихотворение несколько раз, дабы объяснить его смысл критикам, уповая на
то, что, вняв моим словам и разобравшись, хотя бы некоторые из них удостоят
его новой оценки. Ведь критику выносить суждение, не понимая того, что
понятно само по себе, - это все равно что судье проспать вторую половину
суда и, проснувшись для вынесения приговора, обратиться к присяжным
заседателям со следующими словами: "Джентльмены, я не понимаю, что хотел
сказать подсудимый в своих показаниях, а потому рекомендую вам решить дело в
пользу истца". Присяжные, если это не специально уполномоченные присяжные,
разумеется, ответят так: "Милорд, если вы не понимаете показаний
обвиняемого, то понимаем их мы. А потому нам более пристало выносить
приговор, чем вашей милости". Я не верю, что найдется хоть один человек,
пусть и самых скромных умственных способностей, который, возьми он на себя
труд перечесть это стихотворение дважды, обнаружит в нем хоть что-нибудь
невразумительное или непоследовательное; более того, во всей лирической
поэзии едва ли найдется считанное число столь же ясных, последовательных,
столь же simplex et unum {простое и единственное (зд.: недвусмысленное)
(лат.).} произведений - от первой и до последней строчки.
В основу настоящего издания в части, касающейся романов Томаса Лава
Пикока, положен текст наиболее полного на сегодняшний день и компетентного с
точки зрения аппарата десятитомного собрания сочинений писателя под ред. X.
Ф. Д. Бретт-Смита и С. Е. Джонса, вышедшего в Лондоне ограниченным тиражом в
675 экземпляров в 1924-1934 гг. (Халлифордовское собрание сочинений)
{Peacock Thomas Love. The Works: In 10 vols / Ed. by H. F. B. Brett-Smith,
a. C. E. Jones. L.; N. Y., 1924-1934. (Halliford edition).}. Составитель и
переводчики также пользовались двухтомным собранием "Романы Томаса Лава
Пикока" под ред. Дэвида Гарнетта {Peacock Thomas Love. The novels: In 2 vol.
/ Ed. with Introd. and Notes by D. Garnett. L.; Rupert Hart Davis, 1948.}, в
котором были сделаны некоторые текстологические уточнения, а также
усовершенствован аппарат.
Что касается эссеистического наследия Пикока, здесь за основу взят
текст издания "Томас Лав Пикок: воспоминания, эссе, рецензии" под ред.
Хауворда Миллза {Peacock Thomas Love. Memoirs of Shelley and Other Essays
and Reviews / Ed. by H. Mills. L.; Rupert Hart Davis, 1970. 240 p.}, которое
является первым полным собранием нехудожественной прозы писателя.
Стихотворения Пикока, данные в разделе "Приложения", взяты из
Халлифордовского собрания сочинений писателя.
Расположения эпиграфов и сносок сохранены, как в рукописях Пикока.
Примечания к тексту, принадлежащие Пикоку, помечены - "Примеч. автора".
Поэтические переводы, включенные в тексты повестей и эссе, кроме особо
оговоренных случаев, выполнены С. Бычковым. Некоторые переводы Шекспира,
Мильтона, Попа выполнены Е. Суриц.
Переводы античных авторов, строки которых составили эпиграфы, особенно
в повести "Усадьба Грилла", даны в переводе не с подлинника, но с
английского, поскольку английский перевод выполнен Пикоком. Исключение
составили те случаи, когда к переводу авторов, цитируемых Пикоком,
обращались такие переводчики, как В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич, В. Иванов,
С. В. Шервинский, С. А. Ошеров, М. Л. Гаспаров, Б. И. Ярхо.
Эссе писалось во время работы над романом "Аббатство кошмаров" (1818).
Но если в "Аббатстве" философские и художественные взгляды Колриджа,
выведенного в образе Флоски, подвергаются Пикоком суровой критике, то в
эссе, напротив, автор предпринимает попытку объяснить новаторство Колриджа в
поэзии на примере его поэмы "Кристабель". Столь же обстоятельному и
доброжелательному анализу Пикок собирался подвергнуть "Прогулку" Вордсворта.
Однако вторая часть статьи так и осталась замыслом.
Критицизм Пикока в эссе направлен против авторов и произведений,
которые печатались на страницах "Эдинбургского" и "Ежеквартального"
обозрений.
Впервые эссе было напечатано в Халлифордовском собрании его сочинений.
1 Ромео Коутс - Роберт Коутс (1772-1848) - второстепенный английский
актер, известный как Ромео Коутс.
2 Коцебу - Август Коцебу (1761-1819), немецкий писатель; в 1781-1783
гг. находился на русской службе в качестве чиновника, шпион царского
правительства и агент Священного союза. Автор многочисленных исторических и
мелодраматических романов, которые Маркс назвал "дрянь в стиле Коцебу", а
Энгельс - "плаксивые описания горестей немецких мещан".
3 "Эдинбургское" и "Ежеквартальное" обозрения - "Эдинбургское
обозрение" - видный английский квартальный журнал. Основан в 1802 г.
Фрэнсисом Джеффри, Генри Брумом и Сидни Смитом; печатный орган вигов. В
журнале сотрудничали Вальтер Скотт, Томас Маколей, Томас Карлайль, Уильям
Хэзлит, Мэтью Арнольд. Журнал закрылся в 1929 г. "Ежеквартальное обозрение"
- английский литературнополитический журнал, "соперник" "Эдинбургского
обозрения", печатный орган тори, основан в 1809 г. литературным критиком,
переводчиком Уильямом Гиффордом, Джоном Мерреем. С журналом сотрудничали
Вальтер Скотт, Роберт Саути.
4 "Курьер" - английская газета; среди постоянных ее авторов были
Колридж и Вордсворт.
5 Джентлменз мэгэзин" - ежемесячный литературно-политический журнал
консервативного направления. Выходил с 1731 по 1914 г., перепечатывал
интересные материалы из других периодических изданий.
6 "Антиякобинское обозрение" - общественно-политический журнал, основан
английским политическим деятелем Джорджем Кэннингэмом (1770-1827). Стремился
противостоять духу Французской революции.
7 ..."Эдинбургское обозрение" о "Прогулке" и "Кристабели"... - Имеются
в виду нападки журнала на "поэтов озерной школы", в частности на Вордсворта,
автора поэм "Прогулка", и Колриджа, автора "Кристабели".
8 Сэр Уильям Драммонд - см. примеч. 20 к "Аббатству кошмаров".
9 ...судьба мистера Вордсворта... - Видимо, Пикок имеет в виду
изменение политических взглядов поэта, который в начале своего пути горячо
приветствовал Французскую революцию, а затем склонился к
умеренно-либеральным политическим взглядам. Также Пикок намекает на
уединенный образ жизни, который вел Вордсворт.
10 "Несколько слов о размере "Кристабели"... - Пикок цитирует статью из
"Эдинбургского обозрения" от сентября 1816. Т. XXVII. С. 64.
11 ...основан на "новом принципе..." - Ср.: Колридж. Предисловие к
"Кристабели" (пер. Г. Иванова).
12 Эджуорт - Мария Эджуорт (1767-1849), ирландская писательница. В
первых выступлениях - "Письма к любительницам изящной словесности" (1795) и
"Практическое воспитание" (1798) - в духе просветительства развернула
программу воспитания, в основном женского, известность получила своими
романами "Замок Рэкрент" (1800), "Белинда" (1801), "Вдали отечества" (1809).
13 ...подобно трем кафтанам из "Сказки бочки". - Ср.: Свифт. Сказка
бочки. Разд. 2.
14 ...у Джозефа Миллера. - Имеются в виду "Шутки Джо Миллера", изданные
в 1735 г. Джоном Мотли. Джозеф Миллер (1684-1738) - актер театра
"ДруриЛейн", известный острослов.
15 ...на обреченную голову своего Капанея... - Капаней - в греческой
мифологии аргосскнй царь, бросивший вызов самому Зевсу.
16 ...этому новоявленному Аристарху... - Аристарх (170-242 до н. э.),
александрийский грамматик, занимался истолкованием и критикой греческих
поэтов, в особенности Гомера. Видимо, здесь имеется в виду Байрон.
17 "Сэр Патрик Спенс" - старинная шотландская баллада, включенная в
собрание Перси и обработанная Вальтером Скоттом.
18 доктор Монро - Томас Монро (1759-1833), известный английский врач, а
также художник-акварелист, покровитель и учитель Тернера.
19 Кизил. - Имеется в виду персонаж комедии Шекспира "Много шума из
ничего". Кизил, полицейский пристав, не умеет правильно употреблять слова.
Пикок намекает на акт 4, сц. 2: "Как! Никакого подозрения к моему чину!
Никакого подозрения к моему возрасту! Ах, будь здесь протоколист, чтобы
записать, что я осел..." (пер. Т. Щепкиной-Куперник).
20 ...история о том, что это стихотворение было создано им во сне... -
см. примеч. 57 к "Аббатству кошмаров".
Е. Гениева