Страница:
– Коко, я готов ехать, – сказал Паулюс жене. – Пожелай мне удачи на том посту, который когда-то занимал сам великий Людендорф, пока не сломал себе шею в политике.
– Остерегайся политики, – заклинала его жена.
Шофер подавал сигнал с улицы, торопя с отъездом, но тут раздался телефонный звонок от Эльзы Гойнинген фон Гюне:
– Ваш фюрер распорядился компенсировать мне потерю имений под Митавой и Виндавой дворянским замком в Польше, а моего сына Освальда назначил послом в Лиссабон. Дайте мне, пожалуйста, номер телефона рейхсканцелярии фюрера.
– Вы хотите благодарить его? – спросил Паулюс.
– Нет, я обязана информировать его о том, чего он, наверное, не знает. Во время поездки в Польшу я наглоталась такого смрада от ужасов, чинимых над поляками, что у меня поседели волосы… Паулюс, я не хочу больше жить! Даже кинокрасавица Лени Рафеншталь оказалась сущею ведьмой: в костюме эсэсовки она сама расстреливала поляков.
Паулюс отказал женщине в ее просьбе:
– Если вы все это станете излагать фюреру, вы наживете себе крупные неприятности.
– Я заболела, Паулюс, от чужих страданий, – сказала женщина, заплакав. – Меня выгнали из Курляндии, но я не стану выгонять на улицу прежних хозяев замка, культурных и самостоятельных людей. Это претит моему благородному воспитанию, которое началось в классической гимназии Санкт-Петербурга… Прощайте!
Несколько удрученный этим разговором, Паулюс быстро катил в Цоссен, маленький городок к югу от Берлина, где Гитлер укрывал от шпионов и бомбежек «мозг» своего вермахта – генштаб! Пересекая кольцевую автостраду, шофер притормозил, увидев фигуру генерала. На обочине автобана стояла малолитражка «опель-олимпия», солдат накачивал лопнувший баллон, а генерал поднял руку:
– Паулюс? Как хорошо, что мы встретились. Поздравляю с прямым попаданием в бункеры Цоссена, где Гальдер устроил себе хорошую лавочку. Надеюсь, вы меня подвезете?
Это был граф Курт Гаммерштейн-Экворд, бывший командующий рейхсвера, который много лет занимался шпионажем в СССР, зная о Красной Армии больше других. Но разговор в машине получился странный:
– Вот стратегия фюрера: чтобы покончить со старой войной, он начинает войну новую. Теперь, желая унизить Англию, он решил, кажется, покарать большевизм. Я понимаю причины отставки Людвига фон Бека, который уже заглянул в пропасть будущего. Германия, задев однажды Россию, опрокинется кверху колесами, как сумасшедший паровоз. Бек заранее выбрался из будки машиниста, уступив свои рычаги Гальдеру… Не советую вам, Паулюс, слушать любителей русского сала. Я лучше вас извещен, что такое Советы и какова их бронебойная сила.
Что тут ответить? Но ответить необходимо.
– Я все-таки… солдат, – сказал Паулюс, – и обязан исполнять долг. Простите, граф, за выспренность выражений, но я еще смолоду приучил себя держать руки по швам…
Гаммерштейн-Экворд поразил Паулюса словами:
– Я тоже солдат, и вы не кичитесь своим долгом. Помимо этой штуки существует еще и разум. Германия стала очень сильна. И сейчас только ее поражениеспособно развалить этот отвратительный режим, схожий со сталинским… Спасибо, Паулюс!
Они уже въехали в улицы чистенького Цоссена.
Паулюс испытывал такое ощущение, будто с утра пораньше получил сразу две оплеухи; сначала от этой курляндской баронессы, а потом и от своего же коллеги… Позже он жене говорил, что этот Гаммерштейн дал ему выпить касторки!
В садах Цоссена, среди оранжерейных розариев, укрывались секретные помещения генштаба и абвера (военной разведки), здесь же, среди цветочных клумб, разместился почти дачный домик, в котором располагался Гальдер. Дежурный офицер провел Паулюса в кабинет, сообщив, что под землею расположены еще четыре этажа, точно копирующие обстановку служебных кабинетов, которые остались торчать над землею.
– Если последует воздушная тревога, вам следует взять портфель с бумагами и выдернуть из штепселя вилку телефона. С портфелем и аппаратом вы спускаетесь на лифте ниже, где вас ожидает кабинет с теми же картами, с тем же освещением и с той же расстановкой мебели. Вам остается лишь воткнуть вилку и снова разложить бумаги. Желаю успеха.
– Русские знают о нашем размещении в Цоссене?
– Да! Здесь бывал их военный атташе Пуркаев, и мы сознательно показали ему почти все, чтобы он мог сравнивать – как у нас и как у них. Но абвер все испортил, подсунув ему свою шлюху…
Гальдер навестил Паулюса в его кабинете; поговорили о пустяках, потом Гальдер сказал:
– Я не думаю, чтобы нам пришлось много возиться с Россией. Манштейн недавно бывал на маневрах Красной Армии, а Гудериан вел наблюдение за нею у Бреста в польскую кампанию. Вооружение устарело. Танки слабые. Боеспособность низкая, что маршал Тимошенко и доказал на «линии Маннергейма». Автоматическое оружие русским неизвестно. Правда, по настоянию маршала Кулика в войска стали поступать винтовки СВТ, но отзывы об этом оружии самые отрицательные…
3 сентября 1940 года в Цоссене появился размашистый генерал Эрнст Кёстринг, приехавший из Москвы, где он состоял военным атташе при германском после графе фон дер Шуленбурге. Гальдер с Паулюсом приняли его в «форверке» (гостинице ОКХ), и Гальдер почему-то сразу обрел резкий вызывающий тон:
– Ну, если и Кёстринг с нами, значит, Россия не останется загадочным сфинксом. Рассказывайте московские анекдоты. Как вы там уживаетесь с агентами Огэпэу?
– Работать трудно, – признал Кёстринг. – Русские очень осторожны. От иностранцев шарахаются, как от чумы. Но Сталин приветлив, на банкетах в Кремле я с ним охотно беседую об авиации. Он очень горд рекордами своих летчиков.
– Бесподобная информация! – съязвил Гальдер. – Конечно, много ли узнаешь, стоя у Кремлевской стены с дамами и наблюдая за первомайским парадом. Вы, надеюсь, уже измерили толщину картона, из которого русские намастерили броневиков – специально для показа их иностранцам на Красной площади.
– Почему такой тон? – вдруг возмутился Кёстринг.
Из сада пахло левкоями. Гальдер показал на окно, в котором виднелись помещения «Майбах-2», похожие на дачи.
– Вот вам абвер, и там адмирал Канарис из Цоссена видит обстановку в России лучше вас, пьющих московскую водку и заедающих ее астраханскими балыками.
Кёстринг демонстративно повернулся к Паулюсу:
– Ганс Кребс, мой помощник, уже докладывал в Цоссен, что у русских появился новый истребитель, способный соперничать с нашими «Мессершмиттами-109». Красная Армия стала обновлять артиллерийские и танковые парки. Новое оружие по отношению к старому составляет пока процентов пять-десять, не больше, и виною тому влияние консерваторов вроде маршала Кулика или Щаденко. Но я склонен думать: еще года четыре, и нашей Германии будет не догнать Россию… не забывайте об Урале!
– Конкретнее. Кто отстал? Мы или русские?
Вопрос Паулюса был слишком требователен, и Кёстринг даже поежился в кресле, отвечая не сразу:
– Так категорично ставить вопрос нельзя. Наконец, мы просто еще не знаем, что имеется в советских арсеналах. Известно лишь, что их конструкторские бюро завалены работой. Мало того, Сталин в местах заключения образовал научные конторы, которые за колючей проволокой способны изобретать даже перпетуум-мобиле, лишь бы избавиться от наваждения пятьдесят восьмой статьи…
Гальдер загадочно улыбался, а Паулюс, не совсем-то доверяя информации Кёстринга, имел неосторожность сказать:
– Ну да! Вы же бывший русский помещик из Тулы, и вам хотелось бы видеть свою праматерь красивой и сильной.
И вот тут Кёстринг взорвался, отвечая с раздражением:
– Да, по-русски я зовусь Эрнстом Густавовичем, и учился я еще по русским букварям в классической московской гимназии. Но мое детское русофильство уже неспособно что-либо исправить в моих зрелых национал-социалистских убеждениях. А личные встречи со Сталиным, когда он принимал меня вместе с графом Шуленбургом и Хильгером (кстати, тоже русским), убедили меня в том, что в лице Сталина мы имеем опасного политика и очень хитрого человека… Я, – почти озлобленно закончил Кёстринг, – еще раз предупреждаю ОКХ и ОКВ, чтобы эти конторы по скупке старой мебели у населения не заблуждались относительно военного потенциала России…
Умышленно оскорбив начальников, Кёстринг все-таки расплатился с Гальдером за его язвительность. Гальдер спросил:
– Что танки? Что Челябинск? Что Сталинград?
Кёстринг, помедлив, все-таки открыл свой портфель, стал выгружать на стол «московские подарки»: бутылки с водкой и банки с икрой; паюсную икру он сначала вынул, а потом как-то воровски запихнул обратно в портфель. Ответ был обстоятельным:
– Челябинск закрыт. Туда не добраться. Но у меня завелся резидент в Сталинграде, где выпускают какие-то новые танки. А русская разведка блокирует все мои выезды из Москвы…
После этого разговора Гальдер, распивая с Паулюсом водку и намазывая икру на хлеб, энергично жующий, сказал:
– Сейчас наш фюрер солидарен с мнением Йодля и Кейтеля, что России блицкрига не выдержать. Задержка на «линии Маннергейма» окончательно убедила его в слабости большевистской системы.
В своем кабинете Гальдер неторопливо растворил железный сейф, извлек из него папку и бросил на стол.
– Вот этим вы и займетесь, – сказал он Паулюсу.
– Что это?
– План «Барбаросса» – план нападения на Россию…
Это был секретный документ рейха № 33408/40.
Паулюс тоже считал, что его служба – чисто академическая, и не иначе! Конечно, в деловой тишине бункеров Цоссена не слыхать стонов поверженных, а стены рабочего кабинета не были окрашены человеческой кровью… Вручая Паулюсу папку с планом «Барбаросса», Гальдер сказал, что это лишь жалкий эмбрион будущей войны, зачатый в одну из лучших ночей генералом Эрихом Марксом на основе опыта польской кампании:
– И младенцу из Кёпенека ясно, что равнять Польшу с Россией нельзя. Всю эту марксовскую галиматью мы уже показывали Кёстрингу, и он, человек знающий, справедливо высмеял генерала Маркса, который считал, что занятие Москвы будет иметь решающее значение для полной победы…
– Знаком ли с планом фюрер? – спросил Паулюс.
– План Маркса, носивший тогда название «План Фриц», Гитлер сразу отверг как нерешительный. Нужна война быстрая, в считанные недели. Иначе наша экономика не выдержит и треснет… Вам, Паулюс, предстоит развить этот эмбрион до рождения колоссального чудовища, чтобы весь мир вздрогнул при его появлении. «Барбароссу» следует привязать к условиям русской местности. Учесть все исходящие точки главных ударов. Наши ресурсы и ресурсы противника. Форсирование рек и болот. Резервы горючего и технических масел, с учетом того, что мы заберем у Венгрии и Румынии. Высчитайте, насколько нам хватит каучука и на каком этапе войны мы будем вынуждены заменять каучук синтетической «буной»… Как видите, работа большая. Большая и даже окаянная! Я вам даже сочувствую, – засмеялся Гальдер.
Паулюс перелистал первые страницы плана «Барбаросса»:
– Какова же конечная диспозиция этого плана?
– По меридиану: Архангельск – Астрахань.
– И не дальше? – спросил Паулюс.
– Нет смысла гнать ролики дальше, ибо к тому времени Сталин убежит, а все его Советы развалятся.
– Дата открытия кампании?
– К маю следующего года все должно быть готово.
– А почему не март? Почему не апрель?
– Надо, Паулюс, чтобы подсохла грязь на ужасных русских дорогах… Планируйте смелее. Советы – как оконное стекло. Тресни кулаком – и все со звоном разлетится в куски!
Кёстринг тоже был ознакомлен с работой Паулюса.
– Странная у вас концепция в стратегии! – сказал он ему. – Вы опять повторяете главную ошибку генерала Маркса. Вам кажется, что падение Москвы способно решить судьбу блицкрига… Но Москва – не Париж! Русские отодвинут свои армии вплоть до Урала, где у них большой промышленный комплекс, и война будет продолжена с прежней яростью. Если вам взбредет в голову перевалить танки через Урал, русские могут отступать хоть до Байкала.
– Но должны же иссякнуть силы этого колосса!
– Прежде иссякнут силы вермахта.
– Кёстринг! Где вы мыслите наш конечный рубеж?
– Ленинград, Харьков, Смоленск… не дальше. На этой линии погибнет русская мощь, а в Германии выстроятся длинные очереди инвалидов – за протезами. Зиг хайль!
(Через шесть лет в заявлении Советскому правительству генерал Паулюс сам же и признал коварство плана «Барбаросса», им же составленного: «Поставленная цель уже сама по себе характеризует этот план как подготовку чистейшей агрессии; это явствует даже из того, что оборонительные мероприятия моим планом не предусматривались вовсе…»)
Гитлер торопил Гальдера, а тот подгонял Паулюса, которому вскоре уже не стало хватать дня; Гальдер – с ведома Кейтеля – позволил Паулюсу брать секретные документы из Цоссена домой, чтобы работа продолжалась и по ночам в спокойной обстановке берлинской квартиры на Альтенштайнштрассе.
Тут и произошла «утечка информации»! Нет, читатель, в квартиру Паулюса не проник сверхнаходчивый советский майор Ковалев, чтобы выкрасть план «Барбаросса», – нет, в кабинет Паулюса заходили сыновья, бывшие в отпуску, заходила и жена. Ворохи карт европейской части России, жирные отметки дорог и четкие стрелы танковых ударов стали понятны сыновьям, а Коко тоже догадывалась, чем занимается ее любимый муж.
Между супругами неожиданно возник скандал!
– То, что ты делаешь, это… преступно, – заявила Елена-Констанция. – Я всегда считала тебя порядочным человеком, но теперь… Что ты делаешь, Фриди? Опомнись. Этот ваш фюрер давно спятил, а ты его бредовые галлюцинации пытаешься претворить в стратегию. Если тебе не жаль бедный русский народ, и без того измученный поборами и нуждою, так пожалей хотя бы меня… Откажись от этих планов, которые, чует мое сердце, ничего, кроме несчастий и горя, не принесут ни тебе, ни мне, ни твоим детям, ни твоим внукам!
Немецкий историк Вальтер Гёрлиц привел документальный ответ Паулюса жене: «Все эти вопросы требуют политического решения, мнение же отдельных людей не учитывается, ибо подобные действия будут продиктованы лишь военною ситуацией». Не думаю, чтобы после такого ответа Коко успокоилась. В редкие минуты отдыха Паулюс с подрамником, как художник, выезжал в парки Тиргартена, где недурно рисовал акварелью лирические пейзажи. Говорили, что он в душе был лирик. Даже сентиментальный…
Может быть. Но его план «Барбаросса», нанизанный на пику войны, нес всем нам кровь, голод, бедствие, страдания…
Знал ли об этом Паулюс? Да, он знал.
– Но я солдат, и я обязан держать руки по швам…
Ему – руки по швам, а нам – руки вверх!
В самый канун войны, чтобы избежать конфликтов с немцами, в пограничных частях у бойцов отобрали патроны. Винтовки им оставили, а вот патроны отняли. Пушки тоже оставили на границе, но прислугу лишили снарядов. Вот и защищай, боец, дорогую Родину: стреляй по врагу из пустой винтовки, бей врагов из незаряженной пушки… А почему такая осторожность? Да потому, что наш дорогой товарищ Сталин очень страшился пограничных инцидентов, которые могли бы вызвать недовольство его лучшего друга.
11. ДРОЖАТ ОДРЯХЛЕВШИЕ КОСТИ
– Остерегайся политики, – заклинала его жена.
Шофер подавал сигнал с улицы, торопя с отъездом, но тут раздался телефонный звонок от Эльзы Гойнинген фон Гюне:
– Ваш фюрер распорядился компенсировать мне потерю имений под Митавой и Виндавой дворянским замком в Польше, а моего сына Освальда назначил послом в Лиссабон. Дайте мне, пожалуйста, номер телефона рейхсканцелярии фюрера.
– Вы хотите благодарить его? – спросил Паулюс.
– Нет, я обязана информировать его о том, чего он, наверное, не знает. Во время поездки в Польшу я наглоталась такого смрада от ужасов, чинимых над поляками, что у меня поседели волосы… Паулюс, я не хочу больше жить! Даже кинокрасавица Лени Рафеншталь оказалась сущею ведьмой: в костюме эсэсовки она сама расстреливала поляков.
Паулюс отказал женщине в ее просьбе:
– Если вы все это станете излагать фюреру, вы наживете себе крупные неприятности.
– Я заболела, Паулюс, от чужих страданий, – сказала женщина, заплакав. – Меня выгнали из Курляндии, но я не стану выгонять на улицу прежних хозяев замка, культурных и самостоятельных людей. Это претит моему благородному воспитанию, которое началось в классической гимназии Санкт-Петербурга… Прощайте!
Несколько удрученный этим разговором, Паулюс быстро катил в Цоссен, маленький городок к югу от Берлина, где Гитлер укрывал от шпионов и бомбежек «мозг» своего вермахта – генштаб! Пересекая кольцевую автостраду, шофер притормозил, увидев фигуру генерала. На обочине автобана стояла малолитражка «опель-олимпия», солдат накачивал лопнувший баллон, а генерал поднял руку:
– Паулюс? Как хорошо, что мы встретились. Поздравляю с прямым попаданием в бункеры Цоссена, где Гальдер устроил себе хорошую лавочку. Надеюсь, вы меня подвезете?
Это был граф Курт Гаммерштейн-Экворд, бывший командующий рейхсвера, который много лет занимался шпионажем в СССР, зная о Красной Армии больше других. Но разговор в машине получился странный:
– Вот стратегия фюрера: чтобы покончить со старой войной, он начинает войну новую. Теперь, желая унизить Англию, он решил, кажется, покарать большевизм. Я понимаю причины отставки Людвига фон Бека, который уже заглянул в пропасть будущего. Германия, задев однажды Россию, опрокинется кверху колесами, как сумасшедший паровоз. Бек заранее выбрался из будки машиниста, уступив свои рычаги Гальдеру… Не советую вам, Паулюс, слушать любителей русского сала. Я лучше вас извещен, что такое Советы и какова их бронебойная сила.
Что тут ответить? Но ответить необходимо.
– Я все-таки… солдат, – сказал Паулюс, – и обязан исполнять долг. Простите, граф, за выспренность выражений, но я еще смолоду приучил себя держать руки по швам…
Гаммерштейн-Экворд поразил Паулюса словами:
– Я тоже солдат, и вы не кичитесь своим долгом. Помимо этой штуки существует еще и разум. Германия стала очень сильна. И сейчас только ее поражениеспособно развалить этот отвратительный режим, схожий со сталинским… Спасибо, Паулюс!
Они уже въехали в улицы чистенького Цоссена.
Паулюс испытывал такое ощущение, будто с утра пораньше получил сразу две оплеухи; сначала от этой курляндской баронессы, а потом и от своего же коллеги… Позже он жене говорил, что этот Гаммерштейн дал ему выпить касторки!
* * *
Организация высшего военного руководства Германии была непростой, на первый взгляд даже запутанной. Читатель должен помнить двух главных хищников – ОКВ и ОКХ. Они близко соприкасались в поисках добычи, сообща разделяя всегда приятный для них апломб победителей, но при этом жестоко соперничали. ОКВ – это верховное главнокомандование вооруженных сил (сам Гитлер, Кейтель, Йодль). ОКХ – командование сухопутных сил (опять же Гитлер, Браухич, Гальдер, а теперь и Паулюс).В садах Цоссена, среди оранжерейных розариев, укрывались секретные помещения генштаба и абвера (военной разведки), здесь же, среди цветочных клумб, разместился почти дачный домик, в котором располагался Гальдер. Дежурный офицер провел Паулюса в кабинет, сообщив, что под землею расположены еще четыре этажа, точно копирующие обстановку служебных кабинетов, которые остались торчать над землею.
– Если последует воздушная тревога, вам следует взять портфель с бумагами и выдернуть из штепселя вилку телефона. С портфелем и аппаратом вы спускаетесь на лифте ниже, где вас ожидает кабинет с теми же картами, с тем же освещением и с той же расстановкой мебели. Вам остается лишь воткнуть вилку и снова разложить бумаги. Желаю успеха.
– Русские знают о нашем размещении в Цоссене?
– Да! Здесь бывал их военный атташе Пуркаев, и мы сознательно показали ему почти все, чтобы он мог сравнивать – как у нас и как у них. Но абвер все испортил, подсунув ему свою шлюху…
Гальдер навестил Паулюса в его кабинете; поговорили о пустяках, потом Гальдер сказал:
– Я не думаю, чтобы нам пришлось много возиться с Россией. Манштейн недавно бывал на маневрах Красной Армии, а Гудериан вел наблюдение за нею у Бреста в польскую кампанию. Вооружение устарело. Танки слабые. Боеспособность низкая, что маршал Тимошенко и доказал на «линии Маннергейма». Автоматическое оружие русским неизвестно. Правда, по настоянию маршала Кулика в войска стали поступать винтовки СВТ, но отзывы об этом оружии самые отрицательные…
3 сентября 1940 года в Цоссене появился размашистый генерал Эрнст Кёстринг, приехавший из Москвы, где он состоял военным атташе при германском после графе фон дер Шуленбурге. Гальдер с Паулюсом приняли его в «форверке» (гостинице ОКХ), и Гальдер почему-то сразу обрел резкий вызывающий тон:
– Ну, если и Кёстринг с нами, значит, Россия не останется загадочным сфинксом. Рассказывайте московские анекдоты. Как вы там уживаетесь с агентами Огэпэу?
– Работать трудно, – признал Кёстринг. – Русские очень осторожны. От иностранцев шарахаются, как от чумы. Но Сталин приветлив, на банкетах в Кремле я с ним охотно беседую об авиации. Он очень горд рекордами своих летчиков.
– Бесподобная информация! – съязвил Гальдер. – Конечно, много ли узнаешь, стоя у Кремлевской стены с дамами и наблюдая за первомайским парадом. Вы, надеюсь, уже измерили толщину картона, из которого русские намастерили броневиков – специально для показа их иностранцам на Красной площади.
– Почему такой тон? – вдруг возмутился Кёстринг.
Из сада пахло левкоями. Гальдер показал на окно, в котором виднелись помещения «Майбах-2», похожие на дачи.
– Вот вам абвер, и там адмирал Канарис из Цоссена видит обстановку в России лучше вас, пьющих московскую водку и заедающих ее астраханскими балыками.
Кёстринг демонстративно повернулся к Паулюсу:
– Ганс Кребс, мой помощник, уже докладывал в Цоссен, что у русских появился новый истребитель, способный соперничать с нашими «Мессершмиттами-109». Красная Армия стала обновлять артиллерийские и танковые парки. Новое оружие по отношению к старому составляет пока процентов пять-десять, не больше, и виною тому влияние консерваторов вроде маршала Кулика или Щаденко. Но я склонен думать: еще года четыре, и нашей Германии будет не догнать Россию… не забывайте об Урале!
– Конкретнее. Кто отстал? Мы или русские?
Вопрос Паулюса был слишком требователен, и Кёстринг даже поежился в кресле, отвечая не сразу:
– Так категорично ставить вопрос нельзя. Наконец, мы просто еще не знаем, что имеется в советских арсеналах. Известно лишь, что их конструкторские бюро завалены работой. Мало того, Сталин в местах заключения образовал научные конторы, которые за колючей проволокой способны изобретать даже перпетуум-мобиле, лишь бы избавиться от наваждения пятьдесят восьмой статьи…
Гальдер загадочно улыбался, а Паулюс, не совсем-то доверяя информации Кёстринга, имел неосторожность сказать:
– Ну да! Вы же бывший русский помещик из Тулы, и вам хотелось бы видеть свою праматерь красивой и сильной.
И вот тут Кёстринг взорвался, отвечая с раздражением:
– Да, по-русски я зовусь Эрнстом Густавовичем, и учился я еще по русским букварям в классической московской гимназии. Но мое детское русофильство уже неспособно что-либо исправить в моих зрелых национал-социалистских убеждениях. А личные встречи со Сталиным, когда он принимал меня вместе с графом Шуленбургом и Хильгером (кстати, тоже русским), убедили меня в том, что в лице Сталина мы имеем опасного политика и очень хитрого человека… Я, – почти озлобленно закончил Кёстринг, – еще раз предупреждаю ОКХ и ОКВ, чтобы эти конторы по скупке старой мебели у населения не заблуждались относительно военного потенциала России…
Умышленно оскорбив начальников, Кёстринг все-таки расплатился с Гальдером за его язвительность. Гальдер спросил:
– Что танки? Что Челябинск? Что Сталинград?
Кёстринг, помедлив, все-таки открыл свой портфель, стал выгружать на стол «московские подарки»: бутылки с водкой и банки с икрой; паюсную икру он сначала вынул, а потом как-то воровски запихнул обратно в портфель. Ответ был обстоятельным:
– Челябинск закрыт. Туда не добраться. Но у меня завелся резидент в Сталинграде, где выпускают какие-то новые танки. А русская разведка блокирует все мои выезды из Москвы…
После этого разговора Гальдер, распивая с Паулюсом водку и намазывая икру на хлеб, энергично жующий, сказал:
– Сейчас наш фюрер солидарен с мнением Йодля и Кейтеля, что России блицкрига не выдержать. Задержка на «линии Маннергейма» окончательно убедила его в слабости большевистской системы.
В своем кабинете Гальдер неторопливо растворил железный сейф, извлек из него папку и бросил на стол.
– Вот этим вы и займетесь, – сказал он Паулюсу.
– Что это?
– План «Барбаросса» – план нападения на Россию…
Это был секретный документ рейха № 33408/40.
* * *
Чудовищно! Даже те немецкие генералы, что находились в оппозиции Гитлеру и пытались предостеречь руководство против войны с Россией, даже они – совсем неглупые люди! – понимавшие, что война обернется для Германии катастрофой, все-таки продолжали работать на войну, вольно или невольно усиливая позиции самого Гитлера в ОКВ и ОКХ.Паулюс тоже считал, что его служба – чисто академическая, и не иначе! Конечно, в деловой тишине бункеров Цоссена не слыхать стонов поверженных, а стены рабочего кабинета не были окрашены человеческой кровью… Вручая Паулюсу папку с планом «Барбаросса», Гальдер сказал, что это лишь жалкий эмбрион будущей войны, зачатый в одну из лучших ночей генералом Эрихом Марксом на основе опыта польской кампании:
– И младенцу из Кёпенека ясно, что равнять Польшу с Россией нельзя. Всю эту марксовскую галиматью мы уже показывали Кёстрингу, и он, человек знающий, справедливо высмеял генерала Маркса, который считал, что занятие Москвы будет иметь решающее значение для полной победы…
– Знаком ли с планом фюрер? – спросил Паулюс.
– План Маркса, носивший тогда название «План Фриц», Гитлер сразу отверг как нерешительный. Нужна война быстрая, в считанные недели. Иначе наша экономика не выдержит и треснет… Вам, Паулюс, предстоит развить этот эмбрион до рождения колоссального чудовища, чтобы весь мир вздрогнул при его появлении. «Барбароссу» следует привязать к условиям русской местности. Учесть все исходящие точки главных ударов. Наши ресурсы и ресурсы противника. Форсирование рек и болот. Резервы горючего и технических масел, с учетом того, что мы заберем у Венгрии и Румынии. Высчитайте, насколько нам хватит каучука и на каком этапе войны мы будем вынуждены заменять каучук синтетической «буной»… Как видите, работа большая. Большая и даже окаянная! Я вам даже сочувствую, – засмеялся Гальдер.
Паулюс перелистал первые страницы плана «Барбаросса»:
– Какова же конечная диспозиция этого плана?
– По меридиану: Архангельск – Астрахань.
– И не дальше? – спросил Паулюс.
– Нет смысла гнать ролики дальше, ибо к тому времени Сталин убежит, а все его Советы развалятся.
– Дата открытия кампании?
– К маю следующего года все должно быть готово.
– А почему не март? Почему не апрель?
– Надо, Паулюс, чтобы подсохла грязь на ужасных русских дорогах… Планируйте смелее. Советы – как оконное стекло. Тресни кулаком – и все со звоном разлетится в куски!
Кёстринг тоже был ознакомлен с работой Паулюса.
– Странная у вас концепция в стратегии! – сказал он ему. – Вы опять повторяете главную ошибку генерала Маркса. Вам кажется, что падение Москвы способно решить судьбу блицкрига… Но Москва – не Париж! Русские отодвинут свои армии вплоть до Урала, где у них большой промышленный комплекс, и война будет продолжена с прежней яростью. Если вам взбредет в голову перевалить танки через Урал, русские могут отступать хоть до Байкала.
– Но должны же иссякнуть силы этого колосса!
– Прежде иссякнут силы вермахта.
– Кёстринг! Где вы мыслите наш конечный рубеж?
– Ленинград, Харьков, Смоленск… не дальше. На этой линии погибнет русская мощь, а в Германии выстроятся длинные очереди инвалидов – за протезами. Зиг хайль!
(Через шесть лет в заявлении Советскому правительству генерал Паулюс сам же и признал коварство плана «Барбаросса», им же составленного: «Поставленная цель уже сама по себе характеризует этот план как подготовку чистейшей агрессии; это явствует даже из того, что оборонительные мероприятия моим планом не предусматривались вовсе…»)
Гитлер торопил Гальдера, а тот подгонял Паулюса, которому вскоре уже не стало хватать дня; Гальдер – с ведома Кейтеля – позволил Паулюсу брать секретные документы из Цоссена домой, чтобы работа продолжалась и по ночам в спокойной обстановке берлинской квартиры на Альтенштайнштрассе.
Тут и произошла «утечка информации»! Нет, читатель, в квартиру Паулюса не проник сверхнаходчивый советский майор Ковалев, чтобы выкрасть план «Барбаросса», – нет, в кабинет Паулюса заходили сыновья, бывшие в отпуску, заходила и жена. Ворохи карт европейской части России, жирные отметки дорог и четкие стрелы танковых ударов стали понятны сыновьям, а Коко тоже догадывалась, чем занимается ее любимый муж.
Между супругами неожиданно возник скандал!
– То, что ты делаешь, это… преступно, – заявила Елена-Констанция. – Я всегда считала тебя порядочным человеком, но теперь… Что ты делаешь, Фриди? Опомнись. Этот ваш фюрер давно спятил, а ты его бредовые галлюцинации пытаешься претворить в стратегию. Если тебе не жаль бедный русский народ, и без того измученный поборами и нуждою, так пожалей хотя бы меня… Откажись от этих планов, которые, чует мое сердце, ничего, кроме несчастий и горя, не принесут ни тебе, ни мне, ни твоим детям, ни твоим внукам!
Немецкий историк Вальтер Гёрлиц привел документальный ответ Паулюса жене: «Все эти вопросы требуют политического решения, мнение же отдельных людей не учитывается, ибо подобные действия будут продиктованы лишь военною ситуацией». Не думаю, чтобы после такого ответа Коко успокоилась. В редкие минуты отдыха Паулюс с подрамником, как художник, выезжал в парки Тиргартена, где недурно рисовал акварелью лирические пейзажи. Говорили, что он в душе был лирик. Даже сентиментальный…
Может быть. Но его план «Барбаросса», нанизанный на пику войны, нес всем нам кровь, голод, бедствие, страдания…
Знал ли об этом Паулюс? Да, он знал.
– Но я солдат, и я обязан держать руки по швам…
Ему – руки по швам, а нам – руки вверх!
* * *
Читатель не поверит, что я привожу действительный факт.В самый канун войны, чтобы избежать конфликтов с немцами, в пограничных частях у бойцов отобрали патроны. Винтовки им оставили, а вот патроны отняли. Пушки тоже оставили на границе, но прислугу лишили снарядов. Вот и защищай, боец, дорогую Родину: стреляй по врагу из пустой винтовки, бей врагов из незаряженной пушки… А почему такая осторожность? Да потому, что наш дорогой товарищ Сталин очень страшился пограничных инцидентов, которые могли бы вызвать недовольство его лучшего друга.
11. ДРОЖАТ ОДРЯХЛЕВШИЕ КОСТИ
Линии, линии, линии… С ума можно сойти от этих линий!
Линия Мажино, линия Зигфрида, линия Маннергейма, линия Сталина, линия Метаксаса, линия Антонеску. Когда стало в Европе уже не продохнуть от этих линий, дуче Бенито Муссолини набил в Ливийской пустыне деревянных кольев, протянул меж них колючую проволоку и объявил всему миру о «неприступности» линии Муссолини. Своему маршалу Бальбо он повелел:
– Отсюда ты переломаешь все ребра британскому генералу Уэйвеллу и не отставай от него, пока он не выпьет целый бидон лучшей в мире касторки – итальянского производства…
День в Цоссене еще только начинался, когда из абвера появился Адольф Хойзингер, со смехом сообщивший Паулюсу:
– Везет же макаронникам! За все время войны в Африке они не сбили ни одного самолета. Наконец добились успеха – точно врезали из зениток! Но опять им не повезло: в самолете как раз и летел их главнокомандующий маршал Бальбо.
– Вечная память, – серьезно отвечал Паулюс. – В таких случаях итальянцы говорят: «Ну и что ж? Одним меньше…»
На место Бальбо командовать Африканским корпусом Муссолини назначил генерала Итало Гарибольди, франтоватого старика с накладными усами римского щеголя. Узнав об этом, в Цоссене говорили, что война с англичанами в Ливии требует жесткой руководящей руки немцев, а совсем не итальянцев:
– Солдаты в Ливии хлещут воду из бидонов для бензина. Но офицеры Муссолини лакают лучшую минеральную воду марки «Рекоаро». Эти мерзавцы иногда выбрасывают с грузовиков даже снаряды, зато таскают через пустыню тысячи бутылок…
Повышенный интерес в Цоссене к африканским делам был обоснован. Паулюс, завершая обработку плана «Барбаросса», имел аудиенцию у Гитлера, перед которым изложил свою теорию дальнейшей борьбы с Англией.
– Если сейчас, – сказал он, – захват Англии с моря откладывается, то центр борьбы с нею следует перенести в Средиземноморье, в страны Ближнего Востока, мы должны активнее помогать итальянцам в их африканских делах. Особенно сейчас, когда они терпят поражение в Киренаике…
Паулюс не прерывал добрых отношений с Эрвином Роммелем, товарищем по старой службе в Штутгарте. Последний раз они встречались во Франции, где Роммель командовал танковой панцер-дивизией. Теперь Эрвин стал комендантом личного поезда Гитлера, своей головой отвечая за головы пассажиров. Эрвин навестил Паулюса на Альтенштайнштрассе, жаловался:
– Фюрер сделал из меня вроде проводника своего вагона. Сегодня он в Мюнхене, завтра ему надо любоваться горными вершинами в Берхстенгадене… Ты сейчас в Цоссене, – намекнул Роммель, – так будь другом – гавкни при случае, чтобы меня из поезда фюрера куда-нибудь переместили…
Паулюс обещал другу «гавкнуть». Под конец 1940 года план «Барбаросса» в общих чертах был оформлен, требовалось лишь «обкатать» его, словно новый танк, на полигоне критического разбора. Будущий блицкриг был планирован по трем главнейшим направлениям – Север, Центр, Юг, и, наверное, Паулюс был бы ошеломлен, если бы знал, что как раз в это время молодой русский генерал Жуков планировал в Москве контрудары по тем же самым направлениям, которые наметил и Паулюс для вермахта…
Совпадение? Н е т, это работа точного штабного рассудка, обладавшего стратегическим предвидением.
– Внимание! Мы проникаем в Россию через ее европейскую часть, имея вначале явную выгоду – бить сжатым кулаком. К востоку от границы территория СССР, подобно гигантской воронке, начинает резко расширяться. Наступая, мы невольно растягиваем свой фронт, как пружины эспандера. Наш кулак начинает разжиматься, мы вынуждены бить растопыренными пальцами… Эта географическая «воронка», – завершал вывод Паулюс, – потребует от нас введения дополнительных резервов.
– Которых у нас не будет, – сообразил Гальдер. – Именно поэтому всю эту возню с Россией необходимо закончить до осеннего листопада. Если дождемся морозов, Германия провалится в люк затяжной войны, из которого ей не выбраться…
Уже в этом признании Гальдера ощущался миндальный привкус авантюризма, схожий с ароматом цианистого калия. Но сценарий «Барбароссы», ранее неживой и сомнительный, все же обретал стратегическую четкость, после чего в Цоссене его отрепетировали в военных «играх» (так режиссер еще в пустом зале прокручивает свои фильмы, еще не озвученные для широкого экрана). При разборе плана присутствовали самые компетентные стратеги вермахта; фельдмаршалу Браухичу план «Барбаросса» доставил, кажется, приятное волнение:
– Вы у нас молодцом, Паулюс! Да, на границах русские встретят нас с бешенством кабана, обложенного собаками. Но затем их сопротивление ослабеет. Уверен, через две недели вся эта большая куча гнилой картошки сама развалится.
Не избежать было и каверзных вопросов оппонентов:
– Известно ли автору что-либо о степени готовности Красной Армии к превентивному нападению на Германию?
– Абвер не считает Россию готовой к войне.
– Это – Россия, а не желает ли войны сам Сталин?
– Сталин, – парировал Паулюс, – очевидно, исходит из того конкретного положения, что война чревата для его режима многими опасностями. Старые кадры Красной Армии ослаблены, молодые лейтенанты из училищ быстро делаются комбригами. Причины этого явления вам известны. Подбор офицеров совершается не по деловым качествам, а лишь по анкетным данным, чтобы в армию не проникли дети кулаков, дворян и священников…
Не обошлось без вопросов – какой головы в советском Генштабе следует бояться? На это ответил сам Гальдер: его работе в Цоссене противостоит в Москве мозговое напряжение маршала Шапошникова, офицера старой академической школы, эрудита и подлинного мастера большой стратегии:
– С его мнением считается даже Сталин. В случае конфликта Шапошникова можно заранее дезавуировать, подбросив в Москву дезинформацию о его политической неблагонадежности…
Генералы расхаживали среди разложенных на паркете карт Советского Союза. Длинные указки в их руках требовательно постукивали по железнодорожным узлам, тыкались в шахты Донбасса и плавни Астрахани: «А! Вот, Хойзингер, откуда русские черпают икру ковшами экскаваторов…» Мнение же гросс-адмирала Редера было несколько одиозно:
– Паулюс! Вы желаете забраться в Россию непременно с парадного подъезда. Но, по слухам, линия Сталина сильна, как были сильны «линии Мажино и Маннергейма». Вы, автор «Барбароссы», не боитесь получить кружкой по черепу?
– На мой взгляд, линия Сталина апокрифична в той же степени, что и наша «линия Зигфрида». Парадный подъезд открыт, и, простите, я вас не совсем понял.
– Я бы забирался в Россию с черного хода, – пояснил гросс-адмирал, – где запоры всегда слабее: через Афганистан, через Турцию и Персию. Но для этой комбинации, согласен, прежде надобно усилить армию Муссолини в Африке, чтобы макаронники быстрее выползали к Суэцкому каналу.
– Для этого, – отвечал Паулюс, – пришлось бы резко усилить наши позиции на Средиземном море и обладать Мальтой, а флоты Италии и Германии еще не в силах противостоять флоту великобританскому. Вы знаете, гросс-адмирал, какое сейчас положение в Киренаике – без нашего вмешательства итальянцы не справятся с Уэйвеллом…
Паулюс считал, что для разгрома всех армий СССР вермахту потребуется лишь от четырех до шести недель:
– Господа, это примерно тот срок, который определил для себя и Наполеон в тысяча восемьсот двенадцатом году…
Вечером у него состоялась беседа с Гордом фон Рундштедтом.
– Наш фюрер, – говорил фельдмаршал, – придерживается континентальной стратегии, и, подобно Наполеону, он боится воды. Ему приятнее думать, что Англия падет сама по себе, если с Россией будет покончено. Я сидел в окопах еще при кайзере и по себе знаю, каково мужество русского солдата. Но тогда иваны дрались с нами на польской земле, на земле австрийской Галиции, а… сейчас? Должен огорчить вас, Паулюс: план «Барбаросса» хорош сам по себе, но война с Россией вряд ли может иметь счастливый конец…
Впрочем, Паулюсу подобные сомнения казались напрасными. 18 декабря 1940 года Браухич сделал доклад о завершении плана «Барбаросса», и тогда же фюрер – в присутствии Йодля и Кейтеля – одобрил его особой директивой. (Гитлера хватил бы инсульт и разбило параличом, узнай он только, что ровно через одиннадцать дней эта директива будет лежать на столе в кабинете Сталина, – советская разведка сработала, но Сталин счел директиву «фальшивкой», подброшенной ему англичанами…)
– Что слышно из России, – спросил Гитлер. – У меня такое ощущение, будто Сталин боится дышать в мою сторону.
– К сожалению, – ответил Йодль, – информация абвера скудная. Иногда мы довольствуемся наблюдениями из окна уборной в экспрессе Владивосток – Москва, когда этим маршрутом пользуются наши дипломатические курьеры из Токио.
Линия Мажино, линия Зигфрида, линия Маннергейма, линия Сталина, линия Метаксаса, линия Антонеску. Когда стало в Европе уже не продохнуть от этих линий, дуче Бенито Муссолини набил в Ливийской пустыне деревянных кольев, протянул меж них колючую проволоку и объявил всему миру о «неприступности» линии Муссолини. Своему маршалу Бальбо он повелел:
– Отсюда ты переломаешь все ребра британскому генералу Уэйвеллу и не отставай от него, пока он не выпьет целый бидон лучшей в мире касторки – итальянского производства…
День в Цоссене еще только начинался, когда из абвера появился Адольф Хойзингер, со смехом сообщивший Паулюсу:
– Везет же макаронникам! За все время войны в Африке они не сбили ни одного самолета. Наконец добились успеха – точно врезали из зениток! Но опять им не повезло: в самолете как раз и летел их главнокомандующий маршал Бальбо.
– Вечная память, – серьезно отвечал Паулюс. – В таких случаях итальянцы говорят: «Ну и что ж? Одним меньше…»
На место Бальбо командовать Африканским корпусом Муссолини назначил генерала Итало Гарибольди, франтоватого старика с накладными усами римского щеголя. Узнав об этом, в Цоссене говорили, что война с англичанами в Ливии требует жесткой руководящей руки немцев, а совсем не итальянцев:
– Солдаты в Ливии хлещут воду из бидонов для бензина. Но офицеры Муссолини лакают лучшую минеральную воду марки «Рекоаро». Эти мерзавцы иногда выбрасывают с грузовиков даже снаряды, зато таскают через пустыню тысячи бутылок…
Повышенный интерес в Цоссене к африканским делам был обоснован. Паулюс, завершая обработку плана «Барбаросса», имел аудиенцию у Гитлера, перед которым изложил свою теорию дальнейшей борьбы с Англией.
– Если сейчас, – сказал он, – захват Англии с моря откладывается, то центр борьбы с нею следует перенести в Средиземноморье, в страны Ближнего Востока, мы должны активнее помогать итальянцам в их африканских делах. Особенно сейчас, когда они терпят поражение в Киренаике…
Паулюс не прерывал добрых отношений с Эрвином Роммелем, товарищем по старой службе в Штутгарте. Последний раз они встречались во Франции, где Роммель командовал танковой панцер-дивизией. Теперь Эрвин стал комендантом личного поезда Гитлера, своей головой отвечая за головы пассажиров. Эрвин навестил Паулюса на Альтенштайнштрассе, жаловался:
– Фюрер сделал из меня вроде проводника своего вагона. Сегодня он в Мюнхене, завтра ему надо любоваться горными вершинами в Берхстенгадене… Ты сейчас в Цоссене, – намекнул Роммель, – так будь другом – гавкни при случае, чтобы меня из поезда фюрера куда-нибудь переместили…
Паулюс обещал другу «гавкнуть». Под конец 1940 года план «Барбаросса» в общих чертах был оформлен, требовалось лишь «обкатать» его, словно новый танк, на полигоне критического разбора. Будущий блицкриг был планирован по трем главнейшим направлениям – Север, Центр, Юг, и, наверное, Паулюс был бы ошеломлен, если бы знал, что как раз в это время молодой русский генерал Жуков планировал в Москве контрудары по тем же самым направлениям, которые наметил и Паулюс для вермахта…
Совпадение? Н е т, это работа точного штабного рассудка, обладавшего стратегическим предвидением.
* * *
Паулюс. Его натренированный мозг работал превосходно:– Внимание! Мы проникаем в Россию через ее европейскую часть, имея вначале явную выгоду – бить сжатым кулаком. К востоку от границы территория СССР, подобно гигантской воронке, начинает резко расширяться. Наступая, мы невольно растягиваем свой фронт, как пружины эспандера. Наш кулак начинает разжиматься, мы вынуждены бить растопыренными пальцами… Эта географическая «воронка», – завершал вывод Паулюс, – потребует от нас введения дополнительных резервов.
– Которых у нас не будет, – сообразил Гальдер. – Именно поэтому всю эту возню с Россией необходимо закончить до осеннего листопада. Если дождемся морозов, Германия провалится в люк затяжной войны, из которого ей не выбраться…
Уже в этом признании Гальдера ощущался миндальный привкус авантюризма, схожий с ароматом цианистого калия. Но сценарий «Барбароссы», ранее неживой и сомнительный, все же обретал стратегическую четкость, после чего в Цоссене его отрепетировали в военных «играх» (так режиссер еще в пустом зале прокручивает свои фильмы, еще не озвученные для широкого экрана). При разборе плана присутствовали самые компетентные стратеги вермахта; фельдмаршалу Браухичу план «Барбаросса» доставил, кажется, приятное волнение:
– Вы у нас молодцом, Паулюс! Да, на границах русские встретят нас с бешенством кабана, обложенного собаками. Но затем их сопротивление ослабеет. Уверен, через две недели вся эта большая куча гнилой картошки сама развалится.
Не избежать было и каверзных вопросов оппонентов:
– Известно ли автору что-либо о степени готовности Красной Армии к превентивному нападению на Германию?
– Абвер не считает Россию готовой к войне.
– Это – Россия, а не желает ли войны сам Сталин?
– Сталин, – парировал Паулюс, – очевидно, исходит из того конкретного положения, что война чревата для его режима многими опасностями. Старые кадры Красной Армии ослаблены, молодые лейтенанты из училищ быстро делаются комбригами. Причины этого явления вам известны. Подбор офицеров совершается не по деловым качествам, а лишь по анкетным данным, чтобы в армию не проникли дети кулаков, дворян и священников…
Не обошлось без вопросов – какой головы в советском Генштабе следует бояться? На это ответил сам Гальдер: его работе в Цоссене противостоит в Москве мозговое напряжение маршала Шапошникова, офицера старой академической школы, эрудита и подлинного мастера большой стратегии:
– С его мнением считается даже Сталин. В случае конфликта Шапошникова можно заранее дезавуировать, подбросив в Москву дезинформацию о его политической неблагонадежности…
Генералы расхаживали среди разложенных на паркете карт Советского Союза. Длинные указки в их руках требовательно постукивали по железнодорожным узлам, тыкались в шахты Донбасса и плавни Астрахани: «А! Вот, Хойзингер, откуда русские черпают икру ковшами экскаваторов…» Мнение же гросс-адмирала Редера было несколько одиозно:
– Паулюс! Вы желаете забраться в Россию непременно с парадного подъезда. Но, по слухам, линия Сталина сильна, как были сильны «линии Мажино и Маннергейма». Вы, автор «Барбароссы», не боитесь получить кружкой по черепу?
– На мой взгляд, линия Сталина апокрифична в той же степени, что и наша «линия Зигфрида». Парадный подъезд открыт, и, простите, я вас не совсем понял.
– Я бы забирался в Россию с черного хода, – пояснил гросс-адмирал, – где запоры всегда слабее: через Афганистан, через Турцию и Персию. Но для этой комбинации, согласен, прежде надобно усилить армию Муссолини в Африке, чтобы макаронники быстрее выползали к Суэцкому каналу.
– Для этого, – отвечал Паулюс, – пришлось бы резко усилить наши позиции на Средиземном море и обладать Мальтой, а флоты Италии и Германии еще не в силах противостоять флоту великобританскому. Вы знаете, гросс-адмирал, какое сейчас положение в Киренаике – без нашего вмешательства итальянцы не справятся с Уэйвеллом…
Паулюс считал, что для разгрома всех армий СССР вермахту потребуется лишь от четырех до шести недель:
– Господа, это примерно тот срок, который определил для себя и Наполеон в тысяча восемьсот двенадцатом году…
Вечером у него состоялась беседа с Гордом фон Рундштедтом.
– Наш фюрер, – говорил фельдмаршал, – придерживается континентальной стратегии, и, подобно Наполеону, он боится воды. Ему приятнее думать, что Англия падет сама по себе, если с Россией будет покончено. Я сидел в окопах еще при кайзере и по себе знаю, каково мужество русского солдата. Но тогда иваны дрались с нами на польской земле, на земле австрийской Галиции, а… сейчас? Должен огорчить вас, Паулюс: план «Барбаросса» хорош сам по себе, но война с Россией вряд ли может иметь счастливый конец…
Впрочем, Паулюсу подобные сомнения казались напрасными. 18 декабря 1940 года Браухич сделал доклад о завершении плана «Барбаросса», и тогда же фюрер – в присутствии Йодля и Кейтеля – одобрил его особой директивой. (Гитлера хватил бы инсульт и разбило параличом, узнай он только, что ровно через одиннадцать дней эта директива будет лежать на столе в кабинете Сталина, – советская разведка сработала, но Сталин счел директиву «фальшивкой», подброшенной ему англичанами…)
– Что слышно из России, – спросил Гитлер. – У меня такое ощущение, будто Сталин боится дышать в мою сторону.
– К сожалению, – ответил Йодль, – информация абвера скудная. Иногда мы довольствуемся наблюдениями из окна уборной в экспрессе Владивосток – Москва, когда этим маршрутом пользуются наши дипломатические курьеры из Токио.