Пикуль Валентин
Богатство

   Валентин Пикуль
   Богатство
   Памяти профессора Михаила Алексеевича Сергеева, старейшего историка Русского Севера, который еще в пору моей молодости указал мне на богатую страну, где в цветущих долинах, осыпанных вулканическим пеплом, жили гордые и сильные люди, отвечавшие на оскорбление точным выстрелом.
   * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
   РАСТОЧИТЕЛИ
   Тревожно спали у глухой воды,
   Им снег и хвоя сыпались на спины.
   Им снились богдыханские сады,
   Кричали элатогорлые павлины.
   Сергей Марков
   ПРЕЛЮДИЯ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
   (Иногда ему казалось, что все заблудшее сгинуло в былых ненастьях, но если случится нечто, тревожное и размыкающее его с пропащим прошлым, тогда жизнь, еще необходимая ему, вновь расцветится бравурными красками, словно тот карнавал, что отшумел на пороге зрелости...) Новый морозный день зачинался над Камчаткою. Со двора, повизгивая, хозяина звали собаки. Подкинув в руке тяжелый "бюксфлинт" дальнего боя, Исполатов ловко насытил его двумя острыми жалящими пулями, а третий ствол - для стрельбы картечью он оставил пустым. Пышная оторочка рыжего меха обрамляла лицо камчатского траппера, жесткое и темное от стужи.
   - Ну, я поехал! Провожать не надо.
   Казачий урядник Сотенный скинул ноги с лежанки.
   - Что ж, езжай. Когда свидимся-то?
   - К аукциону приеду.
   - А раньше?
   - Нечего мне тут делать...
   Зевнув, урядник крутанул ручку граммофона, расписанного лазоревыми букетами, в спину уходящему с трагическим надрывом пропела до хрипоты заезженная пластинка:
   Все сметено могучим ураганом.
   Теперь мы станем мирно кочевать...
   Исполатов ногою захлопнул за собой дверь. Подминая снег мягкими торбасами, он спустился с крыльца. Поверх кухлянки из пыжика, пошитой мездрою наружу, похрустывала рубаха из грубой самодельной замши-ровдуги. Голову покрывал коряцкий капор с пришитыми к нему ушами матерого волка, которые торчали врозь - всегда настороженные, будто чуяли опасность.
   Четырнадцать собак, застегнутых в плотные ездовые гужи, встретили повелителя голодным обрывистым лаем.
   - Ти-иха! - сказал он им. - Кормить стану дома.
   Потрепав за ухо вожака (по кличке Патлак), охотник приладил сбоку нарт неразлучный, "бюксфлинт". Час был еще ранний. Авачинская сопка едва виднелась в туманной изморози. Исполатов не понуждал собак к быстрой езде, благо впереди лежал целый день, в конце которого его встретит на зимовье Марьяна, а собак - жирные ломти юколы. Возле бывшей фактории Гутчисона и Ке он чуть придержал упряжку, чтобы глянуть на термометр. Ртутный столбик показывал потепление - всего 19 градусов ниже нуля... Был месяц март 1903 года!
   На выезде из Петропавловска, среди развалюх-халуп, похожих на дровяные сараи, красовалась лавка колониальных товаров. Длинным остолом, визжащим по снегу, траппер затормозил упряжку. Впалыми животами собаки улеглись в сугробы, а Патлак свернул хвост в колечко и уселся Поверх него, как на подушку. Исполатов сказал вожаку, словно человеку, обыденные слова:
   - Подожди меня, приятель. Я скоро вернусь.
   В сенях лавки его перехватил изнемогший от пьянства уездный чиновник Неякин, начал клянчить:
   - Сашка, будь другом, продай соболька.
   - Я всех сдал в казну.
   - Не ври, - скулил чиновник. - Небось Мишке-то Сотенному привез. Ежели и мне соболька уступишь, так я тебе про явинского почтальона такое расскажу... ахнешь!
   Устранив забулдыгу, траппер шагнул внутрь лавки. Торговец без лишних слов снял с полки бутыль со спиртом.
   - Чем заешь? - вопросил дельно.
   - Вчера с урядником согрешил, сегодня - баста.
   - Чего заговелся?
   - Дорога трудная. А груз большой.
   - Много ль взял?
   - Фунтов с тысячу. Даже копылья у нарт крякнули.
   Лавочник глянул в окошко, на глазок оценив собак:
   - За вожака-то сколько платил?
   - Четыреста. Он нездешний - из бухты Провидения.
   - За одну псину экие деньги... Ай-ай!
   - Патлак того стоит. Он оборачивается [1].
   - А ты-то как, Сашка? Тоже оборачиваешься?
   - Редко.
   - Оно и плохо! Не видишь, что у тебя за спиной творится... Шлюха она, твоя Марьянка! Где подобрал такое сокровище?
   Исполатов, внешне спокойный, и отвечал спокойно:
   - Подобрал во Владивостоке... прямо с панели. Сам знаешь, от одного парохода до другого, когда билет уже на руках, выбрать порядочную времени не остается. Вот и взял какая попалась. Жить-то ведь все равно как-то надо... ;
   - Смотри сам. Но люди сказывают, что, пока ты по охотам шастаешь, к ней явинский почтальон навещается.
   Исполатов сумрачно оглядел длинные полки, прогнувшиеся от тяжести колониальных товаров: виски, ром, спирт, противная японская сакэ... ну, и белая - Смирновского завода.
   - Заверни конфет с начинкой. Фунтов десять, - сказал траппер. Пряников дай. Да сунь бутылку рома в кулек.
   - Пожалте, - хмыкнул лавочник. - Тока не пойму я тебя - нешто ж стерву свою конфетами голубить станешь?
   - Это не ей. Мне надо завернуть в Раковую.
   На лице торговца возникло недоумение.
   - Храни тебя бог, - сказал он. - Но помни, Сашка что проказа не сразу в человеке проявляется.
   - Плевать! - Траппер шагнул из лавки на мороз.
   Собаки дружно поднялись, разом отряхнувшись от снега.
   ...Исполатов уже давно облюбовал для охоты нелюдимые загорья и заречья Камчатки, и он не любил, если его спрашивали - откуда родом, когда сюда пришел и зачем? Лишь изредка траппер навещал уездный град Петропавловск, где сдавал пушнину в имперскую казну, а закупив провизии для зимовья, снова надолго исчезал в до ужаса безмолвных долинах.
   Слегка тронув потяг вожака, он сказал:
   - Кхо!
   Упряжка сразу взяла нарты, аллюром.
   А недалеко от Петропавловска, на берегу бухты Раковой, затаилась от людей камчатская колония прокаженных. Здесь никого не лечили, только изолировали от общества, и, кто попал в бухту Раковую, тот, считай, пропал для жизни на веки вечные... Первый, кого Исполатов встретил в лепрозории, был его приятель - огородник Матвей. При виде траппера лицо прокаженного расплылось в улыбке:
   - Сашок! Друг ты наш... вот радость-то нам.
   Матвей протянул обезображенную болезнью руку, и она не повисла в воздухе - Исполатов крепко пожал се. С разговорами поднялись в просторную избу-общежитие, появились в горнице и женщины, в основном старухи, но средь них была очень красивая камчадалка Наталья Ижева, полная молодуха с блестящими черными глазами, чуточку раскосыми. Исполатов распустил перед нею узорчатую шаль, купленную вчера в Петропавловске, накрыл ею плечи отверженной женщины.
   - Это тебе... красуйся и дальше!
   Здесь все были рады ему, как дети; траппер щедро оделил больных конфетами и пряниками.
   - Будете чай пить и меня вспомните.
   Протянув Матвею бутыль с ромом, он уловил трепетный взгляд Натальи Ижевой.
   - Уходила бы ты отсюда, - сказал траппер девушке. - Нет ведь у тебя никакой проказы. Нет и никогда не было!
   - Доктор Трушин сказывал, бытго есть. Да и куда уйдешь? Меня и на порог-то не пустят. Уже порченая. - Она всплакнула.
   Матвей со смаком распечатал бутылку.
   - Ты, Наташка, не реви нам тута, а лучше сигай за стаканами. Дело серьезное. И потому огурцов подцепи из бочки...
   Огурцы были такой величины - хоть в пушку их заряжай. В искусстве огородничества Матвею не было на Камчатке равных; умудрялся выращивать помидоры, мечтал об арбузах.
   - В дорогу не пей, - сурово сказал он трапперу.
   - Ладно. Пей сам, а я погляжу...
   Выпив стакана два, Матвей его допытывал:
   - Ты ж газеты читаешь, образованный. В науке-то что ныне слыхать? Неужто нигде не напечатано, что хворобу нашу лечить научились? Или ученые энти самые дарма хлеб переводят?
   Обманывать несчастных людей Исполатов не стал:
   - Да что газеты! Ерунду всякую пишут...
   - То-то и оно, - пригорюнился огородник. - Выходит, всем нам сообча околевать тута... Ну-к, ладно. Я допью.
   Опустошил бутыль до дна, всех баб выслал вон.
   - Угостил ты меня славно! Спасибо, Сашка, что не презираешь нас, скверных... мы за тебя бога молить будем.
   - Стою ли я того? - отмахнулся Исполатов.
   - Стоишь, родимый, стоишь...
   Было видно - Матвею хочется что-то сказать, очень важное для охотника, но старик не знает, какие найти слова.
   - Не томись, - разрешил ему Исполатов. - Режь!
   - Люди болтают... всякое. Верить ли?
   - Ты, наверное, о почтальоне. Так я уже знаю.
   Прокаженный тяжело поднялся из-за стола.
   - Не ездий сейчас, - попросил с тревогой.
   - Поеду.
   - Тогда ружье оставь. Я его приберу.
   - Мне без ружья - как без воздуха...
   Сказав так, Исполатов приударил об пол прикладом, и вдруг что-то тихо и внятно щелкнуло.
   - Это у тебя? - показал Матвей на ружье.
   Траппер осмотрел замки "бюксфлинта". С пулевыми стволами все было в порядке, а на картечном самопроизвольно сбросило курок, и, будь ствол заряжен, произошел бы выстрел.
   - Поостерегись, - предупредил Матвей. - От такого самострела беда может случиться... живым не встанешь.
   Исполатов и сам был огорчен сбросом курка.
   - Ерунда, - утешил он себя. - Это случайно...
   Обитатели лепрозория вышли проводить его. На этот раз траппер тщательно проверил укладку груза, заново перетянул крепления. По его экономным и точным, движениям чувствовалось, что этот человек - как машина, никогда не знающая в своей деле срывов и дефектов. Наталья Ижева, стоя на крыльце лепрозория, кусала кончик дареной шали, и такая лютая тоска светилась в ее раскосом взоре, что Исполатов не выдержал - отвернулся...
   Он вырвал из снега остол, упряжка взяла разбег, и, запрыгивая на задок нарт, охотник крикнул:
   - Будем живы, так еще увидимся... Ждите!
   Только сейчас собаки звериным инстинктом ощутили, что все трудности впереди. С первых же миль вожак диктаторски властно установил для упряжки размеренный ритм движения, который ни одна собака не осмелилась бы нарушить... Как и всегда в разгоне большого пути, то одна, то другая псина отскакивала в сторону на всю длину рабочего алыка, быстро облегчала желудок, после чего активно включалась в центральный потяг, во главе которого бежал неутомимый умница Патлак... Исполатов не всегда мог заметить, какая собака налегает в алык исправно, а какая только делает вид, что трудится. Но зато сами псы зорко следили один за другим, и оскаленные зубы рычащей стаи заставляли ленивца бежать с полной отдачей сил.
   Случалось, что в горячке бега какая-то из собак перескакивала через потяг, мешая партнерам. В такие моменты Исполатов, не задерживая движения, двумя-тремя прыжками нагонял упряжку и, схватив виновного пса за шкирку, энергичным швырком перебрасывал его через потяг обратно на законное место. Каждый час траппер делал краткую остановку, чтобы собаки могли выкусать между когтей намерзшие ледышки. Упряжка давно шла с высунутыми языками, собаки часто лизали снег, но Исполатов не обращал на это никакого внимания, он гнал их дальше, ибо высунутые языки и жажда - это лишь признаки напряжения, но никак не усталости.
   Первые сорок верст прошли хорошо. Начинался самый сложный участок трассы - крутые взгорья, выпирающие из-под снега зубья острых камней и рискованные крутейшие спуски, на которых можно в два счета погубить упряжку и свернуть себе шею. Траппер скинул замшевую рубаху, опустил капор, - он остался с открытой головой, и мокрые от пота волосы быстро схватило морозным инеем. Теперь все зависело от его каюрского опыта, от мгновенной реакции вожака на команды.
   - Кох, кох! - и вожак уводил упряжку направо.
   - Хугг, хугг, хугг! - и нарты катились влево.
   - Нига, нннга-а! - кричал Исполатов, приказывая замедлить бег...
   Наконец и завечерело. В изложине меж гор открылась широкая долина - это его долина. Летом она будет стонать от шмелиного зноя, вся в удушье сладких высоких трав, а сейчас долина покоилась под синими снегами, тихо звеня от морозов. Далеко за распадком, словно желтый глаз хищника, замерцало окошко зимовья - это Марьяна зажгла керосиновую лампу. Что-то там мелькнуло, тревожа охотника. Моментально остол в снег: стопор! Исполатов достал из сумки полевой бинокль. Через его сильную оптику он видел, что от зимовья отъехала почтовая упряжка. Одним рывком траппер отдал крепления на нартах и весь груз опрокинул в сугроб. Теперь облегченные нарты пошли быстрее...
   Явинский почтальон заметил погоню и, почуяв неладное, еще издалека начал орать Исполатову:
   - Ты что задумал? Оставь меня по-хорошему... Оставь, говорю, иначе угроблю здеся - никто и костей не сыщет!
   Было видно, как он вовсю лупит собак по головам концом своего остола. Исполатов часто дергал потяг, словно играя пальцем на туго натянутой струне, и эти подергивания тут же передавались на холку Патлака, который увлекал за собою упряжку. И хотя собаки почтальона были совсем свежие, все равно расстояние сокращалось... В руке соперника вдруг матово блеснул, вынутый из чехла, ствол винчестера.
   - Отстань, каторжный! Чего привязался?
   Первая пуля зыкнула над плечом траппера, вырвав клок шерсти из его кухлянки. Не сводя глаз с противника, Исполатов левую руку по-прежнему держал на потяге, а с правой зубами стянул рукавицу. На ощупь отстегнул из петель "бюксфлинт". Последовал лишь один выстрел - почтальона вынесло с нарт, его упряжка, испуганно лая, скрылась в сумерках... Исполатов повернул обратно - к дому. Неторопливо двигаясь, он первым делом освободил собак из алыков, выпряг вожака из потяга. Взяв горсть снега, съел его с жадностью.
   Марьяна встретила его как ни в чем не бывало.
   - Где-то стреляли, - весело сообщила она.
   - Да. В деревню Явино почту провезли.
   - Чего же почтальон палить удумал?
   - Это я ему чем-то не приглянулся...
   Исполатов по-хозяйски подкрутил коптящий фитиль лампы.
   Чуточку оторопев, Марьяна спросила:
   - Зачем же ему в тебя-то стрелять?
   Охотник только сейчас посмотрел ей в глаза:
   - Поди да спроси у него. Он в распадке валяется...
   Женщина с криком выскочила прочь из зимовья. Исполатов шагнул на мороз, когда Марьяна уже возвращалась со стороны распадка, неся в руке малахай с головы убитого. Ее шатало. Но, приближаясь, она стала бросать в сожителя слова - оскорбительные, как грязные трактирные плевки:
   - Да мне во Владивостоке шикарные господа по червонцу платили, а ты... хуже лягушки! У-у, морда каторжная! Думаешь, я не знаю, откуда ты бежал? А сейчас хорошего человека загубил... Я тебя на чистую воду выведу. Ты у меня дождешься, что побегаешь с тачкой по Сахалину...
   Собаки с мудрым отчуждением сидели неподвижно, никак не реагируя на людские страсти. Они равнодушно восприняли второй выстрел. Устало присев на краешек нарт, Исполатов молча наблюдал, как умирает короткий камчатский день.
   Вожак не выдержал и с тихой лаской подошел к хозяину. Тот запустил пальцы в его густую шерсть на загривке.
   - Ну что, брат? - с душевной тоской спросил он пса. - Тебе, я вижу, стало жаль меня... Ничего. Это тоже пройдет. Как прошло и то, что было давно.
   С океана дунул ветер, он заворотил подол на убитой, обнажив белые стройные ноги, а поземка быстро-быстро заметала женщину снегом, сухим и жестким. Исполатов поднялся и начал кормить собак. На этот раз они получили от него юколы гораздо больше обычной нормы.
   В этом коротком романе отражены подлинные события, но имена героев (за редкими исключениями) я заменил именами вымышленными.
   ВЫДВИЖЕНИЕ ГЕРОЯ
   Андрей Петрович Соломин, редактор "Приамурских ведомостей", начал день с того, что устроил нагоняй своему токийскому корреспонденту Пуцыне, в прошлом киевскому шулеру, сосланному в места не столь отдаленные за неоспоримый и оригинальный талант никогда не бывать в проигрыше.
   - Перестаньте из номера в номер писать свои статейки об успехах рыбопромышленной выставки в Осаке. Стоит ли восхищаться новыми орудиями лова, если вся наша лососина оказывается в японских или американских сетях?
   - Но русский комиссар выставки Губницкий...
   Соломин сразу же перебил Пуцыну:
   - Я из него лепешку сделаю! Для кого он и статский советник, а для меня обычный гешефтмахер. Сейчас надо поставить акцент на визит в наши края военного министра Куропаткина, отразите нерушимую мощь русских восточных твердынь, а относительно Японии дайте читателю понять: не посмеет!
   Оставшись в кабинете один, Соломин взялся сводить счеты с Губницким, неприязнь к которому испытывал давно. Губницкий целых 30 лет управлял Командорскими островами, и за время его неусыпного "княжения" янки опустошили котиковые лежбища, облагодетельствовав алеутов скрипучими граммофонами, цветными рубашками ковбоев, одеколоном с неистребимым запахом псины и бутылками виски с очаровательным привкусом керосина. Губницкий с американского разбоя имел миллионы долларов, которые и рассовал по швейцарским и лондонским банкам. Теперь он барином проживал в Сан-Франциско, поговаривали, что в Россию уже не вернется, а в Петербурге не нашли никого лучше, назначив именно этого хапугу комиссаром русского павильона на Международной рыбопромышленной выставке.
   Закончив писать и еще клокоча негодованием, Соломин кликнул секретаря, велел ему прочесть написанное:
   - Гляньте, что у меня получилось.
   Секретарь сказал откровенно:
   - Вы напрасно так расчихвостили Губницкого.
   - Разве он не заслужил этого?
   - Но у Губницкого очень сильная рука.
   - Рука... и какой же силы?
   - Сам министр внутренних дел Плеве.
   - Все равно, - распорядился Соломин, - спускайте статью в типографию, и пусть ее сразу же набирают...
   Прибыла шанхайская почта. Из английской газеты, издающейся в Китае, Соломин установил, что Губницкий ведет в Токио странные переговоры: японцы договаривались с ним, чтобы в случае войны с Россией рыболовные промыслы в русских территориальных водах оставались нейтральными.
   - Что за бред! - возмутился Соломин. - Они будут с нами воевать, а мы за это, как последние дураки, станем еще и рыбкою их подкармливать...
   Секретарь редакции принес адрес-календарь служебных чинов империи и показал загнутую страницу:
   - Вот, смотрите сами... Вы устроили Губницкому раскардаш, а он, оказывается, уполномоченный от министерства внутренних дел и самого дальневосточного наместника Алексеева.
   - Уполномочен? Ради каких же целей?
   - Развития рыбных и зверовых промыслов.
   - Точнее - разграбления их!
   - Не спорю. Но здесь ясно написано, что Губницкий - один из директоров Камчатского торгово-промыслового общества.
   - А я с Камчаткою дел не имею, - ответил Соломин и добавил с ухмылкой: - С Плеве тоже... избави меня бог!
   Надев котелок, взял тросточку, проверил - есть ли в жилетном кармашке зубочистка.
   - Пора обедать. Ну их всех к чертовой матери!
   "Приамурские ведомости" издавались в Хабаровске - столице Приамурского генерал-губернаторства (а Владивосток был столицею и крепостью Приморья). Жить в Хабаровске никогда не скучно, хотя и трудновато. Сам город удивительно благообразен, весь в зелени рощиц, улицы живописными террасами сбегают к пристаням Амура, красивые павильоны и ажурные мостики украшают променады бульваров. Но зато паршивый лимончик, которому, в Москве и цена-то всего три копейки, в Хабаровске стоит пять рублей - отдай и не греши...
   Андрей Петрович обедал на Протодьяконовской улице в ресторане "Боярин", стараясь заказать что-либо подешевле. Это значит: фазан (таежный), рыбка (сахалинская) и винцо (из дикого уссурийского винограда). Тут его перехватил знакомый штабс-капитан из Управления Приамурским краем.
   - Хорошо, что я вас встретил, - сказал он. - Его высокопревосходительство спрашивал о вас.
   - Не знаете зачем?
   - Наверное, намылят, побреют и освежат вежеталем "Сюрприз". Вы навестите Андреева - он у себя в резиденции.
   Соломин поднялся вверх по Муравьево-Амурской улице - на взгорье стоял большой кирпичный дом генерал-губернатора края. Звонкие апрельские ручьи неслись по бульварным канавам.
   Андреев принял его радушно, начав с некоторой игривостью:
   - Не хотите ли побывать в роли восточного сатрапа?
   - Упаси бог! Зачем мне это нужно?
   - Не отказывайтесь. Я предлагаю вам Камчатку.
   Он сообщил редактору, что зимою умер камчатский управитель Ошурков, и если там раньше не было порядка при начальнике, то без начальства люди совсем отбились от рук.
   - Кто же правит Камчатским уездом?
   - Сотенный... казачий урядник, - как-то стыдливо признался Андреев. Впрочем, он и сам понимает глупость своего положения. Уездный врач Трушин, считая казака "узурпатором", тоже просится в начальники. Но я запретил доктору вмешиваться в дела, ибо он подвержен запоям и, по слухам, давно и всецело подпал под влияние местных спекулянтов пушниной.
   Соломин, хорошо знавший дела края, напомнил Андрееву, что на Камчатке после смерти Ошуркова оставался его помощник - некто, если не изменяет память, Неякин.
   - Увы, - отвечал Андреев, - я давно отставил Неякина за открытый грабеж меховой казны. Он еще в прошлую навигацию обязан был предстать перед судом во Владивостоке, но почему-то на материк не выехал... Получается у нас совсем как у Шекспира: "Не все благополучно в королевстве Датском!"
   - Не все, - согласился Соломин, кивая...
   Он сидел в кресле, ленивый после обеденной сытости; костюм редактора выглядел не ахти как притязательно, Андрей Петрович небрежно смахнул пепел с помятых брюк, слушая разглагольствования генерал-губернатора.
   - Камчатка очень редко попадала в надежные и энергичные руки. Как правило, в Петропавловск сбывали все отбросы чиновничества. А у меня к вам, Андрей Петрович, просьба...
   - Рад буду исполнить.
   - Поезжайте в Петропавловск и в должности тамошнего начальника наложите на Камчатку тяжкую десницу справедливости и благоразумия... Вы там уже бывали?
   - Наездами. В командировках.
   - Каковы же ваши общие впечатления?
   - Да как сказать... - Соломин даже поежился. - Знаете, когда на каждого мужчину приходится всего лишь одна пятнадцатая часть женщины, то нравы далеки от... версальских! Посудите сами: в Петропавловске триста пятьдесят душ, включая грудных младенцев, зато пять кабаков торгуют с утра до ночи живи и радуйся! Коррупция местных богачей. Грабеж камчадалов и охотников трапперского пошиба. Всюду круговая порука...
   - Вот и разберитесь, - сказал генерал-губернатор.
   Соломину никак не хотелось бросать теплую редакцию (и ту самую даму, которая недавно появилась в Хабаровске, задев его холостяцкое сердце и растрепав ему нервы, без того уже основательно издерганные служебными невзгодами).
   - Вы же мою натуру знаете, - сказал он. - Человек я горячий и, увидев зло, стану его сокрушать.
   - Так и крушите, милый вы мой!
   - Боюсь, и года не пройдет, как я вернусь с Камчатки, представ перед вами уже со свернутой шеей.
   - Быть этого не может, - горячо заверил его Андреев. - Всей властью генерал-губернатора я встану на вашу защиту. - Генерал привлек его к себе и крепко прижал к мундиру, подбитому ватой. - Действуйте, как подскажет вам сердце. Я остановил свой выбор именно на вашей персоне, ибо знаю вас за бескорыстного и делового чиновника...
   Соломин пошел к дверям, но задержался:
   - У меня деликатный вопрос: в случае появления на Камчатке членов правления Камчатского общества - они должны подчинить меня себе или я сам вправе подчинить их своей юрисдикции?
   Вопрос был довольно сложен, и Андреев, кажется, сознательно дал Соломину уклончивый ответ:
   - Подчинить этих махинаторов вам не удастся. Но я не думаю, чтобы Губницкий и его коллега, барон фон дер Бригген, возымели дикое желание вмешиваться в ваши внутренние дела...
   На улице Андрей Петрович невольно расхохотался: какой-то безвестный и наверняка безграмотный урядник управлял Камчаткою, в пределах которой могло бы свободно уместиться великое королевство Италии или Англии!
   Вернувшись в редакцию попрощаться с сотрудниками, Соломин полистал справочник акционерных компаний Российской империи - он догадывался, кто станет его врагом, а врага следует знать. Правление камчатской "обираловки" затаилось в Петербурге на Галерной, в доме ? 49, где некие жуки Гурлянд и Мандель стригли купоны с камчатских рыбаков, трапперов, лесорубов и зверобоев. Основной капитал с имуществом 3 миллиона; стоимость каждой акции 187 рублей с копейками. Близ Петропавловска работает на компанию жирово-туковый заводишко, в Усть-Камчатске тарахтит консервная фабричка, общество торгует и на Командорах.
   - Торгует, наверное, воздухом, - подсказал секретарь.
   - Спиртом, черт побери! - уточнил Соломин.
   Со стороны вокзала истошно взревел локомотив - это из тайги вынесло транссибирский экспресс Париж - Владивосток.
   Россия в рекордно короткие сроки, изумив весь мир, недавно закончила тянуть рельсы к берегам Тихого океана:
   Колоссальная протяженность пути была как раз под стать народу-исполину. Всего за какие-то десять лет, орудуя исключительно лопатой и тачкой, русские люди свершили титанический трудовой подвиг, и потому слова "Великая Сибирская магистраль" писались тогда с заглавных букв...
   Проводить его пришла на вокзал та самая дама, которую он оставлял в Хабаровске (и, кажется, навсегда). При робкой попытке поцеловать ее Соломину пришлось нырять головою под громадный купол гигантской шляпы, поверх которой колыхались искусственные розы, давно и безнадежно облинявшие.
   - Прошу тебя, - сказал он растерянно, - если я хоть что-то значу в твоей жизни, пожалуйста, не езди в номера Паршина, где бывает этот... этот адвокат Иоселевич.
   И потом всю дорогу ругал себя за эти жалкие слова.
   Еще смолоду, претерпев немало жизненных крушений, Соломин приехал на Дальний Восток, едва освещенный слабеньким заревом экономического пробуждения, - край, где тигры выбегали на улицы городов, где каторга была главной колыбелью индустрии, где самыми доступными развлечениями являлись карты и водка, а беглые преступники держали проезжих в страхе божьем. Андрей Петрович быстро выдвинулся из среды искателей наживы и приключений, сумел не затеряться в беспутной толчее наехавших сюда аферистов разного ранга. Много лет он состоял чиновником особых поручений при генерал-губернаторах Приамурья и Приморья - при скандалезном бароне Корфе, при крутом, но образованном Гродекове и прочих. По долгу службы Соломин изъездил весь Дальний Восток, разглядев в его чащобах много такого, что навсегда было сокрыто для власть имущих. На правах редактора официальной газеты Соломин ратовал за облегчение участи малых народов, живших среди невиданных богатств и погибавших в неслыханной нищете.