Я направился вверх по ущелью, отыскивая место, где можно было спуститься, как вдруг услышал крик Эгингва: оказалось, что медведь прошел вниз по ущелью и теперь взбирается вверх по противоположному склону. Я поспешил назад по скалам, покрытым глубоким снегом, и вдруг увидел зверя в 100 ярдах от себя. Я поднял ружье, дал два выстрела, но медведь продолжал подниматься по склону ущелья, – должно быть, я слишком запыхался и не сумел как следует прицелиться. Поистине в медведе сидел сам Торнарсук!
Тут я почувствовал, что жестоко оббил о камни культи обеих ног – пальцы на ногах у меня были отморожены еще в 1899 году в Форт-Конгер. Ноги разболелись ужасно, и я решил отказаться от дальнейшего преследования медведя по крутым, усеянным валунами утесам.
Вручив свое ружье Эгингва, я сказал ему и Кулатуна, чтобы они продолжали погоню, а сам спустился по утесам к саням и пошел вдоль берега по льду фьорда. Но не успел я пройти сколько-нибудь значительное расстояние, как вдали послышались крики, и вскоре на верхушке горы появился эскимос, взмахами рук давая понять, что охота успешно завершилась.
Прямо впереди, как раз напротив того места, где появился эскимос, был вход в глубокую расщелину. Я поставил сани напротив и стал ждать. Немного погодя я увидел эскимосов, с трудом прокладывавших себе путь вниз по расщелине. Собак припрягли к медведю, и они тащили его за собой наподобие саней. Это было интересное зрелище – расщелина с крутыми каменистыми стенами в изодранной снежной мантии, возбужденные собаки, волокущие столь необычный груз, бездыханная кремовая туша медведя, залитая кровью, кричащие и жестикулирующие эскимосы.
Когда медведя наконец спустили на берег, я сфотографировал его, меж тем как эскимосы ходили взад и вперед, оживленно переговариваясь: для них теперь было несомненным фактом, что в медведе сидел черт, иначе почему бы он стал убегать, когда собаки настигли его? Тонкости арктической демонологии не доступны пониманию белого человека, и я не принял участия в споре относительно того, удрал ли черт, когда винтовка Ублуя поразила его телесное обиталище.
Медведь, убитый в заливе Маркем
Октябрь 1909 г.
Добыча вскоре была освежевана и разделана искусными ножами эскимосов, мясо сложено на берегу, чтобы следующие за нами отряды доставили его на корабль, шкура аккуратно уложена на сани. После этого мы вернулись к тому месту на противоположной стороне фьорда, откуда впервые увидели медведя. Там мы отыскали выброшенные из саней припасы, и так как все, и люди, и собаки, изрядно устали, а проделанная за день работа внушала удовлетворение, решено было тут же устроить привал. Мы поставили палатку, зажгли керосинки и вволю наелись медвежьего бифштекса, который оказался особенно сочным, – очевидно, из-за недавнего присутствия Торнарсука.
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Тут я почувствовал, что жестоко оббил о камни культи обеих ног – пальцы на ногах у меня были отморожены еще в 1899 году в Форт-Конгер. Ноги разболелись ужасно, и я решил отказаться от дальнейшего преследования медведя по крутым, усеянным валунами утесам.
Вручив свое ружье Эгингва, я сказал ему и Кулатуна, чтобы они продолжали погоню, а сам спустился по утесам к саням и пошел вдоль берега по льду фьорда. Но не успел я пройти сколько-нибудь значительное расстояние, как вдали послышались крики, и вскоре на верхушке горы появился эскимос, взмахами рук давая понять, что охота успешно завершилась.
Прямо впереди, как раз напротив того места, где появился эскимос, был вход в глубокую расщелину. Я поставил сани напротив и стал ждать. Немного погодя я увидел эскимосов, с трудом прокладывавших себе путь вниз по расщелине. Собак припрягли к медведю, и они тащили его за собой наподобие саней. Это было интересное зрелище – расщелина с крутыми каменистыми стенами в изодранной снежной мантии, возбужденные собаки, волокущие столь необычный груз, бездыханная кремовая туша медведя, залитая кровью, кричащие и жестикулирующие эскимосы.
Когда медведя наконец спустили на берег, я сфотографировал его, меж тем как эскимосы ходили взад и вперед, оживленно переговариваясь: для них теперь было несомненным фактом, что в медведе сидел черт, иначе почему бы он стал убегать, когда собаки настигли его? Тонкости арктической демонологии не доступны пониманию белого человека, и я не принял участия в споре относительно того, удрал ли черт, когда винтовка Ублуя поразила его телесное обиталище.
Октябрь 1909 г.
Добыча вскоре была освежевана и разделана искусными ножами эскимосов, мясо сложено на берегу, чтобы следующие за нами отряды доставили его на корабль, шкура аккуратно уложена на сани. После этого мы вернулись к тому месту на противоположной стороне фьорда, откуда впервые увидели медведя. Там мы отыскали выброшенные из саней припасы, и так как все, и люди, и собаки, изрядно устали, а проделанная за день работа внушала удовлетворение, решено было тут же устроить привал. Мы поставили палатку, зажгли керосинки и вволю наелись медвежьего бифштекса, который оказался особенно сочным, – очевидно, из-за недавнего присутствия Торнарсука.
Глава семнадцатая
Наконец-то мускусные быки
На следующий день, пройдя всего 6 или 7 миль и обогнув один из мысов на восточном берегу фьорда, мы увидели в отдалении черные точки на склоне горы.
– Умингмуксуэ! – взволнованно сказал Ублуя, и я, довольный, кивнул ему.
Для опытного охотника, имеющего с собой одну-две собаки, увидеть мускусных быков все равно, что добыть их. Возможно, ему придется преследовать их по самой пересеченной местности, и ветер будет хлестать ему в лицо, а мороз – леденить кровь, но в конце его всегда ожидают трофеи в виде шкур, рогов и сочного мяса.
Я лично никогда не рассматривал охоту на мускусных быков как развлечение: слишком часто в минувшие годы вид их черных фигур был равносилен для меня избавлению от угрозы голодной смерти. В 1899 году в заливе Индепенденс [Индепенденс-фьорд] стадо мускусных быков спасло от смерти всю мою экспедицию, а в 1906 году, не найди мы мускусных быков на Земле Нэрса, возвращаясь с 87°6 северной широты, очень могло статься, что наши кости белели бы теперь там в великой снежной пустыне.
Итак, завидя в отдалении исполненные для нас глубокого смысла черные пятнышки, мы направились к ним. Быки стояли кучкой в пять штук и один поодаль. Менее чем в миле от них мы выпрягли из саней двух собак. Собаки были вне себя от возбуждения, ибо также видели черные точки и знали, что это такое; как только постромки были отцеплены, собаки кинулись со всех ног по прямой, как летит возвращающаяся в улей пчела.
Мускусные быки (овцебыки)
Мы не спеша следовали за ними, уверенные, что, когда достигнем стада, оно будет стоять на месте – легкая добыча для наших ружей. Одиночный мускусный бык при виде собак устремляется к ближайшему утесу и прижимается к нему спиной, однако стадо, застигнутое на открытой местности, становится в круг, хвостами к центру, головами к противнику. Затем бык – вожак стада выходит вперед и нападает на собак. Когда вожак падает застреленный, его место занимает другой бык, и так далее.
Через несколько минут я вновь, как и в прошлые экспедиции, стоял перед мускусными быками – сбившиеся в кучу косматые черные тела, сверкающие глаза, обращенные ко мне рога. Только на этот раз мне не грозила голодная смерть.
Однако, когда я поднял ружье, мое сердце вновь стеснило жуткое ощущение, будто моя жизнь всецело зависит от точности прицела; во мне вновь проснулось гложущее чувство голода, терзавшее меня в прошлом, – мучительная жажда красного, теплого, сочащегося кровью мяса. Должно быть, нечто подобное испытывает волк, раздирающий свою добычу. Тот, кто по-настоящему голодал, будь то в Арктике или где-либо еще, поймет это ощущение. Порою оно овладевает мною в самых неожиданных местах. Я могу испытать его после плотного обеда на улицах большого города, при виде изможденного нищего, протягивающего руку за подаянием.
Я нажал на спусковой крючок, и вожак стада осел на задние ноги. Пуля прошла в уязвимое место под лопаткой, куда всегда следует целить, стреляя мускусного быка. Целить в голову – значит попусту тратить патроны.
Когда бык упал, из стада вышла самка. Она была убита вторым выстрелом. С другими животными – самкой и двумя годовалыми телятами было покончено в несколько секунд. Ублуя и Кулатуна занялись разделкой убитых животных, а мы с Эгингва направились к одиночному мускусному быку, кормившемуся на расстоянии 9 миль от нас.
Когда собаки приблизились к нему, бык бросился бежать вверх по склону холма и исчез за ближайшим гребнем, разметая на своем пути тонкий слой снега длинными спутанными космами, свисавшими с его боков и брюха до самой земли.
Собаки исчезли следом за ним, но их взбудораженный лай указывал нам путь. Бык укрылся среди огромных камней на речном русле, спрятав бока и зад; собаки, лая, стояли перед ним.
Одного выстрела было достаточно. Эгингва стал разделывать убитое животное, а я направился к двум другим нашим спутникам: мы решили разбить лагерь на том месте, где они разделывали пятерых мускусных быков. Выйдя из расщелины и увидев вверх по долине еще одну черную косматую фигуру, я быстро вернулся, забрал собак и покончил с этим мускусным быком так же легко, как и с остальными.
Голова мускусного быка
Последний экземпляр представлял особый интерес, так как белая шерсть у него на ногах, над самыми копытами, была испещрена ярко-рыжими отметинами – с таким животным я сталкивался впервые.
Забрав собак, я направился к тому месту где мы решили заночевать. Ублуя и Кулатуна как раз заканчивали разделку последнего быка, и я тотчас послал их с санями помочь Эгингва управиться с остающимися двумя.
Когда они уехали, я разбил палатку и начал готовить чай к ужину. Как только голоса эскимосов послышались вдали, я поставил вариться мясо мускусных быков, и вскоре мы наслаждались плодами своих трудов. Вот уж поистине мы ели тук земли – оленину в позапрошлую ночь, медвежатину в прошлую, а сегодня сочное мясо мускусных быков!
Наутро мы двинулись дальше и в течение дня убили еще трех мускусных быков, мясо которых спрятали, как положено. В ту ночь мы ночевали во внутренней части неисследованного залива, и я заснул с приятным сознанием, что к карте мира прибавился еще один кусочек дотоле неизвестной территории.
На следующий день мы направились на север вдоль западного берега залива. После нескольких часов езды мы уже начали присматривать подходящее место для ночевки, как вдруг напротив подножия крутого утеса футов в 50 высотой собаки кинулись в сторону берега и стали карабкаться на утес. Разумеется, им это не удалось из-за саней, но мы поняли, что означал этот сумасшедший рывок. Снова мускусные быки!
Через мгновение я и Эгингва с винтовками в руках уже карабкались на утес. Заглянув через его вершину, мы увидели стадо из пяти быков. Было почти совсем темно – в густых арктических сумерках различались лишь пять черных точек. Мы переждали с минуту, чтобы отдышаться, затем я махнул рукой Ублуя, давая понять, чтобы он поднялся к нам с двумя собаками, а Кулатуна остался у саней. Несмотря на потемки, мы быстро управились со всем стадом.
Мускусный бык
Я опять поставил палатку и приготовил ужин, пока мои смуглые друзья отдавали последние почести мускусным быкам на утесе. Этих животных надо потрошить сразу же после убоя, в противном случае избыточное тепло их больших косматых тел ведет к порче мяса. Когда эскимосы подошли к палатке, на землю уже спустилась тьма, сулившая впереди долгую черную ночь.
На следующий день мы закончили объезд западного берега залива и по прямой, форсированным маршем, направились к Сейл-Харбор, где я нашел записку от Бартлетта. Он сообщал, что прошел здесь накануне, на обратном пути с мыса Колумбия к кораблю.
Здесь мы провели ночь, а наутро, чуть рассвело, пока мои спутники свертывали лагерь и запрягали собак, я направился через полуостров к бухте Джемс-Росс. Поднявшись на водораздел, я увидел внизу, на берегу бухты, скопление темных пятнышек, в которых безошибочно признал лагерь, и немного погодя радостно приветствовал отряд в составе Бартлетта, Гудсела, Борупа и их людей.
К тому времени, когда их заспанные, не гнущиеся со сна фигуры вышли из палаток – они заснули всего лишь час назад, – подоспели на санях и мои спутники эскимосы. Как теперь вижу выпученные глаза моих помощников, особенно Борупа, когда они увидели сани, полные косматых шкур. На передних санях красовалась великолепная шкура белого медведя, за ней следовала оленья шкура с украшенной ветвистыми рогами головой и множество голов мускусных быков, которые мои помощники просто не могли сосчитать.
– Вот так так! – воскликнул Боруп, придя в себя от изумления.
Для длительной беседы не было времени: я хотел в тот же день поспеть на корабль. Поэтому, кратко переговорив со своими людьми, я двинулся дальше, оставив их отсыпаться в палатках. Когда мы достигли места стоянки «Рузвельта», уже давно стемнело. Мы отсутствовали семь ночей, покрыли расстояние более чем в 200 миль, исследовали за лив Маркем, положили его контуры на карту и между делом добыли великолепные экземпляры трех видов крупных животных арктических областей, пополнив наши зимние запасы продовольствия несколькими тысячами фунтов свежего мяса. С чувством полного удовлетворения я принял в своей каюте горячую ванну и заснул долгим освежающим сном.
Головы мускусных быков на снастях «Рузвельта»
Перевозка грузов и припасов продолжалась в течение всего октября. Капитан совершил две полные поездки от корабля к мысу Колумбия и постоянно сновал туда и обратно по всему маршруту. За это время он добыл четырех мускусных быков.
Макмиллан оправился от гриппа, и 14 октября я послал его с двумя эскимосами на двух санях с 20 собаками произвести съемку залива Маркем и поохотиться на оленей и мускусных быков. Он добыл пять мускусных быков. В конце месяца доктор Гудсел также заболел гриппом, приковавшим его к постели на две недели. Небольшие отряды постоянно выезжали в окрестности на охоту, и за всю осень едва ли был день, когда всех участников экспедиции можно было застать на корабле.
С момента прибытия «Рузвельта» к мысу Шеридан в начале сентября и вплоть до нашего выхода с суши к полюсу 1 марта все члены экспедиции почти без перерывов готовились к финальному санному маршу весной, причем немалая часть этой подготовки носила воспитательный характер. Иначе говоря, я хотел приучить новичков к тяготам длительных переходов по пересеченной местности в мороз, метель и ветер. Они должны были научиться сами заботиться о себе в трудных условиях, оберегать себя от постоянной опасности обморозиться, с наибольшим удобством использовать меховую одежду, обращаться с собаками и руководить своими помощниками эскимосами таким образом, чтобы получить от них максимальную отдачу.
Вот запись в дневнике доктора Гудсела, настолько показательная для основных тягот санного перехода в Арктике, что стоит привести ее здесь.
«Много времени затратил на то, – пишет доктор Гудсел, – чтобы высушить чулки и сапоги. Крайне трудно высушить чулки из-за холода и необходимости экономить топливо. Обувь следует сбрасывать, как только она чуть пропитается влагой. В сухой обуви, при соблюдении обычных мер предосторожности, опасность отморозить ноги невелика. Если же ходить в мокрой обуви, то такая опасность постоянно существует. Керосинки с 3-дюймовой горелкой едва достаточно для того, чтобы просушить рукавицы, которых носится две пары – наружная, из шкуры белого медведя, и внутренняя, из оленьей кожи».
А вот другая запись, иллюстрирующая опасность иного рода.
«С Токсингва и Високаси случился припадок из-за недостатка кислорода и обилия алкогольных паров, пока Макмиллан готовил чай. Високаси лег на спину, словно заснул. Токсингва дергался, словно стараясь высвободить руку из рукава своей куртки, и в конце концов тоже лег на спину. Макмиллан понял, в чем дело, и проветрил иглу. Через 15–20 минут эскимосы пришли в себя. Командир в одну из своих экспедиций также наблюдал нечто подобное: он увидел, что его эскимосы ведут себя как-то странно, и быстро пробил ногой отверстие в стенке иглу».
При санном походе по замерзшему полярному морю постоянно существует и другая опасность, а именно: провалиться сквозь тонкий лед. Я думаю, нет нужды распространяться о том, насколько она серьезна: именно такого рода несчастный случай стоил жизни профессору Марвину. А если даже человек, с которым случилось такое несчастье, сможет выбраться из воды, он, несомненно, очень быстро замерзнет на льду. Вымокший в воде человек быстро замерзает при температуре между 20 и 60° ниже нуля.
«Только что переобулся в сухие сапоги, – пишет доктор. – Переходя полынью, затянутую тонким льдом с трещиной посередине, по колено провалился в воду левой ногой. К счастью, правой ногой я стоял на твердом льду. Я метнулся вперед, упал левым коленом на кромку твердого льда и вытащил ногу из воды. При переходе через другую полынью лед подо мной надломился, и я отпрыгнул, лишь по лодыжку замочив правую ногу. Не понимаю, каким образом не попал в воду всем телом. Провались я в воду хотя бы по пояс, я оказался бы в весьма серьезном положении, так как до саней было довольно далеко, а температура была 47° ниже нуля. При отсутствии иглу и невозможности тотчас переодеться в сухую одежду купанье при такой температуре, несомненно, кончилось бы весьма прискорбно».
Полночь в районе Китового пролива
Жизнь в Арктике сурова, но все же есть в ней непреодолимое очарование, и временами наступают моменты созерцания, подобные тому, который доктор испытал 25 февраля на стоянке в пути от «Рузвельта» к мысу Колумбия. Вот что он пишет:
«Приближаясь к мысу Гуд, я то и дело невольно останавливался полюбоваться ландшафтом. Позади виднелись мыс Хекла и полуостров Парри. Впереди манили к себе пики-близнецы мыса Колумбия – второго отправного пункта похода командира к полюсу. По мере того как мы продвигались на север, за сравнительно гладкой ледниковой кромкой вырисовывались поля и вершины торосистых льдов, от которых нам изрядно достанется в будущем. Южный горизонт был ограничен острыми, неровными, зубчатыми горными грядами, простиравшимися большей частью параллельно берегу. У нас каждый день был великолепный рассвет, длящийся несколько часов. Параллельные хребты зубчатых гор излучают золотистый блеск. Отдельные пики отражают свет солнца, которое через несколько дней расцветит их прямыми лучами. Прозрачный круг золотистого сияния, красно-желтый, с темными слоями облаков, плывущих параллельно прибрежным хребтам, – многочасовые эффекты Тернера, наблюдающиеся здесь изо дня в день, причем эффект день ото дня нарастает. Я пишу в трудных условиях – Инигито (эскимос) держит мне свечу. Руки так окоченели, что я едва могу водить карандашом, лежа на возвышении для сна в иглу».
Но все это – забегая вперед. 12 октября солнце рассталось с нами; быстро сгущающиеся полярные сумерки сильно затрудняли работу в поле. Наши фотографии день ото дня становились все менее удовлетворительными. Моментальные снимки не удавались уже примерно с середины сентября: когда солнце у самого горизонта, свет на первый взгляд так же ярок, как и летом, но ему явно недостает актинической силы. Наши первые выдержки были 5 секунд; последние, 28 октября, – полтора часа. Температура также постепенно понижалась и 29 октября упала до 26° ниже нуля.
Осенняя работа окончилась 5 ноября с возвращением Бартлетта и его отряда с мыса Колумбия – все остальные к этому времени уже вернулись. Солнечного света совсем не стало. Теперь работать можно будет только в полнолуния долгой зимней ночи.
Мы прибыли сюда в арктический полдень, проработали и проохотились все арктические сумерки, и теперь на нас спустилась ночь – долгая арктическая ночь, подобная тени в долине смерти. Почти все припасы, предназначенные для весеннего санного похода, были доставлены на мыс Колумбия, у нас был добрый запас мяса на зиму, все члены экспедиции были здоровы, а потому мы вступили в Великую Тьму со спокойной душой. Наш корабль находился в относительной безопасности, мы хорошо обеспечили себя жильем и едой, и если иногда ужасающая тоска, навеваемая тьмой, хватала людей за душу, то они доблестно скрывали это друг от друга и от меня.
– Умингмуксуэ! – взволнованно сказал Ублуя, и я, довольный, кивнул ему.
Для опытного охотника, имеющего с собой одну-две собаки, увидеть мускусных быков все равно, что добыть их. Возможно, ему придется преследовать их по самой пересеченной местности, и ветер будет хлестать ему в лицо, а мороз – леденить кровь, но в конце его всегда ожидают трофеи в виде шкур, рогов и сочного мяса.
Я лично никогда не рассматривал охоту на мускусных быков как развлечение: слишком часто в минувшие годы вид их черных фигур был равносилен для меня избавлению от угрозы голодной смерти. В 1899 году в заливе Индепенденс [Индепенденс-фьорд] стадо мускусных быков спасло от смерти всю мою экспедицию, а в 1906 году, не найди мы мускусных быков на Земле Нэрса, возвращаясь с 87°6 северной широты, очень могло статься, что наши кости белели бы теперь там в великой снежной пустыне.
Итак, завидя в отдалении исполненные для нас глубокого смысла черные пятнышки, мы направились к ним. Быки стояли кучкой в пять штук и один поодаль. Менее чем в миле от них мы выпрягли из саней двух собак. Собаки были вне себя от возбуждения, ибо также видели черные точки и знали, что это такое; как только постромки были отцеплены, собаки кинулись со всех ног по прямой, как летит возвращающаяся в улей пчела.
Мускусные быки (овцебыки)
Мы не спеша следовали за ними, уверенные, что, когда достигнем стада, оно будет стоять на месте – легкая добыча для наших ружей. Одиночный мускусный бык при виде собак устремляется к ближайшему утесу и прижимается к нему спиной, однако стадо, застигнутое на открытой местности, становится в круг, хвостами к центру, головами к противнику. Затем бык – вожак стада выходит вперед и нападает на собак. Когда вожак падает застреленный, его место занимает другой бык, и так далее.
Через несколько минут я вновь, как и в прошлые экспедиции, стоял перед мускусными быками – сбившиеся в кучу косматые черные тела, сверкающие глаза, обращенные ко мне рога. Только на этот раз мне не грозила голодная смерть.
Однако, когда я поднял ружье, мое сердце вновь стеснило жуткое ощущение, будто моя жизнь всецело зависит от точности прицела; во мне вновь проснулось гложущее чувство голода, терзавшее меня в прошлом, – мучительная жажда красного, теплого, сочащегося кровью мяса. Должно быть, нечто подобное испытывает волк, раздирающий свою добычу. Тот, кто по-настоящему голодал, будь то в Арктике или где-либо еще, поймет это ощущение. Порою оно овладевает мною в самых неожиданных местах. Я могу испытать его после плотного обеда на улицах большого города, при виде изможденного нищего, протягивающего руку за подаянием.
Я нажал на спусковой крючок, и вожак стада осел на задние ноги. Пуля прошла в уязвимое место под лопаткой, куда всегда следует целить, стреляя мускусного быка. Целить в голову – значит попусту тратить патроны.
Когда бык упал, из стада вышла самка. Она была убита вторым выстрелом. С другими животными – самкой и двумя годовалыми телятами было покончено в несколько секунд. Ублуя и Кулатуна занялись разделкой убитых животных, а мы с Эгингва направились к одиночному мускусному быку, кормившемуся на расстоянии 9 миль от нас.
Когда собаки приблизились к нему, бык бросился бежать вверх по склону холма и исчез за ближайшим гребнем, разметая на своем пути тонкий слой снега длинными спутанными космами, свисавшими с его боков и брюха до самой земли.
Собаки исчезли следом за ним, но их взбудораженный лай указывал нам путь. Бык укрылся среди огромных камней на речном русле, спрятав бока и зад; собаки, лая, стояли перед ним.
Одного выстрела было достаточно. Эгингва стал разделывать убитое животное, а я направился к двум другим нашим спутникам: мы решили разбить лагерь на том месте, где они разделывали пятерых мускусных быков. Выйдя из расщелины и увидев вверх по долине еще одну черную косматую фигуру, я быстро вернулся, забрал собак и покончил с этим мускусным быком так же легко, как и с остальными.
Голова мускусного быка
Последний экземпляр представлял особый интерес, так как белая шерсть у него на ногах, над самыми копытами, была испещрена ярко-рыжими отметинами – с таким животным я сталкивался впервые.
Забрав собак, я направился к тому месту где мы решили заночевать. Ублуя и Кулатуна как раз заканчивали разделку последнего быка, и я тотчас послал их с санями помочь Эгингва управиться с остающимися двумя.
Когда они уехали, я разбил палатку и начал готовить чай к ужину. Как только голоса эскимосов послышались вдали, я поставил вариться мясо мускусных быков, и вскоре мы наслаждались плодами своих трудов. Вот уж поистине мы ели тук земли – оленину в позапрошлую ночь, медвежатину в прошлую, а сегодня сочное мясо мускусных быков!
Наутро мы двинулись дальше и в течение дня убили еще трех мускусных быков, мясо которых спрятали, как положено. В ту ночь мы ночевали во внутренней части неисследованного залива, и я заснул с приятным сознанием, что к карте мира прибавился еще один кусочек дотоле неизвестной территории.
На следующий день мы направились на север вдоль западного берега залива. После нескольких часов езды мы уже начали присматривать подходящее место для ночевки, как вдруг напротив подножия крутого утеса футов в 50 высотой собаки кинулись в сторону берега и стали карабкаться на утес. Разумеется, им это не удалось из-за саней, но мы поняли, что означал этот сумасшедший рывок. Снова мускусные быки!
Через мгновение я и Эгингва с винтовками в руках уже карабкались на утес. Заглянув через его вершину, мы увидели стадо из пяти быков. Было почти совсем темно – в густых арктических сумерках различались лишь пять черных точек. Мы переждали с минуту, чтобы отдышаться, затем я махнул рукой Ублуя, давая понять, чтобы он поднялся к нам с двумя собаками, а Кулатуна остался у саней. Несмотря на потемки, мы быстро управились со всем стадом.
Мускусный бык
Я опять поставил палатку и приготовил ужин, пока мои смуглые друзья отдавали последние почести мускусным быкам на утесе. Этих животных надо потрошить сразу же после убоя, в противном случае избыточное тепло их больших косматых тел ведет к порче мяса. Когда эскимосы подошли к палатке, на землю уже спустилась тьма, сулившая впереди долгую черную ночь.
На следующий день мы закончили объезд западного берега залива и по прямой, форсированным маршем, направились к Сейл-Харбор, где я нашел записку от Бартлетта. Он сообщал, что прошел здесь накануне, на обратном пути с мыса Колумбия к кораблю.
Здесь мы провели ночь, а наутро, чуть рассвело, пока мои спутники свертывали лагерь и запрягали собак, я направился через полуостров к бухте Джемс-Росс. Поднявшись на водораздел, я увидел внизу, на берегу бухты, скопление темных пятнышек, в которых безошибочно признал лагерь, и немного погодя радостно приветствовал отряд в составе Бартлетта, Гудсела, Борупа и их людей.
К тому времени, когда их заспанные, не гнущиеся со сна фигуры вышли из палаток – они заснули всего лишь час назад, – подоспели на санях и мои спутники эскимосы. Как теперь вижу выпученные глаза моих помощников, особенно Борупа, когда они увидели сани, полные косматых шкур. На передних санях красовалась великолепная шкура белого медведя, за ней следовала оленья шкура с украшенной ветвистыми рогами головой и множество голов мускусных быков, которые мои помощники просто не могли сосчитать.
– Вот так так! – воскликнул Боруп, придя в себя от изумления.
Для длительной беседы не было времени: я хотел в тот же день поспеть на корабль. Поэтому, кратко переговорив со своими людьми, я двинулся дальше, оставив их отсыпаться в палатках. Когда мы достигли места стоянки «Рузвельта», уже давно стемнело. Мы отсутствовали семь ночей, покрыли расстояние более чем в 200 миль, исследовали за лив Маркем, положили его контуры на карту и между делом добыли великолепные экземпляры трех видов крупных животных арктических областей, пополнив наши зимние запасы продовольствия несколькими тысячами фунтов свежего мяса. С чувством полного удовлетворения я принял в своей каюте горячую ванну и заснул долгим освежающим сном.
Головы мускусных быков на снастях «Рузвельта»
Перевозка грузов и припасов продолжалась в течение всего октября. Капитан совершил две полные поездки от корабля к мысу Колумбия и постоянно сновал туда и обратно по всему маршруту. За это время он добыл четырех мускусных быков.
Макмиллан оправился от гриппа, и 14 октября я послал его с двумя эскимосами на двух санях с 20 собаками произвести съемку залива Маркем и поохотиться на оленей и мускусных быков. Он добыл пять мускусных быков. В конце месяца доктор Гудсел также заболел гриппом, приковавшим его к постели на две недели. Небольшие отряды постоянно выезжали в окрестности на охоту, и за всю осень едва ли был день, когда всех участников экспедиции можно было застать на корабле.
С момента прибытия «Рузвельта» к мысу Шеридан в начале сентября и вплоть до нашего выхода с суши к полюсу 1 марта все члены экспедиции почти без перерывов готовились к финальному санному маршу весной, причем немалая часть этой подготовки носила воспитательный характер. Иначе говоря, я хотел приучить новичков к тяготам длительных переходов по пересеченной местности в мороз, метель и ветер. Они должны были научиться сами заботиться о себе в трудных условиях, оберегать себя от постоянной опасности обморозиться, с наибольшим удобством использовать меховую одежду, обращаться с собаками и руководить своими помощниками эскимосами таким образом, чтобы получить от них максимальную отдачу.
Вот запись в дневнике доктора Гудсела, настолько показательная для основных тягот санного перехода в Арктике, что стоит привести ее здесь.
«Много времени затратил на то, – пишет доктор Гудсел, – чтобы высушить чулки и сапоги. Крайне трудно высушить чулки из-за холода и необходимости экономить топливо. Обувь следует сбрасывать, как только она чуть пропитается влагой. В сухой обуви, при соблюдении обычных мер предосторожности, опасность отморозить ноги невелика. Если же ходить в мокрой обуви, то такая опасность постоянно существует. Керосинки с 3-дюймовой горелкой едва достаточно для того, чтобы просушить рукавицы, которых носится две пары – наружная, из шкуры белого медведя, и внутренняя, из оленьей кожи».
А вот другая запись, иллюстрирующая опасность иного рода.
«С Токсингва и Високаси случился припадок из-за недостатка кислорода и обилия алкогольных паров, пока Макмиллан готовил чай. Високаси лег на спину, словно заснул. Токсингва дергался, словно стараясь высвободить руку из рукава своей куртки, и в конце концов тоже лег на спину. Макмиллан понял, в чем дело, и проветрил иглу. Через 15–20 минут эскимосы пришли в себя. Командир в одну из своих экспедиций также наблюдал нечто подобное: он увидел, что его эскимосы ведут себя как-то странно, и быстро пробил ногой отверстие в стенке иглу».
При санном походе по замерзшему полярному морю постоянно существует и другая опасность, а именно: провалиться сквозь тонкий лед. Я думаю, нет нужды распространяться о том, насколько она серьезна: именно такого рода несчастный случай стоил жизни профессору Марвину. А если даже человек, с которым случилось такое несчастье, сможет выбраться из воды, он, несомненно, очень быстро замерзнет на льду. Вымокший в воде человек быстро замерзает при температуре между 20 и 60° ниже нуля.
«Только что переобулся в сухие сапоги, – пишет доктор. – Переходя полынью, затянутую тонким льдом с трещиной посередине, по колено провалился в воду левой ногой. К счастью, правой ногой я стоял на твердом льду. Я метнулся вперед, упал левым коленом на кромку твердого льда и вытащил ногу из воды. При переходе через другую полынью лед подо мной надломился, и я отпрыгнул, лишь по лодыжку замочив правую ногу. Не понимаю, каким образом не попал в воду всем телом. Провались я в воду хотя бы по пояс, я оказался бы в весьма серьезном положении, так как до саней было довольно далеко, а температура была 47° ниже нуля. При отсутствии иглу и невозможности тотчас переодеться в сухую одежду купанье при такой температуре, несомненно, кончилось бы весьма прискорбно».
Полночь в районе Китового пролива
Жизнь в Арктике сурова, но все же есть в ней непреодолимое очарование, и временами наступают моменты созерцания, подобные тому, который доктор испытал 25 февраля на стоянке в пути от «Рузвельта» к мысу Колумбия. Вот что он пишет:
«Приближаясь к мысу Гуд, я то и дело невольно останавливался полюбоваться ландшафтом. Позади виднелись мыс Хекла и полуостров Парри. Впереди манили к себе пики-близнецы мыса Колумбия – второго отправного пункта похода командира к полюсу. По мере того как мы продвигались на север, за сравнительно гладкой ледниковой кромкой вырисовывались поля и вершины торосистых льдов, от которых нам изрядно достанется в будущем. Южный горизонт был ограничен острыми, неровными, зубчатыми горными грядами, простиравшимися большей частью параллельно берегу. У нас каждый день был великолепный рассвет, длящийся несколько часов. Параллельные хребты зубчатых гор излучают золотистый блеск. Отдельные пики отражают свет солнца, которое через несколько дней расцветит их прямыми лучами. Прозрачный круг золотистого сияния, красно-желтый, с темными слоями облаков, плывущих параллельно прибрежным хребтам, – многочасовые эффекты Тернера, наблюдающиеся здесь изо дня в день, причем эффект день ото дня нарастает. Я пишу в трудных условиях – Инигито (эскимос) держит мне свечу. Руки так окоченели, что я едва могу водить карандашом, лежа на возвышении для сна в иглу».
Но все это – забегая вперед. 12 октября солнце рассталось с нами; быстро сгущающиеся полярные сумерки сильно затрудняли работу в поле. Наши фотографии день ото дня становились все менее удовлетворительными. Моментальные снимки не удавались уже примерно с середины сентября: когда солнце у самого горизонта, свет на первый взгляд так же ярок, как и летом, но ему явно недостает актинической силы. Наши первые выдержки были 5 секунд; последние, 28 октября, – полтора часа. Температура также постепенно понижалась и 29 октября упала до 26° ниже нуля.
Осенняя работа окончилась 5 ноября с возвращением Бартлетта и его отряда с мыса Колумбия – все остальные к этому времени уже вернулись. Солнечного света совсем не стало. Теперь работать можно будет только в полнолуния долгой зимней ночи.
Мы прибыли сюда в арктический полдень, проработали и проохотились все арктические сумерки, и теперь на нас спустилась ночь – долгая арктическая ночь, подобная тени в долине смерти. Почти все припасы, предназначенные для весеннего санного похода, были доставлены на мыс Колумбия, у нас был добрый запас мяса на зиму, все члены экспедиции были здоровы, а потому мы вступили в Великую Тьму со спокойной душой. Наш корабль находился в относительной безопасности, мы хорошо обеспечили себя жильем и едой, и если иногда ужасающая тоска, навеваемая тьмой, хватала людей за душу, то они доблестно скрывали это друг от друга и от меня.
Глава восемнадцатая
Долгая ночь
Едва ли человек, которому никогда не случалось прожить четыре месяца в постоянной темноте, может представить себе, что это такое. Всякий школьник знает, что на двух концах Земли год состоит из одного дня и одной ночи равной продолжительности с промежутками сумерек между ними; однако просто привести факт еще не значит произвести должное впечатление. Лишь тот, кто изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц вновь и вновь вставал и ложился при свете лампы, может понять, как прекрасен солнечный свет.
В течение долгой арктической ночи мы считаем дни, остающиеся до возвращения света, а к концу периода темноты отсчитываем дни на календаре – 31 день, 30 дней, 29 дней и так далее остается до той поры, когда мы снова увидим солнце. Тому, кто хочет понять солнцепоклонников древности, следует провести зиму в Арктике.
Представьте себе нас в нашем зимнем жилище на «Рузвельте», в 450 милях от Северного полюса. Корабль крепко удерживается на своем ледовом ложе, в 150 ярдах от берега, который, как и весь окружающий мир, покрыт пеленой снега; ветер поскрипывает в снастях, свистит и повизгивает вокруг углов рубок; температура колеблется в пределах от 0 до 60° ниже нуля, и с каждым новым приливом до нас доносится стон и ворчание пакового льда в проливе.
В светлые периоды месяца, длящиеся 8—10 дней, когда луна кружит и кружит по небу, молодые участники экспедиции почти всегда уезжали на охоту; в течение продолжительных периодов полной темноты большинство оставалось на корабле, поскольку охота зимой возможна только при лунном свете.
«Рузвельт» зимой при лунном свете
Не следует забывать, что луна в Арктике имеет свои регулярно сменяющиеся фазы, необычен лишь путь, которым она движется по небу. В ясную погоду даже в периоды темноты светят звезды, но свет их особый, холодный и мертвенный; по слову Мильтона, он лишь как бы делает «тьму зримей». Когда звезды скрыты за тучами – а по большей части так оно и бывает, – темнота такая густая, что, кажется, ее можно схватить рукой; если в пургу и ветер человек отважится высунуться в дверь каюты, кажется, будто невидимые руки с демонической силой отшвыривают его обратно.
В начале зимы эскимосы жили в передней рубке. Круглые сутки топились плита в камбузе, печки в помещении эскимосов и команды; у меня в каюте хотя и была небольшая цилиндрическая печь, я за всю зиму ни разу не затопил ее.
Я просто открывал на некоторое время переднюю дверь каюты, выходящую в камбуз, и этого было достаточно, чтобы в каюте было сравнительно тепло. Бартлетт время от времени топил печку у себя в каюте, другие члены экспедиции иногда зажигали свои керосинки.
1 ноября мы перешли на зимний режим питания: два раза в день, завтрак в 9 часов и обед в 4 часа дня. Вот меню на неделю – мы выработали его вместе с Перси, заведующим хозяйством, и придерживались в течение всей зимы.
Понедельник. Завтрак: каша, бобы, черный хлеб, масло, кофе. Обед: жареная печенка, макароны с сыром, хлеб с маслом, чай.
Вторник. Завтрак: овсяная каша, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе. Обед: солонина с зеленым горошком, пудинг, чай.
Среда. Завтрак: каша двух видов на выбор, рыба для матросов, колбаса для членов экспедиции, хлеб с маслом, кофе. Обед: жаркое с томатами, хлеб с маслом, чай.
Четверг. Завтрак: каша, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе. Обед: солонина с зеленым горошком, пудинг, чай.
Пятница. Завтрак: каша на выбор, рыба, рубленый шницель на правый борт (наш собственный стол), хлеб с маслом, кофе. Обед: гороховый суп, рыба, пирог с клюквой, хлеб с маслом, чай.
Суббота. Завтрак: каша, тушеное мясо, хлеб с маслом, кофе. Обед: жаркое с томатами, хлеб с маслом, чай.
Воскресенье. Завтрак: каша, «бруз» (ньюфаундлендские сухари, сваренные с соленой треской), хлеб с маслом, кофе. Обед: кумжа, фрукты, шоколад.
Беседа за столом касалась главным образом нашей работы. Обсуждались детали последней санной поездки или план следующей. Мы всегда что-то делали, и члены экспедиции были так заняты, что у них просто не оставалось времени предаваться традиционной, сводящей с ума меланхолии зимующих в Арктике экспедиций. Кроме того, я специально подбирал людей сангвинического темперамента, а с собой мы захватили много сырьевого материала, чтобы каждый был занят его обработкой и не сидел без дела.
По воскресным утрам я завтракал у себя в каюте, предоставляя людей самим себе. В таких случаях застольная беседа приобретала более непринужденный характер и ее темой могло быть все что угодно, начиная от книг и кончая умением держать себя за столом. Бартлетт иногда пользовался этой возможностью и полушутя, полусерьезно давал своим товарищам советы по части этикета, напоминая о том, что придет время, и они вернутся в цивилизованный мир, а потому надо следить за собой и не распускаться. Таким образом, «практики» и «теоретики» на равных правах встречались за одним столом.
Я никогда не вводил сурового режима для членов моих экспедиций, потому что не видел в этом необходимости. Были установлены определенные часы еды в столовых. Подразумевалось, что свет следует тушить в полночь, однако, если кому-либо хотелось посидеть при свете и после полуночи, это не возбранялось. Таковы были наши правила.
Эскимосам дозволялось есть, когда захочется. При желании они могли засиживаться допоздна, однако с условием не прерывать работу на следующий день. Одно правило являлось для них безусловно обязательным: не шуметь – скажем, не рубить мясо для собак – и не кричать с 10 часов вечера до 8 часов утра.
Зимуя на «Рузвельте», мы во многом отказались от обычного судового распорядка. Склянки били лишь в 10 часов вечера и в полночь; первый сигнал означал – прекратить всякий шум, второй – гасить огни. Вахты регулярно несли только дневной и ночной дежурный.
За исключением нескольких случаев гриппа, здоровье участников экспедиции в течение всего периода зимовки не оставляло желать лучшего. Грипп в Арктике, совпадающий с эпидемиями в Европе и Америке, представляет собой довольно интересное явление. Впервые я столкнулся с ним в 1892 году, после одной из характерных для Гренландии бурь, сходных с теми, что бывают в Альпах, – бури, которая, по-видимому, пронеслась с юго-востока над всей Гренландией и привела к повышению температуры за сутки с —30° до +41°. Вслед за ней все участники экспедиции и даже некоторые эскимосы заболели гриппом. Мы решили, что возбудители заболевания занесены к нам этой бурей, которая, несомненно, была не местного происхождения.
Если не считать ревматизма и бронхиальных заболеваний, эскимосы – довольно здоровый народ; однако взрослые подвержены особой нервной болезни, по-эскимосски – пиблокто, представляющей собой разновидность истерии. Я не наблюдал случаев пиблокто у детей, однако среди взрослых эскимосов каждый день или через день у кого-нибудь да случался припадок, а раз было даже целых пять случаев в течение одного дня. Причину этой болезни трудно установить, однако иногда создается впечатление, что припадки эти – следствие размышлений об отсутствующих или умерших родственниках или страха перед будущим.
В течение долгой арктической ночи мы считаем дни, остающиеся до возвращения света, а к концу периода темноты отсчитываем дни на календаре – 31 день, 30 дней, 29 дней и так далее остается до той поры, когда мы снова увидим солнце. Тому, кто хочет понять солнцепоклонников древности, следует провести зиму в Арктике.
Представьте себе нас в нашем зимнем жилище на «Рузвельте», в 450 милях от Северного полюса. Корабль крепко удерживается на своем ледовом ложе, в 150 ярдах от берега, который, как и весь окружающий мир, покрыт пеленой снега; ветер поскрипывает в снастях, свистит и повизгивает вокруг углов рубок; температура колеблется в пределах от 0 до 60° ниже нуля, и с каждым новым приливом до нас доносится стон и ворчание пакового льда в проливе.
В светлые периоды месяца, длящиеся 8—10 дней, когда луна кружит и кружит по небу, молодые участники экспедиции почти всегда уезжали на охоту; в течение продолжительных периодов полной темноты большинство оставалось на корабле, поскольку охота зимой возможна только при лунном свете.
«Рузвельт» зимой при лунном свете
Не следует забывать, что луна в Арктике имеет свои регулярно сменяющиеся фазы, необычен лишь путь, которым она движется по небу. В ясную погоду даже в периоды темноты светят звезды, но свет их особый, холодный и мертвенный; по слову Мильтона, он лишь как бы делает «тьму зримей». Когда звезды скрыты за тучами – а по большей части так оно и бывает, – темнота такая густая, что, кажется, ее можно схватить рукой; если в пургу и ветер человек отважится высунуться в дверь каюты, кажется, будто невидимые руки с демонической силой отшвыривают его обратно.
В начале зимы эскимосы жили в передней рубке. Круглые сутки топились плита в камбузе, печки в помещении эскимосов и команды; у меня в каюте хотя и была небольшая цилиндрическая печь, я за всю зиму ни разу не затопил ее.
Я просто открывал на некоторое время переднюю дверь каюты, выходящую в камбуз, и этого было достаточно, чтобы в каюте было сравнительно тепло. Бартлетт время от времени топил печку у себя в каюте, другие члены экспедиции иногда зажигали свои керосинки.
1 ноября мы перешли на зимний режим питания: два раза в день, завтрак в 9 часов и обед в 4 часа дня. Вот меню на неделю – мы выработали его вместе с Перси, заведующим хозяйством, и придерживались в течение всей зимы.
Понедельник. Завтрак: каша, бобы, черный хлеб, масло, кофе. Обед: жареная печенка, макароны с сыром, хлеб с маслом, чай.
Вторник. Завтрак: овсяная каша, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе. Обед: солонина с зеленым горошком, пудинг, чай.
Среда. Завтрак: каша двух видов на выбор, рыба для матросов, колбаса для членов экспедиции, хлеб с маслом, кофе. Обед: жаркое с томатами, хлеб с маслом, чай.
Четверг. Завтрак: каша, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе. Обед: солонина с зеленым горошком, пудинг, чай.
Пятница. Завтрак: каша на выбор, рыба, рубленый шницель на правый борт (наш собственный стол), хлеб с маслом, кофе. Обед: гороховый суп, рыба, пирог с клюквой, хлеб с маслом, чай.
Суббота. Завтрак: каша, тушеное мясо, хлеб с маслом, кофе. Обед: жаркое с томатами, хлеб с маслом, чай.
Воскресенье. Завтрак: каша, «бруз» (ньюфаундлендские сухари, сваренные с соленой треской), хлеб с маслом, кофе. Обед: кумжа, фрукты, шоколад.
Беседа за столом касалась главным образом нашей работы. Обсуждались детали последней санной поездки или план следующей. Мы всегда что-то делали, и члены экспедиции были так заняты, что у них просто не оставалось времени предаваться традиционной, сводящей с ума меланхолии зимующих в Арктике экспедиций. Кроме того, я специально подбирал людей сангвинического темперамента, а с собой мы захватили много сырьевого материала, чтобы каждый был занят его обработкой и не сидел без дела.
По воскресным утрам я завтракал у себя в каюте, предоставляя людей самим себе. В таких случаях застольная беседа приобретала более непринужденный характер и ее темой могло быть все что угодно, начиная от книг и кончая умением держать себя за столом. Бартлетт иногда пользовался этой возможностью и полушутя, полусерьезно давал своим товарищам советы по части этикета, напоминая о том, что придет время, и они вернутся в цивилизованный мир, а потому надо следить за собой и не распускаться. Таким образом, «практики» и «теоретики» на равных правах встречались за одним столом.
Я никогда не вводил сурового режима для членов моих экспедиций, потому что не видел в этом необходимости. Были установлены определенные часы еды в столовых. Подразумевалось, что свет следует тушить в полночь, однако, если кому-либо хотелось посидеть при свете и после полуночи, это не возбранялось. Таковы были наши правила.
Эскимосам дозволялось есть, когда захочется. При желании они могли засиживаться допоздна, однако с условием не прерывать работу на следующий день. Одно правило являлось для них безусловно обязательным: не шуметь – скажем, не рубить мясо для собак – и не кричать с 10 часов вечера до 8 часов утра.
Зимуя на «Рузвельте», мы во многом отказались от обычного судового распорядка. Склянки били лишь в 10 часов вечера и в полночь; первый сигнал означал – прекратить всякий шум, второй – гасить огни. Вахты регулярно несли только дневной и ночной дежурный.
За исключением нескольких случаев гриппа, здоровье участников экспедиции в течение всего периода зимовки не оставляло желать лучшего. Грипп в Арктике, совпадающий с эпидемиями в Европе и Америке, представляет собой довольно интересное явление. Впервые я столкнулся с ним в 1892 году, после одной из характерных для Гренландии бурь, сходных с теми, что бывают в Альпах, – бури, которая, по-видимому, пронеслась с юго-востока над всей Гренландией и привела к повышению температуры за сутки с —30° до +41°. Вслед за ней все участники экспедиции и даже некоторые эскимосы заболели гриппом. Мы решили, что возбудители заболевания занесены к нам этой бурей, которая, несомненно, была не местного происхождения.
Если не считать ревматизма и бронхиальных заболеваний, эскимосы – довольно здоровый народ; однако взрослые подвержены особой нервной болезни, по-эскимосски – пиблокто, представляющей собой разновидность истерии. Я не наблюдал случаев пиблокто у детей, однако среди взрослых эскимосов каждый день или через день у кого-нибудь да случался припадок, а раз было даже целых пять случаев в течение одного дня. Причину этой болезни трудно установить, однако иногда создается впечатление, что припадки эти – следствие размышлений об отсутствующих или умерших родственниках или страха перед будущим.