Страница:
Началась долгая, жестокая схватка. Наконец, сопротивление противника было сломлено. Македоняне уничтожили 7000 иллирийцев, с лихвой отплатив за поражение и гибель Пердикки.
Так была выработана тактика, которая в дальнейшем помогла Александру одержать победы в битвах при Гранике, Иссе и Гавгамелах.
В качестве победителя Филипп мог диктовать свои условия и воспользовался этой возможностью. Бардил нехотя, под тяжестью понесенного поражения, оставил все захваченные македонские земли, и иллирийская граница стала, наконец, безопасной.
После этой победы престиж Филиппа чрезвычайно возрос. На какое-то время он стал национальным героем, но на повестке дня оставался вопрос, как долго он будет довольствоваться положением регента.
Одной из уступок, которой Филипп добился от Бардила, была рука его дочери. Опирающиеся на древние традиции сообщества, такие как македонское, фракийское или иллирийское, в отличие от греческих полисов, основывались на племенной системе родства и взаимных обязательств. Сородичи с меньшей долей вероятности могли вступить в заговор против правителя, а дочь побежденного практически оказывалась заложницей высокого ранга.
Филипп, разумеется, не мог не использовать это дипломатическое оружие. За его сравнительно короткую жизнь у него было не менее пяти жен. И все же союз с иллирийской царевной Одатой лишь временно укрепил безопасность Филиппа за рубежом и мало что дал для стабильности внутри страны. Одата скончалась, видимо от родов, весной 357 г. до н. э., оставив Филиппу дочь Кинану, а не наследника, на которого он рассчитывал.
Тогда он женился на Филе, элимиотской царевне, но и она, по-видимому, умерла вскоре после свадьбы, и уже в конце лета того же года Филиппу снова пришлось искать невесту. Его третьей, наиболее известной супругой стала опять-таки иностранка, царевна из эпирского дома.
С Иллирией был достигнут временный мир, а союз с ее южным соседом и соперником давал немалые преимущества. У тамошнего правителя Арриба было две племянницы. На старшей он женился сам, но младшая, Миртала, она же Олимпиада, оставалась незамужней. Арриб на удивление быстро согласился на ее брак с Филиппом.
Осенью 357 г. до н. э. Филипп женился на эпирской царевне и впервые почувствовал, что с женой нелегко справляться. Олимпиаде было лет восемнадцать, не больше, но вскоре стало очевидно, что это особа с трудным и эксцентричным характером. В частности, она была страстно привержена к оргиастическим дионисийским обрядам, и эта ее страсть едва ли была совместима с мирной семейной жизнью. Кроме того, Олимпиада любила держать дома ручных змей.
Современные источники, признавая красоту Олимпиады, говорят в то же время о ее угрюмости, ревнивости, жестокости, надменности, взбалмошности. Ко всему этому следует добавить политические амбиции и бурный темперамент. Она желала быть полновластной царицей, не считаясь со знатью, и в дальнейшем вовлекла Филиппа в тяжелый кризис. Но в первое время брака его главным желанием было иметь наследника, и скоро Олимпиада забеременела.
Завоевания
Глава 2
Так была выработана тактика, которая в дальнейшем помогла Александру одержать победы в битвах при Гранике, Иссе и Гавгамелах.
В качестве победителя Филипп мог диктовать свои условия и воспользовался этой возможностью. Бардил нехотя, под тяжестью понесенного поражения, оставил все захваченные македонские земли, и иллирийская граница стала, наконец, безопасной.
После этой победы престиж Филиппа чрезвычайно возрос. На какое-то время он стал национальным героем, но на повестке дня оставался вопрос, как долго он будет довольствоваться положением регента.
Одной из уступок, которой Филипп добился от Бардила, была рука его дочери. Опирающиеся на древние традиции сообщества, такие как македонское, фракийское или иллирийское, в отличие от греческих полисов, основывались на племенной системе родства и взаимных обязательств. Сородичи с меньшей долей вероятности могли вступить в заговор против правителя, а дочь побежденного практически оказывалась заложницей высокого ранга.
Филипп, разумеется, не мог не использовать это дипломатическое оружие. За его сравнительно короткую жизнь у него было не менее пяти жен. И все же союз с иллирийской царевной Одатой лишь временно укрепил безопасность Филиппа за рубежом и мало что дал для стабильности внутри страны. Одата скончалась, видимо от родов, весной 357 г. до н. э., оставив Филиппу дочь Кинану, а не наследника, на которого он рассчитывал.
Тогда он женился на Филе, элимиотской царевне, но и она, по-видимому, умерла вскоре после свадьбы, и уже в конце лета того же года Филиппу снова пришлось искать невесту. Его третьей, наиболее известной супругой стала опять-таки иностранка, царевна из эпирского дома.
С Иллирией был достигнут временный мир, а союз с ее южным соседом и соперником давал немалые преимущества. У тамошнего правителя Арриба было две племянницы. На старшей он женился сам, но младшая, Миртала, она же Олимпиада, оставалась незамужней. Арриб на удивление быстро согласился на ее брак с Филиппом.
Осенью 357 г. до н. э. Филипп женился на эпирской царевне и впервые почувствовал, что с женой нелегко справляться. Олимпиаде было лет восемнадцать, не больше, но вскоре стало очевидно, что это особа с трудным и эксцентричным характером. В частности, она была страстно привержена к оргиастическим дионисийским обрядам, и эта ее страсть едва ли была совместима с мирной семейной жизнью. Кроме того, Олимпиада любила держать дома ручных змей.
Современные источники, признавая красоту Олимпиады, говорят в то же время о ее угрюмости, ревнивости, жестокости, надменности, взбалмошности. Ко всему этому следует добавить политические амбиции и бурный темперамент. Она желала быть полновластной царицей, не считаясь со знатью, и в дальнейшем вовлекла Филиппа в тяжелый кризис. Но в первое время брака его главным желанием было иметь наследника, и скоро Олимпиада забеременела.
Завоевания
До сих пор Филипп едва ли делал ошибки как стратег и дипломат, однако, строя планы экспансии, он не сразу учел, что необходим постоянный источник дохода.
Как и его сын, Филипп не был экономистом по натуре. Для обоих характерно пиратское отношение к финансам, которые означали просто достаточное количество золота и серебра в подвалах. Финансы отождествлялись с сокровищами. И отец и сын знали только два способа добывать драгоценные металлы: либо извлечь их из земли, либо ограбить того, кто слабее.
Ближайшим источником золота был Пангейский район на восток от Стримона. Весной 356 г. до н. э. Филипп захватил Кренид, ключевую цитадель региона, переименовал ее в Филиппу, отправил туда немалое число поселенцев и заставил своих рудокопов взяться за работу.
Вскоре, благодаря притоку золота в македонскую казну, годовой доход Филиппа возрос до 1000 талантов (примерно столько же в V в. до н. э. получили Афины от своей огромной морской империи).
Филипп немедля начал чеканить золотую монету в большом количестве: статиры, которые царь назвал филиппами (вероятно, в противовес персидским дарикам, получившим название по имени царя Дария), а также серебряные шекели.
Получаемые доходы в значительной мере поглощались почти уже профессиональной армией и щедрыми взятками заграничным политикам, на что Филипп никогда не скупился.
Однако вернемся к началу нашего повествования. Итак, однажды в сентябре 356 г. до н. э. Филипп Македонский читал депеши из Пеллы и просил судьбу послать ему некоторое количество неприятностей, чтобы уравновесить успехи.
Менее чем за четыре года Македония при нем из захолустного царства превратилась в одно из сильнейших государств Эллады. Опасность, угрожавшая на границах, была уничтожена. Страна получала хороший государственный доход. Родился уже законный наследник престола. Была создана и обучена новая армия, и вассалы, наконец, признали главенство Аргеадов. Олимпийская победа должна была, как надеялся Филипп, означать начало признания Македонии эллинами, прежде всего афинянами.
Отношение Филиппа к афинянам всегда было до известной степени противоречивым. Он презирал их ядовитую демагогию, риторическое пустозвонство, интриги, а демократию в целом считал смешной.
«Афиняне, – заметил Филипп однажды, – ухитряются раздобывать по десять полководцев в год. А я за всю жизнь открыл одного – Пармениона». Но при этом нельзя сказать, что Филипп недооценивал своих противников. Он знал, что их дрязги нередко уживаются с искренним патриотизмом и что даже при демократии люди иногда могут действовать быстро и решительно.
У Филиппа были основания опасаться сильного афинского флота, Македония никогда не была морской державой. Вместе с тем, несмотря на презрение Филиппа к Афинам, невольное уважение у него вызывало их почти легендарное прошлое.
Теперь, наконец, Филипп был готов к той череде удивительных завоеваний, которая завершилась его преждевременной гибелью. Он послал поздравления жене по случаю рождения наследника, дрессировщику лошади и всаднику – за получение приза и Пармениону, одержавшему военную победу.
Затем Филипп с триумфом вернулся в столицу. Не составляло особого труда убедить сына Пердикки, Аминту, формально отречься от престола. Войско, пользуясь традиционной прерогативой, провозгласило Филиппа царем под одобрительные возгласы толпы народа. Его регентство завершилось, и началась новая эпоха.
Как и его сын, Филипп не был экономистом по натуре. Для обоих характерно пиратское отношение к финансам, которые означали просто достаточное количество золота и серебра в подвалах. Финансы отождествлялись с сокровищами. И отец и сын знали только два способа добывать драгоценные металлы: либо извлечь их из земли, либо ограбить того, кто слабее.
Ближайшим источником золота был Пангейский район на восток от Стримона. Весной 356 г. до н. э. Филипп захватил Кренид, ключевую цитадель региона, переименовал ее в Филиппу, отправил туда немалое число поселенцев и заставил своих рудокопов взяться за работу.
Вскоре, благодаря притоку золота в македонскую казну, годовой доход Филиппа возрос до 1000 талантов (примерно столько же в V в. до н. э. получили Афины от своей огромной морской империи).
Филипп немедля начал чеканить золотую монету в большом количестве: статиры, которые царь назвал филиппами (вероятно, в противовес персидским дарикам, получившим название по имени царя Дария), а также серебряные шекели.
Получаемые доходы в значительной мере поглощались почти уже профессиональной армией и щедрыми взятками заграничным политикам, на что Филипп никогда не скупился.
Однако вернемся к началу нашего повествования. Итак, однажды в сентябре 356 г. до н. э. Филипп Македонский читал депеши из Пеллы и просил судьбу послать ему некоторое количество неприятностей, чтобы уравновесить успехи.
Менее чем за четыре года Македония при нем из захолустного царства превратилась в одно из сильнейших государств Эллады. Опасность, угрожавшая на границах, была уничтожена. Страна получала хороший государственный доход. Родился уже законный наследник престола. Была создана и обучена новая армия, и вассалы, наконец, признали главенство Аргеадов. Олимпийская победа должна была, как надеялся Филипп, означать начало признания Македонии эллинами, прежде всего афинянами.
Отношение Филиппа к афинянам всегда было до известной степени противоречивым. Он презирал их ядовитую демагогию, риторическое пустозвонство, интриги, а демократию в целом считал смешной.
«Афиняне, – заметил Филипп однажды, – ухитряются раздобывать по десять полководцев в год. А я за всю жизнь открыл одного – Пармениона». Но при этом нельзя сказать, что Филипп недооценивал своих противников. Он знал, что их дрязги нередко уживаются с искренним патриотизмом и что даже при демократии люди иногда могут действовать быстро и решительно.
У Филиппа были основания опасаться сильного афинского флота, Македония никогда не была морской державой. Вместе с тем, несмотря на презрение Филиппа к Афинам, невольное уважение у него вызывало их почти легендарное прошлое.
Теперь, наконец, Филипп был готов к той череде удивительных завоеваний, которая завершилась его преждевременной гибелью. Он послал поздравления жене по случаю рождения наследника, дрессировщику лошади и всаднику – за получение приза и Пармениону, одержавшему военную победу.
Затем Филипп с триумфом вернулся в столицу. Не составляло особого труда убедить сына Пердикки, Аминту, формально отречься от престола. Войско, пользуясь традиционной прерогативой, провозгласило Филиппа царем под одобрительные возгласы толпы народа. Его регентство завершилось, и началась новая эпоха.
Глава 2
«Сады Мидаса»
В исторических источниках прямых свидетельств о детстве Александра сохранилось на удивление мало, да и те, что есть, имеют лишь ограниченную ценность. Судя по этим сведениям, он был не обычным нормальным ребенком, но странным «взрослым мальчиком». Рассказывают, что, когда Александру было всего семь лет, он, в отсутствие Филиппа, принимал группу персидских посланников, которые привезли от царя весть о помиловании и отзыве трех мятежников, нашедших приют у Филиппа: Менапия Египетского, сатрапа Артабаза и греческого военачальника-наемника Мемнона. После обычного обмена любезностями Александр принялся допрашивать гостей, словно настоящий контрразведчик. Он не проявлял жадного интереса к «висячим садам» или великолепию персидского двора. Его интересовали численность и моральный дух персидского войска, расстояние до Суз и качество ведущих туда дорог.
Этот анекдот был явно использован в пропагандистских целях, но похоже, что он содержит зерно истины. По словам Плутарха, на посланников эта беседа произвела немалое впечатление. Конечно, они могли и не открыть Александру то, о чем он хотел узнать. Что касается Артабаза и Мемнона, то они едва ли забыли этот случай. По прихоти судьбы один из них впоследствии стал сатрапом самого Александра на Востоке, а другой его противником в Малой Азии.
Агрессивная политика его отца не подлежит сомнению. Вот как описывает его карьеру до 349 г. до н. э. Демосфен: «Следил ли кто-нибудь из вас за успехами Филиппа, проследил ли его путь от слабости к мощи? Сначала он захватывает Амфиполис, потом Пидну, потом Потидею. После этого наступает черед Метона, после чего он совершает поход на Фессалию… а затем – на Фракию, низложив местных властителей и назначив на их место своих людей. После этого он ненадолго заболел, но сразу по выздоровлении отправился походом на Олинф. Это не считая нескольких мелких войн в Иллирии, Пэонии и с царем Аррибом».
Отношение Александра к Филиппу было сложным и противоречивым, искреннее восхищение уживалось в его душе со скрытым духом соперничества. С одной стороны, отец был для Александра почти кумиром, с другой – дух соперничества вызывал к жизни сложную смесь любви и неприязни.
Следуя по стопам отца, мальчик хотел не только ни в чем не отставать от него, но и превзойти. Мальчиком он отождествлял себя с Ахиллом, от которого будто бы происходил род его матери. С отцовской же стороны Александр мог проследить свое происхождение вплоть до Геракла. Было бы крупной ошибкой недооценивать серьезность, с которой в Древнем мире относились к подобным генеалогиям. Героические мифы были и для греков и для македонян живой реальностью, к которой периодически обращались политики и полемисты. Без таких обращений к ми фо логии их просто не стали бы слушать.
Из истории кое-что известно об учителях Александра, но почти невозможно узнать, чему и как они его учили. Его няню звали Ланис. Брат ее Клит, прозванный Черным, спас жизнь Александру Македонскому во время битвы при Гранике, но был убит последним много лет спустя, во время пьяной ссоры в Самарканде. Первым его наставником стал родственник Олимпиады, суровый служака Леонид, сыгравший немалую роль в физическом развитии будущего полководца. Александр вспоминал, что, по мнению Леонида, лучшим завтраком был ночной поход, а лучшим ужином – легкий завтрак.
Подобная дисциплина в детстве раздражала мальчика, но тренировки Леонида сыграли для будущего военачальника немалую роль. Впоследствии его собственная физическая выносливость, его форсированные марши через пустыни или горы стали легендарными. Александр помнил уроки своего медведя учителя. Существует один рассказ об их взаимоотношениях, на который до сих пор не обращали надлежащего внимания. Говорят, однажды юный царевич во время жертвоприношения с царской щедростью бросил две полные горсти благовоний в огонь на жертвеннике, за что получил нагоняй от учителя. С профессиональным сарказмом наставника Леонид заметил: «Когда ты завоюешь страны, богатые пряностями, ты можешь тратить благовония, как тебе вздумается, а пока побереги их». Много лет спустя Александр Македонский захватил Газу, главный источник пряностей на Среднем Востоке. Как всегда, он отправил домой подарки матери и сестре, но на этот раз у него был подарок и для Леонида. Старику, говорят, было доставлено не менее 18 тонн пряностей, ладана и мирры в память «о надежде, которую учитель поселил в душе мальчика», с предписанием впредь не быть скупым по отношению к богам. Этот рассказ многое дает для понимания характера Александра. Каждому, кому случалось нанести ему обиду, пусть малую, рано или поздно приходилось об этом пожалеть. Он ничего не забывал и редко что прощал. Его непреклонность, пожалуй, равнялась его долготерпению. Александр мог ждать своего часа, а когда наступал подходящий момент – нанести удар.
Юного Александра учили музыке (особенно ему нравилась лира), чтению и письму. Особые наставники обучали его фехтованию, стрельбе из лука, метанию копья. Как большинство детей македонской знати, он научился ездить верхом едва ли не раньше, чем ходить.
С его искусством верховой езды связана одна из самых интересных историй, которые рассказывают об этом человеке. Когда ему было всего лет восемь или девять, фессалийский коневод Филоник по случаю Олимпийских игр, устроенных Филиппом в Диуме, привел царю чистопородного коня, предложив купить его за немалую сумму в тринадцать талантов. Конь этот был вороной, с белой звездочкой на лбу, с клеймом Филоника, и звали коня Буцефалом. Чтобы соответствовать такой стоимости, жеребец должен был достигнуть лучшего для коней возраста семи лет. Филипп с друзьями и приближенными отправился на равнину, чтобы испытать коня, с ними был и Александр. Вскоре царские конюхи нашли, что Буцефал совершенно неуправляем. Филипп рассердился и предложил Филонику забрать своего жеребца. Для Александра это было слишком.
– Какого коня они упустили! – воскликнул он. – А все потому, что у них нет искусства или мужества совладать с ним.
– Вот как, – сказал Филипп, с любопытством глядя на восьмилетнего сына. – Так ты считаешь, что лучше разбираешься в лошадях, чем старшие?
– Ну, с этим конем я бы определенно справился лучше, чем они.
– Ну, хорошо, – ответил отец. – Допустим, ты попытаешься это сделать и потерпишь неудачу. Чем ты готов заплатить за свою самонадеянность?
– Готов заплатить цену коня, – был ответ.
Люди, окружавшие царя, рассмеялись, услышав эти слова.
– Решено, – ответил Филипп.
Александр подбежал к Буцефалу, взял его под уздцы и повернул к солнцу (мальчик заметил, что жеребца смущает его подвижная тень). Александр некоторое время постоял рядом с конем, поглаживая его, чтобы успокоить, а затем сбросил плащ и вскочил на Буцефала с тем проворством, которое отличало его и в зрелые годы. Сначала седок натянул поводья, потом отпустил, и конь помчался по равнине.
Филипп и окружавшие его люди, как сообщает Плутарх, «от волнения потеряли дар речи», но Александр вскоре прискакал обратно, к восторгу всех присутствующих. Филипп пошутил, не без гордости: «Тебе придется искать себе другое царство – Македония маловата для тебя». Но именно Демарат из Коринфа привел это дело к триумфальному окончанию, купив Буцефала и подарив его Александру. С тех пор конь и мальчик стали неразлучными. Александр верхом на Буцефале участвовал в дальнейшем в большинстве своих славных битв.
В августе 348 г. до н. э. пал осажденный Филиппом Олинф, и два его уцелевших единокровных брата были схвачены и казнены. Афиняне, занятые собственными сложными проблемами, прислали подкрепления слишком поздно. Они подняли шум об измене и коварстве, а Эсхин проклинал жестокость и властолюбие Филиппа, однако попытка Эсхина объединить греческие полисы против Македонии кончилась полным провалом. Афиняне успокоили свою совесть, принимая олинфских беженцев, и после других переговоров, в 346 г. до н. э., отправили в Пеллу посольство с миром. Македония быстро превратилась в самую могущественную державу на Балканском полуострове.
Именно в то время старейший афинский оратор Исократ сделал достоянием гласности свое «Слово к Филиппу», призывая к общеэллинскому походу против Персии под руководством македонского царя. Эта идея была не нова – нечто подобное Исократ высказывал еще в 380 г. до н. э. в «Панегирике», где призывал Афины возглавить «крестовый поход» против варварской Азии вместе с обновленной Спартой. Тогда эта затея не имела никакого успеха, но оратор не терял веры в то, что он называл «единственной войной, которая лучше мира и скорее похожа на священную миссию, чем на военный поход». Несмотря на различия между «Панегириком» и «Словом к Филиппу» (с тех пор идеализм Исократа сильно потускнел), ряд основных положений сохранился. В обеих речах подчеркивались изнеженность и трусость, будто бы свойственные персам, и их неспособность вести войну, а также то обстоятельство, что можно будет захватить большую добычу малыми силами. В обеих содержалась идея совместной борьбы против общего врага как альтернативы нескончаемым междоусобицам, раздиравшим Грецию. Однако у обращения к Филиппу, с учетом адресата, были свои особенности. Здесь не подчеркивались достоинства демократических учреждений, зато шла речь о преимуществах единодержавия. Проводилась также параллель с войной Геракла против Трои, к общему благу рода людского. Геракл же считался предком Филиппа, а Исократ так его и расценивал. Исократ провозгласил, что царь «имеет право считать всю Элладу своей родиной», это было риторической гиперболой, но Филипп, когда нужно, готов был понимать ее более буквально, чем задумал автор.
Возможно, царя все это и позабавило, но, во всяком случае, он не остался неблагодарным. Филиппу было приятно и выгодно, что такой признанный в Афинах авторитет подтверждал его происхождение от Геркулеса. Главное же – идеи Исократа имели большой практический смысл, а кое-что из его положений постепенно было действительно реализовано. Не будучи панэллинистом по сути, Филипп сразу понял, что панэллинизм может стать очень удобным прикрытием.
Царя Персии Артаксеркса III одни характеризовали как «последнего великого правителя Древнего Востока», другие – как «самого кровожадного царя из Ахеменидов» (одно не обязательно исключает другое).
Суровый режим побудил некоторых из его подданных к мятежам, а еще многих сделал изгнанниками. Некоторые из их числа связали свои надежды с молодым и могущественным македонским царем, который мог бы помочь в борьбе с Ахеменидами. Филипп же, предоставив убежище некоторым из таких людей, вовсе не старался их разубедить. Кроме того, он оказы вал негласную поддержку некоторым полунезависимым царькам в Малой Азии, вроде Гермея, евнуха-вольноотпущенника, правившего Атарном, по соседству с Митиленой. Его территорию Филипп рассматривал как наиболее подходящий плацдарм для своего возможного вторжения в этот регион. Другое дело – насколько надежным мог быть подобный союз. Гермей начал подозревать, что царь и против него что-то замышляет. К этому времени один из приближенных этого правителя должен был очень пригодиться Филиппу, находясь в Пелле, поскольку располагал конфиденциальной информацией. Это был сын придворного врача Аминты, тремя годами старше самого Филиппа, учившийся у Платона в Академии и ставший придворным философом Гермея. Однако помимо философских занятий он был тайным агентом – долговязым, лысоватым, с маленькими глазками. Может быть, чтобы компенсировать неприглядную внешность, он старался одеваться и причесываться как щеголь. Пальцы украшало множество колец. Его, пожалуй, можно было бы в этом отношении сравнить с молодым Дизраэли[2] в его хорошую пору. Звали его Аристотелем.
В 345 г. до н. э. прозорливый философ переселился из Атарна в отделенные от него проливом Митилены. Примерно через год Аристотель получил приглашение Филиппа стать за хорошую плату учителем юного Александра. Мальчику было тринадцать лет, и ему нужен был хороший наставник. При этом Филипп осторожно присовокупил, что мальчик немного неуправляем. Аристотелю предлагалось не обычное обучение, но очень ответственное, как в личном, так и в общественном смысле, дело воспитания. Философ, не колеблясь, согласился.
Тогда Александр был юношей выше среднего роста, статным, мускулистым. Его светлые длинные волосы часто сравнивали с гривой льва. Глаза у него были разные, один голубой, другой темно-карий. Голос его в минуты волнения становился высоким и резким. Походку отличали быстрота и нервозность (тут он подражал Леониду), и ходил Александр слегка приподняв голову.
Филипп мудро рассудил, что столица с ее интригами и назойливым влиянием Олимпиады не место для молодого царевича. Высшее образование требовало сельского уединения. Поэтому Филипп предложил Аристотелю так называемое «святилище Нимф», в Мьезе, деревеньке к северу от Веррии (Береи). Это была, как считалось, часть «Садов Мидаса», ныне район Веррия – Наусса – Водена, богатый хорошими виноградниками и садами. Во времена Плутарха гостям еще показывали каменные скамейки и тенистые аллеи, где Аристотель проводил свои занятия.
Филиппу очень нравилось, что его сын усердно учится, стараясь воспринять все, что мог дать ему Аристотель. «Может быть, – говорил отец, – ты не повторишь многих моих ошибок». Тогда Александр поставил перед Филиппом вопрос о том, что он – не единственный наследник, поскольку у отца, очевидно, есть дети не только от жены. Не то чтобы царевич хотел разыграть перед отцом роль юного Гамлета; он просто выражал естественное беспокойство по поводу престолонаследия. В конце концов, у Филиппа хватало забот со своими незаконнорожденными братьями, и Александру было бы совсем ни к чему проходить через все это в свою очередь. Ответ царя на дерзкое замечание сына показывает, что Филипп понимал суть дела. Он сказал: «Что же, если у тебя будут соперники в борьбе за престол, докажи, что ты самый достойный и обязан царской властью не мне, но себе самому».
Как настоящий эллинский философ, Аристотель должен был воспринять царский статус своего ученика как нечто необычное. Тогда все политические теории, либеральные или авторитарные, были так или иначе связаны с республиканской формой правления. Однако, судя по его тактике, философ справился с этой трудностью. Аристотель нашел единственное оправдание для монархии – выдающуюся «аретэ», то есть личные достоинства монарха. Монархия морально не одобрялась[3], но за исключением случаев, когда аретэ царя или его семьи превосходила аретэ всех остальных граждан. Аристотель, будучи служащим Филиппа, не мог только прямо сказать, что дом Аргеадов вполне соответствует этой характеристике.
По персидскому вопросу Аристотель выступал бескомпромиссным этноцентристом. Он верил, что рабство – естественное учреждение, а все «варвары» (негреки) являются «рабами по природе», а потому правильным должно признать порядок, когда греки правят варварами, но не наоборот. Как и многие интеллектуалы, опирающиеся на расизм, Аристотель выводил доказательства из геополитики или «естественного права». Известен фрагмент, где он советует Александру «быть вождем для эллинов и деспотом для варваров; к первым относиться как к родным или друзьям, а со вторыми обращаться как с животными или растениями». Здесь Аристотель исходил из эллинской культурной традиции, и нет причин считать, что Александр не разделял, вполне искренне, эти расистские взгляды. Варвары считались достойными презрения, потому что они жили «целиком во власти лишь своих чувств и ощущений». Разумеется, это учение должно было импонировать Александру, который отдавал первенство самоконтролю и самоограничению. Что касается советов Аристотеля насчет того, как надо обращаться с эллинами и варварами, то они могли легко приобрести практический смысл. Если хочешь кого-то использовать наилучшим образом, надо сделать так, чтобы он тебе помогал. К эллинам надо относиться как к равным и демонстрировать уважение к их чувству независимости, пусть иллюзорному. Что касается варваров, они понимают и уважают только жесткий авторитаризм. Какое бы значение ни придавал этому своему уроку Аристотель, Александр его хорошо усвоил и, как увидим из дальнейшего изложения, не раз применял на практике. Он усвоил и всестороннее научное любопытство учителя, а также сопутствующий этому сугубо практический склад ума. Он проявлял интерес к медицине и биологии, любимым предметам Аристотеля, читал и обсуждал поэтов, первым долгом Гомера, учился основам геометрии, астрономии и риторики, прежде всего – искусству ведения спора и умению рассматривать предмет с разных сторон (эвристика). Это искусство пришлось Александру очень по душе, и в этом смысле уроки Аристотеля имели очень весомые последствия.
Александр провел около трех лет в «Садах Мидаса», и за это время ухудшились отношения между Македонией и Грецией, в особенности с Афинами. Филипп обвинял афинян в поддержке каперства, то есть узаконенного пиратства на Дарданеллах; Демосфен опасался, что Филипп в отместку может отрезать жизненно важный для Афин зерновой путь на Босфоре. За всеми этими политическими маневрами в 342—338 гг. до н. э. стояла угроза экономического шантажа.
Демосфен, с обычной для него страстностью, поднял тревогу по этому поводу в народном собрании. Во многом по его настоянию в Греции сформировалась новая антимакедонская коалиция. Византий[4] и Абид присоединились к афинским союзникам, и, что особенно важно, был заключен союз и с персидским царем. Артаксеркс не только открыто выступил против Македонии, но и, не жалея золота, подкупал нейтральные государства, чтобы они последовали его примеру. Филипп столкнулся, пожалуй, с самым серьезным кризисом за все время своего правления.
Он действовал с обычной быстротой и твердостью. Для пробы предложил Византию, формально остававшемуся его союзником, принять участие в совместных действиях против афинских пиратов. Получив отказ, Филипп мобилизовал свой новый флот. Так как он принял командование на себя, шестнадцатилетний Александр был отозван из Пеллы и провозглашен регентом и хранителем царской печати, а советником его был назначен опытный Антипатр.
Этот анекдот был явно использован в пропагандистских целях, но похоже, что он содержит зерно истины. По словам Плутарха, на посланников эта беседа произвела немалое впечатление. Конечно, они могли и не открыть Александру то, о чем он хотел узнать. Что касается Артабаза и Мемнона, то они едва ли забыли этот случай. По прихоти судьбы один из них впоследствии стал сатрапом самого Александра на Востоке, а другой его противником в Малой Азии.
Агрессивная политика его отца не подлежит сомнению. Вот как описывает его карьеру до 349 г. до н. э. Демосфен: «Следил ли кто-нибудь из вас за успехами Филиппа, проследил ли его путь от слабости к мощи? Сначала он захватывает Амфиполис, потом Пидну, потом Потидею. После этого наступает черед Метона, после чего он совершает поход на Фессалию… а затем – на Фракию, низложив местных властителей и назначив на их место своих людей. После этого он ненадолго заболел, но сразу по выздоровлении отправился походом на Олинф. Это не считая нескольких мелких войн в Иллирии, Пэонии и с царем Аррибом».
Отношение Александра к Филиппу было сложным и противоречивым, искреннее восхищение уживалось в его душе со скрытым духом соперничества. С одной стороны, отец был для Александра почти кумиром, с другой – дух соперничества вызывал к жизни сложную смесь любви и неприязни.
Следуя по стопам отца, мальчик хотел не только ни в чем не отставать от него, но и превзойти. Мальчиком он отождествлял себя с Ахиллом, от которого будто бы происходил род его матери. С отцовской же стороны Александр мог проследить свое происхождение вплоть до Геракла. Было бы крупной ошибкой недооценивать серьезность, с которой в Древнем мире относились к подобным генеалогиям. Героические мифы были и для греков и для македонян живой реальностью, к которой периодически обращались политики и полемисты. Без таких обращений к ми фо логии их просто не стали бы слушать.
Из истории кое-что известно об учителях Александра, но почти невозможно узнать, чему и как они его учили. Его няню звали Ланис. Брат ее Клит, прозванный Черным, спас жизнь Александру Македонскому во время битвы при Гранике, но был убит последним много лет спустя, во время пьяной ссоры в Самарканде. Первым его наставником стал родственник Олимпиады, суровый служака Леонид, сыгравший немалую роль в физическом развитии будущего полководца. Александр вспоминал, что, по мнению Леонида, лучшим завтраком был ночной поход, а лучшим ужином – легкий завтрак.
Подобная дисциплина в детстве раздражала мальчика, но тренировки Леонида сыграли для будущего военачальника немалую роль. Впоследствии его собственная физическая выносливость, его форсированные марши через пустыни или горы стали легендарными. Александр помнил уроки своего медведя учителя. Существует один рассказ об их взаимоотношениях, на который до сих пор не обращали надлежащего внимания. Говорят, однажды юный царевич во время жертвоприношения с царской щедростью бросил две полные горсти благовоний в огонь на жертвеннике, за что получил нагоняй от учителя. С профессиональным сарказмом наставника Леонид заметил: «Когда ты завоюешь страны, богатые пряностями, ты можешь тратить благовония, как тебе вздумается, а пока побереги их». Много лет спустя Александр Македонский захватил Газу, главный источник пряностей на Среднем Востоке. Как всегда, он отправил домой подарки матери и сестре, но на этот раз у него был подарок и для Леонида. Старику, говорят, было доставлено не менее 18 тонн пряностей, ладана и мирры в память «о надежде, которую учитель поселил в душе мальчика», с предписанием впредь не быть скупым по отношению к богам. Этот рассказ многое дает для понимания характера Александра. Каждому, кому случалось нанести ему обиду, пусть малую, рано или поздно приходилось об этом пожалеть. Он ничего не забывал и редко что прощал. Его непреклонность, пожалуй, равнялась его долготерпению. Александр мог ждать своего часа, а когда наступал подходящий момент – нанести удар.
Юного Александра учили музыке (особенно ему нравилась лира), чтению и письму. Особые наставники обучали его фехтованию, стрельбе из лука, метанию копья. Как большинство детей македонской знати, он научился ездить верхом едва ли не раньше, чем ходить.
С его искусством верховой езды связана одна из самых интересных историй, которые рассказывают об этом человеке. Когда ему было всего лет восемь или девять, фессалийский коневод Филоник по случаю Олимпийских игр, устроенных Филиппом в Диуме, привел царю чистопородного коня, предложив купить его за немалую сумму в тринадцать талантов. Конь этот был вороной, с белой звездочкой на лбу, с клеймом Филоника, и звали коня Буцефалом. Чтобы соответствовать такой стоимости, жеребец должен был достигнуть лучшего для коней возраста семи лет. Филипп с друзьями и приближенными отправился на равнину, чтобы испытать коня, с ними был и Александр. Вскоре царские конюхи нашли, что Буцефал совершенно неуправляем. Филипп рассердился и предложил Филонику забрать своего жеребца. Для Александра это было слишком.
– Какого коня они упустили! – воскликнул он. – А все потому, что у них нет искусства или мужества совладать с ним.
– Вот как, – сказал Филипп, с любопытством глядя на восьмилетнего сына. – Так ты считаешь, что лучше разбираешься в лошадях, чем старшие?
– Ну, с этим конем я бы определенно справился лучше, чем они.
– Ну, хорошо, – ответил отец. – Допустим, ты попытаешься это сделать и потерпишь неудачу. Чем ты готов заплатить за свою самонадеянность?
– Готов заплатить цену коня, – был ответ.
Люди, окружавшие царя, рассмеялись, услышав эти слова.
– Решено, – ответил Филипп.
Александр подбежал к Буцефалу, взял его под уздцы и повернул к солнцу (мальчик заметил, что жеребца смущает его подвижная тень). Александр некоторое время постоял рядом с конем, поглаживая его, чтобы успокоить, а затем сбросил плащ и вскочил на Буцефала с тем проворством, которое отличало его и в зрелые годы. Сначала седок натянул поводья, потом отпустил, и конь помчался по равнине.
Филипп и окружавшие его люди, как сообщает Плутарх, «от волнения потеряли дар речи», но Александр вскоре прискакал обратно, к восторгу всех присутствующих. Филипп пошутил, не без гордости: «Тебе придется искать себе другое царство – Македония маловата для тебя». Но именно Демарат из Коринфа привел это дело к триумфальному окончанию, купив Буцефала и подарив его Александру. С тех пор конь и мальчик стали неразлучными. Александр верхом на Буцефале участвовал в дальнейшем в большинстве своих славных битв.
В августе 348 г. до н. э. пал осажденный Филиппом Олинф, и два его уцелевших единокровных брата были схвачены и казнены. Афиняне, занятые собственными сложными проблемами, прислали подкрепления слишком поздно. Они подняли шум об измене и коварстве, а Эсхин проклинал жестокость и властолюбие Филиппа, однако попытка Эсхина объединить греческие полисы против Македонии кончилась полным провалом. Афиняне успокоили свою совесть, принимая олинфских беженцев, и после других переговоров, в 346 г. до н. э., отправили в Пеллу посольство с миром. Македония быстро превратилась в самую могущественную державу на Балканском полуострове.
Именно в то время старейший афинский оратор Исократ сделал достоянием гласности свое «Слово к Филиппу», призывая к общеэллинскому походу против Персии под руководством македонского царя. Эта идея была не нова – нечто подобное Исократ высказывал еще в 380 г. до н. э. в «Панегирике», где призывал Афины возглавить «крестовый поход» против варварской Азии вместе с обновленной Спартой. Тогда эта затея не имела никакого успеха, но оратор не терял веры в то, что он называл «единственной войной, которая лучше мира и скорее похожа на священную миссию, чем на военный поход». Несмотря на различия между «Панегириком» и «Словом к Филиппу» (с тех пор идеализм Исократа сильно потускнел), ряд основных положений сохранился. В обеих речах подчеркивались изнеженность и трусость, будто бы свойственные персам, и их неспособность вести войну, а также то обстоятельство, что можно будет захватить большую добычу малыми силами. В обеих содержалась идея совместной борьбы против общего врага как альтернативы нескончаемым междоусобицам, раздиравшим Грецию. Однако у обращения к Филиппу, с учетом адресата, были свои особенности. Здесь не подчеркивались достоинства демократических учреждений, зато шла речь о преимуществах единодержавия. Проводилась также параллель с войной Геракла против Трои, к общему благу рода людского. Геракл же считался предком Филиппа, а Исократ так его и расценивал. Исократ провозгласил, что царь «имеет право считать всю Элладу своей родиной», это было риторической гиперболой, но Филипп, когда нужно, готов был понимать ее более буквально, чем задумал автор.
Возможно, царя все это и позабавило, но, во всяком случае, он не остался неблагодарным. Филиппу было приятно и выгодно, что такой признанный в Афинах авторитет подтверждал его происхождение от Геркулеса. Главное же – идеи Исократа имели большой практический смысл, а кое-что из его положений постепенно было действительно реализовано. Не будучи панэллинистом по сути, Филипп сразу понял, что панэллинизм может стать очень удобным прикрытием.
Царя Персии Артаксеркса III одни характеризовали как «последнего великого правителя Древнего Востока», другие – как «самого кровожадного царя из Ахеменидов» (одно не обязательно исключает другое).
Суровый режим побудил некоторых из его подданных к мятежам, а еще многих сделал изгнанниками. Некоторые из их числа связали свои надежды с молодым и могущественным македонским царем, который мог бы помочь в борьбе с Ахеменидами. Филипп же, предоставив убежище некоторым из таких людей, вовсе не старался их разубедить. Кроме того, он оказы вал негласную поддержку некоторым полунезависимым царькам в Малой Азии, вроде Гермея, евнуха-вольноотпущенника, правившего Атарном, по соседству с Митиленой. Его территорию Филипп рассматривал как наиболее подходящий плацдарм для своего возможного вторжения в этот регион. Другое дело – насколько надежным мог быть подобный союз. Гермей начал подозревать, что царь и против него что-то замышляет. К этому времени один из приближенных этого правителя должен был очень пригодиться Филиппу, находясь в Пелле, поскольку располагал конфиденциальной информацией. Это был сын придворного врача Аминты, тремя годами старше самого Филиппа, учившийся у Платона в Академии и ставший придворным философом Гермея. Однако помимо философских занятий он был тайным агентом – долговязым, лысоватым, с маленькими глазками. Может быть, чтобы компенсировать неприглядную внешность, он старался одеваться и причесываться как щеголь. Пальцы украшало множество колец. Его, пожалуй, можно было бы в этом отношении сравнить с молодым Дизраэли[2] в его хорошую пору. Звали его Аристотелем.
В 345 г. до н. э. прозорливый философ переселился из Атарна в отделенные от него проливом Митилены. Примерно через год Аристотель получил приглашение Филиппа стать за хорошую плату учителем юного Александра. Мальчику было тринадцать лет, и ему нужен был хороший наставник. При этом Филипп осторожно присовокупил, что мальчик немного неуправляем. Аристотелю предлагалось не обычное обучение, но очень ответственное, как в личном, так и в общественном смысле, дело воспитания. Философ, не колеблясь, согласился.
Тогда Александр был юношей выше среднего роста, статным, мускулистым. Его светлые длинные волосы часто сравнивали с гривой льва. Глаза у него были разные, один голубой, другой темно-карий. Голос его в минуты волнения становился высоким и резким. Походку отличали быстрота и нервозность (тут он подражал Леониду), и ходил Александр слегка приподняв голову.
Филипп мудро рассудил, что столица с ее интригами и назойливым влиянием Олимпиады не место для молодого царевича. Высшее образование требовало сельского уединения. Поэтому Филипп предложил Аристотелю так называемое «святилище Нимф», в Мьезе, деревеньке к северу от Веррии (Береи). Это была, как считалось, часть «Садов Мидаса», ныне район Веррия – Наусса – Водена, богатый хорошими виноградниками и садами. Во времена Плутарха гостям еще показывали каменные скамейки и тенистые аллеи, где Аристотель проводил свои занятия.
Филиппу очень нравилось, что его сын усердно учится, стараясь воспринять все, что мог дать ему Аристотель. «Может быть, – говорил отец, – ты не повторишь многих моих ошибок». Тогда Александр поставил перед Филиппом вопрос о том, что он – не единственный наследник, поскольку у отца, очевидно, есть дети не только от жены. Не то чтобы царевич хотел разыграть перед отцом роль юного Гамлета; он просто выражал естественное беспокойство по поводу престолонаследия. В конце концов, у Филиппа хватало забот со своими незаконнорожденными братьями, и Александру было бы совсем ни к чему проходить через все это в свою очередь. Ответ царя на дерзкое замечание сына показывает, что Филипп понимал суть дела. Он сказал: «Что же, если у тебя будут соперники в борьбе за престол, докажи, что ты самый достойный и обязан царской властью не мне, но себе самому».
Как настоящий эллинский философ, Аристотель должен был воспринять царский статус своего ученика как нечто необычное. Тогда все политические теории, либеральные или авторитарные, были так или иначе связаны с республиканской формой правления. Однако, судя по его тактике, философ справился с этой трудностью. Аристотель нашел единственное оправдание для монархии – выдающуюся «аретэ», то есть личные достоинства монарха. Монархия морально не одобрялась[3], но за исключением случаев, когда аретэ царя или его семьи превосходила аретэ всех остальных граждан. Аристотель, будучи служащим Филиппа, не мог только прямо сказать, что дом Аргеадов вполне соответствует этой характеристике.
По персидскому вопросу Аристотель выступал бескомпромиссным этноцентристом. Он верил, что рабство – естественное учреждение, а все «варвары» (негреки) являются «рабами по природе», а потому правильным должно признать порядок, когда греки правят варварами, но не наоборот. Как и многие интеллектуалы, опирающиеся на расизм, Аристотель выводил доказательства из геополитики или «естественного права». Известен фрагмент, где он советует Александру «быть вождем для эллинов и деспотом для варваров; к первым относиться как к родным или друзьям, а со вторыми обращаться как с животными или растениями». Здесь Аристотель исходил из эллинской культурной традиции, и нет причин считать, что Александр не разделял, вполне искренне, эти расистские взгляды. Варвары считались достойными презрения, потому что они жили «целиком во власти лишь своих чувств и ощущений». Разумеется, это учение должно было импонировать Александру, который отдавал первенство самоконтролю и самоограничению. Что касается советов Аристотеля насчет того, как надо обращаться с эллинами и варварами, то они могли легко приобрести практический смысл. Если хочешь кого-то использовать наилучшим образом, надо сделать так, чтобы он тебе помогал. К эллинам надо относиться как к равным и демонстрировать уважение к их чувству независимости, пусть иллюзорному. Что касается варваров, они понимают и уважают только жесткий авторитаризм. Какое бы значение ни придавал этому своему уроку Аристотель, Александр его хорошо усвоил и, как увидим из дальнейшего изложения, не раз применял на практике. Он усвоил и всестороннее научное любопытство учителя, а также сопутствующий этому сугубо практический склад ума. Он проявлял интерес к медицине и биологии, любимым предметам Аристотеля, читал и обсуждал поэтов, первым долгом Гомера, учился основам геометрии, астрономии и риторики, прежде всего – искусству ведения спора и умению рассматривать предмет с разных сторон (эвристика). Это искусство пришлось Александру очень по душе, и в этом смысле уроки Аристотеля имели очень весомые последствия.
Александр провел около трех лет в «Садах Мидаса», и за это время ухудшились отношения между Македонией и Грецией, в особенности с Афинами. Филипп обвинял афинян в поддержке каперства, то есть узаконенного пиратства на Дарданеллах; Демосфен опасался, что Филипп в отместку может отрезать жизненно важный для Афин зерновой путь на Босфоре. За всеми этими политическими маневрами в 342—338 гг. до н. э. стояла угроза экономического шантажа.
Демосфен, с обычной для него страстностью, поднял тревогу по этому поводу в народном собрании. Во многом по его настоянию в Греции сформировалась новая антимакедонская коалиция. Византий[4] и Абид присоединились к афинским союзникам, и, что особенно важно, был заключен союз и с персидским царем. Артаксеркс не только открыто выступил против Македонии, но и, не жалея золота, подкупал нейтральные государства, чтобы они последовали его примеру. Филипп столкнулся, пожалуй, с самым серьезным кризисом за все время своего правления.
Он действовал с обычной быстротой и твердостью. Для пробы предложил Византию, формально остававшемуся его союзником, принять участие в совместных действиях против афинских пиратов. Получив отказ, Филипп мобилизовал свой новый флот. Так как он принял командование на себя, шестнадцатилетний Александр был отозван из Пеллы и провозглашен регентом и хранителем царской печати, а советником его был назначен опытный Антипатр.