Фламандцы стояли неколебимо, словно утесы, хладнокровно взирая на схватку, бушевавшую подобно бурному потоку, заключенному в крутые гранитные берега.
Тесня противника вдоль линии копий, Курсель неожиданно замер, отступил на один широкий шаг, отшвырнул в траву свой кинжал, наклонился и схватил валявшийся под ногами фламандцев меч, отброшенный Берингаром. С ликующим, хриплым криком он поднялся, размахивая оружием, от которого более часа назад великодушно отказался его противник.
Хью даже не осознал, что они приблизились к тому самому месту, и еще меньше, что соперник намеренно подталкивал его туда именно с этой коварной целью. Где-то в толпе раздался пронзительный женский крик. В этот момент Курсель почти выпрямился, занося меч, и глаза его безумно сверкнули. Однако он не успел занять устойчивую позицию, и, улучив этот миг, быть может, единственный, оставшийся в его распоряжении, Берингар, словно тигр, прыгнул навстречу врагу.
Еще секунда - и было бы слишком поздно. Но Хью опередил противника всем своим весом он обрушился на Курселя, правой, державшей кинжал рукой, обхватил его, а левой перехватил запястье руки, сжимавшей поднятый меч. На несколько мгновений они застыли, напрягаясь изо всех сил, а потом повалились на вытоптанную траву и покатились, сцепившись в смертельных объятиях, у ног равнодушных наемников.
Элин стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, и закрыла глаза, но тут же открыла их снова:
- Нет, я буду смотреть. Я должна... я вынесу это. Ему не будет за меня стыдно. О Кадфаэль, скажи же мне, что там происходит... Я его не вижу!
- Курсель схватил меч, но удара нанести не успел, - торопливо пояснил монах. - Постой, один из них поднимается...
Противники упали вместе, а встал только один, и теперь он стоял, ошарашенный и недоумевающий оттого, что враг внезапно обмяк и недвижно распростерся на земле, раскинув руки и уставясь на яркое летнее солнце открытыми, невидящими глазами. Струйка крови медленно и вяло вытекала из-под его тела и темной лужицей растекалась по примятой траве.
Хью Берингар перевел растерянный взгляд с истекающего кровью врага на кинжал, который по-прежнему сжимал в правой руке, и в замешательстве покачал головой. Он изнемог в этой затянувшейся схватке, а ее неожиданный и необъяснимый конец, похоже, лишил его и остатка сил. На острие кинжала не было свежей вражеской крови, оружие не коснулось Курселя, однако он встретил свою смерть - жизнь покинула его вместе с кровью, орошавшей траву. Какое же зловещее чудо принесло ему гибель, не обагрив ни меча, ни кинжала?
Хью нагнулся, приподнял безжизненное тело за левое плечо, чтобы посмотреть, откуда течет кровь, и увидел, что из-под лопатки у мертвеца торчит пробивший насквозь кожаный жилет кинжал, отброшенный самим же Курселем, когда тот наклонился, чтобы схватить меч. Видимо, рукоять застряла в густой траве возле сапога одного из фламандцев, и кинжал остался торчать острием вверх. И когда после стремительного броска Берингара противники покатились по земле, - Курсель напоролся на собственный кинжал, который и вонзился в него по самую гарду.
"Получается, что это не я убил его, - подумал Хью, - он пал жертвой собственного коварства". - Берингар не знал, радоваться этому или огорчаться - он был слишком опустошен. Вот Кадфаэль, тот, несомненно, должен был чувствовать удовлетворение. Смерть Николаса Фэнтри отомщена, а преступника постигла справедливая кара. Убийца был публично уличен, и правдивость обвинения уже не вызывала сомнения, ибо злодей испустил дух, и указал виновного сам Бог.
Берингар наклонился и поднял меч, который послушно выскользнул из руки злодея, осужденного небесами. Он медленно повернулся и воздел клинок, приветствуя короля, а потом, прихрамывая, побрел с арены: из ран на его руке и предплечье сочилась кровь. Фламандцы расступились и молча пропустили победителя.
Хью успел сделать только два или три шага, направляясь к креслу короля, когда на шею ему бросилась Элин и заключила в объятья с таким жаром, что утраченные силы вновь вернулись к нему. Ее золотистые волосы заструились по его плечам и груди, она подняла на него лицо: восхищенное, ликующее и измученное - такое же, как у него самого, и называя по имени: "Хью, Хью..." - с боязливой нежностью коснулась пальцами его кровоточащих ран.
- Почему ты не сказал мне? Почему? Почему? О, ты заставил меня умирать столько раз! Но теперь мы оба живы - снова живы... Поцелуй же меня, твердила она, не видя ничего вокруг, кроме лица своего любимого.
И Хью поцеловал ее - страстно и самозабвенно, а девушка в ответ снова принялась ласково укорять его.
- Тише, любовь моя, - промолвил успокоенный и воодушевленный Хью, хотя нет, лучше выбрани меня как следует, а то от твоей ласки я таю как воск, а мне пока нельзя размягчаться - король ждет. И раз уж ты моя дама сердца, подай руку и поддержи меня, как подобает доброй жене, а то я, неровен час, растянусь у королевских ног.
- А я и вправду твоя дама сердца? - требовательно спросила Элин, желавшая, как и всякая женщина, чтобы то, что и так ясно, было подтверждено публично.
- Не сомневайся. Я думаю, сердце мое, что нам обоим уже поздновато идти на попятную!
И Хью предстал перед королем, а Элин стояла рядом, крепко держа его за руку.
- Ваша милость, - произнес Берингар, спускаясь с тех заоблачных высот, где забываешь о боли и усталости, - Господь подтвердил мою правоту, покарав убийцу, и ныне я вправе полагать, что признаете это и вы, ибо исход поединка ясен.
- Да уж куда яснее, - хмыкнул король, - если твой противник сам себя заколол, доказывая твою правоту.
Стефан задумчиво посмотрел на стоявшую перед ним пару.
- Но коли ты оказался прав, пусть это принесет пользу - и тебе, и мне. Ты лишил меня и это графство способного помощника шерифа, пусть даже он и был негодяем и сражался бесчестно. И раз уж из-за тебя освободилась эта должность, то почему бы тебе самому не занять ее и не послужить своему королю... Заодно тебе не придется и отлучаться от твоих замков и гарнизонов - что скажешь?
- С позволения вашей милости, - отвечал Берингар, - я должен сперва посоветоваться со своей невестой.
- Что устроит моего господина, - отозвалась Элин, скромно потупя очи, - то устроит и меня.
"Ну-ну, - подумал Кадфаэль, с интересом наблюдавший всю эту картину, правильно, если уж объявлять о помолвке, то при всем честном народе. А еще лучше - просто пригласить на свадьбу весь Шрусбери".
Еще до повечерия брат Кадфаэль направился через двор к странноприимному дому. С собой он прихватил не только горшочек с целебным бальзамом из липушника, чтобы пользовать многочисленные, хотя и неопасные раны Берингара, но и кинжал Жиля Сиварда, в рукоять которого был аккуратно вставлен топаз.
- Брат Освальд - искусный серебряных дел мастер. Это подарок твоей невесте - от него и от меня. Отдай его ей сам, но попроси щедро наградить мальчика, который выловил его из реки, - расскажи ей об этом, и я уверен, она не откажется. Ну, а о том, что связано с ее братом, будем молчать теперь и всегда. Пусть думает, что он был одним из многих, погибших за свои убеждения, сторонников незадачливой претендентки на трон.
Берингар взял в руки кинжал и посмотрел на него долгим, невеселым взглядом.
- Разве в этом и заключается справедливость? - грустно произнес он. Мы с тобой вывели на свет Божий грехи одного человека, чтобы навсегда скрыть позор другого.
В этот вечер, несмотря на все, что принес ему прошедший день, Хью был очень серьезен и даже слегка печален, но не оттого, что ныли раны, а натруженное тело болело при каждом движении. Он испытал торжество победы, заглянул в лицо смерти, и это заставило его задуматься о превратностях человеческой судьбы.
- Неужели благородство подобает только безгрешным душам? В чем же высшая справедливость? Ведь если бы случай не вводил людей во искушение, они, может быть, и не тонули бы в трясине бесчестия... - произнес Хью, вопросительно посмотрев на Кадфаэля.
- Мы, смертные, имеем дело с тем, что есть, - ответил Кадфаэль, - а то, что могло бы быть, оставь тому, для кого это не тайна, ибо Он читает в сердцах. То, что тебе досталось, ты выиграл законно, в честном бою - цени это и пользуйся с честью. Теперь ты помощник шерифа Шрусбери, король к тебе благоволит, ты обручен с самой прекрасной девушкой, какую только душа может пожелать, и той единственной, которая полюбилась тебе с первого взгляда. Будь уверен, я и это приметил! И если завтра у тебя заноет каждая косточка, можешь не сомневаться, приятель, так оно и будет, - то чего стоит потерпеть боль такому молодому и важному господину... Это тебе даже полезно, чтобы не зазнавался.
- Интересно, - просветлев лицом, спросил Хью, - где сейчас те двое?
- Неподалеку от побережья Уэльса, ждут корабля, который увезет их во Францию. Даст Бог, все у них будет в порядке.
Кадфаэль не был приверженцем ни одного из претендентов на корону, что же до его молодых друзей, двое из которых держались Стефана, а двое Матильды, то в них он видел будущее Англии, пережившей смуту и залечившей раны междоусобных раздоров.
- А что касается высшей справедливости, - задумчиво заметил монах, то земное правосудие - это еще полдела.
Он знал, что, придя на повечерие, будет молиться за упокой души невинно убиенного Николаса Фэнтри, но будет молиться он и за погрязшего в грехе Адама Курселя, ибо всякий человек, погибший безвременно, всякий, ушедший из жизни во цвете лет и без покаяния, - это еще один лишний труп.
- Не стоит тебе, - посоветовал Кадфаэль, - оглядываться назад и сокрушаться о том, что уже линовало. Ты исполнил то, что выпала на твою долю, и исполнил достойно. Остальное в воле Божьей. Ибо от высочайших взлетов человеческого духа до глубочайшей бездны падения, повсюду, где есть место для справедливости и возмездия, остается и надежда на милосердие Всевышнего.
Тесня противника вдоль линии копий, Курсель неожиданно замер, отступил на один широкий шаг, отшвырнул в траву свой кинжал, наклонился и схватил валявшийся под ногами фламандцев меч, отброшенный Берингаром. С ликующим, хриплым криком он поднялся, размахивая оружием, от которого более часа назад великодушно отказался его противник.
Хью даже не осознал, что они приблизились к тому самому месту, и еще меньше, что соперник намеренно подталкивал его туда именно с этой коварной целью. Где-то в толпе раздался пронзительный женский крик. В этот момент Курсель почти выпрямился, занося меч, и глаза его безумно сверкнули. Однако он не успел занять устойчивую позицию, и, улучив этот миг, быть может, единственный, оставшийся в его распоряжении, Берингар, словно тигр, прыгнул навстречу врагу.
Еще секунда - и было бы слишком поздно. Но Хью опередил противника всем своим весом он обрушился на Курселя, правой, державшей кинжал рукой, обхватил его, а левой перехватил запястье руки, сжимавшей поднятый меч. На несколько мгновений они застыли, напрягаясь изо всех сил, а потом повалились на вытоптанную траву и покатились, сцепившись в смертельных объятиях, у ног равнодушных наемников.
Элин стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, и закрыла глаза, но тут же открыла их снова:
- Нет, я буду смотреть. Я должна... я вынесу это. Ему не будет за меня стыдно. О Кадфаэль, скажи же мне, что там происходит... Я его не вижу!
- Курсель схватил меч, но удара нанести не успел, - торопливо пояснил монах. - Постой, один из них поднимается...
Противники упали вместе, а встал только один, и теперь он стоял, ошарашенный и недоумевающий оттого, что враг внезапно обмяк и недвижно распростерся на земле, раскинув руки и уставясь на яркое летнее солнце открытыми, невидящими глазами. Струйка крови медленно и вяло вытекала из-под его тела и темной лужицей растекалась по примятой траве.
Хью Берингар перевел растерянный взгляд с истекающего кровью врага на кинжал, который по-прежнему сжимал в правой руке, и в замешательстве покачал головой. Он изнемог в этой затянувшейся схватке, а ее неожиданный и необъяснимый конец, похоже, лишил его и остатка сил. На острие кинжала не было свежей вражеской крови, оружие не коснулось Курселя, однако он встретил свою смерть - жизнь покинула его вместе с кровью, орошавшей траву. Какое же зловещее чудо принесло ему гибель, не обагрив ни меча, ни кинжала?
Хью нагнулся, приподнял безжизненное тело за левое плечо, чтобы посмотреть, откуда течет кровь, и увидел, что из-под лопатки у мертвеца торчит пробивший насквозь кожаный жилет кинжал, отброшенный самим же Курселем, когда тот наклонился, чтобы схватить меч. Видимо, рукоять застряла в густой траве возле сапога одного из фламандцев, и кинжал остался торчать острием вверх. И когда после стремительного броска Берингара противники покатились по земле, - Курсель напоролся на собственный кинжал, который и вонзился в него по самую гарду.
"Получается, что это не я убил его, - подумал Хью, - он пал жертвой собственного коварства". - Берингар не знал, радоваться этому или огорчаться - он был слишком опустошен. Вот Кадфаэль, тот, несомненно, должен был чувствовать удовлетворение. Смерть Николаса Фэнтри отомщена, а преступника постигла справедливая кара. Убийца был публично уличен, и правдивость обвинения уже не вызывала сомнения, ибо злодей испустил дух, и указал виновного сам Бог.
Берингар наклонился и поднял меч, который послушно выскользнул из руки злодея, осужденного небесами. Он медленно повернулся и воздел клинок, приветствуя короля, а потом, прихрамывая, побрел с арены: из ран на его руке и предплечье сочилась кровь. Фламандцы расступились и молча пропустили победителя.
Хью успел сделать только два или три шага, направляясь к креслу короля, когда на шею ему бросилась Элин и заключила в объятья с таким жаром, что утраченные силы вновь вернулись к нему. Ее золотистые волосы заструились по его плечам и груди, она подняла на него лицо: восхищенное, ликующее и измученное - такое же, как у него самого, и называя по имени: "Хью, Хью..." - с боязливой нежностью коснулась пальцами его кровоточащих ран.
- Почему ты не сказал мне? Почему? Почему? О, ты заставил меня умирать столько раз! Но теперь мы оба живы - снова живы... Поцелуй же меня, твердила она, не видя ничего вокруг, кроме лица своего любимого.
И Хью поцеловал ее - страстно и самозабвенно, а девушка в ответ снова принялась ласково укорять его.
- Тише, любовь моя, - промолвил успокоенный и воодушевленный Хью, хотя нет, лучше выбрани меня как следует, а то от твоей ласки я таю как воск, а мне пока нельзя размягчаться - король ждет. И раз уж ты моя дама сердца, подай руку и поддержи меня, как подобает доброй жене, а то я, неровен час, растянусь у королевских ног.
- А я и вправду твоя дама сердца? - требовательно спросила Элин, желавшая, как и всякая женщина, чтобы то, что и так ясно, было подтверждено публично.
- Не сомневайся. Я думаю, сердце мое, что нам обоим уже поздновато идти на попятную!
И Хью предстал перед королем, а Элин стояла рядом, крепко держа его за руку.
- Ваша милость, - произнес Берингар, спускаясь с тех заоблачных высот, где забываешь о боли и усталости, - Господь подтвердил мою правоту, покарав убийцу, и ныне я вправе полагать, что признаете это и вы, ибо исход поединка ясен.
- Да уж куда яснее, - хмыкнул король, - если твой противник сам себя заколол, доказывая твою правоту.
Стефан задумчиво посмотрел на стоявшую перед ним пару.
- Но коли ты оказался прав, пусть это принесет пользу - и тебе, и мне. Ты лишил меня и это графство способного помощника шерифа, пусть даже он и был негодяем и сражался бесчестно. И раз уж из-за тебя освободилась эта должность, то почему бы тебе самому не занять ее и не послужить своему королю... Заодно тебе не придется и отлучаться от твоих замков и гарнизонов - что скажешь?
- С позволения вашей милости, - отвечал Берингар, - я должен сперва посоветоваться со своей невестой.
- Что устроит моего господина, - отозвалась Элин, скромно потупя очи, - то устроит и меня.
"Ну-ну, - подумал Кадфаэль, с интересом наблюдавший всю эту картину, правильно, если уж объявлять о помолвке, то при всем честном народе. А еще лучше - просто пригласить на свадьбу весь Шрусбери".
Еще до повечерия брат Кадфаэль направился через двор к странноприимному дому. С собой он прихватил не только горшочек с целебным бальзамом из липушника, чтобы пользовать многочисленные, хотя и неопасные раны Берингара, но и кинжал Жиля Сиварда, в рукоять которого был аккуратно вставлен топаз.
- Брат Освальд - искусный серебряных дел мастер. Это подарок твоей невесте - от него и от меня. Отдай его ей сам, но попроси щедро наградить мальчика, который выловил его из реки, - расскажи ей об этом, и я уверен, она не откажется. Ну, а о том, что связано с ее братом, будем молчать теперь и всегда. Пусть думает, что он был одним из многих, погибших за свои убеждения, сторонников незадачливой претендентки на трон.
Берингар взял в руки кинжал и посмотрел на него долгим, невеселым взглядом.
- Разве в этом и заключается справедливость? - грустно произнес он. Мы с тобой вывели на свет Божий грехи одного человека, чтобы навсегда скрыть позор другого.
В этот вечер, несмотря на все, что принес ему прошедший день, Хью был очень серьезен и даже слегка печален, но не оттого, что ныли раны, а натруженное тело болело при каждом движении. Он испытал торжество победы, заглянул в лицо смерти, и это заставило его задуматься о превратностях человеческой судьбы.
- Неужели благородство подобает только безгрешным душам? В чем же высшая справедливость? Ведь если бы случай не вводил людей во искушение, они, может быть, и не тонули бы в трясине бесчестия... - произнес Хью, вопросительно посмотрев на Кадфаэля.
- Мы, смертные, имеем дело с тем, что есть, - ответил Кадфаэль, - а то, что могло бы быть, оставь тому, для кого это не тайна, ибо Он читает в сердцах. То, что тебе досталось, ты выиграл законно, в честном бою - цени это и пользуйся с честью. Теперь ты помощник шерифа Шрусбери, король к тебе благоволит, ты обручен с самой прекрасной девушкой, какую только душа может пожелать, и той единственной, которая полюбилась тебе с первого взгляда. Будь уверен, я и это приметил! И если завтра у тебя заноет каждая косточка, можешь не сомневаться, приятель, так оно и будет, - то чего стоит потерпеть боль такому молодому и важному господину... Это тебе даже полезно, чтобы не зазнавался.
- Интересно, - просветлев лицом, спросил Хью, - где сейчас те двое?
- Неподалеку от побережья Уэльса, ждут корабля, который увезет их во Францию. Даст Бог, все у них будет в порядке.
Кадфаэль не был приверженцем ни одного из претендентов на корону, что же до его молодых друзей, двое из которых держались Стефана, а двое Матильды, то в них он видел будущее Англии, пережившей смуту и залечившей раны междоусобных раздоров.
- А что касается высшей справедливости, - задумчиво заметил монах, то земное правосудие - это еще полдела.
Он знал, что, придя на повечерие, будет молиться за упокой души невинно убиенного Николаса Фэнтри, но будет молиться он и за погрязшего в грехе Адама Курселя, ибо всякий человек, погибший безвременно, всякий, ушедший из жизни во цвете лет и без покаяния, - это еще один лишний труп.
- Не стоит тебе, - посоветовал Кадфаэль, - оглядываться назад и сокрушаться о том, что уже линовало. Ты исполнил то, что выпала на твою долю, и исполнил достойно. Остальное в воле Божьей. Ибо от высочайших взлетов человеческого духа до глубочайшей бездны падения, повсюду, где есть место для справедливости и возмездия, остается и надежда на милосердие Всевышнего.