Фиделис начал подниматься по ступенькам, а его преследователь остановился у подножия лестницы, не решаясь идти за ним, ибо наверху кто-то из братьев мог еще не спать.
— Жестокий, жестокий, — причитал он вслед уходящему Фиделису, а потом едва слышно, но отчетливо произнес: — Пусть не сейчас и не здесь, но я дождусь своего часа!
Глава шестая
— Жестокий, жестокий, — причитал он вслед уходящему Фиделису, а потом едва слышно, но отчетливо произнес: — Пусть не сейчас и не здесь, но я дождусь своего часа!
Глава шестая
По дороге на юг Николас дважды менял лошадей, оставляя утомленных бешеной скачкой животных дожидаться его возвращения, ибо независимо от того, дурные или добрые вести предстояло ему доставить в Шрусбери, он, давши слово, обязан был вернуться и поведать обо всем Хумилису. До Уэрвелля оставалось еще несколько миль, а ветер уже доносил едкий запах пепелища. Въехав в маленький городок, молодой человек увидел, что тот почти обезлюдел и по большей части лежит в развалинах. Те немногие местные жители, от чьих домов хоть что-то осталось, копошились в руинах, собирая уцелевшие пожитки, прочие же, чьи жилища погибли в огне, пока остерегались возвращаться и отстраиваться заново. Ибо хотя нагрянувшие из Винчестера солдаты императрицы полегли на поле боя или попали в плен, а фламандских наемников королевы Уильям Ипрес вывел из города на прежние позиции, войско императрицы Матильды оставалось в окружении, и поэтому Уэрвелль в любой момент мог подвергнуться еще более сокрушительному нападению.
Терзаемый тревогой, с сокрушенным сердцем въехал Николас в пределы разоренного аббатства. Совсем недавно женская обитель в Уэрвелле была одной из самых процветающих в графстве, а ныне половина строений была разрушена до основания, а остальные брошены в запустении. Обгорелый, почерневший остов церкви мрачно возвышался на фоне затянутого облаками неба, обломки стен напоминали гнилые зубы. На монастырском кладбище виднелись свежие могильные холмики, где погребли погибших в огне монахинь. Оставшиеся в живых разбрелись кто куда, ибо здесь для них больше не было места. С болью в сердце смотрел Николас на сырые безымянные могилы, где чьи-то дочери нашли последнее упокоение. У тех, кто участвовал в их погребении, не было ни времени, ни сил, чтобы установить кресты или надгробные плиты.
О том, что Джулиана тоже могла лежать здесь, Николас старался не думать. Он бросил взгляд в сторону уцелевшей кладбищенской церкви и увидел приходского священника. Этот усталый, озабоченный человек в изношенной рясе приютил в своем скромном жилище две лишившиеся крова семьи.
— Монахини? — переспросил священник, выступив из низкого, темного дверного проема. — Бедные сестры разбрелись отсюда, а уж куда — один Господь ведает. Три монахини погибли в огне. Вернее, троих мы нашли, но кто знает, сколько их осталось лежать под развалинами. Здесь была жаркая битва. Фламандцы думали только о том, как выкурить из церкви врагов, судьба же монахинь никого не заботила. Говорят, некоторые подались в Винчестер. Правда, сейчас там вовсе не безопасно, но может быть, лорд епископ все же постарается что-то для них сделать. Прежде у здешней обители были добрые связи с Олдминстером. Ну а другие… не знаю. Слышал только, что аббатиса укрылась в маноре у своих родных, неподалеку от Ридинга, может, она и кого-то из сестер взяла с собой. Но точно сказать не берусь — да и кто возьмется, в эдакой-то сумятице.
— Где этот манор? — нетерпеливо спросил Николас, но священник в ответ лишь с сожалением покачал головой.
— Я сказал вам, сэр, все, что слышал. И то, может статься, это одни пустые слухи.
— Святой отец, а ты не знаешь имена тех сестер, что погребены здесь? — спросил Николас и с трепетом ожидал ответа.
— Сын мой, — смиренно и терпеливо ответил священник, — мы нашли лишь обгорелые тела — как мы могли узнать их имена? К тому же мне приходилось думать и о другом — как раздобыть еды, чтобы поддержать тех, кто остался в живых. Сперва наши дома разграбили солдаты императрицы, а что они не успели взять, растащили фламандцы. Те, у кого осталось хоть что-то, должны были поделиться с теми, кто лишился всего. А у кого из нас осталось много? Господь свидетель, во всяком случае не у меня!
Старик и вправду не скопил благ земных, но зато Всевышний одарил его состраданием к ближним, участь которых он, не щадя сил, пытался облегчить. Меняя лошадей на последнем перегоне, Николас захватил с собой немного хлеба и мяса, чтобы подкрепиться в дороге. Вытащив сверток с провизией из седельной сумы, он вложил его в руки священника. Николас понимал, что его подаяние — всего лишь жалкая капля в безбрежном море голода, но сейчас больше ничем помочь обездоленным не мог. У него были с собой деньги, но здесь на них нечего было купить. Чтобы прокормиться, горожанам долго придется побираться у окрестных жителей.
Оставив священника с его заботами и хлопотами, Николас медленно поехал по разоренному городу, выспрашивая, не знает ли кто о судьбе спасшихся сестер. Все слышали, что они разошлись из сожженной обители, но никто понятия не имел, куда именно. Имя Джулианы никому ни о чем не говорило, да и не удивительно, ведь она могла постричься в монахини под другим именем. Однако Николас вновь и вновь расспрашивал встречных, не доводилось ли им слышать что-нибудь о Джулиане Крус.
Наконец, оставив бесплодные поиски в Уэрвелле, он поскакал в Винчестер. Николас служил в войске королевы, и потому окружавшие город сторожевые посты пропустили его без затруднений. Было очевидно, что дела императрицы плохи, ее люди не осмеливались высунуть носа из укрепленного замка. Однако винчестерские монахини, которые сами недавно перенесли немалые бедствия и только сейчас смогли вздохнуть с облегчением, о Джулиане Крус ничего не знали. Они, правда, приютили нескольких сестер из Уэрвелля, но такой среди них не было. Одна из старейших монахинь Винчестерской обители, к которой обратился Николас, отнеслась к нему с сочувствием и заботой, но ничем не смогла помочь.
— Нет, сын мой, это имя мне не известно. Сами посудите, мудрено было бы мне его знать. Возможно, принимая обет, эта девушка взяла другое имя, а у нас не принято расспрашивать сестер, откуда они и кем были прежде, если они сами не пожелают рассказать о себе. И я не имею сана, который бы обязывал меня знать о сестрах всю подноготную. Мать аббатиса, та, наверное, могла бы ответить тебе, но где она сейчас, нам неведомо. И где теперь мать приоресса — тоже. Мы сами пребываем в полной растерянности — так же, как и вы. Но я верю, что Господь не оставит нас и соединит вновь, а вам он поможет найти ту, которую вы ищете.
Иссохшая, тонкая, как былинка, старушка отличалась, однако, живым проницательным умом. С сочувствием взглянув на Николаса, она участливо спросила:
— Она что, родня тебе, эта Джулиана?
— Нет, матушка, — коротко ответил молодой человек, — но до того, как она приняла обет, я очень хотел, чтобы она стала моей родственницей, и очень близкой.
— А теперь?
— А теперь я только хочу убедиться в том, что она жива и ей ничто не угрожает. Больше мне ничего не нужно. Мне бы только узнать, что Господь сохранил ее, и я буду спокоен.
Некоторое время монахиня молчала, пристально вглядываясь в лицо юноши, а потом сказала:
— На твоем месте я бы поехала в Ромсей. Это довольно далеко отсюда, поэтому там безопаснее, к тому же там крупнейшая женская бенедиктинская обитель в наших краях. Бог знает, кого из наших сестер ты там найдешь, но кого-нибудь наверняка отыщешь, а если повезет, то и кого-нибудь из облеченных саном.
Хотя Николас и постранствовал по свету, он был еще молод и недостаточно искушен в общении с особами духовного звания — поэтому, тронутый доверием и добротой монахини, он склонился перед ней и поцеловал ей руку, как поцеловал бы хозяйке замка. Она же прожила долгую жизнь и многое повидала на своем веку, а потому не стала пенять юноше на неподобающее поведение. Николас уехал, а старушка еще долго вспоминала о встрече с этим славным молодым человеком, и тихая, добрая улыбка не сходила с ее лица.
До Ромсея было около двенадцати миль, и всю дорогу Николас терзался мрачными предчувствиями: он опасался, что получит совсем не такой ответ, на какой ему бы хотелось надеяться. Дорога от Винчестера на юго-запад была свободна, и он мог ехать безо всяких предосторожностей, ибо эти земли находились под властью королевы. Его путь пролегал сначала по зеленеющей равнине, а ближе к Ромсею начиналась лесная дорога.
Уже поздно вечером Николас добрался до сторожки аббатства, которое располагалось в самом центре небольшого городка, и позвонил в колокольчик, висевший у ворот. Появилась привратница и, глядя на незнакомца сквозь решетку, поинтересовалась, кто он и что ему нужно. Молодой человек приник к решетке и умоляюще посмотрел на старушку с испещренным глубокими морщинками лицом и удивительно ясным взглядом.
— Матушка, не предоставила ли ваша обитель убежище сестрам из Уэрвелля? Я разыскиваю одну из них, но не мог узнать о ее судьбе ни там, ни в Винчестере.
Привратница пристально вгляделась в усталое и запыленное молодое лицо. Всадник был один и, по всей вероятности, не представлял угрозы. Даже здесь, в Ромсее, сестры были настороже, однако на сей раз опасности не было. Погрузившийся в сумерки городок был тих и спокоен.
— У нас нашли приют приоресса и три сестры из Уэрвелля, — ответила монахиня, — но вряд ли они смогут сказать вам об остальных. Впрочем, заходите, я попрошу приорессу поговорить с вами.
Звякнул засов, дверь приоткрылась, и Николас вошел во двор.
— Кто знает, — добродушно пробормотала привратница, запирая за ним дверь, — может, одна из этих троих и есть та, кого вы ищете. В любом случае вам не помешает это проверить.
Она провела молодого человека по темным коридорам в маленькую, обшитую деревянными панелями комнату для посетителей, освещенную крохотной лампой, оставила там, а сама поспешила за приорессой. Было уже поздно, в обители отслужили повечерие, и сестры собирались отходить ко сну. Понятно, что в такой неурочный час визит нежданного гостя был особенно неуместен, и желательно было спровадить его из монастыря до наступления ночи.
Николас не мог усидеть на месте и метался по комнате из угла в угол, точно зверь в клетке, когда наконец дверь отворилась и на пороге появилась приоресса из Уэрвелля. Это была невысокая, кругленькая женщина средних лет, однако черты ее лица указывали на замечательно сильный характер. Николас поклонился ей, а она окинула его оценивающим взглядом проницательных карих глаз.
— Мне сказали, что вы спрашивали обо мне. Я здесь. Чем я могу вам помочь?
— Мадам, — нерешительно начал Николас, страшась услышать в ответ недобрые вести. — Я был далеко на севере, в Шропшире, когда прослышал о беде, приключившейся с Уэрвеллем. В той обители жила одна сестра, о чьем пострижении я узнал совсем недавно. Мне хотелось бы удостовериться в том, что она жива и нашла безопасное пристанище. Может быть, мне позволили бы поговорить с ней и убедиться, что у нее все в порядке. Я расспрашивал о ней в Уэрвелле, но никто не смог мне помочь, а я знаю только то имя, которое она носила в миру.
Приоресса сделала ему знак рукой, приглашая садиться, и сама села напротив, чтобы лучше к нему приглядеться.
— Могу я узнать ваше имя, сэр?
— Меня зовут Николас Гарнэдж. Я был оруженосцем Годфрида Мареско, пока тот не постригся в монахи в Хайд Мид. Лорд Годфрид прежде был обручен с этой леди, и теперь его не может не беспокоить ее судьба.
Приоресса кивнула, соглашаясь с тем, что это естественная тревога, и задумчиво нахмурила брови.
— Мне известно имя Мареско, этот брат был гордостью Хайда, но я не припоминаю, чтобы мне доводилось слышать… Как зовут сестру, которую вы ищете?
— В миру ее звали Джулиана Крус. Она из Шропшира. Сестра, с которой я говорил в Уэрвелле, никогда не слышала этого имени, что не удивительно, ведь, принимая обет, Джулиана могла взять другое имя. Но вы как приоресса должны знать оба ее имени — и мирское, и новое.
— Джулиана Крус? — повторила приоресса. Она сосредоточилась и прищурилась. — Молодой господин, а вы уверены, что не ошиблись? Вы точно знаете, что она постриглась именно в Уэрвелле, а не в каком-нибудь другом монастыре?
— Что вы, мадам, конечно, в Уэрвелле, — убежденно заверил ее Николас. — Я слышал это от ее брата, он не мог ошибиться.
Некоторое время приоресса молчала, недоуменно качая головой.
— А когда она вступила в орден? Надо полагать, это случилось недавно?
— Три года назад, мадам. Точно я сказать не могу, она отправилась в монастырь примерно через месяц после того, как постригся мой лорд, а он поселился в Хайде в середине июля. — Николас встревожился, не понимая, к чему все эти вопросы.
Приоресса вновь покачала головой, растерянно и сочувственно поглядывая на молодого человека.
— Может быть, тогда вы еще не получили свой сан, и потому… — пробормотал Николас.
— Сын мой, — печально отвечала монахиня, — я была приорессой Уэрвелля целых семь лет. Среди наших сестер нет ни одной, имени которой я бы не знала — как принятого при постриге, так и мирского. Никто не был принят в нашу обитель без моего ведома. Мне жаль огорчить вас, я не могу понять, как произошла эта путаница, но, увы, леди с таким именем не принимала обета в Уэрвелле и даже не обращалась с подобной просьбой. Я никогда не слышала этого имени и ничего не знаю о той, кому оно принадлежит.
Николас не мог поверить своим ушам. Схватившись за голову, он в изумлении уставился на монахиню:
— Но как же?.. Этого не может быть! Она выехала из дома в сопровождении вооруженной охраны и везла с собой ценности, предназначенные для вклада в обитель. Она сама заявила о своем намерении отправиться именно в Уэрвелль, домашние знали об этом и согласились с ее выбором. Ручаюсь, мадам, здесь не может быть никакой ошибки. Она поехала в Уэрвелль.
— Если так, — озабоченно промолвила приоресса, — боюсь, что у вас есть серьезные основания для беспокойства. Ибо, поверьте мне, точно так же, как вы не сомневаетесь, что девушка направилась именно к нам, так и я могу заверить вас, что она так и не постучалась в ворота Уэрвелльской обители.
— Но что, — вскричал Николас, теряясь в догадках, — что же могло случиться по пути от ее дома до Уэрвелля?
— От ее дома до Уэрвелля путь, наверное, неблизкий, — заметила приоресса, — а вам пора бы уж знать, что в этом мире далеко не всем планам суждено благополучно осуществиться, ибо он далек от совершенства. Превратности войны, дикие звери, разбойники — мало ли какие опасности могут подстерегать в дороге.
— Но ведь с ней же была охрана! Они должны были доставить ее в обитель!
— В таком случае с этими людьми вам и следует поговорить в первую очередь и выяснить, почему она не добралась до Уэрвелльской обители.
Подавленный и растерянный, Николас погрузился в молчание. Не было смысла донимать монахиню дальнейшими расспросами. Мать приоресса знала, что говорила, и она указала ему единственное оставшееся направление поисков, чтобы доискаться до истины. В этих краях ему больше нечего было делать. Нужно воспользоваться советом мудрой монахини, вернуться в Лэ и проследить путь Джулианы оттуда, откуда он начался. Трое слуг поехали с ней, а во главе их ловчий, который знал ее с детства и был ей предан. Должно быть, они и сейчас в Лэ, служат у Реджинальда. Ну что ж, ему будет о чем их порасспросить.
Приоресса поднялась, давая понять, что разговор окончен и припозднившемуся гостю пора уходить, но тут ей в голову пришла еще одна мысль.
— Вы сказали, что она везла с собой вклад, который собиралась внести в обитель. Я, конечно, не знаю, велик ли был этот вклад, но не исключаю, что кто-то мог на него польститься…
— Но ее же охраняли четверо вооруженных людей! — вскричал Николас.
— А как по-вашему — эти четверо знали, что она везет? Бог свидетель, мне бы ни за что не хотелось бросить тень на честного человека, но, увы, мы живем в таком мире, что из четверых людей по меньшей мере один может оказаться негодяем.
Николас покинул аббатство в полной растерянности, не зная, что ему думать и на что надеяться. Уже темнело, и он был слишком измотан, чтобы отправляться в обратный путь, не передохнув, к тому же надо было позаботиться о коне. Он разыскал постоялый двор, где нашлись стойло и охапка сена для лошади и жесткая постель для ее хозяина. Снедаемый тревогой молодой человек долго ворочался без сна, пока наконец усталость не сморила его.
Он получил ответ, но какой! Не приходилось сомневаться в том, что Джулиана никогда не въезжала в ворота Уэрвелля, а это значило, что она не могла погибнуть в огне. Но ни одного слова, ни единой весточки за три года! Братец ее вовсе и не думал о единокровной сестре, которую едва знал, тем более что был уверен, что она живет той жизнью, какую сама для себя избрала. Ему и в голову не приходило удивляться тому, что от нее нет никаких известий: ведь она монахиня и спокойно живет в обители среди сестер, у нее свои заботы, и нет нужды напоминать о себе. Да, все эти три года молчание Джулианы могло представляться вполне естественным, но теперь выяснилось, что девушка словно в воду канула, не оставив следов.
Николасу ничего не оставалось делать, кроме как поспешить в Шрусбери и признаться Хумилису в том, что поиски его не увенчались успехом, а потом отправляться в Лэ, чтобы рассказать всю эту печальную историю Реджинальду. Только там мог он надеяться найти ключ к разгадке этого таинственного исчезновения. Рано поутру он сел на коня и поехал в Винчестер.
Когда Николас подъезжал к городу, солнце стояло уже довольно высоко. Молодой человек благоразумно предпочел не въезжать в Винчестер через западные ворота, поскольку они находились неподалеку от замка, где засел отчаявшийся гарнизон императрицы. Он решил свернуть с Ромсейской дороги и обогнуть город с юга, чтобы попасть в него более безопасным путем. Однако, не успев доехать до поворота, Николас услышал впереди неясный гул и вскоре смог различить топот копыт, выкрики и лязг стали. Совсем близко шла отчаянная битва. Чуть слева от него, на некотором расстоянии от города, в воздухе висело облако пыли, поднятой конскими копытами.
Николас отказался от мысли ехать к епископской больнице Животворящего Креста или к восточным воротам и, пришпорив коня, поскакал прямо в город. У западных ворот бурлила толпа горожан, улицы были забиты народом, все шумели, галдели, тормошили друг друга, требуя новостей, или делились тем, что знали, стараясь перекричать толпу. Страх, так долго сковывавший жителей Винчестера, покинул их — они позабыли об осторожности и дали волю обуревавшим их чувствам.
Николас ухватил за плечо какого-то долговязого парня и прокричал ему в ухо:
— Эй, что там такое? Что случилось?
— Они убрались — вот что! Вышли из замка и убрались. Все: и эта чертова баба императрица, и ее дядюшка из Шотландии, и лорды, и рыцари — все до последнего солдата! Небось, когда мы с голодухи мерли, это их не заботило, а как самих прихватило — совсем другое дело. Выступили они строем, в добром порядке — но это до поры до времени! Фламандцы просто дали им выйти из города, и слава Богу — простому люду лучше держаться подальше и от тех, и от других. Но далеко они не уйдут и свое получат — это уж точно. А там, глядишь, и нам будет чем поживиться!
Николас понял, чего с такой мстительной радостью дожидались торговцы и ремесленники Винчестера, с нетерпением прислушиваясь к удалявшемуся грохоту боя. Еще до наступления ночи им будет что собрать на дороге. В полном вооружении, с кольчугой на плечах и шлемом на голове далеко не убежишь. Многие наверняка и мечи побросают, лишь бы их кони скакали быстрее. А ведь были, надо полагать, и такие, кто, рассчитывая проскочить благополучно, прихватил с собой все свои ценности. Да, к вечеру горожанам и впрямь будет чем поживиться.
Итак, как и следовало ожидать, императрица предприняла попытку прорвать железное кольцо армии королевы, но сделала это слишком поздно, чтобы можно было надеяться на успех. Однако и другого выхода не было — после разгрома в Уэрвелле даже императрица Матильда, должно быть, поняла, что здесь ей долго не продержаться.
На северо-западе, вдоль Стокбриджской дороги, клубились облака пыли. Николас решил отправиться туда на разведку, и за ним увязалось несколько горожан — то ли самых бесстрашных, то ли очень озлобленных, а может, и просто самых жадных. Он несколько опередил их и первым добрался до волнистых холмов, где разразилась битва, сломившая армию императрицы. Он увидел мертвого воина — первого из многих, — отброшенный в сторону тяжелый щит и заблудившуюся охромевшую лошадь. А примерно на милю дальше земля была усеяна оружием, обломками доспехов, иссеченных мечами или просто брошенных при бегстве, шлемами, кольчугами, седельными сумами, дорогими одеждами, монетами, золотой и серебряной утварью. Все это было брошено, ибо ничто не имеет цены перед лицом смертельной опасности, но не всем владельцам этих вещей удалось спастись. В траве валялись изувеченные мертвые тела; насмерть перепуганные лошади, обезумев, носились кругами, пока без сил не валились на землю. Это была не битва, а настоящий разгром — беспорядочное, паническое бегство.
Николас остановился, с удивлением оглядывая представшую перед ним картину — шум погони и клубы пыли удалялись по направлению к Тесту и Стокбриджу. Николас не мог сейчас принять участие в преследовании неприятеля, поэтому он, повернув коня, поскакал к городу. Противник был уже разбит, а участвовать в мародерстве ему претило. На обратном пути ему попались первые горожане, которые, позабыв о страхе, с жадностью подбирали брошенные трофеи.
Спустя три дня, ближе к полудню, верный своему слову Николас снова въехал во двор Шрусберийского аббатства. Хумилис в это время, удобно устроившись в тени, сидел вместе с братом Кадфаэлем в его садике. Там же был и Фиделис: склонившись над грядкой, он тщательно отбирал побеги и усики переступеня и воловьего языка, а также цветки васильков, с которых собирался срисовать виньетки, чтобы украсить манускрипт растительным орнаментом. Юноша проявлял большой интерес к травам и их свойствам и иногда помогал брату Кадфаэлю в приготовлении снадобий, которыми травник пользовал Хумилиса. Он вкладывал в это занятие всю душу, как будто верил, что его любовь к старшему другу и его преданность превратят травяной настой в чудодейственный эликсир.
Привратник узнал Николаса и, не задавая никаких вопросов, показал всаднику, где он может найти брата Хумилиса. Молодой человек стреножил коня и оставил его возле сторожки, ибо после разговора со своим лордом намеревался без промедления отправиться в Лэ. Он торопливо обогнул высокую, недавно постриженную живую изгородь и размашистым шагом по усыпанной гравием тропинке направился туда, где на притулившейся к южной стене каменной скамье сидел брат Хумилис. Все внимание Николаса было приковано к Хумилису, он прошел мимо склонившегося над грядкой Фиделиса, лишь скользнув по нему взглядом. Встрепенувшись, молодой монах на миг обернул к Николасу непокрытую голову, и солнце осветило его лицо. Впрочем, он тут же надвинул капюшон и в обычной своей манере скромно опустил глаза, чтобы не мешать разговору своего старшего друга с преданным оруженосцем.
— Милорд, — произнес Николас, преклонив колено перед Хумилисом и пожимая худощавые руки, которые монах протянул, чтобы обнять его, — я недостоин быть вашим слугой.
— Никогда не говори о себе так! — твердо возразил Хумилис. Он усадил молодого человека рядом с собой и пытливо взглянул ему в глаза. — Ну что ж, — промолвил он со вздохом и грустной улыбкой, — по твоему лицу я вижу, что ты не добился удачи. Но я готов поклясться, что это не твоя вина, что ты сделал все, что мог, а остальное не в человеческой власти. Как я понимаю, если бы ты вовсе ничего не узнал, то не вернулся бы так скоро, однако надежды твои, видно, не оправдались. Ты не нашел Джулиану. Во всяком случае, — Хумилис понизил голос, — ты не нашел ее живой…
— Ни живой, ни мертвой, — выпалил Николас, чтобы сразу развеять худшие опасения. — Нет, того, чего мы все боялись, не случилось.
Собравшись с духом, он рассказал Хумилису все без утайки.
— Я искал ее повсюду, и в Уэрвелле, и в Винчестере. В конце концов поиски привели меня в Ромсейское аббатство, где нашла убежище мать приоресса из Уэрвелля. Эта леди была приорессой целых семь лет, она знает по имени всех сестер, принимавших постриг за это время, и уверяет, что Джулианы Крус среди них не было. Что бы ни стряслось с Джулианой, одно мы знаем точно: она так и не добралась до Уэрвелля, не приняла там обет, никогда не жила там, а стало быть, не могла там умереть. И пока это все, что я знаю.
— Не добралась до Уэрвелля? — удивленно прошептал Хумилис, глядя на залитый солнцем садик из-под нахмуренных бровей.
— Да, так и не добралась! — с горечью повторил Николас. — Я, как всегда, опоздал, снова опоздал на три года. Три года! Где, ради всего святого, могла она находиться все это время? И ведь ни слова, ни весточки, никто о ней ничего не слышал — ни в родительском доме, ни в монастыре, куда она направлялась. Что могло случиться с ней по дороге из Лэ в Уэрвелль? Ведь в ту пору страна еще не была объята войной и дороги были безопасны. Ее же охраняли четверо вооруженных слуг!
— И они, надо полагать, вернулись домой, — задумчиво произнес Хумилис. — Конечно, они вернулись, не то Крус встревожился бы и снарядил поиски. Что же, во имя Господне, они ему рассказали? Скорее всего ничего худого. Если бы по пути на них кто-то напал и похитил Джулиану, их господин послал бы людей в погоню. А если они сами совершили злодейство, то зачем им было возвращаться? Голова кругом идет…
Терзаемый тревогой, с сокрушенным сердцем въехал Николас в пределы разоренного аббатства. Совсем недавно женская обитель в Уэрвелле была одной из самых процветающих в графстве, а ныне половина строений была разрушена до основания, а остальные брошены в запустении. Обгорелый, почерневший остов церкви мрачно возвышался на фоне затянутого облаками неба, обломки стен напоминали гнилые зубы. На монастырском кладбище виднелись свежие могильные холмики, где погребли погибших в огне монахинь. Оставшиеся в живых разбрелись кто куда, ибо здесь для них больше не было места. С болью в сердце смотрел Николас на сырые безымянные могилы, где чьи-то дочери нашли последнее упокоение. У тех, кто участвовал в их погребении, не было ни времени, ни сил, чтобы установить кресты или надгробные плиты.
О том, что Джулиана тоже могла лежать здесь, Николас старался не думать. Он бросил взгляд в сторону уцелевшей кладбищенской церкви и увидел приходского священника. Этот усталый, озабоченный человек в изношенной рясе приютил в своем скромном жилище две лишившиеся крова семьи.
— Монахини? — переспросил священник, выступив из низкого, темного дверного проема. — Бедные сестры разбрелись отсюда, а уж куда — один Господь ведает. Три монахини погибли в огне. Вернее, троих мы нашли, но кто знает, сколько их осталось лежать под развалинами. Здесь была жаркая битва. Фламандцы думали только о том, как выкурить из церкви врагов, судьба же монахинь никого не заботила. Говорят, некоторые подались в Винчестер. Правда, сейчас там вовсе не безопасно, но может быть, лорд епископ все же постарается что-то для них сделать. Прежде у здешней обители были добрые связи с Олдминстером. Ну а другие… не знаю. Слышал только, что аббатиса укрылась в маноре у своих родных, неподалеку от Ридинга, может, она и кого-то из сестер взяла с собой. Но точно сказать не берусь — да и кто возьмется, в эдакой-то сумятице.
— Где этот манор? — нетерпеливо спросил Николас, но священник в ответ лишь с сожалением покачал головой.
— Я сказал вам, сэр, все, что слышал. И то, может статься, это одни пустые слухи.
— Святой отец, а ты не знаешь имена тех сестер, что погребены здесь? — спросил Николас и с трепетом ожидал ответа.
— Сын мой, — смиренно и терпеливо ответил священник, — мы нашли лишь обгорелые тела — как мы могли узнать их имена? К тому же мне приходилось думать и о другом — как раздобыть еды, чтобы поддержать тех, кто остался в живых. Сперва наши дома разграбили солдаты императрицы, а что они не успели взять, растащили фламандцы. Те, у кого осталось хоть что-то, должны были поделиться с теми, кто лишился всего. А у кого из нас осталось много? Господь свидетель, во всяком случае не у меня!
Старик и вправду не скопил благ земных, но зато Всевышний одарил его состраданием к ближним, участь которых он, не щадя сил, пытался облегчить. Меняя лошадей на последнем перегоне, Николас захватил с собой немного хлеба и мяса, чтобы подкрепиться в дороге. Вытащив сверток с провизией из седельной сумы, он вложил его в руки священника. Николас понимал, что его подаяние — всего лишь жалкая капля в безбрежном море голода, но сейчас больше ничем помочь обездоленным не мог. У него были с собой деньги, но здесь на них нечего было купить. Чтобы прокормиться, горожанам долго придется побираться у окрестных жителей.
Оставив священника с его заботами и хлопотами, Николас медленно поехал по разоренному городу, выспрашивая, не знает ли кто о судьбе спасшихся сестер. Все слышали, что они разошлись из сожженной обители, но никто понятия не имел, куда именно. Имя Джулианы никому ни о чем не говорило, да и не удивительно, ведь она могла постричься в монахини под другим именем. Однако Николас вновь и вновь расспрашивал встречных, не доводилось ли им слышать что-нибудь о Джулиане Крус.
Наконец, оставив бесплодные поиски в Уэрвелле, он поскакал в Винчестер. Николас служил в войске королевы, и потому окружавшие город сторожевые посты пропустили его без затруднений. Было очевидно, что дела императрицы плохи, ее люди не осмеливались высунуть носа из укрепленного замка. Однако винчестерские монахини, которые сами недавно перенесли немалые бедствия и только сейчас смогли вздохнуть с облегчением, о Джулиане Крус ничего не знали. Они, правда, приютили нескольких сестер из Уэрвелля, но такой среди них не было. Одна из старейших монахинь Винчестерской обители, к которой обратился Николас, отнеслась к нему с сочувствием и заботой, но ничем не смогла помочь.
— Нет, сын мой, это имя мне не известно. Сами посудите, мудрено было бы мне его знать. Возможно, принимая обет, эта девушка взяла другое имя, а у нас не принято расспрашивать сестер, откуда они и кем были прежде, если они сами не пожелают рассказать о себе. И я не имею сана, который бы обязывал меня знать о сестрах всю подноготную. Мать аббатиса, та, наверное, могла бы ответить тебе, но где она сейчас, нам неведомо. И где теперь мать приоресса — тоже. Мы сами пребываем в полной растерянности — так же, как и вы. Но я верю, что Господь не оставит нас и соединит вновь, а вам он поможет найти ту, которую вы ищете.
Иссохшая, тонкая, как былинка, старушка отличалась, однако, живым проницательным умом. С сочувствием взглянув на Николаса, она участливо спросила:
— Она что, родня тебе, эта Джулиана?
— Нет, матушка, — коротко ответил молодой человек, — но до того, как она приняла обет, я очень хотел, чтобы она стала моей родственницей, и очень близкой.
— А теперь?
— А теперь я только хочу убедиться в том, что она жива и ей ничто не угрожает. Больше мне ничего не нужно. Мне бы только узнать, что Господь сохранил ее, и я буду спокоен.
Некоторое время монахиня молчала, пристально вглядываясь в лицо юноши, а потом сказала:
— На твоем месте я бы поехала в Ромсей. Это довольно далеко отсюда, поэтому там безопаснее, к тому же там крупнейшая женская бенедиктинская обитель в наших краях. Бог знает, кого из наших сестер ты там найдешь, но кого-нибудь наверняка отыщешь, а если повезет, то и кого-нибудь из облеченных саном.
Хотя Николас и постранствовал по свету, он был еще молод и недостаточно искушен в общении с особами духовного звания — поэтому, тронутый доверием и добротой монахини, он склонился перед ней и поцеловал ей руку, как поцеловал бы хозяйке замка. Она же прожила долгую жизнь и многое повидала на своем веку, а потому не стала пенять юноше на неподобающее поведение. Николас уехал, а старушка еще долго вспоминала о встрече с этим славным молодым человеком, и тихая, добрая улыбка не сходила с ее лица.
До Ромсея было около двенадцати миль, и всю дорогу Николас терзался мрачными предчувствиями: он опасался, что получит совсем не такой ответ, на какой ему бы хотелось надеяться. Дорога от Винчестера на юго-запад была свободна, и он мог ехать безо всяких предосторожностей, ибо эти земли находились под властью королевы. Его путь пролегал сначала по зеленеющей равнине, а ближе к Ромсею начиналась лесная дорога.
Уже поздно вечером Николас добрался до сторожки аббатства, которое располагалось в самом центре небольшого городка, и позвонил в колокольчик, висевший у ворот. Появилась привратница и, глядя на незнакомца сквозь решетку, поинтересовалась, кто он и что ему нужно. Молодой человек приник к решетке и умоляюще посмотрел на старушку с испещренным глубокими морщинками лицом и удивительно ясным взглядом.
— Матушка, не предоставила ли ваша обитель убежище сестрам из Уэрвелля? Я разыскиваю одну из них, но не мог узнать о ее судьбе ни там, ни в Винчестере.
Привратница пристально вгляделась в усталое и запыленное молодое лицо. Всадник был один и, по всей вероятности, не представлял угрозы. Даже здесь, в Ромсее, сестры были настороже, однако на сей раз опасности не было. Погрузившийся в сумерки городок был тих и спокоен.
— У нас нашли приют приоресса и три сестры из Уэрвелля, — ответила монахиня, — но вряд ли они смогут сказать вам об остальных. Впрочем, заходите, я попрошу приорессу поговорить с вами.
Звякнул засов, дверь приоткрылась, и Николас вошел во двор.
— Кто знает, — добродушно пробормотала привратница, запирая за ним дверь, — может, одна из этих троих и есть та, кого вы ищете. В любом случае вам не помешает это проверить.
Она провела молодого человека по темным коридорам в маленькую, обшитую деревянными панелями комнату для посетителей, освещенную крохотной лампой, оставила там, а сама поспешила за приорессой. Было уже поздно, в обители отслужили повечерие, и сестры собирались отходить ко сну. Понятно, что в такой неурочный час визит нежданного гостя был особенно неуместен, и желательно было спровадить его из монастыря до наступления ночи.
Николас не мог усидеть на месте и метался по комнате из угла в угол, точно зверь в клетке, когда наконец дверь отворилась и на пороге появилась приоресса из Уэрвелля. Это была невысокая, кругленькая женщина средних лет, однако черты ее лица указывали на замечательно сильный характер. Николас поклонился ей, а она окинула его оценивающим взглядом проницательных карих глаз.
— Мне сказали, что вы спрашивали обо мне. Я здесь. Чем я могу вам помочь?
— Мадам, — нерешительно начал Николас, страшась услышать в ответ недобрые вести. — Я был далеко на севере, в Шропшире, когда прослышал о беде, приключившейся с Уэрвеллем. В той обители жила одна сестра, о чьем пострижении я узнал совсем недавно. Мне хотелось бы удостовериться в том, что она жива и нашла безопасное пристанище. Может быть, мне позволили бы поговорить с ней и убедиться, что у нее все в порядке. Я расспрашивал о ней в Уэрвелле, но никто не смог мне помочь, а я знаю только то имя, которое она носила в миру.
Приоресса сделала ему знак рукой, приглашая садиться, и сама села напротив, чтобы лучше к нему приглядеться.
— Могу я узнать ваше имя, сэр?
— Меня зовут Николас Гарнэдж. Я был оруженосцем Годфрида Мареско, пока тот не постригся в монахи в Хайд Мид. Лорд Годфрид прежде был обручен с этой леди, и теперь его не может не беспокоить ее судьба.
Приоресса кивнула, соглашаясь с тем, что это естественная тревога, и задумчиво нахмурила брови.
— Мне известно имя Мареско, этот брат был гордостью Хайда, но я не припоминаю, чтобы мне доводилось слышать… Как зовут сестру, которую вы ищете?
— В миру ее звали Джулиана Крус. Она из Шропшира. Сестра, с которой я говорил в Уэрвелле, никогда не слышала этого имени, что не удивительно, ведь, принимая обет, Джулиана могла взять другое имя. Но вы как приоресса должны знать оба ее имени — и мирское, и новое.
— Джулиана Крус? — повторила приоресса. Она сосредоточилась и прищурилась. — Молодой господин, а вы уверены, что не ошиблись? Вы точно знаете, что она постриглась именно в Уэрвелле, а не в каком-нибудь другом монастыре?
— Что вы, мадам, конечно, в Уэрвелле, — убежденно заверил ее Николас. — Я слышал это от ее брата, он не мог ошибиться.
Некоторое время приоресса молчала, недоуменно качая головой.
— А когда она вступила в орден? Надо полагать, это случилось недавно?
— Три года назад, мадам. Точно я сказать не могу, она отправилась в монастырь примерно через месяц после того, как постригся мой лорд, а он поселился в Хайде в середине июля. — Николас встревожился, не понимая, к чему все эти вопросы.
Приоресса вновь покачала головой, растерянно и сочувственно поглядывая на молодого человека.
— Может быть, тогда вы еще не получили свой сан, и потому… — пробормотал Николас.
— Сын мой, — печально отвечала монахиня, — я была приорессой Уэрвелля целых семь лет. Среди наших сестер нет ни одной, имени которой я бы не знала — как принятого при постриге, так и мирского. Никто не был принят в нашу обитель без моего ведома. Мне жаль огорчить вас, я не могу понять, как произошла эта путаница, но, увы, леди с таким именем не принимала обета в Уэрвелле и даже не обращалась с подобной просьбой. Я никогда не слышала этого имени и ничего не знаю о той, кому оно принадлежит.
Николас не мог поверить своим ушам. Схватившись за голову, он в изумлении уставился на монахиню:
— Но как же?.. Этого не может быть! Она выехала из дома в сопровождении вооруженной охраны и везла с собой ценности, предназначенные для вклада в обитель. Она сама заявила о своем намерении отправиться именно в Уэрвелль, домашние знали об этом и согласились с ее выбором. Ручаюсь, мадам, здесь не может быть никакой ошибки. Она поехала в Уэрвелль.
— Если так, — озабоченно промолвила приоресса, — боюсь, что у вас есть серьезные основания для беспокойства. Ибо, поверьте мне, точно так же, как вы не сомневаетесь, что девушка направилась именно к нам, так и я могу заверить вас, что она так и не постучалась в ворота Уэрвелльской обители.
— Но что, — вскричал Николас, теряясь в догадках, — что же могло случиться по пути от ее дома до Уэрвелля?
— От ее дома до Уэрвелля путь, наверное, неблизкий, — заметила приоресса, — а вам пора бы уж знать, что в этом мире далеко не всем планам суждено благополучно осуществиться, ибо он далек от совершенства. Превратности войны, дикие звери, разбойники — мало ли какие опасности могут подстерегать в дороге.
— Но ведь с ней же была охрана! Они должны были доставить ее в обитель!
— В таком случае с этими людьми вам и следует поговорить в первую очередь и выяснить, почему она не добралась до Уэрвелльской обители.
Подавленный и растерянный, Николас погрузился в молчание. Не было смысла донимать монахиню дальнейшими расспросами. Мать приоресса знала, что говорила, и она указала ему единственное оставшееся направление поисков, чтобы доискаться до истины. В этих краях ему больше нечего было делать. Нужно воспользоваться советом мудрой монахини, вернуться в Лэ и проследить путь Джулианы оттуда, откуда он начался. Трое слуг поехали с ней, а во главе их ловчий, который знал ее с детства и был ей предан. Должно быть, они и сейчас в Лэ, служат у Реджинальда. Ну что ж, ему будет о чем их порасспросить.
Приоресса поднялась, давая понять, что разговор окончен и припозднившемуся гостю пора уходить, но тут ей в голову пришла еще одна мысль.
— Вы сказали, что она везла с собой вклад, который собиралась внести в обитель. Я, конечно, не знаю, велик ли был этот вклад, но не исключаю, что кто-то мог на него польститься…
— Но ее же охраняли четверо вооруженных людей! — вскричал Николас.
— А как по-вашему — эти четверо знали, что она везет? Бог свидетель, мне бы ни за что не хотелось бросить тень на честного человека, но, увы, мы живем в таком мире, что из четверых людей по меньшей мере один может оказаться негодяем.
Николас покинул аббатство в полной растерянности, не зная, что ему думать и на что надеяться. Уже темнело, и он был слишком измотан, чтобы отправляться в обратный путь, не передохнув, к тому же надо было позаботиться о коне. Он разыскал постоялый двор, где нашлись стойло и охапка сена для лошади и жесткая постель для ее хозяина. Снедаемый тревогой молодой человек долго ворочался без сна, пока наконец усталость не сморила его.
Он получил ответ, но какой! Не приходилось сомневаться в том, что Джулиана никогда не въезжала в ворота Уэрвелля, а это значило, что она не могла погибнуть в огне. Но ни одного слова, ни единой весточки за три года! Братец ее вовсе и не думал о единокровной сестре, которую едва знал, тем более что был уверен, что она живет той жизнью, какую сама для себя избрала. Ему и в голову не приходило удивляться тому, что от нее нет никаких известий: ведь она монахиня и спокойно живет в обители среди сестер, у нее свои заботы, и нет нужды напоминать о себе. Да, все эти три года молчание Джулианы могло представляться вполне естественным, но теперь выяснилось, что девушка словно в воду канула, не оставив следов.
Николасу ничего не оставалось делать, кроме как поспешить в Шрусбери и признаться Хумилису в том, что поиски его не увенчались успехом, а потом отправляться в Лэ, чтобы рассказать всю эту печальную историю Реджинальду. Только там мог он надеяться найти ключ к разгадке этого таинственного исчезновения. Рано поутру он сел на коня и поехал в Винчестер.
Когда Николас подъезжал к городу, солнце стояло уже довольно высоко. Молодой человек благоразумно предпочел не въезжать в Винчестер через западные ворота, поскольку они находились неподалеку от замка, где засел отчаявшийся гарнизон императрицы. Он решил свернуть с Ромсейской дороги и обогнуть город с юга, чтобы попасть в него более безопасным путем. Однако, не успев доехать до поворота, Николас услышал впереди неясный гул и вскоре смог различить топот копыт, выкрики и лязг стали. Совсем близко шла отчаянная битва. Чуть слева от него, на некотором расстоянии от города, в воздухе висело облако пыли, поднятой конскими копытами.
Николас отказался от мысли ехать к епископской больнице Животворящего Креста или к восточным воротам и, пришпорив коня, поскакал прямо в город. У западных ворот бурлила толпа горожан, улицы были забиты народом, все шумели, галдели, тормошили друг друга, требуя новостей, или делились тем, что знали, стараясь перекричать толпу. Страх, так долго сковывавший жителей Винчестера, покинул их — они позабыли об осторожности и дали волю обуревавшим их чувствам.
Николас ухватил за плечо какого-то долговязого парня и прокричал ему в ухо:
— Эй, что там такое? Что случилось?
— Они убрались — вот что! Вышли из замка и убрались. Все: и эта чертова баба императрица, и ее дядюшка из Шотландии, и лорды, и рыцари — все до последнего солдата! Небось, когда мы с голодухи мерли, это их не заботило, а как самих прихватило — совсем другое дело. Выступили они строем, в добром порядке — но это до поры до времени! Фламандцы просто дали им выйти из города, и слава Богу — простому люду лучше держаться подальше и от тех, и от других. Но далеко они не уйдут и свое получат — это уж точно. А там, глядишь, и нам будет чем поживиться!
Николас понял, чего с такой мстительной радостью дожидались торговцы и ремесленники Винчестера, с нетерпением прислушиваясь к удалявшемуся грохоту боя. Еще до наступления ночи им будет что собрать на дороге. В полном вооружении, с кольчугой на плечах и шлемом на голове далеко не убежишь. Многие наверняка и мечи побросают, лишь бы их кони скакали быстрее. А ведь были, надо полагать, и такие, кто, рассчитывая проскочить благополучно, прихватил с собой все свои ценности. Да, к вечеру горожанам и впрямь будет чем поживиться.
Итак, как и следовало ожидать, императрица предприняла попытку прорвать железное кольцо армии королевы, но сделала это слишком поздно, чтобы можно было надеяться на успех. Однако и другого выхода не было — после разгрома в Уэрвелле даже императрица Матильда, должно быть, поняла, что здесь ей долго не продержаться.
На северо-западе, вдоль Стокбриджской дороги, клубились облака пыли. Николас решил отправиться туда на разведку, и за ним увязалось несколько горожан — то ли самых бесстрашных, то ли очень озлобленных, а может, и просто самых жадных. Он несколько опередил их и первым добрался до волнистых холмов, где разразилась битва, сломившая армию императрицы. Он увидел мертвого воина — первого из многих, — отброшенный в сторону тяжелый щит и заблудившуюся охромевшую лошадь. А примерно на милю дальше земля была усеяна оружием, обломками доспехов, иссеченных мечами или просто брошенных при бегстве, шлемами, кольчугами, седельными сумами, дорогими одеждами, монетами, золотой и серебряной утварью. Все это было брошено, ибо ничто не имеет цены перед лицом смертельной опасности, но не всем владельцам этих вещей удалось спастись. В траве валялись изувеченные мертвые тела; насмерть перепуганные лошади, обезумев, носились кругами, пока без сил не валились на землю. Это была не битва, а настоящий разгром — беспорядочное, паническое бегство.
Николас остановился, с удивлением оглядывая представшую перед ним картину — шум погони и клубы пыли удалялись по направлению к Тесту и Стокбриджу. Николас не мог сейчас принять участие в преследовании неприятеля, поэтому он, повернув коня, поскакал к городу. Противник был уже разбит, а участвовать в мародерстве ему претило. На обратном пути ему попались первые горожане, которые, позабыв о страхе, с жадностью подбирали брошенные трофеи.
Спустя три дня, ближе к полудню, верный своему слову Николас снова въехал во двор Шрусберийского аббатства. Хумилис в это время, удобно устроившись в тени, сидел вместе с братом Кадфаэлем в его садике. Там же был и Фиделис: склонившись над грядкой, он тщательно отбирал побеги и усики переступеня и воловьего языка, а также цветки васильков, с которых собирался срисовать виньетки, чтобы украсить манускрипт растительным орнаментом. Юноша проявлял большой интерес к травам и их свойствам и иногда помогал брату Кадфаэлю в приготовлении снадобий, которыми травник пользовал Хумилиса. Он вкладывал в это занятие всю душу, как будто верил, что его любовь к старшему другу и его преданность превратят травяной настой в чудодейственный эликсир.
Привратник узнал Николаса и, не задавая никаких вопросов, показал всаднику, где он может найти брата Хумилиса. Молодой человек стреножил коня и оставил его возле сторожки, ибо после разговора со своим лордом намеревался без промедления отправиться в Лэ. Он торопливо обогнул высокую, недавно постриженную живую изгородь и размашистым шагом по усыпанной гравием тропинке направился туда, где на притулившейся к южной стене каменной скамье сидел брат Хумилис. Все внимание Николаса было приковано к Хумилису, он прошел мимо склонившегося над грядкой Фиделиса, лишь скользнув по нему взглядом. Встрепенувшись, молодой монах на миг обернул к Николасу непокрытую голову, и солнце осветило его лицо. Впрочем, он тут же надвинул капюшон и в обычной своей манере скромно опустил глаза, чтобы не мешать разговору своего старшего друга с преданным оруженосцем.
— Милорд, — произнес Николас, преклонив колено перед Хумилисом и пожимая худощавые руки, которые монах протянул, чтобы обнять его, — я недостоин быть вашим слугой.
— Никогда не говори о себе так! — твердо возразил Хумилис. Он усадил молодого человека рядом с собой и пытливо взглянул ему в глаза. — Ну что ж, — промолвил он со вздохом и грустной улыбкой, — по твоему лицу я вижу, что ты не добился удачи. Но я готов поклясться, что это не твоя вина, что ты сделал все, что мог, а остальное не в человеческой власти. Как я понимаю, если бы ты вовсе ничего не узнал, то не вернулся бы так скоро, однако надежды твои, видно, не оправдались. Ты не нашел Джулиану. Во всяком случае, — Хумилис понизил голос, — ты не нашел ее живой…
— Ни живой, ни мертвой, — выпалил Николас, чтобы сразу развеять худшие опасения. — Нет, того, чего мы все боялись, не случилось.
Собравшись с духом, он рассказал Хумилису все без утайки.
— Я искал ее повсюду, и в Уэрвелле, и в Винчестере. В конце концов поиски привели меня в Ромсейское аббатство, где нашла убежище мать приоресса из Уэрвелля. Эта леди была приорессой целых семь лет, она знает по имени всех сестер, принимавших постриг за это время, и уверяет, что Джулианы Крус среди них не было. Что бы ни стряслось с Джулианой, одно мы знаем точно: она так и не добралась до Уэрвелля, не приняла там обет, никогда не жила там, а стало быть, не могла там умереть. И пока это все, что я знаю.
— Не добралась до Уэрвелля? — удивленно прошептал Хумилис, глядя на залитый солнцем садик из-под нахмуренных бровей.
— Да, так и не добралась! — с горечью повторил Николас. — Я, как всегда, опоздал, снова опоздал на три года. Три года! Где, ради всего святого, могла она находиться все это время? И ведь ни слова, ни весточки, никто о ней ничего не слышал — ни в родительском доме, ни в монастыре, куда она направлялась. Что могло случиться с ней по дороге из Лэ в Уэрвелль? Ведь в ту пору страна еще не была объята войной и дороги были безопасны. Ее же охраняли четверо вооруженных слуг!
— И они, надо полагать, вернулись домой, — задумчиво произнес Хумилис. — Конечно, они вернулись, не то Крус встревожился бы и снарядил поиски. Что же, во имя Господне, они ему рассказали? Скорее всего ничего худого. Если бы по пути на них кто-то напал и похитил Джулиану, их господин послал бы людей в погоню. А если они сами совершили злодейство, то зачем им было возвращаться? Голова кругом идет…