Когда сержанты отпустили Эчарда, он чуть было не брякнулся наземь, и Уилл Уорден добродушно поддержал его под локоток и подождал, пока тот очухается. Наконец-то все действительно кончилось, но присутствовавшие при этом люди все до единого словно оцепенели от увиденного и услышанного, так что понадобилось напутственное благословение, прежде чем они решились двинуться с места.
— Идите, добрые люди! — обратился к ним аббат, поняв что без этого не обойтись. — Помолитесь за душу отца Эйлиота, да помните, что, видя чужие немощи, надобно в первую очередь подумать о своих. Идите и доверьтесь нам, в чьей власти находится назначение священника. Принимая решение, мы прежде всего будем думать о ваших нуждах.
И он благословил всех на прощание так коротко и энергично, что они действительно двинулись к воротам. Люди расходились в молчании, исчезая тихо, как растаявший снег. Но скоро, конечно, они заговорят так, что не остановишь! Весь город и Форгейт наполнятся пространными и разноречивыми рассказами о событиях прошедшего утра, которые впоследствии отойдут в область преданий, и народная память сохранит эту историю, случившуюся на глазах очевидцев, как повесть давно минувших дней.
— А вы, братья, ступайте займитесь вашими дневными трудами и приготовьтесь к обеду, — кратко распорядился Радульфус, обернувшись к своим подопечным, которые встревоженно бормотали и были похожи на стаю испуганных голубей с растрепанными перьями.
Робко выйдя из рядов, монахи тоже разбрелись кто куда. Растерявшись сначала, они скоро направились каждый на свое положенное место. Словно искры костра или пыль, взметенная ветром, они рассеялись в пространстве, еще не придя в себя после того, что им пришлось наблюдать. Единственным человеком, который помнил и знал, что ему надо делать, был Синрик — он работал лопатой возле стены.
Брат Жером, недовольный беспорядком, который противоречил его представлениям о правилах и укладе ордена бенедиктинцев, бросился ловить монахов и загонять их в умывальню, как разбежавшихся куриц, и выпроваживать из монастыря задержавшихся прихожан. Провожая их, он очутился у распахнутой двери, что выходила на Форгейт. Выглянув из нее, он заметил на улице юношу, держащего под уздцы лошадь: тот посматривал на выходящих людей из-под низко надвинутого капюшона, наполовину закрывавшего его лицо. Что-то привлекло к нему внимание зорких глаз Жерома. Несмотря на чужой кафтан, капюшон и лицо, которое тот отворачивал, не давая его разглядеть, что-то смутно знакомое почудилось Жерому в этой фигуре — в ней было какое-то сходство с тем молодым парнем, что жил одно время в монастыре, а потом вдруг исчез при загадочных обстоятельствах. Хоть бы он наконец повернулся лицом!
Кадфаэль тоже задержался на кладбище, дожидаясь, когда уйдут Диота и Санан, но те, вместо того чтобы уйти, отступили в тень часовни и пережидали, когда разойдется толпа форгейтцев. Это решение исходило от Санан: Кадфаэль видел, как она положила руку на локоть Диоты и удержала ее на месте. Может быть, она разглядела в толпе кого-то, с кем не хотела встречаться? Пытаясь отыскать глазами того, кого она избегала, Кадфаэль тоже стал искать его в рядах уходивших и скоро наткнулся взглядом на одного человека, встреча с которым могла ей показаться нежелательной. Недаром Санан за время отсутствия Кадфаэля опустила капюшон по самые брови, как будто хотела остаться незамеченной и неузнанной! Наконец обе женщины тронулись следом за остальными, но пошли — очевидно, из осторожности — медленным шагом, и Санан при этом не сводила глаз со спины какого-то рослого мужчины, тот был в это время уже в дверях. Таким образом, Санан и Кадфаэль одновременно заметили брата Жерома, который, постояв несколько мгновений на пороге, решительно шагнул на улицу. Проследив глазами, в каком направлении двигались обе спины — одна прямая и самоуверенная, другая хилая и сутулая, — Кадфаэль понял, что их пути должны сойтись в одной точке, где стояла оседланная лошадь, которую держал под уздцы молодой паренек.
Брат Жером все еще был не совсем уверен, но полон твердой решимости выяснить, кто же это такой, и ради этого даже пошел на то, чтобы без позволения покинуть пределы монастыря. Когда он поднимет тревогу и предаст в руки закона скрывающегося врага короля Стефана, все поймут, что он преступил правила вполне обоснованно. Жером слышал, как шериф объявил, что за воротами выставлены стражники. Достаточно будет кликнуть солдат и напустить их на беглеца, стоящего рядом на расстоянии вытянутой руки и воображающего себя в безопасности.
Но если Жером не был уверен, то Санан, так же как и Кадфаэль, сразу узнала Ниниана. Кто лучше их обоих мог здесь узнать его фигуру, осанку и манеры? И вот у них на глазах к нему с недобрым намерением устремлялся Жером, а они ничего не могли поделать, чтобы предотвратить беду.
Санан отпустила руку Диоты и ринулась вперед, Кадфаэль взялся за дело с другого боку: «Брат Жером!» — окликнул он своего собрата властным голосом, вложив в этот возглас такое праведное возмущение, какое на его месте мог выразить разве что сам брат Жером. Но попытка Кадфаэля отвлечь Жерома пропала даром. Взяв след, тот выказал настойчивость, достойную самого отца Эйлиота. Но тут на сцену выступило еще одно действующее лицо, чье внезапное появление спасло, казалось бы, безнадежное положение.
Человек, оставивший Ниниана сторожить свою лошадь, направлялся к нему бодрым шагом, довольный, что отделался от всех грозивших ему неприятностей. На шаг опередив Жерома, он прошел мимо него и вышел в Форгейт. Хотя дело кончилось не так, как можно было ожидать, он остался доволен. Подозрение в измене было с него снято, ему не грозила больше утрата его земель и состояния, поэтому он уже не питал недобрых чувств к опрометчивому молодому человеку, по вине которого пережил столько волнений. Пускай себе избежит наказания, только бы он не возвращался больше и не впутывал других людей в опасные дела!
Ниниан обернулся и увидел, что хозяин возвращается за своей лошадью, но в тот же миг он с опозданием заметил лисью мордочку брата Жерома, который тоже спешил к нему, и явно с недобрыми намерениями. Скрыться куда-нибудь у Ниниана уже не было времени, и он остался стоять на месте. По счастью, хозяин лошади подошел к нему раньше преследователя и был в хорошем настроении после увиденного. Приняв из рук нечаянного конюха уздечку, он благодушно хлопнул его по плечу. А Ниниан, как расторопный слуга, нагнулся, чтобы подержать ему стремя.
Этого оказалось достаточно. Жером так резко остановился в воротах, что шедший за ним Эрвальд от неожиданности налетел на него и, беззлобно отодвинув своей могучей рукой, прошел мимо. А тем временем всадник, небрежно поблагодарив Ниниана и бросив ему серебряный пенни, пустился рысцой по форгейтской улице и скрылся за поворотом, а вместе с ним и конюх, который бегом последовал за своим господином.
«Удачно отделался! — подумал Ниниан, замедлив шаг, как только очутился за углом под надежным прикрытием монастырской стены, скрывшей его от глаз преследователя, и он весело подкинул в руке серебряный пенни, который щедро кинул ему на радостях довольный хозяин лошади. — Да вознаградит его бог! Кто бы он ни был, он спас мою жизнь или по крайней мере выручил из трудного положения! Как видно, это знатная особа и его здесь хорошо знают. Счастье, что его конюхов знают меньше. Плохи были бы мои дела, окажись они все бородатыми дядями лет пятидесяти! «
«Удачно отделался! — подумал Кадфаэль, переведя дух и оглядываясь назад на часовню пресвятой Девы, возле которой еще стоял Хью, погруженный в серьезную беседу с аббатом Радульфусом. — Никогда не знаешь, откуда можно ждать избавления — порой оно приходит от самых неожиданных людей! Складно все вышло! «
«Удачно отделался! — подумала Санан, и ее недавний страх сменился веселым торжеством. — Ведь даже не догадывается, что только что с ним произошло! Не догадывается ни тот, ни другой! Представляю себе, какое лицо будет у Ниниана, когда я ему скажу! «
«Удачно отделался! — благодарно подумал Жером, возвращаясь к своим законным обязанностям. — Каким бы я выглядел дураком, если бы указал на него солдатам! Подумать только, такое удивительное сходство в осанке и фигуре и более ничего! Как мне повезло, что его хозяин обогнал меня и показал, что это был его слуга, иначе я попал бы впросак».
Действительно, ведь уж кто-кто, а Ральф Жиффар никак не мог держать у себя на службе человека, которого сам изобличил, оповестив о том представителей закона!
Глава тринадцатая
— Идите, добрые люди! — обратился к ним аббат, поняв что без этого не обойтись. — Помолитесь за душу отца Эйлиота, да помните, что, видя чужие немощи, надобно в первую очередь подумать о своих. Идите и доверьтесь нам, в чьей власти находится назначение священника. Принимая решение, мы прежде всего будем думать о ваших нуждах.
И он благословил всех на прощание так коротко и энергично, что они действительно двинулись к воротам. Люди расходились в молчании, исчезая тихо, как растаявший снег. Но скоро, конечно, они заговорят так, что не остановишь! Весь город и Форгейт наполнятся пространными и разноречивыми рассказами о событиях прошедшего утра, которые впоследствии отойдут в область преданий, и народная память сохранит эту историю, случившуюся на глазах очевидцев, как повесть давно минувших дней.
— А вы, братья, ступайте займитесь вашими дневными трудами и приготовьтесь к обеду, — кратко распорядился Радульфус, обернувшись к своим подопечным, которые встревоженно бормотали и были похожи на стаю испуганных голубей с растрепанными перьями.
Робко выйдя из рядов, монахи тоже разбрелись кто куда. Растерявшись сначала, они скоро направились каждый на свое положенное место. Словно искры костра или пыль, взметенная ветром, они рассеялись в пространстве, еще не придя в себя после того, что им пришлось наблюдать. Единственным человеком, который помнил и знал, что ему надо делать, был Синрик — он работал лопатой возле стены.
Брат Жером, недовольный беспорядком, который противоречил его представлениям о правилах и укладе ордена бенедиктинцев, бросился ловить монахов и загонять их в умывальню, как разбежавшихся куриц, и выпроваживать из монастыря задержавшихся прихожан. Провожая их, он очутился у распахнутой двери, что выходила на Форгейт. Выглянув из нее, он заметил на улице юношу, держащего под уздцы лошадь: тот посматривал на выходящих людей из-под низко надвинутого капюшона, наполовину закрывавшего его лицо. Что-то привлекло к нему внимание зорких глаз Жерома. Несмотря на чужой кафтан, капюшон и лицо, которое тот отворачивал, не давая его разглядеть, что-то смутно знакомое почудилось Жерому в этой фигуре — в ней было какое-то сходство с тем молодым парнем, что жил одно время в монастыре, а потом вдруг исчез при загадочных обстоятельствах. Хоть бы он наконец повернулся лицом!
Кадфаэль тоже задержался на кладбище, дожидаясь, когда уйдут Диота и Санан, но те, вместо того чтобы уйти, отступили в тень часовни и пережидали, когда разойдется толпа форгейтцев. Это решение исходило от Санан: Кадфаэль видел, как она положила руку на локоть Диоты и удержала ее на месте. Может быть, она разглядела в толпе кого-то, с кем не хотела встречаться? Пытаясь отыскать глазами того, кого она избегала, Кадфаэль тоже стал искать его в рядах уходивших и скоро наткнулся взглядом на одного человека, встреча с которым могла ей показаться нежелательной. Недаром Санан за время отсутствия Кадфаэля опустила капюшон по самые брови, как будто хотела остаться незамеченной и неузнанной! Наконец обе женщины тронулись следом за остальными, но пошли — очевидно, из осторожности — медленным шагом, и Санан при этом не сводила глаз со спины какого-то рослого мужчины, тот был в это время уже в дверях. Таким образом, Санан и Кадфаэль одновременно заметили брата Жерома, который, постояв несколько мгновений на пороге, решительно шагнул на улицу. Проследив глазами, в каком направлении двигались обе спины — одна прямая и самоуверенная, другая хилая и сутулая, — Кадфаэль понял, что их пути должны сойтись в одной точке, где стояла оседланная лошадь, которую держал под уздцы молодой паренек.
Брат Жером все еще был не совсем уверен, но полон твердой решимости выяснить, кто же это такой, и ради этого даже пошел на то, чтобы без позволения покинуть пределы монастыря. Когда он поднимет тревогу и предаст в руки закона скрывающегося врага короля Стефана, все поймут, что он преступил правила вполне обоснованно. Жером слышал, как шериф объявил, что за воротами выставлены стражники. Достаточно будет кликнуть солдат и напустить их на беглеца, стоящего рядом на расстоянии вытянутой руки и воображающего себя в безопасности.
Но если Жером не был уверен, то Санан, так же как и Кадфаэль, сразу узнала Ниниана. Кто лучше их обоих мог здесь узнать его фигуру, осанку и манеры? И вот у них на глазах к нему с недобрым намерением устремлялся Жером, а они ничего не могли поделать, чтобы предотвратить беду.
Санан отпустила руку Диоты и ринулась вперед, Кадфаэль взялся за дело с другого боку: «Брат Жером!» — окликнул он своего собрата властным голосом, вложив в этот возглас такое праведное возмущение, какое на его месте мог выразить разве что сам брат Жером. Но попытка Кадфаэля отвлечь Жерома пропала даром. Взяв след, тот выказал настойчивость, достойную самого отца Эйлиота. Но тут на сцену выступило еще одно действующее лицо, чье внезапное появление спасло, казалось бы, безнадежное положение.
Человек, оставивший Ниниана сторожить свою лошадь, направлялся к нему бодрым шагом, довольный, что отделался от всех грозивших ему неприятностей. На шаг опередив Жерома, он прошел мимо него и вышел в Форгейт. Хотя дело кончилось не так, как можно было ожидать, он остался доволен. Подозрение в измене было с него снято, ему не грозила больше утрата его земель и состояния, поэтому он уже не питал недобрых чувств к опрометчивому молодому человеку, по вине которого пережил столько волнений. Пускай себе избежит наказания, только бы он не возвращался больше и не впутывал других людей в опасные дела!
Ниниан обернулся и увидел, что хозяин возвращается за своей лошадью, но в тот же миг он с опозданием заметил лисью мордочку брата Жерома, который тоже спешил к нему, и явно с недобрыми намерениями. Скрыться куда-нибудь у Ниниана уже не было времени, и он остался стоять на месте. По счастью, хозяин лошади подошел к нему раньше преследователя и был в хорошем настроении после увиденного. Приняв из рук нечаянного конюха уздечку, он благодушно хлопнул его по плечу. А Ниниан, как расторопный слуга, нагнулся, чтобы подержать ему стремя.
Этого оказалось достаточно. Жером так резко остановился в воротах, что шедший за ним Эрвальд от неожиданности налетел на него и, беззлобно отодвинув своей могучей рукой, прошел мимо. А тем временем всадник, небрежно поблагодарив Ниниана и бросив ему серебряный пенни, пустился рысцой по форгейтской улице и скрылся за поворотом, а вместе с ним и конюх, который бегом последовал за своим господином.
«Удачно отделался! — подумал Ниниан, замедлив шаг, как только очутился за углом под надежным прикрытием монастырской стены, скрывшей его от глаз преследователя, и он весело подкинул в руке серебряный пенни, который щедро кинул ему на радостях довольный хозяин лошади. — Да вознаградит его бог! Кто бы он ни был, он спас мою жизнь или по крайней мере выручил из трудного положения! Как видно, это знатная особа и его здесь хорошо знают. Счастье, что его конюхов знают меньше. Плохи были бы мои дела, окажись они все бородатыми дядями лет пятидесяти! «
«Удачно отделался! — подумал Кадфаэль, переведя дух и оглядываясь назад на часовню пресвятой Девы, возле которой еще стоял Хью, погруженный в серьезную беседу с аббатом Радульфусом. — Никогда не знаешь, откуда можно ждать избавления — порой оно приходит от самых неожиданных людей! Складно все вышло! «
«Удачно отделался! — подумала Санан, и ее недавний страх сменился веселым торжеством. — Ведь даже не догадывается, что только что с ним произошло! Не догадывается ни тот, ни другой! Представляю себе, какое лицо будет у Ниниана, когда я ему скажу! «
«Удачно отделался! — благодарно подумал Жером, возвращаясь к своим законным обязанностям. — Каким бы я выглядел дураком, если бы указал на него солдатам! Подумать только, такое удивительное сходство в осанке и фигуре и более ничего! Как мне повезло, что его хозяин обогнал меня и показал, что это был его слуга, иначе я попал бы впросак».
Действительно, ведь уж кто-кто, а Ральф Жиффар никак не мог держать у себя на службе человека, которого сам изобличил, оповестив о том представителей закона!
Глава тринадцатая
— Остался еще один вопрос, — сказал аббат, — на который мы не только не получим ответа, но который даже никем не задан вслух.
Аббат заговорил об этом после того, как стол был убран, а перед гостем поставлен бокал вина. Радульфус никогда не допускал за столом деловых разговоров. Застольным радостям у него предавались умеренно, однако всегда с должным почтением.
— Какой же это вопрос? — спросил Хью.
— Всю ли правду он сказал?
Хью встрепенулся и пристально посмотрел через стол на аббата:
— Синрик-то? Можно ли вообще о ком-то сказать, что этот человек никогда не лжет? Но о Синрике люди говорят, что он без надобности слова не вымолвит, а уж если нужно, то говорит строго по делу. Поэтому-то он ничего не сказал, пока не обвинили Джордана. Обыкновенно из Синрика и слова не вытянешь. Наверное, он никогда еще за целый день не произносил их столько, сколько тут за один раз. Не думаю, что он стал бы так утруждаться ради вранья, когда и ради правды с таким трудом может высказаться.
— Сегодня он был достаточно красноречив, — возразил ему Радульфус с иронической усмешкой. — Но я бы хотел, чтобы его слова получили какое-то зримое подтверждение. Может быть, он действительно не сделал ничего, а просто повернулся и ушел, предоставив жизнь и смерть Эйлиота на волю Божию или на волю иной силы, которая, по его разумению, должна вершить суд и расправу в таком необыкновенном деле. А может быть, он сам нанес ему удар. А возможно, он был только зрителем и все произошло у него на глазах так, как он описывал, но когда священник упал без сознания, он сам спихнул его в воду. Я согласен с тем, что Синрик вряд ли способен скрыть истинную картину, подменив ее изобретательным вымыслом, но наверняка ничего нельзя знать. Я также не считаю его за человека, склонного к насилию, даже когда обстоятельства к этому подталкивают, но опять-таки — наверняка тут ничего нельзя сказать. И даже если то, что мы от него услышали, чистая правда, то как следует с ним поступить? Как быть с ним дальше?
— Что касается моих полномочий, — твердо ответил Хью, — то я ничего не могу и не буду делать. Он не нарушал никаких законов. Дать погибнуть человеку, может быть, и грешно, но это не преступление. Я буду держаться буквы закона. А уж грешники проходят не по моему, а по вашему ведомству.
Хью воздержался от добавлений, что часть ответственности лежит на том, кто поставил Эйлиота, совершенно незнакомого, постороннего человека, на место пастыря, вручив ему власть над безгласной паствой, не имевшей права выбирать своего духовного водителя. Но Хью догадывался, что аббат и сам так думает с тех пор, как первые жалобы дошли до его ушей. Аббат Радульфус был не из тех, кто закрывает глаза на собственные ошибки или способен отмахнуться от ответственности.
— Вот что я могу сказать по этому поводу, — продолжил Хью. — Его рассказ про женщину, которая была там с Эйлиотом и которую тот ударил, соответствует истине. Вдова Хэммет сначала утверждала, что упала на скользком месте. Это была ложь. Удар был нанесен священником, и она сама призналась в этом брату Кадфаэлю, который ее перевязывал. И уж коли я упомянул Кадфаэля, то думаю, милорд, вам лучше всего позвать его сюда. После утренних событий мне еще не удалось с ним поговорить, но сдается мне, что он может кое-что добавить относительно этого дела. Когда я пришел на кладбище, брат Кадфаэль отсутствовал в рядах монахов, я поискал его глазами, но не смог найти. Он присоединился позже и вошел не с улицы, а со двора. Брат Кадфаэль не позволил бы себе отлучиться без важного повода. Если у него есть что сообщить мне, я не могу пренебречь этими сведениями.
— Очевидно, и я тоже, — сказал аббат Радульфус и потянулся за колокольчиком, который лежал у него на столе. На серебряный звон из прихожей явился секретарь. — Брат Виталис, не мог бы ты разыскать брата Кадфаэля и позвать его к нам?
После того, как за секретарем закрылась дверь, аббат некоторое время молча размышлял. Наконец снова заговорил:
— Я знаю, что отец Эйлиот был грубейшим образом обманут, что служит для него смягчающим обстоятельством. Но эта женщина — сколько мне известно, она ведь, кажется, не родня молодому человеку, который служил у нас, назвавшись Бенетом? Эта женщина беспорочно прослужила у отца Эйлиота целых три года, и единственный проступок ее заключался в укрывательстве этого юноши, — проступок, который она совершила под влиянием горячей привязанности. Я не собираюсь подвергать ее какому-либо наказанию. Она получит у нас спокойное пристанище, ибо я сам ее сюда привез. Если у нового священника не окажется матери или сестры и некому будет больше смотреть за его домом, то она сможет служить ему, как служила Эйлиоту, и я надеюсь, ей никогда ни за чем, кроме исповеди, не придется стоять перед ним на коленях, а он не получит повода поднимать на нее руку. Что же до юноши… — С этими словами Радульфус окинул Хью Берингара спокойным взглядом, полным снисходительного терпения, и, покачав головой, улыбнулся. — Помнится, мы отправили его к брату Кадфаэлю помогать в уходе за садом. Однажды я видел его там, когда он копал грядки. Он добросовестно трудился. Он был оруженосцем Фиц-Алана, но не погнушался взять в руки лопату, не стыдился простой работы. — Склонив голову набок, Радульфус посмотрел в лицо Хью Берингару: — Но может быть, вы узнали ?..
— Нет, я остерегался что-либо узнавать, — сказал Хью.
— Ну что ж! Я рад, что он не запятнал своих рук убийством. Я видел их до черноты перепачканными в земле, когда он выдергивал с грядок слишком разросшиеся сорняки, которые нельзя было просто выкопать, — сказал Радульфус с задумчивой, улыбкой, глядя через окно вдаль на серо-жемчужное небо. — Думаю, что у него все будет в порядке. Жаль, конечно, что в этой стране такие молодые люди, как он, сражаются друг против друга. Но по крайней мере, они сражаются открыто на поле боя, а не нападают украдкой в темноте.
Кадфаэль разложил на столе перед аббатом найденные после смерти Эйлиота остатки его вещей: эбеновый посох, потрепанную черную скуфью с ободранной тесьмой и клочок от нее, которого недоставало на месте.
— Синрик рассказал истинную правду, и вот тому вещественные доказательства. Только сегодня утром я при взгляде на ладони вдовы Хэммет догадался, как она получила царапины, которые я в тот день перевязывал. Она получила их не при падении — никакого падения не было. Рана на ее голове появилась от удара этим самым посохом, ибо я обнаружил зацепившиеся за серебряный ободок с иззубренным краем несколько ее седых и каштановых волос. Видите, как истончился истертый ободок, а по краям он потрескался и покрылся зазубринами.
Радульфус провел пальцами по потрескавшемуся, острому как бритва краю и мрачно кивнул:
— Понятно. Об этот же ободок она поцарапала руки. Синрик рассказал, что, когда Эйлиот замахнулся на нее во второй раз, она схватилась за посох, чтобы уберечься от нового удара.
— А он тянул изо всех сил и вырвал у нее посох себе на погибель, — докончил Хью.
— Очевидно, они стояли где-то рядом с мельницей, — сказал Кадфаэль, — так как Синрик находился от них в отдалении, там, где растут ивы. У срубленного ствола, что нависает над водой, я нашел сбоку несколько сломанных веток и этот обрывок растрепанной шерстяной тесьмы, который зацепился за пень. Оглушенный священник упал в воду — возможно, он был без сознания, — шапочка слетела с его головы, оставив на пне этот обрывок подобно тому, как за ободок посоха зацепились женские волосы. Посох вылетел у него из руки. Берег над обрывом покрыт кочками, на которых растут кустики травы, там немудрено было споткнуться, когда женщина выпустила посох, и он потерял равновесие. Он упал со всего размаху головой на пень. Давным-давно дерево кто-то срубил, оставив неровный край, и Эйлиот упал затылком на острый зубец. Вы видели рану, отец аббат. Шериф тоже ее видел.
— Видел, — ответил Радульфус. — А женщина бросилась бежать и не знала, что с ним случилось?
— Она сама не помнит, как очутилась дома. Всю ночь она в страхе ждала его возвращения, ожидая, что он выполнит свои угрозы и, выдав юношу, вернется, чтобы изобличить ее и выгнать из своего дома. Но он так и не вернулся.
— Можно ли было его спасти? — спросил аббат, равно сожалея как о возмущенной и озлобленной пастве, так и о погибшем пастыре.
— Не думаю, чтобы кто-то, как бы он ни старался, мог вытащить его в темноте из-под нависающего обрыва. Даже если бы он позвал кого-то на подмогу, отец Эйлиот утонул бы прежде, чем подоспела бы помощь.
— Боюсь, что я впадаю в грех, — вымолвил Радульфус с горькой улыбкой, которая затем превратилась в улыбку смирения, — но я нахожу эту мысль утешительной. По крайней мере, среди нас не оказалось убийцы.
— Кстати, о прегрешениях! — сказал Кадфаэль несколько позже, сидя с Хью Берингаром в сарайчике посреди травного сада, — Эти слова заставили и меня повнимательней заглянуть в себя, чтобы узнать, насколько чиста моя совесть. Я пользуюсь кое-какими привилегиями благодаря тому, что лечу людей, живущих за пределами монастыря, а также должен иногда навещать своего крестника. Однако мне не следовало бы пользоваться этим преимуществом в собственных целях, а я, начиная с рождества, несколько раз бессовестно воспользовался возможностью без спроса выходить за ворота. Отец аббат, бесспорно, знает, что я нынче утром без его разрешения покидал монастырь, но не сказал об этом ни слова.
— Наверное, он считает, что ты по доброй воле сам покаешься в этом на собрании капитула, — сказал Хью с невозмутимо серьезным лицом.
— Сомневаюсь! Вряд ли ему это понравится. Тогда мне придется объяснить причину, почему я так поступил, а я знаю, как он на это смотрит. Мы с ним два старых сокола, и бури нам не страшны, но кроме нас здесь есть и невинные души, а в мирной голубятне не должны дуть ураганные ветры. Деяния отца Эйлиота и без того уж принесли аббату много волнений, и теперь он хочет, чтобы они поскорее забылись. Я полагаю, что скоро Форгейт получит нового священника и это будет всем знакомый человек, угодный не только тем, кто распоряжается приходом, но и тем, кому потом предстоит пожинать плоды этого выбора. И это будет самый лучший способ похоронить отца Эйлиота.
— Ну уж коли на то пошло, — задумчиво сказал Хью, — то, по правде говоря, нелегко было бы отказаться от священника, рекомендованного папским легатом. В этом случае всякий, и даже ваш аббат, мог сплоховать. А тут еще такая внешность и речь, да еще и ученость!.. Неудивительно, что Радульфус решил, будто заполучил для прихожан настоящее сокровище. Пошли вам господь в следующий раз простого человека, честного и смиренного!
— Аминь! И бог с ней, с латынью! А я-то тоже хорош — если не прямой пособник, то доброжелатель злодея и врага нашего короля, грешного и преступного человека! Я говорил, кажется, что мне надо бы покопаться в собственной совести? Покопаться надо, но чтобы не переусердствовать, иначе тоже выйдет нехорошо — наделаешь людям лишних хлопот!
— Хотел бы я знать, — откликнулся Хью, глядя на горящую жаровню и добродушно усмехаясь, — выехали они уже в путь или нет?
— До темноты, наверное, не выедут. Но к утру их уже здесь не будет. Надеюсь, она даст знать о себе Жиффару, — ответил Кадфаэль, подумав. — Он неплохой человек, только попал в трудные обстоятельства, как и многие в наше время. Главным образом из-за беспокойства о сыне. Она на него не жаловалась, единственное, что она ставит ему в упрек, — это то, что он, приноравливаясь к обстоятельствам, перестал возлагать надежды на императрицу. Будучи более чем на тридцать лет моложе, она не может понять такое поведение. Но мы-то с тобой, Хью, его слишком хорошо понимаем. Пусть молодежь поступает по-своему и ищет собственных путей!
С улыбкой Кадфаэль вспомнил молодую парочку, но главным образом, конечно, Ниниана — живого, храброго, дерзкого и отличного землекопа, хотя он прежде ни разу не держал в руках лопату и должен был учиться этому ремеслу на ходу.
— Давно уже, со времен брата Джона, у меня не было такого неутомимого работника, а с тех пор прошло уже лет пять. Помнишь Джона? Он остался в Гвитерине и женился на дочери кузнеца. Сейчас уж он, наверное, и сам добрый кузнец. Бенет мне его чем-то напомнил, ему тоже — все или ничего, и всегда готов очертя голову кинуться в новое приключение.
— Ниниан, — рассеянно произнес Хью, невольно поправляя ошибку Кадфаэля.
— Правильно! Теперь его следует называть Нинианом, но я все как-то забываю. Кстати, я ведь не рассказал тебе самое забавное, что вышло под конец, — сказал Кадфаэль, сам радуясь при воспоминании. — Когда кругом всяческие невзгоды, подозрения и смерть, хорошая шутка — неплохая вещь!
— Я бы тоже не отказался от такого завершения, — ответил Хью, протягивая руку к жаровне, чтобы осторожно подложить в нее несколько кусочков торфа. Он совершал это действие с удовольствием человека, за которого обыкновенно это проделывают другие. — Но что-то я ничего такого сегодня не заметил. И где ты только углядел что-то забавное!
— А ты в это время был занят заговором с отцом аббатом. Вы остановились с ним у могилы, в то время как все остальные уже разошлись. Вам некогда было наблюдать за тем, что делается вокруг. А я был свободен, как и брат Жером, который только и смотрел, во что бы ему сунуть свой любопытный нос и натворить каких-нибудь пакостей во исполнение долга. Санан тоже все видела, — сказал Кадфаэль, добродушно вспоминая подробности. — В первое мгновение она остолбенела от ужаса, но все очень быстро разрешилось. Помнишь наши широкие двойные двери в стене?
— Я сам в них вошел, — терпеливо подтвердил Хью.
После того как с его плеч свалилась забота, он разомлел от тепла. В этот день он с раннего утра был на ногах, и сейчас в сумеречном свете клонившегося к вечеру дня, в туманном и немного дымном воздухе, его разбирала дремотная лень.
— На улице за воротами стоял на дороге молодой парень, держа под уздцы лошадь. Казалось бы, кто мог обратить на него внимание среди хлынувшей из ворот толпы? Жером гонялся по всему кладбищу, точно овчарка, подгоняя отставших. Поэтому заметил знакомую фигуру. Исполненный рвения и служебного долга, он направился в ее сторону, чтобы получше рассмотреть. Одним словом, ты же знаешь Жерома!
— Каждый, кто изобличает зло, совершает достохвальное дело, — с удовольствием довершил Хью эту легкую сатиру на брата Жерома. — Но много ли достохвального можно совершить, увидев человека с лошадью?
— А если бы он увидел в нем некоего Бенета, зовущегося также Нинианом, разыскиваемого за измену королю Стефану, и сообщил бы о нем шерифу? Извини, что я так скажу, но теперь, когда ты, Хью, утвержден в этой должности, ты очень вырос в глазах Жерома, да и в глазах Ральфа Жиффара! Так что видишь, какие возможности углядел Жером в ту минуту. Единственное, что его смутило, — это незнакомая одежда, которой он никогда не видал раньше на злодее Бенете.
— Это для меня и впрямь неожиданность, — сказал Хью и с интересом повернулся к Кадфаэлю. — Так это, действительно, был юный Бенет, зовущийся также Нинианом ?
— Он самый. Я узнал его, и Санан тоже узнала, как только взглянула туда, куда смотрел Жером. Этот отчаянный парень и тут себе не изменил и очертя голову сам полез в ловушку. Он пришел, чтобы узнать, кого обвинят в убийстве, и удостовериться, что его кормилице ничто не грозит. Одному богу известно, что он способен был натворить, если бы ты не объявил во всеуслышание, что обвиняешь Джордана. Юноша ведь ничего не знал про то, что случилось в ту ночь без него, после того как он прибежал в церковь! У него не было причин сомневаться в виновности Джордана, и, когда ты так объявил, он поверил.
— Да уж, глотка у меня луженая, как гаркну — далеко слышно! — подтвердил Хью с ухмылкой. — Хорошо, что отец аббат задержал меня, пригласив пообедать, а то, пожалуй, я столкнулся бы с твоим отчаянным молодцом нос к носу одновременно с Жеромом, который схватил бы его за капюшон. Ну и чем это все кончилось? Я не слышал никакой кутерьмы в Форгейте.
— Ее и не было, — спокойно ответил Кадфаэль. — В толпе был также Ральф Жиффар. Ты его заметил? Он на голову выше всех наших жителей. Но ты ведь был в самой середине толпы, и смотреть по сторонам было некогда. Так вот, он был там. Когда все кончилось, он собрался уходить, очень довольный, как мне кажется, тем, что ты не поймал парнишку, которого он вынужден был выдать. Посмотрел бы ты, Хью, на эту замечательную картину! Отпихнув плечом Жерома, долговязый Ральф Жиффар вышел мимо него в ворота в тот самый момент, когда наша ищейка взяла след. Тут Жиффар, улыбаясь в лицо парню, берет у него из рук уздечку, а парень держит ему стремя и подсаживает в седло, как полагается порядочному слуге. Жером так и присел на месте с разбегу, как собака, потерявшая добычу, и скорей бросился назад в ужасе оттого, что чуть было не напустил стражу на конюха Жиффара, который просто ждал своего хозяина. Тут я увидел, как Санан расхохоталась. Она так хохотала, что чуть не лопнула от смеха, но все обошлось — эта леди сделана из прочного материала! А Жиффар поехал домой по форгейтской дороге, и за ним потрусил мнимый конюх. Они скрылись — только их и видели!
— Неужели так оно и было? — воскликнул Хью.
— Сын мой, я сам это видел и никогда не забуду! А перед отъездом Жиффар еще кинул Ниниану серебряный пенни. Ниниан поймал его на лету и ушел прочь, завернул за угол и был таков. Думаю, он и сейчас ни о чем не догадывается, — закончил Кадфаэль свою историю.
Он сидел напротив открытой двери, устремив взгляд в сад, над которым уже опускались сумерки. Оставался еще час до вечерни.
— Он все еще не знает, кому обязан своим спасением, — продолжал Кадфаэль. — Как бы я хотел посмотреть на него, когда Санан ему расскажет, от кого он получил столь богатую плату за то, что часок подержал под уздцы лошадь! Готов поспорить, что он никогда не расстанется с этим пенни! Он проделает в нем дырочку и наденет на шею себе или Санан. Не часто человеку достается такой амулет, — добавил Кадфаэль лукаво. — Раз в жизни!
— Так ты говоришь, что эти двое встретились и расстались, оказав друг другу услугу, но так и не узнали, кому помогали? — изумленно воскликнул Хью.
— У них не мелькнуло ни тени догадки! Они обменялись посланиями, побывали союзниками и противниками, друзьями и врагами — всем, чем угодно. Сблизились так, что теснее нельзя! — сказал Кадфаэль с глубоким и благодарным удовлетворением. — Но ни тот, ни другой не знали друг друга в лицо. До этого они ни разу не встречались.
Аббат заговорил об этом после того, как стол был убран, а перед гостем поставлен бокал вина. Радульфус никогда не допускал за столом деловых разговоров. Застольным радостям у него предавались умеренно, однако всегда с должным почтением.
— Какой же это вопрос? — спросил Хью.
— Всю ли правду он сказал?
Хью встрепенулся и пристально посмотрел через стол на аббата:
— Синрик-то? Можно ли вообще о ком-то сказать, что этот человек никогда не лжет? Но о Синрике люди говорят, что он без надобности слова не вымолвит, а уж если нужно, то говорит строго по делу. Поэтому-то он ничего не сказал, пока не обвинили Джордана. Обыкновенно из Синрика и слова не вытянешь. Наверное, он никогда еще за целый день не произносил их столько, сколько тут за один раз. Не думаю, что он стал бы так утруждаться ради вранья, когда и ради правды с таким трудом может высказаться.
— Сегодня он был достаточно красноречив, — возразил ему Радульфус с иронической усмешкой. — Но я бы хотел, чтобы его слова получили какое-то зримое подтверждение. Может быть, он действительно не сделал ничего, а просто повернулся и ушел, предоставив жизнь и смерть Эйлиота на волю Божию или на волю иной силы, которая, по его разумению, должна вершить суд и расправу в таком необыкновенном деле. А может быть, он сам нанес ему удар. А возможно, он был только зрителем и все произошло у него на глазах так, как он описывал, но когда священник упал без сознания, он сам спихнул его в воду. Я согласен с тем, что Синрик вряд ли способен скрыть истинную картину, подменив ее изобретательным вымыслом, но наверняка ничего нельзя знать. Я также не считаю его за человека, склонного к насилию, даже когда обстоятельства к этому подталкивают, но опять-таки — наверняка тут ничего нельзя сказать. И даже если то, что мы от него услышали, чистая правда, то как следует с ним поступить? Как быть с ним дальше?
— Что касается моих полномочий, — твердо ответил Хью, — то я ничего не могу и не буду делать. Он не нарушал никаких законов. Дать погибнуть человеку, может быть, и грешно, но это не преступление. Я буду держаться буквы закона. А уж грешники проходят не по моему, а по вашему ведомству.
Хью воздержался от добавлений, что часть ответственности лежит на том, кто поставил Эйлиота, совершенно незнакомого, постороннего человека, на место пастыря, вручив ему власть над безгласной паствой, не имевшей права выбирать своего духовного водителя. Но Хью догадывался, что аббат и сам так думает с тех пор, как первые жалобы дошли до его ушей. Аббат Радульфус был не из тех, кто закрывает глаза на собственные ошибки или способен отмахнуться от ответственности.
— Вот что я могу сказать по этому поводу, — продолжил Хью. — Его рассказ про женщину, которая была там с Эйлиотом и которую тот ударил, соответствует истине. Вдова Хэммет сначала утверждала, что упала на скользком месте. Это была ложь. Удар был нанесен священником, и она сама призналась в этом брату Кадфаэлю, который ее перевязывал. И уж коли я упомянул Кадфаэля, то думаю, милорд, вам лучше всего позвать его сюда. После утренних событий мне еще не удалось с ним поговорить, но сдается мне, что он может кое-что добавить относительно этого дела. Когда я пришел на кладбище, брат Кадфаэль отсутствовал в рядах монахов, я поискал его глазами, но не смог найти. Он присоединился позже и вошел не с улицы, а со двора. Брат Кадфаэль не позволил бы себе отлучиться без важного повода. Если у него есть что сообщить мне, я не могу пренебречь этими сведениями.
— Очевидно, и я тоже, — сказал аббат Радульфус и потянулся за колокольчиком, который лежал у него на столе. На серебряный звон из прихожей явился секретарь. — Брат Виталис, не мог бы ты разыскать брата Кадфаэля и позвать его к нам?
После того, как за секретарем закрылась дверь, аббат некоторое время молча размышлял. Наконец снова заговорил:
— Я знаю, что отец Эйлиот был грубейшим образом обманут, что служит для него смягчающим обстоятельством. Но эта женщина — сколько мне известно, она ведь, кажется, не родня молодому человеку, который служил у нас, назвавшись Бенетом? Эта женщина беспорочно прослужила у отца Эйлиота целых три года, и единственный проступок ее заключался в укрывательстве этого юноши, — проступок, который она совершила под влиянием горячей привязанности. Я не собираюсь подвергать ее какому-либо наказанию. Она получит у нас спокойное пристанище, ибо я сам ее сюда привез. Если у нового священника не окажется матери или сестры и некому будет больше смотреть за его домом, то она сможет служить ему, как служила Эйлиоту, и я надеюсь, ей никогда ни за чем, кроме исповеди, не придется стоять перед ним на коленях, а он не получит повода поднимать на нее руку. Что же до юноши… — С этими словами Радульфус окинул Хью Берингара спокойным взглядом, полным снисходительного терпения, и, покачав головой, улыбнулся. — Помнится, мы отправили его к брату Кадфаэлю помогать в уходе за садом. Однажды я видел его там, когда он копал грядки. Он добросовестно трудился. Он был оруженосцем Фиц-Алана, но не погнушался взять в руки лопату, не стыдился простой работы. — Склонив голову набок, Радульфус посмотрел в лицо Хью Берингару: — Но может быть, вы узнали ?..
— Нет, я остерегался что-либо узнавать, — сказал Хью.
— Ну что ж! Я рад, что он не запятнал своих рук убийством. Я видел их до черноты перепачканными в земле, когда он выдергивал с грядок слишком разросшиеся сорняки, которые нельзя было просто выкопать, — сказал Радульфус с задумчивой, улыбкой, глядя через окно вдаль на серо-жемчужное небо. — Думаю, что у него все будет в порядке. Жаль, конечно, что в этой стране такие молодые люди, как он, сражаются друг против друга. Но по крайней мере, они сражаются открыто на поле боя, а не нападают украдкой в темноте.
Кадфаэль разложил на столе перед аббатом найденные после смерти Эйлиота остатки его вещей: эбеновый посох, потрепанную черную скуфью с ободранной тесьмой и клочок от нее, которого недоставало на месте.
— Синрик рассказал истинную правду, и вот тому вещественные доказательства. Только сегодня утром я при взгляде на ладони вдовы Хэммет догадался, как она получила царапины, которые я в тот день перевязывал. Она получила их не при падении — никакого падения не было. Рана на ее голове появилась от удара этим самым посохом, ибо я обнаружил зацепившиеся за серебряный ободок с иззубренным краем несколько ее седых и каштановых волос. Видите, как истончился истертый ободок, а по краям он потрескался и покрылся зазубринами.
Радульфус провел пальцами по потрескавшемуся, острому как бритва краю и мрачно кивнул:
— Понятно. Об этот же ободок она поцарапала руки. Синрик рассказал, что, когда Эйлиот замахнулся на нее во второй раз, она схватилась за посох, чтобы уберечься от нового удара.
— А он тянул изо всех сил и вырвал у нее посох себе на погибель, — докончил Хью.
— Очевидно, они стояли где-то рядом с мельницей, — сказал Кадфаэль, — так как Синрик находился от них в отдалении, там, где растут ивы. У срубленного ствола, что нависает над водой, я нашел сбоку несколько сломанных веток и этот обрывок растрепанной шерстяной тесьмы, который зацепился за пень. Оглушенный священник упал в воду — возможно, он был без сознания, — шапочка слетела с его головы, оставив на пне этот обрывок подобно тому, как за ободок посоха зацепились женские волосы. Посох вылетел у него из руки. Берег над обрывом покрыт кочками, на которых растут кустики травы, там немудрено было споткнуться, когда женщина выпустила посох, и он потерял равновесие. Он упал со всего размаху головой на пень. Давным-давно дерево кто-то срубил, оставив неровный край, и Эйлиот упал затылком на острый зубец. Вы видели рану, отец аббат. Шериф тоже ее видел.
— Видел, — ответил Радульфус. — А женщина бросилась бежать и не знала, что с ним случилось?
— Она сама не помнит, как очутилась дома. Всю ночь она в страхе ждала его возвращения, ожидая, что он выполнит свои угрозы и, выдав юношу, вернется, чтобы изобличить ее и выгнать из своего дома. Но он так и не вернулся.
— Можно ли было его спасти? — спросил аббат, равно сожалея как о возмущенной и озлобленной пастве, так и о погибшем пастыре.
— Не думаю, чтобы кто-то, как бы он ни старался, мог вытащить его в темноте из-под нависающего обрыва. Даже если бы он позвал кого-то на подмогу, отец Эйлиот утонул бы прежде, чем подоспела бы помощь.
— Боюсь, что я впадаю в грех, — вымолвил Радульфус с горькой улыбкой, которая затем превратилась в улыбку смирения, — но я нахожу эту мысль утешительной. По крайней мере, среди нас не оказалось убийцы.
— Кстати, о прегрешениях! — сказал Кадфаэль несколько позже, сидя с Хью Берингаром в сарайчике посреди травного сада, — Эти слова заставили и меня повнимательней заглянуть в себя, чтобы узнать, насколько чиста моя совесть. Я пользуюсь кое-какими привилегиями благодаря тому, что лечу людей, живущих за пределами монастыря, а также должен иногда навещать своего крестника. Однако мне не следовало бы пользоваться этим преимуществом в собственных целях, а я, начиная с рождества, несколько раз бессовестно воспользовался возможностью без спроса выходить за ворота. Отец аббат, бесспорно, знает, что я нынче утром без его разрешения покидал монастырь, но не сказал об этом ни слова.
— Наверное, он считает, что ты по доброй воле сам покаешься в этом на собрании капитула, — сказал Хью с невозмутимо серьезным лицом.
— Сомневаюсь! Вряд ли ему это понравится. Тогда мне придется объяснить причину, почему я так поступил, а я знаю, как он на это смотрит. Мы с ним два старых сокола, и бури нам не страшны, но кроме нас здесь есть и невинные души, а в мирной голубятне не должны дуть ураганные ветры. Деяния отца Эйлиота и без того уж принесли аббату много волнений, и теперь он хочет, чтобы они поскорее забылись. Я полагаю, что скоро Форгейт получит нового священника и это будет всем знакомый человек, угодный не только тем, кто распоряжается приходом, но и тем, кому потом предстоит пожинать плоды этого выбора. И это будет самый лучший способ похоронить отца Эйлиота.
— Ну уж коли на то пошло, — задумчиво сказал Хью, — то, по правде говоря, нелегко было бы отказаться от священника, рекомендованного папским легатом. В этом случае всякий, и даже ваш аббат, мог сплоховать. А тут еще такая внешность и речь, да еще и ученость!.. Неудивительно, что Радульфус решил, будто заполучил для прихожан настоящее сокровище. Пошли вам господь в следующий раз простого человека, честного и смиренного!
— Аминь! И бог с ней, с латынью! А я-то тоже хорош — если не прямой пособник, то доброжелатель злодея и врага нашего короля, грешного и преступного человека! Я говорил, кажется, что мне надо бы покопаться в собственной совести? Покопаться надо, но чтобы не переусердствовать, иначе тоже выйдет нехорошо — наделаешь людям лишних хлопот!
— Хотел бы я знать, — откликнулся Хью, глядя на горящую жаровню и добродушно усмехаясь, — выехали они уже в путь или нет?
— До темноты, наверное, не выедут. Но к утру их уже здесь не будет. Надеюсь, она даст знать о себе Жиффару, — ответил Кадфаэль, подумав. — Он неплохой человек, только попал в трудные обстоятельства, как и многие в наше время. Главным образом из-за беспокойства о сыне. Она на него не жаловалась, единственное, что она ставит ему в упрек, — это то, что он, приноравливаясь к обстоятельствам, перестал возлагать надежды на императрицу. Будучи более чем на тридцать лет моложе, она не может понять такое поведение. Но мы-то с тобой, Хью, его слишком хорошо понимаем. Пусть молодежь поступает по-своему и ищет собственных путей!
С улыбкой Кадфаэль вспомнил молодую парочку, но главным образом, конечно, Ниниана — живого, храброго, дерзкого и отличного землекопа, хотя он прежде ни разу не держал в руках лопату и должен был учиться этому ремеслу на ходу.
— Давно уже, со времен брата Джона, у меня не было такого неутомимого работника, а с тех пор прошло уже лет пять. Помнишь Джона? Он остался в Гвитерине и женился на дочери кузнеца. Сейчас уж он, наверное, и сам добрый кузнец. Бенет мне его чем-то напомнил, ему тоже — все или ничего, и всегда готов очертя голову кинуться в новое приключение.
— Ниниан, — рассеянно произнес Хью, невольно поправляя ошибку Кадфаэля.
— Правильно! Теперь его следует называть Нинианом, но я все как-то забываю. Кстати, я ведь не рассказал тебе самое забавное, что вышло под конец, — сказал Кадфаэль, сам радуясь при воспоминании. — Когда кругом всяческие невзгоды, подозрения и смерть, хорошая шутка — неплохая вещь!
— Я бы тоже не отказался от такого завершения, — ответил Хью, протягивая руку к жаровне, чтобы осторожно подложить в нее несколько кусочков торфа. Он совершал это действие с удовольствием человека, за которого обыкновенно это проделывают другие. — Но что-то я ничего такого сегодня не заметил. И где ты только углядел что-то забавное!
— А ты в это время был занят заговором с отцом аббатом. Вы остановились с ним у могилы, в то время как все остальные уже разошлись. Вам некогда было наблюдать за тем, что делается вокруг. А я был свободен, как и брат Жером, который только и смотрел, во что бы ему сунуть свой любопытный нос и натворить каких-нибудь пакостей во исполнение долга. Санан тоже все видела, — сказал Кадфаэль, добродушно вспоминая подробности. — В первое мгновение она остолбенела от ужаса, но все очень быстро разрешилось. Помнишь наши широкие двойные двери в стене?
— Я сам в них вошел, — терпеливо подтвердил Хью.
После того как с его плеч свалилась забота, он разомлел от тепла. В этот день он с раннего утра был на ногах, и сейчас в сумеречном свете клонившегося к вечеру дня, в туманном и немного дымном воздухе, его разбирала дремотная лень.
— На улице за воротами стоял на дороге молодой парень, держа под уздцы лошадь. Казалось бы, кто мог обратить на него внимание среди хлынувшей из ворот толпы? Жером гонялся по всему кладбищу, точно овчарка, подгоняя отставших. Поэтому заметил знакомую фигуру. Исполненный рвения и служебного долга, он направился в ее сторону, чтобы получше рассмотреть. Одним словом, ты же знаешь Жерома!
— Каждый, кто изобличает зло, совершает достохвальное дело, — с удовольствием довершил Хью эту легкую сатиру на брата Жерома. — Но много ли достохвального можно совершить, увидев человека с лошадью?
— А если бы он увидел в нем некоего Бенета, зовущегося также Нинианом, разыскиваемого за измену королю Стефану, и сообщил бы о нем шерифу? Извини, что я так скажу, но теперь, когда ты, Хью, утвержден в этой должности, ты очень вырос в глазах Жерома, да и в глазах Ральфа Жиффара! Так что видишь, какие возможности углядел Жером в ту минуту. Единственное, что его смутило, — это незнакомая одежда, которой он никогда не видал раньше на злодее Бенете.
— Это для меня и впрямь неожиданность, — сказал Хью и с интересом повернулся к Кадфаэлю. — Так это, действительно, был юный Бенет, зовущийся также Нинианом ?
— Он самый. Я узнал его, и Санан тоже узнала, как только взглянула туда, куда смотрел Жером. Этот отчаянный парень и тут себе не изменил и очертя голову сам полез в ловушку. Он пришел, чтобы узнать, кого обвинят в убийстве, и удостовериться, что его кормилице ничто не грозит. Одному богу известно, что он способен был натворить, если бы ты не объявил во всеуслышание, что обвиняешь Джордана. Юноша ведь ничего не знал про то, что случилось в ту ночь без него, после того как он прибежал в церковь! У него не было причин сомневаться в виновности Джордана, и, когда ты так объявил, он поверил.
— Да уж, глотка у меня луженая, как гаркну — далеко слышно! — подтвердил Хью с ухмылкой. — Хорошо, что отец аббат задержал меня, пригласив пообедать, а то, пожалуй, я столкнулся бы с твоим отчаянным молодцом нос к носу одновременно с Жеромом, который схватил бы его за капюшон. Ну и чем это все кончилось? Я не слышал никакой кутерьмы в Форгейте.
— Ее и не было, — спокойно ответил Кадфаэль. — В толпе был также Ральф Жиффар. Ты его заметил? Он на голову выше всех наших жителей. Но ты ведь был в самой середине толпы, и смотреть по сторонам было некогда. Так вот, он был там. Когда все кончилось, он собрался уходить, очень довольный, как мне кажется, тем, что ты не поймал парнишку, которого он вынужден был выдать. Посмотрел бы ты, Хью, на эту замечательную картину! Отпихнув плечом Жерома, долговязый Ральф Жиффар вышел мимо него в ворота в тот самый момент, когда наша ищейка взяла след. Тут Жиффар, улыбаясь в лицо парню, берет у него из рук уздечку, а парень держит ему стремя и подсаживает в седло, как полагается порядочному слуге. Жером так и присел на месте с разбегу, как собака, потерявшая добычу, и скорей бросился назад в ужасе оттого, что чуть было не напустил стражу на конюха Жиффара, который просто ждал своего хозяина. Тут я увидел, как Санан расхохоталась. Она так хохотала, что чуть не лопнула от смеха, но все обошлось — эта леди сделана из прочного материала! А Жиффар поехал домой по форгейтской дороге, и за ним потрусил мнимый конюх. Они скрылись — только их и видели!
— Неужели так оно и было? — воскликнул Хью.
— Сын мой, я сам это видел и никогда не забуду! А перед отъездом Жиффар еще кинул Ниниану серебряный пенни. Ниниан поймал его на лету и ушел прочь, завернул за угол и был таков. Думаю, он и сейчас ни о чем не догадывается, — закончил Кадфаэль свою историю.
Он сидел напротив открытой двери, устремив взгляд в сад, над которым уже опускались сумерки. Оставался еще час до вечерни.
— Он все еще не знает, кому обязан своим спасением, — продолжал Кадфаэль. — Как бы я хотел посмотреть на него, когда Санан ему расскажет, от кого он получил столь богатую плату за то, что часок подержал под уздцы лошадь! Готов поспорить, что он никогда не расстанется с этим пенни! Он проделает в нем дырочку и наденет на шею себе или Санан. Не часто человеку достается такой амулет, — добавил Кадфаэль лукаво. — Раз в жизни!
— Так ты говоришь, что эти двое встретились и расстались, оказав друг другу услугу, но так и не узнали, кому помогали? — изумленно воскликнул Хью.
— У них не мелькнуло ни тени догадки! Они обменялись посланиями, побывали союзниками и противниками, друзьями и врагами — всем, чем угодно. Сблизились так, что теснее нельзя! — сказал Кадфаэль с глубоким и благодарным удовлетворением. — Но ни тот, ни другой не знали друг друга в лицо. До этого они ни разу не встречались.