- Бенет? - спросил Кадфаэль как ни в чем не бывало.- Вы ищете моего работника? Четверть часа тому назад я оставил его в сарайчике. Для чего он вам понадобился ?
Выражая всем своим видом удивление и озабоченность, Кадфаэль пошел вместе со всей компанией в сад и распахнул дверь сарайчика, в котором их встретил мирно тлеющий огонь жаровни, горшочек с ароматным масляным отваром, остывающий на каменной плите, разлитое в воздухе пряное благоухание, а в остальном - полная пустота. Затем все вместе они обыскали сад и прогулялись по полю до самого ручья, где так кстати начавшийся снегопад уже изгладил все следы. Кадфаэль недоумевал больше всех. И если Хью ни единым взглядом не дал ему понять, что разгадал и оценил его уловку с напрасными поисками, то на самом деле он не был обманут и нисколько не сомневался, что его водят за нос. Хью знал, что умышленное отлынивание Кадфаэля от расследования обыкновенно означает, что у него есть на то свои причины. В связи с этим он решил, что следует сперва прояснить некоторые вопросы, прежде чем продолжить преследование.
- Вы сказали мне,- обратился он к Жиффару, - что получили письмо с просьбой о помощи приблизительно за сутки до сочельника. В нем содержалось предложение о встрече возле мельницы ночью в двенадцать часов. Почему вы сразу же не сообщили об этом моему помощнику? Тогда по горячим следам можно было принять надлежащие меры. Теперь он сбежал, очевидно заранее прознав о нашем приходе.
Если Жиффара и смутило напоминание о его упущении, недостойном верноподданного, он не показал вида. Не мигая, он прямо взглянул в лицо шерифа и сказал:
- Потому что он всего лишь помощник, милорд. Если бы вы были здесь... Вас назначили на эту должность после осады Шрусбери, и вы сами знаете, каково тогда пришлось вассалам императрицы и какие я понес потери. После этого я принес присягу королю Стефану и верно сдержал данное слово. Но такой молодой человек, как Хербард, недавно сюда приехавший, оказавшись временно в этой ответственной должности и вынужденный утверждать и подчеркивать свои полномочия,- человек, ничего не знающий о прошлых событиях, о том, чего мне все это стоило... Я просто боялся, что меня подвергнут сомнению, примут как скрытого противника и не поверят мне, даже если я правдиво сообщу все, что мне известно. Если помните, мы тогда еще ничего не слыхали о том, что Бэчилер скрывался на юге и его там старались поймать. Его имя мне ровным счетом ничего не говорило. Я просто не придал значения его особе, считая, что его попытки сколотить заговор в поддержку неудавшегося начинания обречены на провал. Поэтому я ничего не предпринимал, несмотря на печать Фиц-Алана. Такой печатью пользовался целый ряд его рыцарей. Будьте же справедливы ко мне! Как только вы публично огласили суть дела, мне стали ясны его опасные происки, и тогда я пришел к вам и рассказал всю правду.
- Допустим, что это так,- сказал Хью. - Я могу понять ваши сомнения, хотя моя должность не предполагает обязанности преследовать людей за былые дела, с которыми давно покончено.
- Зато теперь, милорд! - заторопился Жиффар. Он явно еще не выговорился. Вдохновленный собственным красноречием и миролюбием шерифа, он так загорелся надеждой, что с новым рвением продолжал: - Теперь-то я вижу за этим нечто большее, чем мы с вами думали! Я ведь вам еще не все сказал, потому что сам сразу не сообразил. Подумайте сами! Ведь этот молодой человек, прибывший сюда, пользуясь покровительством отца Эйлиота, на самом деле подло обманывал священника, прикинувшись безобидным малым, который ищет работу. Он ложно называл себя родственником той женщины, что служила у священника домоправительницей. И вот отец Эйлиот, который доверчиво взял его с собой, умер насильственной смертью и скоро будет погребен, не так ли? Кого еще следует подозревать в этом убийстве, как не того, кто, преступно воспользовавшись добротой священника, сделал его невольным пособником изменнических планов?
Ральф Жиффар отлично сознавал, что эти слова прозвучат в ушах его слушателей как гром среди ясного неба. Произнеся их, он даже отступил на шаг назад, чтобы со стороны наблюдать произведенное впечатление. Жиффар готов был сделать все, что угодно, только бы доказать свою нерушимую верность королю и уберечь остатки своего богатства, тогда как остальное, утраченное на службе императрицы, он обречен был вечно оплакивать. Вероятно, он даже радовался в душе, что предаваемый им юноша оказался сейчас далеко и ему не придется держать ответ за свои дела, однако больше всего Ральфа беспокоила собственная безопасность.
- Вы обвиняете его в убийстве священника? - спросил Хью, пристально глядя Ральфу в глаза.- Это очень серьезное заявление. На каком основании вы строите ваше обвинение?
- Одно то, что он сбежал, ставит его под подозрение.
- Это может стать основанием, но, заметьте, только в том случае, если священнику было известно об обмане. Насколько я знаю, между ними не возникало ссоры и никто не слышал ни о какой размолвке. Никакого повода для раздора у них не было, если только священник не узнал о том, что его одурачили.
- Он это знал,- сказал Жиффар.
- Продолжайте! - велел Хью после короткой тягостной паузы.- На этом нельзя остановиться. Откуда вы знаете, что священник обнаружил обман?
- Как не знать! Я сам ему сказал. И более того, я сказал ему то, чего вы еще не знаете. В сочельник я пошел в дом священника и рассказал ему, что человек, которому он оказал помощь, нагло его обманул. Мысль об этом меня очень тревожила и не шла у меня из головы, и вот, не решившись идти к вашему помощнику, я подумал, что надо все же предостеречь отца Эйлиота, который не знает, что приютил у себя в доме врага. Как вам известно, милорд, приверженцам императрицы грозит отлучение от церкви. Обманутый священник по вине обманщика был поставлен в ложное положение, и я открыл ему глаза.
Так вот в чем было дело! Вот куда он так решительно направлялся перед повечерием! И вот почему отец Эйлиот, кипя яростью, помчался на полуночное свидание, чтобы самолично встретиться с юношей, который ввел его в заблуждение! Отдавая должное отцу Эйлиоту, нужно было признать, что он был не трус, он не побежал к помощнику шерифа просить, чтобы ему дали охрану, а сам ринулся на мельницу, чтобы, встретившись с недругом лицом к лицу, в глаза изобличить обманщика. Возможно, он даже хотел сам его скрутить, а коли не так, то наверняка собирался оповестить аббата и шерифа о том, что у них скрывается человек, объявленный вне закона. Однако на деле все вышло иначе: Ниниан явился в церковь, целый и невредимый, а Эйлиот нашел свой конец в пруду, с проломленной головой. Как было не связать теперь эти два события? Любой, кто не провел несколько дней бок о бок с этим веселым и жизнерадостным юношей и не узнал его так же хорошо, как Кадфаэль, сделал бы на его месте это простое заключение.
- И после того, как вы побывали у священника, - сказал Хью, пристально глядя в глаза Жиффару, - он, зная назначенное время и место встречи с Бэчилером, отправился туда вместо вас, тогда как вы отказались от приглашения? Но разве Бэчилер пришел бы туда, не получив от вас подтверждения, что вы согласны?
- Я дал ему ответ, который не содержал прямого отказа. Он просил оказать ему помощь, сообщить новости и раздобыть лошадь. Он должен был прийти. В его положении он не мог поступить иначе.
А придя, встретил бы грозного и разъяренного недруга, решившего предать его в руки закона, человека, который возомнил себя орудием возмездия в деснице божьей! Да, такая встреча легко могла закончиться смертельным исходом!
- Уилл! - сказал Хью, резко обернувшись к сержанту.- Возвращайся в замок и приведи побольше людей! Мы спросим разрешения у аббата произвести обыск в аббатстве. Надо осмотреть сады, коровники и конюшни, обыскать все амбары, сараи и склады, не пропуская ничего. Начните с мельницы и выставьте стражу на мосту и на тракте! Если, как говорит Кадфаэль, этот молодчик всего лишь полчаса тому назад был в сарайчике, он не мог уйти далеко. И хотя в отношении убийства вопрос остается открытым, сейчас главное отыскать беглеца и взять его под стражу.
- Ты, конечно, не забыл, что есть и другие, очень много других, у кого было не меньше, а гораздо больше причин, чем у Ниниана, желать смерти отца Эйлиота? - сказал Кадфаэль, уединившись с Хью Берингаром в сарайчике.
- Не забыл. Слишком много других,- печально согласился Хью. - И все, что ты мне рассказал об этом юноше - кстати сказать, я не настолько прост, чтобы вообразить, будто ты ничего от меня не утаил,- все это говорит о том, что он мог бы отчаянно драться, защищая свою жизнь, но вряд ли способен напасть сзади. Однако это могло случиться в пылу схватки. Кто знает, на что способен любой из нас в безвыходном положении? А судя по тому, что я знаю о священнике, он дрался бы, как бешеный, любым оружием, которое подвернулось бы под руку. Самое скверное - это бегство юноши, оно наводит на самые худшие предположения.
- Если он узнал, что Жиффар отправился с доносом в замок, у него имелись для этого все основания,- возразил Кадфаэль. - В этом случае ты обязан был засадить его в тюрьму, независимо от того, виновен он в смерти священника или нет. Ты не мог бы поступить иначе. Вот он и сбежал.
- Значит, кто-то его предупредил,- криво усмехнулся Хью.- Не ты ли часом?
- Нет, только не я! - праведно возмутился Кадфаэль. - Я ничего не знал о замыслах Жиффара, иначе шепнул бы о них парню. Нет! Это не я. Мне только известно, что Бенет - впрочем, теперь его, по-видимому, следует называть Нинианом - в сочельник до наступления полночи был уже в церкви. Если он и ходил на свидание к мельнице, то явился туда раньше и ушел, никого не дождавшись.
- Ты мне это уже говорил, и я верю, что так оно и было. Но ведь и Эйлиот тоже, по твоим словам, отправился на встречу загодя. Возможно, он хотел там спрятаться и застать Бэчилера врасплох. Так что у них было вдоволь времени, чтобы схватиться друг с другом и чтобы он убил Эйлиота.
- Когда юноша был в церкви, я не заметил в нем никаких признаков страха или волнения. Пожалуй, некоторое возбуждение, но, по-моему, оно было радостным. А что тебе удалось вытянуть насчет этого дела из наших прихожан? Некоторые из них вполне справедливо обижались на Эйлиота. Интересно, что они говорят?
- Главным образом, как и следовало ожидать, помалкивают. Кое-кто, таких, правда, немного, и вовсе не скрывает своей радости по поводу его смерти. Эдвин, которому передвинули межевой камень, ничего ему не простил, несмотря на то что камень возвратили на место. Жена и дети клянутся, что он в ту ночь никуда не выходил из дома, но так же точно ведут себя и все остальные семьи. Как же иначе! Вот Джордан Эчард, местный пекарь, тот если рассвирепеет, то, пожалуй, и убьет. У него на Эйлиота страшная обида. Он гордится своими хлебами, а отец Эйлиот его оскорбил и не подумал потом извиниться. Горше этого для пекаря ничего нельзя было придумать. Уж лучше бы священник назвал его распутником, это еще куда ни шло, потому что соответствовало бы истине. Поговаривают, что он отец ребенка, родившегося у той девушки, которая потом утопилась, но, судя по тому, что я слыхал, его отцом мог быть чуть ли не любой мужчина в приходе, она ведь никому не отказывала. А наш Джордан уверяет, что в сочельник был трезв и сидел дома, жена все подтверждает, но она - жалкое, забитое существо, слова ему поперек не скажет. А если собрать все, что о нем говорят, выходит, что он редкую ночь спит в своей постели, и, если судить по тому, как его жена все время отводила глаза и как натянуто отвечала, вполне можно подумать, что он в ту ночь дома не ночевал. Но из нее этого клещами не вытянешь. Она его боится и выдавать не хочет, стоит за него горой.
- Другие его женщины вряд ли станут его выгораживать, - сказал Кадфаэль. - Но я не могу себе представить, чтобы Джордан ни с того ни с сего на кого-то поднял руку.
- Возможно, ты прав. Зато про отца Эйлиота это очень даже можно подумать: и духом, и телом он боец хоть куда. Вообрази себе, Кадфаэль, как бы он поступил, застав одного из своих прихожан на пути в чужую постель! Джордан хотя и не драчун, но здоровяк и силач и не какой-нибудь там тихоня, чтобы смиренно дать себя побить. Давая сдачи, он мог нечаянно прикончить противника. Но и Джордан только один из многих и не самый подходящий из подозреваемых.
- Твои люди хорошо потрудились, - вздохнул Кадфаэль.
- А как же! Алан добрый служака и очень старается оправдать доверие начальства. В Форгейте живет некий Сентвин, он из бедняков, его дом стоит недалеко от ярмарочной площади. Ты, наверное, знаешь его историю. А я ничего не знал и впервые услыхал от Алана про младенца, который умер некрещеным, так как Эйлиот не мог, видите ли, прервать свои молитвы! Вот это оказалось для прихожан последней каплей! Никто ему этого простить не может.
- Да неужели против Сентвина обнаружились какие-нибудь улики! воскликнул Кадфаэль.- Более кроткого человека и не сыщешь. Вот уж кто за всю жизнь и мухи не обидел!
- До сих пор повода не было. А тут его глубоко проняло. Пускай он смиренный, а в глубине души многое бродит. Переживает все молчком и мучается над затаенным горем. Я говорил с ним. Мы допросили стражников, которые дежурили у городских ворот в сочельник,- рассказывал Хью.- Они видели, когда ты вышел из города. В какое время это было и в каком месте ты повстречал священника, ты сам лучше всех знаешь. А спустя несколько минут после тебя из города вышел Сентвин, возвращаясь домой. Он говорит, что ходил туда к приятелю, у которого брал в долг деньги. Все сходится, потому что он действительно возвратил тому шесть пенсов. Сентвин говорит, что хотел расплатиться с долгами, чтобы пойти в церковь с чистой совестью. Он и впрямь пробыл в церкви до самого прославления и оттуда воротился домой. Выйдя из города через несколько минут после тебя, он тоже мог повстречать Эйлиота и увидеть, как тот свернул на дорожку, ведущую к мельнице. Вот и спрашивается: не могло ли у этого тихони взыграть ретивое - ночью-то да на безлюдье, когда ему неожиданно представляется случай расплатиться и с этим долгом, сведя счеты с лихим обидчиком? До службы в церкви оставалось вполне достаточно времени, чтобы они могли схватиться в темноте и один из них успел умереть.
- Нет! - сказал Кадфаэль,- Никогда этому не поверю!
- Потому что одна жестокость громоздится на другую? Но такое тоже случается. Однако успокойся, Кадфаэль! Я тоже этому не верю, хотя такая возможность остается. Многовато тут набирается людей, с которых нельзя снять подозрение, и поручители у них недостаточно надежны, чтобы положиться на их слово. Слишком многие его ненавидели! А тут еще Ниниан Бэчилер! Как бы то ни было, ты же понимаешь, я должен принять все меры к его розыску.
Хью посмотрел на сидящего рядом друга с непроницаемой улыбкой, которая была красноречивей любых слов. Обоим не впервой было без лишних слов заключать между собой такое соглашение, чтобы каждый продолжал придерживаться той линии, какую предписывает его понятие о долге, не обижаясь друг на друга, если при этом сталкивались их интересы.
- Разумеется,- вымолвил Кадфаэль.- Я тебя вполне понимаю.
Глава восьмая
После заутрени Кадфаэль снова зашел в церковь, чтобы подлить благовонного масла в лампаду на алтаре святой Уинифред. Неуемная страсть к изобретению различных благовоний, которую, используй он ее на потребу женского тщеславия, могли бы счесть предосудительной, обретала вполне дозволенный и даже похвальный смысл, будучи направлена на святое служение. Кадфаэль с удовольствием составлял всевозможные сборы душистых трав и цветов. Употребляя их в самых разных сочетаниях, он смешивал нежное благоухание роз и лилий, фиалок и клевера, оттеняя их пряными ароматами руты, шалфея и полыни. Он радовался, что угождает святой Уинифред, ибо святая девственница тоже родилась женщиной и в юности была прекрасной и желанной.
Из северного притвора показался с метлой в руке причетник Синрик, он только что смел с паперти свежевыпавший снег, а сейчас, готовясь к утренней мессе, направлялся к кафедре, чтобы открыть толстый молитвенник, снять нагар со свечей на алтаре для мирян, а по бокам вставить две новые. Кадфаэль поздоровался с ним, когда вернулся в неф, и услышал в ответ обычное спокойное приветствие.
- Мороз-то все никак не отпускает,- сказал Кадфаэль.- Сегодня опять не получится выкопать могилу для Эйлиота.
Он сделал это замечание, так как копать могилы на маленьком погосте у восточной стены церкви, служившем местом погребения аббатов и монахов, входило в обязанности Синрика.
Причетник повел носом и, сожмурившись, принюхался:
- Завтра, может статься, погода переменится. Я чую оттепель.
Что ж, не исключено. Старик жил на дружеской, хотя и не слишком короткой, ноге со стихиями, терпеливо снося их капризы, покуда они обходились с ним милостиво, но в его крохотной каменной каморке над притвором, должно быть, стоял убийственный холод.
- Место уже отвели? - спросил Кадфаэль, невольно заражаясь лаконичной манерой причетника.
- Возле самой стены.
- Значит, не подле отца Адама? Мне казалось, что приор Роберт хотел похоронить его рядом.
- Хотел, - буркнул Синрик. - Да я сказал, что земля еще не уселась, надо, мол, погодить.
- Не ко времени этот мороз. Непогребенный покойник смущает молодых монахов.
- Вот-вот,- отозвался Синрик.- Чем скорее его закопают, тем лучше для всех, Помер, так уж чего там! - Он поправил вторую толстую свечу на подсвечнике и, отступив на шаг, проверил, прямо ли она стоит, чтобы с нее не капало, затем отер свечное сало с ладоней и в первый раз за все время перевел взгляд глубоко запавших глаз на Кадфаэля. Неожиданно его худое лицо озарилось той грустной, полной удивительной нежности улыбкой, которая влекла к нему ребятишек, так что они доверчиво льнули к нему. - Собираешься в Форгейт? Там, поди, есть простуженные.
- Ничего удивительного! - сказал Кадфаэль.- Надо проведать там нескольких ребятишек. Пока ничего серьезного. А что, я еще кому-нибудь нужен? Я свободен и могу навестить еще одного больного. Кто же заболел?
- Это в хибаре вдовы Нест, налево по переулку от ярмарочной площади. Вдова нянчит внучку, бедняжка осталась у нее на руках после смерти ее дочери Элюнед. Женщина беспокоится, что с малышкой что-то неладное. - На этот раз Синрик по необходимости разговорился, объясняя что к чему:
- Дитя отказывается от молока и криком кричит, так его пучит.
- А родился ребенок здоровеньким? - спросил Кадфаэль.
Он подумал, что ребенку сейчас и двух месяцев нет; оставшись без матери, он лишен самой полезной пищи - материнского молока. Кадфаэль еще не забыл, каким ужасом и гневом был охвачен весь Форгейт, потеряв свою любимую шлюху. Если только можно было так назвать Элюнед. Она никогда не просила платы. Если мужчина ей что-нибудь давал, то делал это по своей доброй воле. Она же только одаривала всех - милосердно, но безрассудно.
- Славная девчушка и здоровенькая, как говорит ее бабка.
- А коли так, то можно надеяться, что у нее хватит силенок выжить на этом свете,- утешил Синрика Кадфаэль.- Пойду за отваром для ее животика. А лучше заварю свежего. Кто у вас сегодня служит мессу ?
- Брат Ансельм.
- Вам повезло,- сказал Кадфаэль, направляясь к южной двери, через которую лежал кратчайший путь в его сарайчик.- А то могли бы получить брата Жерома.
Домишко был низенький и тесный, но стоял прочно, и темный закоулок, в который выходило его крыльцо рядом с другим высоким и большим домом, был в этот морозный день чист, так что дышалось легко, однако в теплую и сырую погоду тут, наверное, стояла изрядная вонь. Кадфаэль постучал в дверь и одновременно, чтобы никого не пугать, громко крикнул:
- Хозяюшка! Это брат Кадфаэль из аббатства. Синрик сказал мне, что нужно посмотреть ребенка.
Неизвестно, чье имя, его собственное или Синрика, произвело должное действие, но тотчас же внутри послышалось какое-то движение, раздался недовольный крик грудного ребенка, поспешно переложенного с рук на кровать, затем дверь широко распахнулась, и показавшаяся в темноте проема женщина замахала на монаха рукой, чтобы тот скорее входил, и тут же затворила за ним дверь, не желая напустить лишний холод.
Маленькая комнатенка составляла всю внутренность этого дома, единственное отверстие находилось в потолке и служило вместо дымохода. В теплые дни дверь с утра до вечера стояла нараспашку, но мороз заставил ее закрыть. Помещение освещалось единственной лампадкой и углями, горевшими в железном решете, которое стояло на плоском камне под отверстием в кровле. По счастью, какая-то добрая душа помогла вдове запастись древесным углем, от жаровни тянуло дымком, но не сильно. Обстановка была весьма скудной: в углу лавка для спанья, несколько горшков возле очага, да грубо сколоченный столик. Кадфаэль немного подождал, пока глаза привыкали к тусклому освещению. Наконец из тьмы стали проступать отдельные предметы. Люлька, самый главный предмет в этом доме, стояла в самом теплом углу, куда достигало тепло очага, но не залетал сквозняк от двери и от отверстия в кровле. Дитя в люльке так и заходилось возмущенным криком. Судя по всему, малышка хотела спать, но больной животик не давал ей покоя.
- У меня с собой огарок свечи, - сказал Кадфаэль, неторопливо оглядываясь в комнате.- Я подумал, что нам понадобится побольше света.
С этими словами он вынул свечу из сумки, зажег ее от фитиля, плавающего в глиняной плошке, и поставил на край стола, чтобы свет падал на колыбельку.
Этот огарок с широким основанием остался от одной из толстых свечей, которые горели на стенах церкви. При посещении больных такие огарки были в самый раз, так как крепко стояли, не опрокидываясь, на любой плоской поверхности. В хлипких деревянных хибарках следовало соблюдать особенную осторожность. Правда, дом вдовы Нест, хотя и бедный, был построен довольно основательно.
- Тебе приносят древесный уголь? - спросил Кадфаэль, оборачиваясь к хозяйке, которая неподвижно смотрела на него с застывшим выражением безнадежной покорности.
- Мой покойный муж был лесником в Эйтоне. Новый работник аббатства меня не забывает, он дает мне и другое топливо. То хворосту принесет, то щепочек на растопку.
- Это хорошо. Такому маленькому ребенку нужно тепло. А теперь скажи мне, что болит у твоей девочки?
Девочка и сама уже многое ему рассказала. Время от времени она покрикивала из люльки, но пеленки ее были чистые, она была завернута в теплое одеяльце, по голосу было слышно, что кричит вполне упитанный ребенок.
- Вот уже три дня, как она не хочет пить молоко, ее так пучит, что она все время плачет. Но я держу ее в тепле, так что она у меня не простужается. Была бы жива моя доченька, малышка сосала бы грудь, а не пила с ложечки. Но дочки больше нету, она умерла и бросила эту кроху на меня. Кроме нее, у меня никого больше нет, и я сделаю все, чтобы сберечь ее.
- Судя по ее виду, ест она досыта, -заметил Кадфаэль, склоняясь над похныкивающим ребенком. - Сколько ей сейчас? Неделек шесть-семь? Она у тебя очень крупная и здоровенькая для своего возраста.
Сморщенное личико с зажмуренными глазками и широко открытым ротиком, из которого неслись вопли, было гладкое и кругленькое, только совсем красное от натуги и злости. У девочки были густые вьющиеся волосы цвета бурой осенней листвы.
- До сих пор она у меня и впрямь хорошо кушала, вот до этого случая. Вообще-то она кушает за троих. Я даже гордилась ею.
"И наверняка перекармливала ребенка! - подумал Кадфаэль.- Малышка еще не может понять, когда надо остановиться. Так что ничего страшного, все очень просто объясняется".
- В этом-то и вся беда, ты сама убедишься. Корми ее понемножку, но почаще, и добавляй в молоко несколько капель моего отвара. Я его оставлю, три-четыре капли на прием вполне достаточно. Дайка мне ложечку, я накапаю нужную порцию, чтобы девочка сейчас успокоилась.
Вдова подала монаху роговую ложечку, он откупорил принесенный с собой пузырек, капнул оттуда себе на палец и поднес его к нижней губке орущего ребенка. Рев мгновенно смолк, сморщенное, перекошенное личико приняло нормальный вид, и на нем появилось даже некое задумчиво-удивленное выражение. Губки сложились очаровательным бантиком, чудесно преображенный ротик оказался на диво изящным и тонко очерченным для семинедельного младенца, обещая в будущем настоящую красоту. Багровая краска схлынула, открыв на пухленьких щечках нежный румянец, и дочка несчастной Элюнед распахнула темно-синие, как ночное небо, глазенки. И тут она улыбнулась Кадфаэлю не по возрасту разумной, понимающей улыбкой. Естественно, в следующий миг она снова сморщила личико и издала первый предупредительный крик, но перед глазами монаха все еще стояло нездешнее видение какой-то неземной красоты.
- Ишь ты, малявка! - сказала вдова жалостливо.- Вкусненько было!
Кадфаэль налил пол-ложечки лекарства и осторожно поднес ко рту девочки. Ротик сразу открылся и с удовольствием зачмокал. Все было проглочено без остатка, ни капельки не пролилось мимо, только успокоившиеся губки немного залоснились от влаги. Мгновение малютка молча глядела вверх своими огромными глазищами, занимавшими пол-лица под крутым лобиком, окруженным легкими каштановыми кудрями. Затем она повернула головку, легла щекой на подушку, звонко рыгнула и притихла с полузакрытыми глазами, сложив под подбородком ручонки с крошечными кулачками.
Выражая всем своим видом удивление и озабоченность, Кадфаэль пошел вместе со всей компанией в сад и распахнул дверь сарайчика, в котором их встретил мирно тлеющий огонь жаровни, горшочек с ароматным масляным отваром, остывающий на каменной плите, разлитое в воздухе пряное благоухание, а в остальном - полная пустота. Затем все вместе они обыскали сад и прогулялись по полю до самого ручья, где так кстати начавшийся снегопад уже изгладил все следы. Кадфаэль недоумевал больше всех. И если Хью ни единым взглядом не дал ему понять, что разгадал и оценил его уловку с напрасными поисками, то на самом деле он не был обманут и нисколько не сомневался, что его водят за нос. Хью знал, что умышленное отлынивание Кадфаэля от расследования обыкновенно означает, что у него есть на то свои причины. В связи с этим он решил, что следует сперва прояснить некоторые вопросы, прежде чем продолжить преследование.
- Вы сказали мне,- обратился он к Жиффару, - что получили письмо с просьбой о помощи приблизительно за сутки до сочельника. В нем содержалось предложение о встрече возле мельницы ночью в двенадцать часов. Почему вы сразу же не сообщили об этом моему помощнику? Тогда по горячим следам можно было принять надлежащие меры. Теперь он сбежал, очевидно заранее прознав о нашем приходе.
Если Жиффара и смутило напоминание о его упущении, недостойном верноподданного, он не показал вида. Не мигая, он прямо взглянул в лицо шерифа и сказал:
- Потому что он всего лишь помощник, милорд. Если бы вы были здесь... Вас назначили на эту должность после осады Шрусбери, и вы сами знаете, каково тогда пришлось вассалам императрицы и какие я понес потери. После этого я принес присягу королю Стефану и верно сдержал данное слово. Но такой молодой человек, как Хербард, недавно сюда приехавший, оказавшись временно в этой ответственной должности и вынужденный утверждать и подчеркивать свои полномочия,- человек, ничего не знающий о прошлых событиях, о том, чего мне все это стоило... Я просто боялся, что меня подвергнут сомнению, примут как скрытого противника и не поверят мне, даже если я правдиво сообщу все, что мне известно. Если помните, мы тогда еще ничего не слыхали о том, что Бэчилер скрывался на юге и его там старались поймать. Его имя мне ровным счетом ничего не говорило. Я просто не придал значения его особе, считая, что его попытки сколотить заговор в поддержку неудавшегося начинания обречены на провал. Поэтому я ничего не предпринимал, несмотря на печать Фиц-Алана. Такой печатью пользовался целый ряд его рыцарей. Будьте же справедливы ко мне! Как только вы публично огласили суть дела, мне стали ясны его опасные происки, и тогда я пришел к вам и рассказал всю правду.
- Допустим, что это так,- сказал Хью. - Я могу понять ваши сомнения, хотя моя должность не предполагает обязанности преследовать людей за былые дела, с которыми давно покончено.
- Зато теперь, милорд! - заторопился Жиффар. Он явно еще не выговорился. Вдохновленный собственным красноречием и миролюбием шерифа, он так загорелся надеждой, что с новым рвением продолжал: - Теперь-то я вижу за этим нечто большее, чем мы с вами думали! Я ведь вам еще не все сказал, потому что сам сразу не сообразил. Подумайте сами! Ведь этот молодой человек, прибывший сюда, пользуясь покровительством отца Эйлиота, на самом деле подло обманывал священника, прикинувшись безобидным малым, который ищет работу. Он ложно называл себя родственником той женщины, что служила у священника домоправительницей. И вот отец Эйлиот, который доверчиво взял его с собой, умер насильственной смертью и скоро будет погребен, не так ли? Кого еще следует подозревать в этом убийстве, как не того, кто, преступно воспользовавшись добротой священника, сделал его невольным пособником изменнических планов?
Ральф Жиффар отлично сознавал, что эти слова прозвучат в ушах его слушателей как гром среди ясного неба. Произнеся их, он даже отступил на шаг назад, чтобы со стороны наблюдать произведенное впечатление. Жиффар готов был сделать все, что угодно, только бы доказать свою нерушимую верность королю и уберечь остатки своего богатства, тогда как остальное, утраченное на службе императрицы, он обречен был вечно оплакивать. Вероятно, он даже радовался в душе, что предаваемый им юноша оказался сейчас далеко и ему не придется держать ответ за свои дела, однако больше всего Ральфа беспокоила собственная безопасность.
- Вы обвиняете его в убийстве священника? - спросил Хью, пристально глядя Ральфу в глаза.- Это очень серьезное заявление. На каком основании вы строите ваше обвинение?
- Одно то, что он сбежал, ставит его под подозрение.
- Это может стать основанием, но, заметьте, только в том случае, если священнику было известно об обмане. Насколько я знаю, между ними не возникало ссоры и никто не слышал ни о какой размолвке. Никакого повода для раздора у них не было, если только священник не узнал о том, что его одурачили.
- Он это знал,- сказал Жиффар.
- Продолжайте! - велел Хью после короткой тягостной паузы.- На этом нельзя остановиться. Откуда вы знаете, что священник обнаружил обман?
- Как не знать! Я сам ему сказал. И более того, я сказал ему то, чего вы еще не знаете. В сочельник я пошел в дом священника и рассказал ему, что человек, которому он оказал помощь, нагло его обманул. Мысль об этом меня очень тревожила и не шла у меня из головы, и вот, не решившись идти к вашему помощнику, я подумал, что надо все же предостеречь отца Эйлиота, который не знает, что приютил у себя в доме врага. Как вам известно, милорд, приверженцам императрицы грозит отлучение от церкви. Обманутый священник по вине обманщика был поставлен в ложное положение, и я открыл ему глаза.
Так вот в чем было дело! Вот куда он так решительно направлялся перед повечерием! И вот почему отец Эйлиот, кипя яростью, помчался на полуночное свидание, чтобы самолично встретиться с юношей, который ввел его в заблуждение! Отдавая должное отцу Эйлиоту, нужно было признать, что он был не трус, он не побежал к помощнику шерифа просить, чтобы ему дали охрану, а сам ринулся на мельницу, чтобы, встретившись с недругом лицом к лицу, в глаза изобличить обманщика. Возможно, он даже хотел сам его скрутить, а коли не так, то наверняка собирался оповестить аббата и шерифа о том, что у них скрывается человек, объявленный вне закона. Однако на деле все вышло иначе: Ниниан явился в церковь, целый и невредимый, а Эйлиот нашел свой конец в пруду, с проломленной головой. Как было не связать теперь эти два события? Любой, кто не провел несколько дней бок о бок с этим веселым и жизнерадостным юношей и не узнал его так же хорошо, как Кадфаэль, сделал бы на его месте это простое заключение.
- И после того, как вы побывали у священника, - сказал Хью, пристально глядя в глаза Жиффару, - он, зная назначенное время и место встречи с Бэчилером, отправился туда вместо вас, тогда как вы отказались от приглашения? Но разве Бэчилер пришел бы туда, не получив от вас подтверждения, что вы согласны?
- Я дал ему ответ, который не содержал прямого отказа. Он просил оказать ему помощь, сообщить новости и раздобыть лошадь. Он должен был прийти. В его положении он не мог поступить иначе.
А придя, встретил бы грозного и разъяренного недруга, решившего предать его в руки закона, человека, который возомнил себя орудием возмездия в деснице божьей! Да, такая встреча легко могла закончиться смертельным исходом!
- Уилл! - сказал Хью, резко обернувшись к сержанту.- Возвращайся в замок и приведи побольше людей! Мы спросим разрешения у аббата произвести обыск в аббатстве. Надо осмотреть сады, коровники и конюшни, обыскать все амбары, сараи и склады, не пропуская ничего. Начните с мельницы и выставьте стражу на мосту и на тракте! Если, как говорит Кадфаэль, этот молодчик всего лишь полчаса тому назад был в сарайчике, он не мог уйти далеко. И хотя в отношении убийства вопрос остается открытым, сейчас главное отыскать беглеца и взять его под стражу.
- Ты, конечно, не забыл, что есть и другие, очень много других, у кого было не меньше, а гораздо больше причин, чем у Ниниана, желать смерти отца Эйлиота? - сказал Кадфаэль, уединившись с Хью Берингаром в сарайчике.
- Не забыл. Слишком много других,- печально согласился Хью. - И все, что ты мне рассказал об этом юноше - кстати сказать, я не настолько прост, чтобы вообразить, будто ты ничего от меня не утаил,- все это говорит о том, что он мог бы отчаянно драться, защищая свою жизнь, но вряд ли способен напасть сзади. Однако это могло случиться в пылу схватки. Кто знает, на что способен любой из нас в безвыходном положении? А судя по тому, что я знаю о священнике, он дрался бы, как бешеный, любым оружием, которое подвернулось бы под руку. Самое скверное - это бегство юноши, оно наводит на самые худшие предположения.
- Если он узнал, что Жиффар отправился с доносом в замок, у него имелись для этого все основания,- возразил Кадфаэль. - В этом случае ты обязан был засадить его в тюрьму, независимо от того, виновен он в смерти священника или нет. Ты не мог бы поступить иначе. Вот он и сбежал.
- Значит, кто-то его предупредил,- криво усмехнулся Хью.- Не ты ли часом?
- Нет, только не я! - праведно возмутился Кадфаэль. - Я ничего не знал о замыслах Жиффара, иначе шепнул бы о них парню. Нет! Это не я. Мне только известно, что Бенет - впрочем, теперь его, по-видимому, следует называть Нинианом - в сочельник до наступления полночи был уже в церкви. Если он и ходил на свидание к мельнице, то явился туда раньше и ушел, никого не дождавшись.
- Ты мне это уже говорил, и я верю, что так оно и было. Но ведь и Эйлиот тоже, по твоим словам, отправился на встречу загодя. Возможно, он хотел там спрятаться и застать Бэчилера врасплох. Так что у них было вдоволь времени, чтобы схватиться друг с другом и чтобы он убил Эйлиота.
- Когда юноша был в церкви, я не заметил в нем никаких признаков страха или волнения. Пожалуй, некоторое возбуждение, но, по-моему, оно было радостным. А что тебе удалось вытянуть насчет этого дела из наших прихожан? Некоторые из них вполне справедливо обижались на Эйлиота. Интересно, что они говорят?
- Главным образом, как и следовало ожидать, помалкивают. Кое-кто, таких, правда, немного, и вовсе не скрывает своей радости по поводу его смерти. Эдвин, которому передвинули межевой камень, ничего ему не простил, несмотря на то что камень возвратили на место. Жена и дети клянутся, что он в ту ночь никуда не выходил из дома, но так же точно ведут себя и все остальные семьи. Как же иначе! Вот Джордан Эчард, местный пекарь, тот если рассвирепеет, то, пожалуй, и убьет. У него на Эйлиота страшная обида. Он гордится своими хлебами, а отец Эйлиот его оскорбил и не подумал потом извиниться. Горше этого для пекаря ничего нельзя было придумать. Уж лучше бы священник назвал его распутником, это еще куда ни шло, потому что соответствовало бы истине. Поговаривают, что он отец ребенка, родившегося у той девушки, которая потом утопилась, но, судя по тому, что я слыхал, его отцом мог быть чуть ли не любой мужчина в приходе, она ведь никому не отказывала. А наш Джордан уверяет, что в сочельник был трезв и сидел дома, жена все подтверждает, но она - жалкое, забитое существо, слова ему поперек не скажет. А если собрать все, что о нем говорят, выходит, что он редкую ночь спит в своей постели, и, если судить по тому, как его жена все время отводила глаза и как натянуто отвечала, вполне можно подумать, что он в ту ночь дома не ночевал. Но из нее этого клещами не вытянешь. Она его боится и выдавать не хочет, стоит за него горой.
- Другие его женщины вряд ли станут его выгораживать, - сказал Кадфаэль. - Но я не могу себе представить, чтобы Джордан ни с того ни с сего на кого-то поднял руку.
- Возможно, ты прав. Зато про отца Эйлиота это очень даже можно подумать: и духом, и телом он боец хоть куда. Вообрази себе, Кадфаэль, как бы он поступил, застав одного из своих прихожан на пути в чужую постель! Джордан хотя и не драчун, но здоровяк и силач и не какой-нибудь там тихоня, чтобы смиренно дать себя побить. Давая сдачи, он мог нечаянно прикончить противника. Но и Джордан только один из многих и не самый подходящий из подозреваемых.
- Твои люди хорошо потрудились, - вздохнул Кадфаэль.
- А как же! Алан добрый служака и очень старается оправдать доверие начальства. В Форгейте живет некий Сентвин, он из бедняков, его дом стоит недалеко от ярмарочной площади. Ты, наверное, знаешь его историю. А я ничего не знал и впервые услыхал от Алана про младенца, который умер некрещеным, так как Эйлиот не мог, видите ли, прервать свои молитвы! Вот это оказалось для прихожан последней каплей! Никто ему этого простить не может.
- Да неужели против Сентвина обнаружились какие-нибудь улики! воскликнул Кадфаэль.- Более кроткого человека и не сыщешь. Вот уж кто за всю жизнь и мухи не обидел!
- До сих пор повода не было. А тут его глубоко проняло. Пускай он смиренный, а в глубине души многое бродит. Переживает все молчком и мучается над затаенным горем. Я говорил с ним. Мы допросили стражников, которые дежурили у городских ворот в сочельник,- рассказывал Хью.- Они видели, когда ты вышел из города. В какое время это было и в каком месте ты повстречал священника, ты сам лучше всех знаешь. А спустя несколько минут после тебя из города вышел Сентвин, возвращаясь домой. Он говорит, что ходил туда к приятелю, у которого брал в долг деньги. Все сходится, потому что он действительно возвратил тому шесть пенсов. Сентвин говорит, что хотел расплатиться с долгами, чтобы пойти в церковь с чистой совестью. Он и впрямь пробыл в церкви до самого прославления и оттуда воротился домой. Выйдя из города через несколько минут после тебя, он тоже мог повстречать Эйлиота и увидеть, как тот свернул на дорожку, ведущую к мельнице. Вот и спрашивается: не могло ли у этого тихони взыграть ретивое - ночью-то да на безлюдье, когда ему неожиданно представляется случай расплатиться и с этим долгом, сведя счеты с лихим обидчиком? До службы в церкви оставалось вполне достаточно времени, чтобы они могли схватиться в темноте и один из них успел умереть.
- Нет! - сказал Кадфаэль,- Никогда этому не поверю!
- Потому что одна жестокость громоздится на другую? Но такое тоже случается. Однако успокойся, Кадфаэль! Я тоже этому не верю, хотя такая возможность остается. Многовато тут набирается людей, с которых нельзя снять подозрение, и поручители у них недостаточно надежны, чтобы положиться на их слово. Слишком многие его ненавидели! А тут еще Ниниан Бэчилер! Как бы то ни было, ты же понимаешь, я должен принять все меры к его розыску.
Хью посмотрел на сидящего рядом друга с непроницаемой улыбкой, которая была красноречивей любых слов. Обоим не впервой было без лишних слов заключать между собой такое соглашение, чтобы каждый продолжал придерживаться той линии, какую предписывает его понятие о долге, не обижаясь друг на друга, если при этом сталкивались их интересы.
- Разумеется,- вымолвил Кадфаэль.- Я тебя вполне понимаю.
Глава восьмая
После заутрени Кадфаэль снова зашел в церковь, чтобы подлить благовонного масла в лампаду на алтаре святой Уинифред. Неуемная страсть к изобретению различных благовоний, которую, используй он ее на потребу женского тщеславия, могли бы счесть предосудительной, обретала вполне дозволенный и даже похвальный смысл, будучи направлена на святое служение. Кадфаэль с удовольствием составлял всевозможные сборы душистых трав и цветов. Употребляя их в самых разных сочетаниях, он смешивал нежное благоухание роз и лилий, фиалок и клевера, оттеняя их пряными ароматами руты, шалфея и полыни. Он радовался, что угождает святой Уинифред, ибо святая девственница тоже родилась женщиной и в юности была прекрасной и желанной.
Из северного притвора показался с метлой в руке причетник Синрик, он только что смел с паперти свежевыпавший снег, а сейчас, готовясь к утренней мессе, направлялся к кафедре, чтобы открыть толстый молитвенник, снять нагар со свечей на алтаре для мирян, а по бокам вставить две новые. Кадфаэль поздоровался с ним, когда вернулся в неф, и услышал в ответ обычное спокойное приветствие.
- Мороз-то все никак не отпускает,- сказал Кадфаэль.- Сегодня опять не получится выкопать могилу для Эйлиота.
Он сделал это замечание, так как копать могилы на маленьком погосте у восточной стены церкви, служившем местом погребения аббатов и монахов, входило в обязанности Синрика.
Причетник повел носом и, сожмурившись, принюхался:
- Завтра, может статься, погода переменится. Я чую оттепель.
Что ж, не исключено. Старик жил на дружеской, хотя и не слишком короткой, ноге со стихиями, терпеливо снося их капризы, покуда они обходились с ним милостиво, но в его крохотной каменной каморке над притвором, должно быть, стоял убийственный холод.
- Место уже отвели? - спросил Кадфаэль, невольно заражаясь лаконичной манерой причетника.
- Возле самой стены.
- Значит, не подле отца Адама? Мне казалось, что приор Роберт хотел похоронить его рядом.
- Хотел, - буркнул Синрик. - Да я сказал, что земля еще не уселась, надо, мол, погодить.
- Не ко времени этот мороз. Непогребенный покойник смущает молодых монахов.
- Вот-вот,- отозвался Синрик.- Чем скорее его закопают, тем лучше для всех, Помер, так уж чего там! - Он поправил вторую толстую свечу на подсвечнике и, отступив на шаг, проверил, прямо ли она стоит, чтобы с нее не капало, затем отер свечное сало с ладоней и в первый раз за все время перевел взгляд глубоко запавших глаз на Кадфаэля. Неожиданно его худое лицо озарилось той грустной, полной удивительной нежности улыбкой, которая влекла к нему ребятишек, так что они доверчиво льнули к нему. - Собираешься в Форгейт? Там, поди, есть простуженные.
- Ничего удивительного! - сказал Кадфаэль.- Надо проведать там нескольких ребятишек. Пока ничего серьезного. А что, я еще кому-нибудь нужен? Я свободен и могу навестить еще одного больного. Кто же заболел?
- Это в хибаре вдовы Нест, налево по переулку от ярмарочной площади. Вдова нянчит внучку, бедняжка осталась у нее на руках после смерти ее дочери Элюнед. Женщина беспокоится, что с малышкой что-то неладное. - На этот раз Синрик по необходимости разговорился, объясняя что к чему:
- Дитя отказывается от молока и криком кричит, так его пучит.
- А родился ребенок здоровеньким? - спросил Кадфаэль.
Он подумал, что ребенку сейчас и двух месяцев нет; оставшись без матери, он лишен самой полезной пищи - материнского молока. Кадфаэль еще не забыл, каким ужасом и гневом был охвачен весь Форгейт, потеряв свою любимую шлюху. Если только можно было так назвать Элюнед. Она никогда не просила платы. Если мужчина ей что-нибудь давал, то делал это по своей доброй воле. Она же только одаривала всех - милосердно, но безрассудно.
- Славная девчушка и здоровенькая, как говорит ее бабка.
- А коли так, то можно надеяться, что у нее хватит силенок выжить на этом свете,- утешил Синрика Кадфаэль.- Пойду за отваром для ее животика. А лучше заварю свежего. Кто у вас сегодня служит мессу ?
- Брат Ансельм.
- Вам повезло,- сказал Кадфаэль, направляясь к южной двери, через которую лежал кратчайший путь в его сарайчик.- А то могли бы получить брата Жерома.
Домишко был низенький и тесный, но стоял прочно, и темный закоулок, в который выходило его крыльцо рядом с другим высоким и большим домом, был в этот морозный день чист, так что дышалось легко, однако в теплую и сырую погоду тут, наверное, стояла изрядная вонь. Кадфаэль постучал в дверь и одновременно, чтобы никого не пугать, громко крикнул:
- Хозяюшка! Это брат Кадфаэль из аббатства. Синрик сказал мне, что нужно посмотреть ребенка.
Неизвестно, чье имя, его собственное или Синрика, произвело должное действие, но тотчас же внутри послышалось какое-то движение, раздался недовольный крик грудного ребенка, поспешно переложенного с рук на кровать, затем дверь широко распахнулась, и показавшаяся в темноте проема женщина замахала на монаха рукой, чтобы тот скорее входил, и тут же затворила за ним дверь, не желая напустить лишний холод.
Маленькая комнатенка составляла всю внутренность этого дома, единственное отверстие находилось в потолке и служило вместо дымохода. В теплые дни дверь с утра до вечера стояла нараспашку, но мороз заставил ее закрыть. Помещение освещалось единственной лампадкой и углями, горевшими в железном решете, которое стояло на плоском камне под отверстием в кровле. По счастью, какая-то добрая душа помогла вдове запастись древесным углем, от жаровни тянуло дымком, но не сильно. Обстановка была весьма скудной: в углу лавка для спанья, несколько горшков возле очага, да грубо сколоченный столик. Кадфаэль немного подождал, пока глаза привыкали к тусклому освещению. Наконец из тьмы стали проступать отдельные предметы. Люлька, самый главный предмет в этом доме, стояла в самом теплом углу, куда достигало тепло очага, но не залетал сквозняк от двери и от отверстия в кровле. Дитя в люльке так и заходилось возмущенным криком. Судя по всему, малышка хотела спать, но больной животик не давал ей покоя.
- У меня с собой огарок свечи, - сказал Кадфаэль, неторопливо оглядываясь в комнате.- Я подумал, что нам понадобится побольше света.
С этими словами он вынул свечу из сумки, зажег ее от фитиля, плавающего в глиняной плошке, и поставил на край стола, чтобы свет падал на колыбельку.
Этот огарок с широким основанием остался от одной из толстых свечей, которые горели на стенах церкви. При посещении больных такие огарки были в самый раз, так как крепко стояли, не опрокидываясь, на любой плоской поверхности. В хлипких деревянных хибарках следовало соблюдать особенную осторожность. Правда, дом вдовы Нест, хотя и бедный, был построен довольно основательно.
- Тебе приносят древесный уголь? - спросил Кадфаэль, оборачиваясь к хозяйке, которая неподвижно смотрела на него с застывшим выражением безнадежной покорности.
- Мой покойный муж был лесником в Эйтоне. Новый работник аббатства меня не забывает, он дает мне и другое топливо. То хворосту принесет, то щепочек на растопку.
- Это хорошо. Такому маленькому ребенку нужно тепло. А теперь скажи мне, что болит у твоей девочки?
Девочка и сама уже многое ему рассказала. Время от времени она покрикивала из люльки, но пеленки ее были чистые, она была завернута в теплое одеяльце, по голосу было слышно, что кричит вполне упитанный ребенок.
- Вот уже три дня, как она не хочет пить молоко, ее так пучит, что она все время плачет. Но я держу ее в тепле, так что она у меня не простужается. Была бы жива моя доченька, малышка сосала бы грудь, а не пила с ложечки. Но дочки больше нету, она умерла и бросила эту кроху на меня. Кроме нее, у меня никого больше нет, и я сделаю все, чтобы сберечь ее.
- Судя по ее виду, ест она досыта, -заметил Кадфаэль, склоняясь над похныкивающим ребенком. - Сколько ей сейчас? Неделек шесть-семь? Она у тебя очень крупная и здоровенькая для своего возраста.
Сморщенное личико с зажмуренными глазками и широко открытым ротиком, из которого неслись вопли, было гладкое и кругленькое, только совсем красное от натуги и злости. У девочки были густые вьющиеся волосы цвета бурой осенней листвы.
- До сих пор она у меня и впрямь хорошо кушала, вот до этого случая. Вообще-то она кушает за троих. Я даже гордилась ею.
"И наверняка перекармливала ребенка! - подумал Кадфаэль.- Малышка еще не может понять, когда надо остановиться. Так что ничего страшного, все очень просто объясняется".
- В этом-то и вся беда, ты сама убедишься. Корми ее понемножку, но почаще, и добавляй в молоко несколько капель моего отвара. Я его оставлю, три-четыре капли на прием вполне достаточно. Дайка мне ложечку, я накапаю нужную порцию, чтобы девочка сейчас успокоилась.
Вдова подала монаху роговую ложечку, он откупорил принесенный с собой пузырек, капнул оттуда себе на палец и поднес его к нижней губке орущего ребенка. Рев мгновенно смолк, сморщенное, перекошенное личико приняло нормальный вид, и на нем появилось даже некое задумчиво-удивленное выражение. Губки сложились очаровательным бантиком, чудесно преображенный ротик оказался на диво изящным и тонко очерченным для семинедельного младенца, обещая в будущем настоящую красоту. Багровая краска схлынула, открыв на пухленьких щечках нежный румянец, и дочка несчастной Элюнед распахнула темно-синие, как ночное небо, глазенки. И тут она улыбнулась Кадфаэлю не по возрасту разумной, понимающей улыбкой. Естественно, в следующий миг она снова сморщила личико и издала первый предупредительный крик, но перед глазами монаха все еще стояло нездешнее видение какой-то неземной красоты.
- Ишь ты, малявка! - сказала вдова жалостливо.- Вкусненько было!
Кадфаэль налил пол-ложечки лекарства и осторожно поднес ко рту девочки. Ротик сразу открылся и с удовольствием зачмокал. Все было проглочено без остатка, ни капельки не пролилось мимо, только успокоившиеся губки немного залоснились от влаги. Мгновение малютка молча глядела вверх своими огромными глазищами, занимавшими пол-лица под крутым лобиком, окруженным легкими каштановыми кудрями. Затем она повернула головку, легла щекой на подушку, звонко рыгнула и притихла с полузакрытыми глазами, сложив под подбородком ручонки с крошечными кулачками.