Идя через двор к воротам, они слышали, как он колотит по двери и яростно кричит. Наверное, этот шум слышали даже в странноприимном доме, где все окна были открыты.
- Я велел оседлать для тебя лошадь сразу же, как мне сказали, что ее нет здесь. Думаю, девушка пошла именно туда, и он ушел вслед за ней... Она, наверное, решила найти эту книгу, а он разгадал ее замысел...
Привратник выполнил указания шерифа, как если бы они исходили от самого настоятеля, и уже вел к воротам оседланного пони.
- Поедем через город, потому что в обход будет значительно дольше.
Громовые удары в дверь карцера уже прекратились. Илэйв молчал, но его молчание казалось куда опасней, чем самые яростные крики. Юноша решил не растрачивать силы попусту и только ждал удобной минуты, чтобы добиться своего.
- Не завидую я тому, кто сейчас войдет к нему, - почти беззвучно произнес Кадфаэль, берясь за поводья. - Скоро брат принесет ему ужин.
- К тому времени, дай Бог, ты уже вернешься с хорошими новостями, обнадежил его Хью и, вскочив в седло, первым выехал из ворот.
Помимо колокола, зовущего монахов к службе, о ходе времени сообщал свет, вливающийся в окна карцера с различной яркостью в зависимости от часа дня. Илэйв сообразил, как только успокоился, что скоро должен прийти с деревянной миской и кувшином послушник, который приносил ему ужин. Послушник этот не ожидал никакого подвоха, потому что привык к спокойному, дружелюбному приему: ведь не он был виноват, что юноша сидит под замком. Для сей обязанности избрали высокого, юного и довольно добродушного силача с невинным выражением лица. Илэйв не желал ему ничего дурного, но теперь любой, кто вставал на его пути к Фортунате, поневоле становился врагом.
Сама теснота помещения способствовала осуществлению замысла Илэйва. Окно и кровать под ним были расположены так, что распахнувшаяся дверь заслоняла их от входящего, и потому послушнику приходилось сначала ставить поднос с едой в изножье кровати, а потом уже закрывать дверь. С каждым разом он становился все менее осторожен и привык уже входить стремительно, толкнув дверь плечом и локтем, растворяя ее нараспашку, и направлялся сразу же к кровати, чтобы там поставить свою ношу. Только тогда, затворив дверь, он прислонялся к ней спиной и ждал, пока Илэйв не покончит с трапезой.
Илэйв, прекратив недостойные вопли. на которые все равно бы никто не ответил, мрачно уселся дожидаться знакомых шагов, которые вот-вот должны были послышаться под окном. Безымянный послушник шел обычно размашистой поступью, сильно стуча сандалиями по булыжнику. Илэйв безошибочно узнавал его, несмотря на то, что через узкое окно не успевал рассмотреть курчавые каштановые волосы вокруг тонзуры, прежде чем тот заворачивал за угол и подходил к двери. Пока послушник открывал дверь ключом, поднос он держал на весу на руке. Илэйв сидел за дверью, затаив дыхание, когда ни о чем не подозревающий парень направился, как обычно, к изножью кровати.
Илэйв внезапно налетел на него и оттолкнул к противоположной стене, а сам метнулся за дверь и стремительно побежал к воротам, прежде, чем кто-либо успел сообразить, что случилось. Однако послушник тут же выскочил и огромными прыжками понесся за беглецом, вопя привратнику что есть мочи, и на крик его, как встревоженные пчелы, слетелись братья, и даже конюхи вышли из конюшни. Те, кто были посметливей и любили поохотиться, также бросились вдогонку - прочие же сбились в кучу и стояли, ожидая, что будет дальше. Похоже, шум достиг даже покоев аббата, ибо и Радульфус, и его гость вышли с возмущенным недоумением, намереваясь пресечь переполох.
Наконец беглеца удалось поймать. Четверо или пятеро самых ретивых братьев схватили его уже под аркой, но Илэйв разметал их по сторонам. Они вновь разом навалились на юношу и только теперь остановили. Борющегося и извивающегося, его силком поставили на колени и толкнули так, что он упал лицом вниз на булыжники, корчась и задыхаясь.
И вдруг он услышал над собой бесстрастный голос:
- Это тот самый человек, о котором мне говорили?
- Да, это он, - подтвердил аббат.
- И ранее он не доставлял вам хлопот, был не опасен и не пытался бежать?
- Нет, - отвечал Радульфус, - И я не ожидал ничего в этом роде.
- Следовательно, есть какая-то причина, побудившая его к бегству, продолжал тот же голос. - Не лучше ли поначалу выяснить, какова она? - И властно приказал крепко державшим его преследователям: - Дайте ему подняться.
Илэйв, опершись ладонями о булыжники, распрямился и встал на колени, озадаченно тряхнул разбитой головой и взглянул на красивые наездничьи сапоги, на красивые одежды и, наконец, на мужественное, квадратное, властное лицо с орлиным носом и серыми, проницательными глазами, невозмутимо устремленными на испачканного, взлохмаченного юношу, отрекомендованного ему как еретика. Оба смотрели друг на друга не отрываясь, словно зачарованные, судья и обвиняемый, - словно пытаясь пробраться друг к другу через пустыню недоверия, полную сыпучих песков и ловушек.
- Тебя зовут Илэйв? - мягко спросил епископ. - Ответь мне, Илэйв, отчего ты пытался бежать.
- Я пытался не бежать, а... догнать, - отдышавшись, сказал Илэйв. Милорд, юная девушка находится в опасности. Я узнал об этом только сейчас. И я сам тому причиной! Позвольте мне догнать и спасти ее, и - клянусь вам - я сразу же вернусь сюда. Господин, я люблю ее и хочу взять в жены... Если она в опасности, я должен быть с ней рядом.
Илэйв резко подался вперед и схватил епископа за край сутаны. В душе его вспыхнула надежда, ибо от него не отшатнулись и не попытались оттолкнуть. - О, милорд! Шериф уже отправился выручать ее, позднее он подтвердит мои слова. Но это моя невеста, нас нельзя разделить, и потому я должен спешить к ней. Милорд! Вот вам моя самая святая клятва, что я вернусь и предстану перед судом, каково бы ни было решение. Но отпустите меня сегодня вечером - всего только на несколько часов!
Аббат Радульфус отступил с видом столь решительным, что все стоявшие с ним рядом и с изумлением глядевшие на юношу также отошли в сторону. Роже де Клинтон, который умел читать в сердцах человеческих, крепко взял Илэйва за руку и помог ему подняться на ноги. Властным жестом он указал на ворота и велел привратнику:
- Выпусти его!
Мастерская Джевана Литвуда, где он выделывал кожи, находилась за Франквиллем, в уединенном месте на правом берегу реки, под крутым склоном, на котором раскинулся луг, оканчивающийся зарослями кустарника. Здесь земля дыбилась холмами, река была глубже и текла стремительней, что замечательно способствовало работе Джевана. Производство пергамента требует неограниченного количества проточной воды, и как раз это место быстро бегущего Северна годилось для того, чтобы укрепить там открытые деревянные рамы с сетями, на которые натягивались сырые кожи так, чтобы вода могла свободно омывать их день и ночь, прежде чем их можно будет погрузить в раствор извести на две недели, а потом выскоблить и вновь погрузить еще на две недели в известь для окончательного отбеливания. Фортуната имела представление о способе превращения сырых кож в тонкие, кремовато-белые листы пергамента, которыми так гордился ее дядюшка. Она не стала попусту тратить время возле сетчатых рам, погруженных в реку. Там никто бы не стал прятать что-либо ценное. Слабый запах тления заставил ее поморщиться, но поток был достаточно мощен, и запахи здесь не застаивались. Внутри хижины этот запах был значительно сильней, смешанный с едкими испарениями известкового раствора и менее едким запахом выделанных кож...
Фортуната отперла мастерскую и вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Ключ она взяла с собой. В мастерской, с утра простоявшей запертой, было темно и душно, но Фортуната не посмела отворить ставни, чтобы осветить поярче большой стол, на котором Джеван нарезал и выскабливал кожи. В доме стояла тишина. Округа была пустынна: ни лачуги кругом, ни тропинки, по которой бы кто-то мог пройти мимо. Времени у Фортунаты было предостаточно, и потому она не торопилась. Та вещь, которую Джеван не захотел держать в доме, могла оказаться здесь, где, укрытый от посторонних взглядов, он чувствовал себя безраздельным хозяином.
Фортунате хорошо было известно, как тут и что расположено, где размещены лохани с раствором извести - первый для кож, которые только что принесли с реки, и второй - уже для выскобленных кож, на которых с обеих сторон не осталось ни щетины, ни комочков плоти. Окончательную промывку проводили в реке, после чего кожи натягивали на рамы и сушили на солнце, а потом опять тщательно скоблили пемзой и мыли. Джеван сегодня пользовался только одной рамой: кожа, натянутая на ней, была гладкой и теплой на ощупь.
Фортуната подождала несколько минут, чтобы глаза привыкли к сумраку. Слабый свет пробивался в щели ставен. Толстая соломенная крыша, нагретая солнцем, провисала на своих опорах, в помещении было душно.
В мастерской Джевана, несмотря на тщательно поддерживаемый порядок, было негде повернуться: лохани с известковым раствором, сети для промывки кож в реке, охапки кож на различных стадиях выделки, сушильные рамы, подставки для ножей, пемза, тряпки, которыми он вытирал кожи... На столе стояла масляная лампа - на случай, если хозяину мастерской придется заканчивать работу поздно вечером, а также коробка с трутом, концы которого были обмакнуты в серу, кремень и обугленное тряпье. Фортуната начала свои поиски при слабом свете, который просачивался сквозь ставни. Лохани с известью отгораживали угол комнаты, в котором находилась длинная полка со шкурами. Посреди них легко было спрятать маленькую шкатулку, прикрыв ее лохматыми краями. У Фортунаты ушло довольно много времени на то, чтобы разобраться с этими кипами, потому что их надо было еще сложить в прежнем порядке, аккуратно поместив друг на друга, как их оставил лежать Джеван. Ничего не найдя, Фортуната готова была уже усомниться в своих подозрениях. И все же, если она заблуждается, - отчего же тогда дядюшка спрятал шкатулку, убрав ее из сундука и оставив одну из своих драгоценнейших книг без столь замечательного вместилища? Тончайшие, как пыль, шерстинки плясали в узких лучах, падающих сквозь щели в ставнях, и забивали нос и горло Фортунаты, пока она. рылась в шкурах. Одну кипу девушка уже просмотрела и сложила вновь и принялась за другую, перебирая слой за слоем, но так ничего и не обнаружила. В комнате становилось все темней, потому что солнце переместилось на запад. Девушке понадобилась лампа, чтобы осветить угол, в котором стояли три сундука: там хранились обрезки кожи неправильной формы, а также большие листы для книг различного размера - от огромных бифолий до небольших книг, сделанных из кож, сложенных вчетверо, на которых обычно писались грамматики и прочие учебные тексты. Фортуната знала, что сундуки эти не запирались. Запиралась только мастерская, потому что на пергаменты мало кто мог позариться. Если бы один из сундуков вдруг оказался запертым это уже многое бы означало.
Сухой трут быстро затеплился от искры, вспыхнул язычок пламени, достаточно большой, чтобы зажечь фитиль лампы. Девушка взяла лампу и поставила ее на средний сундук, чтобы осветить соседние, которые она собралась осмотреть в первую очередь. Если и в сундуках ничего нет, то искать уже больше негде, потому что подставки с ножами стояли на виду, а на большом рабочем столе дядюшки ничего сейчас не лежало, кроме ключа от входной двери.
Фортуната успела уже порыться в третьем сундуке, где лежали обрезки кожи, но и там ничего не нашла. Итак, после поисков по всей мастерской ничего не было обнаружено.
Девушка еще стояла на коленях, закрывая крышку последнего сундука, как вдруг услышала звук открывающейся двери. Этот скрип дверных петель заставил ее похолодеть. Медленно переведя дыхание, Фортуната поднялась с колен и тихо села на сундук.
- Ты ничего не нашла и не найдешь, - сказал стоящий в дверях Джеван. Тут нечего искать.
Глава четырнадцатая
Опершись руками о крышку сундука, Фортуната медленно встала и обернулась. Желтый свет лампы падал на неподвижное, ничего не выражающее лицо Джевана, выделяя скулы и погружая во мрак глазницы и впалые щеки. Притворяться было поздно: оба уже выдали себя. Фортуната - тем, что на сундуке осталась зацепившаяся за резной край замка прядь волос; Джеван тем, что последовал за ней. Поздно было делать вид, будто нечего скрывать, не о чем спрашивать и не в чем оправдываться. Слишком поздно, чтобы пытаться восстановить былое доверие, которое она всегда испытывала к нему. Джеван знал, что племянница перестала ему доверять, и не без причины, как была убеждена сама Фортуната.
Сев на только что закрытый сундук, девушка поставила лампу рядом с собой. Молчание было тяжким, и потому Фортуната заговорила первой:
- Я искала шкатулку. В сундуке ее нет.
- Да, я знаю, что ты заглядывала в сундук, - сказал дядюшка. - На замке осталась прядь твоих волос. Но я-то думал, что шкатулка теперь моя. И что я вправе делать с ней все, что сочту нужным.
- Мне стало любопытно, - сказала девушка. - Ведь ты поместил туда лучшую книгу. Чем же шкатулка вдруг показалась тебе нехороша? Или ты нашел для нее книгу получше? - откровенно спросила Фортуната.
Покачав головой, Джеван подошел к углу стола, где лежал ключ. Именно в этот миг Фортуната окончательно уверилась в своих подозрениях; дядюшка вдруг показался ей чужим, но сила духа ее оттого только окрепла. Джеван с трудом улыбнулся, однако улыбка его была похожа на судорогу.
- Не понимаю, - сказал он. - Отчего ты действуешь тайком? Ведь ты могла бы спросить меня, где сейчас шкатулка.
Рука его воровато скользнула к ключу. Отпрянув к двери, он, не сводя с Фортунаты глаз, на ощупь, со слабым скрежетом, вставил в замок ключ и повернул его. Фортунате, наверное, следовало хоть немного испугаться, но она чувствовала только глубокую грусть. С удивлением услышала она свой спокойный голос:
- Олдвин тоже действовал потихоньку? Его интересовало то же, что и меня?
Джеван, прислонившись к двери, посмотрел на нее долгим, сочувственным взглядом, как если бы она была непроходимой тупицей, однако его деланно спокойная улыбка казалась застывшей гримасой боли.
- Ты говоришь загадками, - заявил он. - При чем тут Олдвин? Не знаю, что за дикую мысль вбила ты себе в голову, но это все твои фантазии. Я решил показать шкатулку одному своему другу, чтобы он оценил ее. Значит ли это, что шкатулка уже мне не нравится или что я использую ее не по назначению?
- Неправда! - с тихим отчаянием в голосе возразила Фортуната. - Сегодня ты ходил только сюда и ни с кем тут не встречался. Если бы ты собирался кому-то показать шкатулку - неужели бы ты не сообщил нам? А главное, ты пошел сюда за мной! И в этом твоя ошибка. Ведь я ничего не нашла. Но если ты сюда поспешил - значит, что-то здесь спрятано. И ты боялся, что мои поиски могут быть успешны.
Неожиданно гнев овладел Фортунатой: девушку возмутило, что дядюшка, оправдываясь, пытается запутать и унизить ее, хотя и тщетно.
- К чему притворяться? - воскликнула Фортуната. - Что в том пользы? Если бы я знала, я отдала бы тебе эту книгу или взяла бы за нее деньги, если бы ты мне их предложил. Но убийство! Этого нельзя простить, и именно это стоит между нами. И тебе это известно не хуже моего. Почему бы не поговорить открыто? Мы не можем оставаться здесь до бесконечности. Ответь, что же нам теперь делать?
Но на этот вопрос никто из них не мог дать ответа. Джеван стоял, напряженно переплетя пальцы, и так же напряженно сидела Фортуната. Оба находились в аду, на который себя обрекли, и ни один не знал, как вырваться. Для этого ей надо было обличить его как убийцу, а ему - совершить второе преступление. Однако никто из них не мог решиться пойти до конца. Но и вернуться назад не было возможности. Оба оказались в тупике. Джеван глубоко вздохнул, и вздох его был похож на тяжелый стон.
- Ты простила бы мне то, что я тебя обокрал?
- Конечно! Разве я не могу обойтись без книги? Но то, что ты сделал с Олдвином, - этого нельзя поправить! И никто, никто на свете, кроме него самого, не может тебя за это простить.
- А с чего это ты взяла, - с неожиданной яростью спросил он, - что я виноват перед Олдвином?
- Потому что в противном случае ты бы смог разубедить меня, как бы я ни была в том уверена. Ах, зачем, зачем ты убил его! О пропавшей книге я стала бы молчать. Но Олдвин - разве заслужил он такую ужасную смерть!
- Он открыл шкатулку, - решительно сказал Джеван, - и заглянул в нее. Никто, кроме него, не знал, что внутри. И потому, с прибытием Жерара, он мог бы все разболтать. Теперь поняла? Этот любопытный олух стоял у меня на пути, он мог меня выдать... и тогда бы я потерял ее, потерял навсегда! Шкатулка это она меня зачаровала. А он прежде меня увидел, что там лежит. А потом и я взглянул - и не смог устоять!
Его тихая, яростная речь сменилась продолжительным, тяжелым молчанием. Джеван словно бы забыл, где находится и с кем говорит. За окнами становилось все темней. Фитиль лампы заметно укоротился. Фортунате казалось, что они находятся здесь уже целую вечность.
- Жерар вот-вот должен был вернуться. В первую же ночь я взял из шкатулки книгу и положил вместо нее деньги. Я не хотел обмануть тебя - я расплатился за то, что взял. Но Олдвин... Разве он когда-либо был способен хранить секреты? А возвращения брата мы ждали с часу на час...
Вновь наступило молчание. Джеван беспокойно расхаживал по мастерской, Фортуната сидела молча и неподвижно, словно в забытьи.
- Когда он в тот самый день пошел в аббатство, чтобы отказаться от обвинения, я почти смирился со своей судьбой. Если бы он меня выдал - смог ли бы я оправдаться! Да, мне грозило разоблачение... Но я почти уже свыкся с этой мыслью. А теперь, если ты намерена выдать меня, - как мне опровергнуть твои слова?
Джеван говорил тихо, безо всякого выражения, и однако, он вновь осознал, что девушка - враг ему, как и все прочие люди. Проходя мимо стола, он привычным жестом протянул руку к столику, где лежали ножи, и взял один из них с профессиональной ловкостью.
- Все произошло по чистейшей случайности. Способна ли ты мне поверить? Случайно у меня оказался с собой нож. Я не лгу! В тот день с утра я приходил сюда работать. И пользовался ножом - вот этим самым...
В тишине Джеван медленно извлек его из ножен и провел пальцем по узкому, остро отточенному клинку.
- Ножны были привязаны к моему поясу, и я забыл отцепить их, когда запирал мастерскую. Я намеревался, пройдя через город, успеть к вечерней службе в храме Святого Креста, в тот день праздновали перенесение мощей Святой Уинифред.
Сумрачно он взглянул на хрупкую фигурку племянницы, неподвижно сидевшей на сундуке возле лампы и смотревшей на него широко открытыми глазами. Он заметил, как она бросила короткий взгляд на нож. Задумчиво он повертел его, ловя блики от лампы. Сейчас он без помехи мог бы покончить с девушкой, забрать сокровище, ради которого он убивал, и отправиться на запад, как это делали до него многие беглецы. Уэльс неподалеку, и пересечь границу несложно. Но простого стечения обстоятельств было на сей раз недостаточно, чтобы решиться на убийство. Время шло и шло, и казалось, этот ад, в который оба себя добровольно заключили, будет длиться до скончания веков.
- На службу я опоздал, в храме уже пели. И вдруг он вышел из боковой двери - Если бы он не появился, я вошел бы в храм, и убийства бы не случилось. Ты мне веришь?
Голос Джевана дрожал от волнения, вновь он вспомнил, что перед ним любимая племянница, и ему очень хотелось, чтобы она его поняла.
- Да, - сказала Фортуната, - верю.
- Но он все-таки появился из той двери. Глядя, как он направился к городу, я передумал идти на службу. Все случилось в мгновение ока, я даже осознать не успел. Я подошел к нему, и мы вместе отправились домой. Вокруг ни души, все были в храме. И вдруг я вспомнил, что у меня с собой вот этот самый нож. Все произошло само собой... Он только что исповедался и получил отпущение грехов, был умиротворен, как никогда. Там, где тропа сворачивает в кустарник, я воткнул в него нож, а потом на руках отнес к мосту и положил под перевернутую лодку. Было еще совсем светло, и мне пришлось прятать его там до темноты. И никто не мог меня выдать...
- Кроме меня... - добавила Фортуната.
- Нет, ты не сделаешь этого... Так же, как и я не могу убить тебя.
Оба опять подавленно замолчали, и молчание их длилось дольше прежнего. Душный воздух комнаты притупил чувства Фортунаты. Девушке казалось, что они отрезаны от всего мира и что никто сюда никогда не войдет и не положит конец этому сумасшествию. Джеван вновь принялся расхаживать по комнате, вздрагивая и передергиваясь на каждом шагу, как от невыносимой боли. Прошло уже довольно много времени, прежде чем он вдруг остановился и обратился к ней, словно и не было этого долгого молчания:
- ...Но один из нас должен уступить. Другого выхода нет.
Едва лишь он произнес эти слова, как в дверь застучали, и Хью Берингар сказал громко и весело:
- Вы тут, мастер Джеван? Свет пробивается сквозь ставни. Я приходил, чтобы сообщить всей вашей семье добрые новости, но вас не было дома. Откройте, чтобы я мог сообщить их вам.
Джеван замер будто вкопанный. Однако оцепенение его длилось недолго: сейчас он был похож, на человека, который вдруг почувствовал на своих плечах тяжесть всего мира, - и однако, надо было откликнуться, чего бы это ни стоило.
- Одну минуточку! Вот сейчас только закончу тут...
Он подошел к двери и беззвучно и ловко отомкнул ее. Фортуната встала, но так и осталась стоять возле сундука, не зная, что намеревается делать дядюшка, и ничего не предпринимая со своей стороны. Джеван, обняв левой рукой Фортунату и прижав ее к себе, будто самое дорогое свое существо, крепко сжал ей запястье. Он не угрожал ей и не умолял о молчании и покорности, как если бы был уверен, что повиновение обеспечено. Фортуната успела уже заметить, что дядюшка повернул нож, который продолжал держать в правой руке, острием кверху так, чтобы лезвие, тесно прижатое к запястью, было прикрыто рукавом. Рукоять оружия была спрятана в длинных, ловких пальцах. Джеван провел покорно молчащую Фортунату к двери. Открыв дверь рукой, в которой он умело держал спрятанный нож, Джеван широко распахнул ее и вывел девушку за порог, на зеленый луг, залитый мягким, ясным предвечерним светом, из хижины казавшимся им тьмой.
- Хорошим новостям я всегда рад, - сказал хозяин мастерской, остановившись в двух-трех шагах от Хью. Усилием воли Джевану удалось согнать со своего лица напряженность. - Но я все равно узнал бы о них вскоре - мы как раз собираемся возвращаться домой. Племянница моя только что закончила уборку. Вам не стоило терять время, идя сюда специально, милорд шериф, хотя я и благодарен вам за беспокойство.
- Я зашел к вам по пути, - ответил Хью. - Я как раз направлялся во Франквилль, а брат ваш сказал мне, что я могу застать вас здесь. Дело в том, что я только что отпустил вашего пастуха. Конан, возможно, и лгун, но не убийца. Нам удалось восстановить каждый его шаг в течение того дня, и невиновность его теперь очевидна. И теперь, когда вы это услышали от меня, можете подивиться, насколько он завяз во вранье.
- Значит, настоящий убийца обнаружен? - с ледяным спокойствием поинтересовался Джеван.
- Нет еще, - с той же притворной веселостью отвечал Хью. - Но мы идем по следу. Вы, должно быть, рады, что слуга вернулся домой. А уж он-то как рад, трудно даже описать. Брат ваш, наверное, больше выиграет от его возвращения, хотя, по словам Конана, он немало помогал вам здесь, в мастерской.
Хью подошел к порогу и заглянул в темную хижину, освещенную слабым пламенем лампы, все еще стоящей на сундуке. Свет ее казался еще слабей, растворяемый потоком света, вливающимся из открытой двери. Хью проницательным взором ищейки окинул широкий стол близ закрытых ставнями окон, сундуки, лохани с известью и подставку с ножами: для разрезания, скобления, подравнивания кож.
Одни ножны были пустые.
Кадфаэль, который остался приглядывать за лошадьми, притаился поодаль, по левую руку от него рощица спускалась почти к самой реке, по правую находилось открытое пространство луга, через который он мог отлично видеть входную дверь хижины и троих человек возле нее.
Низкое солнце еще не успело скрыться за кустарником, и его золотистые лучи отчетливо высвечивали каждую подробность происходящего. Кадфаэль внимательно наблюдал за происходящим: отсюда ему были видны даже те мелочи, которые не мог заметить Хью, стоявший у самого порога. Кадфаэлю не нравилось то, как Джеван сжимал руку Фортунаты, полуобняв девушку за плечи. Разумеется, Хью не мог упустить из вида эту несвойственную холодному, себялюбивому Литвуду манеру. Но заметил ли шериф, как на какой-то миг алым блеском сверкнуло лезвие ножа, который Литвуд прятал в рукаве?
Девушка выглядела как всегда, разве что только была чересчур тиха и молчалива. Ни страха, ни отвращения, ни попытки высвободиться, и однако, Кадфаэль мог сказать: она сознавала, что дядюшка в руке держит нож.
- Так вот где вы вершите свое волшебство, - сказал Хью, с любопытством разглядывая мастерскую. - Я не однажды интересовался тем, как выделывают пергамент. Качество вашей работы всем известно, я и сам не раз имел возможность восхититься им, однако как вам удается так отбеливать листы, да еще с обеих сторон?
- Я велел оседлать для тебя лошадь сразу же, как мне сказали, что ее нет здесь. Думаю, девушка пошла именно туда, и он ушел вслед за ней... Она, наверное, решила найти эту книгу, а он разгадал ее замысел...
Привратник выполнил указания шерифа, как если бы они исходили от самого настоятеля, и уже вел к воротам оседланного пони.
- Поедем через город, потому что в обход будет значительно дольше.
Громовые удары в дверь карцера уже прекратились. Илэйв молчал, но его молчание казалось куда опасней, чем самые яростные крики. Юноша решил не растрачивать силы попусту и только ждал удобной минуты, чтобы добиться своего.
- Не завидую я тому, кто сейчас войдет к нему, - почти беззвучно произнес Кадфаэль, берясь за поводья. - Скоро брат принесет ему ужин.
- К тому времени, дай Бог, ты уже вернешься с хорошими новостями, обнадежил его Хью и, вскочив в седло, первым выехал из ворот.
Помимо колокола, зовущего монахов к службе, о ходе времени сообщал свет, вливающийся в окна карцера с различной яркостью в зависимости от часа дня. Илэйв сообразил, как только успокоился, что скоро должен прийти с деревянной миской и кувшином послушник, который приносил ему ужин. Послушник этот не ожидал никакого подвоха, потому что привык к спокойному, дружелюбному приему: ведь не он был виноват, что юноша сидит под замком. Для сей обязанности избрали высокого, юного и довольно добродушного силача с невинным выражением лица. Илэйв не желал ему ничего дурного, но теперь любой, кто вставал на его пути к Фортунате, поневоле становился врагом.
Сама теснота помещения способствовала осуществлению замысла Илэйва. Окно и кровать под ним были расположены так, что распахнувшаяся дверь заслоняла их от входящего, и потому послушнику приходилось сначала ставить поднос с едой в изножье кровати, а потом уже закрывать дверь. С каждым разом он становился все менее осторожен и привык уже входить стремительно, толкнув дверь плечом и локтем, растворяя ее нараспашку, и направлялся сразу же к кровати, чтобы там поставить свою ношу. Только тогда, затворив дверь, он прислонялся к ней спиной и ждал, пока Илэйв не покончит с трапезой.
Илэйв, прекратив недостойные вопли. на которые все равно бы никто не ответил, мрачно уселся дожидаться знакомых шагов, которые вот-вот должны были послышаться под окном. Безымянный послушник шел обычно размашистой поступью, сильно стуча сандалиями по булыжнику. Илэйв безошибочно узнавал его, несмотря на то, что через узкое окно не успевал рассмотреть курчавые каштановые волосы вокруг тонзуры, прежде чем тот заворачивал за угол и подходил к двери. Пока послушник открывал дверь ключом, поднос он держал на весу на руке. Илэйв сидел за дверью, затаив дыхание, когда ни о чем не подозревающий парень направился, как обычно, к изножью кровати.
Илэйв внезапно налетел на него и оттолкнул к противоположной стене, а сам метнулся за дверь и стремительно побежал к воротам, прежде, чем кто-либо успел сообразить, что случилось. Однако послушник тут же выскочил и огромными прыжками понесся за беглецом, вопя привратнику что есть мочи, и на крик его, как встревоженные пчелы, слетелись братья, и даже конюхи вышли из конюшни. Те, кто были посметливей и любили поохотиться, также бросились вдогонку - прочие же сбились в кучу и стояли, ожидая, что будет дальше. Похоже, шум достиг даже покоев аббата, ибо и Радульфус, и его гость вышли с возмущенным недоумением, намереваясь пресечь переполох.
Наконец беглеца удалось поймать. Четверо или пятеро самых ретивых братьев схватили его уже под аркой, но Илэйв разметал их по сторонам. Они вновь разом навалились на юношу и только теперь остановили. Борющегося и извивающегося, его силком поставили на колени и толкнули так, что он упал лицом вниз на булыжники, корчась и задыхаясь.
И вдруг он услышал над собой бесстрастный голос:
- Это тот самый человек, о котором мне говорили?
- Да, это он, - подтвердил аббат.
- И ранее он не доставлял вам хлопот, был не опасен и не пытался бежать?
- Нет, - отвечал Радульфус, - И я не ожидал ничего в этом роде.
- Следовательно, есть какая-то причина, побудившая его к бегству, продолжал тот же голос. - Не лучше ли поначалу выяснить, какова она? - И властно приказал крепко державшим его преследователям: - Дайте ему подняться.
Илэйв, опершись ладонями о булыжники, распрямился и встал на колени, озадаченно тряхнул разбитой головой и взглянул на красивые наездничьи сапоги, на красивые одежды и, наконец, на мужественное, квадратное, властное лицо с орлиным носом и серыми, проницательными глазами, невозмутимо устремленными на испачканного, взлохмаченного юношу, отрекомендованного ему как еретика. Оба смотрели друг на друга не отрываясь, словно зачарованные, судья и обвиняемый, - словно пытаясь пробраться друг к другу через пустыню недоверия, полную сыпучих песков и ловушек.
- Тебя зовут Илэйв? - мягко спросил епископ. - Ответь мне, Илэйв, отчего ты пытался бежать.
- Я пытался не бежать, а... догнать, - отдышавшись, сказал Илэйв. Милорд, юная девушка находится в опасности. Я узнал об этом только сейчас. И я сам тому причиной! Позвольте мне догнать и спасти ее, и - клянусь вам - я сразу же вернусь сюда. Господин, я люблю ее и хочу взять в жены... Если она в опасности, я должен быть с ней рядом.
Илэйв резко подался вперед и схватил епископа за край сутаны. В душе его вспыхнула надежда, ибо от него не отшатнулись и не попытались оттолкнуть. - О, милорд! Шериф уже отправился выручать ее, позднее он подтвердит мои слова. Но это моя невеста, нас нельзя разделить, и потому я должен спешить к ней. Милорд! Вот вам моя самая святая клятва, что я вернусь и предстану перед судом, каково бы ни было решение. Но отпустите меня сегодня вечером - всего только на несколько часов!
Аббат Радульфус отступил с видом столь решительным, что все стоявшие с ним рядом и с изумлением глядевшие на юношу также отошли в сторону. Роже де Клинтон, который умел читать в сердцах человеческих, крепко взял Илэйва за руку и помог ему подняться на ноги. Властным жестом он указал на ворота и велел привратнику:
- Выпусти его!
Мастерская Джевана Литвуда, где он выделывал кожи, находилась за Франквиллем, в уединенном месте на правом берегу реки, под крутым склоном, на котором раскинулся луг, оканчивающийся зарослями кустарника. Здесь земля дыбилась холмами, река была глубже и текла стремительней, что замечательно способствовало работе Джевана. Производство пергамента требует неограниченного количества проточной воды, и как раз это место быстро бегущего Северна годилось для того, чтобы укрепить там открытые деревянные рамы с сетями, на которые натягивались сырые кожи так, чтобы вода могла свободно омывать их день и ночь, прежде чем их можно будет погрузить в раствор извести на две недели, а потом выскоблить и вновь погрузить еще на две недели в известь для окончательного отбеливания. Фортуната имела представление о способе превращения сырых кож в тонкие, кремовато-белые листы пергамента, которыми так гордился ее дядюшка. Она не стала попусту тратить время возле сетчатых рам, погруженных в реку. Там никто бы не стал прятать что-либо ценное. Слабый запах тления заставил ее поморщиться, но поток был достаточно мощен, и запахи здесь не застаивались. Внутри хижины этот запах был значительно сильней, смешанный с едкими испарениями известкового раствора и менее едким запахом выделанных кож...
Фортуната отперла мастерскую и вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Ключ она взяла с собой. В мастерской, с утра простоявшей запертой, было темно и душно, но Фортуната не посмела отворить ставни, чтобы осветить поярче большой стол, на котором Джеван нарезал и выскабливал кожи. В доме стояла тишина. Округа была пустынна: ни лачуги кругом, ни тропинки, по которой бы кто-то мог пройти мимо. Времени у Фортунаты было предостаточно, и потому она не торопилась. Та вещь, которую Джеван не захотел держать в доме, могла оказаться здесь, где, укрытый от посторонних взглядов, он чувствовал себя безраздельным хозяином.
Фортунате хорошо было известно, как тут и что расположено, где размещены лохани с раствором извести - первый для кож, которые только что принесли с реки, и второй - уже для выскобленных кож, на которых с обеих сторон не осталось ни щетины, ни комочков плоти. Окончательную промывку проводили в реке, после чего кожи натягивали на рамы и сушили на солнце, а потом опять тщательно скоблили пемзой и мыли. Джеван сегодня пользовался только одной рамой: кожа, натянутая на ней, была гладкой и теплой на ощупь.
Фортуната подождала несколько минут, чтобы глаза привыкли к сумраку. Слабый свет пробивался в щели ставен. Толстая соломенная крыша, нагретая солнцем, провисала на своих опорах, в помещении было душно.
В мастерской Джевана, несмотря на тщательно поддерживаемый порядок, было негде повернуться: лохани с известковым раствором, сети для промывки кож в реке, охапки кож на различных стадиях выделки, сушильные рамы, подставки для ножей, пемза, тряпки, которыми он вытирал кожи... На столе стояла масляная лампа - на случай, если хозяину мастерской придется заканчивать работу поздно вечером, а также коробка с трутом, концы которого были обмакнуты в серу, кремень и обугленное тряпье. Фортуната начала свои поиски при слабом свете, который просачивался сквозь ставни. Лохани с известью отгораживали угол комнаты, в котором находилась длинная полка со шкурами. Посреди них легко было спрятать маленькую шкатулку, прикрыв ее лохматыми краями. У Фортунаты ушло довольно много времени на то, чтобы разобраться с этими кипами, потому что их надо было еще сложить в прежнем порядке, аккуратно поместив друг на друга, как их оставил лежать Джеван. Ничего не найдя, Фортуната готова была уже усомниться в своих подозрениях. И все же, если она заблуждается, - отчего же тогда дядюшка спрятал шкатулку, убрав ее из сундука и оставив одну из своих драгоценнейших книг без столь замечательного вместилища? Тончайшие, как пыль, шерстинки плясали в узких лучах, падающих сквозь щели в ставнях, и забивали нос и горло Фортунаты, пока она. рылась в шкурах. Одну кипу девушка уже просмотрела и сложила вновь и принялась за другую, перебирая слой за слоем, но так ничего и не обнаружила. В комнате становилось все темней, потому что солнце переместилось на запад. Девушке понадобилась лампа, чтобы осветить угол, в котором стояли три сундука: там хранились обрезки кожи неправильной формы, а также большие листы для книг различного размера - от огромных бифолий до небольших книг, сделанных из кож, сложенных вчетверо, на которых обычно писались грамматики и прочие учебные тексты. Фортуната знала, что сундуки эти не запирались. Запиралась только мастерская, потому что на пергаменты мало кто мог позариться. Если бы один из сундуков вдруг оказался запертым это уже многое бы означало.
Сухой трут быстро затеплился от искры, вспыхнул язычок пламени, достаточно большой, чтобы зажечь фитиль лампы. Девушка взяла лампу и поставила ее на средний сундук, чтобы осветить соседние, которые она собралась осмотреть в первую очередь. Если и в сундуках ничего нет, то искать уже больше негде, потому что подставки с ножами стояли на виду, а на большом рабочем столе дядюшки ничего сейчас не лежало, кроме ключа от входной двери.
Фортуната успела уже порыться в третьем сундуке, где лежали обрезки кожи, но и там ничего не нашла. Итак, после поисков по всей мастерской ничего не было обнаружено.
Девушка еще стояла на коленях, закрывая крышку последнего сундука, как вдруг услышала звук открывающейся двери. Этот скрип дверных петель заставил ее похолодеть. Медленно переведя дыхание, Фортуната поднялась с колен и тихо села на сундук.
- Ты ничего не нашла и не найдешь, - сказал стоящий в дверях Джеван. Тут нечего искать.
Глава четырнадцатая
Опершись руками о крышку сундука, Фортуната медленно встала и обернулась. Желтый свет лампы падал на неподвижное, ничего не выражающее лицо Джевана, выделяя скулы и погружая во мрак глазницы и впалые щеки. Притворяться было поздно: оба уже выдали себя. Фортуната - тем, что на сундуке осталась зацепившаяся за резной край замка прядь волос; Джеван тем, что последовал за ней. Поздно было делать вид, будто нечего скрывать, не о чем спрашивать и не в чем оправдываться. Слишком поздно, чтобы пытаться восстановить былое доверие, которое она всегда испытывала к нему. Джеван знал, что племянница перестала ему доверять, и не без причины, как была убеждена сама Фортуната.
Сев на только что закрытый сундук, девушка поставила лампу рядом с собой. Молчание было тяжким, и потому Фортуната заговорила первой:
- Я искала шкатулку. В сундуке ее нет.
- Да, я знаю, что ты заглядывала в сундук, - сказал дядюшка. - На замке осталась прядь твоих волос. Но я-то думал, что шкатулка теперь моя. И что я вправе делать с ней все, что сочту нужным.
- Мне стало любопытно, - сказала девушка. - Ведь ты поместил туда лучшую книгу. Чем же шкатулка вдруг показалась тебе нехороша? Или ты нашел для нее книгу получше? - откровенно спросила Фортуната.
Покачав головой, Джеван подошел к углу стола, где лежал ключ. Именно в этот миг Фортуната окончательно уверилась в своих подозрениях; дядюшка вдруг показался ей чужим, но сила духа ее оттого только окрепла. Джеван с трудом улыбнулся, однако улыбка его была похожа на судорогу.
- Не понимаю, - сказал он. - Отчего ты действуешь тайком? Ведь ты могла бы спросить меня, где сейчас шкатулка.
Рука его воровато скользнула к ключу. Отпрянув к двери, он, не сводя с Фортунаты глаз, на ощупь, со слабым скрежетом, вставил в замок ключ и повернул его. Фортунате, наверное, следовало хоть немного испугаться, но она чувствовала только глубокую грусть. С удивлением услышала она свой спокойный голос:
- Олдвин тоже действовал потихоньку? Его интересовало то же, что и меня?
Джеван, прислонившись к двери, посмотрел на нее долгим, сочувственным взглядом, как если бы она была непроходимой тупицей, однако его деланно спокойная улыбка казалась застывшей гримасой боли.
- Ты говоришь загадками, - заявил он. - При чем тут Олдвин? Не знаю, что за дикую мысль вбила ты себе в голову, но это все твои фантазии. Я решил показать шкатулку одному своему другу, чтобы он оценил ее. Значит ли это, что шкатулка уже мне не нравится или что я использую ее не по назначению?
- Неправда! - с тихим отчаянием в голосе возразила Фортуната. - Сегодня ты ходил только сюда и ни с кем тут не встречался. Если бы ты собирался кому-то показать шкатулку - неужели бы ты не сообщил нам? А главное, ты пошел сюда за мной! И в этом твоя ошибка. Ведь я ничего не нашла. Но если ты сюда поспешил - значит, что-то здесь спрятано. И ты боялся, что мои поиски могут быть успешны.
Неожиданно гнев овладел Фортунатой: девушку возмутило, что дядюшка, оправдываясь, пытается запутать и унизить ее, хотя и тщетно.
- К чему притворяться? - воскликнула Фортуната. - Что в том пользы? Если бы я знала, я отдала бы тебе эту книгу или взяла бы за нее деньги, если бы ты мне их предложил. Но убийство! Этого нельзя простить, и именно это стоит между нами. И тебе это известно не хуже моего. Почему бы не поговорить открыто? Мы не можем оставаться здесь до бесконечности. Ответь, что же нам теперь делать?
Но на этот вопрос никто из них не мог дать ответа. Джеван стоял, напряженно переплетя пальцы, и так же напряженно сидела Фортуната. Оба находились в аду, на который себя обрекли, и ни один не знал, как вырваться. Для этого ей надо было обличить его как убийцу, а ему - совершить второе преступление. Однако никто из них не мог решиться пойти до конца. Но и вернуться назад не было возможности. Оба оказались в тупике. Джеван глубоко вздохнул, и вздох его был похож на тяжелый стон.
- Ты простила бы мне то, что я тебя обокрал?
- Конечно! Разве я не могу обойтись без книги? Но то, что ты сделал с Олдвином, - этого нельзя поправить! И никто, никто на свете, кроме него самого, не может тебя за это простить.
- А с чего это ты взяла, - с неожиданной яростью спросил он, - что я виноват перед Олдвином?
- Потому что в противном случае ты бы смог разубедить меня, как бы я ни была в том уверена. Ах, зачем, зачем ты убил его! О пропавшей книге я стала бы молчать. Но Олдвин - разве заслужил он такую ужасную смерть!
- Он открыл шкатулку, - решительно сказал Джеван, - и заглянул в нее. Никто, кроме него, не знал, что внутри. И потому, с прибытием Жерара, он мог бы все разболтать. Теперь поняла? Этот любопытный олух стоял у меня на пути, он мог меня выдать... и тогда бы я потерял ее, потерял навсегда! Шкатулка это она меня зачаровала. А он прежде меня увидел, что там лежит. А потом и я взглянул - и не смог устоять!
Его тихая, яростная речь сменилась продолжительным, тяжелым молчанием. Джеван словно бы забыл, где находится и с кем говорит. За окнами становилось все темней. Фитиль лампы заметно укоротился. Фортунате казалось, что они находятся здесь уже целую вечность.
- Жерар вот-вот должен был вернуться. В первую же ночь я взял из шкатулки книгу и положил вместо нее деньги. Я не хотел обмануть тебя - я расплатился за то, что взял. Но Олдвин... Разве он когда-либо был способен хранить секреты? А возвращения брата мы ждали с часу на час...
Вновь наступило молчание. Джеван беспокойно расхаживал по мастерской, Фортуната сидела молча и неподвижно, словно в забытьи.
- Когда он в тот самый день пошел в аббатство, чтобы отказаться от обвинения, я почти смирился со своей судьбой. Если бы он меня выдал - смог ли бы я оправдаться! Да, мне грозило разоблачение... Но я почти уже свыкся с этой мыслью. А теперь, если ты намерена выдать меня, - как мне опровергнуть твои слова?
Джеван говорил тихо, безо всякого выражения, и однако, он вновь осознал, что девушка - враг ему, как и все прочие люди. Проходя мимо стола, он привычным жестом протянул руку к столику, где лежали ножи, и взял один из них с профессиональной ловкостью.
- Все произошло по чистейшей случайности. Способна ли ты мне поверить? Случайно у меня оказался с собой нож. Я не лгу! В тот день с утра я приходил сюда работать. И пользовался ножом - вот этим самым...
В тишине Джеван медленно извлек его из ножен и провел пальцем по узкому, остро отточенному клинку.
- Ножны были привязаны к моему поясу, и я забыл отцепить их, когда запирал мастерскую. Я намеревался, пройдя через город, успеть к вечерней службе в храме Святого Креста, в тот день праздновали перенесение мощей Святой Уинифред.
Сумрачно он взглянул на хрупкую фигурку племянницы, неподвижно сидевшей на сундуке возле лампы и смотревшей на него широко открытыми глазами. Он заметил, как она бросила короткий взгляд на нож. Задумчиво он повертел его, ловя блики от лампы. Сейчас он без помехи мог бы покончить с девушкой, забрать сокровище, ради которого он убивал, и отправиться на запад, как это делали до него многие беглецы. Уэльс неподалеку, и пересечь границу несложно. Но простого стечения обстоятельств было на сей раз недостаточно, чтобы решиться на убийство. Время шло и шло, и казалось, этот ад, в который оба себя добровольно заключили, будет длиться до скончания веков.
- На службу я опоздал, в храме уже пели. И вдруг он вышел из боковой двери - Если бы он не появился, я вошел бы в храм, и убийства бы не случилось. Ты мне веришь?
Голос Джевана дрожал от волнения, вновь он вспомнил, что перед ним любимая племянница, и ему очень хотелось, чтобы она его поняла.
- Да, - сказала Фортуната, - верю.
- Но он все-таки появился из той двери. Глядя, как он направился к городу, я передумал идти на службу. Все случилось в мгновение ока, я даже осознать не успел. Я подошел к нему, и мы вместе отправились домой. Вокруг ни души, все были в храме. И вдруг я вспомнил, что у меня с собой вот этот самый нож. Все произошло само собой... Он только что исповедался и получил отпущение грехов, был умиротворен, как никогда. Там, где тропа сворачивает в кустарник, я воткнул в него нож, а потом на руках отнес к мосту и положил под перевернутую лодку. Было еще совсем светло, и мне пришлось прятать его там до темноты. И никто не мог меня выдать...
- Кроме меня... - добавила Фортуната.
- Нет, ты не сделаешь этого... Так же, как и я не могу убить тебя.
Оба опять подавленно замолчали, и молчание их длилось дольше прежнего. Душный воздух комнаты притупил чувства Фортунаты. Девушке казалось, что они отрезаны от всего мира и что никто сюда никогда не войдет и не положит конец этому сумасшествию. Джеван вновь принялся расхаживать по комнате, вздрагивая и передергиваясь на каждом шагу, как от невыносимой боли. Прошло уже довольно много времени, прежде чем он вдруг остановился и обратился к ней, словно и не было этого долгого молчания:
- ...Но один из нас должен уступить. Другого выхода нет.
Едва лишь он произнес эти слова, как в дверь застучали, и Хью Берингар сказал громко и весело:
- Вы тут, мастер Джеван? Свет пробивается сквозь ставни. Я приходил, чтобы сообщить всей вашей семье добрые новости, но вас не было дома. Откройте, чтобы я мог сообщить их вам.
Джеван замер будто вкопанный. Однако оцепенение его длилось недолго: сейчас он был похож, на человека, который вдруг почувствовал на своих плечах тяжесть всего мира, - и однако, надо было откликнуться, чего бы это ни стоило.
- Одну минуточку! Вот сейчас только закончу тут...
Он подошел к двери и беззвучно и ловко отомкнул ее. Фортуната встала, но так и осталась стоять возле сундука, не зная, что намеревается делать дядюшка, и ничего не предпринимая со своей стороны. Джеван, обняв левой рукой Фортунату и прижав ее к себе, будто самое дорогое свое существо, крепко сжал ей запястье. Он не угрожал ей и не умолял о молчании и покорности, как если бы был уверен, что повиновение обеспечено. Фортуната успела уже заметить, что дядюшка повернул нож, который продолжал держать в правой руке, острием кверху так, чтобы лезвие, тесно прижатое к запястью, было прикрыто рукавом. Рукоять оружия была спрятана в длинных, ловких пальцах. Джеван провел покорно молчащую Фортунату к двери. Открыв дверь рукой, в которой он умело держал спрятанный нож, Джеван широко распахнул ее и вывел девушку за порог, на зеленый луг, залитый мягким, ясным предвечерним светом, из хижины казавшимся им тьмой.
- Хорошим новостям я всегда рад, - сказал хозяин мастерской, остановившись в двух-трех шагах от Хью. Усилием воли Джевану удалось согнать со своего лица напряженность. - Но я все равно узнал бы о них вскоре - мы как раз собираемся возвращаться домой. Племянница моя только что закончила уборку. Вам не стоило терять время, идя сюда специально, милорд шериф, хотя я и благодарен вам за беспокойство.
- Я зашел к вам по пути, - ответил Хью. - Я как раз направлялся во Франквилль, а брат ваш сказал мне, что я могу застать вас здесь. Дело в том, что я только что отпустил вашего пастуха. Конан, возможно, и лгун, но не убийца. Нам удалось восстановить каждый его шаг в течение того дня, и невиновность его теперь очевидна. И теперь, когда вы это услышали от меня, можете подивиться, насколько он завяз во вранье.
- Значит, настоящий убийца обнаружен? - с ледяным спокойствием поинтересовался Джеван.
- Нет еще, - с той же притворной веселостью отвечал Хью. - Но мы идем по следу. Вы, должно быть, рады, что слуга вернулся домой. А уж он-то как рад, трудно даже описать. Брат ваш, наверное, больше выиграет от его возвращения, хотя, по словам Конана, он немало помогал вам здесь, в мастерской.
Хью подошел к порогу и заглянул в темную хижину, освещенную слабым пламенем лампы, все еще стоящей на сундуке. Свет ее казался еще слабей, растворяемый потоком света, вливающимся из открытой двери. Хью проницательным взором ищейки окинул широкий стол близ закрытых ставнями окон, сундуки, лохани с известью и подставку с ножами: для разрезания, скобления, подравнивания кож.
Одни ножны были пустые.
Кадфаэль, который остался приглядывать за лошадьми, притаился поодаль, по левую руку от него рощица спускалась почти к самой реке, по правую находилось открытое пространство луга, через который он мог отлично видеть входную дверь хижины и троих человек возле нее.
Низкое солнце еще не успело скрыться за кустарником, и его золотистые лучи отчетливо высвечивали каждую подробность происходящего. Кадфаэль внимательно наблюдал за происходящим: отсюда ему были видны даже те мелочи, которые не мог заметить Хью, стоявший у самого порога. Кадфаэлю не нравилось то, как Джеван сжимал руку Фортунаты, полуобняв девушку за плечи. Разумеется, Хью не мог упустить из вида эту несвойственную холодному, себялюбивому Литвуду манеру. Но заметил ли шериф, как на какой-то миг алым блеском сверкнуло лезвие ножа, который Литвуд прятал в рукаве?
Девушка выглядела как всегда, разве что только была чересчур тиха и молчалива. Ни страха, ни отвращения, ни попытки высвободиться, и однако, Кадфаэль мог сказать: она сознавала, что дядюшка в руке держит нож.
- Так вот где вы вершите свое волшебство, - сказал Хью, с любопытством разглядывая мастерскую. - Я не однажды интересовался тем, как выделывают пергамент. Качество вашей работы всем известно, я и сам не раз имел возможность восхититься им, однако как вам удается так отбеливать листы, да еще с обеих сторон?