- Эйнон? - переспросил Тудур. - Он следует за нами, но, видимо, опоздает к столу. Ему нужно заехать в Ллансантффрейд, там живет его замужняя дочь. Только что появился на свет первый внук Эйнона. Я рад снова приветствовать тебя в своем доме, брат, особенно если ты привез принцу добрые вести. У вас случилось несчастье, и принц огорчен, что оно омрачило ваше знакомство.
- Я скорее сам ищу новостей, нежели могу их сообщить, - признался Кадфаэль. - Но я считаю, что злодеяние одного человека не может повлиять на переговоры между вашим принцем и нашим шерифом. Мы в Шропшире очень дорожим доброй волей Овейна Гуинеддского, тем более что Мадог ап Мередит снова стал разбойничать.
- В самом деле? Овейн захочет узнать об этом поподробнее, но лучше сделать это после ужина. Я усажу тебя за стол на возвышении.
Так как Кадфаэлю в любом случае надо было дожидаться приезда Эйнона, он уселся за стол и отдался приятным ощущениям. Компания в зале Тудура собралась шумная и веселая, было жарко от потрескивавшего в очаге огня, ярко горели факелы, вино лилось рекой, нежно звучала арфа. Человек такого положения, как Тудур, обладал привилегией иметь собственную арфу и арфиста. К тому же он оказался щедрым покровителем странствующих менестрелей. А поскольку во время трапезы в зале присутствовал принц, которого можно было воспевать, певцы затеяли состязание. Во дворе продолжалась суета: приезжали опоздавшие, офицеры из лагеря меняли часовых, патрулирующих границы, женщины приносили полные блюда и уносили пустые, задерживаясь, чтобы перекинуться парой слов с воинами. Сейчас этот зал стал двором принца Гуинеддского, куда приходили просители, приносились дары, являлись молодые люди, ищущие службы или милости.
Со стола уже убрали, и сотрапезники угощались вином и медом, когда в зал вошел управляющий Тудура и направился к столу, за которым сидел Овейн.
- Милорд, явился человек, который просит разрешения вашей светлости представить вам своего сына, признанного им всего два дня тому назад. Это Гриффри ап Лливарч, из Мейфода. Вы выслушаете его?
- Охотно, - ответил Овейн и, приподняв светловолосую голову, с любопытством взглянул в ту сторону. - Пусть Гриффри ап Лливарч входит.
Кадфаэль не обратил на это имя никакого внимания, а если бы и обратил, то не узнал ни имени, ни человека, которого никогда не видел. Вновь прибывший последовал за управляющим через дымный зал и, пройдя между столами, приблизился к возвышению. Это был худой и жилистый человек лет пятидесяти. На преждевременно состарившемся лице резко обозначились морщины, он начинал лысеть. Гриффри ап Лливарч шел осторожной походкой горца, у него оказались зоркие глаза пастуха. Одет он был просто, но коричневая домотканая материя выглядела вполне добротной. Подойдя к помосту, он отвесил принцу поклон валлийца, в котором не было раболепия.
- Милорд Овейн, я привел к вам своего сына, чтобы представить его. Единственный сын, которого родила мне жена, умер больше двух лет тому назад, и я был одинок, пока не появился вот этот сын от другой женщины. Он представил доказательства того, что я его отец, и я признал его своим сыном. А теперь я прошу вашего согласия.
Он стоял радостный и гордый тем, что у него есть такой сын. Все умолкли, и в тишине явственно раздался звук, привлекший внимание Кадфаэля. Из-за дыма фигуру молодого человека трудно было разглядеть в полутемном зале, но зато ясно слышался звук его шагов. Тот шел, слегка прихрамывая и тяжело ступая на одну ногу. Когда сын Гриффри подошел к столу принца, на лицо ему упал свет факела. Кадфаэль так и впился в него глазами. Этого человека он хорошо знал, хотя теперь черные волосы его были причесаны и гордо откинуты со лба, лицо не выглядело мрачным, скорее радостным и открытым, и под мышкой он не держал костыль.
Кадфаэль перевел взгляд с Аниона ап Гриффри на Гриффри ап Лливарча, безрадостную и одинокую жизнь которого внезапно согрел этот нежданный сын. В складках домотканого плаща отца сверкала длинная булавка с большой золотой головкой и тонкой золотой цепочкой. Ее Кадфаэль тоже видел раньше и очень хорошо запомнил.
Точно так же, как еще один свидетель этой сцены. Эйнон аб Итель, не желая никого беспокоить, вошел в зал из внутренних покоев, как свой человек в доме, и незаметно подошел сзади к столу принца. Естественно, человек, к которому были прикованы все взгляды, привлек и его внимание. Красный свет факелов играл на золотом украшении. Истинный владелец этой булавки прекрасно знал, что второй такой не может быть ни у кого.
- Черт побери! - воскликнул Эйнон аб Итель вне себя от изумления и негодования. - Какой наглый вор! Носит мою золотую булавку прямо у меня на глазах!
Воцарилось зловещее молчание, все повернулись в сторону обвинителя. Широкими шагами обогнув стол, Эйнон спрыгнул с помоста прямо перед отпрянувшим в испуге Гриффри и ткнул пальцем в булавку, сверкавшую на темном плаще:
- Милорд, эта булавка моя! Это золото из моей земли, мне ее специально изготовили. Второй такой не существует! Когда я вернулся из Шрусбери, ее не было на воротнике плаща, и с тех пор я ее не видел. Я подумал, что потерял ее где-нибудь по дороге, и не стал искать. Есть о чем горевать - из-за какой-то безделушки! А теперь я с удивлением вижу ее снова. Спросите у этого человека, каким образом к нему попала моя вещь.
Люди повскакивали со своих мест, послышался угрожающий ропот. В Уэльсе кража считалась самым страшным преступлением, и, если вора ловили с поличным, пострадавший имел право его убить. Гриффри стоял, лишившись дара речи и оцепенев от ужаса. Анион бросился между своим отцом и Эйноном:
- Милорд, это я дал ее отцу. Я не крал... Я совершил месть! Мой отец ничего не знал, - если тут кто и виноват, то только я...
Крупные капли холодного пота выступили у Аниона на лбу. Если он немного и знал по-валлийски, то сейчас позабыл и выкрикивал бессвязные фразы по-английски. На минуту все удивленно смолкли. Овейн поднял руку, призывая к молчанию:
- Сядьте и замолчите. Это мое дело. Мне нужна тишина, и тогда здесь свершится правосудие.
Послышался ропот, но все повиновались. Кадфаэль тихонько обогнул стол и сошел с помоста. Однако, хотя он сделал это незаметно, все же привлек внимание принца.
- Милорд, - обратился Кадфаэль к Овейну, - я из Шрусбери, и я знаю Аниона ап Гриффри, а он знает меня. Он вырос в Англии, и, если нужен переводчик, я берусь ему помочь.
- Хорошее предложение, - одобрил принц и задумчиво посмотрел на Кадфаэля. - Брат, уполномочен ли ты выступать от имени Шрусбери? Судя по всему, речь пойдет об известном нам деле, и этот город выдвигает обвинение. А коли так, выступаешь ли ты от имени графства и города или только от имени аббатства?
- Здесь и сейчас, - смело произнес брат Кадфаэль, - я выступаю от имени их всех. И если что-то впоследствии поставят мне в вину, то отвечать за все буду я.
- Насколько я понимаю, ты приехал сюда именно по этому делу?
- Да, это так. И в связи с этим я как раз разыскивал эту золотую булавку, так как она исчезла из комнаты, где лежал Жильбер Прескот в день своей смерти. Плащ Эйнона, к которому она была приколота и в который укутали больного, был передан Эйнону аб Ителю без этой булавки. После его отъезда мы вспомнили про нее и принялись искать. И только теперь я вижу ее снова.
- Исчезла из комнаты, где убили человека, - заметил Эйнон. - Брат, ты нашел не только булавку. Ты можешь отослать наших людей домой.
У Аниона был испуганный вид, но он стойко держался под обвиняющими взглядами, загораживая отца. Белый как полотно, он трясущимися губами произнес:
- Я не убивал. - Голос у него сел, но, судорожно сглотнув, Анион продолжал: - Милорд, я не знал... Я думал, это булавка Прескота. Да, я взял ее с плаща...
- После того, как убил Прескота! - резко сказал Эйнон.
- Нет! Клянусь! Я не дотрагивался до этого человека. - Анион в отчаянии повернулся к Овейну, который слушал с бесстрастным видом. Пальцы его играли с кубком, но взгляд был внимательный. - Милорд, выслушайте меня! Мой отец ни в чем не виноват, он знает лишь то, что я ему рассказал, и сейчас я расскажу вам то же самое. Видит Бог, я не лгу.
- Дай мне булавку, - сказал Овейн, и Гриффри трясущимися пальцами поспешно отстегнул ее и положил на ладонь принца. - Я видел ее так часто, что у меня нет и тени сомнения, чья это вещь. От тебя, брат, и от Эйнона я узнал, как случилось, что она оказалась возле постели шерифа. А теперь можешь рассказать, Анион, как она попала к тебе. Я понимаю по-английски, а брат Кадфаэль будет переводить на валлийский, чтобы все в зале тебя поняли.
Набрав побольше воздуха, Анион начал свой рассказ:
- Милорд, я никогда раньше не видел своего отца, и он меня тоже. Но у меня был брат, и я с ним случайно познакомился, когда он приехал в Шрусбери продавать шерсть. Я старше его на год. Я привязался к брату. Один раз, когда он приехал, меня не было в городе. Завязалась драка, убили человека, и моего брата обвинили в убийстве. Жильбер Прескот повесил его!
Овейн перевел взгляд на Кадфаэля, выжидая, пока тот переведет все это на валлийский. Затем он спросил:
- Ты знаешь об этом случае? Было ли такое решение справедливым?
- Как знать, кто убил? - ответил Кадфаэль. - Случилась уличная драка, молодые люди напились. Жильбер Прескот по натуре был склонен к поспешным решениям, но справедлив. Разумеется, в Уэльсе юношу не повесили бы. Ему бы пришлось заплатить за пролитую кровь.
- Продолжай, - обратился Овейн к Аниону.
- С того дня я затаил в душе злобу, - сказал Анион, с горечью вспоминая прошлое. - Но как мне было добраться до шерифа? Только когда ваши люди привезли раненого Прескота в лазарет аббатства, мы оказались рядом. Я лежал там со сломанной ногой, которая к тому времени уже почти зажила, и мой враг оказался всего в двадцати шагах от меня, в моей власти. Монахи обедали в трапезной, все было тихо, и я вошел в комнату к шерифу. Он убил моего родственника, и по закону кровной мести я должен отомстить. Я полукровка, но в тот момент чувствовал себя валлийцем и собирался убить его! У меня был единственный брат, веселый и добрый, а шериф повесил его за случайный удар, нанесенный в пьяной драке! Я вошел в эту комнату, чтобы убить. Но я не смог! Когда я увидел своего врага в таком состоянии, старого, больного и измученного... Я стоял возле кровати, смотрел на него и не чувствовал ничего, кроме грусти. Я подумал, что мстить уже не нужно - все уже отомщено. Тогда я решил поступить иначе. Там не было суда, который бы установил размер платы за кровь и заставил бы заплатить, но зато оказалась золотая булавка в плаще, лежавшем у постели шерифа. Я подумал, что она принадлежит ему. Откуда мне было знать? Вот я и взял ее как плату за кровь. Но к концу дня стало известно, что Прескота убили. Когда меня допросили, я понял, что, если узнают про булавку, скажут, что это я убийца. И я сбежал. В любом случае я собирался когда-нибудь отыскать отца и рассказать ему, что смерть брата отомщена, но, поскольку я напугался, пришлось удирать в спешке.
- Анион действительно пришел ко мне, - подтвердил Гриффри, положив руку на плечо сына. - В качестве доказательства он показал мне желтый горный камень, который я подарил его матери много лет тому назад. Но я бы и так узнал его, ведь он так похож на своего покойного брата. Анион дал мне булавку, которая сейчас у вас в руках, милорд, и сказал, что смерть молодого Гриффри отомщена, а это - плата за его кровь. Кровная месть свершилась, поскольку наш враг мертв. Тогда я его не совсем понял и сказал, что, если он убил того, кто виновен в смерти Гриффри, он не имел права брать еще и плату. Но он поклялся мне самой торжественной клятвой, что он не убивал, и я ему верю. Судите сами, как я счастлив, обретя сына, который будет мне утешением на старости лет! Ради Бога, милорд, не отнимайте его у меня!
Гриффри замолчал, и в мрачной тишине Кадфаэль закончил переводить то, что до этого поведал Анион. Монах не торопился, так как по ходу дела изучал бесстрастное лицо принца. Наконец он перевел последнюю фразу, и все долго молчали, так как никто не решался заговорить без разрешения Овейна. Принц тоже не спешил. Он посмотрел на отца с сыном, стоявших тесно прижавшись друг к другу, затем перевел взгляд на Эйнона, лицо которого было таким же непроницаемым, как у самого Овейна, и наконец взглянул на Кадфаэля:
- Брат, ты лучше любого из нас знаешь, что произошло в Шрусберийском аббатстве. Ты знаешь этого человека. Что ты думаешь по этому поводу? Веришь ли ты его рассказу?
- Верю, - твердо вымолвил Кадфаэль. - Это соответствует тому, что мне известно. Но я бы хотел задать Аниону один вопрос.
- Спрашивай.
- Анион, ты стоял у кровати и смотрел на спящего. Ты уверен, что он был жив?
- Да, уверен, - с удивлением ответил Анион. - Он дышал, он стонал во сне. Я видел и слышал. Это точно.
- Милорд, - сказал Кадфаэль, отвечая на вопросительный взгляд Овейна, дело в том, что кое-кто слышал, как немного позже кто-то входил в ту комнату. Этот человек не прихрамывал, как Анион, а ступал легко. Он ничего не забрал. Впрочем, похоже, он забрал жизнь. Я верю рассказу Аниона, ибо существует еще одна вещь, которую мне нужно найти, прежде чем я отыщу убийцу Жильбера Прескота.
Овейн кивнул и замолчал, погрузившись в свои мысли. Наконец он взял со стола золотую булавку и протянул ее Эйнону:
- Каково твое мнение? Кража ли это?
- Я удовлетворен, - ответил Эйнон и рассмеялся, разрядив напряженную атмосферу в зале.
Все ожили, зашевелились и принялись перешептываться, а принц повернулся к хозяину дома:
- Тудур, усади за стол Гриффри ап Лливарча и его сына Аниона.
Глава одиннадцатая
Итак, главный подозреваемый, которого молва в Шрусбери уже повесила и похоронила, прошел вслед за своим отцом по залу, слегка спотыкаясь и прихрамывая. Анион двигался как во сне, но лицо его сияло. Они дошли до стола, и сын занял место рядом с отцом, как равный среди равных. Неожиданно из незаконнорожденного сына служанки, не имевшего ни состояния, ни положения, Анион превратился в свободного человека, наследника уважаемого отца, признанного принцем. Угроза, вынудившая Аниона сбежать, обернулась для него величайшим благом. Благодаря ей он занял место, которое по валлийским законам принадлежало ему по праву, и его отец гордился им. Здесь Анион не был незаконнорожденным.
Наблюдая, как отец с сыном идут к столу, Кадфаэль радовался тому, что, как бы то ни было, из зла получилось добро. Разве нашел бы этот молодой человек в себе мужество, чтобы отыскать своего отца, далекого, незнакомого, говорящего на другом языке, если бы его не подтолкнул страх, заставивший перебраться через границу? Стоило пережить весь этот ужас ради столь счастливого конца. Итак, теперь Аниона можно было вычеркнуть из списка подозреваемых. Его руки чисты.
- По крайней мере одного человека вы мне уже прислали, - заметил Овейн, проводив взглядом Гриффри с сыном. - Взамен восьми, что сидят у вас в крепости. А неплохой парень! Но, боюсь, не умеет обращаться с оружием.
- Он прекрасный скотник, - сказал Кадфаэль. - Понимает всех животных. Вы смело можете доверить ему лошадей.
- А вы, как я понимаю, теряете главного кандидата на виселицу. У тебя нет больше никаких соображений на его счет?
- Нет. Я уверен, что он сказал правду. Он мечтал о мести сильному и властному человеку, а нашел калеку, которого не мог не пожалеть.
- Неплохой конец, - заключил Овейн. - А теперь, полагаю, мы можем удалиться в более спокойное место, и ты расскажешь нам то, что хочешь, и спросишь, о чем тебе нужно узнать.
В комнате принца вокруг жаровни сидели Овейн, Тудур, Эйнон аб Итель и Кадфаэль. Монах принес с собой маленькую коробочку, в которой хранил шерстинки и золотую нить. Эти оттенки темно-синего и розового нельзя было точно запомнить, а ему постоянно приходилось сравнивать их с расцветкой разных тканей. Он носил коробочку в своей поясной сумке и открывал очень осторожно, потому что при малейшем дуновении улики могли разлететься.
Кадфаэль сначала сомневался, стоит ли рассказать все, но после беседы с Кристиной решил, что стоит, тем более что здесь присутствовал ее отец. Кадфаэль поведал им, как Элис, находясь в плену, влюбился в дочь Прескота и двое влюбленных не питали никаких надежд относительно согласия шерифа на их брак. Вот почему, объяснил он, у Элиса были причины войти к шерифу, чтобы с помощью убийства устранить это препятствие, как считает Мелисент, или чтобы умолять его согласиться на брак, как говорит сам Элис.
- Значит, вот как было дело, - многозначительно протянул Овейн, обменявшись взглядом с Тудуром, и не выразил ни сочувствия, ни осуждения. Тудура связывала с принцем личная дружба, и он наверняка рассказал Овейну о признании Кристины. Теперь они узнали и о другой стороне дела. - А это случилось после отъезда Эйнона?
- Да, после. Выяснилось, что юноша пытался переговорить с Жильбером, но брат Эдмунд велел ему удалиться. Когда девушка об этом услышала, она обвинила Элиса в убийстве.
- Но ты так не считаешь. И Берингар, по-видимому, тоже.
- Нет никаких доказательств, что это сделал именно он. Возможно, он и впрямь заходил к Прескоту с целью, о которой говорит. Кроме того, была еще эта золотая булавка. Мы не знали, что она пропала, пока вы, милорд, не уехали домой. Но у Элиса ее не было, и он не имел возможности ее спрятать до того, как его обыскали. Следовательно, в комнату заходил кто-то другой и унес булавку.
- Но теперь, когда мы знаем, что случилось с моей булавкой, - сказал Эйнон, - и уверены, что Анион не убивал, разве подозрение в убийстве не падает опять на Элиса? Впрочем, это как-то не вяжется с тем, что я о нем знаю.
- Кто из нас не совершал недостойных поступков, которые не вяжутся с тем, что знают о нас друзья? - мрачно вымолвил Овейн. - И даже с тем, что мы сами знаем о себе? Я не исключаю возможности, что любой человек раз в жизни способен на большую низость. - Принц взглянул на Кадфаэля. - Брат, я припоминаю твои слова о том, что тебе нужно отыскать еще одну вещь, прежде чем ты найдешь убийцу Прескота. Что это за вещь?
- Это ткань, которой задушили Жильбера. Ее сразу можно будет опознать, если она найдется. Дело в том, что, когда ею заткнули рот и нос Жильбера, он вдохнул пару шерстинок и пару ниток мы нашли в бороде. Это не простая ткань. Когда Элис вышел из лазарета, в руках у него не было ничего подобного. Обнаружив эти нитки, мы обыскали все аббатство, но не нашли ничего подходящего. Пока мы не узнаем, что это за вещь и что с ней стало, мы не узнаем, кто убил Жильбера Прескота.
- Вы и впрямь извлекли эти нитки из носа и бороды мертвеца? - спросил Овейн. - И ты думаешь, что узнаешь ту самую ткань, которой его задушили?
- Да, я так думаю, потому что эти нитки яркого цвета, и краски эти необычные. Нитки в этой коробочке. Но ее надо открывать очень осторожно, потому что эти ниточки тоньше паутинки. - Кадфаэль передал принцу коробочку. - Не здесь. Их может сдуть поток теплого воздуха от жаровни.
Овейн отошел в сторону, к лампаде, и при ее свете принялся изучать содержимое коробочки.
- Вот золотая нить, она закручивается. А остальные - шерсть, это видно сразу. Тут два цвета - темный и светлый. - Пристально вглядевшись, принц покачал головой. - Я не могу сказать, что это за цвета, и различаю только золотую нить. Должно быть, это толстая, тяжелая ткань - вон как закручиваются шерстинки. На эту материю ушло много таких тоненьких волосков.
- Позвольте мне взглянуть, - попросил Эйнон и, прищурившись, заглянул в коробочку. - Я вижу золото, но что до других цветов... Нет, это мне ничего не напоминает.
Тудур взглянул и тоже отрицательно покачал головой:
- Тут мало света, милорд. Днем эти нити будут выглядеть иначе.
И то сказать, при мягком свете масляных лампад волосы принца казались темно-золотыми, почти каштановыми, тогда как при дневном свете они были цвета примулы.
- Пожалуй, лучше отложить это дело до утра, - согласился Кадфаэль. Даже если бы освещение было лучше, что можно сделать в столь поздний час?
- Этот свет обманывает глаза, - сказал Овейн, закрывая коробочку. - А почему ты решил разыскивать эту ткань здесь?
- Раз мы не нашли ее в аббатстве, надо искать там, куда уехали люди, которые во время убийства находились в аббатстве. Лорд Эйнон и два капитана уехали от нас до того, как мы обнаружили эти нитки, и была слабая надежда, что они увезли эту вещь с собой, сами того не ведая. При дневном свете мы увидим цвета такими, каковы они на самом деле. Возможно, вы вспомните, где видели такую ткань.
Кадфаэль забрал коробочку и положил в сумку. Надежда на то, что утром что-то прояснится, была слабая, но все же она оставалась. От этих тонких, трепетавших при легком дуновении шерстинок зависела жизнь человека и его душевное здоровье, и брат Кадфаэль был их хранителем.
- Завтра, при Божьем свете, мы попробуем разглядеть то, что не смогли разглядеть при свете рукотворном, - сказал в заключение принц.
Той же ночью, в предрассветный час Элис проснулся в темной камере Шрусберийской крепости. Он лежал, напряженно прислушиваясь и удивляясь, что могло разбудить его, когда он так крепко спал Он уже привык ко всем дневным звукам в крепости и к ночной тишине, которую ничто не нарушало Но сегодня эту тишину что-то нарушило и прервало его сон, единственное прибежище от дневных печалей. Что-то случилось. Элис прислушивался к отдаленному шуму и голосам.
Камера не была заперта, так как их слову верили. Элис осторожно приподнялся на локте и прислушался к дыханию Элиуда, спавшего рядом. Тот спал крепко, но сон его был тревожным. Элиуд повернулся на другой бок, не просыпаясь, дыхание его стало прерывистым. Затем оно выровнялось, и Элиуд погрузился в спокойный сон. Элис не хотел беспокоить брата. Ведь это из-за упрямства и глупости Элиса, пошедшего за Кадваладром, Элиуд стал пленником. Что бы ни случилось с самим Элисом, он не должен подвергать опасности друга.
Голоса звучали неподалеку, но толстые каменные стены приглушали звук. И хотя слова различить было невозможно, чувствовалось, что говорившие взволнованны, в воздухе ощущалась паника. Элис осторожно поднялся с постели и с минуту постоял затаив дыхание, чтобы убедиться, что Элиуд не проснулся. Затем он нащупал в темноте куртку и порадовался, что спал одетый и сейчас ему не придется отыскивать остальные вещи. Он непременно должен выяснить причину тревоги, тем более что страх за Мелисент мучил его день и ночь. Все, что нарушало привычный распорядок дня, внушало опасения.
Элис отворил тяжелую дверь, открывавшуюся почти бесшумно. Ночь стояла безлунная, но ясная. На небе, видневшемся в промежутках между башнями и зубцами крепостных стен, сияли звезды. Элис прикрыл за собой дверь и вышел. Теперь он понял, откуда доносились голоса, - разговаривали в караульном помещении. А шум, который он слышал в камере, оказался цокотом копыт по булыжникам двора. Всадник - в такой час?
Элис пошел вдоль стены на звук голосов. В темноте заржала лошадь. Постепенно проступали очертания предметов, на фоне неба темнели башенки и зубцы. В запертых воротах сейчас зияла длинная узкая щель, в которую мог проехать всадник, - калитка для всадников была отворена. Всего несколько минут тому назад через нее во двор крепости проехал гонец со срочным донесением, и калитку еще не успели закрыть.
Элис подобрался поближе. Дверь сторожки была приоткрыта, и отблеск факелов, горевших внутри, дрожал на темных булыжниках. Голоса то становились громче, то затихали. Элис урывками различал слова.
- ...сожгли ферму к западу от Понтсбери, - рассказывал гонец, все еще запыхавшийся от бешеной скачки, - и там остались... Они разбили лагерь на ночь... Еще один отряд огибает Минстерли, чтобы присоединиться к ним...
Другой голос, резкий и ясный, - по всей видимости, это был опытный сержант - спросил:
- Сколько их?
- Всего... если они объединятся... Говорят, сотни полторы...
- Лучники? Копейщики? Пехота или конница? - Этот вопрос задал не сержант - голос был молодой. От тревоги и напряжения он звучал выше, чем обычно. Алана Хербарда подняли с постели. Значит, дело серьезное.
- Милорд, в основном пехота. Есть у них и лучники, и копейщики. Они могут осадить Понтсбери... им известно, что Хью Берингар на севере...
- Враг на полпути к Шрусбери! - прозвучал взволнованный голос Хербарда, которому впервые предстояло командовать в бою.
- На это они не осмелятся, - вмешался сержант. - Им нужна добыча. Фермы в долине... ягнята...
- Мадог ап Мередит еще не отомстил за свое поражение в феврале, сказал гонец, который все еще не отдышался. - Они близко... Там, в лесу, не такая уж богатая добыча... Но боюсь...
Если валлийцы на полпути к Шрусбери, то им еще ближе к ручью в лесу, где в феврале нападавшие потерпели поражение. А добыча...
Элис прижался лбом к холодному камню и задохнулся от ужаса. Горстка женщин! Вот когда пришло возмездие за его глупую браваду! Теперь там его возлюбленная - молодая, красивая, стройная, как ива, с волосами светлыми, как лен. Коренастые темноволосые валлийцы из Повиса будут из-за нее драться и убивать друг друга, а вволю натешившись, убьют и ее.
Он вышел из своего укромного уголка, прежде чем осознал, что делает. Терпеливая понурившаяся лошадь могла его выдать, но она стояла тихо, и он прокрался мимо. Элис не решился вскочить на нее, так как, услышав стук копыт, стражники выскочат во двор. От боков усталой лошади шел пар. Она ткнулась носом в протянутую руку Элиса. Потрепав лошадь по шее, он вышел в открытую калитку.
- Я скорее сам ищу новостей, нежели могу их сообщить, - признался Кадфаэль. - Но я считаю, что злодеяние одного человека не может повлиять на переговоры между вашим принцем и нашим шерифом. Мы в Шропшире очень дорожим доброй волей Овейна Гуинеддского, тем более что Мадог ап Мередит снова стал разбойничать.
- В самом деле? Овейн захочет узнать об этом поподробнее, но лучше сделать это после ужина. Я усажу тебя за стол на возвышении.
Так как Кадфаэлю в любом случае надо было дожидаться приезда Эйнона, он уселся за стол и отдался приятным ощущениям. Компания в зале Тудура собралась шумная и веселая, было жарко от потрескивавшего в очаге огня, ярко горели факелы, вино лилось рекой, нежно звучала арфа. Человек такого положения, как Тудур, обладал привилегией иметь собственную арфу и арфиста. К тому же он оказался щедрым покровителем странствующих менестрелей. А поскольку во время трапезы в зале присутствовал принц, которого можно было воспевать, певцы затеяли состязание. Во дворе продолжалась суета: приезжали опоздавшие, офицеры из лагеря меняли часовых, патрулирующих границы, женщины приносили полные блюда и уносили пустые, задерживаясь, чтобы перекинуться парой слов с воинами. Сейчас этот зал стал двором принца Гуинеддского, куда приходили просители, приносились дары, являлись молодые люди, ищущие службы или милости.
Со стола уже убрали, и сотрапезники угощались вином и медом, когда в зал вошел управляющий Тудура и направился к столу, за которым сидел Овейн.
- Милорд, явился человек, который просит разрешения вашей светлости представить вам своего сына, признанного им всего два дня тому назад. Это Гриффри ап Лливарч, из Мейфода. Вы выслушаете его?
- Охотно, - ответил Овейн и, приподняв светловолосую голову, с любопытством взглянул в ту сторону. - Пусть Гриффри ап Лливарч входит.
Кадфаэль не обратил на это имя никакого внимания, а если бы и обратил, то не узнал ни имени, ни человека, которого никогда не видел. Вновь прибывший последовал за управляющим через дымный зал и, пройдя между столами, приблизился к возвышению. Это был худой и жилистый человек лет пятидесяти. На преждевременно состарившемся лице резко обозначились морщины, он начинал лысеть. Гриффри ап Лливарч шел осторожной походкой горца, у него оказались зоркие глаза пастуха. Одет он был просто, но коричневая домотканая материя выглядела вполне добротной. Подойдя к помосту, он отвесил принцу поклон валлийца, в котором не было раболепия.
- Милорд Овейн, я привел к вам своего сына, чтобы представить его. Единственный сын, которого родила мне жена, умер больше двух лет тому назад, и я был одинок, пока не появился вот этот сын от другой женщины. Он представил доказательства того, что я его отец, и я признал его своим сыном. А теперь я прошу вашего согласия.
Он стоял радостный и гордый тем, что у него есть такой сын. Все умолкли, и в тишине явственно раздался звук, привлекший внимание Кадфаэля. Из-за дыма фигуру молодого человека трудно было разглядеть в полутемном зале, но зато ясно слышался звук его шагов. Тот шел, слегка прихрамывая и тяжело ступая на одну ногу. Когда сын Гриффри подошел к столу принца, на лицо ему упал свет факела. Кадфаэль так и впился в него глазами. Этого человека он хорошо знал, хотя теперь черные волосы его были причесаны и гордо откинуты со лба, лицо не выглядело мрачным, скорее радостным и открытым, и под мышкой он не держал костыль.
Кадфаэль перевел взгляд с Аниона ап Гриффри на Гриффри ап Лливарча, безрадостную и одинокую жизнь которого внезапно согрел этот нежданный сын. В складках домотканого плаща отца сверкала длинная булавка с большой золотой головкой и тонкой золотой цепочкой. Ее Кадфаэль тоже видел раньше и очень хорошо запомнил.
Точно так же, как еще один свидетель этой сцены. Эйнон аб Итель, не желая никого беспокоить, вошел в зал из внутренних покоев, как свой человек в доме, и незаметно подошел сзади к столу принца. Естественно, человек, к которому были прикованы все взгляды, привлек и его внимание. Красный свет факелов играл на золотом украшении. Истинный владелец этой булавки прекрасно знал, что второй такой не может быть ни у кого.
- Черт побери! - воскликнул Эйнон аб Итель вне себя от изумления и негодования. - Какой наглый вор! Носит мою золотую булавку прямо у меня на глазах!
Воцарилось зловещее молчание, все повернулись в сторону обвинителя. Широкими шагами обогнув стол, Эйнон спрыгнул с помоста прямо перед отпрянувшим в испуге Гриффри и ткнул пальцем в булавку, сверкавшую на темном плаще:
- Милорд, эта булавка моя! Это золото из моей земли, мне ее специально изготовили. Второй такой не существует! Когда я вернулся из Шрусбери, ее не было на воротнике плаща, и с тех пор я ее не видел. Я подумал, что потерял ее где-нибудь по дороге, и не стал искать. Есть о чем горевать - из-за какой-то безделушки! А теперь я с удивлением вижу ее снова. Спросите у этого человека, каким образом к нему попала моя вещь.
Люди повскакивали со своих мест, послышался угрожающий ропот. В Уэльсе кража считалась самым страшным преступлением, и, если вора ловили с поличным, пострадавший имел право его убить. Гриффри стоял, лишившись дара речи и оцепенев от ужаса. Анион бросился между своим отцом и Эйноном:
- Милорд, это я дал ее отцу. Я не крал... Я совершил месть! Мой отец ничего не знал, - если тут кто и виноват, то только я...
Крупные капли холодного пота выступили у Аниона на лбу. Если он немного и знал по-валлийски, то сейчас позабыл и выкрикивал бессвязные фразы по-английски. На минуту все удивленно смолкли. Овейн поднял руку, призывая к молчанию:
- Сядьте и замолчите. Это мое дело. Мне нужна тишина, и тогда здесь свершится правосудие.
Послышался ропот, но все повиновались. Кадфаэль тихонько обогнул стол и сошел с помоста. Однако, хотя он сделал это незаметно, все же привлек внимание принца.
- Милорд, - обратился Кадфаэль к Овейну, - я из Шрусбери, и я знаю Аниона ап Гриффри, а он знает меня. Он вырос в Англии, и, если нужен переводчик, я берусь ему помочь.
- Хорошее предложение, - одобрил принц и задумчиво посмотрел на Кадфаэля. - Брат, уполномочен ли ты выступать от имени Шрусбери? Судя по всему, речь пойдет об известном нам деле, и этот город выдвигает обвинение. А коли так, выступаешь ли ты от имени графства и города или только от имени аббатства?
- Здесь и сейчас, - смело произнес брат Кадфаэль, - я выступаю от имени их всех. И если что-то впоследствии поставят мне в вину, то отвечать за все буду я.
- Насколько я понимаю, ты приехал сюда именно по этому делу?
- Да, это так. И в связи с этим я как раз разыскивал эту золотую булавку, так как она исчезла из комнаты, где лежал Жильбер Прескот в день своей смерти. Плащ Эйнона, к которому она была приколота и в который укутали больного, был передан Эйнону аб Ителю без этой булавки. После его отъезда мы вспомнили про нее и принялись искать. И только теперь я вижу ее снова.
- Исчезла из комнаты, где убили человека, - заметил Эйнон. - Брат, ты нашел не только булавку. Ты можешь отослать наших людей домой.
У Аниона был испуганный вид, но он стойко держался под обвиняющими взглядами, загораживая отца. Белый как полотно, он трясущимися губами произнес:
- Я не убивал. - Голос у него сел, но, судорожно сглотнув, Анион продолжал: - Милорд, я не знал... Я думал, это булавка Прескота. Да, я взял ее с плаща...
- После того, как убил Прескота! - резко сказал Эйнон.
- Нет! Клянусь! Я не дотрагивался до этого человека. - Анион в отчаянии повернулся к Овейну, который слушал с бесстрастным видом. Пальцы его играли с кубком, но взгляд был внимательный. - Милорд, выслушайте меня! Мой отец ни в чем не виноват, он знает лишь то, что я ему рассказал, и сейчас я расскажу вам то же самое. Видит Бог, я не лгу.
- Дай мне булавку, - сказал Овейн, и Гриффри трясущимися пальцами поспешно отстегнул ее и положил на ладонь принца. - Я видел ее так часто, что у меня нет и тени сомнения, чья это вещь. От тебя, брат, и от Эйнона я узнал, как случилось, что она оказалась возле постели шерифа. А теперь можешь рассказать, Анион, как она попала к тебе. Я понимаю по-английски, а брат Кадфаэль будет переводить на валлийский, чтобы все в зале тебя поняли.
Набрав побольше воздуха, Анион начал свой рассказ:
- Милорд, я никогда раньше не видел своего отца, и он меня тоже. Но у меня был брат, и я с ним случайно познакомился, когда он приехал в Шрусбери продавать шерсть. Я старше его на год. Я привязался к брату. Один раз, когда он приехал, меня не было в городе. Завязалась драка, убили человека, и моего брата обвинили в убийстве. Жильбер Прескот повесил его!
Овейн перевел взгляд на Кадфаэля, выжидая, пока тот переведет все это на валлийский. Затем он спросил:
- Ты знаешь об этом случае? Было ли такое решение справедливым?
- Как знать, кто убил? - ответил Кадфаэль. - Случилась уличная драка, молодые люди напились. Жильбер Прескот по натуре был склонен к поспешным решениям, но справедлив. Разумеется, в Уэльсе юношу не повесили бы. Ему бы пришлось заплатить за пролитую кровь.
- Продолжай, - обратился Овейн к Аниону.
- С того дня я затаил в душе злобу, - сказал Анион, с горечью вспоминая прошлое. - Но как мне было добраться до шерифа? Только когда ваши люди привезли раненого Прескота в лазарет аббатства, мы оказались рядом. Я лежал там со сломанной ногой, которая к тому времени уже почти зажила, и мой враг оказался всего в двадцати шагах от меня, в моей власти. Монахи обедали в трапезной, все было тихо, и я вошел в комнату к шерифу. Он убил моего родственника, и по закону кровной мести я должен отомстить. Я полукровка, но в тот момент чувствовал себя валлийцем и собирался убить его! У меня был единственный брат, веселый и добрый, а шериф повесил его за случайный удар, нанесенный в пьяной драке! Я вошел в эту комнату, чтобы убить. Но я не смог! Когда я увидел своего врага в таком состоянии, старого, больного и измученного... Я стоял возле кровати, смотрел на него и не чувствовал ничего, кроме грусти. Я подумал, что мстить уже не нужно - все уже отомщено. Тогда я решил поступить иначе. Там не было суда, который бы установил размер платы за кровь и заставил бы заплатить, но зато оказалась золотая булавка в плаще, лежавшем у постели шерифа. Я подумал, что она принадлежит ему. Откуда мне было знать? Вот я и взял ее как плату за кровь. Но к концу дня стало известно, что Прескота убили. Когда меня допросили, я понял, что, если узнают про булавку, скажут, что это я убийца. И я сбежал. В любом случае я собирался когда-нибудь отыскать отца и рассказать ему, что смерть брата отомщена, но, поскольку я напугался, пришлось удирать в спешке.
- Анион действительно пришел ко мне, - подтвердил Гриффри, положив руку на плечо сына. - В качестве доказательства он показал мне желтый горный камень, который я подарил его матери много лет тому назад. Но я бы и так узнал его, ведь он так похож на своего покойного брата. Анион дал мне булавку, которая сейчас у вас в руках, милорд, и сказал, что смерть молодого Гриффри отомщена, а это - плата за его кровь. Кровная месть свершилась, поскольку наш враг мертв. Тогда я его не совсем понял и сказал, что, если он убил того, кто виновен в смерти Гриффри, он не имел права брать еще и плату. Но он поклялся мне самой торжественной клятвой, что он не убивал, и я ему верю. Судите сами, как я счастлив, обретя сына, который будет мне утешением на старости лет! Ради Бога, милорд, не отнимайте его у меня!
Гриффри замолчал, и в мрачной тишине Кадфаэль закончил переводить то, что до этого поведал Анион. Монах не торопился, так как по ходу дела изучал бесстрастное лицо принца. Наконец он перевел последнюю фразу, и все долго молчали, так как никто не решался заговорить без разрешения Овейна. Принц тоже не спешил. Он посмотрел на отца с сыном, стоявших тесно прижавшись друг к другу, затем перевел взгляд на Эйнона, лицо которого было таким же непроницаемым, как у самого Овейна, и наконец взглянул на Кадфаэля:
- Брат, ты лучше любого из нас знаешь, что произошло в Шрусберийском аббатстве. Ты знаешь этого человека. Что ты думаешь по этому поводу? Веришь ли ты его рассказу?
- Верю, - твердо вымолвил Кадфаэль. - Это соответствует тому, что мне известно. Но я бы хотел задать Аниону один вопрос.
- Спрашивай.
- Анион, ты стоял у кровати и смотрел на спящего. Ты уверен, что он был жив?
- Да, уверен, - с удивлением ответил Анион. - Он дышал, он стонал во сне. Я видел и слышал. Это точно.
- Милорд, - сказал Кадфаэль, отвечая на вопросительный взгляд Овейна, дело в том, что кое-кто слышал, как немного позже кто-то входил в ту комнату. Этот человек не прихрамывал, как Анион, а ступал легко. Он ничего не забрал. Впрочем, похоже, он забрал жизнь. Я верю рассказу Аниона, ибо существует еще одна вещь, которую мне нужно найти, прежде чем я отыщу убийцу Жильбера Прескота.
Овейн кивнул и замолчал, погрузившись в свои мысли. Наконец он взял со стола золотую булавку и протянул ее Эйнону:
- Каково твое мнение? Кража ли это?
- Я удовлетворен, - ответил Эйнон и рассмеялся, разрядив напряженную атмосферу в зале.
Все ожили, зашевелились и принялись перешептываться, а принц повернулся к хозяину дома:
- Тудур, усади за стол Гриффри ап Лливарча и его сына Аниона.
Глава одиннадцатая
Итак, главный подозреваемый, которого молва в Шрусбери уже повесила и похоронила, прошел вслед за своим отцом по залу, слегка спотыкаясь и прихрамывая. Анион двигался как во сне, но лицо его сияло. Они дошли до стола, и сын занял место рядом с отцом, как равный среди равных. Неожиданно из незаконнорожденного сына служанки, не имевшего ни состояния, ни положения, Анион превратился в свободного человека, наследника уважаемого отца, признанного принцем. Угроза, вынудившая Аниона сбежать, обернулась для него величайшим благом. Благодаря ей он занял место, которое по валлийским законам принадлежало ему по праву, и его отец гордился им. Здесь Анион не был незаконнорожденным.
Наблюдая, как отец с сыном идут к столу, Кадфаэль радовался тому, что, как бы то ни было, из зла получилось добро. Разве нашел бы этот молодой человек в себе мужество, чтобы отыскать своего отца, далекого, незнакомого, говорящего на другом языке, если бы его не подтолкнул страх, заставивший перебраться через границу? Стоило пережить весь этот ужас ради столь счастливого конца. Итак, теперь Аниона можно было вычеркнуть из списка подозреваемых. Его руки чисты.
- По крайней мере одного человека вы мне уже прислали, - заметил Овейн, проводив взглядом Гриффри с сыном. - Взамен восьми, что сидят у вас в крепости. А неплохой парень! Но, боюсь, не умеет обращаться с оружием.
- Он прекрасный скотник, - сказал Кадфаэль. - Понимает всех животных. Вы смело можете доверить ему лошадей.
- А вы, как я понимаю, теряете главного кандидата на виселицу. У тебя нет больше никаких соображений на его счет?
- Нет. Я уверен, что он сказал правду. Он мечтал о мести сильному и властному человеку, а нашел калеку, которого не мог не пожалеть.
- Неплохой конец, - заключил Овейн. - А теперь, полагаю, мы можем удалиться в более спокойное место, и ты расскажешь нам то, что хочешь, и спросишь, о чем тебе нужно узнать.
В комнате принца вокруг жаровни сидели Овейн, Тудур, Эйнон аб Итель и Кадфаэль. Монах принес с собой маленькую коробочку, в которой хранил шерстинки и золотую нить. Эти оттенки темно-синего и розового нельзя было точно запомнить, а ему постоянно приходилось сравнивать их с расцветкой разных тканей. Он носил коробочку в своей поясной сумке и открывал очень осторожно, потому что при малейшем дуновении улики могли разлететься.
Кадфаэль сначала сомневался, стоит ли рассказать все, но после беседы с Кристиной решил, что стоит, тем более что здесь присутствовал ее отец. Кадфаэль поведал им, как Элис, находясь в плену, влюбился в дочь Прескота и двое влюбленных не питали никаких надежд относительно согласия шерифа на их брак. Вот почему, объяснил он, у Элиса были причины войти к шерифу, чтобы с помощью убийства устранить это препятствие, как считает Мелисент, или чтобы умолять его согласиться на брак, как говорит сам Элис.
- Значит, вот как было дело, - многозначительно протянул Овейн, обменявшись взглядом с Тудуром, и не выразил ни сочувствия, ни осуждения. Тудура связывала с принцем личная дружба, и он наверняка рассказал Овейну о признании Кристины. Теперь они узнали и о другой стороне дела. - А это случилось после отъезда Эйнона?
- Да, после. Выяснилось, что юноша пытался переговорить с Жильбером, но брат Эдмунд велел ему удалиться. Когда девушка об этом услышала, она обвинила Элиса в убийстве.
- Но ты так не считаешь. И Берингар, по-видимому, тоже.
- Нет никаких доказательств, что это сделал именно он. Возможно, он и впрямь заходил к Прескоту с целью, о которой говорит. Кроме того, была еще эта золотая булавка. Мы не знали, что она пропала, пока вы, милорд, не уехали домой. Но у Элиса ее не было, и он не имел возможности ее спрятать до того, как его обыскали. Следовательно, в комнату заходил кто-то другой и унес булавку.
- Но теперь, когда мы знаем, что случилось с моей булавкой, - сказал Эйнон, - и уверены, что Анион не убивал, разве подозрение в убийстве не падает опять на Элиса? Впрочем, это как-то не вяжется с тем, что я о нем знаю.
- Кто из нас не совершал недостойных поступков, которые не вяжутся с тем, что знают о нас друзья? - мрачно вымолвил Овейн. - И даже с тем, что мы сами знаем о себе? Я не исключаю возможности, что любой человек раз в жизни способен на большую низость. - Принц взглянул на Кадфаэля. - Брат, я припоминаю твои слова о том, что тебе нужно отыскать еще одну вещь, прежде чем ты найдешь убийцу Прескота. Что это за вещь?
- Это ткань, которой задушили Жильбера. Ее сразу можно будет опознать, если она найдется. Дело в том, что, когда ею заткнули рот и нос Жильбера, он вдохнул пару шерстинок и пару ниток мы нашли в бороде. Это не простая ткань. Когда Элис вышел из лазарета, в руках у него не было ничего подобного. Обнаружив эти нитки, мы обыскали все аббатство, но не нашли ничего подходящего. Пока мы не узнаем, что это за вещь и что с ней стало, мы не узнаем, кто убил Жильбера Прескота.
- Вы и впрямь извлекли эти нитки из носа и бороды мертвеца? - спросил Овейн. - И ты думаешь, что узнаешь ту самую ткань, которой его задушили?
- Да, я так думаю, потому что эти нитки яркого цвета, и краски эти необычные. Нитки в этой коробочке. Но ее надо открывать очень осторожно, потому что эти ниточки тоньше паутинки. - Кадфаэль передал принцу коробочку. - Не здесь. Их может сдуть поток теплого воздуха от жаровни.
Овейн отошел в сторону, к лампаде, и при ее свете принялся изучать содержимое коробочки.
- Вот золотая нить, она закручивается. А остальные - шерсть, это видно сразу. Тут два цвета - темный и светлый. - Пристально вглядевшись, принц покачал головой. - Я не могу сказать, что это за цвета, и различаю только золотую нить. Должно быть, это толстая, тяжелая ткань - вон как закручиваются шерстинки. На эту материю ушло много таких тоненьких волосков.
- Позвольте мне взглянуть, - попросил Эйнон и, прищурившись, заглянул в коробочку. - Я вижу золото, но что до других цветов... Нет, это мне ничего не напоминает.
Тудур взглянул и тоже отрицательно покачал головой:
- Тут мало света, милорд. Днем эти нити будут выглядеть иначе.
И то сказать, при мягком свете масляных лампад волосы принца казались темно-золотыми, почти каштановыми, тогда как при дневном свете они были цвета примулы.
- Пожалуй, лучше отложить это дело до утра, - согласился Кадфаэль. Даже если бы освещение было лучше, что можно сделать в столь поздний час?
- Этот свет обманывает глаза, - сказал Овейн, закрывая коробочку. - А почему ты решил разыскивать эту ткань здесь?
- Раз мы не нашли ее в аббатстве, надо искать там, куда уехали люди, которые во время убийства находились в аббатстве. Лорд Эйнон и два капитана уехали от нас до того, как мы обнаружили эти нитки, и была слабая надежда, что они увезли эту вещь с собой, сами того не ведая. При дневном свете мы увидим цвета такими, каковы они на самом деле. Возможно, вы вспомните, где видели такую ткань.
Кадфаэль забрал коробочку и положил в сумку. Надежда на то, что утром что-то прояснится, была слабая, но все же она оставалась. От этих тонких, трепетавших при легком дуновении шерстинок зависела жизнь человека и его душевное здоровье, и брат Кадфаэль был их хранителем.
- Завтра, при Божьем свете, мы попробуем разглядеть то, что не смогли разглядеть при свете рукотворном, - сказал в заключение принц.
Той же ночью, в предрассветный час Элис проснулся в темной камере Шрусберийской крепости. Он лежал, напряженно прислушиваясь и удивляясь, что могло разбудить его, когда он так крепко спал Он уже привык ко всем дневным звукам в крепости и к ночной тишине, которую ничто не нарушало Но сегодня эту тишину что-то нарушило и прервало его сон, единственное прибежище от дневных печалей. Что-то случилось. Элис прислушивался к отдаленному шуму и голосам.
Камера не была заперта, так как их слову верили. Элис осторожно приподнялся на локте и прислушался к дыханию Элиуда, спавшего рядом. Тот спал крепко, но сон его был тревожным. Элиуд повернулся на другой бок, не просыпаясь, дыхание его стало прерывистым. Затем оно выровнялось, и Элиуд погрузился в спокойный сон. Элис не хотел беспокоить брата. Ведь это из-за упрямства и глупости Элиса, пошедшего за Кадваладром, Элиуд стал пленником. Что бы ни случилось с самим Элисом, он не должен подвергать опасности друга.
Голоса звучали неподалеку, но толстые каменные стены приглушали звук. И хотя слова различить было невозможно, чувствовалось, что говорившие взволнованны, в воздухе ощущалась паника. Элис осторожно поднялся с постели и с минуту постоял затаив дыхание, чтобы убедиться, что Элиуд не проснулся. Затем он нащупал в темноте куртку и порадовался, что спал одетый и сейчас ему не придется отыскивать остальные вещи. Он непременно должен выяснить причину тревоги, тем более что страх за Мелисент мучил его день и ночь. Все, что нарушало привычный распорядок дня, внушало опасения.
Элис отворил тяжелую дверь, открывавшуюся почти бесшумно. Ночь стояла безлунная, но ясная. На небе, видневшемся в промежутках между башнями и зубцами крепостных стен, сияли звезды. Элис прикрыл за собой дверь и вышел. Теперь он понял, откуда доносились голоса, - разговаривали в караульном помещении. А шум, который он слышал в камере, оказался цокотом копыт по булыжникам двора. Всадник - в такой час?
Элис пошел вдоль стены на звук голосов. В темноте заржала лошадь. Постепенно проступали очертания предметов, на фоне неба темнели башенки и зубцы. В запертых воротах сейчас зияла длинная узкая щель, в которую мог проехать всадник, - калитка для всадников была отворена. Всего несколько минут тому назад через нее во двор крепости проехал гонец со срочным донесением, и калитку еще не успели закрыть.
Элис подобрался поближе. Дверь сторожки была приоткрыта, и отблеск факелов, горевших внутри, дрожал на темных булыжниках. Голоса то становились громче, то затихали. Элис урывками различал слова.
- ...сожгли ферму к западу от Понтсбери, - рассказывал гонец, все еще запыхавшийся от бешеной скачки, - и там остались... Они разбили лагерь на ночь... Еще один отряд огибает Минстерли, чтобы присоединиться к ним...
Другой голос, резкий и ясный, - по всей видимости, это был опытный сержант - спросил:
- Сколько их?
- Всего... если они объединятся... Говорят, сотни полторы...
- Лучники? Копейщики? Пехота или конница? - Этот вопрос задал не сержант - голос был молодой. От тревоги и напряжения он звучал выше, чем обычно. Алана Хербарда подняли с постели. Значит, дело серьезное.
- Милорд, в основном пехота. Есть у них и лучники, и копейщики. Они могут осадить Понтсбери... им известно, что Хью Берингар на севере...
- Враг на полпути к Шрусбери! - прозвучал взволнованный голос Хербарда, которому впервые предстояло командовать в бою.
- На это они не осмелятся, - вмешался сержант. - Им нужна добыча. Фермы в долине... ягнята...
- Мадог ап Мередит еще не отомстил за свое поражение в феврале, сказал гонец, который все еще не отдышался. - Они близко... Там, в лесу, не такая уж богатая добыча... Но боюсь...
Если валлийцы на полпути к Шрусбери, то им еще ближе к ручью в лесу, где в феврале нападавшие потерпели поражение. А добыча...
Элис прижался лбом к холодному камню и задохнулся от ужаса. Горстка женщин! Вот когда пришло возмездие за его глупую браваду! Теперь там его возлюбленная - молодая, красивая, стройная, как ива, с волосами светлыми, как лен. Коренастые темноволосые валлийцы из Повиса будут из-за нее драться и убивать друг друга, а вволю натешившись, убьют и ее.
Он вышел из своего укромного уголка, прежде чем осознал, что делает. Терпеливая понурившаяся лошадь могла его выдать, но она стояла тихо, и он прокрался мимо. Элис не решился вскочить на нее, так как, услышав стук копыт, стражники выскочат во двор. От боков усталой лошади шел пар. Она ткнулась носом в протянутую руку Элиса. Потрепав лошадь по шее, он вышел в открытую калитку.