Питерс Эллис. Ярмарка Святого Петра (Хроники брата Кадфаэля - 4)

   Берингар довольно долго размышлял над услышанным, вертя в руках опустевший рог, а потом наконец промолвил.
   - Ну что ж, единственное, что нам остается, это оберегать ее от опасности, причем незаметно и ненавязчиво, будто мы ни о чем не догадываемся. Попробуем предотвратить любые враждебные шаги, которые, возможно, будут предприняты против нее.
   Только сейчас Кадфаэлю пришло в голову, что следующий шаг может быть сделан не неведомым врагом Эммы, а самой Эммой. Владея какой-то тайной, девушка может и сама попытаться воспользоваться ею.
   Хью отложил в сторону рог для питья и поднялся, отряхивая пыль с туники.
   - И вот что еще я тебе скажу, Кадфаэль. Шериф по-прежнему занимается убийством, но чем дальше, тем меньше вся эта история похожа на месть разобиженного юнца. По правде говоря, я и прежде-то не верил в виновность молодого Корвизера, хотя напрочь такой возможности не отбрасывал.
   - Во всяком случае, сейчас появилось веское основание, чтобы позволить провосту забрать сына домой под залог, - обрадованно заметил Кадфаэль. - Уж кто точно не наведывался ни на баржу, ни в палатку покойного, так это Филип. Паренек сидел в темнице - это ли не лучшее доказательство его невиновности?
   - Мне пора идти в замок, - промолвил Хью. - Я, конечно, не могу поручиться за то, какое решение примет шериф, но словечко ему на ухо непременно шепну. Да и провосту тоже. Почему бы не попытать счастья?
   Берингар опустил глаза и вдруг, лукаво улыбнувшись, взъерошил пятерней венчик густых седеющих волос, окружавший загорелую тонзуру Кадфаэля, слегка щелкнул монаха по носу и как ни в чем не бывало удалился легкой, небрежной походкой. Со стороны его можно было бы принять за человека крайне легкомысленного, но монах-то знал, что подобные выходки Хью позволяет себе исключительно с близкими друзьями и по большей части тогда, когда занят особо серьезным делом.
   Кадфаэль проводил друга взглядом, рассеянно пригладил растрепанные волосы и решил, что ему и самому стоит поторопиться. Сегодня брату Марку придется поработать в саду одному. Эмму нельзя надолго оставлять без пригляда, а Элин согласилась вздремнуть часок-другой после полудня - ради ребенка и чтобы угодить заботливому мужу. Вспомнив о прибавлении, ожидавшемся в семействе Берингаров, Кадфаэль улыбнулся. Он никогда не сожалел о принятом обете безбрачия, но о будущем малютке доброго приятеля думал как о родном. О старости же он пока не задумывался вовсе, хотя и полагал, что по мудрому устроению Господню в каждом возрасте есть свои преимущества.
   - При всем том, что я говорила, - размышляла вслух Эмма, сидя у окна спальни Элин и в мягком полуденном свете ровными стежками подшивая полотняную ленту к чепчику малыша, - все же мне жаль было лишиться этих перчаток. Такая чудная кожа - тонкая, мягкая - и какое великолепное золотое шитье. И обошлись они мне недешево. - Закончив шов, Эмма аккуратно обрезала нитку. - Говорят, здесь на ярмарке торгует хороший перчаточник, продолжила девушка, разглаживая свою работу, - я даже подумала: может, мне стоит взглянуть на его товар. Возможно, найду что-нибудь подходящее взамен своей утраты. Я слышала, что этот мастер хорошо известен у себя в Честере и даже сама графиня заказывает у него перчатки. Пожалуй, я пройдусь сегодня днем по предместью и посмотрю, что он сможет мне предложить. А то со всеми этими невзгодами я и ярмарки-то толком не видала.
   - Прекрасная мысль, - поддержала ее Элин, - в такой чудесный денек грешно сидеть взаперти. Я пойду с тобой.
   - Нет, не надо, - запротестовала Эмма с трогательной заботой, - ты ведь сегодня днем еще не отдыхала. А я только на ярмарку и обратно, мигом обернусь - зачем меня провожать? Если ты из-за меня утомишься, я себе этого не прощу.
   - Глупости! - заявила Элин. - Я чувствую себя великолепно и должна что-то делать, а не то попросту лопну. Это Хью да Констанс обхаживают меня, точно больную, а между тем я пребываю в наилучшем и счастливейшем положении, в каком только может находиться женщина. Однако Хью отправился к шерифу, а Констанс пошла навестить свою кузину, что живет на Вайле - так что беспокоиться за меня решительно некому. Подождите минуточку, я только туфли надену. Кстати, я не прочь купить тех диковинных сладостей, что твой дядюшка привез с Востока.
   Но у Эммы вдруг напрочь пропало желание прогуляться. Она сидела, разглаживая только что вышитую ленту и задумчиво разглядывая узор полотняного венчика для чепца.
   - Ну, не знаю, - протянула девушка, - стоит ли. Пожалуй, мне лучше закончить шитье. Послезавтра у меня не будет на это времени, а жаль оставлять работу на кого-то другого. Что же до засахаренных фруктов, то, когда Роджер явится вечером с сообщением о прошедших торгах, я велю ему завтра же доставить тебе корзинку.
   - Это очень любезно с твоей стороны, - промолвила Элин, надевая туфли, - однако Роджер вряд ли сможет примерить за тебя перчатки, да и выбрать их лучше тебе самой. Так что давай пойдем и каждая приглядит, что ей нужно. Это не займет много времени.
   Эмма заколебалась: то ли и впрямь не могла решить - идти ли ей на ярмарку, то ли пыталась придумать, как выпутаться из затруднительного положения.
   - О нет, - заявила наконец девушка, - удивляюсь, как я вообще могла подумать о такой чепухе. Мне так стыдно: дядюшка еще не погребен, а я сокрушаюсь из-за каких-то вздорных безделушек. Нет, нельзя быть такой мелочной. Вместо того чтобы думать об украшениях, я лучше позабочусь об уборе для твоего малютки. - С этими словами Эмма подхватила полотняный лоскут.
   Элин приметила, что рука девушки слегка дрогнула, и задумалась о том, стоит ли ей настаивать на совместной прогулке. Было совершенно ясно, что Эмма желает отправиться по своим делам, но непременно одна. "А одна она никуда не пойдет, - твердо решила про себя Элин, - во всяком случае, если я смогу этому помешать".
   - Ну что ж, - сказала она неуверенным тоном, - коли у тебя покаянное настроение, не буду сбивать тебя с пути истинного. Мне же лучше - ты так искусно вышиваешь. Я бы ни за что так не сумела. Кто же научил тебя? - Элин сбросила мягкие кожаные туфельки и снова уселась на постель. Сменить тему разговора было самым верным решением. О своем детстве Эмма готова была говорить без конца.
   - Матушка моя была превосходной вышивальщицей, и она начала учить меня этому мастерству, как только я смогла держать в руках иголку. Но она умерла, когда мне было всего восемь лет. Тогда-то дядюшка Томас и взял меня к себе. А у него была экономка родом из Фландрии, вдова бристольского матроса, сгинувшего в море. Вот уж была мастерица! Она учила меня всему, что сама умела, но куда мне до нее. Она вышивала даже церковные ризы и алтарные покровы - такие красивые...
   "Итак, - подумала Элин, - попадись Эмме пара простых перчаток из доброй кожи, она сумела бы расшить их по своему вкусу. К чему же ей покупать готовые вещи, если она способна сама украсить перчатки самым изысканным узором?"
   Разговорить Эмму было не так уж трудно, но Элин не переставала гадать, что же на уме у ее скрытной подруги и когда она снова попробует улизнуть, чтобы заняться ей одной ведомым делом. Но в конце концов тревога Элин оказалась напрасной, ибо после полудня из сторожки прибежал служка и сообщил, что Мартин Белкот доставил гроб для мастера Томаса и ждет дальнейших распоряжений. Эмма немедленно поднялась и отложила в сторону шитье. Лицо ее было бледным и сосредоточенным. Сколь бы важными ни были ее таинственные дела, ничто не могло отвлечь девушку от необходимости отдать дядюшке последний долг: убедиться, что тело его подобающе обряжено, положено в гроб и подготовлено к отправке в Бристоль, и присутствовать на первой заупокойной службе. Кем бы ни был покойный для других, для Эммы он дядюшка, заменивший ей отца, самый близкий и родной человек! И она желала, чтобы при погребении ему были отданы все возможные почести.
   - Я пойду одна, - решительно заявила Эмма, - я должна проститься с ним.
   Она еще не видела своего дядюшку мертвым, но братья ордена, поднаторевшие в скорбных трудах, призванных примирять живущих со смертью, наверняка постарались придать покойному благообразный вид.
   - Может быть, мне пойти с тобой? - предложила Элин.
   - Ты очень добра, - отвечала Эмма, - но мне лучше пойти одной.
   Элин вышла во двор вслед за Эммой и задержалась, глядя, как маленькая процессия направляется в церковь. Мартин Белкот с сынишкой везли на тележке гроб, а девушка шла рядом с ними. Затем плотник с сыном подняли тяжелый гроб и внесли его в храм. Эмма последовала за ними, а Элин еще некоторое время стояла, озираясь по сторонам. В этот час и гости, и служители аббатства в большинстве своем находились на ярмарке и в монастыре оставались лишь братья, занятые своими повседневными делами. Да за воротами конюшенного двора усердно скоблил лошадь юный конюх Иво Корбьера, а Турстан Фаулер, пристроившись на камне, посвистывая, начищал седло. Он был совершенно трезв и, судя по беззаботному выражению открытого, добродушного лица, давно прощен и вернул расположение своего господина.
   Элин задумчиво глядела в сторону церкви, когда ее окликнул возвращавшийся из сада брат Кадфаэль. Завидя монаха, она приветливо улыбнулась.
   - Мартин Белкот доставил в обитель гроб, - сообщила Элин. - Эмма сейчас в церкви, занята покойным и ни о чем другом и не помышляет. Но должна сказать тебе, Кадфаэль, по-моему, она не прочь ускользнуть из-под нашего присмотра. Во всяком случае, разок она уже попробовала. Сказала, будто хочет присмотреть на ярмарке перчатки взамен украденных. Все бы ничего, но стоило мне предложить составить ей компанию, как она тут же передумала.
   - Перчатки, - пробормотал Кадфаэль, почесывая подбородок. - И впрямь чудно, с чего бы это у нее посреди лета перчатки из головы не шли.
   Элин не уловила подоплеки его слов, а потому сказала:
   - Что же тут чудного? Мы все знаем, что у нее украли перчатки, причем редкостной работы, - где же еще купить такие, как не на нашей ярмарке. Все это вполне правдоподобно, хотя, сдается мне, перчатки всего лишь удобный предлог.
   Кадфаэль промолчал, но отправился к церкви, пребывая в немалой задумчивости. Чудным ему казалось вовсе не то, что девушка вздумала, раз уж представился случай, купить новые перчатки. Странным было стремление уверить Кадфаэля, будто на барже побывал обычный вор, и заявление о пропаже несуществующих перчаток, хотя, чтобы объяснить, откуда они взялись у нее посреди лета, ей пришлось сочинить историю с покупкой в Глочестере. Не иначе как все это время она думала о перчатках. А может быть, о перчаточнике?
   Мартин Белкот и его сын установили тяжелый гроб на задрапированные козлы в приделе храма и почтительно уложили в него тело мастера Томаса. Эмма склонилась над ним и долго смотрела в лицо покойного, не говоря ни слова. Глаза ее оставались сухими. Она хотела запомнить его таким, каким видела сейчас, - отрешенным и исполненным достоинства. Он выглядел строже, чем при жизни: черты его заострились, некогда цветущее Лицо покрыла восковая бледность. Неожиданно девушке захотелось преподнести ему прощальный дар, который он взял бы с собой в могилу. Только сейчас она поняла, что в сумбуре последних двух дней у нее не было времени даже подумать о прощании. И ей показалось совершенно необходимым оставить дядюшке какой-то знак, свидетельствующий о ее любви и преданности. Что-то личное, не имеющее отношения к церковному погребальному ритуалу.
   - Можно закрывать? - тихонько спросил Мартин Белкот.
   От неожиданности девушка вздрогнула и взглянула на плотника едва ли не с удивлением. Осанистый, видный мастер спокойно и терпеливо ждал ее распоряжений. Сын его, серьезный и молчаливый, не сводил с девушки больших светло-карих глаз. Будучи четырьмя годами старше, Эмма чувствовала себя взрослой в сравнении с пареньком. Ей подумалось даже, что не стоило бы столь юному созданию заниматься таким скорбным делом, но тут она поняла, что глаза паренька устремлены на нее, а не на покойного и что все в нем тянется к жизни и свету. В глазах цветущей молодости смерть - не более чем тень, на фоне которой краски бытия кажутся лишь ярче. Так и должно быть, ибо соответствует промыслу Божию.
   - Подождите минутку, - отвечала Эмма плотнику, - я сейчас вернусь!
   Девушка выбежала из церкви и огляделась по сторонам, ища дорожку к саду. Зеленая живая изгородь и кроны деревьев подсказали ей путь. Бенедиктинцы - отменные садовники - выращивали не только превосходные фрукты, но и дивные розы. Эмма выбрала один куст, непохожий на остальные. Цветы на нем были бледно-желтыми, с розовеющими по краям лепестками. Девушка сорвала всего лишь один цветок и понесла его назад в церковь. Это был не бутон, а уже полностью распустившаяся, хотя еще и не тронутая увяданием роза. Дядюшка Эммы был не молод, он пережил пору своего расцвета. Такое подношение было ему как раз подстать.
   Брат Кадфаэль видел, что девушка побежала в сад, а затем вернулась в церковь, и сам последовал за ней, но держался при этом в сторонке, в тени колонн. Подойдя к гробу, Эмма положила цветок на грудь покойного.
   - Теперь закройте его, - промолвила она и отступила на пару шагов, чтобы не мешать мастеровым. Когда гроб был закрыт, она поблагодарила и плотника, и его сына, и те ушли. Брат Кадфаэль последовал их примеру девушке требовалось побыть одной.
   Эмма еще долго оставалась колено преклоненной на холодных плитах придела, взгляд ее был устремлен к закрытому гробу, стоявшему перед алтарем. Покоиться в великолепном гробу в храме прославленного аббатства и быть удостоенным особой заупокойной службы - было высокой честью. Эмма знала, что дядюшка был бы доволен тем, как достойно провожают его в последний путь. А для себя она твердо решила, что сделает все, как хотел бы он. Во что бы то ни стало.
   Девушка читала молитву за молитвой, в душе ее крепло намерение осуществить то, что ей доверил дядюшка. И хоть он открыл ей часть своего замысла (и то только потому, что у него не было более близкого человека), она постарается выполнить поручение, и душа Томаса из Бристоля упокоится с миром. Ну а потом... Правда, так далеко Эмма не заглядывала, однако сердце ее было полно волнующих предчувствий. Она молода, красива да вдобавок еще и богата. Недаром сын плотника не сводил с нее глаз. Да не он один помнится, другой молодой человек тоже смотрел на нее с нескрываемым интересом...
   Наконец девушка поднялась с колен, оправила смятое платье и направилась к выходу. Обогнув колонну, она лицом к лицу встретилась с Иво Корбьером. Пока Эмма молилась, молодой человек терпеливо ждал ее в затененном углу. Но она прервала свое бдение столь неожиданно и так стремительно покинула придел, что едва не столкнулась с ним. Девушка испуганно вскрикнула, и Иво успокаивающе поддержал ее, после чего вовсе не спешил убрать руку. В церкви царил полумрак, и в нем кудри и склоненное над девушкой загорелое лицо Корбьера казались отлитыми из золота.
   - Я напугал вас? Прошу прощения - этого я вовсе не хотел. Привратник сказал, что плотник доставил сюда гроб и ушел, а вы остались в храме. Беспокоить вас я не решился, но подумал, что если подожду, то смогу поговорить с вами. Поверьте, если до сих пор я не докучал вам своим вниманием, - сказал Иво порывисто, - то не оттого, что не думал о вас. Я не забывал вас ни на миг.
   Эмма подняла глаза, восхищенные и очарованные. Когда бы не царивший в храме полумрак, она ни за что бы не позволила себе столь откровенного взгляда. Девушка и думать забыла о том, что ей не мешало бы высвободиться из его объятий. Наконец руки Корбьера соскользнули с плеч Эммы и коснулись ее ладоней. Сначала это было легкое прикосновение, а затем - по взаимному согласию - пожатие.
   - Минуло уже целых два дня, с тех пор как я говорил с вами, промолвил Иво, - мне они показались вечностью. Но вас окружали добрые друзья, и я полагал, что не вправе... Однако сейчас, когда мы все-таки оказались вдвоем, прошу вас подарить мне хотя бы час. Давайте прогуляемся по монастырским садам. Думаю, у вас не было времени взглянуть на них.
   Рука об руку они вышли из храма на залитый солнцем монастырский двор. Близилась вечерня, и в обитель после дневных трудов стекались братья, да и гости понемногу начинали возвращаться с ярмарки. И конечно же, девушке дочери ремесленника и племяннице торговца - было лестно пройтись на виду у всех под руку со знатным лордом, владельцем множества имений в Чешире и Шропшире. Они присели на каменную скамью на солнечной стороне побелевшей от солнца живой изгороди, неподалеку от цветочной клумбы. Легкий ветерок доносил до них пьянящий аромат трав из садика брата Кадфаэля.
   - Вам предстоят немалые хлопоты, - серьезно заметил Корбьер, - и если я смогу хоть чем-то быть вам полезен, дайте мне знать... Я сочту за честь послужить вам, чем сумею. А тело вашего дядюшки вы отправите для погребения в Бристоль?
   - Да, он хотел бы, чтобы его похоронили там. Поутру братья отслужат заупокойную мессу, а потом мы отнесем гроб на баржу и отправим домой. В обители все так добры ко мне.
   - А вы? Вы тоже вернетесь домой на барже?
   Эмма помедлила с ответом, но в конце концов решила - почему бы и не довериться этому молодому человеку. Иво заботлив, внимателен и, конечно, поймет ее беспокойство.
   - Нет, - промолвила она, - думаю, это было бы неразумно. Будь дядюшка жив, я бы вернулась с ним, но сейчас - совсем другое дело. Один наш работник - нет, я не хочу сказать о нем ничего худого, он ни в чем не провинился, но... он чересчур увлекся мной. Я считаю, что нам не стоит отправляться в дорогу вместе. Но мне не хотелось бы и обидеть его недоверием. Поэтому я скажу ему, что задержусь в Шрусбери на несколько дней по просьбе шерифа, ибо могут открыться новые обстоятельства, касающиеся смерти дядюшки.
   - Но как же тогда, - спросил Иво с неподдельным участием, - вы собираетесь вернуться в Бристоль?
   - Я останусь с леди Берингар до тех пор, пока не найду попутчиков, да таких, чтобы среди них обязательно были женщины. Хью Берингар обещал посодействовать мне. Деньги у меня есть, и потому я ни для кого не буду обузой.
   Иво окинул девушку долгим серьезным взглядом и не удержался от улыбки:
   - У вас здесь столько доброжелателей, не приходится сомневаться в том, что вы благополучно доберетесь до дому. Я, со своей стороны, тоже постараюсь чем-нибудь вам помочь. Но это потом, а сейчас, прошу вас, забудем о вашем предстоящем отъезде и вместе проведем оставшиеся нам немногие часы. - Он поднялся и, взяв девушку за руку, увлек ее за собой. Пойдемте, забудьте о вечерне, о ярмарке, о делах и обо всем том, во что придется вникать завтра. Думайте только, какой сегодня чудный летний вечер, что вы молоды и прекрасны и у вас надежные друзья... Давайте спустимся мимо рыбных прудов к ручью. Не волнуйтесь: я не заведу вас слишком далеко.
   Эмма с благодарностью приняла его предложение, и, взявшись за руки, молодые люди направились к ручью. За аббатскими полями царила прохлада, дул свежий ветерок, на воде играли солнечные блики, порхали и щебетали птицы, и на какое-то время Эмма почти забыла о долге, который ей предстояло исполнить. Иво держался с ней галантно и учтиво, ни в чем не выходя за рамки приличий. Но когда девушка с сожалением сказала, что ей пора возвращаться, так как она боится обеспокоить своей задержкой Элин, Иво проводил ее до самого странноприимного дома и почел своим долгом предстать перед Элин, которая по достоинству оценила его любезность и прекрасные манеры.
   Иво проявил отменную чуткость и деликатность. В покоях Элин он оставался не дольше, чем приличествовало первому визиту, и удалился, произведя на хозяйку наилучшее впечатление.
   - Стало быть, это и есть тот самый молодой человек, который помог тебе во время беспорядков на пристани, - промолвила Элин, когда Корбьер ушел. Знаешь, Эмма, по-моему, он не на шутку тобой увлечен. - Про себя Элин подумала, что обретенный поклонник может стать для девушки достойной заменой утраченному покровителю. - Он принадлежит к славному роду, продолжила Элин. Сама она, урожденная Сивард, хоть и принесла мужу в приданое два манора, была напрочь лишена дворянской спеси. С Эммой она держалась как с ровней и помянула знатное происхождение Иво, далее не вспомнив о том, что у ремесленников и торговцев свои представления о гордости и чести. - Корбьеры состоят в дальнем родстве с самим графом Ранульфом Честерским. К тому же мне кажется, он весьма достойный молодой человек.
   - Но он не моего круга, - рассудительно, хотя и не без сожаления отозвалась Эмма. - Я дочь каменщика и племянница купца. Простая горожанка не пара знатному лорду.
   - Ты - это ты, а вовсе не простая горожанка, - решительно возразила Элин.
   Поздно вечером, после повечерия, брат Кадфаэль обдумал сложившееся положение и нашел, что оно не внушает особых опасений. Эмма находится в странноприимном доме, под надежным присмотром Элин, да и Берингар, наверное, уже вернулся домой. Поэтому монах в кои-то веки с легким сердцем отправился в постель в одно время со всей братией и безмятежно спал, пока колокол не пробудил их к полуночной молитве. По черной лестнице братья молча спускались в церковь, чтобы встретить новый день, восславив Всевышнего. В тусклом свете алтарных свечей монахи заняли свои места, и началось богослужение, а вместе с ним и третий день ярмарки Святого Петра. Третий, и последний.
   К полуночной службе брат Кадфаэль всегда поднимался охотно, бодрым и воодушевленным, сна у него не было ни в одном глазу. В этот час все чувства его обострялись до степени, невозможной при дневном свете. Полумрак, нависавшие тени, приглушенные голоса, отсутствие в храме молящихся мирян все это помогало полностью сосредоточиться на молитве, воспарявшей к престолу Вседержителя. В такие минуты он ощущал необычное единение со всеми собравшимися в храме. Они воистину были его братьями по плоти, крови и духу, даже те из них, к кому в обычное время он не испытывал особой симпатии. Бремя монашеских обетов он воспринимал как высокую привилегию. Ночная молитва, как ничто другое, придавала ему сил для дневных трудов.
   Зрение и слух Кадфаэля были обострены до крайности. Каждая деталь церковного убранства даже в полумраке выделялась резко и отчетливо. Нота, случайно взятая невпопад полусонным старым монахом, резанула слух. Но более всего его внимание притягивало одно-единственное пятнышко на полу под козлами, на которых покоился гроб мастера Томаса. Его не должно было быть там, но все же оно там было. Оно попалось на глаза Кадфаэлю в самом начале прославления, и монах больше не мог забыть о нем.
   Как только служба закончилась и братия безмолвной процессией направилась к лестнице, ведущей к кельям, брат Кадфаэль отступил в сторонку, наклонился и поднял с пола то, что приковывало его взгляд и не давало ему покоя. Это оказался лепесток розы. В сумраке невозможно было отличить его цвет. Кадфаэль разглядел только, что он бледный, с темными краями. Монах сразу узнал, что это за лепесток, и отчетливо понял, откуда он взялся.
   К счастью, Кадфаэль видел, как Эмма принесла свой прощальный дар и положила его в гроб Томаса из Бристоля, иначе значение этой находки осталось бы для него тайной. Но теперь ему стало все ясно. Девушка несла розу в ладонях, осторожно и бережно, не только не уронив ни лепесточка, но не просыпав на пол даже пыльцы.
   Тот, кто так настойчиво охотился за таинственным сокровищем мастера Томаса, тот, кто убил его, обшарил его баржу и торговую палатку, ныне не остановился перед кощунством и обыскал гроб. В промежутке между повечерием и прославлением гроб был открыт и закрыт снова, но при этом один-единственный лепесток незаметно выпал наружу и остался лежать на полу немым свидетелем совершенного святотатства.
   ТРЕТИЙ ДЕНЬ
   Эмма проснулась, едва забрезжил рассвет, поднялась с широкой кровати, которую делила с Констанс, и принялась тихонько одеваться. Однако, как ни была девушка осторожна, Констанс открыла глаза и бросила на Эмму встревоженный, любопытствующий взгляд.
   Эмма приложила палец к губам и многозначительно показала глазами на дверь, за которой спали Элин и Хью.
   - Тсс! - прошептала она. - Я не хочу никого разбудить. Мне нужно сходить в церковь к заутрене.
   Констанс слегка поерзала на подушке, приподняла брови и понимающе кивнула. Сегодня монахи собирались отслужить мессу по мастеру Томасу, а затем перенести его тело на баржу для отправки домой. Ничего удивительного, что в такой день девушка решила облегчить собственную душу, помолившись с утра пораньше за упокой души убиенного дядюшки.
   - Только вот стоит ли тебе идти одной? - спросила служанка.
   - Я ведь только до церкви, - заверила ее Эмма.
   Констанс снова кивнула, и глаза ее закрылись. Прежде чем Эмма приоткрыла дверь и бесшумно выскользнула наружу, служанка уже спала.
   Брат Кадфаэль поднялся к заутрене вместе со всей братией, но покинул келью раньше других монахов, ибо собирался сообщить о сделанном им открытии тому, кого оно в первую очередь касалось. Кощунственное деяние было совершено в стенах аббатства, и аббат имел право узнать об этом первым.
   Войдя в строгую келью аббата и закрыв за собой дверь, Кадфаэль выложил все, что узнал и о чем догадался. Он и Радульфус хорошо понимали друг друга и говорили напрямую, без обиняков. Желтоватый, розовеющий по краям лепесток, слегка увядший, но все еще шелковистый и нежный, лежал на ладони аббата, словно золотистая слеза.
   - Ты уверен, что дочь наша не обронила его, когда несла цветок? спросил Радульфус. - Воистину это было достойное приношение.