Планкетт Джеймс. Один зеленый цвет

   - Прежде чем мы продолжим нашу репетицию, я хочу вам кое-что сказать. Как вам известно, нас просили оказать помощь в сборе средств на памятник повстанцам девяносто восьмого года, и ваш комитет согласился к концу ноября дать в ратуше спектакль. Мы решили поставить "Пиратов Пензанса" {Оперетта английского композитора Артура С. Салливена (1842-1900) по либретто У. Гилберта. Написанная в 1879 году, оперетта до сих пор не сходит со сцены.}, оперетту с чарующей музыкой, уже одни репетиции которой, я уверен, доставят нам огромное наслаждение. Подробности мы уточним позже, но я должен вас заранее предупредить, что постановка эта труднее всего, что мы до сих пор предпринимали. Она потребует и более частых и более длительных репетиций. В связи с этим я перейду к письму, полученному мной от отца Финнегана, которое сейчас прочту.
   Кончив читать письмо, Перселл подошел к Суини, председателю комитета, и тот заверил его, что хор будет придерживаться предложенного распорядка. Ни одна из девушек не пойдет домой в сопровождении лица противоположного пола, Послышались смешки. Перселл понял, что такое явное недоверие еще больше сблизило молодежь. Его посетило предчувствие, что предписание отца Финнегана не будет соблюдаться. Предписание это осложняло и его жизнь. Оно мешало его прогулкам с Салли Магуайр, которыми он, не задумываясь, что тому причиной, стал очень дорожить. Ему пришлось попросить Суини хотя бы часть пути сопровождать их.
   - Что, я тебе в компаньонки нанялся? - спросил Суини.
   - Я не могу подавать дурной пример.
   - Бога ради, парень, ты-то хоть ума не теряй.
   - Да я не теряю. Но чуть что - едва не половина Балликонлана кинется со всех ног докладывать отцу Финнегану, что учитель не считается с его указаниями.
   - Ты же взрослый человек и сам за себя отвечаешь.
   - Пусть со мной обращаются как с мальчишкой, ради нашего хора я и на это согласен.
   Так Суини, к явной досаде Салли, стал ходить с ними домой.
   Как-то вечером месяц спустя Перселл, пав духом, сказал Сулни:
   - С пением у нас полный порядок, а вот о деньгах этого не скажешь. Прокат костюмов обойдется недешево, да и за право постановки с нас сорвут немало. Может, нам стоило бы заручиться поддержкой Мерфи?
   - Ну нет, - сказал Суини, - от этой шайки чем дальше, тем лучше.
   - Что же нам делать?
   - Мы заплатим за свои костюмы сами, а для тех, кому это не по карману, соберем деньги в складчину.
   - Это еще не все, - сказал Перселл. - Я получил письмо от Гэльской лиги.
   - От Лейси?
   - Подписал-то его Лейси, но я думаю, что за ним стоит Мерфи. Негоже, мол, нам ставить "Пиратов" - чужеземная музыка губительна для нашей культуры, культуры наших предков.
   - Опять же семь веков гнета.
   - Вот-вот. Но как ни говори, а на письмо отвечать придется. Что же такого мне им написать?
   - Пошли их подальше.
   - Я только тем и занимаюсь, и мне это уже опостылело. Опостылело обходиться во всем своими силами. Пора бы, кажется, мне и помочь.
   - Поставь вопрос перед комитетом, и тогда мы сами пошлем Лейси куда подальше. В конце концов спектакль почти готов и сейчас не время что-то корежить и менять. Они небось хотят навязать нам все те же ирландские мелодии.
   - Они говорят, что ирландские мелодии куда больше подходят для концерта памяти повстанцев девяносто восьмого года.
   - Мне известно, что им надобно, - раскипятился Суини. - Сборная солянка без цвета, вкуса и запаха. Я их знаю как облупленных.
   Комитет согласился с Перселлом. Не говоря уж о естественном желании "еподдаться давлению и недовольстве вечными покушениями на их свободу, они действительно увлеклись музыкой. Вдобавок и радужная перспектива - огни рампы, красочные костюмы, дни, заполненные до отказа захватывающе интересными делами, - тоже весьма укрепляла их решимость. Поэтому они ответили Лиге, что спектакль почти готов и на этой стадии просто нецелесообразно что-либо менять.
   Как-то вечером, когда они возвращались домой после репетиции, Перселл сказал Салли Магуайр:
   - У Суини какое-то дело в городе. Так что мне придется провожать вас в одиночку.
   - Что мне теперь - плакать прикажете? Перселла удивил ее тон.
   - Я хотел сказать, что отец Финнеган не поощряет...
   - Отцу Финнегану нечего беспокоиться. Перселл улыбнулся.
   - Вы сумеете за себя постоять?
   - Вот уж нет.
   Перселл оторопел. И, чуть помешкав, сказал: - Я вас не понял.
   В ответ из темноты раздался смех:
   - Долго же до вас доходит. Перселл даже чуть струхнул.
   Комитет по сбиру пожертвований больше не давал о себе знать. Он затевал всевозможные мероприятия, футбольный матч в том числе. Матч собрал полный стадион болельщиков, но денег, как ни странно, почти не принес (балликонланцы испокон веку считали, что только дурак будет платить за вход, когда можно перемахнуть через забор). Продажа произведений местных рукодельниц в ратуше кое-какие деньги принесла. Устраивали еще и вечер национальных танцев под эгидой Гэльской лиги, и турнир игроков в вист, который с треском провалился, потому что ни одна живая душа в городе не играла в вист. Перселл в конце концов все же обратился в комитет с просьбой помочь кружку, ответ он получил через месяц. Комитет увековечения 98 года вынужден отклонить предложенный ими спектакль, как несоответствующий торжеству по духу. Комитету пришлось пригласить из Дублина драматическую труппу, которая даст в дни торжеств несколько представлений. Выбор комитета пал на любительскую труппу, успевшую зарекомендовать себя положительно как своим исполнительским мастерством, так и безукоризненно национальным характером своего искусства.
   Такого бурного взрыва возмущения, каким ответил хор, Перселл даже не ожидал.
   - Этот номер у них не пройдет, - сказал один из членов комитета.
   Его фраза стала знаменем, вокруг которого они сплотились. Они слишком высоко занеслись в своих мечтах, чтобы дать растоптать их враз. За последние несколько недель Балликон-лану доказали, что и здесь вполне возможно нечто такое, о чем ранее не только не слыхивали, но и помышлять не могли. С невиданным доселе небрежением к деньгам члены хора решили оплатить постановку, для чего несколько месяцев собирать деньги. Это означало, что спектакль откладывается, зато теперь они не были связаны со сбором средств на памятник, а значит и не связаны сроками. Предварительно спектакль наметили закончить к первой половине июля следующего года. Когда же после рождества объявили, что памятник откроют в первую неделю июля, день спектакля определился окончательно. На открытие в город стечется народ, и праздничная обстановка привлечет публику. Как и следовало ожидать, слухи об их планах мигом разнеслись по городу. Общественное мнение, поначалу колебавшееся, постепенно - хотя и втайне - стало склоняться в пользу хора. Мерфи не любили в городе помимо всего прочего уже потому, что он имел власть. Сплетники свели суть разногласий к одному - учитель против Мерфи. Местные считали, что учитель сильно рискует, но именно его рисковость и обеспечила ему их расположение. Как и следовало ожидать, и приходский священник и Гэльская лига встали на сторону Мерфи. Шло размежевание сил. Распускались слухи, что оперетта безнравственная и что отец Финнеган в своей проповеди обрушит на нее громы и молнии. Но воскресенья шли одно за другим, а отец Финнеган безмолвствовал. Май был на исходе, когда Перселл узнал от Салли Магуайр о первой вылазке противника.
   - Мерфи вводит на фабрике сверхурочные, - сказала она.
   Перселл не дрогнул.
   - Поздно спохватился. Он, конечно, осложнит нам жизнь, но мы справимся.
   - Что бы Мерфи ни затеял, а на репетиции я ходить не перестану. И будь что будет.
   - Жаль, что не все так решительно настроены, как вы, Салли, - сказал он горячо.
   Салли мельком глянула на него. Но ничто в его манере не выдавало пылких чувств, он по-прежнему держался как добрый отец, старший брат.
   Перселл отправился к отцу Финнегану.
   - Ходят разговоры, что вы считаете "Пиратов" опереттой безнравственной. Я принес вам либретто.
   - Я уже прочел либретто, - сказал отец Финнеган.
   - Ну и как, по-вашему, можно считать эту оперетту безнравственной?
   - Лично я так не считаю, но нравственные вопросы очень сложны. Прихожанам оперетта представляется безнравственной. Из этого можно сделать вывод, что так оно и есть.
   - Из чего же, объясните мне, бога ради, это следует?
   - Ну, если оперетта оскорбляет их нравственное чувство...
   - Да ваши прихожане о ней и знать не знают. Они не читали либретто. А большинство и слыхом не слыхали о Гилберте и Салливене. Им внушили, что оперетта безнравственная и что вы того же мнения.
   - Мне представляется сомнительным характер Рут. Женщина одна-одинешенька в пиратской шайке - кое-кому из моих прихожан это кажется подозрительным.
   - А как насчет характера учителя, выбравшего "Пиратов" для постановки, он что, тоже кажется подозрительным?
   Отец Финнеган пронзил Перселла взглядом и понял, что тот говорит искренне. Он отвел глаза.
   - Вообще-то мне либретто не кажется безнравственным, - сказал он, чуть замешкался и с таким видом, словно его только что осенило, добавил: - Раз уж вы пришли, воспользуюсь случаем и упомяну еще об одном деле. Мне сообщили, что вы проводите много времени с магуайровской дочкой.
   - Ну а что подозрительного находят тут? - сказал Перселл так вызывающе, что отец Финнеган поднял брови.
   - Думаю, что ничего. Просто сплетничают.
   - Зловредно сплетничают. И я знаю, кто этим занимается.
   - Я понимаю, что к чему, - сказал отец Финнеган уже совсем иным тоном. - Как я уже говорил, вы можете не сомневаться - я самым решительным образом пресеку клевету, от кого бы она ни исходила. Я просто хотел вас предупредить. Вы ведь не первый встречный-поперечный. Вы - учитель. И это в корне меняет дело. Вы начинаете озлобляться и против общественных установлений, и против меня. Вы ожесточаете свое сердце. Это пагубно.
   Впервые за все их встречи разговор пошел по-человечески. Перселл был тронут тем, что священник сам так его повернул.
   Он утихомирился.
   - Вы ошибаетесь, отец мой, я вовсе не озлобляюсь. Просто я по-своему смотрю на вещи, но это не идет вразрез с установлениями церкви и общества. Я не делал ничего дурного.
   - Этим кичился и фарисей.
   - Фарисей кичился своей праведностью, я же вынужден защищаться, я не возношусь, а оправдываюсь.
   - Я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, - сказал отец Финнеган. И улыбнулся. - Иначе я бы прямо так об этом и сказал.
   Перселл улыбнулся в ответ.
   - Боже сохрани, отец мой. Надеюсь, до этого не дойдет.
   - Боже сохрани.
   Отношения начинали налаживаться - отношения, взаимно уважительные, и Перселл взбодрился. Впервые за много месяцев перед, ним забрезжила надежда.
   IV
   Суини вскрывал только что прибывшие ящики, с костюмами и вынимал; оттуда один костюм за другим. Перселл сверялся со списком ролей. В классной царило с трудом сдерживаемое возбуждение. Пришел кое-кто из актеров, за пианино сидел неизменный любитель и, напевая фальшивым басом, подбирал одним пальцем популярную мелодию. Не было только тех, кто работал на фабрике: их после чая неожиданно оставили на сверхурочную. За последнее время фабричная администрация сорвала таким образом несколько репетиций. Перселл уговаривал ребят подчиниться указаниям администрации и не отказываться от сверхурочной. При мысли о том, к каким беспорядкам могут привести увольнения, Перселл цепенел от ужаса. И тем не менее сегодня, как доложил ему Суини, фабричные решили уйти с фабрики ровно в восемь.
   - А их никак нельзя удержать? - спросил Перселл.
   - Разве с молодежью сговоришься, когда им что втемяшится, - отвечал Суини. - Одна надежда: господь не допустит, чтобы меня из-за их продерзостей лишили пенсии.
   - Флаг, вожак пиратов, - сказал Перселл, машинально ставя в списке галочку. - Вот вроде и все, теперь остались только костюмы для оркестрантов. Что вы для них заказали?
   В четверть девятого явились почти все фабричные. Они бросили работу. Перселл рассердился и так и сказал Суини.
   - Теперь неприятностей не оберешься, - заявил Суини. - Ручаюсь, по городу уже пошли разговоры.
   Объясняться с виновниками не имело смысла. Еще когда они распаковывали костюмы и переодевались, Перселл почувствовал, как они возбуждены, и понял, что они и с ним не посчитаются. Молодежь затеяла буйную возню, и ему не сразу удалось построить хор, которым открываются "Пираты", и начать репетицию. Репетиция далась ему нелегко, и тем не менее прошла она хорошо. Закончили они чуть не в полночь.
   Когда хор разошелся, Перселл, ликуя, заявил Суини, что уж теперь-то спектакль на следующей неделе состоится и ничто не сможет этому помешать.
   - Что будем делать с костюмами? - спросил он, окидывая взглядом класс, где были разбросаны ящики и корзинки, из которых в беспорядке торчали костюмы.
   - Уже поздно, я и без вас приберусь, - уговаривал его Суини. - А вы идите отдохнуть.
   От школы они с Салли Магуайр пошли вверх по взгорку. Знойная тьма охватила их, после бурной репетиции тихий ветерок успокаивающе обвевал лица.
   - Я рада, что Суини остался в школе, - сказала Салли.
   - Не пойму, чем вам не угодил Суини.
   - Да я ничего не имею против Суини, просто хочется побыть вдвоем.
   Чем-то ее слова взволновали Перселла. Он вдруг остро почувствовал и ее близость, и то, что они совсем одни под бурым покрывалом неба, и теплое дыхание ветра на их лицах, несущего с собой запах трав и цветов. И сказал участливо:
   - Салли, а вам не устроят головомойку за сегодняшнее?
   - Нам это нипочем, - сказала она бесшабашно. - Разве вы не понимаете, как мы дорожим хором и какая тощища была здесь, пока вы нас не собрали? Она продела свою руку в его. - Тут от скуки помереть можно было - всю неделю не знаешь, куда себя девать. А вы приехали и не сробели потягаться с Мерфи и его шайкой. И перед отцом Финнеганом и прочими шишками тоже не спасовали. Теперь нам есть куда приложить силы, у нас есть свое дело, и они не могут ни прибрать его к рукам, ни изгадить. Нет, мы не дадим им встать нам поперек дороги.
   - Одного не пойму - почему бы им самим не затеять здесь какого-нибудь дела? Неужели у вас на фабрике совсем нет ничего интересного?
   - Куда там! Разве что мальчишки по дороге пристанут - вот и все наши развлечения.
   - Это неизбежная плата за красоту, - галантно сказал он.
   - Так, по-вашему, я красивая? - спросила она напрямик.
   - Еще бы! - сказал он. Почувствовал, что его ответ что-то неуловимо изменил в их отношениях, и тут же пошел на попятный. - Наш хор, - добавил он, - прославит Балликонлан своей красотой. - И мгновенно спохватился, что его занесло куда-то не туда. Еще минут десять они шли молча, но стоило им остановиться, как Салли выдернула у него руку и побежала к лестнице через изгородь, от которой лесная тропка вела прямиком к ее дому, хотя до сих пор они всегда ходили кружным путем. Простилась она с ним довольно небрежно, бросив через плечо "пока".
   - Пойду напрямик, - сказала она. - Спешу.
   - Поспешишь - людей насмешишь, - крикнул он ей вслед, но она не отозвалась. Он замер в растерянности, как вдруг послышался крик, звук падения. Перселл окликнул Салли и очертя голову кинулся к лестнице. Из-под высоченных деревьев не доносилось ни звука. Перселл встревожился. Салли все не откликалась, и он стал шарить в темноте под деревьями. - Салли, Салли, где вы? - снова и снова выкрикивал он, пока ее голос чуть не у самого его уха произнес:
   - Я здесь.
   - Бог ты мой, да вы небось ушиблись? - спросил он, наклоняясь над ней. Из темноты сначала выступили бледные контуры ее лица, затем вся ее хрупкая фигурка. Он обнял Салли за плечи. Она потянулась к нему.
   - Хотите меня поцеловать? - нежно спросила она. Перселл было рассердился. Но тут на него как дурнота накатило желание. Он нащупал ее губы и надолго забыл обо всем, кроме их влажной податливости. Когда же наконец он разжал руки, Салли первая вскочила на ноги и, не говоря ни слова, припустила по тропинке.
   - Салли! - позвал он, на этот раз совсем тихо. Но желание, которое она в нем пробудила, хоть он и тут совладал с собой, не угасло. Ее "до свиданья" еле слышно донеслось до него сквозь тихий шепот листвы.
   Два часа спустя он уже лежал в постели, но ему не спалось: он прислушивался к шуму дождя, неустанно колотившего по крыше, когда его всполошил стук в дверь. Он прошел через теплую, освещенную топящейся печкой кухню и открыл дверь. Сквозь пленку дождя он не смог разглядеть, кто пришел, но, когда различил Салли, у него чуть не оборвалось сердце.
   - Что случилось, Салли? - спросил он. Отодвинул промокшую одежду чтобы просушить ее, Джозеф, собственно, и затопил печь - и усадил Салли. На свету он заметил, что по щеке ее расползся синяк. Она рассказала, что дома ей устроили выволочку - нечего, мол, было самовольничать и уходить с работы. Отец ее поджидал. Увидел, что у нее пальто перемазано в грязи, ну и сделал свои выводы, справедливость которых Перселл, как он ни был взбешен, не мог не признать.
   - Папаша задал мне трепку, а когда я в ответ двинула его разок, вышвырнул на улицу, - сказала она. Потом, будто отвечая на вопрос, добавила: - К кому еще мне было идти?
   Перселл растолкал Джозефа, который отнесся к случившемуся как к должному. За ужином решили, что он отдаст Салли свою кровать, а к утру придумает, как ей выбраться отсюда. Она хотела уехать в Дублин. Вынужденное решение, долгий путь под дождем настолько вымотали ее, что она покорно слушала его и безучастно соглашалась на все, что бы он ни предлагал. Салли уже давно легла, а Перселл все еще ворочался с боку на бок на раскладушке в комнате Джозефа. В жизни не попадал он в такое рискованное положение, и все же думал он по преимуществу о другом. Мыслями он вновь и вновь возвращался к Салли - ведь совсем недавно она явно пыталась его соблазнить, а сейчас она лежит всего в нескольких шагах от него в темной комнате за стеной. И вот теперь в душе его смута, она же, наоборот, безразлична и сейчас, во всяком случае, спит безмятежным сном. Он вспоминал ее голос, ее бледное лицо и то, как пленительно вдруг загорались озорством ее глаза. Пусть себе спит. Сам он почти не спал.
   Поутру Салли увидел почтальон. Он пришел в неурочный час, принес увесистую бандероль. Вернувшись из города, Перселл обнаружил ее на столе. Бандероль была заказная, с английскими марками. Салли с Джозефом очень сокрушались из-за своей оплошности, Перселл же, оправившись от удара, принял случившееся как должное; он понимал, что нечто подобное рано или поздно должно было произойти. Слишком легко давалась им победа. Он наперед знал, как будут развиваться события, когда местные кумушки разнесут эту новость по городу (а он понимал, что они не заставят себя ждать) и отец Салли отправится жаловаться на него отцу Финнегану. В первую голову ему нужно было найти быстрый и надежный способ отправить Салли из города, и с этой задачей он справился как нельзя лучше: спозаранку посадил Салли в специально заказанный автомобиль. Когда он прощался с Салли, поросший лесом взгорок был окутан туманной дымкой, и тут только Перселл заметил, какая тишь кругом, как солнце заливает поля в низине, как звонки птичьи голоса в чистом, свежем утреннем воздухе. Ему захотелось поцеловать Салли в память того - пусть и немногого, - что их связывало, но он постеснялся Джозефа и таксиста. Вместо этого он только пожал Салли руку и попросил писать; всю глупость и бессмысленность своей просьбы он понял лишь поздно вечером, когда в конце дня, потраченного на бесплодные мысли о том, как выйти из переплета, в который он попал, ему доставили письмо отца Финнегана. Содержание письма было ему известно наперед. Священник, видно, был не в курсе событий и, полагая, что Салли все еще находится у Перселла, призывал того не преступать законы божеские и немедленно отослать девушку к родным, а поутру явиться к священнику для беседы; отец Финнеган вынужден выполнить этот тягостный для него долг по требованию столпов города и с благословения всех, без изъятия, отцов и матерей Балликонлана.
   Перселл отложил письмо и вскрыл бандероль, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. В ней были партии для оркестра.
   - Джозеф, - сказал он. - Завтра первым делом отнеси этот пакет на почту и попроси отослать обратно. Когда вернешься, мы начнем укладывать вещи. Завтра вечером я уеду.
   - Уедете, хозяин?
   - Да, Джозеф. Ничего другого мне не остается. Такова воля всех, без изъятия, отцов и матерей Балликонлана. Не говоря уж о столпах города.
   - Вы же не сделали ничего дурного.
   - Выходит, что сделал, Джозеф, сделал, сам того не желая. Мне казалось - мой прямой долг организовать тут хор, чтобы молодым прихожанам было чем заняться на досуге. Но я не заручился поддержкой важных лиц, патриотов и священников, а они не дадут затеять ни одного дела, не убедившись, что план его начертан на бумаге ирландского производства, с шестой заповедью вместо водяного знака. Мерфи, к примеру, считает, что у него монополия на патриотизм. Он чистосердечно верит, что наши предки разгуливали не в штанах, а в юбках и когда не записывали стихами посещавшие их видения {Имеется в виду эшлинг (видение), классический жанр ирландского фольклора.}, играли в гэльский футбол. Эта эрудиция далась ему нелегко. Что станется с ним и его прихвостнями, если народ предпочтет всему этому оперетту и крикет? Он и ему подобные узрят здесь измену национальной идее, ибо кто, как не Мерфи, есть наш национальный идеал? Отец Финнеган полагает, что сумеет привести статистику рождаемости в соответствие со статистикой браков, если будет неусыпно гонять парочки метлой добродетели из-под наших национальных кустов. Любая попытка ему возразить приравнивается к бунту против католической церкви, ибо католицизм начинается и кончается отцом Финнеганом. Каждый священник сам себе папа. А если копнуть поглубже, окажется, что наши парни и девушки не верят ни в того, ни в другого и как нельзя лучше доказывают это своим поведением, стоит им уехать отсюда куда подальше, каковому примеру и я собираюсь последовать. И если уж Гэльская лига и впрямь собирается приохотить любовные парочки к национальному идеалу прямо под кустами, я могу подбросить им девиз: "В юбках парням куда сподручнее". Боюсь только, отцу Финнегану это придется не по вкусу.
   Перселл перевел дух и улыбнулся: он говорил, просто чтобы выговориться. В глубине души он был жестоко оскорблен - такого поворота событий он никак не ожидал.
   И Джозеф в последний раз приступил к ежевечернему ритуалу. В сгущающихся сумерках он накачивал керосиновую лампу до тех пор, пока на кухне не послышалось ее наводящее дрему гудение, под которое так хорошо думалось, - привычный, незаметный фон их вечеров.
   - Я уеду с вами, хозяин, - заявил он.
   План уже был готов. Он сложился у Джозефа сам собой, легко и без натуги, пока он накачивал лампу. На Джозефа снизошел покой. Джозеф стоял перед своей гигантской тенью, заполонившей всю стену позади него, и, устремив взгляд в одну точку, обдумывал детали, заячья губа торчала из-под носа наподобие желоба.
   - Куда ты поедешь?
   - Да я бы поехал погостить к одному человечку. Вот только чемодана нет, вещички положить не во что.
   - Возьми один из моих.
   - Какой, хозяин?
   - Бери любой, какой приглянется. У меня они все как на подбор, один хуже другого. Слава богу, мы с тобой путешествуем налегке.
   - На этот раз налегке не выйдет, хозяин.
   Перселл пропустил мимо ушей слова Недоумка - тот нередко нес всякую невнятицу. Едва Перселл ушел спать, как Джозеф принялся за дело. Он достал из тайника бомбу, разобрал ее на части и разглядывал каждую деталь по отдельности до тех пор, пока в памяти не всплыли забытые за давностью лет операции, за которыми они проводили ночи напролет в те незапамятные времена, когда он помогал брату, - брат сражался за Новую Ирландию, а ее нельзя было построить, не взорвав ко всем чертям Британскую империю. Потом Джозеф притащил на кухню три чемодана и, решив, что облезлый зеленый с четко выведенными на нем краской загадочными инициалами С. Д. лучше всего подходит для его целей, положил бомбу в него. Наутро, пока он сносил один за другим три чемодана к подножью взгорка, где его поджидал в своей запряженной заморенной лошаденкой полуразвалившейся пролетке Патрик Хеннесси, он успел поставить механизм бомбы на десять часов. По его расчетам, в это время вся шайка в полном сборе будет пировать в гостинице.