Страница:
Спасение было совсем близко. Стоит Владу сказать одно слово, одно-единственное слово, и все станет на свои места, все вернется на круги своя, и я снова буду парить над городом, в небе, заполненном воздушными змеями и сыром манчехо, и любить Влада в лифтах, на подоконниках и на смятых простынях, и во рту у меня снова появится леденец, разве что вкус его изменится – с яблочного на клубничный. Давай, спаси меня, мальчик мой!..
– Значит, у тебя никого нет, кроме меня?
– Никого… – Влад помедлил лишь секунду, и эта секунда стала решающей.
Я поняла: он лжет. Лгут его янтарные глаза, его тяжелый подбородок, лгут его вибрирующие ноздри, каждая щетинка, каждая пора его лица лжет. Спустя полчаса он солгал еще раз – когда трахнул меня. Еще никогда секс с ним не был так отвратителен. С тем же успехом он мог трахать резиновую куклу или одну из латиноамериканских скульптур, стоящих в доме, с тем же успехом он мог забивать гвозди, колоть лед в шейкере, с тем же успехом он мог менять колесо в машине, которую я ему подарила. Но даже не это было самым страшным, даже не это.
Стоило только взмокнуть его плечам, его подшерстку, как чертов «Ангел» так и попер из него, а в зрачках отразился силуэт женщины. И этой женщиной была не я. К тому же он никак не мог кончить и после унизительной двадцатиминутной возни наконец сдался.
– Ты не в лучшей форме. Придется переходить на трехскоростной вибратор. – Еще никогда я не любила Влада так сильно.
– Прости… Что-то со мной не то в последнее время…
– Да.
– Был тяжелый год. Мы оба устали… дорогая.
– Ничего.
Вот я и перестала сопротивляться, вот я и успокоилась под могильной плитой своей бывшей и единственной любви.
– Ничего, милый… Скоро Рождество, можно будет поехать куда-нибудь, отвлечься от всего…
– Видишь ли… – Влад замялся, засопел и принялся судорожно натягивать на себя рубаху, как будто его обнаженное тело стыдилось моего, такого же обнаженного. – Видишь ли… Я должен съездить домой.
– Я думала, что твой дом здесь, – помертвевшим голосом произнесла я.
– Да, но… Домой – значит к родным, на историческую, так сказать, родину. Я три года там не был.
Я ничего не знала о прошлой жизни Влада, а он никогда ничего не рассказывал. Я даже не была уверена, есть ли у него родители; к тому же представить, что этот юный полубог появился на свет обычным путем, было несколько затруднительно. Куда естественнее предположить, что он возник из головы змеи, из полуразрушенного термитника, из раковины, из матадорского плаща.
– Забывать родных – последнее дело. Поезжай, милый. И кстати, хочешь, я поеду с тобой?..
Я сказала это скорее просто так, чем преследуя какую-то цель, но лицо Влада исказилось, застыло, а по виску поползла предательская капля пота. Я любила и каплю, в ней – крошечной, дрожащей – был сосредоточен весь мой мир, вся моя жизнь зависела от нее.
– Не думаю, что это хорошая идея. – Он осторожно стряхнул каплю, и весь мой мир тоже рухнул в пропасть. Следом за ней.
Отчего же? Ты меня стыдишься? Я – твоя постыдная тайна? Ездить с сорокалетней бабой в Амстердам и Лиссабон – можно, а на историческую родину нельзя? Что там растет? Крыжовник?
– Ну при чем здесь крыжовник? При чем здесь сорок лет? Ты и не выглядишь на сорок…
– Прелестный комплимент.
– Давай не будем ссориться, дорогая.
– Я не ссорюсь. Я в бешенстве, – вполне искренне сказала я.
– Не стоит так нервничать. Я и уеду ненадолго, дней на десять максимум. Там проблемы, – туманно намекнул Влад. – И вообще… Мне нужно подумать. Побыть одному некоторое время… Разобраться в себе…
Пока же он разобрался только со мной. Жестко и жестоко, как раз в стиле юных длинноруких полубогов, единственная страсть которых – уличный баскетбол. Кроме того, из своего полуразрушенного термитника Влад выполз не один, у него были хитиновые спутники, и теперь, бессонными ночами, они пожирали мою плоть, роились в голове, да и поездка Влада на историческую родину… Она оказалась фикцией.
Я узнала об этом случайно, пару дней спустя, когда в редакционном коридоре меня остановил Тимур, занимающий в журнале инфернальную должность эксперта по музыкальным стилям. «Влад забыл у меня в кабинете папку» (легкое поигрывание желваками на скулах), «не думаю, что это безотлагательно» (легкое пощипывание подбородка), «вы не могли бы передать ему, босс?» (легкая улыбка). Легкая улыбка означала только одно: «Все мы знаем, что вы спите с этим чесночным плейбоем напропалую, босс, но когда вы делаете это, не мешало бы еще и закрывать дверь на ключ». Совсем недавно, в прошлой счастливой жизни, мы несколько раз попадали в щекотливые ситуации с незапертой дверью, – теперь воспоминание о них лишь усилило боль.
Папку я взяла, тем более что Влад ждал меня внизу, у лифта (мы вместе собирались пообедать), и нас разделяло всего тринадцать этажей. Между двенадцатым и одиннадцатым я расстегнула молнию на папке. Между одиннадцатым и десятым – бегло просмотрела заголовок статьи о клубе «Гравицапа», а между девятым и восьмым я увидела это.
Две путевки в Теберду, на горнолыжный курорт NN. Этот курорт был хорошо знаком мне, в наш самый первый год мы уже отдыхали там с Владом: я могла выбрать любой другой курорт, в Австрии, во Франции, но повезла его в Теберду. Я ездила туда много лет кряду, со спутниками и без, скалы Теберды были живописнее любых Альп, ледники потрясали воображение, не слишком обустроенные трассы захватывали дух и повышали уровень адреналина в крови до критической отметки. Это была фантастическая поездка: вывихнутая стопа у Влада, сломанный сноуборд у меня, в хлам зацелованные губы у обоих, что могло быть чудеснее? Только – отправиться туда с девкой. Со шлюхой, липучкой, дешевкой, дрянью.
Верх цинизма.
Разнести в щепы кабину лифта, раскроить череп Владу – это было бы достойным и вполне понятным выплеском эмоций, но ничего такого я не сделала. Напротив, выйдя – улыбнулась ему самой лучезарной из своих улыбок:
– Я так соскучилась по тебе, милый…
– Мы же виделись пятнадцать минут назад, – недоуменно пожал плечами Влад.
Влад, Влад, еще месяц назад ты сказал бы мне совсем другое!..
Надо бы перестать обедать вместе, если он больше не любит меня. Надо бы перестать спать в одной постели, если он больше не любит меня. Надо бы перестать жить, если он больше не любит меня.
Перестать жить.
Отличная мысль. Просто отличная.
– …Ты все-таки решил уехать? – спросила я, когда мы заказали кофе.
–Да.
– На историческую родину?
– Да.
Кто бы мог подумать, что исторической родиной беспородного, шелудивого пса Влада окажется благословенное орлиное гнездо в Карачаево-Черкессии!..
– Имя-то у нее есть?
– Конечно, – промямлил он с неохотой. – Выдропужск. Город Выдропужск.
Выдропужск, с ума сойти! Крыжовника там точно завались.
– Поеду туда на Рождество.
«Это карачаевский Выдропужск или кабардинский?» – едва не сорвалось у меня с языка.
– Может быть, все-таки возьмешь меня с собой?
– Нет, – отрезал Влад. Так перерезают пуповину, так перерезают веревку, и тело самоубийцы с глухим стуком падает на землю.
– Впрочем, у меня масса работы на Рождество. И я тоже должна буду уехать.
– Куда? – Влад даже не потрудился, чтобы придать своему голосу хоть каплю заинтересованности.
– В Москву, – сказала я первое, что пришло в голову. – Пара фестивалей, пара громких премьер, все это надо освещать. И потом – у меня съемки. Пригласили на передачу.
– А-а…
– Ты не спросил – какую.
– Извини. Задумался.
– Арт-проект для канала «Культура», – соврала я.
– Поздравляю.
– Спасибо.
Влад не удивился, что я сообщила ему о невесть откуда взявшихся съемках в самый последний момент, он не удивился и тому, что я не зову его с собой; у Влада просто не было сил удивляться. Все его силы ушли на девку, шлюху, дешевку, дрянь, на обслуживание ее ненасытных двадцатилетних губ, на составление каталогов ее родинок, на прокладку навигационного курса по ее телу.
…Все последующие дни ушли на то, чтобы сочинить план. Поначалу я занялась им, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, угнездившейся в организме. Отвлечься не удалось, потому и план получился несколько сюрреалистическим, зыбким, державшимся на честном слове. Я бродила по нему, путаясь в складках пейзажа, то и дело натыкаясь на нестыковки и неувязки; найти отправную точку – вот что было важно. И я ее нашла.
Эрик.
Эрик был владельцем микроскопического джазового клуба в Амстердаме, наполовину марокканцем, наполовину французом. Я познакомилась с ним задолго до Влада, секс у нас не получился вовсе, – может быть, именно поэтому мы стали довольно близкими друзьями. Эрик обожал тайскую кухню (впрочем, он обожал все кухни, кроме голландской), Дюка Эллингтона и русскую ненормативную лексику. «Йоб твойу мат, фью-ю-ю» – именно к этому сводились довольно прихотливые Эриковы взаимоотношения с миром. В его клубе и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на романтичного гея, жизнерадостных фриков, толерантных любителей марихуаны, порноактрис и трансвеститов, которых хотелось пристрелить. Всех до единого. Кроме того, Эрик вечно подкармливал бездомных подростков-арабов и престарелых, затерявшихся во времени хиппи. Договориться с Эриком не составило особого труда, на телефонный разговор с ним ушло минут двадцать, не больше.
Аза пять дней до Рождества и за три дня до вступления в силу горнолыжных тебердинских путевок я выложила перед Владом билет на самолет до Амстердама и внушительную пачку евро.
– Завтра ты летишь в Амстердам, – тоном, не терпящим возражений, сказала я.
– Это невозможно. – Влад скуксился.
– Ты что, уже взял билеты в этот свой… Китеж-град?
– Выдропужск… Нет, но… Как раз завтра собирался.
– Думаю, твоя историческая родина не провалится в тартарары, если ты посетишь ее чуть позже. Жили же они без тебя столько лет. Так что несколько дней погоды не сделают.
– И чем мне заняться в Амстердаме? – Конфликт со мной вовсе не улыбался Владу. Он хотел решить все полюбовно, сукин сын.
– Джазовый фестиваль. – Я строго придерживалась легенды. – Эрик встретит тебя в аэропорту. Потусуешься несколько дней, соберешь материал на статью – и свободен.
– Это невозможно.
– Я ведь не только твоя любовница, Влад. – Слово «любовница» далось мне с трудом, я едва пропихнула его сквозь зубы. – Я еще и твой босс. Это работа, милый, ничего личного.
– Почему бы не полететь Тимуру? Думаю, он бы не отказался смотаться в Амстердам на пару дней.
Никто бы не отказался смотаться в Амстердам, ты и сам бы не отказался всего лишь какой-то сраный месяц назад. Влад, Влад, неужели ты думаешь, что я поверю, что полумифический Выдропужск, сто выдропужсков, тысяча, стоят одного Амстердама? Просто смех. Не надо парить, как говорит Шамарина.
– Тимур бы не отказался. Но у него нет открытой шенгенской визы. У него нет, а у тебя – есть.
– У тебя тоже есть.
– И у меня есть, ты прав. Но послезавтра я еду в Москву. У меня съемки-,-™ забыл?
Все, все еще можно было исправить. Скажи Влад: «А почему бы нам не полететь в Амстердам вместе, детка?», или «А почему бы нам не поехать в Москву вместе, детка?», или «Зачем же нам разлучаться на Рождество, детка?» – скажи он это, и я упала бы его к ногам, растворилась бы в его волосах, затихла бы у него на груди. Но Влад не сказал ничего, кроме: «О'кей. Я полечу».
– Тебе плохо? – добавил он, помолчав. – Что-то болит?
Мне было не просто плохо. Я загибалась.
– Все в порядке. Так… Предчувствие раннего климакса. Не обращай внимания. Надо выспаться. Пожалуй, приму сегодня снотворное.
Снотворное. Еще одна деталь пейзажа после битвы, еще один пункт в плане. Я демонстративно выпила на ночь таблетку нитразепама, здоровый сон должен наступить через сорок пять минут и продлиться шесть-восемь часов. Пока я лежала в постели с постмодернистской сранью «Замки гнева» в руках, Влад нарезал круги по дому, время от времени заглядывая в спальню.
– Полежи со мной, – попросила я. – Мне станет легче.
– Конечно.
Теперь, когда Влад прилег рядом, ощущение склепа, в который превратилось мое тело, стало полным. Влад был скован, холоден, неподвижен, но по-другому вести себя в склепе нельзя. Не плясать же там джигу, в самом деле.
Ты меня не обманешь, сукин сын. Ты меня не проведешь.
Закрыв глаза, я размышляла о том, что предпримет Влад, когда я засну: позвонит своей девке или наберется наглости и вообще уйдет из дома.
Он позвонил.
В два часа ночи, когда я начала рубиться без всякого снотворного, Влад выскользнул из спальни. Выждав контрольные несколько минут, я отправилась следом.
Дверь в ванную была приоткрыта, все краны включены. И в шум воды вплетался его приглушенный голос: «…говорю же тебе, бэби, я узнал об этом только сегодня вечером… командировка, обыкновенная командировка… ну и что, что Амстердам?., ну откуда же я знаю, что у нее в голове?., нет, не получится… самолет утром… вдруг ей придет в голову устроить провожания… не ори на меня… ничего не отменяется, бэби… езжай туда сама… а я подъеду чуть позже… обещаю тебе… поскучаешь пару деньков, зато потом… все… я не могу долго говорить… она может проснуться… я буду на связи, бэби… да… и я… и я…»
Бэби.
Вот как Влад называет свою девку – «Бэби».
Она.
Вот как Влад называет теперь меня – «она».
«И я… и я…» И я люблю тебя до умопомрачения. И я умираю без тебя… И я хочу ловить с тобой рыбу, болтать ногами в прохладной воде, есть виноград, пить текилу, глазеть на прохожих, мокнуть под дождем, стрелять сигареты, кататься на колесе обозрения, читать правила поведения пассажиров в метро, стричься, пускать мыльные пузыри, собирать марки, кормить пингвинов пломбиром, быть с тобой, пока смерть не разлучит нас… Будь ты проклят, сукин сын. Будь ты проклят!
«Откуда же я знаю, что у нее в голове…» О, Влад, ты еще не знаешь, что у меня в голове!..
Витя Жегалов, или попросту Жегалыч, числился старым корешем моего бывшего мужа. Лет десять назад он, коренной петербуржец, осел в Карачаево-Черкессии и, кажется, даже женился. Чем занимается Жегалыч на самом деле, я не знала и не хотела знать, нам и без этого хватало тем для разговоров. За то время, что мы не виделись, Жегалыч заметно округлился и погрузнел, у него появилось брюшко, которое он (не слишком удачно) пытался задрапировать лыжной курткой.
– Привет, – буднично сказал Жегалыч и чмокнул меня в щеку: так, как будто мы расстались неделю назад и всю эту неделю ежедневно созванивались. – Хреново выглядишь.
– Хреново, – согласилась я.
– Болеешь?
– Смертельно.
– Что, правда?
– Правда. Я смертельно больна, Витюша.
Жегалыч дернул себя за нос и поскреб подбородок. Он поверил мне, сразу и безоговорочно.
– Беда, – только и смог выговорить он. – А у меня двойня родилась. Пацаны.
– Поздравляю, – сказала я без всякого выражения.
– Вот черт… Или дети для тебя больная тема?
– Для меня больше нет тем – ни больных, ни запретных. Ты… Ты все достал?
– Сделал, как просила.
Жегалыч никогда не задавал лишних вопросов, он вообще не задавал вопросов, за это я и любила его.
– Значится так. Номер для тебя заказан. И держи ключи от машины, она в твоем распоряжении. – Жегалыч пнул ногой по колесу устрашающего вида джипа. Не слишком нового, но добротного. – Присядем?..
Мы забрались в салон и несколько минут сидели молча.
– А остальное, Витюша?
– В бардачке.
– Господи ты боже мой… Как же тебе все удается?
– Что?
– Сплошная нелегальщина. Сплошной криминал.
– Ну дык… – Жегалыч усмехнулся и подмигнул мне левым глазом. – Это же Кавказ. И связи старого разведчика.
– Ты же в отставке!
– Бывших разведчиков не бывает, – выдал Жегалыч очаровательную банальность. – Слушай… А может, наплюешь на эту гребаную турбазу? Поедем ко мне… Я тебя с женой познакомлю, с пацанами моими… Водки треснем, поговорим по душам…Ты мне про Питер расскажешь, закрылись там рюмочные или нет. Русскому человеку на Кавказе смерть, русскому человеку всегда русского человека не хватает.
– Русскому человеку не хватает мозгов, – не согласилась я с Жегалычем. – И адекватного восприятия действительности. От Бориса ничего не слышно?
Борисом звали моего бывшего мужа. Я не вспоминала о нем тысячу лет, а теперь вот вспомнила.
– Последний раз видели в Париже, под мостом Аустерлиц, в обществе клошаров. Исполнял по просьбе японских туристов «В парке Чаир распускаются розы». А капелла.
– Да ладно тебе! – Жегалыч все-таки заставил меня улыбнуться. – Я серьезно.
– А если серьезно… Зачем тебе Бориска? У тебя молодой любовник…
– У меня больше нет любовника. Ни молодого, ни старого. Никакого.
– Эх… – Жегалыч наклонился и приобнял меня. – Люблю я русских женщин…
– Как будто нерусские по-другому устроены.
– А вот и представь себе, что по-другому… У меня ведь было много женщин, самых разных…
Сейчас Жегалыч начнет паять мне, как его ублажали дамочки из племени тутси, японские гейши, сальвадорские партизанки и как завкафедрой славистики Калифорнийского университета делала ему минет.
– Что, и вьетнамки были?
– А то… – Жегалыч раздул ноздри. – Как не быть? Были. Массаж ступней они делают потрясающе.
– Верю на слово.
– А Бориска где-то в Латинской Америке. Ты же знаешь, он всегда был авантюристом.
– Склонным к бродяжничеству авантюристом, заметь.
– Точно. Это ведь только я у печки сидеть люблю… Слушай… У меня есть его электронный адрес. Хочешь дам?
– Нет. Не нужно.
– А анекдот хочешь? Свежатинка. Смешной до жути. Чукча во время ловли нерпы отморозил себе жопу…
– Анекдот тоже не хочу. Тем более что я его знаю…
…Я остановила машину у первого же поворота. И открыла бардачок. Умница Жегалыч не подвел меня: в бардачке лежал плотный непрозрачный пакет, перетянутый шелковым шнуром: крест-накрест. Шнур был завязан на бантик, и этот бантик вызвал у меня умиление. Если внутри окажется еще и открытка «Желаю счастья» (белые хризантемы на красном фоне), я нисколько не удивлюсь.
Кажется, я рассмеялась. А потом вытащила из рюкзака диск «Night Light Jazz» и сунула его в магнитолу.
Вот так. Хорошо.
«My funny Valentine» Бена Вебстера. Пусть будет «My funny Valentine», не век же слушать «You don't know how much you can suffer». А «Мой забавный Валентин» подойдет. Он будет в жилу. Будет в струю.
Мой собственный забавный Валентин парился сейчас в Амстердаме, в обществе фриков и порноактрис, слушал деликатный европейский саксофон и сентенции говоруна Эрика на тему «йоб твойу мат». И он даже не знал, как сильно я люблю его. Как невыносимо, как болезненно, до содранных ногтей люблю. Последний раз я видела эти горы, этот снег его глазами, в этих ущельях еще можно было услышать эхо его поцелуев. Если прислушаться.
Но прислушиваться я не стала, я дернула за конец шнура.
В пакете лежал промасленный сверток, а в свертке – пистолет. Тускло блестевший «Макаров», восемь патронов в обойме, звездочка на рукояти. Стоило мне только взять пистолет в руки, как боль, все последние недели не отпускавшая меня ни на минуту, притихла, струсила, сжалась до размеров горошины. И сконцентрировалась в правом виске.
Искушение было так велико, что я на секунду прикрыла глаза. Почему бы И нет? Почему бы не покончить все разом? Прямо сейчас. Поднести дуло к виску и выпустить пулю прямо в очаг боли. Трасса здесь довольно оживленная, так что найдут меня быстро. Тело отправят в Питер первым же грузовым рейсом, мальчики из журнала и девочки из агентства встретят его, а затем и проводят: в последний путь. Впрочем, на многочисленность похоронного десанта я не рассчитывала, да и плевать мне было на всех. Кроме одного человека. И я вовсе не была уверена, что он не предпочтет поездку сюда стылому участию в моих похоронах. А если и останется, чтобы отдать мне последний долг, рядом с ним будет его девка. Шлюха, липучка, дешевка, дрянь.
Его бэби.
Нет, мой забавный Валентин. Такого счастья ты от меня не дождешься.
…За последние несколько лет курорт NN сильно изменился. Я добралась до него уже в сумерках, так что подлинный масштаб изменений мне предстояло оценить лишь наутро. Но кое-что было заметно и сейчас: новая парковка, забитая самыми разными машинами: от джипов до малолитражек; два новых крыла, пристроенных к старому корпусу, небольшой ресторанчик на месте бывшего пункта выдачи горнолыжного инвентаря. Ресторанчик назывался «X-files». И судя по всему, был главным центром вечернего досуга.
Зарегистрировавшись и получив ключи, я отправилась в номер.
По странному, почти мистическому стечению обстоятельств, это оказался тот самый номер, который мы снимали с Владом три года назад.
Я посчитала это знаком. Пока еще была в состоянии хоть что-то считать, хоть о чем-то думать, хоть что-то чувствовать. Воспоминания навалились на меня, едва я переступила порог, сбили с ног, лишили сил. Тот же силуэт сосны в окне, та же линия горных вершин. Безумная мысль заставила меня вздрогнуть: сейчас откроется дверь ванной, и в комнату войдет Влад, вытирая полотенцем мокрые волосы. Голый (он любил ходить по номеру голым), прекрасный, как античная статуя, до краев наполненный юностью и желанием.
– Влад, – тихонько позвала я. – Влад!.. Скажи мне… Скажи мне хоть что-нибудь…
Ответа не последовало.
Около часа я пролежала на кровати, глядя в потолок сухими, невидящими глазами. Тело мое ныло, все кости казались переломанными, все внутренности сбились в один бесформенный ком; куском мяса – вот чем я была. Куском бесполезного мяса, куском дерьма.
Если бы я действительно решила покончить с собой – я бы сделала это именно сейчас. Но я не сделала. Такого счастья ты от меня не дождешься, мой забавный Валентин. Мой смешной, потешный, забавный Валентин.
Через час я заставила себя подняться и принять душ. Мысль о бэби вела меня под уздцы, тащила на коротком поводке, подталкивала в спину. Если мои расчеты верны (а они не могут быть неверными), то бэби уже приехала сюда. Или приедет в самое ближайшее время. Значит, есть вероятность увидеть ее сегодня в «X-files», не будет же она сычом торчать в номере. Или в крайнем случае – завтра. Либо в холле, либо у подъемника, либо на одной из трасс. Меня совершенно не беспокоило то, что я никогда не видела ее раньше.
Я узнаю ее.
В конце концов, ее… о, господи, дай мне силы это пережить!., ее любил Влад, а я чувствовала Влада как никто. И потом – духи. Чертов «Ангел». Но если и это не сработает, если и это… Дня через три-четыре сюда приедет он сам. И тогда я точно узнаю ее. Она, бэби, будет рядом с ним. И тогда в их безоблачном горнолыжном (порнолыжном, твою мать, порнолыжном!) ландшафте нарисуюсь я. Я явлюсь им как бог из машины, с пистолетом «Макаров» в руке. Можно только представить, как вытянутся их физиономии, как затрясутся их поджилки, как они наложат в штаны; кусок дерьма – не я. Куски дерьма – они. Собственно, вот для чего мне был нужен пистолет, вот зачем. Посмотреть на сладкую парочку сквозь его дуло, а дальше…
Я понятия не имела, что будет дальше. Что будет, то и будет. Пробьемся касками, как говорит Шамарина.
А сейчас я отправлюсь в «X-files».
Хотя она вовсе не была похожа на бэби. Мое усталое, измотанное арьергардными боями за Влада воображение рисовало платиновую блондинку модельной внешности, со стертым среднестатистическом лицом карманной Клаудии Шиффер, с самовлюбленными ключицами и мозгом пересмешника. Бэби должна была обожать трахаться под Кении G, жрать шоколад под «Пет Шоп Бойз» и грустить о быстротечности времени под Дженнифер Лопес. Бэби должна была повсюду искать зеркала, подкрашивать губы, даже заходя в сортир, и задалбывать окружающих тем, какой волнительный писатель Паоло Коэльо. Бэби должна была быть женственна до состояния студенистости, но при этом мастерски превращать в желе своего любовника, как только он отказывал ей в какой-нибудь девичьей прихоти. И хотя платиновые блондинки модельной внешности бывают совершенно разными, я хотела видеть бэби именно такой.
Полной, абсолютной, восхитительной дурой, чтобы сказать (если не Владу, то хотя бы себе самой): и на эту кретинку ты меня променял?..
Я сразу узнала ее, я сразу узнала этот запах, он доминировал над всем: над карликовыми побегами «Хьюго Босс», над чахлым подлеском «Мабуссен», над поваленными стволами «Органзы», над песчаной почвой «Самарканда».
«X-files» был переполнен: множество молодых и не очень лиц, покрытых мимолетным зимним загаром, множество компаний. Бэби же сидела за столиком в углу у окна, в абсолютном одиночестве. Именно из этого угла и тащило «Ангелом». За те десять минут, что я наблюдала за ней, к бэби подкатилось не меньше четырех типов. Очевидно, с подогретой алкогольными парами жаждой познакомиться. Но всех четверых бэби каким-то образом спровадила.
Что ж, я буду пятой.
Прихватив в баре кофе и рюмку коньяка, я направилась в вонючий ангельский угол.
– Вы позволите? – спросила я, остановившись у столика. И чуть было не добавила «бэби», но вовремя спохватилась. – Вы позволите присесть?
– При условии, что вы не будете ко мне приставать, – лениво процедила бэби.
Однако!..
– Значит, у тебя никого нет, кроме меня?
– Никого… – Влад помедлил лишь секунду, и эта секунда стала решающей.
Я поняла: он лжет. Лгут его янтарные глаза, его тяжелый подбородок, лгут его вибрирующие ноздри, каждая щетинка, каждая пора его лица лжет. Спустя полчаса он солгал еще раз – когда трахнул меня. Еще никогда секс с ним не был так отвратителен. С тем же успехом он мог трахать резиновую куклу или одну из латиноамериканских скульптур, стоящих в доме, с тем же успехом он мог забивать гвозди, колоть лед в шейкере, с тем же успехом он мог менять колесо в машине, которую я ему подарила. Но даже не это было самым страшным, даже не это.
Стоило только взмокнуть его плечам, его подшерстку, как чертов «Ангел» так и попер из него, а в зрачках отразился силуэт женщины. И этой женщиной была не я. К тому же он никак не мог кончить и после унизительной двадцатиминутной возни наконец сдался.
– Ты не в лучшей форме. Придется переходить на трехскоростной вибратор. – Еще никогда я не любила Влада так сильно.
– Прости… Что-то со мной не то в последнее время…
– Да.
– Был тяжелый год. Мы оба устали… дорогая.
– Ничего.
Вот я и перестала сопротивляться, вот я и успокоилась под могильной плитой своей бывшей и единственной любви.
– Ничего, милый… Скоро Рождество, можно будет поехать куда-нибудь, отвлечься от всего…
– Видишь ли… – Влад замялся, засопел и принялся судорожно натягивать на себя рубаху, как будто его обнаженное тело стыдилось моего, такого же обнаженного. – Видишь ли… Я должен съездить домой.
– Я думала, что твой дом здесь, – помертвевшим голосом произнесла я.
– Да, но… Домой – значит к родным, на историческую, так сказать, родину. Я три года там не был.
Я ничего не знала о прошлой жизни Влада, а он никогда ничего не рассказывал. Я даже не была уверена, есть ли у него родители; к тому же представить, что этот юный полубог появился на свет обычным путем, было несколько затруднительно. Куда естественнее предположить, что он возник из головы змеи, из полуразрушенного термитника, из раковины, из матадорского плаща.
– Забывать родных – последнее дело. Поезжай, милый. И кстати, хочешь, я поеду с тобой?..
Я сказала это скорее просто так, чем преследуя какую-то цель, но лицо Влада исказилось, застыло, а по виску поползла предательская капля пота. Я любила и каплю, в ней – крошечной, дрожащей – был сосредоточен весь мой мир, вся моя жизнь зависела от нее.
– Не думаю, что это хорошая идея. – Он осторожно стряхнул каплю, и весь мой мир тоже рухнул в пропасть. Следом за ней.
Отчего же? Ты меня стыдишься? Я – твоя постыдная тайна? Ездить с сорокалетней бабой в Амстердам и Лиссабон – можно, а на историческую родину нельзя? Что там растет? Крыжовник?
– Ну при чем здесь крыжовник? При чем здесь сорок лет? Ты и не выглядишь на сорок…
– Прелестный комплимент.
– Давай не будем ссориться, дорогая.
– Я не ссорюсь. Я в бешенстве, – вполне искренне сказала я.
– Не стоит так нервничать. Я и уеду ненадолго, дней на десять максимум. Там проблемы, – туманно намекнул Влад. – И вообще… Мне нужно подумать. Побыть одному некоторое время… Разобраться в себе…
Пока же он разобрался только со мной. Жестко и жестоко, как раз в стиле юных длинноруких полубогов, единственная страсть которых – уличный баскетбол. Кроме того, из своего полуразрушенного термитника Влад выполз не один, у него были хитиновые спутники, и теперь, бессонными ночами, они пожирали мою плоть, роились в голове, да и поездка Влада на историческую родину… Она оказалась фикцией.
Я узнала об этом случайно, пару дней спустя, когда в редакционном коридоре меня остановил Тимур, занимающий в журнале инфернальную должность эксперта по музыкальным стилям. «Влад забыл у меня в кабинете папку» (легкое поигрывание желваками на скулах), «не думаю, что это безотлагательно» (легкое пощипывание подбородка), «вы не могли бы передать ему, босс?» (легкая улыбка). Легкая улыбка означала только одно: «Все мы знаем, что вы спите с этим чесночным плейбоем напропалую, босс, но когда вы делаете это, не мешало бы еще и закрывать дверь на ключ». Совсем недавно, в прошлой счастливой жизни, мы несколько раз попадали в щекотливые ситуации с незапертой дверью, – теперь воспоминание о них лишь усилило боль.
Папку я взяла, тем более что Влад ждал меня внизу, у лифта (мы вместе собирались пообедать), и нас разделяло всего тринадцать этажей. Между двенадцатым и одиннадцатым я расстегнула молнию на папке. Между одиннадцатым и десятым – бегло просмотрела заголовок статьи о клубе «Гравицапа», а между девятым и восьмым я увидела это.
Две путевки в Теберду, на горнолыжный курорт NN. Этот курорт был хорошо знаком мне, в наш самый первый год мы уже отдыхали там с Владом: я могла выбрать любой другой курорт, в Австрии, во Франции, но повезла его в Теберду. Я ездила туда много лет кряду, со спутниками и без, скалы Теберды были живописнее любых Альп, ледники потрясали воображение, не слишком обустроенные трассы захватывали дух и повышали уровень адреналина в крови до критической отметки. Это была фантастическая поездка: вывихнутая стопа у Влада, сломанный сноуборд у меня, в хлам зацелованные губы у обоих, что могло быть чудеснее? Только – отправиться туда с девкой. Со шлюхой, липучкой, дешевкой, дрянью.
Верх цинизма.
Разнести в щепы кабину лифта, раскроить череп Владу – это было бы достойным и вполне понятным выплеском эмоций, но ничего такого я не сделала. Напротив, выйдя – улыбнулась ему самой лучезарной из своих улыбок:
– Я так соскучилась по тебе, милый…
– Мы же виделись пятнадцать минут назад, – недоуменно пожал плечами Влад.
Влад, Влад, еще месяц назад ты сказал бы мне совсем другое!..
Надо бы перестать обедать вместе, если он больше не любит меня. Надо бы перестать спать в одной постели, если он больше не любит меня. Надо бы перестать жить, если он больше не любит меня.
Перестать жить.
Отличная мысль. Просто отличная.
– …Ты все-таки решил уехать? – спросила я, когда мы заказали кофе.
–Да.
– На историческую родину?
– Да.
Кто бы мог подумать, что исторической родиной беспородного, шелудивого пса Влада окажется благословенное орлиное гнездо в Карачаево-Черкессии!..
– Имя-то у нее есть?
– Конечно, – промямлил он с неохотой. – Выдропужск. Город Выдропужск.
Выдропужск, с ума сойти! Крыжовника там точно завались.
– Поеду туда на Рождество.
«Это карачаевский Выдропужск или кабардинский?» – едва не сорвалось у меня с языка.
– Может быть, все-таки возьмешь меня с собой?
– Нет, – отрезал Влад. Так перерезают пуповину, так перерезают веревку, и тело самоубийцы с глухим стуком падает на землю.
– Впрочем, у меня масса работы на Рождество. И я тоже должна буду уехать.
– Куда? – Влад даже не потрудился, чтобы придать своему голосу хоть каплю заинтересованности.
– В Москву, – сказала я первое, что пришло в голову. – Пара фестивалей, пара громких премьер, все это надо освещать. И потом – у меня съемки. Пригласили на передачу.
– А-а…
– Ты не спросил – какую.
– Извини. Задумался.
– Арт-проект для канала «Культура», – соврала я.
– Поздравляю.
– Спасибо.
Влад не удивился, что я сообщила ему о невесть откуда взявшихся съемках в самый последний момент, он не удивился и тому, что я не зову его с собой; у Влада просто не было сил удивляться. Все его силы ушли на девку, шлюху, дешевку, дрянь, на обслуживание ее ненасытных двадцатилетних губ, на составление каталогов ее родинок, на прокладку навигационного курса по ее телу.
…Все последующие дни ушли на то, чтобы сочинить план. Поначалу я занялась им, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, угнездившейся в организме. Отвлечься не удалось, потому и план получился несколько сюрреалистическим, зыбким, державшимся на честном слове. Я бродила по нему, путаясь в складках пейзажа, то и дело натыкаясь на нестыковки и неувязки; найти отправную точку – вот что было важно. И я ее нашла.
Эрик.
Эрик был владельцем микроскопического джазового клуба в Амстердаме, наполовину марокканцем, наполовину французом. Я познакомилась с ним задолго до Влада, секс у нас не получился вовсе, – может быть, именно поэтому мы стали довольно близкими друзьями. Эрик обожал тайскую кухню (впрочем, он обожал все кухни, кроме голландской), Дюка Эллингтона и русскую ненормативную лексику. «Йоб твойу мат, фью-ю-ю» – именно к этому сводились довольно прихотливые Эриковы взаимоотношения с миром. В его клубе и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на романтичного гея, жизнерадостных фриков, толерантных любителей марихуаны, порноактрис и трансвеститов, которых хотелось пристрелить. Всех до единого. Кроме того, Эрик вечно подкармливал бездомных подростков-арабов и престарелых, затерявшихся во времени хиппи. Договориться с Эриком не составило особого труда, на телефонный разговор с ним ушло минут двадцать, не больше.
Аза пять дней до Рождества и за три дня до вступления в силу горнолыжных тебердинских путевок я выложила перед Владом билет на самолет до Амстердама и внушительную пачку евро.
– Завтра ты летишь в Амстердам, – тоном, не терпящим возражений, сказала я.
– Это невозможно. – Влад скуксился.
– Ты что, уже взял билеты в этот свой… Китеж-град?
– Выдропужск… Нет, но… Как раз завтра собирался.
– Думаю, твоя историческая родина не провалится в тартарары, если ты посетишь ее чуть позже. Жили же они без тебя столько лет. Так что несколько дней погоды не сделают.
– И чем мне заняться в Амстердаме? – Конфликт со мной вовсе не улыбался Владу. Он хотел решить все полюбовно, сукин сын.
– Джазовый фестиваль. – Я строго придерживалась легенды. – Эрик встретит тебя в аэропорту. Потусуешься несколько дней, соберешь материал на статью – и свободен.
– Это невозможно.
– Я ведь не только твоя любовница, Влад. – Слово «любовница» далось мне с трудом, я едва пропихнула его сквозь зубы. – Я еще и твой босс. Это работа, милый, ничего личного.
– Почему бы не полететь Тимуру? Думаю, он бы не отказался смотаться в Амстердам на пару дней.
Никто бы не отказался смотаться в Амстердам, ты и сам бы не отказался всего лишь какой-то сраный месяц назад. Влад, Влад, неужели ты думаешь, что я поверю, что полумифический Выдропужск, сто выдропужсков, тысяча, стоят одного Амстердама? Просто смех. Не надо парить, как говорит Шамарина.
– Тимур бы не отказался. Но у него нет открытой шенгенской визы. У него нет, а у тебя – есть.
– У тебя тоже есть.
– И у меня есть, ты прав. Но послезавтра я еду в Москву. У меня съемки-,-™ забыл?
Все, все еще можно было исправить. Скажи Влад: «А почему бы нам не полететь в Амстердам вместе, детка?», или «А почему бы нам не поехать в Москву вместе, детка?», или «Зачем же нам разлучаться на Рождество, детка?» – скажи он это, и я упала бы его к ногам, растворилась бы в его волосах, затихла бы у него на груди. Но Влад не сказал ничего, кроме: «О'кей. Я полечу».
– Тебе плохо? – добавил он, помолчав. – Что-то болит?
Мне было не просто плохо. Я загибалась.
– Все в порядке. Так… Предчувствие раннего климакса. Не обращай внимания. Надо выспаться. Пожалуй, приму сегодня снотворное.
Снотворное. Еще одна деталь пейзажа после битвы, еще один пункт в плане. Я демонстративно выпила на ночь таблетку нитразепама, здоровый сон должен наступить через сорок пять минут и продлиться шесть-восемь часов. Пока я лежала в постели с постмодернистской сранью «Замки гнева» в руках, Влад нарезал круги по дому, время от времени заглядывая в спальню.
– Полежи со мной, – попросила я. – Мне станет легче.
– Конечно.
Теперь, когда Влад прилег рядом, ощущение склепа, в который превратилось мое тело, стало полным. Влад был скован, холоден, неподвижен, но по-другому вести себя в склепе нельзя. Не плясать же там джигу, в самом деле.
Ты меня не обманешь, сукин сын. Ты меня не проведешь.
Закрыв глаза, я размышляла о том, что предпримет Влад, когда я засну: позвонит своей девке или наберется наглости и вообще уйдет из дома.
Он позвонил.
В два часа ночи, когда я начала рубиться без всякого снотворного, Влад выскользнул из спальни. Выждав контрольные несколько минут, я отправилась следом.
Дверь в ванную была приоткрыта, все краны включены. И в шум воды вплетался его приглушенный голос: «…говорю же тебе, бэби, я узнал об этом только сегодня вечером… командировка, обыкновенная командировка… ну и что, что Амстердам?., ну откуда же я знаю, что у нее в голове?., нет, не получится… самолет утром… вдруг ей придет в голову устроить провожания… не ори на меня… ничего не отменяется, бэби… езжай туда сама… а я подъеду чуть позже… обещаю тебе… поскучаешь пару деньков, зато потом… все… я не могу долго говорить… она может проснуться… я буду на связи, бэби… да… и я… и я…»
Бэби.
Вот как Влад называет свою девку – «Бэби».
Она.
Вот как Влад называет теперь меня – «она».
«И я… и я…» И я люблю тебя до умопомрачения. И я умираю без тебя… И я хочу ловить с тобой рыбу, болтать ногами в прохладной воде, есть виноград, пить текилу, глазеть на прохожих, мокнуть под дождем, стрелять сигареты, кататься на колесе обозрения, читать правила поведения пассажиров в метро, стричься, пускать мыльные пузыри, собирать марки, кормить пингвинов пломбиром, быть с тобой, пока смерть не разлучит нас… Будь ты проклят, сукин сын. Будь ты проклят!
«Откуда же я знаю, что у нее в голове…» О, Влад, ты еще не знаешь, что у меня в голове!..
***
…Жегалыч встречал меня в маленьком поселке у подножия гор. Отсюда до горнолыжного курорта NN было сорок минут езды.Витя Жегалов, или попросту Жегалыч, числился старым корешем моего бывшего мужа. Лет десять назад он, коренной петербуржец, осел в Карачаево-Черкессии и, кажется, даже женился. Чем занимается Жегалыч на самом деле, я не знала и не хотела знать, нам и без этого хватало тем для разговоров. За то время, что мы не виделись, Жегалыч заметно округлился и погрузнел, у него появилось брюшко, которое он (не слишком удачно) пытался задрапировать лыжной курткой.
– Привет, – буднично сказал Жегалыч и чмокнул меня в щеку: так, как будто мы расстались неделю назад и всю эту неделю ежедневно созванивались. – Хреново выглядишь.
– Хреново, – согласилась я.
– Болеешь?
– Смертельно.
– Что, правда?
– Правда. Я смертельно больна, Витюша.
Жегалыч дернул себя за нос и поскреб подбородок. Он поверил мне, сразу и безоговорочно.
– Беда, – только и смог выговорить он. – А у меня двойня родилась. Пацаны.
– Поздравляю, – сказала я без всякого выражения.
– Вот черт… Или дети для тебя больная тема?
– Для меня больше нет тем – ни больных, ни запретных. Ты… Ты все достал?
– Сделал, как просила.
Жегалыч никогда не задавал лишних вопросов, он вообще не задавал вопросов, за это я и любила его.
– Значится так. Номер для тебя заказан. И держи ключи от машины, она в твоем распоряжении. – Жегалыч пнул ногой по колесу устрашающего вида джипа. Не слишком нового, но добротного. – Присядем?..
Мы забрались в салон и несколько минут сидели молча.
– А остальное, Витюша?
– В бардачке.
– Господи ты боже мой… Как же тебе все удается?
– Что?
– Сплошная нелегальщина. Сплошной криминал.
– Ну дык… – Жегалыч усмехнулся и подмигнул мне левым глазом. – Это же Кавказ. И связи старого разведчика.
– Ты же в отставке!
– Бывших разведчиков не бывает, – выдал Жегалыч очаровательную банальность. – Слушай… А может, наплюешь на эту гребаную турбазу? Поедем ко мне… Я тебя с женой познакомлю, с пацанами моими… Водки треснем, поговорим по душам…Ты мне про Питер расскажешь, закрылись там рюмочные или нет. Русскому человеку на Кавказе смерть, русскому человеку всегда русского человека не хватает.
– Русскому человеку не хватает мозгов, – не согласилась я с Жегалычем. – И адекватного восприятия действительности. От Бориса ничего не слышно?
Борисом звали моего бывшего мужа. Я не вспоминала о нем тысячу лет, а теперь вот вспомнила.
– Последний раз видели в Париже, под мостом Аустерлиц, в обществе клошаров. Исполнял по просьбе японских туристов «В парке Чаир распускаются розы». А капелла.
– Да ладно тебе! – Жегалыч все-таки заставил меня улыбнуться. – Я серьезно.
– А если серьезно… Зачем тебе Бориска? У тебя молодой любовник…
– У меня больше нет любовника. Ни молодого, ни старого. Никакого.
– Эх… – Жегалыч наклонился и приобнял меня. – Люблю я русских женщин…
– Как будто нерусские по-другому устроены.
– А вот и представь себе, что по-другому… У меня ведь было много женщин, самых разных…
Сейчас Жегалыч начнет паять мне, как его ублажали дамочки из племени тутси, японские гейши, сальвадорские партизанки и как завкафедрой славистики Калифорнийского университета делала ему минет.
– Что, и вьетнамки были?
– А то… – Жегалыч раздул ноздри. – Как не быть? Были. Массаж ступней они делают потрясающе.
– Верю на слово.
– А Бориска где-то в Латинской Америке. Ты же знаешь, он всегда был авантюристом.
– Склонным к бродяжничеству авантюристом, заметь.
– Точно. Это ведь только я у печки сидеть люблю… Слушай… У меня есть его электронный адрес. Хочешь дам?
– Нет. Не нужно.
– А анекдот хочешь? Свежатинка. Смешной до жути. Чукча во время ловли нерпы отморозил себе жопу…
– Анекдот тоже не хочу. Тем более что я его знаю…
…Я остановила машину у первого же поворота. И открыла бардачок. Умница Жегалыч не подвел меня: в бардачке лежал плотный непрозрачный пакет, перетянутый шелковым шнуром: крест-накрест. Шнур был завязан на бантик, и этот бантик вызвал у меня умиление. Если внутри окажется еще и открытка «Желаю счастья» (белые хризантемы на красном фоне), я нисколько не удивлюсь.
Кажется, я рассмеялась. А потом вытащила из рюкзака диск «Night Light Jazz» и сунула его в магнитолу.
Вот так. Хорошо.
«My funny Valentine» Бена Вебстера. Пусть будет «My funny Valentine», не век же слушать «You don't know how much you can suffer». А «Мой забавный Валентин» подойдет. Он будет в жилу. Будет в струю.
Мой собственный забавный Валентин парился сейчас в Амстердаме, в обществе фриков и порноактрис, слушал деликатный европейский саксофон и сентенции говоруна Эрика на тему «йоб твойу мат». И он даже не знал, как сильно я люблю его. Как невыносимо, как болезненно, до содранных ногтей люблю. Последний раз я видела эти горы, этот снег его глазами, в этих ущельях еще можно было услышать эхо его поцелуев. Если прислушаться.
Но прислушиваться я не стала, я дернула за конец шнура.
В пакете лежал промасленный сверток, а в свертке – пистолет. Тускло блестевший «Макаров», восемь патронов в обойме, звездочка на рукояти. Стоило мне только взять пистолет в руки, как боль, все последние недели не отпускавшая меня ни на минуту, притихла, струсила, сжалась до размеров горошины. И сконцентрировалась в правом виске.
Искушение было так велико, что я на секунду прикрыла глаза. Почему бы И нет? Почему бы не покончить все разом? Прямо сейчас. Поднести дуло к виску и выпустить пулю прямо в очаг боли. Трасса здесь довольно оживленная, так что найдут меня быстро. Тело отправят в Питер первым же грузовым рейсом, мальчики из журнала и девочки из агентства встретят его, а затем и проводят: в последний путь. Впрочем, на многочисленность похоронного десанта я не рассчитывала, да и плевать мне было на всех. Кроме одного человека. И я вовсе не была уверена, что он не предпочтет поездку сюда стылому участию в моих похоронах. А если и останется, чтобы отдать мне последний долг, рядом с ним будет его девка. Шлюха, липучка, дешевка, дрянь.
Его бэби.
Нет, мой забавный Валентин. Такого счастья ты от меня не дождешься.
…За последние несколько лет курорт NN сильно изменился. Я добралась до него уже в сумерках, так что подлинный масштаб изменений мне предстояло оценить лишь наутро. Но кое-что было заметно и сейчас: новая парковка, забитая самыми разными машинами: от джипов до малолитражек; два новых крыла, пристроенных к старому корпусу, небольшой ресторанчик на месте бывшего пункта выдачи горнолыжного инвентаря. Ресторанчик назывался «X-files». И судя по всему, был главным центром вечернего досуга.
Зарегистрировавшись и получив ключи, я отправилась в номер.
По странному, почти мистическому стечению обстоятельств, это оказался тот самый номер, который мы снимали с Владом три года назад.
Я посчитала это знаком. Пока еще была в состоянии хоть что-то считать, хоть о чем-то думать, хоть что-то чувствовать. Воспоминания навалились на меня, едва я переступила порог, сбили с ног, лишили сил. Тот же силуэт сосны в окне, та же линия горных вершин. Безумная мысль заставила меня вздрогнуть: сейчас откроется дверь ванной, и в комнату войдет Влад, вытирая полотенцем мокрые волосы. Голый (он любил ходить по номеру голым), прекрасный, как античная статуя, до краев наполненный юностью и желанием.
– Влад, – тихонько позвала я. – Влад!.. Скажи мне… Скажи мне хоть что-нибудь…
Ответа не последовало.
Около часа я пролежала на кровати, глядя в потолок сухими, невидящими глазами. Тело мое ныло, все кости казались переломанными, все внутренности сбились в один бесформенный ком; куском мяса – вот чем я была. Куском бесполезного мяса, куском дерьма.
Если бы я действительно решила покончить с собой – я бы сделала это именно сейчас. Но я не сделала. Такого счастья ты от меня не дождешься, мой забавный Валентин. Мой смешной, потешный, забавный Валентин.
Через час я заставила себя подняться и принять душ. Мысль о бэби вела меня под уздцы, тащила на коротком поводке, подталкивала в спину. Если мои расчеты верны (а они не могут быть неверными), то бэби уже приехала сюда. Или приедет в самое ближайшее время. Значит, есть вероятность увидеть ее сегодня в «X-files», не будет же она сычом торчать в номере. Или в крайнем случае – завтра. Либо в холле, либо у подъемника, либо на одной из трасс. Меня совершенно не беспокоило то, что я никогда не видела ее раньше.
Я узнаю ее.
В конце концов, ее… о, господи, дай мне силы это пережить!., ее любил Влад, а я чувствовала Влада как никто. И потом – духи. Чертов «Ангел». Но если и это не сработает, если и это… Дня через три-четыре сюда приедет он сам. И тогда я точно узнаю ее. Она, бэби, будет рядом с ним. И тогда в их безоблачном горнолыжном (порнолыжном, твою мать, порнолыжном!) ландшафте нарисуюсь я. Я явлюсь им как бог из машины, с пистолетом «Макаров» в руке. Можно только представить, как вытянутся их физиономии, как затрясутся их поджилки, как они наложат в штаны; кусок дерьма – не я. Куски дерьма – они. Собственно, вот для чего мне был нужен пистолет, вот зачем. Посмотреть на сладкую парочку сквозь его дуло, а дальше…
Я понятия не имела, что будет дальше. Что будет, то и будет. Пробьемся касками, как говорит Шамарина.
А сейчас я отправлюсь в «X-files».
***
…Я сразу узнала ее.Хотя она вовсе не была похожа на бэби. Мое усталое, измотанное арьергардными боями за Влада воображение рисовало платиновую блондинку модельной внешности, со стертым среднестатистическом лицом карманной Клаудии Шиффер, с самовлюбленными ключицами и мозгом пересмешника. Бэби должна была обожать трахаться под Кении G, жрать шоколад под «Пет Шоп Бойз» и грустить о быстротечности времени под Дженнифер Лопес. Бэби должна была повсюду искать зеркала, подкрашивать губы, даже заходя в сортир, и задалбывать окружающих тем, какой волнительный писатель Паоло Коэльо. Бэби должна была быть женственна до состояния студенистости, но при этом мастерски превращать в желе своего любовника, как только он отказывал ей в какой-нибудь девичьей прихоти. И хотя платиновые блондинки модельной внешности бывают совершенно разными, я хотела видеть бэби именно такой.
Полной, абсолютной, восхитительной дурой, чтобы сказать (если не Владу, то хотя бы себе самой): и на эту кретинку ты меня променял?..
Я сразу узнала ее, я сразу узнала этот запах, он доминировал над всем: над карликовыми побегами «Хьюго Босс», над чахлым подлеском «Мабуссен», над поваленными стволами «Органзы», над песчаной почвой «Самарканда».
«X-files» был переполнен: множество молодых и не очень лиц, покрытых мимолетным зимним загаром, множество компаний. Бэби же сидела за столиком в углу у окна, в абсолютном одиночестве. Именно из этого угла и тащило «Ангелом». За те десять минут, что я наблюдала за ней, к бэби подкатилось не меньше четырех типов. Очевидно, с подогретой алкогольными парами жаждой познакомиться. Но всех четверых бэби каким-то образом спровадила.
Что ж, я буду пятой.
Прихватив в баре кофе и рюмку коньяка, я направилась в вонючий ангельский угол.
– Вы позволите? – спросила я, остановившись у столика. И чуть было не добавила «бэби», но вовремя спохватилась. – Вы позволите присесть?
– При условии, что вы не будете ко мне приставать, – лениво процедила бэби.
Однако!..