Платова Виктория. Куколка для монстра

   У меня нет привычек.
   У меня нет пристрастий.
   У меня нет любимых сигарет. У меня нет любимых блюд, хотя, объективности ради, нужно отметить, что кухня клиники не блещет разнообразием. У меня нет любимого времени суток; мне все равно, как спать: на животе или спине, со светом или без. Медицинские процедуры не раздражают меня; электроды, обсевшие мою бедную голову, как пиявки, не раздражают меня; даже капитан Лапицкий – самая большая, самая вдохновенная пиявка – не раздражает меня… Он по-прежнему приходит ко мне почти каждый день, изматывая повторяющимися вопросами. Он все еще расставляет мне силки и ловушки, в которые я не попадаю: приманки, лежащие в них, безотказно действуют на любого нормального человека, но меня не привлекают. Я равнодушно обнюхиваю их и бреду мимо.
   Но я знаю, что где-то должен быть конец пути.
   Что будет ждать меня там?
   Закрытая психиатрическая больница для неопознанных преступников? Закрытая психиатрическая больница для неопознанных жертв? А если я все-таки опознаю себя или меня все-таки опознают другие?
   Я так устала бояться произошедшего со мной, что согласна на любой исход, – только бы он был определенным, только бы он назвал мое настоящее имя. А если этого не случится, успею ли я обрасти привычками, привязанностями и любимыми сигаретами до того, как сойду с ума окончательно?..
   Никто не может ответить мне ни на один вопрос – так почему же все требуют каких-то ответов от меня? Мне не нравится эта игра.

* * *

   …Сегодня он изменил себе первый раз – капитан Лапицкий.
   Я, как всегда, ждала его с утра – обычное время для утомленного правосудия, – но утром он не явился. Я даже не смогла по-настоящему обрадоваться этому, хотя ежедневная игра в вопросы и ответы утомляла меня. Так утомляла, что я всерьез начала подумывать о том, чтобы облегчить ему работу, признаться во всех смертных грехах. Сказать то, что он так хочет от меня услышать. Подтвердить любые снимки, любые убийства и взять на себя что-нибудь еще, если это доставит ему удовольствие. Эта мысль пришла мне в голову совсем недавно и даже развлекла меня. Почему нет – тем более что капитан успел рассказать мне о своем друге Олеге Марилове множество маленьких милых историй. Я догадывалась, что он делает это, следуя четким инструкциям относительно моего диагноза: даже случайно упомянутая фраза, даже ничего не значащая деталь могли вернуть мне память.
   Может быть, женщина, сидевшая со мной в машине и погибшая, была моей подругой? Может быть, она была моей соперницей? Кого из нас выбрал Олег для ближайшей ночи? И выбрал ли он кого-нибудь, ведь ему нравились блондинки… Была ли случайной попутчицей я?
   Была ли случайной попутчицей она? Я стараюсь не думать об этом: все во мне вызывает зависть – и ее красота, и ее конец…
   Но я с удивлением обнаруживаю, что часто думаю о мужчине, с которым была рядом вовремя катастрофы, – неожиданно это придало моей нынешней жизни какой-то смысл. Во всяком случае, он был единственным реальным человеком, о котором я могла судить. Я вдруг поняла, что не одобряю влечения погибшего к подслеповатым блондинкам, подержанным иномаркам и здоровому образу жизни. А вот его страсть к черно-белым американским детективам пятидесятых годов мне импонировала.
   Именно с фильмами происходили странные вещи. Почему-то именно о кинематографе я знала больше всего. Возможно, я была старой девой, обожающей утренние киносеансы для пенсионеров. Я набрела на кино, гнездившееся в моей голове, случайно. И теперь развлекалась тем, что целыми днями прокручивала в воображении самые разные ленты, отдавая предпочтение черно-белым американским детективам пятидесятых годов. Может быть, мы сошлись с погибшим оперативником именно на этой почве и посещали один и тот же кинотеатр повторного фильма…
   Кино – это зацепка. Сегодня я скажу об этом капитану, пусть порадуется.
   Но сегодня утром капитан Лапицкий не пришел.
   Я почувствовала легкий укол сожаления по этому поводу. Призрак судебно-медицинской экспертизы витал в воздухе, но капитан ни разу не позволил себе заговорить об этом.
   Более того, в последнее время наши отношения даже можно было назвать дружескими. Во всяком случае, прежде чем начать изматывающие душу допросы (они всегда проходили под видом непринужденных бесед, но не могли обмануть ни его, ни меня), он вполне искренне спрашивал о моем самочувствии. А однажды (это было верхом галантности) спросил, нравятся ли мне пожарские котлеты.
   Я понятия не имела о пожарских котлетах, о чем и сообщила ему с милой улыбкой. Я вообще старалась почаще ему улыбаться.
   Наивная дурочка, потенциальный кандидат в психушку.
   Но только не для него. Однажды он задержался у меня дольше, чем обычно. В тот день впервые выглянуло солнце, слишком яркое для февраля (я уже знала, что сейчас – февраль, а все произошедшее со мной относилось к декабрю). Оно осветило стерильные стены палаты, и я даже отпустила несколько жизнерадостных реплик по этому поводу. Жизнерадостных и вполне осознанных: конец зимы, весна, потом будет лето, – неизменный, никогда не меняющийся цикл. Никому в голову не придет роптать на него, остается принять как должное. Эти вздорные рассуждения вызвали у капитана странную реакцию: по его лицу пробежала тень, он нахмурился и начал сосредоточенно потирать переносицу. Почти так же, как Мэй Уэст в каждом фильме на закате своей карьеры.
   Холеная бездарная актриса, потерявшая чувство времени.
   Меня удивляла моя осведомленность в кино, но еще больше удивляла осведомленность капитана. Возможно, он заразился ею от своего покойного друга, возможно, специально изучал его пристрастия, во всяком случае, клуб любителей старых фильмов разрастался… Почесывание переносицы означало: «я все равно загоню тебя в угол, чего бы мне этого ни стоило». Вот и теперь, почесывая переносицу, освещенную солнцем, он сказал мне:
   «Черт возьми, вы ведь совсем не тот человек, каким хотите казаться. Вас не ухватишь. Пока не ухватишь. Сложная штучка. Но вы у меня заговорите, и не только о смене времен года…»
   А сегодня утром он не пришел…
   Ничего особенного, только легкий укол сожаления и наивная вера в то, что меня оставили в покое. Значит, вместо утомительных пустых бесед можно попытаться заснуть и наконец-то увидеть сон. Завтра – Настино дежурство, еще несколько книжек в мягких переплетах, которые я возвращаю ей непрочитанными… А потом приедет Теймури. Я скучала по уехавшему грузину. Когда он вернется и проведет со мной хотя бы один нейрохирургический допрос с пристрастием, все станет на свои места…
   …Я провела ничего не значащий обычный день в своей палате. Я даже никуда не выходила, хотя с некоторых пор мне были разрешены короткие прогулки. Их легко можно было превратить в длинные – с отъездом Теймури я избавилась от назойливой опеки медперсонала. Нет, она никуда не ушла, постоянные напряженные процедуры напоминали о ней, да и любопытные взгляды коллег Теймури – тоже. Я относила это к своей амнезии. И в то же время – я перестала быть коматозницей. Я перестала быть тяжелым случаем.
   Но первое посещение запущенного зимнего парка клиники произвело на меня тягостное впечатление. Сырой воздух так кружил мне голову, что, если бы не Настя – верная Настя! – которая поддерживала меня, я бы упала.
   Я помнила этот запах сырости близкой весны!
   Я не знала, к чему конкретно он относится, я просто помнила, и все. И это раздавило меня – оказывается, ни одно ощущение не было забыто. Я разглядывала стволы деревьев и знала, какие они на ощупь. Я знала вкус ноздреватого рыхлого снега, я знала запах прелой листвы под этим снегом – вот только вспомнить, когда конкретно я столкнулась с ними, было невозможно. И именно это сводило меня с ума – упоминание обо всем и ни о чем одновременно. Собственная палата, которая ни с чем у меня не ассоциировалась, казалась куда более безопасной. И я решила оставаться в безопасности.
   Но вечером – оказавшимся страшно непохожим на другие вечера – стало ясно, что никакой безопасности в ближайшем будущем меня не ожидает.
   …Он появился внезапно, мой капитан. Я даже успела подумать о том, что наши утренние встречи из высших соображений начальства капитана Лапицкого перенесены на более позднее время: в сумерках всегда притупляется жгучее чувство выйти сухим из воды, они располагают к убийственным откровениям. Логика вполне в духе карательных органов, насколько я могу судить… Я не была готова к подобным сменам тактики и собиралась прямо сказать об этом капитану, когда он бросил на мою койку ворох каких-то тряпок.
   Ни следа от обычной утренней галантности.
   – Одевайтесь, – сказал он тоном, не предвещающим ничего хорошего.
   – Зачем? – трусливо спросила я. И поняла, что все наши дружеские посиделки ничего не стоили перед его короткой репликой.
   – Ничего страшного, – он попытался успокоить меня, он уже сожалел о жестком тоне, – просто съездим в одно место и все… Возможно, кое-что из этого получится. Вы ведь хотите знать правду о себе?
   – Мне не во что одеться, – наивная уловка, если учесть принесенное капитаном.
   – Одевайтесь, здесь вполне приличные вещи.
   – Это не моя одежда.
   – Это ваша одежда. Она пострадала в аварии меньше вас. Так что одевайтесь.
   – Отвернитесь, – единственное, что я нашлась сказать ему, – я все-таки женщина. Капитан хмыкнул:
   – Вы все-таки женщина, но уж поверьте, не первая, чьи прелести я видел. Я не отвернусь.
   – В интересах следствия?
   – Именно в интересах следствия.
   Конечно же, все, что он делал, было в интересах следствия.
   Я спустила ноги с кровати, еще до конца не осознав того, что мне сейчас предстоит: облачиться в потрепанную шкурку своей прежней жизни. Очная ставка в присутствии официального свидетеля – разве это не волнующий момент?..
   …Джинсы, рубашка, свитер, ботинки – все действительно было в приличном состоянии, во всяком случае на первый взгляд. Но этому не стоит доверять – я и сама на первый взгляд в приличном состоянии. Только внимательно рассмотрев вещи, я заметила наспех зашитые дырки и совсем уже неразличимые бурые пятна. Нет, я не могла носить этих вещей, они мне не нравятся. Ни одна женщина не наденет то, что ей не нравится. Эти шмотки подошли бы той, погибшей, с короткими черными волосами, это как раз в стиле ее бесшабашной и мгновенной смерти… Остановись, остановись, это твое воображение разыгралось. В последнее время я пользовалась им по поводу и без повода, катала его, как китайские шары в руках… Несколько оторванных пуговиц на рубашке, несколько спущенных петель на свитере, вырванный «язык» замка на джинсах… И никакого запаха, который бы выдал в них долгое присутствие человека. Вещи были абсолютно стерильны.
   – Вы их в автоклаве выпаривали? – спросила я, оттягивая момент облачения.
   – Вроде того, – равнодушно сказал капитан.
   – А до этого?
   – Проходили в качестве вещдоков.
   Я сунула палец в дырку на рукаве свитера:
   – Я это не надену.
   – Ничего другого предложить не могу, – капитан начал терять терпение, – нету у нас денег вам новую одежонку справлять.
   Я подчинилась. Ничего другого мне не оставалось. Я даже не стеснялась своего бледного, усохшего за время болезни тела. Только грудь победно возвышалась над этим кладбищем ребер и почти атрофированных мышц. Краем глаза я заметила, что капитан пристально посмотрел на меня, – черт возьми, вот и первая чисто мужская оценка. Капитаны, даже работники органов, – тоже люди, кто бы мог подумать… Взгляд его скользнул выше, и я пошла за ним как привязанная. Эта дорога привела меня к нескольким шрамам под ключицами – видимо, мою грудную клетку все-таки потрошили.
   Так же как и голову…
   – Не нужно на меня пялиться, – сказала я, прикрываясь рубашкой.
   Он неожиданно покраснел:
   – Я не пялюсь, с чего вы взяли? Тоже мне, царица Савская!..
   – Здесь нет белья, – я наконец-то взяла себя в руки.
   – О, черт! – Он досадливо сморщился. – Ладно, без белья обойдетесь. Не на прием едем.
   – А куда?
   – Увидите.
   – Следственный эксперимент? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить.
   – Вы – моя сплошная головная боль, – глаза его заметались загнанными зверями. – Меньше будете знать – крепче заснете.
   – Я и так сплю крепко. Спасибо.
   Я медленно одевалась. Наверное, это можно было назвать одеванием только в первом приближении. Я примеряла на себя свою прошлую жизнь, но даже это не вызвало у меня никаких эмоций, кроме легкой тошноты. Впрочем, на тошноту я старалась не обращать внимания, в последнее время ее приступы мучили меня довольно часто. Но я старалась справиться с этим… Ничего другого не оставалось.
   Рубашка и штаны болтались на мне, как на палке, – за время болезни я сильно сдала, как оказалось.
   – Меня нашли без ремня в штанах? – спросила я у капитана, поддерживая джинсы.
   – Светлая головка, – похвалил меня капитан, – ремень затерялся в недрах управления.
   – Жаль-жаль… Может быть, этот ремень был вашим единственным шансом. Той зацепкой, которая вернула бы мне память. Халтурите, капитан! А впрочем, носите на здоровье.
   – Пошевеливайтесь, – капитан Лапицкий скрипнул зубами.
   Это было похоже на сдержанное хамство, и я решила не оставаться в долгу. Я поставила перед собой ботинки и невинно посмотрела на капитана, склонив голову набок и шевеля пальцами ног. Пальцы были хорошей формы, нужно признать. Хоть это радует, если учесть, что о носках капитан не позаботился, впрочем, то же самое можно было сказать и о белье.
   – Ну, что еще не слава Богу? – раздраженно спросил капитан.
   – Мне тяжело надеть ботинки. Помогите мне.
   – В смысле?
   – Помогите мне надеть, – я не собиралась отступать. Пора поставить милицейского хама на место. Пусть потрудится.
   Капитан смотрел на меня, ожидая подвоха.
   – Мне просто трудно наклоняться, – успокоила я его, – последствия травмы, знаете…
   Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться. Он присел передо мной на корточки, сунул в ботинки сначала мою правую ногу, а затем – левую. Потом поднял голову и посмотрел на меня.
   – Теперь завяжите шнурки, – скомандовала я.
   – Не многовато?
   – Теряем время, капитан.
   Когда он сделал и это, я пошевелила пальцами в ботинках. Довольно удобно.
   – Теперь, надеюсь, все? – Он по-прежнему сидел передо мной на корточках, и я не смогла побороть искушение. Я сделала то, что хотела сделать все это время, – двинула ему носком ботинка в беззащитно выдвинутый вперед, лживо-раздвоенный подбородок, основную гордость их бесславного следственного управления, где воруют ремни жертв автокатастроф.
   Удар получился не сильным, но унизительно-ощутимым. Капитан не удержался на ногах и плюхнулся на задницу.
   – Теперь все, – констатировала я, – считайте, что мы квиты, капитан.
   – Сучка! – удовлетворенно сказал он, потирая ушибленный подбородок. – Ты у меня еще наплачешься, симулянтка!
   Он подошел к двери, приоткрыл ее и осторожно выглянул в коридор. Тотчас же полоску приглушенного света из коридора перекрыла чья-то громоздкая фигура. Капитан о чем-то пошептался с коридорной тенью и обернулся ко мне.
   – Ну, поехали, – его лицо расплылось в предвкушении близкого реванша.
   Только теперь я почувствовала опасность. Черт возьми, почему с такими предосторожностями он забирает меня из клиники, да еще вечером, когда нет никого из ведущих врачей?..
   – Надеюсь, все согласовано с руководством клиники? – Я старалась сохранять спокойствие.
   – Конечно, – ни один мускул не дрогнул на его лице, и это убедило меня в том, что он лжет. – Пойдемте, нам уже пора.
   – Я никуда не пойду. Только в присутствии врача… Капитан легко поднял меня с кровати, легко подтолкнул к двери и злорадно шепнул мне в затылок:
   – Пойдешь, никуда не денешься. Или ты думала, что я до второго пришествия буду с тобой вошкаться?
   …Мы вышли в полуосвещенный по причине позднего времени коридор. Где-то в самом конце маячила тяжелая фигура напарника капитана. Я нарочно шла медленно, цепляясь глазами за плотно прикрытые двери палат: в одной из них лежит чемпион Европы по греко-римской борьбе, я даже знаю, где именно… Его помощь сейчас бы не помешала.
   – Передвигай ноги поживее, – шепнул мне в спину капитан.
   – Не могу. Ботинки жмут…
   Неожиданно руки капитана настигли мои плечи, сжали их, и я оказалась прижатой к стене.
   – Если ты не заткнешься, если не перестанешь ныть, – хрипло прошептал он, – то времена, проведенные в коме, покажутся тебе райскими кущами. Эти ботинки не могут тебе жать, потому что это твои ботинки. Ты поняла?
   – Отпусти меня, сволочь, – снова этот жуткий приступ тошноты, с которым все труднее справляться, снова ощущение невесомой тяжести в животе от близкого лица капитана, – иначе так врежу по яйцам, что не обрадуешься!
   – А ты, оказывается, не все забыла, – он все-таки отпустил меня, и мы продолжили бесконечный путь по бесконечному коридору.
   …Сейчас будет поворот направо, черный ход, который закрывается только на ночь, потом пост дежурной медсестры, возле которого я постараюсь задержаться. Перспектива ехать куда-то с капитаном на ночь глядя никак не прельщала меня: я помнила, как воровато, как плотно он закрыл дверь моей палаты… Самого же капитана, видимо, не прельщала встреча с дежурной медсестрой. Хотя сегодня – я знала точно – дежурила Эллочка Геллер, милейшее существо с курчавыми висками и тихой влюбленностью в Питер – город, в котором она никогда не была. Я даже знала, что сейчас читает интеллигентная близорукая (вполне во вкусе Олега Марилова) Эллочка: «Вверх по лестнице, ведущей вниз» Бэл Кауфман…
   А дальше случилось то, о чем я смутно подозревала, – капитан легонько подтолкнул меня к оказавшейся незапертой двери на черную лестницу. Мы быстро спустились вниз и спустя минуту оказались в парке клиники, прямо посередине смутного февральского неба. Капитан уверенно вел меня по только ему известному маршруту. Я еще цеплялась взглядом за черные силуэты деревьев, которые видела при свете дня, – эта территория уже была помечена мной. Сейчас будет частокол ограды, а за ней – город, который я помню только по названию…
   Мы вышли из парка клиники через маленькие ворота, о существовании которых я даже не подозревала. Капитан, несмотря на непроглядную тьму, вел меня уверенно – видимо, он неплохо подготовился к сегодняшней ночной мистерии.
   – Это похищение? – спросила я у него.
   – Что-то вроде, – даже в темноте я чувствовала его надменную, острую, как лезвие ножа, улыбку.
   …Несколько раз зажглись и погасли фары – нас уже ждали.
   Капитан ласково втолкнул меня в машину, где сидели еще двое. Одного я сразу же узнала по глыбообразным расплывшимся плечам – тот самый силуэт в проеме дверей моей палаты. Еще один тип, похожий на всех типов, отирающихся в салонах машин в ночное время, сидел за рулем.
   – А вот и мы, – по-домашнему промурлыкал капитан Лапицкий. – Трогай, Виталик. По трассе и к Бронницам.
   Черт возьми, что это еще за Бронницы? Материк, глубоководная впадина, железнодорожная станция, запавшая за подкладку магистральных путей, место моего рождения, место смерти Олега Марилова?.. Этот вариант показался мне самым приемлемым. Они решили устроить следственный эксперимент, совсем как в безмозглых книжках, которыми снабжала меня Настя. Вот только какой смысл везти меня туда ночью, когда мрак шоссе благополучно совпадет с мраком в моей памяти?..
   – Все экспериментируете, капитан? Только этот ваш следственный эксперимент – полная дешевка, – прокомментировала я с невесть откуда взявшимся веселым энтузиазмом.
   – Заткнись, – посоветовал мне капитан, – еще успеешь наговориться.
   Машина резко рванула с места, и спустя несколько минут мы уже мчались по пустынной трассе. Капитан сидел рядом со мной, я видела его хищный профиль в свете фар одиноких встречных машин. В смазанной пляске огней, остающихся далеко позади. Этот профиль не предвещал для меня ничего хорошего. Он хранил верность погибшему другу. В своем подозрительном, извращенном милицейском воображении он придумал для себя историю обо мне. Историю, в которой я была причиной смерти его друга, не более.
   Не более, но и не менее. Меня было за что ненавидеть. Та женщина, погибшая вместе с Олегом в катастрофе, не в счет. С мертвых все взятки гладки.
   В полном молчании мы скоротали полчаса на стылой трассе, пока наконец машина не остановилась. Шофер Виталик подогнал ее к самому кювету, заглушил мотор и так и остался сидеть с прямой спиной, в полном молчании.
   – Ну, идем, – сказал мне капитан. – Сейчас посмотришь, где все произошло. Ботинки не жмут?
   – А вы, я смотрю, зуб вставили, – я заметила это еще в палате, когда оскалившийся капитан потирал подбородок, стараясь снять легкую боль от моего удара. – Поздравляю, очень симпатично – Идем, – он протянул мне руку.
   Сейчас я выйду из машины и, возможно, все узнаю о себе. Меня прошиб пот, затея капитана уже не казалась безмозглой.
   … – Это здесь, – сказал он, когда мы выбрались из автомобиля, пересекли шоссе и оказались на противоположной стороне.
   – Мы ехали в Москву? – спросила я. Это место ничего не говорило мне.
   – Да. Видишь эту эстакаду? Он врезался в бетонное ограждение… Трасса была скользкой, к тому же пошел снег… Ты сидела рядом с ним? Или рядом с ним сидела она? – не глядя на меня, спросил он.
   Даже здесь, на месте гибели друга, он пытался в чем-то уличить меня. Я пожала плечами:
   – Я же говорила вам – я ничего не помню.
   – Да-да, я знаю, – он старался не раздражаться, но у него это плохо получалось. – Ты ничего не помнишь. Твоя башка забита всякой всячиной, как старый чердак, но главного ты не помнишь, черт возьми! Я даже не знаю, как к тебе обращаться, потому что не знаю, как тебя зовут… Неестественно, чтобы у человека не было имени, а тебе даже в голову не приходит взбунтоваться по этому поводу…
   – Бессмысленно бунтовать по этому поводу, – тихо сказала я, – я просто надеюсь… Вы ведь надеетесь, что дослужитесь до майора?
   – Больше всего я надеюсь на то, что все-таки узнаю, кто ты.
   – Зачем? – Я внимательно рассматривала парапет эстакады, надеясь найти там следы катастрофы, в которую попала. – Ведь то, что случилось два месяца назад, – несчастный случай, только и всего. Вы понимаете? Произошел несчастный случай, и ваш друг погиб. Никто не виноват.
   – Почему ты так упорно пытаешься убедить меня в том, что произошел несчастный случай? – Он продолжал испытывать меня. – Ты слишком категорична для человека, потерявшего память. Или ты забыла, о чем я говорил тебе? Или ты придерживаешься линии людей, которые хотели бы выдать это за несчастный случай?
   Может быть, ты сдашь мне этих людей, и я обещаю провести дело с минимальными потерями для тебя.
   – Каких людей?
   – Тех, кто был в машине, которая преследовала вас.
   – Я ничего не помню.
   – Удобная позиция. Мужчина, который ничего не скажет, потому что мертв, и женщина, которая ничего не говорит, потому что, видите ли, у нее не все в порядке с головой. Но ты не учитываешь одной вещи. У наших экспертов башка варит, и установить, что вас преследовали, не составило большого груда.
   Я молчала. Мне нечего было сказать.
   – Тормозной путь – не ваш, нет… Машины, которая шла за вами. И вмятина на правом крыле. На правом, хотя ваша машина ударилась лбом, и именно этой вмятины именно в этом месте не должно было существовать. Но даже не это главное. В вас стреляли. Это несложно было определить. У Олега было несколько скользких дел, каждое из которых неприятно пахло. У меня есть версии, и ты легко вписываешься в любую из них, уж прости. Думаю, если бы Олег был один, он бы смог уйти от кого угодно. Он классный водила… Был классным водилой, – поправился капитан. – Тебе только нужно сказать, кто преследовал вас.
   Я устала. Я опустилась на мокрые камни эстакады и закрыла глаза.
   – Я не знаю. Неужели вы не можете понять, что мне гораздо тяжелее, чем вам. И что в моей нынешней ситуации я предпочла бы участь вашего друга.
   – Участь моего друга… Очень хорошо. Вот здесь вас и нашли, запаянных в груду металла. Он умер сразу. Та, другая, тоже умерла сразу. А вот тебе не повезло.
   – Да. Я им завидую, – сейчас, здесь, посреди пустого шоссе, это было правдой.»
   – Вы действительно не узнаете этого места? – Его тупая настойчивость клонила меня в сон, несмотря на пронизывающий ночной холод.
   – Нет. Я замерзла.
   – Пойдемте в машину, там бутерброды и кофе, – бесцветным голосом сказал капитан, но остался стоять.
   Не дожидаясь его, я отправилась к машине.
   – Эй! – Он нагнал меня в два прыжка и, задыхаясь, бросил:
   – Я все равно не верю тебе. Даже если бы все врачи мира выстроились бы передо мной в очередь и начали бы убеждать меня белым стихом или каким-то там гребаным верлибром, что ты не знаешь, что творишь, и не помнишь, что творила, – я бы и тогда им не поверил…