Близко придвинувшись к Никите, так близко, что его едва не обожгло огнем ее медно-рыжих глаз, Марина-Лотойя-Мануэла прошептала:
- В первый, дорогой мой. В первый...
- Ну и отлично. Я за тебя рад.
- А уж я как рада... Ты и представить себе не можешь...
Конечно же, она солгала ему. Но эта ложь вскрылась позже, много позже, а пока Никите ничего не оставалось, как мириться с ролью спасателя на мертвом озере. Спасателя, который никого не может спасти...
Это был единственный их разговор. Или - почти единственный.
Никита и думать забыл про его содержание, вот только чертов полустишок-полусчиталка довольно долго вертелся у него в голове. Слов он не запомнил, но запомнил ритм, похожий на заклинание... Или... Нет, Марина Корабельникова, в девичестве Палий, не заклинала, она предупреждала. И совсем не Никиту, Никита был мелкой сошкой, личным шофером, парнягой для поручений, хранителем связки ключей, которые Корабельникоff позабыл забрать. Вовсе не Никиту Чинякова предупреждала Мариночка. Она предупреждала ангела-хранителя Корабельникоffa.
Будь начеку, ангел, я уже пришла.
Но Никита не внял предупреждению. Да и что бы он мог сказать хозяину, в самом деле? Будь осторожен, Ока Алексеевич? Молодая жена и муж в летах - это всего лишь персонажи анекдота в лучшем случае и герои криминальной хроники - в худшем. Но ни первое, ни второе не подходило - ни Корабельникоffу, ни самой Марине. Их отношения были сложнее. Намного сложнее. А может быть, проще - но этого Никита не знал. И так никогда и не узнал.
Все две недели, что just married провели в итальянском, заросшем веками и культурами цветнике, Никита гадал, что предпримет Мариночка. Забеременеет, заведет молодого любовника, придержит старого (или старых, пятерых Хуанов-Гарсия, к примеру) или начнет вытягивать у пивного простачка деньги на сольную карьеру в шоу-бизнесе. После длительных раздумий Никита остановился на сольной карьере. И поставил на нее теперь уже десять баксов.
И снова проиграл.
Ни о какой карьере Марина-Лотойя-Мануэла и не помышляла. Что было довольно странно, учитывая ее внешность, нестыдный голос (опять же, не Монтсеррат Кабалье и не Мария Каллас, но все же, все же) и почти мужскую хватку - как раз тот тип женщин, который Митенька Левитас емко характеризовал, как "баба с яйцами". Но яйца у Мариночки оказались с дефектом, ей нравилось быть мужней женой, вот и все. Понятие "мужняя жена", очевидно, распространялось только на койку. Во всем остальном Мариночка не преуспела. Шикарная квартира на Пятнадцатой линии по-прежнему была запущенной - как и во времена их с Корабельникоffым субботних бдений на кухне, - там не появилось ни одной новой вещи. Далее дурацких дамских безделушек не просматривалось, даже жалюзи на окнах не возникли (кроме разве что гобеленовых - в ожившей с появлением Мариночки Корабельникоffской спальне), даже мебели не прибавилось. За исключением огромной, похожей на пустыню Кызылкумы, кровати, которая с успехом заменила походную хозяйскую койку.
На этом полет дизайнерской мысли Мариночки закончился.
Остальная квартира по-прежнему сверкала голыми стеклопакетами и пыльной стерильностью комнат. Никаких занятий по шейпингу и фитнесу, никаких соляриев и косметических салонов, никаких бутиков, супермаркетов и прочих атрибутов кисло-сладкой новорусской жизни. Впрочем, об этой стороне жизни new-Корабельниковой Никита почти ничего не знал, да и стелиться травой ему тоже не пришлось. Теперь он имел дело только с самим хозяином, а драгоценная Мариночкина жизнь была доверена Эке. Корабельникоff, до этого сам стойко отказывавшийся от телохранителей, почему-то решил, что бодигард вовсе не помешает молодой жене. Для этих целей и был нанят истребитель-камикадзе с грузинским именем на бронированном фюзеляже. Женским именем, значит, все обстояло не так безоблачно, и ревность, пусть и скрытая, имела место быть, если уж Корабельникоff нанял для Мариночки женщину-телохранителя. Женщину, а не мужчину - береженого Бог бережет. Эка была брошена к ногам Мариночки на пару с изящным новехоньким фольксвагеном "Bora", стоившем сущие копейки по сравнению с платиновым колье. Ока Алексеевич отрыл ее в престижной школе телохранителей, которую Эка закончила первой ученицей в своей группе. Сертификат Э. А. Микеладзе был туго перетянут черным поясом по дзюдо, к нему же прилагалось звание мастера спорта по стендовой стрельбе. Коротко стриженная, сплетенная из сухожилий брюнетка Эка удивительно шла женственной Мариночке - впрочем, точно так же ей шли колье, туфли на шпильках, циничная улыбка и покровительственное обращение ко всем: "Дорогой мой". "Подлецу все к лицу", - сказал бы в этом случае Никитин приятель Левитас. К лицу Мариночки оказалась и маленькая прихоть праздной женщины: раз в неделю она пела во все том же "Amazonian Blue", в присутствии заметно высохшего от любви Корабельникоffа.
То, что хозяин сдал, Никита заметил не сразу. Вернее, он упустил момент, когда все это началось. Просто потому, что его общение с патроном сократилось до необходимого производственного минимума. Корабельникоff больше не нуждался в спарринг-партнерах. Бокс, тренажеры и прочие водочно-огуречные мужские радости были забыты, безжалостно выкинуты из жизни. Но Корабельникоff ни о чем не жалел, во всяком случае Никита возил на работу и с работы стопроцентно счастливого человека. Счастливого, несмотря на то что у молодцеватого Оки Алексеевича как-то разом поперли морщины, а седина стала абсолютной. Теперь он вовсе не казался всемогущим, и во всем его облике появилась почти библейская одряхлевшая усталость. Первой обратила на это внимание преданная Нонна Багратионовна, с которой Никита самым непостижимым для себя образом подружился в период ожидания патрона в имперском предбаннике.
Самое первое впечатление не обмануло Никиту. Нонна Багратионовна и вправду была научным работником - тяжкое наследие зачумленного советского прошлого. Всю свою сознательную жизнь она просидела в отделе редкой книги Публички, трясясь над фолиантами, и даже защитила диссертацию по никому не известному Гийому Нормандскому. Об этом Никита узнал на сто пятьдесят седьмой чашке кофе, распитой на пару с секретаршей.
На сто шестьдесят третьей на безоблачном горизонте пивоваренной компании "Корабельникоff" появилась Мариночка.
А на двести восемьдесят девятой состоялся весьма примечательный разговор.
- Вы должны что-то предпринять, Никита, - воззвала к Никите специалистка по Гийому Нормандскому, интеллигентно размешивая три куска рафинада в чашке.
- В каком смысле? - удивился Никита.
- А вы не понимаете? - Нонна Багратионовна понизила голос. - Ока Алексеевич..
- А что - Ока Алексеевич?
- Я бы никогда не рискнула обсуждать эту тему с вами... Из соображений, так сказать, этики... Но... Вы ведь не только шофер... И не столько... Но еще и доверенное лицо, насколько я понимаю.
О, Господи, как же вы безнадежно отстали от времени, Нонна Багратионовна! Вся жизнь Корабeльникoffa вертелась теперь только вокруг одного лица - наглой физиономии певички из кабака... И благодаря стараниям этой же физиономии Никита быстро был поставлен на место, соответствующее записи в трудовой книжке, - придатка к мерседесовскому рулю.
- Он очень сдал за последнее время, наш шеф... И я думаю... Я думаю... Не в последнюю очередь из-за этой стервы. Его нынешней жены.
Нынешней, вот как... Значит, была и бывшая? Но вдаваться в непролазные джунгли Корабельникоffского прошлого Никита так и не решился - налегке и без всякого вооружения. И потому сосредоточился на настоящем.
- Вы полагаете, Нонна Багратионовна?
- А вы нет, Никита? Есть же у вас глаза в конце концов! Она его заездила.
- Заездила?
- Не прикидывайтесь дурачком, молодой человек. И не заставляйте меня называть вещи своими именами. Ну, как это теперь принято выражаться...
Никита смутился и от смущения выпалил совсем уж непотребное:
- Затрахала?
- Вот именно! - обрадовалась подсказке любительница утонченных средневековых аллегорий. - Затрахала. Она нимфоманка.
Слово "нимфоманка" было произнесено со священным ужасом, смешанным с такой же священной яростью, - ни дать ни взять приговор святой инквизиции перед сожжением еретика на костре.
- С чего вы взяли?
- Вижу. Вижу, что с ним происходит. С моим мужем произошло то же самое, когда он перебежал к такой вот... молоденькой стерве. А ведь мы с ним прожили двадцать пять лет. Душа в душу. И за какие-нибудь полтора месяца... Все двадцать пять - псу под хвост. Синдром стареющих мужчин, знаете ли...
- Так он ушел от вас?
- Сначала от меня, а потом вообще... ушел... Умер... А до этого полгода у меня деньги одалживал. На средства, повышающие потенцию. Идиот! А ведь мог бы прожить до ста, не напрягаясь...
Н-да... Высохшее монашеское тело Нонны Багратионовны, больше похожее на готический барельеф, убивало всякую мысль о плотских наслаждениях, Гийом Нормандский был бы доволен своей подопечной. Рядом с таким телом, совершенно не напрягаясь, легко прожить даже не сто лет, а сто двадцать. Или сто пятьдесят.
- Вчера он отменил встречу, - продолжала вовсю откровенничать Нонна Багратионовна. - И все ради какого-то мюзикла, на который его Мариночка так жаждала попасть. Я сама заказывала билеты. Это ненормально, Никита, отказываться от деловой встречи из-за прихотей жены. При его-то положении, при его-то репутации. Я права?
Никита шмыгнул носом - обсуждать поведение хозяина ему не хотелось. При любом раскладе. И даже теперь, когда последняя фраза из "Касабланки", на которую он возлагал столько надежд, накрылась медным тазом.
- Мне она сразу не понравилась, эта девка. Типичная стяжательница.
- Охотница за богатыми черепами, - неожиданно вспомнил Никита фразу, оброненную Мариночкой.
- Вот видите! Вы тоже так думаете! Нужно принимать меры.
- Какие, интересно?
В глазах Нонны Багратионовны появился нездоровый блеск.
- Я много думала об этом... Она ведь совсем его не любит, эта девка. Всего-то и дала себе труд наложить лапу на мешок с деньгами. А он доверился ей как ребенок, право слово... Больно смотреть... Ах, что бы я только ни отдала, чтобы вывести ее на чистую воду! Но, к сожалению, это выше моих сил... Зато вы... Вы готовы принести себя в жертву, молодой человек?
- Я? - опешил Никита.
- Ну да... Заведите с ней интрижку. Вы - симпатичный, юный. Классический тип латинского любовника. Она не устоит. Пресыщенным самкам нравятся латинские любовники...
Латинский любовник - это было что-то новенькое. Во всяком случае, до сих пор Никита считал себя кем угодно, но только не брутальным мачо с плохо выбритым подбородком и чесночным запахом изо рта. Подобное сравнение могло родиться только в дистиллированных мозгах климактерички со стажем, коей, безусловно, дражайшая Нонна Багратионовна и являлась.
- В первый, дорогой мой. В первый...
- Ну и отлично. Я за тебя рад.
- А уж я как рада... Ты и представить себе не можешь...
Конечно же, она солгала ему. Но эта ложь вскрылась позже, много позже, а пока Никите ничего не оставалось, как мириться с ролью спасателя на мертвом озере. Спасателя, который никого не может спасти...
Это был единственный их разговор. Или - почти единственный.
Никита и думать забыл про его содержание, вот только чертов полустишок-полусчиталка довольно долго вертелся у него в голове. Слов он не запомнил, но запомнил ритм, похожий на заклинание... Или... Нет, Марина Корабельникова, в девичестве Палий, не заклинала, она предупреждала. И совсем не Никиту, Никита был мелкой сошкой, личным шофером, парнягой для поручений, хранителем связки ключей, которые Корабельникоff позабыл забрать. Вовсе не Никиту Чинякова предупреждала Мариночка. Она предупреждала ангела-хранителя Корабельникоffa.
Будь начеку, ангел, я уже пришла.
Но Никита не внял предупреждению. Да и что бы он мог сказать хозяину, в самом деле? Будь осторожен, Ока Алексеевич? Молодая жена и муж в летах - это всего лишь персонажи анекдота в лучшем случае и герои криминальной хроники - в худшем. Но ни первое, ни второе не подходило - ни Корабельникоffу, ни самой Марине. Их отношения были сложнее. Намного сложнее. А может быть, проще - но этого Никита не знал. И так никогда и не узнал.
Все две недели, что just married провели в итальянском, заросшем веками и культурами цветнике, Никита гадал, что предпримет Мариночка. Забеременеет, заведет молодого любовника, придержит старого (или старых, пятерых Хуанов-Гарсия, к примеру) или начнет вытягивать у пивного простачка деньги на сольную карьеру в шоу-бизнесе. После длительных раздумий Никита остановился на сольной карьере. И поставил на нее теперь уже десять баксов.
И снова проиграл.
Ни о какой карьере Марина-Лотойя-Мануэла и не помышляла. Что было довольно странно, учитывая ее внешность, нестыдный голос (опять же, не Монтсеррат Кабалье и не Мария Каллас, но все же, все же) и почти мужскую хватку - как раз тот тип женщин, который Митенька Левитас емко характеризовал, как "баба с яйцами". Но яйца у Мариночки оказались с дефектом, ей нравилось быть мужней женой, вот и все. Понятие "мужняя жена", очевидно, распространялось только на койку. Во всем остальном Мариночка не преуспела. Шикарная квартира на Пятнадцатой линии по-прежнему была запущенной - как и во времена их с Корабельникоffым субботних бдений на кухне, - там не появилось ни одной новой вещи. Далее дурацких дамских безделушек не просматривалось, даже жалюзи на окнах не возникли (кроме разве что гобеленовых - в ожившей с появлением Мариночки Корабельникоffской спальне), даже мебели не прибавилось. За исключением огромной, похожей на пустыню Кызылкумы, кровати, которая с успехом заменила походную хозяйскую койку.
На этом полет дизайнерской мысли Мариночки закончился.
Остальная квартира по-прежнему сверкала голыми стеклопакетами и пыльной стерильностью комнат. Никаких занятий по шейпингу и фитнесу, никаких соляриев и косметических салонов, никаких бутиков, супермаркетов и прочих атрибутов кисло-сладкой новорусской жизни. Впрочем, об этой стороне жизни new-Корабельниковой Никита почти ничего не знал, да и стелиться травой ему тоже не пришлось. Теперь он имел дело только с самим хозяином, а драгоценная Мариночкина жизнь была доверена Эке. Корабельникоff, до этого сам стойко отказывавшийся от телохранителей, почему-то решил, что бодигард вовсе не помешает молодой жене. Для этих целей и был нанят истребитель-камикадзе с грузинским именем на бронированном фюзеляже. Женским именем, значит, все обстояло не так безоблачно, и ревность, пусть и скрытая, имела место быть, если уж Корабельникоff нанял для Мариночки женщину-телохранителя. Женщину, а не мужчину - береженого Бог бережет. Эка была брошена к ногам Мариночки на пару с изящным новехоньким фольксвагеном "Bora", стоившем сущие копейки по сравнению с платиновым колье. Ока Алексеевич отрыл ее в престижной школе телохранителей, которую Эка закончила первой ученицей в своей группе. Сертификат Э. А. Микеладзе был туго перетянут черным поясом по дзюдо, к нему же прилагалось звание мастера спорта по стендовой стрельбе. Коротко стриженная, сплетенная из сухожилий брюнетка Эка удивительно шла женственной Мариночке - впрочем, точно так же ей шли колье, туфли на шпильках, циничная улыбка и покровительственное обращение ко всем: "Дорогой мой". "Подлецу все к лицу", - сказал бы в этом случае Никитин приятель Левитас. К лицу Мариночки оказалась и маленькая прихоть праздной женщины: раз в неделю она пела во все том же "Amazonian Blue", в присутствии заметно высохшего от любви Корабельникоffа.
То, что хозяин сдал, Никита заметил не сразу. Вернее, он упустил момент, когда все это началось. Просто потому, что его общение с патроном сократилось до необходимого производственного минимума. Корабельникоff больше не нуждался в спарринг-партнерах. Бокс, тренажеры и прочие водочно-огуречные мужские радости были забыты, безжалостно выкинуты из жизни. Но Корабельникоff ни о чем не жалел, во всяком случае Никита возил на работу и с работы стопроцентно счастливого человека. Счастливого, несмотря на то что у молодцеватого Оки Алексеевича как-то разом поперли морщины, а седина стала абсолютной. Теперь он вовсе не казался всемогущим, и во всем его облике появилась почти библейская одряхлевшая усталость. Первой обратила на это внимание преданная Нонна Багратионовна, с которой Никита самым непостижимым для себя образом подружился в период ожидания патрона в имперском предбаннике.
Самое первое впечатление не обмануло Никиту. Нонна Багратионовна и вправду была научным работником - тяжкое наследие зачумленного советского прошлого. Всю свою сознательную жизнь она просидела в отделе редкой книги Публички, трясясь над фолиантами, и даже защитила диссертацию по никому не известному Гийому Нормандскому. Об этом Никита узнал на сто пятьдесят седьмой чашке кофе, распитой на пару с секретаршей.
На сто шестьдесят третьей на безоблачном горизонте пивоваренной компании "Корабельникоff" появилась Мариночка.
А на двести восемьдесят девятой состоялся весьма примечательный разговор.
- Вы должны что-то предпринять, Никита, - воззвала к Никите специалистка по Гийому Нормандскому, интеллигентно размешивая три куска рафинада в чашке.
- В каком смысле? - удивился Никита.
- А вы не понимаете? - Нонна Багратионовна понизила голос. - Ока Алексеевич..
- А что - Ока Алексеевич?
- Я бы никогда не рискнула обсуждать эту тему с вами... Из соображений, так сказать, этики... Но... Вы ведь не только шофер... И не столько... Но еще и доверенное лицо, насколько я понимаю.
О, Господи, как же вы безнадежно отстали от времени, Нонна Багратионовна! Вся жизнь Корабeльникoffa вертелась теперь только вокруг одного лица - наглой физиономии певички из кабака... И благодаря стараниям этой же физиономии Никита быстро был поставлен на место, соответствующее записи в трудовой книжке, - придатка к мерседесовскому рулю.
- Он очень сдал за последнее время, наш шеф... И я думаю... Я думаю... Не в последнюю очередь из-за этой стервы. Его нынешней жены.
Нынешней, вот как... Значит, была и бывшая? Но вдаваться в непролазные джунгли Корабельникоffского прошлого Никита так и не решился - налегке и без всякого вооружения. И потому сосредоточился на настоящем.
- Вы полагаете, Нонна Багратионовна?
- А вы нет, Никита? Есть же у вас глаза в конце концов! Она его заездила.
- Заездила?
- Не прикидывайтесь дурачком, молодой человек. И не заставляйте меня называть вещи своими именами. Ну, как это теперь принято выражаться...
Никита смутился и от смущения выпалил совсем уж непотребное:
- Затрахала?
- Вот именно! - обрадовалась подсказке любительница утонченных средневековых аллегорий. - Затрахала. Она нимфоманка.
Слово "нимфоманка" было произнесено со священным ужасом, смешанным с такой же священной яростью, - ни дать ни взять приговор святой инквизиции перед сожжением еретика на костре.
- С чего вы взяли?
- Вижу. Вижу, что с ним происходит. С моим мужем произошло то же самое, когда он перебежал к такой вот... молоденькой стерве. А ведь мы с ним прожили двадцать пять лет. Душа в душу. И за какие-нибудь полтора месяца... Все двадцать пять - псу под хвост. Синдром стареющих мужчин, знаете ли...
- Так он ушел от вас?
- Сначала от меня, а потом вообще... ушел... Умер... А до этого полгода у меня деньги одалживал. На средства, повышающие потенцию. Идиот! А ведь мог бы прожить до ста, не напрягаясь...
Н-да... Высохшее монашеское тело Нонны Багратионовны, больше похожее на готический барельеф, убивало всякую мысль о плотских наслаждениях, Гийом Нормандский был бы доволен своей подопечной. Рядом с таким телом, совершенно не напрягаясь, легко прожить даже не сто лет, а сто двадцать. Или сто пятьдесят.
- Вчера он отменил встречу, - продолжала вовсю откровенничать Нонна Багратионовна. - И все ради какого-то мюзикла, на который его Мариночка так жаждала попасть. Я сама заказывала билеты. Это ненормально, Никита, отказываться от деловой встречи из-за прихотей жены. При его-то положении, при его-то репутации. Я права?
Никита шмыгнул носом - обсуждать поведение хозяина ему не хотелось. При любом раскладе. И даже теперь, когда последняя фраза из "Касабланки", на которую он возлагал столько надежд, накрылась медным тазом.
- Мне она сразу не понравилась, эта девка. Типичная стяжательница.
- Охотница за богатыми черепами, - неожиданно вспомнил Никита фразу, оброненную Мариночкой.
- Вот видите! Вы тоже так думаете! Нужно принимать меры.
- Какие, интересно?
В глазах Нонны Багратионовны появился нездоровый блеск.
- Я много думала об этом... Она ведь совсем его не любит, эта девка. Всего-то и дала себе труд наложить лапу на мешок с деньгами. А он доверился ей как ребенок, право слово... Больно смотреть... Ах, что бы я только ни отдала, чтобы вывести ее на чистую воду! Но, к сожалению, это выше моих сил... Зато вы... Вы готовы принести себя в жертву, молодой человек?
- Я? - опешил Никита.
- Ну да... Заведите с ней интрижку. Вы - симпатичный, юный. Классический тип латинского любовника. Она не устоит. Пресыщенным самкам нравятся латинские любовники...
Латинский любовник - это было что-то новенькое. Во всяком случае, до сих пор Никита считал себя кем угодно, но только не брутальным мачо с плохо выбритым подбородком и чесночным запахом изо рта. Подобное сравнение могло родиться только в дистиллированных мозгах климактерички со стажем, коей, безусловно, дражайшая Нонна Багратионовна и являлась.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента