Страница:
…В «Европе» для меня был заказан столик. Стас самолично проводил меня к нему, поцеловал руку, шепнул очаровательную непристойность и испарился. Я осталась одна в чарующем обществе испанского муската «Миральва». Вино тоже было выбрано по настоянию Стаса. Откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза, я вертела перстень на пальце и повторяла про себя последние Стасовы наставления: ног не раздвигать, губы не облизывать, призывно не смотреть, водки не требовать, на колени не садиться, ремней не расстегивать и о таксе не заикаться.
Не задание, а куличики на Пасху. В ближайшие же выходные отправлюсь на Смоленку к Ксении Блаженной и преставлюсь свечечками.
Олев Киви появился в ресторанном зале, когда я уже приговорила винишко и с упоением разглядывала матрону за соседним столиком. На старой мочалистой бизнес-вумен был очаровательный костюмчик, гармонировавший с чем угодно, только не с ее морщинистой, вытянутой, как у пристяжной лошади, шеей. Я даже зарисовала фасончик на салфетке и теперь обдумывала, во сколько мне обойдется пошив такой миленькой вещицы.
Именно за этим благородным занятием застали меня проголодавшийся эстонец-виолончелист и свора его прихлебателей. Они оккупировали столик в углу, недалеко от меня, и вся ресторанная шушера во главе с метрдотелем слетелась к ним, как воронье к падали.
Пусть терзают, подумала я, свято выполняя заповеди Стаса: никаких провоцирующих телодвижений.
И еще вина.
Вино появилось на моем столе спустя пять минут. А еще через пять минут ко мне подсел худосочный молодой человек с лицом законченного психопата.
— Позволите? — хрипло спросил он, ухватившись за край скатерти.
Только этого не хватало!
Я оценивающе посмотрела на его побелевшие пальцы: отодрать их от стола, во всяком случае в ближайшие полчаса, не представлялось никакой возможности.
— У кого лечимся? — сочувственно спросила я. Молодой человек дико скосил на меня глаза и вытащил из кармана визитку: «Петербургская Аномалия». Отдел расследований. Сергей Синенко. Спецкор».
С диагнозом все было ясно, и я тяжело вздохнула.
— Вы ведь тоже?.. — сглотнув слюну, прошептал Сергей Синенко.
— Что — тоже?
— Тоже за ним охотитесь?
— За кем?
— За эстонцем. За Олевом Киви.
От неожиданности я вздрогнула, но тут же взяла себя в руки: две древнейшие профессии постоянно сталкиваются лбами где угодно, даже здесь, в респектабельном зале «Европы».
— С чего вы взяли?
— Мне показалось…
— ???
— Уж слишком старательно вы на него не смотрите.
Я поморщилась: чего мне не хватает в жизни, так это доморощенных детективов.
— Не говорите глупостей, — осадила я зарвавшегося репортеришку.
Репортеришка заткнулся, но ненадолго.
— Простите, я не мог вас видеть раньше? Дурачина ты, дурачина, всех твоих жалких спецкоровских грошиков не хватит, чтобы увидеть меня. Даже в окне проезжающей машины, не говоря уже о какой-нибудь пикантной позе.
— Боюсь, что нет. — Я замаскировалась бокалом и сделала мелкий глоток.
— Мне нужно взять у него интервью, — не отставал он.
— Берите, — великодушно разрешила я. — Я-то здесь при чем?
— Все дело в том, что он не дает интервью. Уже год, с тех пор, как погибла его жена.
— Вот как?
— Только пресс-конференции. Тухляк на темы искусства…
Дело начинало принимать интересный оборот, и я решила поощрить тайного агента газеты «Петербургская Аномалия» Сергея Синенко.
— И что же с ней случилось?
Спецкор приоткрыл было пасть и тут же с лязганьем ее захлопнул: к нашему столику приближался Олев Киви.
— Он… идет… — апокалиптическим шепотом пробубнил Синенко.
Я и сама это видела: эстонец, сжимавший в руках бокал с красным вином, надвигался, как множественный оргазм у записной нимфоманки — неотвратимо, бесповоротно и стремительно.
Но тем не менее первой жертвой горячего эстонского парня оказалась вовсе не я, а несчастный затравленный спецкор.
— Я могу поговорить с вашей дамой? — обратился к нему Олев Киви.
— Да, конечно… — выдавил из себя мой неожиданный знакомый.
— Наедине. — О, эта артикуляция, подернутая легкой ленцой! Таллин, без сожаления оставленный четыре года назад, снова ухватился за меня узловатыми чухонскими пальцами.
— Конечно, конечно…
Синенко сполз со стула и неуверенной походкой направился к выходу. Я расставила локти (только локти, Стас, ничего криминального!) и принялась рассматривать Олева Киви.
Он был неплох, совсем неплох, с таким можно завалиться в койку без предварительной оплаты: тяжелая челюсть и легкие губы, брови в цвет глаз и глаза в цвет волос — именно так выглядят дюны под сентябрьским солнцем. И не где-нибудь в загаженной яхтами Пирите, а на заповедных островах с длинными окончаниями.
На этих островах я никогда не была.
Эстонец тоже не остался в долгу: он жадно ощупывал мое лицо сузившимися зрачками, он все еще не знал, в каком море бросить якорь и в какой бухте сойти на берег.
Пауза затягивалась и становилась почти неприличной. И я наконец-то решилась помочь этому горе-мореплавателю.
— Слушаю вас.
Вместо ответа он уставился на этикетку на вине, и кадык его предательски дрогнул.
— Это ведь случайность, правда? Вы выбрали вино наугад? — Его мягкий голос умолял меня, подсказывал ответ, подталкивал к безопасной колее.
Но на колею, сдобренную худосочным эстонским черноземом, я была не согласна.
— Это только любовников выбирают наугад. И презервативы в аптеке, — не удержалась от сарказма я. — А к винам привыкают.
Олев Киви сморщился и поерзал на стуле, как какой-нибудь отставной майор-геморройник.
— Да, я понимаю… Простите за бестактный вопрос.
— Выпьете со мной? — Черт возьми, мой огрубевший в постельных баталиях рот явно доминировал над мозгами. Я форсировала события, а это вряд ли понравится Стасу.
Эстонец захлопал коровьими ресницами и надолго замолчал. Молчание зависло над его недопитым бокалом с красным вином, над моим бокалом с «Миральвой» и над целомудренными дольками лимона в блюдце. Только спустя минуту виолончелист решился. Он выплеснул остатки красного в соусник и потянулся к моей бутылке.
Теперь мы были на равных — оба с мускатом в руках.
— Как вас зовут? — он испытующе посмотрел на меня.
— Варя. Варвара. Некоторые зовут меня Барбара, это тоже не воспрещается. — Имя «Барбара» предпочитали все прошедшие через мои руки иностранцы и один отечественный бизнесменчик, большой любитель долгоиграющей «Санта-Барбары».
— Мне нравятся русские имена, — Киви перевел дух и как будто успокоился. — За вас, Варя.
Русские имена, кто бы мог подумать!
Мы чокнулись и молодецки заглотнули мускат. Чертова «Миральва» была мне также безразлична, как и воинственная мужская анатомия: тело и тело, вино и вино, одно из тысяч, — но Олев Киви!.. Он устроил из пошленького первого тоста настоящий ритуал! Вначале он пил медленно, маленькими глотками, прислушиваясь к себе. А потом, не ввдержав, опрокинул в себя остатки муската. Как будто бежал изо всех сил к своему прошлому.
Бежал и боялся опоздать.
Отставив пустой бокал, он откинулся на спинку кресла и снова принялся пожирать меня глазами, — как и тогда, в филармонии. Вот тут-то я и поняла, что его блеклые эстонские очи вступили в явное противоречие с его таким же блеклым умишком: «jaa, jaa, jaa» [6], — нашептывали очи, «mitte, mitte, mitte» [7], — настаивал умишко.
«Нет. Этого не может быть».
Необычайным усилием воли Олев Киви шуганул распоясавшийся организм. И снова обратился ко мне.
— Я видел вас в филармонии сегодня, — пролепетал он. — Ведь это были вы?
— Неужели вы в состоянии рассматривать зал во время концерта? — уклонилась от прямого ответа я.
— Все не так… — он пощелкал пальцами, подбирая выражение. — Я увидел вас, потому что… потому что хотел увидеть…
Не закончив, он снова потянулся к спасительной «Миральве» (заказанной, между прочим, на наши со Стасом денежки) и снова опрокинул в себя бокал.
— То место, на котором вы сидели…
— Я всегда заказываю билеты именно на него, — я понимала подвыпившего виолончелиста с полуслова. Стас мог быть мной доволен.
— Maania [8], — жалобно пробормотал он. Полностью с тобой согласна, дорогой мой.
— Вы что-то сказали? — участливо спросила я и положила руку ему на рукав.
Перстень, болтавшийся у меня на пальце, по-змеиному изогнулся и выскочил — камнем на поверхность. Симпатичным, но самым обыкновенным камнем, хрестоматийным и не слишком чистым изумрудиком, к тому же довольно небрежно ограненным. Но его чудесное возникновение произвело фурор. Даже известие о штурме таллинской ратуши русским спецназом (куда только смотрит НАТО?!!) было бы встречено эстонцем с меньшим волнением. Он совсем непочтительно перехватил мою руку и едва не сорвал перстень. Воздуха ему явно не хватало.
— Откуда это у вас? — Киви едва шевелил посиневшими губами.
— Семейная реликвия, — я четко следовала дремовским инструкциям. — Подарок матери. Отпустите, пожалуйста. Вы делаете мне больно…
Его отчаянные, ополоумевшие пальцы слегка ослабили хватку.
— Maania, — снова повторил он. — Как вас зовут, вы сказали?
— Варвара. Варя.
Совсем не то, что он жаждал услышать.
— Это не может быть семейной реликвией, Варя. Не вашей, во всяком случае… Этот перстень я подарил своей жене.
Он осекся и перевел взгляд с моей руки на свою. Я последовала примеру виолончелиста. На его мизинце ловко сидел перстень. Не такой же (перстень был мужским), но очень похожий. Во всяком случае, камни казались почти идентичными.
— Ей хотелось, чтобы мы всегда помнили друг о друге. — Киви понял, куда именно я смотрю.
Теперь уже мне не хватало воздуха. Жучара Стасевич подложил мне свинью, теперь я знала это наверняка. Свинью с гарниром из индийской мелодрамы. Сейчас этот виолончельных дел мастер начнет призывать на помощь ожиревшее ресторанное секьюрити. И клясться государственным флагом Эстонии, что я воровка и стянула перстенек у его жены, прибегнув к эксгумации трупа. Нетрудно предположить, что за этим последует…
— Отпустите… Если вы не прекратите, я позову метрдотеля, — отчаянно труся, прошипела я. И, помолчав, добавила:
— Сумасшедший…
Слава богу, моя последняя реплика подействовала на него отрезвляюще. Эстонец обмяк, отстранился и закрыл лицо руками.
Бедняжка.
— Vabastama… Простите… Простите меня, ради бога… Не знаю, что на меня нашло… Простите…
Он извинялся бы так до второго пришествия, хлюпая носом и перескакивая с языка на язык, — и я решила осадить его.
— Все в порядке, Олев… — я впервые назвала его по имени.
— Вы знаете мое имя? — он поднял голову и посмотрел на меня со жгучим недоверчивым интересом.
Фильтруй базар, старуха. Так и завалиться недолго.
— Ну, конечно. Виолончель — мой любимый инструмент. Я не пропускаю ни одного концерта. — Господи, прости мне эту ложь!..
За угловым столиком, где расположилась команда Киви, уже началось брожение: виолончельные клевреты отчаянно семафорили своему патрону, призывно стучали вилками, фужерами и кольцами для салфеток — и даже уронили стул. А спустя минуту выделили парламентера для переговоров с отбившейся от рук знаменитостью. Парламентер — плюгавый мужичонка с покатыми плечиками (скрытый педик, не иначе) — приблизился к нам и что-то почтительно залопотал по-эстонски. Общий смысл речи сводился к следующему: «Олев, твою мать, мы все тебя ждем, твою мать, в конце концов, это просто неприлично, твою мать, заставлять ждать такое количество людей, твою мать, и сидеть за одним столом с этой русской шлюхой, твою мать».
Я послала белобрысому молевидному педику благодарный взгляд: история с обольщением Олева Киви нравилась мне все меньше и меньше, даже обещанная Стасом прибавка к жалованью не делала ее привлекательной. В конце концов, мне вполне хватает моих комиссионных, а на крайний случай всегда можно устроиться кондуктором в трамвайный парк. Все лучше, чем дергать за конечности скелетов в шкафу истеричного эстонца и разгребать за ним окаменевшее дерьмо. Тем более что в нашей семье уже есть один специалист по дерьму.
Если сейчас виолончелист встанет и уйдет, я буду считать это лучшим порно-эскортом в своей жизни.
Так что извини, Стасевич.
Но чертов Киви не встал и не ушел. Напротив, он вылил на педрилу-парламентера целый поток бесполых эстонских ругательств и подкрепил их смачным русским матерком. Я даже мысленно зааплодировала такой экстравагантности: молодцы чухонцы, хоть чему-то научились у Большого Брата!..
Педик ретировался, оставив после себя запах селедки в молочном соусе; он сдался. Но я, в отличие от него, сдаваться не собиралась.
— Кажется, ваши друзья недовольны…
— Не обращайте внимания… Варя, — он выговорил мое имя осторожно и ласково, привыкая к новому для него сочетанию букв.
— Мне тоже пора.
— Вы уходите? — Голос его задрожал, как виолончельная струна в финале сюиты № 1 соль мажор И. С. Баха. Задрожал и сорвался.
Бедняжка, в который раз подумала я.
— Да, — я привстала, демонстрируя серьезность намерений. — И спасибо за концерт, Олев. Вы были великолепны… Как всегда.
— Но… Вы ведь ушли после первого отделения.
Так, значит, ты следил за мной? Хорошенькое дельце.
Я в очередной раз поймала себя на мысли о том, что Стас знал, что делает, когда расставлял силки: ловля на живца, вот как это называется.
— Вы ведь ушли, — продолжал настаивать эстонец. — Почему вы ушли?
— И того, что я услышала, было достаточно, — ляпнула я первое, что пришло в голову. — Ваша музыка разрывает мне сердце.
Мое насквозь лживое, да еще приправленное подобострастной лестью объяснение было шито белыми нитками, но Олев Киви с готовностью клюнул на него. И не выказал никакого желания расстаться со мной.
— Вам нравится виолончель?
Я внутренне содрогнулась, но сумела взять себя в руки:
— Мне кажется, в этом инструменте заключена душа создателя. — Господи, откуда эти тексты? Моментально перебрав в уме всех своих клиентов, я остановилась на сидящем в Крестах Лешике, и происхождение фразы моментально прояснилось.
«Мне кажется, в этом инструменте заключена душа Создателя», — именно так высокопарно Лешик отзывался о своем члене.
Но Олев Киви знать не знал бедолагу Лешика, а тем более его член, — и посему челюсть его благодарно отвисла: он оценил красоту формулировки.
— Я не могу вас отпустить… Вот так просто…
— Мне пора, Олев. Мне правда пора…
Я поднялась, пресекая дальнейшую дискуссию, и поплыла к выходу, профессионально покачивая бедрами. Олев Киви по-настоящему испугал меня: безобидное интеллектуальное болотце, в чреве которого нет и не будет спасения. Следовательно, задача номер один: унести ноги. Унести ноги и спихнуть неудачу с Олевом на форс-мажорные обстоятельства.
Покинув ресторанный зал, я облегченно вздохнула и направилась в женский туалет. Но особенно рассиживаться на отдающем гинекологической стерильностью унитазе не пришлось: в дверь робко постучали.
— Кто там? — глупо спросила я и на всякий случай подтянула колготки.
— Я, — вкрадчивый голос принадлежал мужчине. Но не Олеву Киви, это точно.
— Это дамская комната, уважаемый. — Мой голос предательски дрогнул.
— Нужно поговорить.
Я с чувством спустила воду и распахнула дверь. И едва не зашибла криминального репортера Сергея Синенко.
— Какого черта? — Я даже не удивилась его появлению в женском туалете; в поисках материала для своих подметных статеек он влез бы куда угодно, даже в доменную печь. Что уж говорить об отхожем месте — так, легкая разминка в стиле «диско».
Юродивый от журналистики смотрел на меня умоляющими глазами.
— Вы разговаривали с виолончелистом, я видел.
— Ну и что?
— Познакомьте меня с ним… Редакция оплатит ваши услуги.
— Сколько? — по-мясницки грубо подошла к вопросу я.
— А сколько нужно?
Я с трудом подавила в себе желание назвать сумму и автоматически перейти в разряд обслуги желтой газетенки. Кем-кем, а шлюхой от масс-медиа мне быть еще не приходилось.
— Пустой разговор, Сергуня, — я потрепала журналюгу по впалой обросшей щеке. — И покинь помещение, пожалуйста. Иначе донесу на тебя, как на извращенца.
Но даже на этом Сергуня не успокоился. Он заговорщицки закатил глаза и всучил мне свою потрепанную визитку.
— На всякий случай… Если передумаете. Я по привычке сунула визитку в декольте платья имени Аллы Кодриной и двинулась к выходу. Синенко едва поспевал со мной.
— Мы хорошо платим за конфиденциальную информацию, — продолжал увещевать он.
— На здоровье.
— У вас с ним близкие отношения? — неожиданно озарило Синенко, и вот тут-то я начала беспокоиться по-настоящему.
Ошибкой было уже то, что я заговорила с этим хмырем. Нет никаких гарантий, что завтра его клоачное издание не выйдет с моей физиономией на первой странице.
Я так и представила себе огромный заголовок: «В постели с виолончелью».
Я оторвалась от репортера и почти коснулась спасительной ручки двери.
— Эй, — крикнул он. — Подождите! Вы что-то потеряли…
Черт меня дернул обернуться — и Синенко щелкнул фотоаппаратом. Старый, но безотказно действующий трюк. Попалась.
Я приблизилась к изобретательному Сергуне с самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна, — и с ходу врезала ему по яйцам. Но это был лишь утешительный приз: хорошо тренированный журналистский пах стойко перенес удар. На ногах Синенко удержался, контроля над собой не потерял, и фотоаппарат остался вне зоны моей досягаемости.
— Ублюдок, — сказала я. Впрочем, без всякого осуждения.
— Сука, — не остался в долгу репортер, а потом почтительно добавил:
— Надеюсь на дальнейшее сотрудничество…
Я хлопнула дверью, рысью пробежала по холлу и спустя минуту оказалась на улице. Вышколенный швейцар тут же распахнул передо мной дверцу такси. Я плюхнулась на заднее сиденье и перевела дух. Вечер удался, ничего не скажешь.
Шофер, здоровенный детина, тронул машину с места.
— Улица Верности, — запоздало пискнула я. И тотчас же задрожала всем телом. В углу салона, сжавшись в комок, сидел Олев Киви. Я зажмурилась, досчитала до десяти и снова открыла глаза: сначала один, а потом другой. Но Олев Киви не исчез, наоборот, выдвинулся из тени и теперь нависал надо мной, как ночной кошмар.
— Простите, — голос его звучал глухо. И мольбы о прощении было в нем меньше всего.
— Что это значит? — Я сдвинула колени: ни дать ни взять целомудренная разрядница из секции по настольному теннису.
— Я не смог… Я хотел отпустить вас… Но не смог.
— Остановите машину.
— Выслушайте меня… Варя.
— Остановите машину. Или вы хотите, чтобы я выпрыгнула на ходу?
Сцена была та еще — невинная крошка и коварный соблазнитель. И я подумала — да-а…
Черт возьми, игра в целибат иногда может увлечь, даже если ты шлюха со стажем и на тебе клеймо негде ставить.
Олев Киви слегка кивнул головой, и шофер ударил по тормозам.
— Чего вы от меня хотите? — спросила я.
— Я…я не знаю…
Не очень умно, но, во всяком случае, честно.
Он действительно не знал, что делать с женщиной, так живо напомнившей ему покойную жену. Должно быть, у Стаса завелись неплохие информаторы, и все было неслучайным: ряд и место в филармонии, мускат «Миральва», нелепое платье и такая же нелепая стрижка.
И перстень.
Интересно, как к Стасу попал перстень? И зачем ему виолончелист, даже с мировым именем?
Я тряхнула головой и заставила себя не думать об этом: в конце концов, это его, Стаса, дела. В каждой избушке свои погремушки.
Пока я в нерешительности терзала приоткрытую дверцу, Олев Киви успел достать фляжку с каким-то (очевидно, достаточно крепким) спиртным и влить в себя ее содержимое. Это придало ему дополнительные силы, и он снова принялся увещевать меня.
— Вы должны поехать со мной.
— Должна?
— Ну, я прошу вас… Рашп!.. [9]
Олев Киви снова посмотрел на меня — и заплакал. Вполне интернациональными слезами.
— Хорошо, — наконец-то сдалась я. Радуйся, подлец Стасевич. Все движется именно в том русле, которое ты предварительно проложил.
Машина сорвалась с места, и я закрыла глаза: будь что будет, не убьет же он меня, в самом деле. А все остальное, включая некоторые — исправленные и дополненные — разделы из «Практического пособия по сексу», я уже проходила.
Я была слишком невразумительной шлюхой, чтобы посещать подобные места, а другой шанс мне вряд ли представится. Так что выше голову, Варвара Сулейменова, во всем можно найти положительные стороны.
За то время, что мы добирались до непритязательного караван-сарая для VIP-персон, Олев Киви успел четыре раза поговорить по мобильнику: на приличном английском, ломаном французском и совсем уж непотребном итальянском… Последний звонок, в отличие от предыдущих, был сделан самим Киви. Разговор шел на эстонском — на том самом эстонском, жалкие осколки которого я тщетно пыталась забыть. Виолончелист договаривался о свидании — возможно, романтическом: Осло, «Королева Реджина», номер 217. Потом последовало препирательство относительно даты, и Киви и его собеседница сошлись на седьмом июля.
Седьмое июля. Седьмое, а сегодня четвертое. Через два дня он будет в Осло, сукин сын. А я останусь здесь — с занудой Стасом и прибавкой к жалованью, если повезет.
Черт знает почему, но я почувствовала себя уязвленной: верх неприличия лапать глазами одну женщину и при этом ворковать с другой. Напрочь выбросив из головы дремовские инструкции, я закинула ногу на ногу, потянулась к фляжке, лежащей на сиденье между нами, и сделала большой глоток.
Виски. И совсем неплохое.
Киви сунул мобильник в карман и снова уставился на меня. А потом попросил таксиста остановиться. Я насторожилась: неужели он почуял подвох в моих профессионально-непристойных коленях и моментально вычислил даму полусвета? Сейчас выкинет меня из машины или, того хуже, потребует справку от венеролога… Но ничего подобного не произошло, напротив, он сам покинул салон и вернулся спустя пять минут с шампанским и розами — самый банальный ход, который только можно было придумать. Шампанское я ненавидела еще со времен начала моей трудовой деятельности в Таллине. Тогда налакавшиеся вусмерть клиенты обливали им постели, пупки и нижнее белье, полагая (кретины!), что это очень эротично. А розы…
Розы были слишком недолговечны, чтобы испытывать к ним какое-то чувство. И потом, на фотографии покойная жена Киви тоже была изображена с розой в руках.
Так что понятно, кому на самом деле предназначаются и выпивка, и цветочки: задрав портки, Олев Киви горит желанием дважды войти в одну и ту же реку…
— Это вам, — с придыханием сказал он и протянул мне увесистый букет.
Ясен перец, мне; не матерому же шоферюге, в самом деле! И шампанское тоже: придется пить его из горла, если Олев Киви заранее не запасся фужерами.
…Никаких фужеров, естественно, не было и в помине. А кончилось все тем, что эстонец сорвал пробку и залил пеной мое красное платье. Я даже не успела отреагировать на эту гусарскую выходку — и все потому, что он тотчас же приклеился ладонями к мокрой ткани, потом перешел на колени, бедра и живот. Бессвязные извинения сменил такой же бессвязный лепет о невозможности, нереальности всего происходящего.
Кажется, он назвал меня Аллой.
…Отрезвление пришло сразу же, как только машина остановилась возле высокой ограды, за которой прятался от собачников, эксгибиционистов и прочей шушеры шикарный гостиничный особняк. Киви тряхнул выцветшими волосами, не глядя расплатился с шофером и помог мне вылезти из такси.
— Что дальше? — спросила я.
— Я испортил вам платье, — покаялся чертов виолончелист. Это прозвучало как: «Я испортил вам вечер и собираюсь испортить жизнь». — Я хотел бы загладить вину.
Интересно, каким способом? Наверняка старым дедовским: неприхотливая хуторская случка под сенью футляра от виолончели. Но в конце концов, именно за это мне и платят.
— Поднимемся ко мне. — Голос бедняги Олева слегка подрагивал, он все еще боялся, что я развернусь и уйду, дурачок. — Вам нужно хотя бы обсохнуть.
…Его номер располагался на третьем этаже: почти президентские апартаменты, несколько дежурных филармонических корзин с такими же дежурными цветами (издержки профессии), несколько дорожных баулов из дорогой кожи (за любую из этих умопомрачительных вещиц я готова была расплатиться натурой, не сходя с места); пачка каких-то приглашений на столе и его орудие труда — прямо посередине комнаты.
При виде этой непомерно раздувшейся от гордости скрипки-переростка я зябко повела плечами: наверняка Киви предложит мне прослушать что-нибудь из его репертуара, перед тем как затащить меня в койку.
Не задание, а куличики на Пасху. В ближайшие же выходные отправлюсь на Смоленку к Ксении Блаженной и преставлюсь свечечками.
Олев Киви появился в ресторанном зале, когда я уже приговорила винишко и с упоением разглядывала матрону за соседним столиком. На старой мочалистой бизнес-вумен был очаровательный костюмчик, гармонировавший с чем угодно, только не с ее морщинистой, вытянутой, как у пристяжной лошади, шеей. Я даже зарисовала фасончик на салфетке и теперь обдумывала, во сколько мне обойдется пошив такой миленькой вещицы.
Именно за этим благородным занятием застали меня проголодавшийся эстонец-виолончелист и свора его прихлебателей. Они оккупировали столик в углу, недалеко от меня, и вся ресторанная шушера во главе с метрдотелем слетелась к ним, как воронье к падали.
Пусть терзают, подумала я, свято выполняя заповеди Стаса: никаких провоцирующих телодвижений.
И еще вина.
Вино появилось на моем столе спустя пять минут. А еще через пять минут ко мне подсел худосочный молодой человек с лицом законченного психопата.
— Позволите? — хрипло спросил он, ухватившись за край скатерти.
Только этого не хватало!
Я оценивающе посмотрела на его побелевшие пальцы: отодрать их от стола, во всяком случае в ближайшие полчаса, не представлялось никакой возможности.
— У кого лечимся? — сочувственно спросила я. Молодой человек дико скосил на меня глаза и вытащил из кармана визитку: «Петербургская Аномалия». Отдел расследований. Сергей Синенко. Спецкор».
С диагнозом все было ясно, и я тяжело вздохнула.
— Вы ведь тоже?.. — сглотнув слюну, прошептал Сергей Синенко.
— Что — тоже?
— Тоже за ним охотитесь?
— За кем?
— За эстонцем. За Олевом Киви.
От неожиданности я вздрогнула, но тут же взяла себя в руки: две древнейшие профессии постоянно сталкиваются лбами где угодно, даже здесь, в респектабельном зале «Европы».
— С чего вы взяли?
— Мне показалось…
— ???
— Уж слишком старательно вы на него не смотрите.
Я поморщилась: чего мне не хватает в жизни, так это доморощенных детективов.
— Не говорите глупостей, — осадила я зарвавшегося репортеришку.
Репортеришка заткнулся, но ненадолго.
— Простите, я не мог вас видеть раньше? Дурачина ты, дурачина, всех твоих жалких спецкоровских грошиков не хватит, чтобы увидеть меня. Даже в окне проезжающей машины, не говоря уже о какой-нибудь пикантной позе.
— Боюсь, что нет. — Я замаскировалась бокалом и сделала мелкий глоток.
— Мне нужно взять у него интервью, — не отставал он.
— Берите, — великодушно разрешила я. — Я-то здесь при чем?
— Все дело в том, что он не дает интервью. Уже год, с тех пор, как погибла его жена.
— Вот как?
— Только пресс-конференции. Тухляк на темы искусства…
Дело начинало принимать интересный оборот, и я решила поощрить тайного агента газеты «Петербургская Аномалия» Сергея Синенко.
— И что же с ней случилось?
Спецкор приоткрыл было пасть и тут же с лязганьем ее захлопнул: к нашему столику приближался Олев Киви.
— Он… идет… — апокалиптическим шепотом пробубнил Синенко.
Я и сама это видела: эстонец, сжимавший в руках бокал с красным вином, надвигался, как множественный оргазм у записной нимфоманки — неотвратимо, бесповоротно и стремительно.
Но тем не менее первой жертвой горячего эстонского парня оказалась вовсе не я, а несчастный затравленный спецкор.
— Я могу поговорить с вашей дамой? — обратился к нему Олев Киви.
— Да, конечно… — выдавил из себя мой неожиданный знакомый.
— Наедине. — О, эта артикуляция, подернутая легкой ленцой! Таллин, без сожаления оставленный четыре года назад, снова ухватился за меня узловатыми чухонскими пальцами.
— Конечно, конечно…
Синенко сполз со стула и неуверенной походкой направился к выходу. Я расставила локти (только локти, Стас, ничего криминального!) и принялась рассматривать Олева Киви.
Он был неплох, совсем неплох, с таким можно завалиться в койку без предварительной оплаты: тяжелая челюсть и легкие губы, брови в цвет глаз и глаза в цвет волос — именно так выглядят дюны под сентябрьским солнцем. И не где-нибудь в загаженной яхтами Пирите, а на заповедных островах с длинными окончаниями.
На этих островах я никогда не была.
Эстонец тоже не остался в долгу: он жадно ощупывал мое лицо сузившимися зрачками, он все еще не знал, в каком море бросить якорь и в какой бухте сойти на берег.
Пауза затягивалась и становилась почти неприличной. И я наконец-то решилась помочь этому горе-мореплавателю.
— Слушаю вас.
Вместо ответа он уставился на этикетку на вине, и кадык его предательски дрогнул.
— Это ведь случайность, правда? Вы выбрали вино наугад? — Его мягкий голос умолял меня, подсказывал ответ, подталкивал к безопасной колее.
Но на колею, сдобренную худосочным эстонским черноземом, я была не согласна.
— Это только любовников выбирают наугад. И презервативы в аптеке, — не удержалась от сарказма я. — А к винам привыкают.
Олев Киви сморщился и поерзал на стуле, как какой-нибудь отставной майор-геморройник.
— Да, я понимаю… Простите за бестактный вопрос.
— Выпьете со мной? — Черт возьми, мой огрубевший в постельных баталиях рот явно доминировал над мозгами. Я форсировала события, а это вряд ли понравится Стасу.
Эстонец захлопал коровьими ресницами и надолго замолчал. Молчание зависло над его недопитым бокалом с красным вином, над моим бокалом с «Миральвой» и над целомудренными дольками лимона в блюдце. Только спустя минуту виолончелист решился. Он выплеснул остатки красного в соусник и потянулся к моей бутылке.
Теперь мы были на равных — оба с мускатом в руках.
— Как вас зовут? — он испытующе посмотрел на меня.
— Варя. Варвара. Некоторые зовут меня Барбара, это тоже не воспрещается. — Имя «Барбара» предпочитали все прошедшие через мои руки иностранцы и один отечественный бизнесменчик, большой любитель долгоиграющей «Санта-Барбары».
— Мне нравятся русские имена, — Киви перевел дух и как будто успокоился. — За вас, Варя.
Русские имена, кто бы мог подумать!
Мы чокнулись и молодецки заглотнули мускат. Чертова «Миральва» была мне также безразлична, как и воинственная мужская анатомия: тело и тело, вино и вино, одно из тысяч, — но Олев Киви!.. Он устроил из пошленького первого тоста настоящий ритуал! Вначале он пил медленно, маленькими глотками, прислушиваясь к себе. А потом, не ввдержав, опрокинул в себя остатки муската. Как будто бежал изо всех сил к своему прошлому.
Бежал и боялся опоздать.
Отставив пустой бокал, он откинулся на спинку кресла и снова принялся пожирать меня глазами, — как и тогда, в филармонии. Вот тут-то я и поняла, что его блеклые эстонские очи вступили в явное противоречие с его таким же блеклым умишком: «jaa, jaa, jaa» [6], — нашептывали очи, «mitte, mitte, mitte» [7], — настаивал умишко.
«Нет. Этого не может быть».
Необычайным усилием воли Олев Киви шуганул распоясавшийся организм. И снова обратился ко мне.
— Я видел вас в филармонии сегодня, — пролепетал он. — Ведь это были вы?
— Неужели вы в состоянии рассматривать зал во время концерта? — уклонилась от прямого ответа я.
— Все не так… — он пощелкал пальцами, подбирая выражение. — Я увидел вас, потому что… потому что хотел увидеть…
Не закончив, он снова потянулся к спасительной «Миральве» (заказанной, между прочим, на наши со Стасом денежки) и снова опрокинул в себя бокал.
— То место, на котором вы сидели…
— Я всегда заказываю билеты именно на него, — я понимала подвыпившего виолончелиста с полуслова. Стас мог быть мной доволен.
— Maania [8], — жалобно пробормотал он. Полностью с тобой согласна, дорогой мой.
— Вы что-то сказали? — участливо спросила я и положила руку ему на рукав.
Перстень, болтавшийся у меня на пальце, по-змеиному изогнулся и выскочил — камнем на поверхность. Симпатичным, но самым обыкновенным камнем, хрестоматийным и не слишком чистым изумрудиком, к тому же довольно небрежно ограненным. Но его чудесное возникновение произвело фурор. Даже известие о штурме таллинской ратуши русским спецназом (куда только смотрит НАТО?!!) было бы встречено эстонцем с меньшим волнением. Он совсем непочтительно перехватил мою руку и едва не сорвал перстень. Воздуха ему явно не хватало.
— Откуда это у вас? — Киви едва шевелил посиневшими губами.
— Семейная реликвия, — я четко следовала дремовским инструкциям. — Подарок матери. Отпустите, пожалуйста. Вы делаете мне больно…
Его отчаянные, ополоумевшие пальцы слегка ослабили хватку.
— Maania, — снова повторил он. — Как вас зовут, вы сказали?
— Варвара. Варя.
Совсем не то, что он жаждал услышать.
— Это не может быть семейной реликвией, Варя. Не вашей, во всяком случае… Этот перстень я подарил своей жене.
Он осекся и перевел взгляд с моей руки на свою. Я последовала примеру виолончелиста. На его мизинце ловко сидел перстень. Не такой же (перстень был мужским), но очень похожий. Во всяком случае, камни казались почти идентичными.
— Ей хотелось, чтобы мы всегда помнили друг о друге. — Киви понял, куда именно я смотрю.
Теперь уже мне не хватало воздуха. Жучара Стасевич подложил мне свинью, теперь я знала это наверняка. Свинью с гарниром из индийской мелодрамы. Сейчас этот виолончельных дел мастер начнет призывать на помощь ожиревшее ресторанное секьюрити. И клясться государственным флагом Эстонии, что я воровка и стянула перстенек у его жены, прибегнув к эксгумации трупа. Нетрудно предположить, что за этим последует…
— Отпустите… Если вы не прекратите, я позову метрдотеля, — отчаянно труся, прошипела я. И, помолчав, добавила:
— Сумасшедший…
Слава богу, моя последняя реплика подействовала на него отрезвляюще. Эстонец обмяк, отстранился и закрыл лицо руками.
Бедняжка.
— Vabastama… Простите… Простите меня, ради бога… Не знаю, что на меня нашло… Простите…
Он извинялся бы так до второго пришествия, хлюпая носом и перескакивая с языка на язык, — и я решила осадить его.
— Все в порядке, Олев… — я впервые назвала его по имени.
— Вы знаете мое имя? — он поднял голову и посмотрел на меня со жгучим недоверчивым интересом.
Фильтруй базар, старуха. Так и завалиться недолго.
— Ну, конечно. Виолончель — мой любимый инструмент. Я не пропускаю ни одного концерта. — Господи, прости мне эту ложь!..
За угловым столиком, где расположилась команда Киви, уже началось брожение: виолончельные клевреты отчаянно семафорили своему патрону, призывно стучали вилками, фужерами и кольцами для салфеток — и даже уронили стул. А спустя минуту выделили парламентера для переговоров с отбившейся от рук знаменитостью. Парламентер — плюгавый мужичонка с покатыми плечиками (скрытый педик, не иначе) — приблизился к нам и что-то почтительно залопотал по-эстонски. Общий смысл речи сводился к следующему: «Олев, твою мать, мы все тебя ждем, твою мать, в конце концов, это просто неприлично, твою мать, заставлять ждать такое количество людей, твою мать, и сидеть за одним столом с этой русской шлюхой, твою мать».
Я послала белобрысому молевидному педику благодарный взгляд: история с обольщением Олева Киви нравилась мне все меньше и меньше, даже обещанная Стасом прибавка к жалованью не делала ее привлекательной. В конце концов, мне вполне хватает моих комиссионных, а на крайний случай всегда можно устроиться кондуктором в трамвайный парк. Все лучше, чем дергать за конечности скелетов в шкафу истеричного эстонца и разгребать за ним окаменевшее дерьмо. Тем более что в нашей семье уже есть один специалист по дерьму.
Если сейчас виолончелист встанет и уйдет, я буду считать это лучшим порно-эскортом в своей жизни.
Так что извини, Стасевич.
Но чертов Киви не встал и не ушел. Напротив, он вылил на педрилу-парламентера целый поток бесполых эстонских ругательств и подкрепил их смачным русским матерком. Я даже мысленно зааплодировала такой экстравагантности: молодцы чухонцы, хоть чему-то научились у Большого Брата!..
Педик ретировался, оставив после себя запах селедки в молочном соусе; он сдался. Но я, в отличие от него, сдаваться не собиралась.
— Кажется, ваши друзья недовольны…
— Не обращайте внимания… Варя, — он выговорил мое имя осторожно и ласково, привыкая к новому для него сочетанию букв.
— Мне тоже пора.
— Вы уходите? — Голос его задрожал, как виолончельная струна в финале сюиты № 1 соль мажор И. С. Баха. Задрожал и сорвался.
Бедняжка, в который раз подумала я.
— Да, — я привстала, демонстрируя серьезность намерений. — И спасибо за концерт, Олев. Вы были великолепны… Как всегда.
— Но… Вы ведь ушли после первого отделения.
Так, значит, ты следил за мной? Хорошенькое дельце.
Я в очередной раз поймала себя на мысли о том, что Стас знал, что делает, когда расставлял силки: ловля на живца, вот как это называется.
— Вы ведь ушли, — продолжал настаивать эстонец. — Почему вы ушли?
— И того, что я услышала, было достаточно, — ляпнула я первое, что пришло в голову. — Ваша музыка разрывает мне сердце.
Мое насквозь лживое, да еще приправленное подобострастной лестью объяснение было шито белыми нитками, но Олев Киви с готовностью клюнул на него. И не выказал никакого желания расстаться со мной.
— Вам нравится виолончель?
Я внутренне содрогнулась, но сумела взять себя в руки:
— Мне кажется, в этом инструменте заключена душа создателя. — Господи, откуда эти тексты? Моментально перебрав в уме всех своих клиентов, я остановилась на сидящем в Крестах Лешике, и происхождение фразы моментально прояснилось.
«Мне кажется, в этом инструменте заключена душа Создателя», — именно так высокопарно Лешик отзывался о своем члене.
Но Олев Киви знать не знал бедолагу Лешика, а тем более его член, — и посему челюсть его благодарно отвисла: он оценил красоту формулировки.
— Я не могу вас отпустить… Вот так просто…
— Мне пора, Олев. Мне правда пора…
Я поднялась, пресекая дальнейшую дискуссию, и поплыла к выходу, профессионально покачивая бедрами. Олев Киви по-настоящему испугал меня: безобидное интеллектуальное болотце, в чреве которого нет и не будет спасения. Следовательно, задача номер один: унести ноги. Унести ноги и спихнуть неудачу с Олевом на форс-мажорные обстоятельства.
Покинув ресторанный зал, я облегченно вздохнула и направилась в женский туалет. Но особенно рассиживаться на отдающем гинекологической стерильностью унитазе не пришлось: в дверь робко постучали.
— Кто там? — глупо спросила я и на всякий случай подтянула колготки.
— Я, — вкрадчивый голос принадлежал мужчине. Но не Олеву Киви, это точно.
— Это дамская комната, уважаемый. — Мой голос предательски дрогнул.
— Нужно поговорить.
Я с чувством спустила воду и распахнула дверь. И едва не зашибла криминального репортера Сергея Синенко.
— Какого черта? — Я даже не удивилась его появлению в женском туалете; в поисках материала для своих подметных статеек он влез бы куда угодно, даже в доменную печь. Что уж говорить об отхожем месте — так, легкая разминка в стиле «диско».
Юродивый от журналистики смотрел на меня умоляющими глазами.
— Вы разговаривали с виолончелистом, я видел.
— Ну и что?
— Познакомьте меня с ним… Редакция оплатит ваши услуги.
— Сколько? — по-мясницки грубо подошла к вопросу я.
— А сколько нужно?
Я с трудом подавила в себе желание назвать сумму и автоматически перейти в разряд обслуги желтой газетенки. Кем-кем, а шлюхой от масс-медиа мне быть еще не приходилось.
— Пустой разговор, Сергуня, — я потрепала журналюгу по впалой обросшей щеке. — И покинь помещение, пожалуйста. Иначе донесу на тебя, как на извращенца.
Но даже на этом Сергуня не успокоился. Он заговорщицки закатил глаза и всучил мне свою потрепанную визитку.
— На всякий случай… Если передумаете. Я по привычке сунула визитку в декольте платья имени Аллы Кодриной и двинулась к выходу. Синенко едва поспевал со мной.
— Мы хорошо платим за конфиденциальную информацию, — продолжал увещевать он.
— На здоровье.
— У вас с ним близкие отношения? — неожиданно озарило Синенко, и вот тут-то я начала беспокоиться по-настоящему.
Ошибкой было уже то, что я заговорила с этим хмырем. Нет никаких гарантий, что завтра его клоачное издание не выйдет с моей физиономией на первой странице.
Я так и представила себе огромный заголовок: «В постели с виолончелью».
Я оторвалась от репортера и почти коснулась спасительной ручки двери.
— Эй, — крикнул он. — Подождите! Вы что-то потеряли…
Черт меня дернул обернуться — и Синенко щелкнул фотоаппаратом. Старый, но безотказно действующий трюк. Попалась.
Я приблизилась к изобретательному Сергуне с самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна, — и с ходу врезала ему по яйцам. Но это был лишь утешительный приз: хорошо тренированный журналистский пах стойко перенес удар. На ногах Синенко удержался, контроля над собой не потерял, и фотоаппарат остался вне зоны моей досягаемости.
— Ублюдок, — сказала я. Впрочем, без всякого осуждения.
— Сука, — не остался в долгу репортер, а потом почтительно добавил:
— Надеюсь на дальнейшее сотрудничество…
Я хлопнула дверью, рысью пробежала по холлу и спустя минуту оказалась на улице. Вышколенный швейцар тут же распахнул передо мной дверцу такси. Я плюхнулась на заднее сиденье и перевела дух. Вечер удался, ничего не скажешь.
Шофер, здоровенный детина, тронул машину с места.
— Улица Верности, — запоздало пискнула я. И тотчас же задрожала всем телом. В углу салона, сжавшись в комок, сидел Олев Киви. Я зажмурилась, досчитала до десяти и снова открыла глаза: сначала один, а потом другой. Но Олев Киви не исчез, наоборот, выдвинулся из тени и теперь нависал надо мной, как ночной кошмар.
— Простите, — голос его звучал глухо. И мольбы о прощении было в нем меньше всего.
— Что это значит? — Я сдвинула колени: ни дать ни взять целомудренная разрядница из секции по настольному теннису.
— Я не смог… Я хотел отпустить вас… Но не смог.
— Остановите машину.
— Выслушайте меня… Варя.
— Остановите машину. Или вы хотите, чтобы я выпрыгнула на ходу?
Сцена была та еще — невинная крошка и коварный соблазнитель. И я подумала — да-а…
Черт возьми, игра в целибат иногда может увлечь, даже если ты шлюха со стажем и на тебе клеймо негде ставить.
Олев Киви слегка кивнул головой, и шофер ударил по тормозам.
— Чего вы от меня хотите? — спросила я.
— Я…я не знаю…
Не очень умно, но, во всяком случае, честно.
Он действительно не знал, что делать с женщиной, так живо напомнившей ему покойную жену. Должно быть, у Стаса завелись неплохие информаторы, и все было неслучайным: ряд и место в филармонии, мускат «Миральва», нелепое платье и такая же нелепая стрижка.
И перстень.
Интересно, как к Стасу попал перстень? И зачем ему виолончелист, даже с мировым именем?
Я тряхнула головой и заставила себя не думать об этом: в конце концов, это его, Стаса, дела. В каждой избушке свои погремушки.
Пока я в нерешительности терзала приоткрытую дверцу, Олев Киви успел достать фляжку с каким-то (очевидно, достаточно крепким) спиртным и влить в себя ее содержимое. Это придало ему дополнительные силы, и он снова принялся увещевать меня.
— Вы должны поехать со мной.
— Должна?
— Ну, я прошу вас… Рашп!.. [9]
Олев Киви снова посмотрел на меня — и заплакал. Вполне интернациональными слезами.
— Хорошо, — наконец-то сдалась я. Радуйся, подлец Стасевич. Все движется именно в том русле, которое ты предварительно проложил.
Машина сорвалась с места, и я закрыла глаза: будь что будет, не убьет же он меня, в самом деле. А все остальное, включая некоторые — исправленные и дополненные — разделы из «Практического пособия по сексу», я уже проходила.
* * *
Маэстро Олева Киви, дипломанта, лауреата и почетного члена расплодившихся по всему миру Академий, принимали в Питере по высшему разряду. Я поняла это сразу, как только наше такси оказалось под сенью Крестовского с его чрезмерно пышными особнячками «слуг народа» и совершенно чрезмерным обилием видеокамер слежения.Я была слишком невразумительной шлюхой, чтобы посещать подобные места, а другой шанс мне вряд ли представится. Так что выше голову, Варвара Сулейменова, во всем можно найти положительные стороны.
За то время, что мы добирались до непритязательного караван-сарая для VIP-персон, Олев Киви успел четыре раза поговорить по мобильнику: на приличном английском, ломаном французском и совсем уж непотребном итальянском… Последний звонок, в отличие от предыдущих, был сделан самим Киви. Разговор шел на эстонском — на том самом эстонском, жалкие осколки которого я тщетно пыталась забыть. Виолончелист договаривался о свидании — возможно, романтическом: Осло, «Королева Реджина», номер 217. Потом последовало препирательство относительно даты, и Киви и его собеседница сошлись на седьмом июля.
Седьмое июля. Седьмое, а сегодня четвертое. Через два дня он будет в Осло, сукин сын. А я останусь здесь — с занудой Стасом и прибавкой к жалованью, если повезет.
Черт знает почему, но я почувствовала себя уязвленной: верх неприличия лапать глазами одну женщину и при этом ворковать с другой. Напрочь выбросив из головы дремовские инструкции, я закинула ногу на ногу, потянулась к фляжке, лежащей на сиденье между нами, и сделала большой глоток.
Виски. И совсем неплохое.
Киви сунул мобильник в карман и снова уставился на меня. А потом попросил таксиста остановиться. Я насторожилась: неужели он почуял подвох в моих профессионально-непристойных коленях и моментально вычислил даму полусвета? Сейчас выкинет меня из машины или, того хуже, потребует справку от венеролога… Но ничего подобного не произошло, напротив, он сам покинул салон и вернулся спустя пять минут с шампанским и розами — самый банальный ход, который только можно было придумать. Шампанское я ненавидела еще со времен начала моей трудовой деятельности в Таллине. Тогда налакавшиеся вусмерть клиенты обливали им постели, пупки и нижнее белье, полагая (кретины!), что это очень эротично. А розы…
Розы были слишком недолговечны, чтобы испытывать к ним какое-то чувство. И потом, на фотографии покойная жена Киви тоже была изображена с розой в руках.
Так что понятно, кому на самом деле предназначаются и выпивка, и цветочки: задрав портки, Олев Киви горит желанием дважды войти в одну и ту же реку…
— Это вам, — с придыханием сказал он и протянул мне увесистый букет.
Ясен перец, мне; не матерому же шоферюге, в самом деле! И шампанское тоже: придется пить его из горла, если Олев Киви заранее не запасся фужерами.
…Никаких фужеров, естественно, не было и в помине. А кончилось все тем, что эстонец сорвал пробку и залил пеной мое красное платье. Я даже не успела отреагировать на эту гусарскую выходку — и все потому, что он тотчас же приклеился ладонями к мокрой ткани, потом перешел на колени, бедра и живот. Бессвязные извинения сменил такой же бессвязный лепет о невозможности, нереальности всего происходящего.
Кажется, он назвал меня Аллой.
…Отрезвление пришло сразу же, как только машина остановилась возле высокой ограды, за которой прятался от собачников, эксгибиционистов и прочей шушеры шикарный гостиничный особняк. Киви тряхнул выцветшими волосами, не глядя расплатился с шофером и помог мне вылезти из такси.
— Что дальше? — спросила я.
— Я испортил вам платье, — покаялся чертов виолончелист. Это прозвучало как: «Я испортил вам вечер и собираюсь испортить жизнь». — Я хотел бы загладить вину.
Интересно, каким способом? Наверняка старым дедовским: неприхотливая хуторская случка под сенью футляра от виолончели. Но в конце концов, именно за это мне и платят.
— Поднимемся ко мне. — Голос бедняги Олева слегка подрагивал, он все еще боялся, что я развернусь и уйду, дурачок. — Вам нужно хотя бы обсохнуть.
…Его номер располагался на третьем этаже: почти президентские апартаменты, несколько дежурных филармонических корзин с такими же дежурными цветами (издержки профессии), несколько дорожных баулов из дорогой кожи (за любую из этих умопомрачительных вещиц я готова была расплатиться натурой, не сходя с места); пачка каких-то приглашений на столе и его орудие труда — прямо посередине комнаты.
При виде этой непомерно раздувшейся от гордости скрипки-переростка я зябко повела плечами: наверняка Киви предложит мне прослушать что-нибудь из его репертуара, перед тем как затащить меня в койку.