Плеханов Сергей. Дорога на Урман

   - Но вернемся к делу. Я связался с ближайшим аэродромом. Самолет для облетов района будет выделен с завтрашнего дня. Нужно назначить кого-то из сотрудников райотдела в качестве наблюдателя. И второе - управляющий Золототрестом дал добро на присылку нашего человека под видом ревизора...
   - Кстати, о золоте. Меня... смущает все-таки, что мы отправили машину с грузом свинца под видом драгметалла, - начал Вовк.
   Но Боголепов категорично заметил:
   - Прикажете каждый раз дарить банде кучу денег - на целую танковую колонну?.. А если осечка выйдет и они уйдут с добычей в Маньчжурию?..
   - Я уже говорил, но повторю еще раз, - вмешался Жуков. - Убежден, что бандиты не станут разбивать хорошо упакованную тару... В прошлые-то разы они взяли настоящее золото...
   - Да если даже и вскроют... - Гончаров на мгновение нахмурился. Стахеев - головастый парень, выкрутится как-нибудь...
   По таежной тропе растянулась цепочка всадников. В середине тяжело шагала лошадь, на которой поперек седла висел связанный Стахеев.
   Иннокентий то и дело пытался размять опутанные веревкой руки, распрямить затекшую спину, но куда там - тело словно налилось свинцом, перед глазами шли кровавые круги. Мерно вздувался и опадал потный бок лошади.
   - Как какого-то... носом к пузу... - бурчал пленник. - Что я, по своей воле в машину эту залез?..
   - Чего ты там гундосишь? - прикрикнул на него ехавший следом бандит в засаленной кепке. - Живо у меня юшкой умоешься.
   Он пришпорил коня и, обгоняя других, унесся вперед, пристроился рядом с Кабаковым.
   - Василий, ну чего ты этого легаша с собой тащишь? Ей-богу, сердце не на месте. Позволь я ему брюшину пощекочу...
   - Не мельтеши, Желудок. Сам знаю, что к чему. Парень-то, может, и сгодится на что. На дело брать его с собой все одно не будем. Узнаем, мент он или взаправду мобилизованный. - Кабаков некоторое время молчал, о чем-то размышляя. - Если не легавый, кое-чего порасскажет полезное. Он ведь по приискам мотался, следственно, и дорогу до них знает, а главное сколько верст от каждого до райцентра...
   Василий вдруг умолк, словно спохватившись, что сказал лишнее и с неудовольствием посмотрел на Желудка. Но широкое туповатое лицо бандита не выражало ничего, кроме покорности. И Кабаков, сощурив глаза, проговорил:
   - Ну, а ежели... то пришить всегда успеем. А ты пока вот что: глаз с него не спускай ни днем, ни ночью. Головой мне за него отвечать будешь.
   Колыхание ветвей, мелькание стволов, размеренное движение лошади... Стахеев постепенно перестал замечать происходящее вокруг.
   Очнулся от резкого окрика над самым ухом. Кто-то грубо рванул его с седла, и Стахеев мешком упал на землю. Подняв голову, он увидел, что банда спешилась на обширном пустыре, сильно заросшем кустарником. Кое-где виднелись остатки зданий, приисковых сооружений.
   Всадники сгрудились возле приземистого полуразвалившегося барака. Навстречу им появился низкорослый орочен с красным лицом. Суетливо подбежав к Кабакову, взял поводья его коня. До Стахеева, казалось, никому нет дела. Полежав с минуту, он с трудом сел, а когда попытался рывком переместиться к замшелому пню, чтобы опереться на него спиной, то неловко завалился набок, больно ударившись плечом о камень. Послышался хриплый смех.
   Иннокентий поднял голову и встретился со злобным взглядом коренастого бандита, расседлывавшего лошадь. Широкое конопатое лицо, поросшее густой щетиной, хранило выражение неизбывной скуки, словно он давным-давно узнал цену этому миру и составил о нем весьма невысокое мнение.
   К лежащему на земле пленнику вразвалку подошел Кабаков.
   - Значит, говоришь, Кеша, в гости пожаловал? - Он приподнял носком пыльного сапога лицо Иннокентия. - А слыхал небось пословку такую: незваный гость хуже татарина?
   И, отходя от него, бросил конопатому:
   - Развяжи парня, Желудок. Да пусть поесть ему дадут - как всем.
   Желудок раздраженно перерезал ножом веревки, опутывавшие Стахеева.
   - Ищь, цаца! Свинцовой крупой его накормить бы...
   И, ткнув Иннокентия рукояткой ножа в ребра, он ядовито вопросил:
   - Может, вам, гражданин легавый, ма?незу?..
   Стахеев, сев на землю, принялся растирать затекшие руки, блаженно щурясь на солнце. На мгновение ему представилось, что все происшедшее с ним за последние несколько суток привиделось ему во сне, что сейчас мальчишеский голос взводного Сергеева врежется в тишину, и снова будет бег вверх по голому склону холма, будет немецкий окоп, торопливые удары штыком, хрипы умирающих...
   Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.
   Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним застыл Вовк - нахохленный, с насупленным лицом.
   - Ты чего, Федор? - обескураженно спросил замполит.
   - А ты чего?
   - Да я... думал, чужой кто...
   - Вот и я думал. - Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как бы давая понять, что намерен работать.
   Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и увидел Гончаров.
   - Что это ты?.. Сам не свой...
   - Да... - неопределенно махнул рукой Жуков. - Федор чудит чего-то.
   - А-а, - улыбнулся начальник штаба. - И тебя решил пасти? Он уж сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.
   - Зачем такие строгости? - недоуменно спросил Жуков.
   - Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева...
   - Он что, сдурел? - Жуков едва не задохнулся от возмущения. - Да если б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.
   - Вот и Боголепов так ему сказал.
   Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды. Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями.
   - Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков.
   Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.
   - Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, - сказал Желудок, кивнув в сторону барака. - Может, полегчает бедняге.
   Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.
   - Не надо, однако, - с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. - В животе дырка, нельзя ему... воду и ту нельзя...
   - А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, - раздраженно передразнил Желудок. - От всего она, матушка, лечит... А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать...
   - Отчепись, - лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.
   Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.
   Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.
   - Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков.
   - Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше.
   Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.
   - Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: - Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.
   Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:
   - Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло...
   - Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. - Пиявку проглотил?
   - Да нет, Севастополь вспомнил, - еще не придя в себя, ляпнул Стахеев.
   - Это с чего? - заинтересовался и Кабаков.
   - Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, - на ходу сочинил Иннокентий.
   - На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок.
   - А-а, путевку мне на шпалозаводе дали...
   - Стахановец, что ль? - враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.
   - Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. - Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя.
   - Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путевки только коммунистам и стахановцам дают.
   - Ксплуататоры! - злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.
   - Да побожусь! - Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. - Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял - хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску - ну, где передовых-то за неделю пишут, - смотрит он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему...
   - Ну чего было-то? В Крыму, то есть, - уже с интересом спросил Желудок.
   - Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада...
   - Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском.
   - Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.
   - А-а, - разочарованно протянул бандит.
   - Идем дальше, - продолжал Стахеев. - Санатории - пять этажей. Колонны, натурально. На крыше - статуи.
   - Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок.
   - Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... как их... конструкторы.
   - Дерьма-то, - сплюнул Желудок.
   - Не, красиво тоже, - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно, дальше топаешь, ключ берешь... Заходишь в палату. Там... - Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь. Туда посмотришь - дверь. Первую открыл - унитаз тебе стоит. Другую дверь открыл - ванна. Тут же аптечка с зеркалом - хошь брейся, хошь причесывайся.
   Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода. Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.
   Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с автоматами на груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.
   Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались пыльные облака разрывов.
   С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность и хрупкость...
   - Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять?
   - Ну вот, - продолжал Стахеев. - Проснулся ты в номере. Побрился. Причесался. Поодеколонился. Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную. Хочешь - велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде, музыка целый день гремит.
   Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:
   - Утомленное солнце тихо с морем прощалось...
   - Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок.
   Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...>
   Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем, будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.
   Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часовых, назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.
   Стахеев лежал на нарах в землянке рядом с Желудком и делал вид, что дремлет. Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса матерился и снова растягивался на голых досках.
   Скрипнула дверь, и в ярко-голубом проеме появилась чья-то фигура. Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего.
   - Выдь-ка, Желудок, - Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к полумраку хибары, и шагнул внутрь. - Чего взаперти сидеть?
   - От мух да от гнуса спасенья нет, - проворчал конопатый. - Лошади-то рядом - вот и роятся...
   Василий присел на край грубо сколоченного топчана, мотнул головой в сторону двери:
   - Живо.
   Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал:
   - Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?..
   - Грыжа у меня, ты ж знаешь, - с застенчиво-льстивым лицом произнес Стахеев.
   - Не помню.
   - Забыл, значит...
   - По правде сказать, физию твою не враз признал. Видать, действительно память слабеть стала.
   - Неужто и то забывать стал, как мы с тобой?.. - с элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий.
   - Помню, - прервал Кабаков.
   Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:
   - Ты б хоть рассказал, как все годы-то эти жил... - И зачастил словно боясь, что Василий не даст ему договорить: - Другой ты стал, другой совсем. Раньше-то, помню, все одно мне вдалбливал: не пачкайся, Кешка, в кровушке человечьей - липкая-де она...
   Кабаков помрачнел, его тяжелый неподвижный взгляд остановился на румяном от выпитой ханжи лице Иннокентия. Стахеев осекся, встретившись глазами с этим свинцовым взглядом.
   - Вопросики ты, миляга, подсыпаешь... Насчет кровянки, Кеш, правильно я гутарил: липкая она. Но и другое в толк возьми: убить - это только в первый раз трудно... А воды-то много утекло, всему научиться было время...
   Стахеев подавленно молчал, как бы боясь взглянуть на Василия. А тот, напротив, уставился на него долгим немигающим взглядом. Потом снова заговорил:
   - Ну ладно, мобилизовали тебя в вохру. Так чего ж тебе не жилось, зачем ко мне напросился?
   Стахеев потерянно пожал плечами, робко поднял глаза на Василия.
   - Обрадовался, когда тебя узнал... Ни о чем не думал - кинулся к тебе, и вс?...
   - А теперь жалеешь...
   - Н-не знаю... - неуверенно ответил Иннокентий. - Назад-то пути нет...
   - Молодец, что не врешь, - Василий хлопнул Стахеева по плечу и поднялся.
   Постоял с полминуты, раскачиваясь на носках. И с ядовитой усмешкой произнес:
   - А насчет воспоминаний... Помню ведь я, как ты от меня ушел. Чистеньким захотел быть... Ну и как оно, в чистоте-то себя содержать?..
   Понизив голос до яростного шепота, Кабаков сказал:
   - Пришить бы тебя, человеколюбца... Да может, исправишься, бес тебя ведает...
   Василий подошел к двери, чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель, потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса:
   - Я ведь, Кешка, оттуда, из Харбина, пришел. А назад не хочу намыкался... И здесь жить не сумею - позабыл, как да что.
   Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо.
   - Отсидимся, Кеш, с полгодика - вс? одно краснюкам хана скоро, немец к самой глотке подобрался... А потом заживем...
   - Это на какие шиши? - с недоверчивой ухмылкой спросил Стахеев.
   - Я, думаешь, зря сюда пришел?.. Мне один старичок, помирая, словцо сказал - где атаманскую казну в двадцать втором году сховали... когда большевики внезапно ударили.
   - Так чего ж ты спешил-то? - все так же недоверчиво сощурился Иннокентий. - Коли красным каюк придет, тогда бы и приезжал, без хлопот свое добро забрал.
   - В том-то и дело, что торопиться приходится. Не я один про тайну старикову узнал. Опередить надо...
   - А я-то как помогу?
   - Ты здесь все ходы и выходы ведаешь, как-никак никуда не уезжал. А меня - появись я на людях - враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни.
   - Уйти отсюда хочешь?
   - Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться...
   Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом - того самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев.
   - А чего он-то тебе мешает? - простодушно спросил Иннокентий.
   Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену.
   - Я бы его... Давай, говорит, по продуктовым складам, по баржам... Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней...
   - Зачем ему?..
   - Много будешь знать - скоро состаришься. Покамест я тут вопросы задаю. Поработай на меня сначала, а потом... До какого прииска от райцентра семьдесят два километра?
   Стахеев понял, почему Кабаков так резко переменил тему - видимо, сказал лишнее. На минуту задумавшись, Иннокентий коротко ответил на поставленный вопрос:
   - До Огонька.
   Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал:
   - Далековато...
   - И до Романовского! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев.
   - Что до Романовского?
   - Тоже семьдесят два.
   Кабаков помрачнел. После недолгого раздумья спросил:
   - А на какой из них последнее время за золотом ездили?
   Стахеев пожал плечами:
   - Наш наряд ни на одном не был.
   - А другие? - настаивал Василий.
   - Вот не соврать бы, - раздумчиво произнес Иннокентий. - Как будто на Романовский ездили...
   В кабинете Боголепова было душно. Жуков в расстегнутой гимнастерке, без ремня расхаживал вдоль стены, обмахиваясь газетой. Гончаров, оседлав стул и опершись локтями на его спинку, сидел у карты района, то и дело утирая платком испарину со лба и шеи.
   - Все делаем, как школяры, - ни к кому не обращаясь, с горечью говорил начальник штаба ББ. - Вон сколько брошенных приисков мне Николай Семенович назвал - и ни один на карту не был нанесен. А еще за бандой взялись гоняться.
   - Это ты прав, - кивнул Боголепов, сидевший на подоконнике у раскрытого окна. - Давно надо было старичков собрать да вместе с ними карту подправить. Где шахта была, где старатели золотишко мыли - пусть лето простояли, а все какая-нибудь хибара осталась.
   - Собираетесь весь год в кошки-мышки играть? - ядовито спросил Вовк, также ни к кому конкретно не обращаясь. - А что, я считаю, что операция проводится с полной безответственностью! Послали одного на аэроплане летать, другого в Золототрест под видом ревизора бумажки перебирать. Теперь мало того, что отдел ослабили еще и утечка информации неизбежна... Я подам рапорт!
   - Не кипятись! - Боголепов флегматично махнул на него рукой. - Тебе бы только рапорты писать...
   Но Вовк явно еще не выговорился. Губы его подрагивали от возбуждения. Рубя воздух ребром ладони, он забегал по кабинету.
   - Да и вообще затея со знаками для самолета!.. Детский сад какой-то. В шпионов играем. Что с воздуха увидишь?..
   - Погоди, Федор. - Жуков резко повернулся. - Сначала насчет того, что людей разбазариваем... Тебе, как и всем, прекрасно известно, что с самого начала операции начались регулярные облеты района и для наблюдения выделили сотрудника...
   В спор вмешался Нефедов:
   - Товарищи, я вижу, у вас какие-то давние разногласия...
   - Начальник отделения службы считает, что на банду работает кто-то из отдела, - с ядовитой усмешкой пояснил Гончаров.
   Встретившись с требовательным взглядом Нефедова, Вовк отвел глаза и глухо сказал:
   - Береженого бог бережет...
   - Вы кого-нибудь подозреваете, Федор Григорьевич? - бесстрастно спросил Нефедов.
   - Нет пока...
   - Тогда давайте больше не будем поднимать эту тему... - Нефедов помолчал, потом спокойно спросил, будто никакой размолвки не было: - А почему вам кажется, что с самолета ничего не увидишь - напротив, любой предмет правильной формы бросается в глаза.
   - Да ведь в районе больше сотни брошенных приисков, зимовок, рудничных разработок...
   - Опять за рыбу деньги, - раздраженно вставил Боголепов. - Никто и не отрицал сложность задачи... Если даже Стахееву не удастся выложить знак, он может на крайний случай сбежать потемну из банды и сообщить нам о ее пристанище.
   Вовк хотел что-то ответить, но тут заливисто затрезвонил телефон. Нефедов снял трубку.
   - Райотдел. Сейчас.
   Передал трубку Боголепову.
   - Слушаю, - сказал тот и через секунду начал лихорадочно строчить на листке бумаги. Хмуро бросил:
   - Держите в курсе.
   Положив трубку, объявил:
   - Нападение на обоз с мукой...
   Наступило долгое молчание. Его прервал Жуков.
   - У меня никаких сомнений: они уничтожают продукты и промтовары, чтобы оставить прииски на голодном пайке, заставить прекратить работу...
   Гончаров медленно покачал головой и с сомнением сказал:
   - А почему им не уничтожать захваченное на месте? Мы не видели никаких следов этого - ни кострищ с остатками мануфактуры, ни рассыпанного сахара и соли...
   Нефедов тряхнул свернутыми в кольца телеграфными лентами и сказал:
   - А ГУББ требует от нас определенности. Проводим операцию, не до конца уяснив цели противника.
   Все пристыженно молчали.
   - Что телеграфировать прикажете: просим снять дивизию с укрепрайона для проведения войсковой операции по прочесыванию?..
   - Да тут десяти дивизий не хватит, - бросив взгляд на каргу, сказал Боголепов. - Две Бельгии...
   Солнце стояло в зените. Склоны сопок, обступавших котловину, в которой лежал брошенный прииск, дрожали в горячем мареве. Стахеев сидел возле камелька и с выражением безмерной скуки на лице оглядывал окрестности. Он уже во всех деталях изучил все эти полуразвалившиеся строения и заросшие кустарником мостки.
   Чуть в стороне местность была словно изрыта гигантскими кротами отвалы пустой породы чередовались с шурфами, над ними поднимались в небо деревянные журавли-подъемники. На некоторых болтались тяжелые рассохшиеся бадьи.
   Перехватив взгляд Иннокентия, сидевший с ним Куклим заметил:
   - Преисподня, да и только. Будто бес какой изрыл...
   Стахеев согласно кивнул головой и лениво поднялся. Сказал:
   - Пойду еще хворосту принесу...
   Он уже несколько раз пытался выложить из палок какую-нибудь правильную геометрическую фигуру. Старенький биплан дважды проносился над пустырем, но знак каждый раз не был готов. А потом Иннокентию самому приходилось разбрасывать разложенные хворостины, когда Желудок как-то слишком назойливо начинал вертеться рядом.
   Сегодня за первую половину дня Стахееву удалось вытянуть в прямую линию несколько валежин. Оставалось приладить еще две палки, чтобы получилась стрела, указывающая прямо на барак.
   Сделав несколько шагов, Иннокентий почувствовал на себе пристальный взгляд. Резко обернулся. В дверном проеме барака мелькнула серая кепка Желудка.
   <Глаз не сводит, скотина>, - подумал Стахеев и сделал вид, что зацепился штаниной за ветку.
   Возвращаясь к камельку, он как бы невзначай уронил одну из палок, подправил ее ногой. Чуть отойдя, неприметно оглядел полянку - вдоль всего края вытянулась ровная линия, выложенная из хвороста. Еще один заход, и знак будет готов.
   Но едва Стахеев свалил возле камелька дрова, как послышался отдаленный топот копыт.
   Куклим обеспокоенно встрепенулся:
   - Что-то стряслось. Чего это они среди бела дня возвращаются... Пыль-то за десять верст видать. Да и ероплан, гляди, опять появится...
   Банда влетела на поляну на полном скаку. Иннокентий прикусил губу, увидев, как под копытами лошадей разлетелся выложенный им знак.
   Кабаков нетерпеливым жестом подозвал к себе Шестого. Орочен помог ему слезть с седла. Василий повалился на землю и поднял ногу:
   - Сдерни!
   Орочен взялся за сапог, но Василий рыкнул:
   - Легче, морда!
   Из сбивчивых объяснений бандитов Иннокентий понял, что один из возчиков мучного обоза швырнул в Кабакова топором и слегка ранил ему ступню.
   - Накормил дурака из пипетки, - сказал безусый бандит в синей сатиновой косоворотке и хлопнул по колодке маузера.
   - Что тут у вас? - спросил Василий, когда орочен туго перебинтовал ему ногу.
   - Петруха долго жить приказал, - сказал Куклим. - Утрось еще как уехали вы...
   Василий поднялся и, припадая на раненую ногу, пошел к бараку. За ним потянулись остальные.
   Остановившись перед нарами. Кабаков повернул к себе заострившееся лицо умершего. Прищурившись, пожевал губу. Желудок отыскал глазами Стахеева и глумливо сказал:
   - Я так кумекаю, что один рот прибыл, один рот убыл. Баш на баш. Правильно я мыслю, а, легавый?
   И разразился хриплым смехом.
   Шаман медленно повернулся к нему, бесстрастно пробормотал:
   - Эй, Желудок, шутки шутить не надо...
   Конопатый беспечно глянул на него и с прежней усмешечкой повернулся к Кабакову.
   Но Василий посмотрел на Желудка с таким выражением, что тот непроизвольно втянул голову в плечи.
   - А чего, я ж так...
   - Все прииска Петруха знал, все ходы и выходы видал... наставительно произнес Кабаков и неожиданно наградил Желудка увесистой затрещиной. Потом опустился на нары и сказал:
   - Теперь на твою память вся надежда, Шестой, - один ты из местных остался.
   - Тоже времени много прошло, - с жалкой улыбкой ответил орочен. - С тридцать второго года не был...
   Подошел Куклим. Деловито осведомился: