чтоб не устать вспотевши. Вот почему луперки бегают голыми. Если жертва
очистительная, они приносят в жертву собаку в видах очищения, как и греки,
при очистительных жертвах, убивают собак и часто совершают "перискилакисмы";
но если же жертва благодарственная -- волчице, за воспитание и спасение
Ромула, -- принесение в жертву собаки вполне естественно: собака -- враг
волка, если только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает
их, когда они бегают.
XXII. По преданию, Ромул первый установил культ священного огня и
учредил должность весталок. Некоторые приписывают это Нуме. Известно,
однако, что Ромул был очень благочестив, затем, что владел искусством
прорицания и носил при гаданиях "литюон" [lituus] -- кривую палку, которою
авгуры очерчивают в воздухе четырехугольник для своих наблюдений. Он
хранился на Палатине, но исчез во время взятия города галлами. Когда же
неприятели были прогнаны, его нашли под глубоким слоем пепла. Огонь не
тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.
Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том,
что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если
она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в
прелюбодеянии. Кто отсылал жену по другой причине, должен был половину
своего состояния отдать жене, половину -- посвятить Церере. Кто разводился с
женой, обязан был принести жертву подземным богам.
Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство,
и назвал каждое человекоубийство "отцеубийством", так как первое обрекалось
проклятию, второе считалось вовсе невозможным. Долго не было примеров
подобного рода преступления, в Риме никто не решался совершить его в
продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он
совершил это преступление после Второй Пунической войны. Но об этом
довольно.
XXIII. В пятый год царствования Татия кто-то из его близких,
родственники его встретили направлявшихся в Рим лаврентских послов, напали
на них в дороге с целью отнять у них деньги и убили, так как те не хотели
отдать их, защищались. Когда преступление было совершено, Ромул желал
немедленно наказать виновных; но Татий медлил, откладывал дело. Это было
единственным случаем, из-за которого у царей вышла явная размолвка друг с
другом. В остальном между ними царствовало единодушие, и они в полном
согласии управляли государством. Между тем родственники убитых, не получая
от Татия законного удовлетворения, напали на него, когда он приносил в
Лавинии жертву вместе с Ромулом, и убили, Ромула же проводили до дому,
прославляя его справедливость. Он с почетом похоронил Татия -- его могила
находится возле Армилустрия, на Авентине, -- и совершенно забыл об убийстве.
Некоторые историки рассказывают, что испуганные лаврентцы выдали убийц
Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что "убийство искуплено убийством". Эта
фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно
избавиться от товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собою
никаких беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни любили царя, другие
боялись его власти, третьи смотрели на него почти как на бога, что
обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.
Ромула уважали многие и не его подданные. Так древние латиняне
отправили к нему послов с предложением дружбы и союза. Напротив, ему
пришлось взять Фидены, соседний с Римом город, неожиданным нападением, как
рассказывают некоторые, -- он послал вперед конницу и, приказав ей сбить
петли у городских ворот, внезапно появился потом сам. Другие говорят, что
фиденцы напали первыми, взяли добычу и страшно опустошили страну вплоть до
предместья города. Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их
город. Он не разрушил его, не разорил, но превратил в римскую колонию --
послал туда, в апрельские иды, две с половиною тысячи колонистов.
XXIV. Вскоре затем началась чума; люди умирали внезапно, не болев.
Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать приплод; в городе выпал
кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред
гневом богов. То же самое происходило и в городе Лавренте, вследствие чего
не оставалось никакого сомнения, что боги наказывают оба города за то, что
они оказались несправедливыми в деле умерщвления Татия и послов. Когда
убийцы были выданы и наказаны, бедствие явно уменьшилось в обоих городах.
Ромул очистил тот и другой город жертвами, которые, как рассказывают, до сих
пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян
напали камерийцы, вторгшись в их владения в полной уверенности, что римляне
не в состоянии дать им отпора вследствие постигшего их несчастья. Ромул
немедленно выступил против них с войском и разбил их, причем они потеряли
шесть тысяч человек. Он взял город и половину жителей переселил в Рим, в
секстильские же календы вывел в Камерию римских колонистов в двойном числе
против оставшихся в ней жителей. Вот сколько лишних граждан было у него,
хотя Рим существовал только шестнадцать лет! В числе добычи он привез из
Камерии медную колесницу в четверку лошадей. Он поставил ее в храм Вулкана
вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.
XXV. Из соседей римлян слабые покорялись перед его возраставшим
могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в покое; но сильные,
из чувства боязни и зависти, считали своим долгом не глядеть равнодушно на
усиление власти Ромула, а положить предел, преграду ее распространению.
Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные
владения, потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было
не только несправедливо, но даже смешно, так как, когда населению этого
города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи,
но остались безучастными к их гибели, теперь же вздумали требовать себе их
город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул дал им оскорбительный
отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них сделал нападение
на Фидены, другой двинулся навстречу Ромулу; Под Фиденами римляне были
разбиты, потеряв две тысячи человек; но лично Ромул нанес поражение
неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден
произошло новое сражение. Все согласны, что победа была одержана главным
образом самим Ромулом, который выказал в полном блеске свои военные
способности, храбрость, далеко нечеловеческую силу и быстроту движений. Но
слишком сказочен, или скорей вовсе невероятен, рассказ некоторых, будто из
четырнадцати тысяч убитых Ромул собственноручно положил на месте более
половины, как мессенцев считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен
убил триста спартанцев.
Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а
двинулся против самого города. Жители не могли выдержать осады после
нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный
договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений,
нынешний Септемпагий, т. е. семь селений, соляные копи у берега и дали в
заложники пятьдесят граждан лучших фамилий. Вследствие этого царь справил
триумф в октябрьские иды. В процессии шел в числе других пленных и вейский
полководец, старик, которого считали глупцом и который, несмотря на свои
года, оказался человеком неопытным в делах. Вот почему до сих пор еще при
праздновании дней побед в Капитолий ведут чрез форум старика в красном
платье с детской буллой на шее, причем глашатай кричит: "Купите сардийцев!"
Дело в том, что этруски считаются колонистами Сард, Вейи же -- этрусский
город.
XXVI. Война эта была последнею, которую вел Ромул. Затем с ним
произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого
большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы.
Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою
гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая
сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней одною
одеждой царя. Он стал носить красный хитон и пурпуровую тогу и занимался
делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди,
названные целерами так за ту быстроту, с какою они исполняли данные им
приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были
подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут.
"Связывать" по-древнелатински -- "лигаре", в новейшем языке -- "аллигаре",
откуда и жезлоносцы называются "ликторами", жезлы -- "бакиа", потому что
тогда они служили вместо палок. Вероятно и то, что в нынешнем слове
"ликторы" вставлена буква "к", так что прежде они назывались "литоры",
соответствует греческим служителям; "народ", по-гречески, до сих пор еще
называется "лейтон", "чернь" -- "лаос".
XXVII. По смерти деда, альбанского царя Нумитора, Ромулу следовало
получить по наследству его престол; но он из желания угодить народу оставил
ему самоуправление и только ежегодно назначал альбанцам нового наместника.
Таким образом, он внушал и римской аристократии мысль стремиться к
уничтожению монархии, к образованию свободного государства, учиться
управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции
не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем
и наружными знаками и собирались в сенате скорей по привычке, нежели затем,
чтобы подавать в нем свои мнения. Далее, они должны были выслушивать молча
то, что им приказывали, -- единственное их преимущество перед народом
состояло в том, что они узнавали раньше его принятые решения, -- и
расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по
собственному желанию, завоеванную землю между солдатами и вернул вейцам их
заложников без согласия и желания сенаторов, он нанес им, в их глазах,
тяжкое оскорбление. Вот почему на них пало подозрение и обвинение, когда
вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют
их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда. Единственное, что мы
знаем о его смерти и с чем все согласны, -- это ее время, о котором я сказал
выше. До сих пор еще в тот день продолжают делать многое, напоминающее об
имевших тогда место печальных событиях.
Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы
не можем сказать наверное, ручаться за то, как умер даже Сципион
Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он
был слабого здоровья, другие, -- что он сам отравился, третьи, -- что на
него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его. Но труп Сципиона был,
по крайней мере, выставлен на виду у всех и возбуждал в каждом, кто его
видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез
внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят,
что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело в куски,
причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других, он сделался
невидим не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов. По их
рассказам, Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в
воздухе произошли удивительные необыкновенные явления и невероятные
перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, --
началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В
то время, как народ бросился бежать куда ни попало, сенаторы собрались
вместе. Когда гроза кончилась и засияло солнце, народ вернулся на старое
место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его
поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по
их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым
божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный
веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно
разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат
народ и что они сами убили царя.
XXVIII. Тогда один переселившийся из Альбы патриций, Юлий Прокул,
принадлежавший к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг
и доверенное лицо у Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой,
прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел,
навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше.
Его блестящее вооружение горело огнем. Патриций испугался этого зрелища и
спросил: "Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву
несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город,
который глубоко скорбит о тебе?" --
"По воле богов, Прокул, -- отвечал ему царь, -- я после долгого
пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину
могущества и славы, и снова вознесся в свое небесное жилище. Утешься и
передай римлянам, что, если они будут мужественны и благоразумны, они
достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим
богом-покровителем, Квирином". Римляне поверили этому рассказу, принимая во
внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими
овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не
поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться
обоготворенному Квирину.
Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце
Клеомеде. Говорят, когда Аристей умер л красильне, друзья хотели похоронить
его; но его тело внезапно исчезло. Вскоре, однако, несколько человек,
вернувшихся из-за города, сказали, что видели его по дороге в Кротон. О
Клеомеде рассказывают, что он отличался необычайною силой и ростом. Как
страдавший помешательством, он ударил однажды, придя в школу, кулаком в
столб, поддерживавший потолок, и сломал его, причем обрушившимся потолком
передавил детей. Спасаясь от погони, он залез в большой сундук, захлопнул
его и держал изнутри крышку так крепко, что ее не могли оторвать
соединенными усилиями многих. Когда сундук сломали, в нем не нашли
виноватого ни живым, ни мертвым. В испуге послали вопросить дельфийский
оракул. Пифия отвечала:
Это последний герой, Клеомед из Астипалеи.
Точно так же внезапно сделался невидим и труп Алкмены, когда ее
собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.
Вообще рассказывают много сказок подобного рода, равняя смертное по
природе с божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать
у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным,
кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что
Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,
Но остается навеки образ живой.
Он лишь один -- от богов.
Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и
туда же возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится
от тела, покинет его и сделается вполне чистым, бесплотным и святым.
"Пламенную" душу Гераклит считает лучшею. Она выходит из тела, как молния,
прорезывающая тучи. Но душа, облеченная в тело, душа, имеющая телесную
оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от
уз тела и не легко возвращается назад, откуда пришла. Не посылайте же на
небо тела честных людей, вопреки законам природы, но веруйте, что души
добродетельных людей, вполне по законам природы и божественной
справедливости, из людей делаются героями, из героев -- демонами, наконец из
демонов, если они, как в таинствах, вполне чисты и святы, чужды всего
смертного и подверженного страданиям, -- становятся богами, но не по
постановлению государства, а в действительности, заслуженно достигнув
прекраснейшего блаженнейшего конца.
XXIX. Что же касается нового имени Ромула -- Квирина, то некоторые
видят в нем имя бога войны, другие думают, что оно значит "гражданин", так
как граждан римских зовут "квиритами". По мнению третьих, оно происходит от
древнелатинского "квирис", копья, пики, вследствие чего одна из статуй
Юноны, стоящая на копье, носит название Квиритиды. Точно так же копье,
находящееся в Регии, носит имя Марса, копья же получают в награду
отличившиеся на войне. Таким образом, Ромул был назван Квирином как бог
войны или как бог, сражающийся копьем. На Квиринальском холме, получившем
его имя, ему был выстроен храм. День, в который он исчез, называется "днем
бегства народа" и Капратинскими нонами, так как тогда ходят для принесения
жертвы за город, на Козье болото; "коза" по-латыни -- "капра". На пути к
этому месту для принесения жертв присутствующие громко выкрикивают имена,
часто даваемые в Италии, например, Марка, Луция, Гая и т. д., в подражание
тем полным ужаса и смятения окликам, которыми обменивались тогда бегущие.
Некоторые говорят, впрочем, что это делается не для изображения их состояния
во время бегства, но из желания ободрить и поторопить друг друга, причем в
подтверждение своего мнения приводят следующий рассказ.
Взявшие Рим галлы были выгнаны Камилл ом; но государство не могло скоро
оправиться от постигшего его удара. В его пределы вступила сильная
неприятельская армия под начальством Ливия Постума. Он расположился с
войсками невдалеке от Рима и отправил затем посла объявить, что латинцы
желают возобновить прежние, ослабевшие от времени дружбу и родственные
отношения и новыми брачными связями вторично соединить оба народа, и что,
если им пошлют достаточное число девушек и вдов, они заключат с римлянами
мир и дружбу, точно так же, как то было у них раньше с сабинцами.
При этом известии римлянами овладел страх перед грозившею им войною; но
в то же время выдачу женщин они считали таким же позором, как рабство. Одна
рабыня, Филотида, подругому -- Тутола, помогла им выйти из затруднения. Она
советовала им не исполнять ни одного из требований, а прибегнуть к хитрости,
не обнажая оружия и не выдавая женщин. Хитрость состояла в том, что сама
Филотида вместе с другими красивыми рабынями должны были одеться в платье
свободнорожденных женщин и отправиться к неприятелям. Затем Филотида должна
была зажечь ночью огонь -- условный знак, чтобы вооруженные римляне напали
на неприятелей во время сна. План этот был приведен в исполнение: латинцы
дались в обман. Филотида зажгла огонь на высокой дикой фиге, но скрыла его
сзади покрывалами и платками, так что неприятель не видал огня, римляне же
прекрасно видели его. Когда они заметили сигнал, то быстро выбежали из
города, причем часто называли в воротах друг друга по именам для того, чтобы
не медлить. Они неожиданно напали на неприятеля и разбили его, учредив в
память этой победы праздник. Ноны называются "капратинскими" потому, что
"дикая фига" по-латыни -- "капрификус". Римляне угощают тогда своих жен за
городом, в тени диких фиг. Рабыни ходят взад и вперед, собираются в кучки и
говорят различные шутки, затем начинают бить одна другую и кидаться
каменьями в знак того, что они стояли когда-то на стороне римлян и принимали
участие в сражении. Это объяснение принято не всеми историками. Напротив,
обычаи называть друг друга днем по имени и ходить для принесения жертвы на
Козье болото, словно на праздник, находит себе более подтверждения в первом
рассказе. Быть может, однако, оба эти случая имели место в один день, но в
разное время.
По преданию, Ромул исчез на пятьдесят пятом году от рождения, после
тридцативосьмилетнего царствования.
[СОПОСТАВЛЕНИЕ]
XXX (I). Все, что я мог узнать самого интересного из жизни Ромула и
Тесея, заключается в следующем. Во-первых, один из них добровольно, по
собственному желанию, имея возможность править Трезеной, наследством,
которым мог гордиться, сам, никем не принуждаемый, решился совершить великие
подвиги; другой, не желая быть рабом и наказанным, сделался храбрым, по
выражению Платона, конечно, от страха и принужден был решиться на смелое
дело из боязни пред угрожавшим ему ужасным несчастьем. Далее, величайшим
подвигом для одного было -- убить альбанского царя, тогда как другой
мимоходом, подготовляясь к дальнейшим подвигам, убил Скирона, Синида,
Прокруста и Коринета, причем, наказав их, освободил Грецию от кровожадных
деспотов, прежде чем кто-либо узнал имя своего спасителя. Один мог ехать по
морю, не подвергаясь опасности, не рискуя быть обиженным разбойниками,
Ромулу же при жизни Амулия нельзя было жить спокойно. Важным доказательством
справедливости этих слов служит то обстоятельство, что, тогда как один,
никем не обиженный, напал на злодеев для защиты других, братья позволяли
царю оскорблять всех, пока их не оскорбили самих. Если одному ставят в
подвиг то, что он получил рану в сражении с сабинцами, убил Акрона и вел
несколько победоносных войн, этим подвигам мы можем противопоставить битву с
кентаврами и поход амазонок. Смелый план Тесея избавить сограждан от платежа
дани Криту и отдать себя на съедение чудовищу, быть или жертвой за смерть
Андрогея или -- что самое легкое в сравнении с тем, о чем я говорил выше, --
рабом надменных, враждебно относившихся к нему людей, исполнять низкие
позорные работы, отплыв добровольно вместе с девушками и мальчиками, -- этот
план можно назвать в высшей степени смелым, как и великодушным, честною
заботою об общем благе, жаждой славы и доблести. Мне кажется, философы
вполне правы, говоря, что любовь боги посылают, заботясь о спасении молодых
людей. По крайней мере, любовь Ариадны к Тесею, по-моему мнению, более чем
что-либо другое, имеет право считаться делом богов, желавших быть орудием
его спасения. Ее чувства к нему следует не порицать, но удивляться, что так
поступали не все мужчины и женщины. Если это выпало на долю одной ей, она,
на мой взгляд, вполне заслужила любовь бога за свое стремление к
прекрасному, честному и идеальному.
XXXI (II). Оба, Тесей и Ромул, были созданы для того, чтобы управлять,
и ни один из них не сумел быть царем. Оба они свернули с прямого пути и
сделали перемены в государственном устройстве: один ввел демократию, другой
-- тиранию, и оба ошиблись, но из различных побуждений. Царь должен прежде
всего заботиться о сохранении своей власти, сохранить же ее можно --
удаляясь от недозволенного и стремясь к дозволенному. Кто или слишком добр,
или слишком строг, тот перестает быть царем или правителем, -- он начинает
заискивать перед народом или превращается в деспота и становится предметом
ненависти или презрения для своих подданных, хотя в первом случае выказывает
свое мягкое доброе сердце, как во втором -- навлекает на себя обвинение в
себялюбии и жестокости.
XXXII (III). Если не следует приписывать гневу богов даже всех наших
несчастий, но искать причины их в различии нравов и страстей, никто не
станет оправдывать необдуманного гнева Ромула, его безрассудного раздражения
по отношению к брату. Большего снисхождения заслуживает тот, кого, подобно
более сильному удару, потрясли и лишили равновесия более важные причины.
Если Ромул поссорился с братом, взвесив все обстоятельства дела, после
зрелого размышления, из желания общей пользы, нельзя поверить, что такой
ужасный гнев овладел его рассудком внезапно; в то же время Тесей был
вооружен против сына, ослепленный любовью, ревностью, вследствие клеветы
женщины, чувствами, которым чужды только немногие люди. Важнее всего то, что
Ромул доказал свое раздражение на деле, что имело печальный конец, гнев же
Тесея ограничился одною бранью и старческими проклятиями. Дальнейшая участь
его сына зависела от выпавшего ему на долю жребия. Вот все, что можно
сказать в оправдание Тесея.
XXXIII (IV). Чтобы достичь великого, Ромулу пришлось начать с самого
малого. Прежние рабы, свинопасы, раньше чем сделаться свободными, освободили
почти всех латинцев и в одно время заслужили в высшей степени почетные
прозвища "убийц рабов", "спасителей родных", "царей народов" и "основателей
городов", -- не "пришлецов", как Тесей, который составил один город из
соединения многих общин и уничтожил много городов, носивших имена древних
царей и героев. Ромул сделал то же, но позже. Он заставил неприятелей
переселиться, разрушить свои прежние жилища и соединиться с победителями.
Прежде всего ему не приходилось ни населять вновь, ни увеличивать города,
существовавшего раньше, -- он основал новый город и, основав его, приобрел
себе землю, отечество, царскую власть, род, жену и родственников. Он никого
не убивал, не лишал жизни, напротив, был благодетелем бездомных скитальцев,
желавших сделаться гражданами. Он не убивал разбойников и злодеев, но
покорил народы силой оружия, завоевал города и отпраздновал свой триумф над
царями и вождями.
XXXIV (V). Был ли он убийцей несчастного Рема -- вопрос нерешенный.
Большая часть писателей обвиняет в этом других; все же он спас, как всем
известно, от смерти свою мать, своего деда -- от позорного, бесславного
рабства и посадил его на престол Энея. Много добра сделал он добровольно и
никому не повредил даже невольно. Но забывчивость Тесея и его небрежность
относительно условия перемены паруса едва ли найдут, на мой взгляд, горячего
защитника, и даже снисходительные судьи едва ли оправдают его от обвинения в
отцеубийстве. Этого не мог не понять один аттический писатель, который,
видя, как трудно оправдать в этом Тесея его защитникам, сочинил, будто Эгей,
желая увидеть скорей приближавшийся корабль, быстро побежал в Акрополь, но
поскользнулся и упал. Как будто у царя не было провожатых или, когда он
спешил к морю, с ним не было рабов!
XXXV (VI). В похищениях женщин Тесей не может найти достаточно
справедливого оправдания своим поступкам, во-первых, потому, что они были
часты, -- он похитил Ариадну, Антиопу, трезенку Анаксо и в заключение всего
Елену, когда сам был стариком, а она еще не достигла половой зрелости, была
еще ребенком, а сам он был уже в годах, когда ему не следовало думать и о
законном браке, -- во-вторых, потому, что афинянки, потомки Эрехтея и
Кекропа, умели рожать детей ничуть не хуже девиц-трезенок, спартанок или
амазонок. Это он делал, вероятно, из сладострастия и похоти. Ромул похитил,
во-первых, около восьмисот женщин, но взял себе не всех, а, говорят, одну
Герсилию, других же разделил между лучшими из граждан. Затем он окружил этих
женщин таким уважением и любовью, так справедливо относился к ним, что
заставил считать их похищение -- нанесенное им оскорбление, в высшей степени
прекрасным поступком и делом высокой государственной мудрости, имевшими
целью сближение народов. Таким образом, они слились, образовали одно целое,
что стало впоследствии источником взаимной любви и величия государства. Само
время свидетель того, сколько целомудрия, дружбы и крепости союза было в
заключенных царем браках: в продолжение двухсот тридцати лет ни один муж не
решился развестись с женою, ни одна жена -- с мужем. Греческие ученые знают
имя первого отцеубийцы или матереубийцы; точно так же каждый римлянин знает,
что Корнелий Спурий первым дал развод жене из-за ее бесплодия. Последствия
деяний Ромула свидетельствуют об их правильности: благодаря бракам царская
власть сделалась общею, так же как оба народа получили право гражданства; но
любовные связи Тесея не принесли афинянам ни дружбы, ни союза с другими
народами, напротив, имели своим следствием вражду, войны, убийства граждан
и, наконец, потерю Афин. Только с трудом и то благодаря снисходительности
неприятелей, которым афиняне покланялись, называя их богами, они не испытали
участи Трои по вине нового Париса. Мать Тесея не подвергалась опасностям, но
испытала участь Гекабы, -- сын оставил, предал ее, если только рассказ о ее
плене не выдумка, хотя было бы желательно, чтобы это вместе со многим другим
оказалось ложью. Большая разница и в том, какое участие принимали, по
рассказам, боги при их рождении. Боги очень желали спасения Ромула, между
тем как оракул, данный Эгею и запрещавший ему вступать в связь с
иностранкой, доказывает, что Тесей родился против воли богов.
очистительная, они приносят в жертву собаку в видах очищения, как и греки,
при очистительных жертвах, убивают собак и часто совершают "перискилакисмы";
но если же жертва благодарственная -- волчице, за воспитание и спасение
Ромула, -- принесение в жертву собаки вполне естественно: собака -- враг
волка, если только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает
их, когда они бегают.
XXII. По преданию, Ромул первый установил культ священного огня и
учредил должность весталок. Некоторые приписывают это Нуме. Известно,
однако, что Ромул был очень благочестив, затем, что владел искусством
прорицания и носил при гаданиях "литюон" [lituus] -- кривую палку, которою
авгуры очерчивают в воздухе четырехугольник для своих наблюдений. Он
хранился на Палатине, но исчез во время взятия города галлами. Когда же
неприятели были прогнаны, его нашли под глубоким слоем пепла. Огонь не
тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.
Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том,
что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если
она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в
прелюбодеянии. Кто отсылал жену по другой причине, должен был половину
своего состояния отдать жене, половину -- посвятить Церере. Кто разводился с
женой, обязан был принести жертву подземным богам.
Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство,
и назвал каждое человекоубийство "отцеубийством", так как первое обрекалось
проклятию, второе считалось вовсе невозможным. Долго не было примеров
подобного рода преступления, в Риме никто не решался совершить его в
продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он
совершил это преступление после Второй Пунической войны. Но об этом
довольно.
XXIII. В пятый год царствования Татия кто-то из его близких,
родственники его встретили направлявшихся в Рим лаврентских послов, напали
на них в дороге с целью отнять у них деньги и убили, так как те не хотели
отдать их, защищались. Когда преступление было совершено, Ромул желал
немедленно наказать виновных; но Татий медлил, откладывал дело. Это было
единственным случаем, из-за которого у царей вышла явная размолвка друг с
другом. В остальном между ними царствовало единодушие, и они в полном
согласии управляли государством. Между тем родственники убитых, не получая
от Татия законного удовлетворения, напали на него, когда он приносил в
Лавинии жертву вместе с Ромулом, и убили, Ромула же проводили до дому,
прославляя его справедливость. Он с почетом похоронил Татия -- его могила
находится возле Армилустрия, на Авентине, -- и совершенно забыл об убийстве.
Некоторые историки рассказывают, что испуганные лаврентцы выдали убийц
Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что "убийство искуплено убийством". Эта
фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно
избавиться от товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собою
никаких беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни любили царя, другие
боялись его власти, третьи смотрели на него почти как на бога, что
обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.
Ромула уважали многие и не его подданные. Так древние латиняне
отправили к нему послов с предложением дружбы и союза. Напротив, ему
пришлось взять Фидены, соседний с Римом город, неожиданным нападением, как
рассказывают некоторые, -- он послал вперед конницу и, приказав ей сбить
петли у городских ворот, внезапно появился потом сам. Другие говорят, что
фиденцы напали первыми, взяли добычу и страшно опустошили страну вплоть до
предместья города. Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их
город. Он не разрушил его, не разорил, но превратил в римскую колонию --
послал туда, в апрельские иды, две с половиною тысячи колонистов.
XXIV. Вскоре затем началась чума; люди умирали внезапно, не болев.
Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать приплод; в городе выпал
кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред
гневом богов. То же самое происходило и в городе Лавренте, вследствие чего
не оставалось никакого сомнения, что боги наказывают оба города за то, что
они оказались несправедливыми в деле умерщвления Татия и послов. Когда
убийцы были выданы и наказаны, бедствие явно уменьшилось в обоих городах.
Ромул очистил тот и другой город жертвами, которые, как рассказывают, до сих
пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян
напали камерийцы, вторгшись в их владения в полной уверенности, что римляне
не в состоянии дать им отпора вследствие постигшего их несчастья. Ромул
немедленно выступил против них с войском и разбил их, причем они потеряли
шесть тысяч человек. Он взял город и половину жителей переселил в Рим, в
секстильские же календы вывел в Камерию римских колонистов в двойном числе
против оставшихся в ней жителей. Вот сколько лишних граждан было у него,
хотя Рим существовал только шестнадцать лет! В числе добычи он привез из
Камерии медную колесницу в четверку лошадей. Он поставил ее в храм Вулкана
вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.
XXV. Из соседей римлян слабые покорялись перед его возраставшим
могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в покое; но сильные,
из чувства боязни и зависти, считали своим долгом не глядеть равнодушно на
усиление власти Ромула, а положить предел, преграду ее распространению.
Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные
владения, потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было
не только несправедливо, но даже смешно, так как, когда населению этого
города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи,
но остались безучастными к их гибели, теперь же вздумали требовать себе их
город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул дал им оскорбительный
отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них сделал нападение
на Фидены, другой двинулся навстречу Ромулу; Под Фиденами римляне были
разбиты, потеряв две тысячи человек; но лично Ромул нанес поражение
неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден
произошло новое сражение. Все согласны, что победа была одержана главным
образом самим Ромулом, который выказал в полном блеске свои военные
способности, храбрость, далеко нечеловеческую силу и быстроту движений. Но
слишком сказочен, или скорей вовсе невероятен, рассказ некоторых, будто из
четырнадцати тысяч убитых Ромул собственноручно положил на месте более
половины, как мессенцев считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен
убил триста спартанцев.
Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а
двинулся против самого города. Жители не могли выдержать осады после
нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный
договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений,
нынешний Септемпагий, т. е. семь селений, соляные копи у берега и дали в
заложники пятьдесят граждан лучших фамилий. Вследствие этого царь справил
триумф в октябрьские иды. В процессии шел в числе других пленных и вейский
полководец, старик, которого считали глупцом и который, несмотря на свои
года, оказался человеком неопытным в делах. Вот почему до сих пор еще при
праздновании дней побед в Капитолий ведут чрез форум старика в красном
платье с детской буллой на шее, причем глашатай кричит: "Купите сардийцев!"
Дело в том, что этруски считаются колонистами Сард, Вейи же -- этрусский
город.
XXVI. Война эта была последнею, которую вел Ромул. Затем с ним
произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого
большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы.
Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою
гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая
сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней одною
одеждой царя. Он стал носить красный хитон и пурпуровую тогу и занимался
делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди,
названные целерами так за ту быстроту, с какою они исполняли данные им
приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были
подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут.
"Связывать" по-древнелатински -- "лигаре", в новейшем языке -- "аллигаре",
откуда и жезлоносцы называются "ликторами", жезлы -- "бакиа", потому что
тогда они служили вместо палок. Вероятно и то, что в нынешнем слове
"ликторы" вставлена буква "к", так что прежде они назывались "литоры",
соответствует греческим служителям; "народ", по-гречески, до сих пор еще
называется "лейтон", "чернь" -- "лаос".
XXVII. По смерти деда, альбанского царя Нумитора, Ромулу следовало
получить по наследству его престол; но он из желания угодить народу оставил
ему самоуправление и только ежегодно назначал альбанцам нового наместника.
Таким образом, он внушал и римской аристократии мысль стремиться к
уничтожению монархии, к образованию свободного государства, учиться
управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции
не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем
и наружными знаками и собирались в сенате скорей по привычке, нежели затем,
чтобы подавать в нем свои мнения. Далее, они должны были выслушивать молча
то, что им приказывали, -- единственное их преимущество перед народом
состояло в том, что они узнавали раньше его принятые решения, -- и
расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по
собственному желанию, завоеванную землю между солдатами и вернул вейцам их
заложников без согласия и желания сенаторов, он нанес им, в их глазах,
тяжкое оскорбление. Вот почему на них пало подозрение и обвинение, когда
вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют
их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда. Единственное, что мы
знаем о его смерти и с чем все согласны, -- это ее время, о котором я сказал
выше. До сих пор еще в тот день продолжают делать многое, напоминающее об
имевших тогда место печальных событиях.
Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы
не можем сказать наверное, ручаться за то, как умер даже Сципион
Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он
был слабого здоровья, другие, -- что он сам отравился, третьи, -- что на
него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его. Но труп Сципиона был,
по крайней мере, выставлен на виду у всех и возбуждал в каждом, кто его
видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез
внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят,
что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело в куски,
причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других, он сделался
невидим не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов. По их
рассказам, Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в
воздухе произошли удивительные необыкновенные явления и невероятные
перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, --
началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В
то время, как народ бросился бежать куда ни попало, сенаторы собрались
вместе. Когда гроза кончилась и засияло солнце, народ вернулся на старое
место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его
поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по
их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым
божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный
веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно
разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат
народ и что они сами убили царя.
XXVIII. Тогда один переселившийся из Альбы патриций, Юлий Прокул,
принадлежавший к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг
и доверенное лицо у Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой,
прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел,
навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше.
Его блестящее вооружение горело огнем. Патриций испугался этого зрелища и
спросил: "Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву
несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город,
который глубоко скорбит о тебе?" --
"По воле богов, Прокул, -- отвечал ему царь, -- я после долгого
пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину
могущества и славы, и снова вознесся в свое небесное жилище. Утешься и
передай римлянам, что, если они будут мужественны и благоразумны, они
достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим
богом-покровителем, Квирином". Римляне поверили этому рассказу, принимая во
внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими
овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не
поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться
обоготворенному Квирину.
Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце
Клеомеде. Говорят, когда Аристей умер л красильне, друзья хотели похоронить
его; но его тело внезапно исчезло. Вскоре, однако, несколько человек,
вернувшихся из-за города, сказали, что видели его по дороге в Кротон. О
Клеомеде рассказывают, что он отличался необычайною силой и ростом. Как
страдавший помешательством, он ударил однажды, придя в школу, кулаком в
столб, поддерживавший потолок, и сломал его, причем обрушившимся потолком
передавил детей. Спасаясь от погони, он залез в большой сундук, захлопнул
его и держал изнутри крышку так крепко, что ее не могли оторвать
соединенными усилиями многих. Когда сундук сломали, в нем не нашли
виноватого ни живым, ни мертвым. В испуге послали вопросить дельфийский
оракул. Пифия отвечала:
Это последний герой, Клеомед из Астипалеи.
Точно так же внезапно сделался невидим и труп Алкмены, когда ее
собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.
Вообще рассказывают много сказок подобного рода, равняя смертное по
природе с божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать
у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным,
кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что
Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,
Но остается навеки образ живой.
Он лишь один -- от богов.
Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и
туда же возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится
от тела, покинет его и сделается вполне чистым, бесплотным и святым.
"Пламенную" душу Гераклит считает лучшею. Она выходит из тела, как молния,
прорезывающая тучи. Но душа, облеченная в тело, душа, имеющая телесную
оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от
уз тела и не легко возвращается назад, откуда пришла. Не посылайте же на
небо тела честных людей, вопреки законам природы, но веруйте, что души
добродетельных людей, вполне по законам природы и божественной
справедливости, из людей делаются героями, из героев -- демонами, наконец из
демонов, если они, как в таинствах, вполне чисты и святы, чужды всего
смертного и подверженного страданиям, -- становятся богами, но не по
постановлению государства, а в действительности, заслуженно достигнув
прекраснейшего блаженнейшего конца.
XXIX. Что же касается нового имени Ромула -- Квирина, то некоторые
видят в нем имя бога войны, другие думают, что оно значит "гражданин", так
как граждан римских зовут "квиритами". По мнению третьих, оно происходит от
древнелатинского "квирис", копья, пики, вследствие чего одна из статуй
Юноны, стоящая на копье, носит название Квиритиды. Точно так же копье,
находящееся в Регии, носит имя Марса, копья же получают в награду
отличившиеся на войне. Таким образом, Ромул был назван Квирином как бог
войны или как бог, сражающийся копьем. На Квиринальском холме, получившем
его имя, ему был выстроен храм. День, в который он исчез, называется "днем
бегства народа" и Капратинскими нонами, так как тогда ходят для принесения
жертвы за город, на Козье болото; "коза" по-латыни -- "капра". На пути к
этому месту для принесения жертв присутствующие громко выкрикивают имена,
часто даваемые в Италии, например, Марка, Луция, Гая и т. д., в подражание
тем полным ужаса и смятения окликам, которыми обменивались тогда бегущие.
Некоторые говорят, впрочем, что это делается не для изображения их состояния
во время бегства, но из желания ободрить и поторопить друг друга, причем в
подтверждение своего мнения приводят следующий рассказ.
Взявшие Рим галлы были выгнаны Камилл ом; но государство не могло скоро
оправиться от постигшего его удара. В его пределы вступила сильная
неприятельская армия под начальством Ливия Постума. Он расположился с
войсками невдалеке от Рима и отправил затем посла объявить, что латинцы
желают возобновить прежние, ослабевшие от времени дружбу и родственные
отношения и новыми брачными связями вторично соединить оба народа, и что,
если им пошлют достаточное число девушек и вдов, они заключат с римлянами
мир и дружбу, точно так же, как то было у них раньше с сабинцами.
При этом известии римлянами овладел страх перед грозившею им войною; но
в то же время выдачу женщин они считали таким же позором, как рабство. Одна
рабыня, Филотида, подругому -- Тутола, помогла им выйти из затруднения. Она
советовала им не исполнять ни одного из требований, а прибегнуть к хитрости,
не обнажая оружия и не выдавая женщин. Хитрость состояла в том, что сама
Филотида вместе с другими красивыми рабынями должны были одеться в платье
свободнорожденных женщин и отправиться к неприятелям. Затем Филотида должна
была зажечь ночью огонь -- условный знак, чтобы вооруженные римляне напали
на неприятелей во время сна. План этот был приведен в исполнение: латинцы
дались в обман. Филотида зажгла огонь на высокой дикой фиге, но скрыла его
сзади покрывалами и платками, так что неприятель не видал огня, римляне же
прекрасно видели его. Когда они заметили сигнал, то быстро выбежали из
города, причем часто называли в воротах друг друга по именам для того, чтобы
не медлить. Они неожиданно напали на неприятеля и разбили его, учредив в
память этой победы праздник. Ноны называются "капратинскими" потому, что
"дикая фига" по-латыни -- "капрификус". Римляне угощают тогда своих жен за
городом, в тени диких фиг. Рабыни ходят взад и вперед, собираются в кучки и
говорят различные шутки, затем начинают бить одна другую и кидаться
каменьями в знак того, что они стояли когда-то на стороне римлян и принимали
участие в сражении. Это объяснение принято не всеми историками. Напротив,
обычаи называть друг друга днем по имени и ходить для принесения жертвы на
Козье болото, словно на праздник, находит себе более подтверждения в первом
рассказе. Быть может, однако, оба эти случая имели место в один день, но в
разное время.
По преданию, Ромул исчез на пятьдесят пятом году от рождения, после
тридцативосьмилетнего царствования.
[СОПОСТАВЛЕНИЕ]
XXX (I). Все, что я мог узнать самого интересного из жизни Ромула и
Тесея, заключается в следующем. Во-первых, один из них добровольно, по
собственному желанию, имея возможность править Трезеной, наследством,
которым мог гордиться, сам, никем не принуждаемый, решился совершить великие
подвиги; другой, не желая быть рабом и наказанным, сделался храбрым, по
выражению Платона, конечно, от страха и принужден был решиться на смелое
дело из боязни пред угрожавшим ему ужасным несчастьем. Далее, величайшим
подвигом для одного было -- убить альбанского царя, тогда как другой
мимоходом, подготовляясь к дальнейшим подвигам, убил Скирона, Синида,
Прокруста и Коринета, причем, наказав их, освободил Грецию от кровожадных
деспотов, прежде чем кто-либо узнал имя своего спасителя. Один мог ехать по
морю, не подвергаясь опасности, не рискуя быть обиженным разбойниками,
Ромулу же при жизни Амулия нельзя было жить спокойно. Важным доказательством
справедливости этих слов служит то обстоятельство, что, тогда как один,
никем не обиженный, напал на злодеев для защиты других, братья позволяли
царю оскорблять всех, пока их не оскорбили самих. Если одному ставят в
подвиг то, что он получил рану в сражении с сабинцами, убил Акрона и вел
несколько победоносных войн, этим подвигам мы можем противопоставить битву с
кентаврами и поход амазонок. Смелый план Тесея избавить сограждан от платежа
дани Криту и отдать себя на съедение чудовищу, быть или жертвой за смерть
Андрогея или -- что самое легкое в сравнении с тем, о чем я говорил выше, --
рабом надменных, враждебно относившихся к нему людей, исполнять низкие
позорные работы, отплыв добровольно вместе с девушками и мальчиками, -- этот
план можно назвать в высшей степени смелым, как и великодушным, честною
заботою об общем благе, жаждой славы и доблести. Мне кажется, философы
вполне правы, говоря, что любовь боги посылают, заботясь о спасении молодых
людей. По крайней мере, любовь Ариадны к Тесею, по-моему мнению, более чем
что-либо другое, имеет право считаться делом богов, желавших быть орудием
его спасения. Ее чувства к нему следует не порицать, но удивляться, что так
поступали не все мужчины и женщины. Если это выпало на долю одной ей, она,
на мой взгляд, вполне заслужила любовь бога за свое стремление к
прекрасному, честному и идеальному.
XXXI (II). Оба, Тесей и Ромул, были созданы для того, чтобы управлять,
и ни один из них не сумел быть царем. Оба они свернули с прямого пути и
сделали перемены в государственном устройстве: один ввел демократию, другой
-- тиранию, и оба ошиблись, но из различных побуждений. Царь должен прежде
всего заботиться о сохранении своей власти, сохранить же ее можно --
удаляясь от недозволенного и стремясь к дозволенному. Кто или слишком добр,
или слишком строг, тот перестает быть царем или правителем, -- он начинает
заискивать перед народом или превращается в деспота и становится предметом
ненависти или презрения для своих подданных, хотя в первом случае выказывает
свое мягкое доброе сердце, как во втором -- навлекает на себя обвинение в
себялюбии и жестокости.
XXXII (III). Если не следует приписывать гневу богов даже всех наших
несчастий, но искать причины их в различии нравов и страстей, никто не
станет оправдывать необдуманного гнева Ромула, его безрассудного раздражения
по отношению к брату. Большего снисхождения заслуживает тот, кого, подобно
более сильному удару, потрясли и лишили равновесия более важные причины.
Если Ромул поссорился с братом, взвесив все обстоятельства дела, после
зрелого размышления, из желания общей пользы, нельзя поверить, что такой
ужасный гнев овладел его рассудком внезапно; в то же время Тесей был
вооружен против сына, ослепленный любовью, ревностью, вследствие клеветы
женщины, чувствами, которым чужды только немногие люди. Важнее всего то, что
Ромул доказал свое раздражение на деле, что имело печальный конец, гнев же
Тесея ограничился одною бранью и старческими проклятиями. Дальнейшая участь
его сына зависела от выпавшего ему на долю жребия. Вот все, что можно
сказать в оправдание Тесея.
XXXIII (IV). Чтобы достичь великого, Ромулу пришлось начать с самого
малого. Прежние рабы, свинопасы, раньше чем сделаться свободными, освободили
почти всех латинцев и в одно время заслужили в высшей степени почетные
прозвища "убийц рабов", "спасителей родных", "царей народов" и "основателей
городов", -- не "пришлецов", как Тесей, который составил один город из
соединения многих общин и уничтожил много городов, носивших имена древних
царей и героев. Ромул сделал то же, но позже. Он заставил неприятелей
переселиться, разрушить свои прежние жилища и соединиться с победителями.
Прежде всего ему не приходилось ни населять вновь, ни увеличивать города,
существовавшего раньше, -- он основал новый город и, основав его, приобрел
себе землю, отечество, царскую власть, род, жену и родственников. Он никого
не убивал, не лишал жизни, напротив, был благодетелем бездомных скитальцев,
желавших сделаться гражданами. Он не убивал разбойников и злодеев, но
покорил народы силой оружия, завоевал города и отпраздновал свой триумф над
царями и вождями.
XXXIV (V). Был ли он убийцей несчастного Рема -- вопрос нерешенный.
Большая часть писателей обвиняет в этом других; все же он спас, как всем
известно, от смерти свою мать, своего деда -- от позорного, бесславного
рабства и посадил его на престол Энея. Много добра сделал он добровольно и
никому не повредил даже невольно. Но забывчивость Тесея и его небрежность
относительно условия перемены паруса едва ли найдут, на мой взгляд, горячего
защитника, и даже снисходительные судьи едва ли оправдают его от обвинения в
отцеубийстве. Этого не мог не понять один аттический писатель, который,
видя, как трудно оправдать в этом Тесея его защитникам, сочинил, будто Эгей,
желая увидеть скорей приближавшийся корабль, быстро побежал в Акрополь, но
поскользнулся и упал. Как будто у царя не было провожатых или, когда он
спешил к морю, с ним не было рабов!
XXXV (VI). В похищениях женщин Тесей не может найти достаточно
справедливого оправдания своим поступкам, во-первых, потому, что они были
часты, -- он похитил Ариадну, Антиопу, трезенку Анаксо и в заключение всего
Елену, когда сам был стариком, а она еще не достигла половой зрелости, была
еще ребенком, а сам он был уже в годах, когда ему не следовало думать и о
законном браке, -- во-вторых, потому, что афинянки, потомки Эрехтея и
Кекропа, умели рожать детей ничуть не хуже девиц-трезенок, спартанок или
амазонок. Это он делал, вероятно, из сладострастия и похоти. Ромул похитил,
во-первых, около восьмисот женщин, но взял себе не всех, а, говорят, одну
Герсилию, других же разделил между лучшими из граждан. Затем он окружил этих
женщин таким уважением и любовью, так справедливо относился к ним, что
заставил считать их похищение -- нанесенное им оскорбление, в высшей степени
прекрасным поступком и делом высокой государственной мудрости, имевшими
целью сближение народов. Таким образом, они слились, образовали одно целое,
что стало впоследствии источником взаимной любви и величия государства. Само
время свидетель того, сколько целомудрия, дружбы и крепости союза было в
заключенных царем браках: в продолжение двухсот тридцати лет ни один муж не
решился развестись с женою, ни одна жена -- с мужем. Греческие ученые знают
имя первого отцеубийцы или матереубийцы; точно так же каждый римлянин знает,
что Корнелий Спурий первым дал развод жене из-за ее бесплодия. Последствия
деяний Ромула свидетельствуют об их правильности: благодаря бракам царская
власть сделалась общею, так же как оба народа получили право гражданства; но
любовные связи Тесея не принесли афинянам ни дружбы, ни союза с другими
народами, напротив, имели своим следствием вражду, войны, убийства граждан
и, наконец, потерю Афин. Только с трудом и то благодаря снисходительности
неприятелей, которым афиняне покланялись, называя их богами, они не испытали
участи Трои по вине нового Париса. Мать Тесея не подвергалась опасностям, но
испытала участь Гекабы, -- сын оставил, предал ее, если только рассказ о ее
плене не выдумка, хотя было бы желательно, чтобы это вместе со многим другим
оказалось ложью. Большая разница и в том, какое участие принимали, по
рассказам, боги при их рождении. Боги очень желали спасения Ромула, между
тем как оракул, данный Эгею и запрещавший ему вступать в связь с
иностранкой, доказывает, что Тесей родился против воли богов.