Страница:
Впрочем, все эти церемонии, какими бы важными ни казались они мистеру Аллану, наверное, не слишком занимали Эдгара в ту пору. Свое время он делил между мечтаниями, сочинительством и беззаботными мальчишескими развлечениями. Он любил тайком убегать с приятелями на реку, к большой заводи чуть пониже водопадов, где они обычно купались и удили рыбу. Такая вольная жизнь была ему очень по нраву. Здесь же, на реке Джеймс, он совершил и "великий подвиг", который еще в юные годы окружил его имя байроническим ореолом. По весьма гордился своим атлетическим достижением и уже в 1835 году писал редактору журнала "Сазерн литерери мессенджер" по поводу какого-то упоминания этого случая, вошедшего в Ричмонде в предание: "Автор сравнивает мой заплыв с тем, который совершил лорд Байрон, хотя никаких сравнении между ними быть не может. Любой пловец из тех, что бывали тогда "у водопадов", переплыл бы Геллеспонт и не почел бы это за большой подвиг. Я проплыл шесть миль от пристани в Ладлоу до Уорвика под жарким июньским солнцем, двигаясь против течения - едва ли не самого сильного, какое помнят на этой реке. Проплыть же двадцать миль в спокойной воде было бы сравнительно легко. Я не задумываясь решился бы переплыть Дуврский пролив от Дувра до Кале".
Эдгар сделался героем дня. Посмотреть на начало заплыва собралась целая толпа народу. За отважным пловцом следовал в лодке новый директор школы, мистер Берк, а вдоль берега шумной ватагой шли друзья, среди которых больше всех переживал маленький Роб Стенард, считавший своего старшего товарища образцом самых блестящих доблестей и совершенств. Несмотря на разницу в возрасте, Эдгара и Роберта связывала крепкая дружба, в которой первый играл роль доброго покровителя и защитника, а второй - верного спутника и оруженосца.
Благополучно достигнув цели, Эдгар с триумфом возвратился домой. Весь город только и говорил, что о юном храбреце. Неудивительно поэтому, что маленький Роб пригласил к себе домой своего знаменитого друга, чтобы с гордостью продемонстрировать всей семье, которая, без сомнения, была уже наслышана о его уме, смелости и прочих достоинствах. Таково уж счастливое свойство всех героев, что они напрочь лишены недостатков.
Так Эдгар познакомился с миссис Джейн Стенард, матерью Роберта, и встрече этой суждено было пробудить в нем первое сильное чувство и вызвать бурный прилив поэтического вдохновения.
Судя по свидетельствам знавших ее людей и сохранившемуся портрету, миссис Стенард была женщиной редкостной красоты, отмеченной классическим совершенством черт. Мода того времени с ее скульптурной строгостью линий, которые придавали женщине некое сходство с величавыми, исполненными благородства античными статуями, как нельзя более подходила этой царственной красавице. Ее отличали удивительная душевная теплота и тонкость, доброта, приветливость и какоето особое светлое очарование, не поддаться которому было невозможно. Она жила в прекрасном, залитом солнцем доме, и от всего ее существа, казалось, исходил мягкий ласковый свет - такой она навсегда запомнилась молодому поэту.
Домой По возвращался точно в дивном сне, от которого он так вполне и не пробудился до конца жизни. В Джейн Стенард, "Елене" его грез, он обрел и идеал для рыцарственного юношеского поклонения, и полного сочувствия и понимания друга, на чей суд он приносил первые плоды своих поэтических усилий. Что значила для него эта женщина, дано понять
лишь одинокому начинающему поэту, боготворящему красоту.
В последующие несколько лет Эдгар часто бывал в доме миссис Стенард. Оба они были из тех наделенных исключительной глубиной и тонкостью чувств натур, что обитают духом в прекрасном и неведомом мире воображения, за дальним пределом которого простирается бескрайнее сумеречное царство безумия. Обоим суждено было в меланхолическом помрачении пересечь роковую грань, Эдгару - лишь на краткие мгновения, каждый раз возвращаясь к свету. "Елене" - чтобы до конца дней своих затеряться в сонме блуждающих там жутких теней. Между этими родственными душами тотчас возникли узы инстинктивной симпатии. Лишь на миг до того, как их разделила тьма, пальцы их сплелись, и в этом прикосновении Эдгар хотя бы однажды испытал счастье полное и безграничное.
Но хоть в мечтах, а счастлив был тогда я
И к ним пристрастье ввек не обуздаю(1),
написал он спустя три года в своей первой книге.
----------
(1) Перевод Ю. Корнеева.
Встреча эта, имевшая огромное значение для По, была поистине драгоценным даром судьбы. Соединенные в одном человеке, он нашел и первую настоящую любовь, и материнскую нежность, в которой нуждался больше всего на свете. Никто не знает, о чем они говорили, оставаясь вдвоем, однако минуты, проведенные в беседах с нею, принадлежат, должно быть, к тем редким мгновениям в жизни Эдгара Аллана По, когда в его отношениях с окружающим миром воцарялась гармония.
Их разлучила болезнь, помутившая взор "Елены" и заслонившая от нее Эдгара. Разум Джейн Стенард угасал. В апреле 1824 года она умерла в возрасте тридцати одного года. Во второй раз смерть, столь часто вторгавшаяся в судьбу По, отняла у него дорогое существо.
Существует предание, что По нередко приходил на ее могилу, подтвержденное признанием, которое он сделал другой Елене много лет спустя. Горе, причиненное ему этой утратой, было столь велико, что не осталось не замеченным даже мало знавшими Эдгара По людьми. То была самая высокая и прекрасная любовь, когда-либо жившая в человеческой душе. Надпись на надгробном камне, под которым покоится прах Джейн Стенард, теперь почти уже не видна, однако в памяти потомства останется навеки другая эпитафия:
К ЕЛЕНЕ
Елена, красота твоя
Мне - словно парус морякам,
Скитальцам, древним, как земля,
Ведущим корабли в Пергам,
К фригийским берегам.
Как зов Наяд, мне голос твой
Звучит за ропотом глухим
Морей, ведя меня домой,
К сиянью Греции святой
И славе, чье имя - Рим.
В алмазной раме у окна
Вот ты стоишь, стройна, как взмах
Крыла, с лампадою в руках Психея! - не оставь меня
В заветных снах!(1)
----------------
(1) Перевод Г. Кружкова.
Глава шестая
К тому скорбному дню, когда "Елена" отправилась к своему последнему пристанищу, в калейдоскопе времени пронеслось уже более трети лет, отпущенных судьбой Эдгару По. Живой, впечатлительный подросток быстро превращался в еще более впечатлительного молодого человека, обогнав в развитии большинство своих сверстников, - по всем свидетельствам, он казался в это время физически и духовно старше своих лет. И история жизни его родителей, и воспоминания современников заставляют предположить, что его характер и темперамент обнаруживали себя в проявлениях ранних и бурных, но весьма скоротечных. Он был точно факел, пылающий на ветру жизни и отзывающийся на каждый его порыв вспышкой столь сильной и яркой, что очень скоро сгорает без остатка. На протяжении следующих нескольких лет ему предстояло пережить горести и испытания, вызвавшие в нем душевный надлом, который он не смог преодолеть до конца своих дней. Ибо в человеке тонкой духовной организации переживания, испытанные в юности, способны предопределить чувства и умонастроения зрелых лет.
Приблизительно в это время здоровье приемной матери По вновь становится предметом встревоженного обсуждения в семейной переписке - очевидно, именно тогда начался необратимый упадок сил, вследствие которого она через четыре года разделила участь несчастной Джейн Стенард.
По испытывал к приемной матери нежную, преданную любовь, и она была одним из самых глубоких из когда-либо владевших им чувств. Естественную его привязанность усиливала красота Фрэнсис Аллан - физическое совершенство было свойством, перед которым он преклонялся, когда и в ком бы его ни находил. И к тому времени он уже, наверное, понимал, что лишь ей и "тетушке Нэнси" обязан своим относительно благополучным пребыванием в доме Джона Аллана. Каковы были причины продолжительного недуга Фрэнсис Аллан и существовала ли какая-то связь между ним и ее бездетностью - остается лишь догадываться. Эдгар, конечно, часто размышлял об этом, и не исключено, что заключения, к которым он пришел, существенным образом повлияли на его отношение к опекуну. Все, что могло связывать "малыша Эдгара" с "папенькой", уже принадлежало прошлому. Теперь в доме было двое мужчин - в глаза торговцу Джону Аллану испытующе смотрел молодой поэт Эдгар По, и от этого пристального, проницательного взгляда торговцу становилось временами не по себе.
В ту пору Ричмонд был небольшим, по нынешним понятиям, городом, значительную часть жителей которого составляли рабы. Весь уклад жизни немногочисленного и обособленного белого населения подчинялся строжайшим общественным условностям, любые нарушения которых очень быстро переставали быть тайной. И судя по обстановке, воцарившейся в доме Аллана в это время и не изменившейся до самой его смерти, когда было оглашено его завещание, подтвердившее некоторые толки, Фрэнсис Аллан уже знала, что была не единственной женщиной, пользовавшейся вниманием Джона Аллана.
Нет нужды говорить о том, как оскорбило ее это укрытие и какую вызвало тревогу за судьбу маленького семейства, заботам о котором она отдала столько любви и нежности. Едва ли она поделилась печальной правдой с Эдгаром, будучи, с одной стороны, слишком предана мужу и, с другой - не желая ранить душу впечатлительного юноши. Однако он и сам очень скоро ощутил тяжелую, напряженную атмосферу, создавшуюся в доме, и в последовавшем затем неизбежном семейном расколе встал на сторону приемной матери, движимый сначала только состраданием, которое позднее, когда ему стали известны все обстоятельства, было подкреплено чувством справедливости.
Смерть Джейн Стенард нестерпимой болью отозвалась в юной, но уже много выстрадавшей душе Эдгара По и надолго повергла его в глубокую тоску и уныние. Именно в это время его стали часто мучить кошмары, о которых потом рассказывал с его слов Джон Макензи: "Больше всего он пугался, когда ему чудилось, будто в кромешной ночной тьме на лицо его ложится чья-то ледяная рука; или виделось страшное и отвратительное лицо, надвигавшееся на него из предрассветного полумрака. Жуткие фантазии преследовали его столь неотступно, что иногда он, спрятав голову под одеяло, лежал так до тех пор, пока не начинал задыхаться".
Сопутствующее таким переживаниям дурное расположение духа, мрачные настроения и раздражительность стали не на шутку тревожить Джона Аллана. Однако его упреки и требования воспринимались уже без былого смирения - на выговоры опекуна Эдгар отвечал дерзостями или же оскорбленным молчанием, ясно давая понять, что и для того, и для другого у него имеются достаточные основания. Джон Аллан был теперь не только возмущен, но и озабочен, и, чтобы оправдать себя перед всемогущими небесами, а также укрепить свою репутацию в глазах живущего в Балтиморе старшего брата Эдгара, Уильяма Генри Леонарда По, он пишет последнему письмо, выдержанное в весьма любопытном стиле:
Ричмонд, ноябрь 1824 года.
Дорогой Генри!
Я только что увидел твое письмо Эдгару от 25 числа прошлого месяца и весьма огорчился тем, что он до
сих пор тебе не ответил. Хотя заниматься все это время ему было почти нечем - для меня он ничего не делает, и вид имеет, по мнению всего семейства, унылый, хмурый и злобный. Чем мы заслужили все это, не поддается моему пониманию - почти так же, как и то, почему я столь долго мирился с подобным поведением. Мальчик не выказывает ни единой искры привязанности к кому-либо из нас, ни малейшей благодарности за всю мою доброту и заботу о нем. А ведь я дал ему образование, намного превосходящее мое собственное. Если Розали придется в какой бы то ни было мере полагаться на его привязанность, да не оставит ее господь своим милосердием. Я опасаюсь, что товарищи его внушили ему образ мыслей и действий (?), совершенно противоположный тому, какого он придерживался в Англии. Я с гордостью за тебя сознаю всю разницу между твоими нравственными принципами и его, что и побуждает меня столь дорожить твоим уважением. Если бы и перед Господом нашим выполнял я свой долг так же свято, как выполнил я его перед Эдгаром, то Смерть, когда бы она ни явилась, меня бы не устрашила. Однако пора кончать, и я всей душою желаю, чтобы Всевышний не оставил его и тебя своим благословением, чтобы успех венчал все ваши начинания и чтобы ваша Розали не претерпела от вас ни обид, ни горя. Ибо, по крайней мере, наполовину она сестра ваша, и боже вас упаси, дорогой Генри, взыскивать с живых за грехи мертвых. Можешь быть уверен, дорогой Генри, что все мы принимаем самое искреннее участие в твоей судьбе, моля Господа на небесах ниспослать тебе благословение и защиту. Уповай, мой храбрый и добрый мальчик, на Спасителя нашего, чья милость не знает пределов. И да убережет Он тебя от всех опасностей и хранит тебя всегда - такова молитва, которую возносит твой
Друг и Слуга
(Джон Аллан)".
Характерно, что на обороте листа все той же благочестивой рукой был вычислен конечный прирост с некой суммы из расчета шести процентов годовых.
Быть может, холодная длань, тяжесть которой ощутил на себе Эдгар, была не просто ночным кошмаром. На одном дыхании оправдать собственную низость, попытаться посеять вражду между братьями, опорочить мать юноши и тут же призвать на его голову божье благословение, после чего хладнокровно перевернуть лист другой стороной и произвести подсчет ожидаемой прибыли для этого надо обладать качествами, каковые явно не значатся в перечне богоугодных добродетелей. И таких качеств, наверное, было немало в характере человека, который, возведя очи горе, вверял будущее сирот По милости Всевышнего.
Осенью 1824 года не только Ричмонд, но и вся Виргиния с нетерпением ожидали предстоявшего в скором времени визита маркиза де Лафайета и лихорадочно готовились к его приезду. К концу первой четверти девятнадцатого столетия Лафайет пережил почти всех своих великих революционных современников, и для новых поколений молодой американской республики, чьи могучие силы уже начинали пробуждаться, он олицетворял идеалы, которые, по крайней мере, теоретически представляли весьма значительную социальную ценность. Способность их привести общество к тысячелетнему царству процветания пока еще никем не ставилась под сомнение, и в романтической фигуре энергичного маленького француза с гордым орлиным профилем сыны и дочери американской революции видели непримиримого врага тирании, соратника Вашингтона, храброго солдата, символизировавшего торжество идей Джефферсона и философии Руссо. Это был истинный герой во всем, и потому прием, который ему оказывали повсюду в Соединенных Штатах, вылился в триумф американского патриотизма.
Виргиния была в особом долгу перед Лафайетом - его поход против генерала Арнольда и доблесть в битве при Йорктауне вписали славную и достопамятную страницу в историю штата, и бывший доминион желал во что бы то ни стало превзойти все и вся радушием и гостеприимством.
В Ричмонде царило огромное волнение, и нигде оно не было столь велико, как среди питомцев школы г-на Берка. Из них и других молодых джентльменов была сформирована рота Юных ричмондских волонтеров, или "Легион Моргана", которой выдали в качестве мундиров отделанные бахромой рубашки американских трапперов. Капитаном маленького отряда был
избран юноша по имени Джон Лайл, а лейтенантом - Эдгар Аллан По, что свидетельствует о его авторитете среди товарищей, ибо почетной должности, наверное, домогались многие. Необходимо было позаботиться также и о том, чтобы надлежащим образом вооружить роту. С этим важным делом вполне успешно справились два ее командира.
Бережно хранимая легенда о преданности и счастливой доле рабов на американском Юге намеренно предает забвению тот факт, что рабовладельческое общество в ту давнюю пору жило в неизбывном кошмарном страхе перед восстанием чернокожих. И опасения эти были отнюдь не беспочвенны. К описываемому моменту негры в Виргинии уже неоднократно предпринимали пугающие, хотя и неудачные попытки подняться с оружием в руках против белых хозяев, и выступления эти, даже терпя провал, сеяли ужас среди плантаторов и городского населения. Именно на такой случай в Ричмонде постоянно находился в боевой готовности 19-й полк национальной гвардии, часть которого, именовавшаяся "стражей", всегда была под ружьем и не покидала казарм. Офицерам предписывалось появляться вне дома только в мундирах. Чтобы оказать достойные почести Лафайету, полк в полном составе намеревались вывести из города навстречу высокому гостю. Однако оставить город без всякой военной защиты было никак нельзя, поэтому власти приняли решение на время раздать оружие добровольной милиции. В числе таких подразделений оказался и "Легион Моргана". Письмо на имя губернатора штата с просьбой о выдаче оружия подписали капитан Джон Лайл и лейтенант Эдгар А. По.
Можно представить восторг, переполнявший сердца Юных ричмондских волонтеров, когда они получали из арсенала настоящие ружья, или гордость их лейтенанта Эдгара По, когда, пристегнув к поясу саблю, он, чеканя шаг, выступил навстречу Лафайету.
Его роте, состоявшей из юных отпрысков лучших ричмондских семей, поручили в качестве почетного эскорта сопровождать старого полководца в Ричмонде. По, вероятно, был лично представлен Лафайету как внук "генерала" Дэйвида По из Балтимора, помощника квартирмейстера повстанческой армии во время войны за независимость. Будучи в Балтиморе, Лафайет, как передают, специально посетил могилу героя революции, воскликнув: "Ici repose un coeur noblei"(1). Об этом факте, наверное, было известно и По, ведь он переписывался с братом Генри и другими балтиморскими родственниками. Все эти события, очевидно, пробудили в По родовую гордость и привлекли его внимание к военному поприщу. Так или иначе, но три года спустя он поступил на службу в армию.
------------
(1) "Здесь покоится благородное сердце!" (франц.).
Шло время. Наступила весна 1825 года. 26 марта скончался дядя Джона Аллана, Унльям Гэльт, оставив ему большую часть своего крупного состояния, в то время как остальные родственники - и в Америке, и в Шотландии - получили весьма незначительные доли. Дела Джона Аллана были спасены. Как утверждал впоследствии По, состояние, владельцем которого стал его опекун, равнялось 750 тысячам долларов. Соответствует это действительности или нет, сказать теперь трудно - ясно лишь, что в наши дни такой капитал дал бы Аллану право именовать себя миллионером. Перемены в его образе жизни, общественном положении и устремлениях, равно как и их последствия для его близких, были разнообразны и не всегда благотворны.
Сделавшись одним из богатейших людей Виргинии, Аллан превратился в фигуру, привлекающую всеобщее внимание, и оно, учитывая определенные стороны его частной жизни, не вызывало у него особого восторга. Не обошлось и без завистников, временами добавлявших горечи к сладкому фалернскому, которое любил посмаковать торговец. Он страдал хромотой и ходил довольно медленно, опираясь на тяжелую резную трость. "Гэльт оставил все свои денежки этому скороходу Аллану", - сообщал один из его знакомых в письмо к приятелю, еще не знавшему этой новости. Скрытая неприязнь, которую он ощущал у себя за спиной, заставляла его решительнее вонзать трость в землю и строить широкие и честолюбивые планы на будущее, в каковых немалая роль отводилась покупке роскошного семейного особняка, - планы, которые, не будь они продиктованы стремлением к самоутверждению, наверное, были бы менее грандиозны. В Шотландии к тому же поднялось недовольство по поводу завещательных распоряжений, сопровождаемое угрозами обратиться в суд, - многим родственникам отписанные им доли казались явно урезанными. Они засыпали Аллана письмами, отличавшимися чисто шотландской прямотой. Ответы на них он тщательно взвешивал,
28 июня 1825 года, спустя всего три месяца после утверждения к исполнению дядюшкиного завещания, Джон Аллан купил на торгах большой дом, находившийся в юго-восточной части Ричмонда, на углу Мэйн-стрит и Пятой улицы, который обошелся ему в 14 950 долларов. Прежний владелец приобрел его за девятнадцать тысяч, однако умер, не успев выплатить всей суммы.
Из окон особняка, стоявшего на склоне холма посреди прекрасного фруктового сада, открывался великолепный вид на широкую долину реки Джеймс с чудесной маленькой деревушкой на ее противоположном, южном берегу. Вокруг лежал край, где прошло детство Эдгара По, - леса и луга, реки и ручьи, живописные островки, плантации и поселки фермеров. Парадный вход вел в просторный вестибюль, с которым сообщалась расположенная справа комната для утренних приемов и чаепитий. Прямо напротив входа, по другую сторону вестибюля, находилась красиво освещенная столовая восьмиугольной формы. На втором этаже был просторный бальный зал, стены которого помнили множество шумных и блестящих сборищ. Комнаты Джона Аллана располагались прямо над парадным входом, так что из окон был виден весь передний двор и подъездная дорожка. На том же этаже находилось еще три спальни - одну занимала мисс Валентайн, другую держали для гостей, а третью отвели Эдгару.
Комната По была в конце широкого коридора, образовывавшего здесь небольшую сужающуюся нишу, почти скрытую плохо освещенным лестничным маршем. В нише, несколько вдаваясь одним краем в дверной проем, стоял стол, на котором по ночам горела лампа. На него По имел привычку бросать свое пальто, когда входил в комнату. В ней имелось два окна, выходивших одно на север, другое на восток. С восточной стороны открывалась широкая панорама окрестностей, так как в ту пору вокруг дома Аллана не было других построек, которые могли бы заслонить обзор. Помимо обычной для спальни обстановки, здесь стоял удобный диван, лежа на котором По любил читать, небольшой столик для книг и гардероб с порядочным запасом одежды - известно, что, кроме Эдгара, им не раз пользовались гостившие в доме молодые люди. По был не чужд известного щегольства и самым неукоснительным образом следил за своей приметной наружностью, изменяя этому обыкновению, лишь когда бедствовал или пускался во все тяжкие. Можно сказать, что внешность всегда являлась барометром его душевного состояния и материального достатка. В силу природной склонности и воспитания он был очень опрятен и аккуратен в повседневной жизни и тщателен в одежде.
На полках и на столе в его комнате лежали учебники и книги для школьного чтения, среди них некоторые античные классики - Гомер, Виргилий, Цезарь, Цицерон и Гораций. Были там и старые, потрепанные справочники по грамматике и орфографии, хрестоматии, привезенные из Англии учебники французского языка, книги по истории Англии и Америки, с полдюжины готических романов и, вероятно, одно или два руководства по военному искусству. Можно не сомневаться, что тут нашлось место и Байрону, и Муру, и Вордстворту вкупе с Кольриджем и Китсом - попал ли в эту плеяду Шелли, сказать с уверенностью нельзя. Однако туда наверняка отыскали дорогу некоторые поэты восемнадцатого века, чьими книгами были в избытке снабжены библиотеки виргинских джентльменов. О том, что "Дон-Кихот", "Жиль Блас" и "Джо Миллер" также принадлежали к числу любимых книг По, мы узнаем позднее из одного письма. Завершают этот список Мильтон - Эдгар неплохо знал его творчество, - конечно же, Бернс - ведь Джон Аллан был родом из Шотландии и, наконец, Кэмпбелл и Кирк Уайт.
Фрэнсис Аллан обставила новый дом богато и со вкусом. Стены были обтянуты роскошными драпировками, комнаты и залы украшали скульптуры, среди которых Эдгару По больше других запомнились бюсты Данте и Марии Магдалины работы Кановы. Мебель, инкрустированная позолоченной медью, была выдержана в изящном стиле позднего ампира. На столе в комнате По стоял красивый бронзовый чернильный прибор и такая же песочница с песком для промокания, купленные его приемным отцом и помеченные травленой надписью: "Джон Аллан, 1813". Их По впоследствии забрал с собой в числе немногих вещей, увезенных им из дома Аллана, и хранил на протяжении долгого времени.
Однако самой восхитительной особенностью нового жилища была длинная, опоясывавшая весь дом двухъярусная галерея, на которую выходили двери столовой и комнаты для утренних приемов на первом этаже и комнаты Аллана и гостиная - на втором. Здесь весной, летом и осенью семья проводила большую часть времени вместе с постоянно бывавшими в доме гостями. На верхнем ярусе были устроены качели и установлен небольшой телескоп, в который молодежь любила смотреть на звезды или расстилавшийся за рекой ландшафт. Через его линзы глаза юного По впервые научились различать далекие звезды и созвездия, чьи прекрасные имена рассыпаны по строчкам его стихов. И по мере того, как пробуждалась его страсть к астрономии и космическим фантазиям, он все чаще и чаще наводил свою трубу на печальный лик луны, силясь разгадать ее древнюю тайну.
Эдгар сделался героем дня. Посмотреть на начало заплыва собралась целая толпа народу. За отважным пловцом следовал в лодке новый директор школы, мистер Берк, а вдоль берега шумной ватагой шли друзья, среди которых больше всех переживал маленький Роб Стенард, считавший своего старшего товарища образцом самых блестящих доблестей и совершенств. Несмотря на разницу в возрасте, Эдгара и Роберта связывала крепкая дружба, в которой первый играл роль доброго покровителя и защитника, а второй - верного спутника и оруженосца.
Благополучно достигнув цели, Эдгар с триумфом возвратился домой. Весь город только и говорил, что о юном храбреце. Неудивительно поэтому, что маленький Роб пригласил к себе домой своего знаменитого друга, чтобы с гордостью продемонстрировать всей семье, которая, без сомнения, была уже наслышана о его уме, смелости и прочих достоинствах. Таково уж счастливое свойство всех героев, что они напрочь лишены недостатков.
Так Эдгар познакомился с миссис Джейн Стенард, матерью Роберта, и встрече этой суждено было пробудить в нем первое сильное чувство и вызвать бурный прилив поэтического вдохновения.
Судя по свидетельствам знавших ее людей и сохранившемуся портрету, миссис Стенард была женщиной редкостной красоты, отмеченной классическим совершенством черт. Мода того времени с ее скульптурной строгостью линий, которые придавали женщине некое сходство с величавыми, исполненными благородства античными статуями, как нельзя более подходила этой царственной красавице. Ее отличали удивительная душевная теплота и тонкость, доброта, приветливость и какоето особое светлое очарование, не поддаться которому было невозможно. Она жила в прекрасном, залитом солнцем доме, и от всего ее существа, казалось, исходил мягкий ласковый свет - такой она навсегда запомнилась молодому поэту.
Домой По возвращался точно в дивном сне, от которого он так вполне и не пробудился до конца жизни. В Джейн Стенард, "Елене" его грез, он обрел и идеал для рыцарственного юношеского поклонения, и полного сочувствия и понимания друга, на чей суд он приносил первые плоды своих поэтических усилий. Что значила для него эта женщина, дано понять
лишь одинокому начинающему поэту, боготворящему красоту.
В последующие несколько лет Эдгар часто бывал в доме миссис Стенард. Оба они были из тех наделенных исключительной глубиной и тонкостью чувств натур, что обитают духом в прекрасном и неведомом мире воображения, за дальним пределом которого простирается бескрайнее сумеречное царство безумия. Обоим суждено было в меланхолическом помрачении пересечь роковую грань, Эдгару - лишь на краткие мгновения, каждый раз возвращаясь к свету. "Елене" - чтобы до конца дней своих затеряться в сонме блуждающих там жутких теней. Между этими родственными душами тотчас возникли узы инстинктивной симпатии. Лишь на миг до того, как их разделила тьма, пальцы их сплелись, и в этом прикосновении Эдгар хотя бы однажды испытал счастье полное и безграничное.
Но хоть в мечтах, а счастлив был тогда я
И к ним пристрастье ввек не обуздаю(1),
написал он спустя три года в своей первой книге.
----------
(1) Перевод Ю. Корнеева.
Встреча эта, имевшая огромное значение для По, была поистине драгоценным даром судьбы. Соединенные в одном человеке, он нашел и первую настоящую любовь, и материнскую нежность, в которой нуждался больше всего на свете. Никто не знает, о чем они говорили, оставаясь вдвоем, однако минуты, проведенные в беседах с нею, принадлежат, должно быть, к тем редким мгновениям в жизни Эдгара Аллана По, когда в его отношениях с окружающим миром воцарялась гармония.
Их разлучила болезнь, помутившая взор "Елены" и заслонившая от нее Эдгара. Разум Джейн Стенард угасал. В апреле 1824 года она умерла в возрасте тридцати одного года. Во второй раз смерть, столь часто вторгавшаяся в судьбу По, отняла у него дорогое существо.
Существует предание, что По нередко приходил на ее могилу, подтвержденное признанием, которое он сделал другой Елене много лет спустя. Горе, причиненное ему этой утратой, было столь велико, что не осталось не замеченным даже мало знавшими Эдгара По людьми. То была самая высокая и прекрасная любовь, когда-либо жившая в человеческой душе. Надпись на надгробном камне, под которым покоится прах Джейн Стенард, теперь почти уже не видна, однако в памяти потомства останется навеки другая эпитафия:
К ЕЛЕНЕ
Елена, красота твоя
Мне - словно парус морякам,
Скитальцам, древним, как земля,
Ведущим корабли в Пергам,
К фригийским берегам.
Как зов Наяд, мне голос твой
Звучит за ропотом глухим
Морей, ведя меня домой,
К сиянью Греции святой
И славе, чье имя - Рим.
В алмазной раме у окна
Вот ты стоишь, стройна, как взмах
Крыла, с лампадою в руках Психея! - не оставь меня
В заветных снах!(1)
----------------
(1) Перевод Г. Кружкова.
Глава шестая
К тому скорбному дню, когда "Елена" отправилась к своему последнему пристанищу, в калейдоскопе времени пронеслось уже более трети лет, отпущенных судьбой Эдгару По. Живой, впечатлительный подросток быстро превращался в еще более впечатлительного молодого человека, обогнав в развитии большинство своих сверстников, - по всем свидетельствам, он казался в это время физически и духовно старше своих лет. И история жизни его родителей, и воспоминания современников заставляют предположить, что его характер и темперамент обнаруживали себя в проявлениях ранних и бурных, но весьма скоротечных. Он был точно факел, пылающий на ветру жизни и отзывающийся на каждый его порыв вспышкой столь сильной и яркой, что очень скоро сгорает без остатка. На протяжении следующих нескольких лет ему предстояло пережить горести и испытания, вызвавшие в нем душевный надлом, который он не смог преодолеть до конца своих дней. Ибо в человеке тонкой духовной организации переживания, испытанные в юности, способны предопределить чувства и умонастроения зрелых лет.
Приблизительно в это время здоровье приемной матери По вновь становится предметом встревоженного обсуждения в семейной переписке - очевидно, именно тогда начался необратимый упадок сил, вследствие которого она через четыре года разделила участь несчастной Джейн Стенард.
По испытывал к приемной матери нежную, преданную любовь, и она была одним из самых глубоких из когда-либо владевших им чувств. Естественную его привязанность усиливала красота Фрэнсис Аллан - физическое совершенство было свойством, перед которым он преклонялся, когда и в ком бы его ни находил. И к тому времени он уже, наверное, понимал, что лишь ей и "тетушке Нэнси" обязан своим относительно благополучным пребыванием в доме Джона Аллана. Каковы были причины продолжительного недуга Фрэнсис Аллан и существовала ли какая-то связь между ним и ее бездетностью - остается лишь догадываться. Эдгар, конечно, часто размышлял об этом, и не исключено, что заключения, к которым он пришел, существенным образом повлияли на его отношение к опекуну. Все, что могло связывать "малыша Эдгара" с "папенькой", уже принадлежало прошлому. Теперь в доме было двое мужчин - в глаза торговцу Джону Аллану испытующе смотрел молодой поэт Эдгар По, и от этого пристального, проницательного взгляда торговцу становилось временами не по себе.
В ту пору Ричмонд был небольшим, по нынешним понятиям, городом, значительную часть жителей которого составляли рабы. Весь уклад жизни немногочисленного и обособленного белого населения подчинялся строжайшим общественным условностям, любые нарушения которых очень быстро переставали быть тайной. И судя по обстановке, воцарившейся в доме Аллана в это время и не изменившейся до самой его смерти, когда было оглашено его завещание, подтвердившее некоторые толки, Фрэнсис Аллан уже знала, что была не единственной женщиной, пользовавшейся вниманием Джона Аллана.
Нет нужды говорить о том, как оскорбило ее это укрытие и какую вызвало тревогу за судьбу маленького семейства, заботам о котором она отдала столько любви и нежности. Едва ли она поделилась печальной правдой с Эдгаром, будучи, с одной стороны, слишком предана мужу и, с другой - не желая ранить душу впечатлительного юноши. Однако он и сам очень скоро ощутил тяжелую, напряженную атмосферу, создавшуюся в доме, и в последовавшем затем неизбежном семейном расколе встал на сторону приемной матери, движимый сначала только состраданием, которое позднее, когда ему стали известны все обстоятельства, было подкреплено чувством справедливости.
Смерть Джейн Стенард нестерпимой болью отозвалась в юной, но уже много выстрадавшей душе Эдгара По и надолго повергла его в глубокую тоску и уныние. Именно в это время его стали часто мучить кошмары, о которых потом рассказывал с его слов Джон Макензи: "Больше всего он пугался, когда ему чудилось, будто в кромешной ночной тьме на лицо его ложится чья-то ледяная рука; или виделось страшное и отвратительное лицо, надвигавшееся на него из предрассветного полумрака. Жуткие фантазии преследовали его столь неотступно, что иногда он, спрятав голову под одеяло, лежал так до тех пор, пока не начинал задыхаться".
Сопутствующее таким переживаниям дурное расположение духа, мрачные настроения и раздражительность стали не на шутку тревожить Джона Аллана. Однако его упреки и требования воспринимались уже без былого смирения - на выговоры опекуна Эдгар отвечал дерзостями или же оскорбленным молчанием, ясно давая понять, что и для того, и для другого у него имеются достаточные основания. Джон Аллан был теперь не только возмущен, но и озабочен, и, чтобы оправдать себя перед всемогущими небесами, а также укрепить свою репутацию в глазах живущего в Балтиморе старшего брата Эдгара, Уильяма Генри Леонарда По, он пишет последнему письмо, выдержанное в весьма любопытном стиле:
Ричмонд, ноябрь 1824 года.
Дорогой Генри!
Я только что увидел твое письмо Эдгару от 25 числа прошлого месяца и весьма огорчился тем, что он до
сих пор тебе не ответил. Хотя заниматься все это время ему было почти нечем - для меня он ничего не делает, и вид имеет, по мнению всего семейства, унылый, хмурый и злобный. Чем мы заслужили все это, не поддается моему пониманию - почти так же, как и то, почему я столь долго мирился с подобным поведением. Мальчик не выказывает ни единой искры привязанности к кому-либо из нас, ни малейшей благодарности за всю мою доброту и заботу о нем. А ведь я дал ему образование, намного превосходящее мое собственное. Если Розали придется в какой бы то ни было мере полагаться на его привязанность, да не оставит ее господь своим милосердием. Я опасаюсь, что товарищи его внушили ему образ мыслей и действий (?), совершенно противоположный тому, какого он придерживался в Англии. Я с гордостью за тебя сознаю всю разницу между твоими нравственными принципами и его, что и побуждает меня столь дорожить твоим уважением. Если бы и перед Господом нашим выполнял я свой долг так же свято, как выполнил я его перед Эдгаром, то Смерть, когда бы она ни явилась, меня бы не устрашила. Однако пора кончать, и я всей душою желаю, чтобы Всевышний не оставил его и тебя своим благословением, чтобы успех венчал все ваши начинания и чтобы ваша Розали не претерпела от вас ни обид, ни горя. Ибо, по крайней мере, наполовину она сестра ваша, и боже вас упаси, дорогой Генри, взыскивать с живых за грехи мертвых. Можешь быть уверен, дорогой Генри, что все мы принимаем самое искреннее участие в твоей судьбе, моля Господа на небесах ниспослать тебе благословение и защиту. Уповай, мой храбрый и добрый мальчик, на Спасителя нашего, чья милость не знает пределов. И да убережет Он тебя от всех опасностей и хранит тебя всегда - такова молитва, которую возносит твой
Друг и Слуга
(Джон Аллан)".
Характерно, что на обороте листа все той же благочестивой рукой был вычислен конечный прирост с некой суммы из расчета шести процентов годовых.
Быть может, холодная длань, тяжесть которой ощутил на себе Эдгар, была не просто ночным кошмаром. На одном дыхании оправдать собственную низость, попытаться посеять вражду между братьями, опорочить мать юноши и тут же призвать на его голову божье благословение, после чего хладнокровно перевернуть лист другой стороной и произвести подсчет ожидаемой прибыли для этого надо обладать качествами, каковые явно не значатся в перечне богоугодных добродетелей. И таких качеств, наверное, было немало в характере человека, который, возведя очи горе, вверял будущее сирот По милости Всевышнего.
Осенью 1824 года не только Ричмонд, но и вся Виргиния с нетерпением ожидали предстоявшего в скором времени визита маркиза де Лафайета и лихорадочно готовились к его приезду. К концу первой четверти девятнадцатого столетия Лафайет пережил почти всех своих великих революционных современников, и для новых поколений молодой американской республики, чьи могучие силы уже начинали пробуждаться, он олицетворял идеалы, которые, по крайней мере, теоретически представляли весьма значительную социальную ценность. Способность их привести общество к тысячелетнему царству процветания пока еще никем не ставилась под сомнение, и в романтической фигуре энергичного маленького француза с гордым орлиным профилем сыны и дочери американской революции видели непримиримого врага тирании, соратника Вашингтона, храброго солдата, символизировавшего торжество идей Джефферсона и философии Руссо. Это был истинный герой во всем, и потому прием, который ему оказывали повсюду в Соединенных Штатах, вылился в триумф американского патриотизма.
Виргиния была в особом долгу перед Лафайетом - его поход против генерала Арнольда и доблесть в битве при Йорктауне вписали славную и достопамятную страницу в историю штата, и бывший доминион желал во что бы то ни стало превзойти все и вся радушием и гостеприимством.
В Ричмонде царило огромное волнение, и нигде оно не было столь велико, как среди питомцев школы г-на Берка. Из них и других молодых джентльменов была сформирована рота Юных ричмондских волонтеров, или "Легион Моргана", которой выдали в качестве мундиров отделанные бахромой рубашки американских трапперов. Капитаном маленького отряда был
избран юноша по имени Джон Лайл, а лейтенантом - Эдгар Аллан По, что свидетельствует о его авторитете среди товарищей, ибо почетной должности, наверное, домогались многие. Необходимо было позаботиться также и о том, чтобы надлежащим образом вооружить роту. С этим важным делом вполне успешно справились два ее командира.
Бережно хранимая легенда о преданности и счастливой доле рабов на американском Юге намеренно предает забвению тот факт, что рабовладельческое общество в ту давнюю пору жило в неизбывном кошмарном страхе перед восстанием чернокожих. И опасения эти были отнюдь не беспочвенны. К описываемому моменту негры в Виргинии уже неоднократно предпринимали пугающие, хотя и неудачные попытки подняться с оружием в руках против белых хозяев, и выступления эти, даже терпя провал, сеяли ужас среди плантаторов и городского населения. Именно на такой случай в Ричмонде постоянно находился в боевой готовности 19-й полк национальной гвардии, часть которого, именовавшаяся "стражей", всегда была под ружьем и не покидала казарм. Офицерам предписывалось появляться вне дома только в мундирах. Чтобы оказать достойные почести Лафайету, полк в полном составе намеревались вывести из города навстречу высокому гостю. Однако оставить город без всякой военной защиты было никак нельзя, поэтому власти приняли решение на время раздать оружие добровольной милиции. В числе таких подразделений оказался и "Легион Моргана". Письмо на имя губернатора штата с просьбой о выдаче оружия подписали капитан Джон Лайл и лейтенант Эдгар А. По.
Можно представить восторг, переполнявший сердца Юных ричмондских волонтеров, когда они получали из арсенала настоящие ружья, или гордость их лейтенанта Эдгара По, когда, пристегнув к поясу саблю, он, чеканя шаг, выступил навстречу Лафайету.
Его роте, состоявшей из юных отпрысков лучших ричмондских семей, поручили в качестве почетного эскорта сопровождать старого полководца в Ричмонде. По, вероятно, был лично представлен Лафайету как внук "генерала" Дэйвида По из Балтимора, помощника квартирмейстера повстанческой армии во время войны за независимость. Будучи в Балтиморе, Лафайет, как передают, специально посетил могилу героя революции, воскликнув: "Ici repose un coeur noblei"(1). Об этом факте, наверное, было известно и По, ведь он переписывался с братом Генри и другими балтиморскими родственниками. Все эти события, очевидно, пробудили в По родовую гордость и привлекли его внимание к военному поприщу. Так или иначе, но три года спустя он поступил на службу в армию.
------------
(1) "Здесь покоится благородное сердце!" (франц.).
Шло время. Наступила весна 1825 года. 26 марта скончался дядя Джона Аллана, Унльям Гэльт, оставив ему большую часть своего крупного состояния, в то время как остальные родственники - и в Америке, и в Шотландии - получили весьма незначительные доли. Дела Джона Аллана были спасены. Как утверждал впоследствии По, состояние, владельцем которого стал его опекун, равнялось 750 тысячам долларов. Соответствует это действительности или нет, сказать теперь трудно - ясно лишь, что в наши дни такой капитал дал бы Аллану право именовать себя миллионером. Перемены в его образе жизни, общественном положении и устремлениях, равно как и их последствия для его близких, были разнообразны и не всегда благотворны.
Сделавшись одним из богатейших людей Виргинии, Аллан превратился в фигуру, привлекающую всеобщее внимание, и оно, учитывая определенные стороны его частной жизни, не вызывало у него особого восторга. Не обошлось и без завистников, временами добавлявших горечи к сладкому фалернскому, которое любил посмаковать торговец. Он страдал хромотой и ходил довольно медленно, опираясь на тяжелую резную трость. "Гэльт оставил все свои денежки этому скороходу Аллану", - сообщал один из его знакомых в письмо к приятелю, еще не знавшему этой новости. Скрытая неприязнь, которую он ощущал у себя за спиной, заставляла его решительнее вонзать трость в землю и строить широкие и честолюбивые планы на будущее, в каковых немалая роль отводилась покупке роскошного семейного особняка, - планы, которые, не будь они продиктованы стремлением к самоутверждению, наверное, были бы менее грандиозны. В Шотландии к тому же поднялось недовольство по поводу завещательных распоряжений, сопровождаемое угрозами обратиться в суд, - многим родственникам отписанные им доли казались явно урезанными. Они засыпали Аллана письмами, отличавшимися чисто шотландской прямотой. Ответы на них он тщательно взвешивал,
28 июня 1825 года, спустя всего три месяца после утверждения к исполнению дядюшкиного завещания, Джон Аллан купил на торгах большой дом, находившийся в юго-восточной части Ричмонда, на углу Мэйн-стрит и Пятой улицы, который обошелся ему в 14 950 долларов. Прежний владелец приобрел его за девятнадцать тысяч, однако умер, не успев выплатить всей суммы.
Из окон особняка, стоявшего на склоне холма посреди прекрасного фруктового сада, открывался великолепный вид на широкую долину реки Джеймс с чудесной маленькой деревушкой на ее противоположном, южном берегу. Вокруг лежал край, где прошло детство Эдгара По, - леса и луга, реки и ручьи, живописные островки, плантации и поселки фермеров. Парадный вход вел в просторный вестибюль, с которым сообщалась расположенная справа комната для утренних приемов и чаепитий. Прямо напротив входа, по другую сторону вестибюля, находилась красиво освещенная столовая восьмиугольной формы. На втором этаже был просторный бальный зал, стены которого помнили множество шумных и блестящих сборищ. Комнаты Джона Аллана располагались прямо над парадным входом, так что из окон был виден весь передний двор и подъездная дорожка. На том же этаже находилось еще три спальни - одну занимала мисс Валентайн, другую держали для гостей, а третью отвели Эдгару.
Комната По была в конце широкого коридора, образовывавшего здесь небольшую сужающуюся нишу, почти скрытую плохо освещенным лестничным маршем. В нише, несколько вдаваясь одним краем в дверной проем, стоял стол, на котором по ночам горела лампа. На него По имел привычку бросать свое пальто, когда входил в комнату. В ней имелось два окна, выходивших одно на север, другое на восток. С восточной стороны открывалась широкая панорама окрестностей, так как в ту пору вокруг дома Аллана не было других построек, которые могли бы заслонить обзор. Помимо обычной для спальни обстановки, здесь стоял удобный диван, лежа на котором По любил читать, небольшой столик для книг и гардероб с порядочным запасом одежды - известно, что, кроме Эдгара, им не раз пользовались гостившие в доме молодые люди. По был не чужд известного щегольства и самым неукоснительным образом следил за своей приметной наружностью, изменяя этому обыкновению, лишь когда бедствовал или пускался во все тяжкие. Можно сказать, что внешность всегда являлась барометром его душевного состояния и материального достатка. В силу природной склонности и воспитания он был очень опрятен и аккуратен в повседневной жизни и тщателен в одежде.
На полках и на столе в его комнате лежали учебники и книги для школьного чтения, среди них некоторые античные классики - Гомер, Виргилий, Цезарь, Цицерон и Гораций. Были там и старые, потрепанные справочники по грамматике и орфографии, хрестоматии, привезенные из Англии учебники французского языка, книги по истории Англии и Америки, с полдюжины готических романов и, вероятно, одно или два руководства по военному искусству. Можно не сомневаться, что тут нашлось место и Байрону, и Муру, и Вордстворту вкупе с Кольриджем и Китсом - попал ли в эту плеяду Шелли, сказать с уверенностью нельзя. Однако туда наверняка отыскали дорогу некоторые поэты восемнадцатого века, чьими книгами были в избытке снабжены библиотеки виргинских джентльменов. О том, что "Дон-Кихот", "Жиль Блас" и "Джо Миллер" также принадлежали к числу любимых книг По, мы узнаем позднее из одного письма. Завершают этот список Мильтон - Эдгар неплохо знал его творчество, - конечно же, Бернс - ведь Джон Аллан был родом из Шотландии и, наконец, Кэмпбелл и Кирк Уайт.
Фрэнсис Аллан обставила новый дом богато и со вкусом. Стены были обтянуты роскошными драпировками, комнаты и залы украшали скульптуры, среди которых Эдгару По больше других запомнились бюсты Данте и Марии Магдалины работы Кановы. Мебель, инкрустированная позолоченной медью, была выдержана в изящном стиле позднего ампира. На столе в комнате По стоял красивый бронзовый чернильный прибор и такая же песочница с песком для промокания, купленные его приемным отцом и помеченные травленой надписью: "Джон Аллан, 1813". Их По впоследствии забрал с собой в числе немногих вещей, увезенных им из дома Аллана, и хранил на протяжении долгого времени.
Однако самой восхитительной особенностью нового жилища была длинная, опоясывавшая весь дом двухъярусная галерея, на которую выходили двери столовой и комнаты для утренних приемов на первом этаже и комнаты Аллана и гостиная - на втором. Здесь весной, летом и осенью семья проводила большую часть времени вместе с постоянно бывавшими в доме гостями. На верхнем ярусе были устроены качели и установлен небольшой телескоп, в который молодежь любила смотреть на звезды или расстилавшийся за рекой ландшафт. Через его линзы глаза юного По впервые научились различать далекие звезды и созвездия, чьи прекрасные имена рассыпаны по строчкам его стихов. И по мере того, как пробуждалась его страсть к астрономии и космическим фантазиям, он все чаще и чаще наводил свою трубу на печальный лик луны, силясь разгадать ее древнюю тайну.