Погодин Радий Петрович. Мальчик с гусями

   - Во всем ты, дочка, права. Но в слове "переборщить" ясно слышится перебор в щах. Ну при чем тут свекла? Из свеклы варят свекольник, а также ботвинью.
   В день описываемых событий Яков Ильич тоже стоял у плиты - у бензиновой, которая, как известно, работает шумно и быстро. Специально к приезду Наташи Яков Ильич Шарапов готовил свое второе после кислых щей любимое блюдо - макароны по-флотски.
   Рецепт: отварить макароны и хорошенько промыть. Поджарить мясной жирный фарш с большим количеством лука. Следите, чтобы фарш поджарился, но не высох, а лук стал янтарно-золотым. После чего следует добавить сливочного масла, черного перцу, красного перцу и, вывалив макароны на сковородку, закрыть крышкой, предварительно все перемешав и сбавив огонь. Через несколько минут, когда макароны, пропитавшись жиром и ароматом, начнут шкворчать, блюдо можно подавать к столу.
   К этому блюду, как, впрочем, и ко всякому, очень подойдет крахмальная скатерть и белая рубашка с галстуком.
   Крахмальную скатерть Яков Ильич уже давно не доставал из комода, а белую рубашку с галстуком надевал только на выборы в поселковый Совет, на праздник Первое мая и в ноябре. В новогодний праздник не надевал.
   В открытое окно входил ветер, приносил ветер с того берега запах варенья земляничного и горячих ватрушек с ванилью.
   "Мария Степановна чай пьет", - подумал Яков Ильич и, еще подумав, вздохнул, а вздохнув, ощутил вонь бензина и грусть своего застоявшегося одиночества.
   Макароны на сковороде принялись шкворчать. Яков Ильич положил себе порцию, пожалев, что Наташа опаздывает к праздничному столу, налил рюмочку и только принялся было, глядя в нее, вспоминать эпизоды из своей фронтовой жизни, как дверь отворилась.
   В кухню вошел ободранный кот Василий, бродяга, драчун и с известной поры - философ.
   - Эх... - загадочно сказал кот Василий.
   - Все горюешь? Садись, поедим макароны по-флотски.
   - Нынче праздник, - сказал кот Василий. - Называется воскресенье. Некоторые жители пироги пекут. Но что значит праздник для одинокого мужчины, который перестал сквернословить?
   - Может, рюмочку выпьешь?
   - Рюмочку введу, а насчет макарон - вы же знаете - перешел на грузинскую кухню.
   - Отвыкай.
   - Боюсь утратить воспоминания.
   Кот Василий чокнулся с Яковом Ильичом. Выпил. Хлебцем занюхал. И уставился в окно, на тот берег, где жила кошка Матрена, принадлежавшая Марии Степановне Ситниковой, ухоженная, вальяжная, по натуре добрая, но лишенная смелости и воображения.
   - Дура она, - сказал кот Василий. - Любил я кошку Матрену - любил! Но, увы, не умеет она быть красивой.
   Яков Ильич подумал: "А ведь правду говорят - животное всегда похоже на своего хозяина. Вот и Мария Степановна - женщина очень хорошая, но красивой быть не умеет. Даже на заседание поселкового Совета приходит в каком-то нелепом жакете, похожем на старомодный мужской пиджак. И волосы, собранные на затылке в пучок, перевязывает шнурком от ботинка..." Яков Ильич положил себе следующую порцию макарон по-флотски. И себе и коту налил по следующей рюмочке и подумал: "Ну почему, почему не умеет она быть красивой?"
   - А вы не обращали внимания на тот удивительный факт, что именно коты являются непременными участниками и атрибутом всякого чуда и волшебства? сказал кот Василий. - Вы когда-нибудь читали, что некий прекрасный принц был превращен злым волшебником в собаку?
   - Не трогай собак, - возразил Яков Ильич. - Не касайся! - И он вспомнил фронтовые упряжки собак, которые вытаскивали раненую пехоту с поля сражения. Вспомнил, и у него защемило в носу.
   - Я не касаюсь. Я, к вашему сведению, собак уважаю, - сказал кот Василий, слегка обидевшись. - Я даже дружу с некоторыми наиболее умными, которые не лают попусту из-под забора. Но у собак ограниченные возможности. Собаки слишком конкретны и слишком привязчивы, поэтому необъективны. Кот - существо ленивое, созерцательное, у него есть время поразмыслить.
   - Я тебе сказал, не трогай собак, - снова возразил Яков Ильич, остро ощутив потребность в привязчивом и необъективном существе. - Я, может быть, собаку себе заведу.
   Кот насупился, поворчал немного о людях, не обладающих культурой спора и умением вести беседу.
   - Я думаю, что вскоре вы обзаведетесь кошкой, - сказал он с грустной гримасой.
   - Хватит! У меня уже была кошка!
   - Простите, а куда вы денете Матрену? - В голосе кота явственно прослушивалось ехидство.
   - При чем тут Матрена? Ты Матрену не трожь! Не трожь Матрену!
   - Я думаю, - ответил кот Василий уклончиво, - что это прекрасное праздничное блюдо вы едите последний раз. По крайней мере, в таком исполнении.
   - Это еще почему? - спросил Яков Ильич.
   - Почему? Почему? - Кот Василий печально мяукнул. - Сейчас что-то произойдет. У меня интуиция разыгралась.
   Яков Ильич хотел было спросить, что же произойдет, но еще больше ему захотелось выгнать кота, чтобы тот не мешал ему вспоминать о войне, о боевых товарищах-пехотинцах, с которыми он дошел до австрийской столицы Вены, но вдруг он услышал шум на реке и крик:
   - Помогите! Тону!
   Яков Ильич высунулся из окна и увидел такую картину: на реке, на самой стремнине, где вода вставала горбом, плавают четыре гуся, кричат, хлопают крыльями и ныряют. А между ними тонет маленький мальчик.
   Яков Ильич тут же выскочил из окна.
   Бросаясь в воду, он заметил, что с того берега тоже кто-то бросился.
   Яков Ильич плыл саженками, или, как говорят, вольным стилем.
   - Держись! - кричал он.
   Гуси галдели.
   Яков Ильич нырнул, чтобы, как полагается, схватить погрузившегося в воду мальчишку, вытащить и спасти. В зеленоватой глубине руки его кого-то обхватили. Яков Ильич вынырнул и обнаружил, что держит и крепко прижимает к себе Марию Степановну Ситникову.
   - Простите, - сказал Яков Ильич. - Я тут мальчонку спасаю.
   - Ах! - сказала Мария Степановна. - Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала "Помогите!" - так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.
   Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование - в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.
   - Извините! - крикнул мальчишка. - Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.
   - Поразительно, - сказал Яков Ильич.
   - Ах! - сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.
   Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, - он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
   На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком - домашние туфли она потеряла в воде.
   - Ах, - сказала она. - Как неловко... - И тут же забеспокоилась: - Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной... Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. - С этими словами она побежала к своему дому.
   А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
   Г л а в а с е д ь м а я
   МОСТ
   Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.
   Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.
   Автобусы останавливались у моста - и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.
   Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.
   Летом под перилами сидели мальчишки - ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.
   В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.
   * * *
   Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.
   Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени - просто совсем исчезнуть.
   На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: "Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах". Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но... Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, - поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.
   По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна - в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой - банку с вареньем. Яков Ильич - в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.
   "А ведь сегодня не день выборов в поселковый Совет, и не Первое мая, и не праздник Октябрьской революции..." - отметила про себя Наташа.
   На одном конце моста Наташа разглядела ненавистного ей бродягу - кота Василия, развалившегося на теплых досках в беспечной позе. Разглядев все это, Наташа услышала:
   - Что вы, Мария Степановна?
   - Нет, нет. Вы немедленно должны выпить чаю с малиной.
   - Вы такая красивая...
   - Ах! Просто переоделась в сухое.
   Кот Василий на своем конце моста развалился еще вольготнее и заорал:
   - Ненавижу сметану!
   Кошка Матрена заплакала. А Наташа прижала ладони к щекам, уронив дорожную сумку, и прошептала:
   - Измена...
   Маму свою Наташа не помнила. Она всегда помнила себя с отцом. Помнила, как они, вернувшись с Дальнего Востока на родину, поселились в домике над рекой, где и поныне проживает ее отец. В детстве она очень любила отца. Любила помогать ему по хозяйству. Но еще больше любила слышать, когда люди говорили: "Вот какая у Якова Ильича дочка - хозяйка". Повзрослев, она научилась понимать отца как некое принадлежащее только ей беспрекословное и бессловесное существо, вроде куклы Петрушки, у которого только и есть, что улыбка. Вскоре она поняла, что Петрушка и малому рад и улыбка его неизбывна, привыкла к этому мнению и перестала об отце заботиться. Он, наверно, и не заметил. А в народе по-прежнему говорили, какая у Якова Ильича дочка, все чаще и чаще употребляя для определения слово "красивая".
   В детстве любила Наташа смотреть с моста в воду. И сейчас стала она на мосту, облокотившись о перила. А вода текла. И наплывали слезы на глаза студентки Наташи. Осторожно, как отличница высушивает в тетради малую кляксу промокашкой, Наташа прижимала к своим глазам душистый платочек.
   С детства, будучи единственной дочерью и, как говорят, способным ребенком, Наташа жила по закону - третий лишний, применяя его достаточно широко, вследствие чего не желала быть даже второй - только первой.
   Мальчишки под перилами рыбу ловили. Мост плыл над рекой Бдёхой величаво, как древний фрегат. Но не было моря. Не было океана. И доски фрегата скрипели не от штормов, а от проходящих за Наташиной спиной вонючих грузовиков.
   ЗДРАВСТВУЙТЕ, МИЛАЯ БАРЫШНЯ
   (Дополнение к седьмой главе)
   На кухне Яков Ильич с Марией Степановной пили чай. Они сидели друг против друга, разглядывали узор на клеенке и говорили, смущаясь и чуть дыша.
   - Все знают, что наши творог и сметана самые вкусные в области, говорила Мария Степановна. - Пейте, Яков Ильич, малина выгоняет из организма сырость. Ну, прямо все знают. Детские учреждения, больницы, санатории просят у руководства именно нашу продукцию. А на комбинате всё смешивают и обезличивают...
   - Да, - говорил Яков Ильич. - Неправильно это. Если наша автобаза находится в бездорожном районе, нам и запасных частей нужно больше давать, а нам дают из расчета на асфальтовые покрытия. Не хотите ли макароны по-флотски? Мы до чего дошли - машина из рейса возвращается, мы с нее деталь дефицитную свинчиваем и на другую машину ставим - так вот и ездим.
   - Здравствуйте, - сказала Наташа сухо. Поправила прическу, глядя в зеркало над умывальником, чтобы показать свое безразличие к происходящему.
   Яков Ильич и Мария Степановна вскочили из-за стола.
   - Моя дочка Наташа, - радостно сказал Яков Ильич.
   "Поглупел, - подумала Наташа. - Будто она не знает, кто я. Ишь вырядилась, как купчиха. И почему таких шалей в продаже нет?.."
   - Наташенька, - смутившись, сказала Мария Степановна. - Ах, как выросла! Ах, какая красавица!.. Не хочешь ли чаю с дороги, с вареньем малиновым?.. Ах, остыл, наверное. Я сейчас подогрею. - Мария Степановна с опаской поглядела на двухконфорочную бензиновую плиту. - У вас такая страшная техника...
   Яков Ильич бросился плиту распаливать, приговаривая:
   - Сейчас, дочка. Я макароны по-флотски сейчас разогрею. Остыли...
   - Не беспокойтесь, - холодно сказала Наташа. - Мне ничего не нужно... Мне ничего не нужно, - повторила она. - И вообще...
   - Что вообще? - тихо спросил Яков Ильич.
   Не увидев в отцовских глазах даже отдаленного намека на ту, Петрушкину радость, Наташа, как говорят, констатировала: "Он всю жизнь притворялся, что любит меня".
   - И вообще, я пойду погуляю, - сказала она.
   Отнесла сумку в свою комнату, поклонилась многозначительно и вышла.
   - Эх, дети... - услышала она, закрывая дверь. Это сказал отец.
   Мария Степановна мягко запротестовала:
   - Ничего, ничего. Она устала с дороги...
   Наташе хотелось плакать. Тут еще кот Василий попался ей под ноги. Посмотрел на нее непочтительно, пренебрежительно, даже нагло и заорал:
   - Умру - не забуду! - И полез на высокую березу.
   Тут еще хулиган Витя - Консервная банка захохотал. Он сидел на заборе с громадной рогаткой, которую на Наташиных глазах зарядил зеленым яблоком, и в нее прицелился. Под забором в крапиве стояли гуси.
   - Я тебе уши нарву! - погрозила Наташа.
   Гуси загоготали, зашипели, двинулись на нее.
   - Руки вверх! - сказал хулиган Витя. Но стрелять не стал, побил яблоко о забор и принялся из него сок высасывать, наверно, такой кислый, что у Наташи скулы свело и по всему организму прошла дрожь.
   - Как тебя земля держит? - спросила Наташа.
   - А я на заборе, - объяснил хулиган Витя.
   Разноцветные дома поглядывали на Наташу с холмов и пригорков, а также угоров и косогоров. И сараи. И сараюшки. Они как бы приглашали ее зайти, заглянуть, приобщиться. Но она торопилась, одинокая и замкнутая в себе.
   Наташа перешла мост, поднялась по тропинке на косогор, где росли сосны. Она хотела пойти на Девушкину гору, чтобы посидеть там и погрустить на скамейке, но почему-то раздумала и, прислонясь спиной к сосне, стала глядеть на реку.
   "Наверно, меня хорошо видно с моста, - подумала она мимолетно. Наверное, я в белых брюках и желтой блузке-безрукавке красиво смотрюсь возле сосны. Как у художника Дейнеки".
   Чувствовала себя Наташа очень одиноко. Она бы ни за что не созналась, но чувство одиночества, этакой отринутости, доставляло ей щемящее наслаждение, - оно как бы поднимало ее над всем миром.
   "Наверно, у той сосны я буду выглядеть еще эффектнее. Там мох серебристей и сама сосна ярче".
   Река сверху казалась чернильно-синей. Мост розовым. Песок желтым в сиреневых тенях. Ольха была густо-зеленой, почти что черной. "Как у художника Гогена, - подумала Наташа. - Только орхидей не хватает. Да и откуда у нас орхидеи? Цветы у нас мелкие, даже не цветы, а нелепость. Одним словом, полевые". От этой мысли она почувствовала себя еще более одинокой. Приготовилась эффектно заплакать, запрокинув голову и глядя в небо, но тут услышала слова:
   - Здравствуйте, милая барышня. Скажите, пожалуйста, как мне пройти на кладбище?
   Наташа остроумно съязвила, сказав:
   - Неужели вам уже приспела пора? - Повернулась, чтобы, окинув спрашивающего этаким уничтожающим взглядом, добавить: "Действительно, пора, мой друг, пора".
   Перед ней стоял мусье Александр, который, если вы помните, приехал в Горбы на французском автомобиле.
   - Извините, милая барышня, я хочу справиться, как мне пройти на кладбище.
   Наташа сразу смекнула, что перед ней либо артист МХАТа, либо иностранец.
   - Это вниз, - сказала она. - Потом снова вверх.
   - Я понимаю, - мусье Александр согласно кивнул. - Здесь в Горбах все так - сначала вниз, потом вверх... Вы бы не согласились меня проводить?
   Наташа почувствовала прилив благородной вежливости.
   - Пожалуйста, - сказала она. - С большим удовольствием.
   Мусье Александр не тронулся сразу, он еще постоял немного, глядя на реку, на желтый песок, розовый мост и густо-зеленые, почти черные кусты ольшаника, разросшиеся возле моста.
   - Видите ли, - сказал он, сутулясь. - Чтобы постичь красоту, нужно своими глазами увидеть крупный бриллиант. Пусть даже на чужом пальце. Так говорит моя мама.
   - Наверное, она права, - согласилась Наташа. - Я никогда не видела бриллиантов, ни крупных, ни мелких.
   Мусье Александр посмотрел на нее странно и, как показалось Наташе, слегка насмешливо.
   "Буржуй окаянный", - мысленно обругала его Наташа. Но идти по поселку и ловить на себе любопытные взгляды жителей Наташе было приятно. "Давайте, давайте, - говорила она про себя. - Сочините что-нибудь невероятное, сплетники толстопятые". В самом людном месте, возле универмага, Наташа, собрав все свои познания, сказала мусье Александру по-французски:
   - Сегодня не жарко.
   - Да, день чудесный, - ответил он ей. - Мне кажется, сегодня что-то произойдет.
   Г л а в а в о с ь м а я
   КЛАДБИЩЕ
   На кладбище тесно стояли вязы, дубы и липы. Росла бузина, растение непременное в местах, означенных ушедшей жизнью. Березы на кладбище не росли: береза не любит крутой земли, а кладбище в Горбах по непонятной причине как бы катилось с отлогого косогора и самыми тяжелыми могилами упиралось в стену, сложенную из валунов и прошитую спекшимся за века известковым раствором, в который, как зерна, были вдавлены мелкие камушки. Если постоять на кладбище и внимательнее приглядеться, то возникает в голове другой образ, такой, что не скатывалось кладбище с крутого косогора, а, напротив, как и дома живых, с низкого места взбиралось наверх, освобождаясь по дороге от тяжкого камня плит и сени крестов, и утвердилось там легкими кровельными обелисками, простодушно красными, открытыми и бесхитростными. Затем кладбище снова сошло с вершины, как бы откатилось, и расцвело хитроумной вязью железных оградок, крашенных под серебро.
   Мусье Александр ходил по заросшим дорожкам ближе к стене. Он держал в руках план, нарисованный на бумажке.
   - Где-то здесь похоронена моя бабушка. Вы не знаете?
   - Я не в курсе, - сказала Наташа.
   Кладбище охватило ее тоской. Она попыталась представить себе образ мамы, но в ее воображении возникли балерина Уланова и старинная киноартистка Вера Холодная.
   - Ага, вот она! - воскликнул мусье Александр. - Моя бабушка!
   Он опустился на одно колено возле могилы, которая представляла собой тяжелую известняковую плиту с железным кованым крестом. В вершине креста, как лицо, и в концах перекладины, как раскрытые ладони, напряженно темнели медные бляхи с изображением символов святой троицы.
   "Почему я не замечала этого креста раньше? - подумала Наташа. Хорошо бы эти бляхи повесить в будущей моей квартире, в городе Ленинграде. А может быть, и в Москве". Наташа задумалась, где лучше...
   Мусье Александр долго молчал, склонив голову. Потом вздохнул, достал из кармана белоснежный платок с монограммой, нагреб в него земли с изголовья могилы, завязал и, положив в прозрачный пакет, спрятал в карман.
   Он поднялся. Отряхнул колено. Улыбнулся смущенно:
   - Мама просила. Сказала: "Ты едешь на родину. Привези мне землю с бабушкиной могилы". - И, как бы извиняясь, добавил: - Мама совсем состарилась...
   Загалдели гуси.
   На дорожку вылез хулиган Витя.
   - Это Григорий. Это Макар. Это Захар. Это Юрий, - сказал хулиган Витя.
   Каждый из четырех гусей, услыхав свое имя, солидно откликнулся.
   - Здравствуйте, - сказал хулиган Витя мусье Александру. - Они у меня как собаки. Даже лучше. Хочете, я им скажу - и они пойдут на вас воевать?
   Наташа возмутилась:
   - Во-первых - хотите. А во-вторых, я тебе все-таки уши нарву.
   Хулиган Витя глянул на нее недоверчиво. Был он в трусах и в просторной растянутой майке, не прикрывавшей его тощее тело. Коленки побитые. Большие уши шелушились. Нос облупился. Хулиган Витя ткнул рукой в железный бурый от ржавчины крест.
   - Я знаю, - сказал он. - Вы из Парижа. Экскурсанты хотели отколупать от этого креста бляхи. Я не дал... Вот была кутерьма, как они от гусей удирали... - Хулиган Витя захохотал.
   - У тебя зубов нет, - сказал мусье Александр и засмеялся тоже.
   - Я их сам повыдергал суровой ниткой. Раскачаю сначала, потом обвяжу суровой ниткой - и как дерну! - Хулиган Витя широко открыл рот и забрался в него грязными пальцами. Он шарил там, как в кармане. Что-то нащупал. Сказал, сплюнув: - Бугорочки уже. Новые проклевываются. Хотите пощупайте. - Он распахнул рот во всю ширь, и мусье Александр заглянул туда серьезно и с интересом.
   - Да, - сказал он.
   - У меня во будут зубчики! - Хулиган Витя развел руки шире плеч. Как железо будут.
   Мусье Александр сказал:
   - О-о...
   Наташа поморщилась:
   - Кому нужны такие громадные зубы? И не лазай в рот грязными пальцами.
   - А это в смоле. Не отскабливается. И песком не отходит. Когда я домой приду - керосином вымою или бензином.
   Наташа еще раз поморщилась. Подумала с неудовольствием: "Они не только пальцы, они лягушку в рот запихают. А носы у них такие всегда неопрятные".
   Гуси зашипели, как белые змеи, вылезающие из белых корзин:
   - Сожрем...
   - Не надо, - сказал хулиган Витя.
   Гуси повернулись к нему, загалдели, захлопали крыльями. Они спорили с ним и что-то доказывали.
   - Она исправится, - сказал им хулиган Витя.
   Гуси посмотрели на Наташу неодобрительно, еще немного погоготали, успокаиваясь, и пошли щипать траву мокрицу, в изобилии росшую возле могил.
   Хулиган Витя поднялся к тому пределу, где откатившееся с вершины косогора кладбище остановилось и изукрасилось оградками, крашенными под серебро.
   - Во! Какие кресты наш колхозный кузнец делает! Как флорентийское железо. А кузнец-то и не видал никогда флорентийского железа. Своим умом допёр.
   Студентка Наташа, не без основания считавшая, что она все про искусство знает, даже доросла до понимания тонкостей, воскликнула:
   - Ах! Посмотрите, какой эрудит! Что ты про флорентийское железо знаешь?
   - А ничего, - сознался хулиган Витя. - Приезжал один дядька в берете из Ленинграда. У него такие щечки пузыриками и борода. Целый день их срисовывал и фотоаппаратом снимал. Он и сказал. Наврал, думаешь?
   Наташа хотела ответить - мол, безусловно наврал, но мусье Александр опередил ее.
   - Нет, - сказал он. - Так и есть.
   Хулиган Витя подтянул трусики, заправил в них разболтавшуюся широкую майку. Робко вытянул руку, тонкую и черную, как обгоревший прут. Указал на вершину бугра:
   - Там старинные большевики похоронены. Красные бойцы.
   Наташа застеснялась чего-то. Стало Наташе неловко.
   - Пойдемте, - сказала она.
   Г л а в а д е в я т а я
   ПРОГУЛКА
   Вот как случилось, что студентка Наташа, девушка гордая, раздумчивая и ожидающая, прошлась по родному поселку в обществе подозрительного иностранца мусье Александра, ненавистного ей хулигана Вити по прозвищу Консервная банка и четырех нахальных гусей: Григория, Макара, Захара и Юрия. В местах людных, особенно там, где машины снуют, хулиган Витя надевал на гусей поводки и тогда шагал, красуясь и покрикивая:
   - Тише. Спокойнее. Ряды-ым!
   Все обращали на них внимание, и Наташа не могла разобрать - все равно ей или не все равно.
   Повсюду у хулигана Вити были спрятаны консервные банки - пустые, конечно. Он извлекал их ногой из-под заборов, из-под кустов и просто из зарослей буйной травы крапивы. Он гнал свои банки, как мячики. Гуси в этой игре участия не принимали, но, видимо, относились к ней снисходительно. Именно из-за этого пристрастия хулиган Витя получил такое некрасивое прозвище.
   Банки гремели. Гуси галдели. Мусье Александр смеялся. Наташа кривила губы. Хулиган Витя хвастал.