Погодин Радий Петрович. Сколько стоит долг

   Павлуха отодвинулся от него на самый край валуна. Но Роман дотянулся, снял с Павлухиной головы мохнатую шапку и вытер ему мокрое от слёз лицо.
   - Перестань хлюпать. Что у тебя за беда? В школу-интернат пожалуйста. В ремесленное - будь любезен с нового набора. А сестрёнку твою устроят и мамке пропасть не дадут. Нюни цедить причины нет. А тебе всё мало, всё сразу подавай. Как же - пуп земли вырос. Один философ, знаешь, воскликнул: "Человек - это удивительно!"
   - Ты за столом иначе говорил, - пробормотал Павлуха.
   - Тогда я про одно говорил, сейчас про другое...
   - Тебе легко говорить. - Павлуха подтянул голенища сапог повыше, застегнул ватник на все четыре пуговицы. - Пойду, - сказал он. - Матерь, наверно, моё письмо получила... Обрадовалась, известно...
   - Да замолчишь ты, наконец! - крикнул Роман. - Сидит тут и гудит... А моя мать никогда от меня письма не получит... Я тоже шёл! Война была. Немец пёр по дорогам на железных колёсах. А мне шесть лет. Без отца, без матери, без хлеба. Шёл и не плакал. Старый человек меня подобрал. Скрипка у него была в чёрном футляре...
   Роман толкнул ногой большой камень, и он покатился в пыльном клубке, увлекая за собой маленькие камушки. Роман глядел, как сшибаются друг с другом каменья, как текут они сухим ручейком.
   - Скрипка у него, - повторил Роман. - Главная струна на скрипке порвалась. Он у всех спрашивал: "Простите, не найдётся ли у вас струн для скрипки?"
   Люди смотрели на него, как на полоумного. Война кругом, а он струны спрашивает. Я ему пообещал, когда вырасту, сколько хочешь струн куплю, самых толстых, чтобы не рвались. Он засмеялся. Сказал: "Будет у тебя сын, научи его музыке. Вот и всё. Вот мы и квиты... будем".
   Роман позабыл, наверное, про Павлухину беду. Он положил руку ему на плечо, встряхнул слегка.
   - Песню знаешь? "По дальним странам я хожу и мой сурок со мною"... Этой песне он меня научил... Солдаты-красноармейцы сидели вокруг костра. Концентраты в котелках варили. У дороги их пушка стояла. Они пушку из окружения вытащили. Так с нею шли и не бросали. Дали нам красноармейцы концентратовой каши. Просят: "Сыграй, отец, - может, последний раз музыку слушать..."
   Старик достал скрипку, извинился, что одной струны не хватает, и заиграл. Я запел.
   Солдаты глаза попрятали. Не так они себе начало войны представляли. Молчали солдаты, когда я кончил петь, только сосали цигарки до такого края, пока в носу палёным не запахло. Старик тогда им сказал:
   - Извините, товарищи бойцы, я вам сейчас сыграю другую, очень красивую песню.
   Начал он было играть и опустил смычок:
   - Простите, товарищи военные, не хватает у моего инструмента голоса для этой песни. Эту песню на серебряных трубах играть нужно.- Он вдруг прижал скрипку к груди и запел: - "Вставайте, люди русские!"
   Роман высморкался в большой, как салфетка, платок, нашарил под ногами ещё один камень, тронул его каблуком.
   Павлуха смотрел на вершины сопок, лиловые от подкрашенного солнцем тумана. Если бы сейчас война, разве пустил бы Павлуха слезу. Он бы...
   - Старик меня в Ленинград привёз. Определил в детский дом. Потом я узнал, что он умер в блокаду... Ты себе и представить не можешь, скольким людям я на свете должен. Всей моей жизни не хватит, чтоб расплатиться. Они про меня и забыли, наверное. Был такой парнишка - Ромка-детдомовец. Был парнишка - Ромка-фезеушник. Почему был? Он есть. Он сейчас стал Романом Адамовичем!..
   Роман сильно толкнул камень ногой. Камень покатился по склону, покачался на самой кромке утёса и заскользил вниз, ломая невидимые отсюда кусты.
   - Эй вы там! - раздался сердитый окрик. - У вас что в голове?
   Снизу из-за утёса показались два сухих кулака. Потом на скалу вскарабкался пожилой человек в брезентовой куртке.
   - Это ты толкаешь камни? - спросил он у Павлухи. - Инструмент мне сейчас чуть не сломал...
   Роман поднялся, кашлянул.
   - Это я, Виктор Николаевич... Виноват...
   Пожилой человек посмотрел на обоих исподлобья, как-то смешно шевельнул щекой.
   - А хоть бы и так. Недоструганная какая-то молодёжь нынче. У вас по три стружки в голове на брата... Сапоги какие-то напялил, ботфорты... Мушкетёр. - Он кивнул на Павлухины сапоги, вытащил из кармана серебристую коробочку, положил под язык большую белую таблетку, сказал, причмокнув:
   - Ладно, камень далеко упал. Это я так, для острастки... О чём говорили?..
   - Так, - смущённо сказал Роман. - Биографию Павлухе рассказывал.
   Виктор Николаевич окинул мальчишку быстрым ухватистым взглядом.
   - Это и есть знаменитый землепроходец? Мне ваша девушка про него рассказывала, Зина-секретарь...
   А на другой день в квартиру Романа пришли: секретарь комсомольцев Зина, председатель постройкома - Игорь и пожилой человек инженер-геодезист Виктор Николаевич. Шея у геодезиста была замотана шарфом, кожа на лице тёмная и твёрдая.
   - Вот, - сказала Зина, - Виктор Николаевич.
   Геодезист кивнул, сказав вместо приветствия:
   - Вот так Павлуха. Сапоги-то, глядите, какие. Мне бы такие. Крепкие сапоги. Мужская обувь.
   - Виктор Николаевич имеет право школьников к работе привлекать во время летних каникул, - объяснил Игорь. Он глядел на Павлуху с победной гордостью. А Зина, посмеиваясь, грызла сухарь, словно это и не она привела сюда Виктора Николаевича. - Жить станешь в общежитии, аванс на первое время тебе выдадут, а уж дальше всё с Виктором Николаевичем. Он теперь твой начальник. Собирай барахлишко, мы тебе койку покажем в общежитии, распоряжался Игорь. - Давай, Павлуха.
   Павлуха посмотрел на Зину. Глаза у неё уже не были шершавыми, как в первый раз.
   - Ну, ты, главный шкет, - сказала она.
   Павлуха долго тянул букву "с", а когда Роман сказал за него спасибо, отвернулся.
   Ночью Павлуха проснулся, посмотрел на часы. Из щелей в занавесках глядело солнце. Оно падало на циферблат красным пятном. Чёрные стрелки будто висели в воздухе, окружённые закорючками цифр.
   Павлухе было неуютно под чистой простыней. Кровать не по росту. Комната большая и голая. Мутная лампочка у потолка. Дыхание спящих людей. И насмешливый храп из дальнего угла.
   Павлуха забрался под одеяло с головой, стараясь дышать тихо, боясь ворочаться. Ночное солнце скользило за окном. Где-то далеко лязгал ковш экскаватора.
   Под утро Павлуха крепко уснул. Какой-то сон промелькнул у него в мозгу, оставив ощущение тревоги. Павлуха сжался в комочек, заполз под подушку и зачмокал губами.
   - Вставай! - расталкивал его Роман.
   Роман пришёл в общежитие прямо со смены. Он хотел проводить Павлуху в новую жизнь,
   - Пора, - сказал Роман.
   Павлуха вскочил с постели.
   В утренние часы комната становилась тесной. Она заполнялась спинами, крепкими лодыжками, горячими мускулами и хрипловатым гоготом. Жильцов было четверо, но по утрам они двигались шире, говорили громче.
   С кровати напротив спрыгнул лохматый парень и, не открывая глаз, принялся делать зарядку. Потом он снова юркнул под одеяло, сказал:
   - Я шикарный сон видел. Мне только конец доглядеть осталось.
   Роман стащил с лохматого одеяло. Тот сел на кровати, помигал глазами и сказал, глядя на Павлуху:
   - Неправильно, парень. У тебя ведь перёд сзади.
   Павлуха конфузливо проверил одежду.
   Соседи смеялись. Роман тоже смеялся. Павлуха посмущался минутку и засмеялся вместе со всеми.
   - Умой лицо, - сказал лохматый. - Торопится, будто получку дают.
   Когда Павлуха умылся, сосед накормил его хлебом с селёдкой, напоил чаем из алюминиевой кружки. Потом каждый шлёпнул его по спине.
   - Ну, Павлуха, будь!
   - Известно, - пробормотал своё непременное слово Павлуха.
   Роман проводил Павлуху до конторы геодезистов. Сдал его с рук на руки Виктору Николаевичу. Тоже шлёпнул по спине и тоже сказал:
   - Будь, Павлуха...
   Начинает человек новую жизнь и сам себе кажется иным. И всё, к чему привык, что уже перестал замечать, тоже становится не таким обычным. Как будто принарядилась земля, стряхнула с себя серую скучную пыль. Обнажились другие, яркие краски. Каждый человек, если он не безнадёжно солиден, совершает это весёлое открытие много раз в своей жизни и всегда с удовольствием.
   Виктор Николаевич и Павлуха отмечали места для шурфов, проводили сложные съёмки, в которых Павлуха ничего не понимал. Он ставил на отметках полосатые рейки, бегал с рулеткой и мерной проволокой. Неделями не приходили они с Виктором Николаевичем в посёлок, лазали по скалистым вершинам, по заросшим брусникой и мхами распадкам.
   С сопок, куда они кряхтя, а иногда и ползком затаскивали ящик с теодолитом* и тяжёлую треногу, открывалась красивая панорама металлургического комбината: обогатительные фабрики, построенные на склонах белыми уступами, плавильный завод с такой высоченной трубой, что даже издали казалось, будто она проткнула небо и прячет там свою закопчённую маковку. По дорогам бежали машины, везли из карьеров руду. Красные автобусы. Синие автобусы. Улицы посёлка, прорубленные в сосняке. Флаг над поселковым Советом. Скоро посёлок станет городом.
   _______________
   * Т е о д о л и т - инструмент, применяемый при землемерных
   работах.
   Ещё была видна узкая чёрная речушка, по которой проходила государственная граница Союза Советских Социалистических Республик и Норвегии.
   Чужая страна за рекой ничем не отличалась от нашей: те же сопки, редколесье, замшелые валуны, голубые озёра. И было странно думать, что там другая жизнь, что люди там говорят на другом языке. А в домиках с низкими крышами тревожат людей по ночам не понятные для нас думы.
   Работать с Виктором Николаевичем было интересно. Он знал, откуда взялись разные камни, зачем растут на камнях деревья, куда плывут облака, о чём кричат птицы. Он всё знал. Иногда он говорил Павлухе:
   - Мы с тобой сухопутные моряки. Ходим по свету, открываем новые земли, новые дороги.
   - Ну уж, - возражал Павлуха. - Сейчас ни одной новой земли нипочём не открыть.
   - А уж это ты брось. Вот здесь, например, пять лет назад были голые камни. Даже волки околевали здесь от тоски. А сейчас посмотри, какое веселье. Пейзаж без жилья только в золочёной раме хорош. Я, Павлуха, по этаким пейзажам ноги до колен истоптал.
   Вечером они разводили костёр, вываливали на сковородку консервы. Виктор Николаевич говорил:
   - По всему свету наш брат геодезист ходит, землю столбит. Мы с тобой спать ложимся, а на другой стороне земли, может, двое проснулись, завтрак себе готовят. Ты знаешь, что они на завтрак едят?
   - Не...
   - И я не знаю. На той стороне земли всё иначе. Там ни берёзок, ни сосен - сплошные пальмы.
   Павлуха ложился возле костра на сосновые лапы, глядел в розовое небо.
   Солнце здесь не садится в июне - ходит по небу кругами, ночью задевает за верхушки сопок калёным боком. Деревья тогда похожи на зажжённые свечи, а в распадках стынет горячий солнечный шлак, играя сизыми и пунцовыми красками.
   "Эта земля не хуже, хоть тут и нету пальм, - думал Павлуха. - Виктор Николаевич весёлый человек. Роман тоже весёлый. И все здесь весёлые. И погода стоит отличная, как будто север отступил к самому полюсу, но и там его тревожат весёлые люди".
   Много на земле весёлых людей. Они не смеются беспрестанно, не пляшут без конца, не горланят песен без передышки. Они просто идут на шаг впереди других. С ними не устанешь и не замёрзнешь. Давно уже стало известно, больше всех устают последние. А что касается погоды, она всегда хороша, когда весело у человека на сердце, когда ему некого бояться, нечего стыдиться и незачем врать.
   Павлуха думал, засыпая у костра: "С получки денег мамке направлю. Роману отдам за кормёжку. Я ему должен. Если останется, куплю себе рубаху в красную клетку. Может, Виктору Николаевичу мои сапоги подарить?.."
   Взбираясь на сопки, ночуя в распадках, Виктор Николаевич сосал иногда большие белые лепёшки из серебристой коробочки. Таких коробочек у него было несколько.
   Павлуха полюбопытствовал:
   - Что это вы под язык кладёте, - может, витамин какой?
   - Точно, Павлуха, витамин "Ю", специально для стариков, которые не хотят дома сидеть.
   В тот день установили они на невысокой горушке теодолит и хотели было начать съёмку. Но после полудня из расщелины наполз туман. Он набился в лощину, осел на волосах серым бисером, прилип к щекам и ладошкам.
   - Ты не верти ничего, - предупредил Павлуху Виктор Николаевич. Собьёшь прибор - опять полдня на ориентировку уйдёт.
   - Что я, малолетка? Я небось понимаю, - сказал Павлуха.
   Павлуха посмотрел на его истрёпанные ботинки. Спросил, опустив голову:
   - Виктор Николаевич, почему вы меня на работу взяли?
   - Крючок ты, Павлуха. И чего у тебя в носу свербит?
   Он поднял Павлухину голову, глянул ему в глаза и сказал:
   - Я, Павлуха, одному человеку задолжал... Младшему моему сыну.
   - Он умер? - Павлуха спросил и тут же пожалел об этом.
   - Нет, почему. Он живой... У меня их трое, сынов. Старший в Москве, в авиации. Средний в Калининграде - моряк. Младший... - Виктор Николаевич помолчал, словно раздумывая, говорить или нет. Потом сказал: - Младший в тюрьме.
   Павлухе показалось, что туман сгустился, стало трудно дышать.
   - До шестого был отличник, - продолжал Виктор Николаевич - танцор... А позднее... Я тогда на Камчатке работал. Старшие поразъехались. Старуха-то от меня скрывала...
   "Вы моего батьку на Камчатке не встречали?" - хотел спросить Павлуха. Промолчал и подумал: "Почему же всё-таки он меня на работу принял?"
   Павлуха посмотрел на геодезиста. Тот сидел на пеньке, запрокинув голову. Он широко открывал рот, словно старался откусить кусочек тумана, потом вдруг повалился с пенька на землю. Подбородок и грудь у него вздрагивали, как от редких ударов.
   - Елки! - вскрикнул Павлуха, бросился к старому геодезисту, чтобы помочь ему сесть.
   Но Виктор Николаевич поднял руку и потряс головой: мол, не трогай, я сейчас сам...
   Павлуха ползал вокруг него на коленях.
   - Виктор Николаевич, чего же вы?.. Виктор Николаевич, негоже ведь так... - И вдруг крикнул: - Дядя Витя!
   Когда веки геодезиста крепко сомкнулись, выдавив две светлые крупные слезы, Павлуха вскочил и побежал к дороге. Шоссе проходило невдалеке от горушки. Ещё со склона Павлуха заметил пятнадцатитонный "МАЗ", груженный мешками.
   - Стой! - закричал Павлуха и, расставив руки, бросился наперерез зелёному самосвалу с быком на радиаторе.
   Он споткнулся в своих сапожищах, упал плашмя на дорогу. Его обдало горячим горьким дымом. Машина пронеслась над ним и, скрипнув тормозами, швырнув из-под шин острую щебёнку, остановилась.
   Из кабины выскочил перепуганный шофёр. Он схватил Павлуху за волосы. Руки у него тряслись.
   - Живой?
   - Живой.
   - Живой... Вот я тебе как смажу по ноздрям, - сказал шофёр, набирая воздуху в лёгкие, и закричал: - Чего ты под машину лезешь! Без глаз?! Дуракам везёт - между колёс упал...
   Павлуха узнал в шофёре своего лохматого соседа по общежитию. Он вцепился ему в рукав.
   - Чего ты... Т-ты не махайся... Дядя Витя же...
   - Племянник нашёлся. Драть тебя без передыха, чтобы глаза промигались. - Лохматый залез в кабину, погрозил Павлухе кулаком, дал газ, и тяжёлая машина, дрогнув зелёным кузовом, покатила дальше.
   - Стой!! - завопил Павлуха. - Стой!
   Он снова побежал к горушке. Виктор Николаевич лежал на спине, подсунув руки со сжатыми кулаками под лопатки. Лицо его было серым. На нём резко и холодно блестела седая щетина. Если цвет волос действительно зависит от соединения металлов, то в волосах Виктора Николаевича остался лишь чистый нержавеющий никель.
   Павлуха схватил теодолит вместе с треногой. Колени его подгибались от тяжести. Он больше не кричал: "Стой!" Он расставил треногу посреди шоссе.
   - Теперь станете... - бормотал он. - Натурально станете, бензинщики бесчувственные...
   Машина остановилась. В кузове на скамейках рядами сидели пограничники, а у самой кабины торчали уши серой овчарки.
   Из кабины на дорогу выскочил старший лейтенант с пистолетом в деревянной кобуре, прицепленным к поясу.
   - Ты чего здесь посреди дороги расставился? Колышкин! Трохимчук! Убрать треногу!
   Из кузова выпрыгнули двое солдат. Пограничники торопились. Наверное, у них было очень важное дело. Наверно, их нельзя задерживать. Но разве Павлуха думал об этом? Он закричал, ухватив офицера за пояс:
   - Виктор Николаевич умирает! Геодезист. Его в больницу нужно. Товарищ старший лейтенант!
   - Это ты специально треногу поставил, чтобы машину остановить?
   - Известно...
   - Сименихин! - подойдя к машине, сказал офицер. - Пойдёте с мальчишкой. Колышкин пойдёт с вами.
   Из кузова выпрыгнул сержант с санитарной сумкой через плечо.
   Машина рванулась с места, и тут же пропал её след, только запах бензина повис над дорогой.
   Павлуха бежал, оглядываясь. Рядом шагали два солдата в зелёных пограничных куртках с карабинами через плечо.
   Виктор Николаевич лежал в той же позе. А возле него на траве светлела коробочка со стариковским витамином "Ю".
   Сержант поднял её, покачал головой.
   - Валидол... - Он снял сумку, опустился на четвереньки и зашептал: Сейчас, отец, сейчас...
   Павлуха отвернулся, когда острая игла шприца воткнулась в руку Виктора Николаевича.
   - Теперь только осторожность, - сказал сержант. - Слушай, пацан, у вас найдётся палатка или одеяло? Что-нибудь такое.
   - Одеяло.
   - Треногу нужно разобрать, - сказал солдат, - из неё носилки удобно сделать. Пойдём, пацан, за треногой. - Солдат взвалил на плечи рюкзак, взял серый ящик из-под теодолита и направился к дороге.
   Павлуха, захватив котелок и чайник, побежал за ним.
   У дороги они разобрали треногу. Солдат Колышкин ушёл обратно. Павлуха сел прямо на пыльный щебень.
   "Люди живут, - думал он, - и всё время работают. А витамин "Ю" этот, наверное, ни шиша не помогает - придумали для отвода глаз. А если не работать человеку, тогда все витамины будут ни к чему. Вот положи сейчас Виктора Николаевича на пуховую перину, подавай ему по утрам какаву, ставь градусники, и будет он уже не человек, а бесполезный лежачий больной. И всё тогда будет ни к чему. Худо - лежит человек и слышит, как спотыкается его собственное сердце; и человек уговаривает его: постучи, дружок, ещё, ну что же ты меня предаёшь?"
   Павлуха принялся щупать свою грудь, искать сердце. Но не обнаружил его ни слева, ни справа. Тогда он стал искать пульс и тоже ничего не нашёл.
   Пришли солдаты-пограничники. Они принесли Виктора Николаевича на самодельных носилках. Глаза у геодезиста уже приоткрылись. Он смотрел прямо в небо, в вечную синеву, куда, по старым преданиям, улетают тихие души усопших. Но смотрел строго, словно делил небеса на треугольники и мысленно забивал колышки в тех местах, где удобно возводить мосты, строить воздушные города, прокладывать дороги и линии высоковольтных передач.
   По шоссе катил пятнадцатитонный "МАЗ". Он затормозил резко. Из него выпрыгнул лохматый Павлухин сосед, крикнул:
   - Говори, что у тебя стряслось... - Он увидел лежащего на носилках геодезиста и пробормотал: - Вот тебе на... Ты что же, Павлуха, не мог толком сказать?..
   Он открыл задний борт и всё говорил, словно хотел оправдаться:
   - Я уж возле обогатительной фабрики сообразил. Ну, думаю, у Павлухи что-то стряслось, раз он под машину полез. Вот ведь репа...
   Солдаты осторожно поставили носилки в кузов машины, потом погрузили туда инструменты и вещи. Павлуха хотел подсунуть под голову Виктора Николаевича рюкзак, но солдаты подняли носилки, чтобы Виктора Николаевича не трясло на промоинах. Они стояли, широко расставив ноги, а за плечами у них поблёскивали боевые карабины.
   В городе Виктора Николаевича сдали в больницу.
   - Я, Павлуха, того. Я побегу, - сказал лохматый Павлухин сосед. - На фабрике цемент ждут. Ты до посёлка на попутке доедешь...
   Солдаты помогли Павлухе погрузить прибор и вещи на попутную машину.
   - Спасибо вам, - сказал Павлуха.
   - Ладно, парень, шагай... - Солдаты закурили папиросы "Огонёк" и двинулись своей дорогой.
   "Если бы деньги, я бы им "Казбек" купил", - подумал Павлуха.
   * * *
   Красное солнце висело над трубой плавильного завода. Оно было похоже на факел. Учёные говорят, что в будущем повесят люди над севером искусственный электрический огонь, который станет освещать эту стылую землю зимой, даже будет играть по утрам красивые мелодии.
   Навстречу неслись машины с грузами. У шлагбаумов перекликались шофёры. Жизнь текла ровно, упруго.
   "А Виктору Николаевичу небось уже какаву подают на блюдце, - подумал Павлуха. - Только он её пить не захочет. Он любит крепкий чай из походного чайника..."
   В конторе геодезистов толкотня - давали получку. Павлуху пустили без очереди: он устал с дороги, он молодец, он геройский малый. Кассирша отбирала у всех по полтиннику на вкусные вещи для Виктора Николаевича. Все понимали, что незачем они старику, что раздаст он их соседям по палате. Но всем хотелось передать ему привет и много хороших слов. И лучше всего это смогут сделать пустяковые цветы, умытые яблоки и апельсины, которые растут на другой стороне земли и пахнут жаркими ветрами.
   Павлуха стащил свой сапоги.
   - Вот, - сказал он. - От меня это Виктору Николаевичу. Они ему впору будут.
   Кассирша вылезла из-за стола, даже не задвинув ящик с деньгами.
   - Соскочило у парня, - сказала она. - Ты бы ему ещё портянки завернул для комплекта.
   Геодезисты засмеялись.
   - Он их в больнице на тумбочку поставит...
   Павлуха растерялся.
   - Он ведь в больнице временно. Он не захочет там долго лежать. Чего вы смеётесь?..
   Геодезисты взяли его под мышки, вставили в сапоги и подтолкнули к столу. Павлуха получил деньги: и полевые, и суточные, и зарплату. Как и со всех, кассирша высчитала с него на подарок Виктору Николаевичу.
   Павлуха не пошёл к себе в общежитие. Он направился к Роману. Ему казалось, что люди не принимают его всерьёз. Им бы только шутить и смеяться. Им не понять. Павлуха отдаёт долги! Вон у него сколько денег: "Мамке пошлю, Роману за питание отдам... Кому ещё?.."
   Роман встретил Павлуху шумно. В комнате было много народа. Все сидели за столом и громко разговаривали. Здесь были Зина, Игорь и другие ребята.
   - Здорово, Павлуха! - Роман стиснул его за плечи и подтащил к дивану. - Ты посмотри...
   На диване в пелёнках лежал человек, крошечный, с наморщенным лбом и туманными синими глазками. Человек месил воздух красными пятками, красными кулачками и показывал мягкие дёсны.
   - Мальчишка небось?
   - Парень по всем категориям. Посмотри.
   Павлуха сконфузился. Аня засмеялась. Она была худенькая и очень лёгкая. Казалось, что Анино платье надето на невесомое существо, которое бьётся и вздрагивает от радости и движется, движется...
   - Поздравляю, - сказал Павлуха, стыдясь этого звучного слова. - Я тогда после зайду... Я неумытый.
   - Ты что, штрейкбрехер? - сказал Роман. - Садись, выпьем за сына. Роман подтащил Павлуху к столу, налил ему в стакан жёлтенького сладкого вина. - Давай... Ап!
   Павлуха выпил, облизал губы. Парни и девчата за столом хвалили малыша, смеялись над Романом. А тот, не зная, куда себя деть, ухмылялся и хвастал:
   - Телом весь в меня, а характером в Аню. Спокойный, порядок понимает, кричит только по заказу, когда есть захочет и когда мокрый.
   Зина жевала конфеты и смеялась. Игорь разглаживал ногтем серебристые обёртки, которые она бросала в блюдце, и складывал их одну на другую, ровно-ровно, край в край.
   - Мне из больницы звонили, - сказал он шёпотом. - Ты, Павлуха, молодец.
   В углу стоял трёхколёсный велосипед, обвешанный пакетами и погремушками.
   "Подарки, - сообразил Павлуха. - Смехота: только родился - и уже подарки. За что?"
   Павлуха сунул руку в карман, нащупал там пачку денег и снова принялся считать: "Мамке тридцать рублей, себе на полмесяца. Роману за пропитание..." Он посмотрел на Романа.
   Роман был громадным, весёлым, счастливым.
   - Ешь, Павлуха, - говорил он. - Рубай колбасу, сыр голландский, шпроты. Закусывай. У меня сын...
   "Не возьмёт, - тоскливо подумал Павлуха. - Ещё даст по шее, пожалуй".
   Павлуха вытащил руку из кармана, слез со стула на пол. Он снял свой сапоги, потом прошёл босиком к велосипеду и поставил их там.
   - Это хорошие сапоги, - сказал он. - Рыбацкие. Это от меня... Пускай носит...