Покровский Александр Михайлович. «...Расстрелять»

   Далеко от флота ты хорошо дышишь, шутишь, смеёшься весёлый, говоришь и делаешь всякие глупости, как все прочее гражданское население.
   Для того, чтоб дойти до бани, нужно миновать полустанок. На нём как раз остановился какой-то воинский эшелон. У ближайшего вагона стоял часовой. Ну какой строевик, я вас спрашиваю, пройдёт спокойно мимо солдата и ничего не скажет? Это ж так же тяжело, как псу пройти мимо столба.
   Миша не мог пройти, он почувствовал сопричастность, остановился и подошел.
   – Откуда едете?
   Часовой покосился на него и хмуро буркнул;
   – Откуда надо, оттуда и едем.
   – А куда едете?
   – Куда надо… туда и едем…
   – А что везете-то?
   – А что надо… то и везем…
   – Ну ладно, сынок, служи, охраняй. Родина тебе доверила, так что давай бди! А я пошёл.
   – Куда ж ты пошёл, дядя, – скинул часовой с плеча карабин и передернул затвор, – стой, стрелять буду…
   Капитан, начальник эшелона, с трудом оторвал голову от стола. Вид у него был синюшный (их бин больной).
   Перед ним стоял Миша Зверев, и сквозь дремучую щетину на капитана смотрели весёлые глаза.
   – Здрасте, хе-хе…
   – Здрасте…
   – Вот, взяли… хе-хе.. – некстати захекал Миша.
   – Интересовался, – вылез вперёд часовой, – куда едем, что везем.
   – Молодец, Петров! – прокашлял капитан. – Документы есть?
   – Как-кие документы, отец родной? – сказал Миша. – Я же в баню шел…
   – Значит, так! Особый отдел мы с тобой не возим. Поэтому на станции сдадим.
   – Товарищ капитан, я – капитан второго ранга Зверев, старший помощник начальника штаба, я документы могу принести, если надо!
   – Не надо, – сказал капитан, застряв взглядом в Мишиной щетине. – Сидоров!
   Появился Сидоров, который был на три головы больше того, что себе физически можно представить.
   – Так, Сидоров, заверни товарища… м-м… старшего помощника начальника штаба… и в тот, дальний штабной вагон. Писать не выводить, пусть там делает. Ну, и так далее…
   Сидоров завернул товарища (старшего помощника начальника штаба) под мышку и отнес его в тот дальний вагон, бросил ворохом на пол и – со словами: «Ша, Маша» – закрыл дверь.
   «В вагоне раньше ехали лошади», – успел подумать Миша. Дернуло. От толчка он резко пробежался на четвереньках, остановился, подобрал веник и рассмеялся.
   – Надо же, – сказал он, – поехали… Вагон как вагон. Перестук колес располагал к осмыслению, и Миша расположился к осмыслению прямо на соломе.
   Скоро остановились. Станция. Зверев вскочил и заволновался. Сейчас за ним придут. «Это что ж за станция? – все беспокоился и беспокоился он. – Не видно. Чёрт знает что! Чего же они?» За ним не шли.
   – Эй! – высунулся он в окошко, перепоясанное колючей проволокой. – Скажите там командиру эшелона! Я – Зверев! Я – старший помощник начальника штаба! – обращался он ко всем подряд, и все подряд пугались его неожиданной физиономии, а одна бабка так расчувствовалась, от внезапности, что сказала: «О-о, хосподи!» – ослабела и села во что-то, чвакнув.
   Миша хохотал над ней, как безумный, пока вагон не дернуло. О нём явно забыли. Станции мелькали, и на каждой он орал, подкарауливая у окошка прохожих: «Я – Зверев! Скажите! Я – Зверев!..»
   Через трое суток в Ярославле о нём вспомнили («У нас там был этот… как его… начальник штаба») и сдали в КГБ.
   За трое суток он превратился в дикое, волосатое, взъерошенное существо, с выпученными глазами и острым кадыком. Пахло от него так, что вокруг носились взволнованные мухи.
   – Ну? – спросили его в КГБ.
   – Я – Зверев! – заявил он с видом среднего каторжанина. – Я – старший помощник начальника штаба! – добавил он не без гордости и подмигнул. Мигать не хотелось, просто так получилось. Рожа – самая галерная.
   – Документы есть?
   – Как-ки-е до-ку-мен-ты? – в который раз задохнулся Миша. – Я в баню шел! Вот! – и в доказательство он сунул им под нос веник, которым иногда подметал в вагоне.
   – А чем вы ещё можете доказать?
   – Что?
   – Ну то, что вы – Зверев.
   Миша осмотрел себя и ничего не нашел. И тут он вспомнил. Вспомнил! Что в Ярославле у него есть дядя! Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись!
   – Дядя у меня есть! – вскричал он. – Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись! Родной дядя! Едри-его-мать!
   К дяде поехали уже к ночи.
   – Вы такой-то?
   – Я… такой-то…
   – Одевайтесь!
   И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.
   Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошёл в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.
   – Дядя! Родной! – верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щеку.
   – Какой я тебе дядя?!.. Преступник!.. – освобождался дядя, шлепая существо по рукам.
   Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.
   – Служба у нас такая, – извинились перед ним, – вы знаете, чёрт его знает, а вдруг…
   – Да! Да!.. – повторял радостный дядя. – Чёрт его знает! – и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.
   – А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.
   На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тётка открыла.
   – Я – Зверев! – сунул он свою рожу. – Мне билет нужен. Вам звонили.
   – Давайте деньги.
   – Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, – он заскреб щетиной по прилавку, – совсем, что ли, людей не понимаешь?
   «Кукла» закрыла форточку.
   Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.
   – Я – Зверев! – замолотил он в окошко. – Я – от КГБ! Вам звонили! Я – от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! – скандировал он.
   Тётка взялась за телефон:
   – Здесь хулиганят!
   Миша молотил и молотил.
   – Я – Зверев! Открой! Эй!
   За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.
   – Вы Зверев?
   – Да-а… – Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он – Зверев, что он – в баню, что он – в КГБ…
   – Знаем, знаем, – говорили ему мудрые милиционеры.
   – А я ещё старший начальник помощника штаба! – останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряженно искал возражений.
   – Видим, видим, – отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника. Миша замолотил опять.
   – Я – Зверев! Сообщите в КГБ! Я – Зверев!..
   – А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, – говорили немудрые и пожимали плечами. – Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… – и накостыляли…
   В конце концов в понедельник все разобрались во всем! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…
   Когда он слез с поезда, от него шарахнулись даже гуси. Миша пробирался домой огородами. Подойдя ближе, он услышал музыку. В его доме творилось веселье. Миша присел в кустах. Жизнь научила его осторожности.
   Вскоре на крыльцо вывалился друг детства Вася. Вывалился, встал с кряком и отправился в кусты, гундося и расстегиваясь по дороге. У кустов он остановился, закачался, схватил себя посередине, и из него тут же забил длинненький фонтанчик.
   Когда фонтанчик свое почти отметал, навстречу ему из кустов вдруг поднялось странное создание.
   – Чего это здесь?.. А? Вася? – спросило создание голосом Мишки.
   – Вот надо же было так упиться! – сказал Вася. – Привидится же такое… – и, сунув недоделанный фонтанчик в штаны, повернул к дому.
   – Стой! – одним махом настиг его Миша, и Вася засучил ножками, утаскиваемый.
   Оказалось, что Мишу всем полустанком дней десять искали баграми на озере, а потом решили – хорош! – и справили поминки.
 

Где вы были?

   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Да, да, вы! Где вы были?
   – Где я был?
   Комдив-раз – командир первого дивизиона – пытает Колю Митрофанова, командира группы.
   – Я был на месте.
   – Не было вас на месте. Где вы были?
   Лодка только прибыла с контрольного выхода перед автономкой, и Колюня свалил с корабля прямо в ватнике и маркированных ботинках. Ещё вывод ГЭУ** ГЭУ – главная энергетическая установка. не начался, а его уже след простыл.
   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Нет, вы на него посмотрите, дитя подзаборное, да, да, именно вы, где вы были?
   – Где я был?
   Колюша на перекладных был в Мурманске через три часа. Просто повезло юноше бледному. А в аэропорту он был через четыре часа. Сел в самолет и улетел в Ленинград. Ровно в семь утра он был уже в Ленинграде.
   – Где вы были?
   – Кто? Я?
   – Да, да! Вы, вы, голубь мой, вы – яхонт, где вы были?
   – Я был где все.
   – А где все были?
   Шинель у Коленьки висела в каюте; там же ботинки, фуражка. Его хватились часа через четыре. Все говорили, что он здесь где-то шляется или спит где-то тут.
   – Где вы были?!
   – Кто? Я?
   – ДА! ДА! ВЫ! – сука, где вы были?!
   – Ну, Владимир Семёнович, ну что вы в самом деле, ну где я мог быть?
   – Где вы были, я вас спрашиваю?!
   За десять часов в Ленинграде Коля успел: встретить незнакомую девушку, совершить с ней массу интересных дел и вылететь обратно в Мурманск. Отсутствовал он, в общей сложности, двадцать часов.
   – Где вы были, я вас спрашиваю?!!
   – КТО? Я?
   – Да, сука, вы! Вы, кларнет вам в жопу! Где вы были?
   – Я был в отсеке.
   Комдив чуть не захлебнулся.
   – В отсеке?! В отсеке?! Где вы были?!!!
   Я ушел из каюты, чтоб не слышать эти вопли венского леса.
 

«Ботик Петра Первого»

 
   Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав, разведенный по категориям, остался в строю.
   – Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний статей устава, осмотру формы одежды! – прокаркал начальник штаба.
   Огромный нос начальника штаба был главным виновником его клички, известной всем – от адмирала до рассыльного, – Долгоносик.
   Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу – командиры, в другую – замы со старпомами, потом – старшие офицеры, а затем уже – мелочь россыпью.
   В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго ранга, командир БЧ-5, по кличке «Ботик Петра Первого», старый, как дерьмо мамонта, – на флоте так долго не живут. Он весь растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца начинаются его функциональные обязанности.
   Перед ним остановился проверяющий из Москвы, отглаженный и свежий капитан третьего ранга (два выходных в неделю), служащий центрального аппарата, или, как их ещё зовут на флоте, – «подшакальник».
   «Служащий» сделал строевую стойку и…
   – Товарищ капитан второго ранга, доложите мне… – проверяющий порылся в узелках своей памяти, нашел нужный и просветлел ответственностью, – …текст присяги!
   Произошел толчок, похожий на щелчок выключателя; веки у «Ботика» дрогнули, поползли в разные стороны, открылся один глаз, посмотрел на мир, за ним другой. Изображение проверяющего замутнело, качнулось и начало кристаллизоваться. И он его увидел и услышал. Внутри у «Ботика» что-то вспучилось, лопнуло, возмутилось. Он открыл рот и…
   – Пошшшел ты… – и в нескольких следующих буквах «Ботик» обозначил проверяющему направление движения. Ежесекундно на флоте несколько тысяч глоток произносят это направление.
   – Что?! – не понял проверяющий из Москвы (два выходных в неделю).
   – Пошёл ты… – специально для него повторил «Ботик Петра Первого» и закрыл глаза. Хорош! На сегодня он решил их больше не открывать.
   Младший проверяющий бросился на розыски старшего проверяющего из Москвы.
   – А вот там… а вот он… – взбалмошно и жалобно доносилось где-то с краю.
   – Кто?! – слышался старший проверяющий. – Где?!
   И вот они стоят вдвоём у «Ботика Петра Первого».
   Старшему проверяющему достаточно было только взглянуть, чтобы все понять, он умел ценить вечность. «Ботик» откупорил глаза – в них была пропасть серой влаги.
   – Куда он тебя послал? – хрипло наклонился старший к младшему, не отрываясь от «Ботика». Младший почтительно потянулся к уху начальства.
   – Мда-а? – недоверчиво протянул старший и спокойно заметил: – Ну и иди, куда послали. Спрашиваешь всякую… – и тут старший проверяющий позволил себе выражение, несомненно относящееся к животному миру нашей родной планеты.
   – Закончить опрос функциональных обязанностей! – протяжно продолгоносил начальник штаба. – Приступить к строевым приемам на месте и в движении!
 

Бабочка

   Офицер свихнуться не может. Он просто не должен свихнуться. По идее – не должен.
   Бывают, правда, отдельные случаи. Помню, был такой офицер, который на эсминце «Грозный» исполнял, кроме трех должностей одновременно, ещё и должность помощника командира.
   Его год не спускали на берег. Сначала он просился, как собака под дверью: все ходил, скулил все, а потом затих в углу и сошел с ума.
   Его сняли с борта, поместили в госпиталь, потом ещё куда-то, а потом уволили по-тихому в запас.
   Говорят, когда он шел с корабля, он смеялся, как ребёнок. Бывает, конечно, у нас такое, но чаще всего офицер, если окружающим что-то начинает казаться, все же дурочку валяет – это ему в запас уйти хочется, офицеру, вот он и лепит горбатого.
   Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.
   Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя способности есть, когда талант имеется и в придачу, соответствующая физиономия, когда есть склонность к импровизации, к театру есть склонность или там – к пантомиме…
   Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.
   Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась за палочку; бабочка при этом махала крыльями.
   Он водил её на службу. Каждый день. На службу и со службы. Долго водил: бабочка весело бежала рядом.
   С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все время молчал и улыбался.
   С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли: таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.
   И к командиру дивизии он пошёл с бабочкой, и к командующему…
   Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров… хотя…
   – Ну-ка, посмотрите вот сюда… нет… все вроде… до носа дотроньтесь…
   Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал заместитель командира по политической части: случай был исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.
   Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями в последний раз: он вошёл в вагон, а её, неразлучную, оставил на перроне. Зам увидел и вспотел.
   – Вадим Сергеич! – закричал зам, подхватив бабочку: как бы там в вагоне без бабочки что-нибудь не случилось; выбросится ещё на ходу – не отпишешься потом. – Вадим Сергеич! – зам даже задохнулся. – Бабочку… бабочку забыли… – суетился зам, пытаясь найти дверь вагона и в неё попасть.
   – Не надо, – услышал он голос свыше, поднял голову и увидел его, спокойного, в окне, – не надо, – он смотрел на зама чудесными глазами, – оставь её себе, дорогой, я поводил, теперь ты поводи, теперь твоя очередь… – с тем и уехал, а зам с тем и остался.
   Или, вернее, с той: с бабочкой…
 

Химик

 
   – Где этот моральный урод?!
   Слышите? Это меня старпом ищет. Сейчас он меня найдет и заорет:
   – Куда вы суетесь со своим ампутированным мозгом!?
   А теперь разрешите представиться: подводник флота Её Величества России, начальник химической службы атомной подводной лодки, или, проще, – химик.
   Одиннадцать лет Северный флот качал меня в своих ладонях и докачал до капитана третьего ранга.
   – Доросли тут до капитана третьего ранга!!! – периодически выл и визжал мой старпом, после того как у него включалась вторая сигнальная система и появлялась, извините, речь, и я знал, что если мой старпом забился в злобной пене, значит, все я сделал правильно – дорос!
   Умный на флоте дорастает до капитана первого ранга, мудрый – до третьего, а человек-легенда – только до старшего лейтенанта.
   Нужно выбирать между капитаном первого ранга, мудростью и легендой.
   «Кто бы ты ни был, радуйся солнцу!» – учили меня древние греки, и я радовался солнцу. Только солнцу и больше ничему.
   Химия на флоте всегда помещалась где-то в районе гальюна и ящиков для противогазов.
   – Нахимичили тут! – говорило эпизодически мое начальство, и я всегда удивлялся, почему при этом оно не зажимает себе нос.
   Химик на флоте – это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз.
   Химик на флоте – это кличка. «Отзывается на кличку „химик“.
   – Хы-мик! – кричали мне, и я бежал со всех ног, разлаписто мелькая, как цыпленок за ускользающим конвейером с пищей; и мне не надо было подавать дополнительных команд «Беги сюда» или «Беги отсюда». Свою кличку «химик» лично я воспринимал только с низкого старта.
   – Наглец! – говорили мне.
   – Виноват! – говорил я.
   – Накажите его, – говорили уже не мне – и меня наказывали.
   «НХС» – значилось у меня на карманной бирке и расшифровывалось друзьями как – «нахальный, хамовитый, скандальный».
   – С вашим куриным пониманием всей сущности офицерской службы!!! – кричали мне в края моей ушной раковины, на что я хлопал себя своими собственными крыльями по бедрам и кричал:
   – Ку-ка-ре-ку!!! – и бывал тут же уестествлен.
   «Кластерный метод» – как говорят математики. Берется «кластер» – и по роже! И по роже!
   На флоте меня проверяли на «вшивость», на «отсутствие», на «проходимость» и «непроходимость», на «яйценоскость» и на «укупорку», и везде стояло – «вып.» с оценкой «хорошо».
   – Наклоните сюда свой рукомойник!!! (Голову, наверное.)
   – Я сделаю вам вливание! Я вас физически накажу!
   – Есть, наклонил.
   – Перестаньте являть собой полное отсутствие!!!
   Есть, перестал.
   – И закусите для себя вопрос!!!
   Уже закусил.
   А что вы вообще можете, товарищ капитан третьего ранга, подводник флота Её Величества России? Я могу все:
   От тамады до дворника,
   От лопаты до космоса,
   От канавы до флота!
   Могу – носить, возить, копать, выливать, вставлять!
   Могу – протереть влажной ветошью!
   Могу – ещё раз!
   А Родину защищать?
   А это и есть – «Родину защищать». Родина начинается с половой тряпки… для подводника флота Её Величества России… и химика, извините за выражение…
 

Картина навсегда

 
   В глазах застыла картина навсегда: центральный пост атомного ракетоносца; размеренно и тихо; все по углам; лодка у пирса; послеобеденное время; все переваривают; в едином временном измерении; дремотно.
   Вдруг в центральный – ни с того ни с сего – влетает старпом и, наклонившись, орет:
   – Суки! Суки! Суки! Все – суки!!! У-у-у, ё-ёлки! – и убегает.
   Все застывают. Замирают. Соображают. Думают про себя. Онемело. Остекленело. Минуту, наверное.
   Наконец, мимо, внося с собой жизнь, проходит вахтенный: он пришёл из другого отсека, не присутствовал.
   Словно подуло. Потихоньку отпускает. Дышится. Движения свободней. Дежурный говорит матросу:
   – Ты в трюме был? Давай рысью туда.
   Тот в трюм.
   Все оживает, восстанавливается и – потекло; размеренно; чинно; послеобеденное время; хорошо; опять все переваривают…
 

Дезертир

 

   Командиру в/ч 34567.
   Объяснительная
   Я, лейтенант Козинцев Сергей Николаевич, настоящим докладываю, что 19-го числа сего месяца я самовольно сошел с корабля и убыл в город Владивосток. Ушел я в 15.00, отсутствовал двое суток и прибыл на корабль 21-го сентября в 24. 00.
   У меня не было не терпящих отлагательства обстоятельств, ушел с целью, трудно это передать на бумаге, с целью обратить на себя внимание.
   Правильнее было бы сразу поговорить с командованием корабля и доложить ему о своих настроениях. Но мне показалось, что после моей поездки, разговор будет серьезнее и конкретнее.
   Дело в том, что я не хочу служить в Вооруженных Силах СССР. Об этом я думал ещё в училище. Но там я думал: стерпится-слюбится. Теперь, после того как я уже месяц прослужил в части, я пришёл к выводу, что нет больше смысла мучиться самому и отвлекать командование от прямых обязанностей. Я допускаю мысль, что через два-три года я могу свыкнуться со службой, но я не хочу так служить. Может быть, я в подсознании где-то испугался, но поймите, так служить не хочу. Вероятно, это будет не нужно ни мне, ни флоту.
   На флоте есть свои трудности, свои определенные условия, но вся эта система, система начальника и подчиненного, многое, как мне кажется, в ней не нужно, бессмысленно. Я подчеркиваю – мне кажется. Скорее всего, я не прав, но я имею свой взгляд и хочу его придерживаться, не хочу его ломать.
   В заключение могу добавить, что мне не нравится отвратительное слово «дезертир», но ещё хуже прожить всю жизнь, в чем-то каясь. Я не жалуюсь. Я готов отвечать за свои поступки, но мне не хочется идти по службе через пьянки, самовольные отлучки и разыгрывать из себя какого-то падшего человека.
   22.09.79.
   Лейтенант Козинцев.

 

ФЛОТ

   в выражениях, междометиях, афоризмах,
   в вопросах и ответах, в бессвязных выкриках…
   – Что это у вас?
   – Это усы, товарищ капитан первого ранга!
   – Это не усы, это трамплин для мандавошек.
   – Сгниешь на «железе», сгниёшь!.. А я говорю, сгниёшь!.. Да… а вы думали, здесь что?.. Что вы думали?..
   – Чего вы тут сявку раз-зявили?! Что вы тут сидите… молью! Я вам тут что?! Что?!! Я вас-с-спрашиваю!!! Мал-чи-те!.. Лучше!!! Я вам верну дар речи, когда это нужно будет!!! Если хотите со мной говорить, то молчите!..
   Абсолютно новый крик:
   – Что вы тут ходите!.. Ногами!.. С умной рожей!.. Па-дай-ди-те сюда… я вам верну человеческий облик!..
   – …по-ротно… на одного линейного дистанции…
   – …Ссс-чет! – Раз! – Ииии-раз!!!
   – …Поздравляю вас…
   – Уууу-ррр-ааа!!!…
   – Эй, сколопендра!
   – Это вы мне?..
   – А кому же! Ползи сюда!..
   – Что вы мечетесь, как раненная в жопу рысь! Вы мичман или где?..
   – Слушай, что стряслось во вселенной? Умер кто-нибудь из высшего командования или съели твой завтрак?
   – Где ваш конспект?
   – Сильные не конспектируют…
   – Кто вы такой?! Кто вы такой, я вас спрашиваю?! Вот доложите: кто вы такой?!
   – Что вы тут разматываете сопли по щекам?! Что вы тут роняете пену на асфальт?! Га-ва-ри-те члена-раздель-на! Члена-раздельна! Каждый свой член в раздельности…
   – Где ваш план? Что вы мне подсовываете здесь постоянно?! Это что?! План?! Почему за месяц?! Где за год?! Восстановить немедленно! Жизнь без плана – жизнь впустую!..
   – Что вы тут опять написали? Липа должна быть липовой, а не дубовой. Поймите, дело может стоять, но журнал должен идти…
   – Что такое флотский смех? Это когда по тебе промахнулись.
   – И все-таки, а какова преамбула?
   – Че?..
   – Преамбула… говорю, какова?
   – Че?..
   – Дадада!.. Да! Те же яйца, только в профиль! Значить так! Задернить! Восстановить методом заливания! Нештатные тропинки уничтожить! Ямы защебенить! Для чего достать щебенку! Озеро одеть в гранитные берега. Назначаю вас старшим над этим безобразием. Горячку пороть не будем. К утру сделаем.
   Через три часа, когда ты уже задернил:
   – Так! Все! Дрова в исходное! Удалось отбиться: теперь это не наш объект.
   – Видишь ли, Шура, замечания и традиции у нас с русско-японской войны. А может быть, с Чингис-хана… Не устранены ещё… И грань между замечанием и традицией такая стертая… что замечание легко переходит в традицию, а традиция… в замечание… Так что потом, когда мне говорят вот это: «славная традиция» или «беречь и умножать традиции… бережно сохранять»… я все думаю: о чем они говорят… бедные…
   – У вас такое лицо, будто вы только что побывали в лапах нашей флотской организации…
   – Не организации, а «долбо-ледизма».
   – А это как что?
   – Дробь БП и долбить лед… до бетона…
   – Личный состав, обалдевший от обилия вводных, действует ли по этим вводным?
   – А как же! Аж пиджак заворачивается!..
   – …и осуществили ремонт методом выхода из дверей…
   – Боже мой, сколько не сделано… сколько не сделано… а сколько ещё предстоит не сделать…
   – Кяяк сейчас размажу… по переборке! Тебя будет легче закрасить, чем отскрести…
   – Говорят, подводнику положено десять метров дополнительной жилой площади. Есть постановление…