Покровский Владимир. Дожди на Ямайке

   Аугусто, игрока по натуре, космическое пиратство привлекло большими, но никогда заранее не известными доходами. Армия, необходимая для такого рода дел, должна была составляться уже не только из одних рядовых солдат тупоголовых мамутов. Необходима была всепроникающая разведка, необходимы были продуманные операции, способы захвата, желательно друг на друга не похожие, чтобы космополу было труднее вычислить преступника. Аугусто был умен и ценил это качество в других. Ему претили прямые, бесхитростные ходы, ему всегда требовалась замысловатая комбинация, даже если толку в ней было на первый взгляд куда меньше, чем просто взять и убить.
   Постепенно его армия, состоявшая, как состояла и сейчас, почти из одних мамутов, начала разбавляться людьми, не очень сведущими в высоком искусстве выстрела и удара, но зато способных не моргнув глазом облапошить кого угодно и на какую угодно сумму. Развелось в ней и всяких специалистов. Они ходили с умными лицами, уткнувшись в свои вечно что-то пищащие мемо, говорили мудрено и простому охраннику способны были сказать разве что "здравствуйте", "пожалуйста" и "спасибо". За что охранники их, естественно, на дух не переносили.
   Космическое пиратство благодаря хорошо поставленной разведке быстро пошло у Аугусто в гору. Он откапывал такие грузы и брал их так артистически, что скоро о его фирме пошли по трассам самые причудливые легенды. На девяносто процентов они были откровенным вымыслом, на остальные десять сильно приукрашивали не всегда приглядную правду; тем не менее Благородный Аугусто полностью переключился с земельного на разбойничий бизнес.
   Легенды о благородстве и чести Благородного Аугусто страдали как минимум излишними преувеличениями. И, сделавшись пиратом, Аугусто остался тем же кровавым убийцей, каким был всегда. Тошнотворный шлейф трупов все так же его сопровождал.
   В своем новом деле не это считал Аугусто своей главной ошибкой - кровь есть кровь, в таком бизнесе она неизбежна. Главной ошибкой, хотя порой и главным своим достижением - это по настроению, как когда - Благородный Аугусто считал изобретенный им новый вид космического разбоя - пиратство по найму.
   Пиратство по найму оказалось куда выгоднее, куда прибыльнее и куда менее трудоемко, чем пиратство на свой страх и риск. Дорогостоящая армия разведчиков и разномастных специалистов, абсолютно Необходимая для поиска самых богатых и самых доступных вегиклов, в случае пиратства по найму сокращалась раз в пять, поскольку основную информацию по делу, как правило, приносили заказчики. Никакие разведчики не могли найти столько выгодной добычи, сколько поставляли его Благородному Аугусто желающие эту добычу присвоить хотя бы наполовину. Потому Аугусто и заслужил себе прозвище Благородного, что никто и никогда не мог обвинить его в присвоении свыше оговоренных пятидесяти процентов куша. Злые языки поговаривали, правда, что в случае особенно крупных сумм награбленного Аугусто с заказчиками не церемонился, но так или иначе, никто еще публично не высказал Благородному Аугусто упрека в нечестности. Что на его бизнесе отражалось самым наилучшим образом.
   Благодаря пиратству по найму богатство Благородного Аугусто росло в пропорциях ужасающих - вот тогда-то и возникла у него мысль создать собственную империю из нескольких планетных систем. Метрополией должна была стать Ямайка.
   Пиратство по найму имело то свойство, что его трудно было приостановить надолго. Обязательно оставались невыполненными старые договоренности, обязательно то и дело возникали новые, от которых трудно, а то и вообще невозможно было отказаться. Строительство же Ямайки - вещь сама по себе хлопотная и требующая полного и пристального внимания, просто в принципе не могло идти как нечто параллельное с разбоем. Хочешь не хочешь, а должен был Аугусто увязывать пробор и со своими планами, но очень скоро как-то так само собой вышло, что вычеркнуть Ямайку из жизни Аугусто мог уже только вместе с собой. Короче, не мог сейчас Благородный Аугусто, ну просто никак не мог отдать своим мамутам такой логичный, такой желанный, такой жизненно необходимый приказ, как приказ об уничтожении Федера и его команды. А не отдавать такой приказ было очень и очень опасно.
   Поэтому Аугусто снова пригласил Федера к себе на разговор, пригласил вежливо, а когда Федер вошел к нему, то первым делом извинился за прежний прием, из собственных рук подал великолепную жербу, предложил гостю кресло, сел сам и надолго задумался.
   - У меня к вам, Федер, - начал он, наконец выйдя из задумчивости, будет очень тяжелый и не очень понятный мне самому разговор. Должен вам признаться, что единственная цель этого разговора - моя собственная безопасность и процветание моей будущей империи.
   - Это понятно, - с усмешкой согласился Федер.
   - Не буду входить в подробности, но получается так, что сейчас я не могу позволить себе серьезное насилие по отношению к вам и вашей команде. Я говорю это с некоторым даже облегчением, потому что мне было бы неприятно отдать сейчас приказ о вашем уничтожении...
   - Тоже ясно, - ответил Федер.
   - Вы, дорогой Федер, - несколько раздражаясь на такую реакцию, заметил Аугусто, - с вашими этими "понятно" и "ясно" либо очень умны, либо глупы. И тоже очень. Ни на то, ни на другое, честно вам скажу, не похоже, поэтому я прихожу к выводу, что вы со мной сейчас неискренни и, возможно, ведете какую-то свою, не очень, заметьте, умную игру. Ведь ясно же, что все эти ваши приготовления, уничтожение моих агентов и прочее являют собой не что иное, как объявление войны. Мне.
   - Чего ж не понять? - вежливо улыбнувшись, ответил Федер. - Только мы вполне могли бы обойтись и без войны, если бы у нас были гарантии сохранения жизни после того, как пробор будет закончен и принят.
   А поскольку гарантий таких у Аугусто не было, то весь последующий разговор свелся к уже имевшему место обмену взаимоуспокаивающими репликами.
   Несмотря на все свои опасения, Федер вернулся в гексхузе живой и невредимый, что заставило его задуматься, а задумавшись, еще больше укрепиться в своем стремлении отомстить Благородному Аугусто, по возможности побольней.
   Между тем необходимо было что-то решать не только с пробором, но и с Соленым Уго. Место, где он прятался, было примерно известно - болото Лас-Тиграс Инмензуадас или просто Лас-Тиграс. То еще местечко, но уже почти освоенное, без всяких там ядовитых кустарников, летучих пекари и хищных кочек. Лас-Тиграс использовалось куаферами как полигон для кислородной флоры и неядовитых пресмыкающихся. Еще - об этом, кроме командира и матшефа, никто не знал - Лас-Тиграс было выбрано Федором в качестве одной из резервных кладовых информации о каждом прибывшем на Ямайку мамуте. Именно здесь на тыльной стороне полупапоротниковых листьев, которые так хороши в суп, хранились в латентном состоянии все РНК, ДНК, СНК и прочие кодовые определители всех бандитов. Причем особенно много "почек", как их называл Антон, имели отношение к Благородному Аугусто. Федер, впрочем, не имел пока никакого особого решения судьбы Аугусто.
   На следующий же день коррект-куаферы Голый Ларри и Алехандро П.М.Штайнбор-Перри, два удивительно похожих, одинаково лысоватых, одинаково наблюдательных парня, партнеры-неразлучники во всех своих проборах, вышли через западную границу, без проблем отыскали Соленого Уго и поимели с ним длительный разговор.
   Для начала, соблюдая приказ Федера, они хорошенько начистили ему физиономию. Уго не возмутился и чистку принял как должное. Более того, он посчитал ее за знак одобрения и доверия, о чем тут же неразлучникам поспешил сообщить.
   Неразлучники к избиению людей особой привычки не имели, но им показалось все-таки странным поведение Соленого Уго - его, понимаешь, кулаками обрабатывают, в лице болезненность создают, - от такого сообщения в восторг не пришли, но избиение закончили и перешли к инструкциям. Инструкциям этим Соленый Уго поначалу внимал с восторгом, потом немножечко сник, а под конец заявил, что нормальному человеку такое совершить не под силу.
   - Идиот! - ответили ему неразлучники. - Кто ж когда тебя держал за нормального человека? Ты, главное, все сделай, как тебе говорят, и этим ты искупишь свою кретинскую жажду мести, поставившую всех нас...
   - Вот уж действительно кретинскую! - охотно согласился Соленый Уго.
   - ...и заодно сделаешь особо полезное для всех дело, - и завистливо добавили почти хором: - Счастливчик!
   Сказав положенное, неразлучники удалились, непосредственно перед тем удалив на всякий случай всех "стрекоз", окопавшихся в одежде и волосяных покровах Соленого Уго. Ведь мало ли что? Информационные каналы "стрекоз" защищены очень слабо, и рисковать поэтому не стоило.
   Задание, а точнее, первая его часть, пришлась Соленому Уго очень даже по душе Именно из-за нее неразлучники назвали его счастливчиком. Предложено было Соленому Уго пройтись по окрестностям, отыскать хорошо ему известные папоротники, причем без всякого риска напороться на их ядовитость, и кое-что с определенных, тоже хорошо ему известных листьев ножичком соскрести. Как и все прочие куаферы, Уго обожал вот такие немудреные задания; считалось, что на них посылают в куаферской команде лишь в качестве отдыха - не все ж, в самом-то деле, рисковать.
   Собрав на нужных листьях нужных папоротников всю генетическую информацию о команде Аугусто, Соленый Уго укрылся под бордовым дубом, который, по куаферским поверьям, отгонял всех кровососов и лишал силы слизней, приносящих порчу, и стал дожидаться ночи. Ожидание длиной в сорок два условных часа удалось скрасить за счет оставленных ему куаферами нескольких галлонов пива и отменно закопченной маммалятины. Сорок два часа, даже при хорошей закуске, - это многовато. Однако Соленый Уго был не только мститель, но и хороший куафер, а значит, по своей природе охотник. Уго умел ждать. Ожидание было ему не в тягость.
   До назначенного срока два раза мимо него проходили донельзя защищенные мамуты. Шли они пригнувшись, настороженно озирались по сторонам, и это выглядело смешно. В защитных скафандрах можно гулять хоть в смертельной опасной кислотной среде, но что-то выискивать, кого-то выслеживать практически невозможно. Мамуты боялись Ямайки, они были простыми воинами. Соленый Уго просто беззвучно смеялся над ними.
   В назначенный час он встал, по привычке уничтожил следы своего сидения под бордовым дубом и направился к границе лагеря, которую несколько дней назад он с таким трудом пересек.
   Прежде Соленый Уго не так уж безоговорочно верил Федеру; хотя все разговоры насчет командира не вызывали у него энтузиазма, он не очень верил в федоровское предательство и в основном отмалчивался, потому что Федера неплохо знал по прошлым проборам. И как только ему была прощена его ошибка и переданы конкретные приказания, пусть даже и не совсем понятные, Уго воспрял духом. И какая-то там граница, пусть даже триллионами мамутов охраняемая, не пугала его - он знал, что пройдет и сделает все как надо.
   Границу в нужный час он пересек без происшествий, и, миновав рощицу, свернул налево, тенью промелькнул мимо двух блоков - обыкновенных складов - и вышел на космодром.
   Тот, как всегда, был ярко освещен и хорошо охранялся. Даже сейчас, имея точные указания. Соленый Уго немного занервничал: человек десять мамутов со скварками наготове смотрели, казалось ему, именно в его сторону, и даже почудилось, что заметили.
   Уго чуть было не упал от неожиданности и испуга на зеркальный бетон, однако сдержался, расслабился, стал невидимкой, отвел от себя взгляды, привычным упражнением убрал ауру и прошел мимо охранников совершенно незамеченным.
   Еще со времен первых тренировок Соленому Уго нравилось становиться невидимкой. Вообще ощущение невидимости мало кого из испытавших его оставляло равнодушным; некоторых оно притягивало, как наркотик. Но эта обычная, стандартная для всех радость у Соленого Уго дополнялась еще и очень специфическим удовольствием, природы которого он долго не мог понять, а когда понял, то несколько даже огорчился. Ведь, в сущности, это было удовольствие вора, удачно провернувшего рискованную кражу, удовольствие обманщика, убедившего своего собеседника в истинности какой-нибудь совершенно невероятной истории...
   Но радость есть радость, и поэтому ему приходилось тратить дополнительные силы на ее подавление, ибо расслабление, приводящее к невидимости, требовало не только полного отсутствия ауры, но и максимально полного отсутствия каких-либо эмоций. На этот раз пришлось Соленому Уго подавлять еще и чувство, свойственное ему в очень малой степени, - страх.
   Страх возник внезапно, Уго не успел к нему подготовиться и едва справился с ним, на той уже грани, за которой невидимость пропадает. Он вдруг почувствовал, что каждый из охранников прекрасно его видит и только делает вид, что не замечает.
   Но мамуты Уго не видели, и он убедил себя, что улыбки на их лицах, когда они смотрели в его сторону, ему просто померещились. Как уж пересилил Соленый Уго это наваждение, он и сам до конца не понял - но пересилил.
   Вскоре он приблизился к своей цели. Возле огромного, поросшего красным папоротником валуна стоял транспортный "Крайслер-Люмино", очень легкий в управлении. Корабль стоял без огней и, стало быть, незаметно пробраться туда было совсем нетрудно. Вдобавок эта модель была низкой, и входной люк был достижим безо всяких трапов.
   - Что-то мне кажется, прошел кто-то, - прошептал вдруг в свое мемо ближайший к Уго охранник.
   До "Крайслера" оставалось всего ничего. Уго немного расслабился, ослабил контроль и тут же потерял невидимость. Охранник в тот момент глядел как раз в сторону Уго и сразу его заметил, окаменев от неожиданности...
   В ту же секунду в охранника метнулась отравленная игла, вонзилась в горло, обожгла немыслимой болью и убила. Но дело было сделано, мемо его услышали, мамуты обернулись к нему и увидели куафера.
   Но Уго кинулся куда-то вбок, подальше от "Крайслера", снова неимоверным усилием воли расслабился, подавил себя почти насмерть и опять стал невидимым. И спокойно направился к намеченному вегиклу.
   Рядом шумели, топали, раздался даже выстрел, однако Уго больше не прокалывался, шел себе осторожненько к "Крайслеру", а дойдя, отомкнул на секунду дверь и внутрь незамеченный просочился.
   Дальше следовало Соленому Уго без промедления подниматься, но он не сумел отказать себе в удовольствии и задержался еще ненадолго. Включил панораму, полюбовался на возрастающую панику, беготню, бессмысленные команды - и активировал бортовой скварк. Он устроил настоящую жестокую охоту за охранниками и в конце концов никого вокруг себя в живых не оставил. И только потом дал "Крайслеру" команду на взлет. Мрачно похохатывая и щерясь.
   16
   - А вот я не уверен, - с неожиданной для него строптивостью заявил вдруг Антон, оторвавшись от длительного и по виду таинственного диалога сразу с тремя интеллекторами.
   Федер на миг удивился - последние полчаса они провели в полном молчании, занимаясь каждый своим делом, а перед этим обсуждали крайне специфическую проблему "тактики морских водорослей", к которой слова "я не уверен" не могли иметь никакого отношения, поскольку все пункты были дотошно оговорены и проверены интеллекторной группой. Федер, однако, понял, что сейчас имеет в виду матшеф, и ответил:
   - Да я и сам не уверен. У Аугусто нет ни единого шанса, мы же с тобой все просчитывали. Он может только злиться и кидаться в подчиненных тяжелыми креслами. Которых, по-моему, у него нет.
   - Но у него есть академики. Про которых мы почти ничего не знаем.
   Академиками на Ямайке стали называть специалистов, завезенных сюда Благородным почему-то тайком и помещенных отдельно от прочих мамутов. Секретность их присутствия на планете соблюдалась так строго, что даже "стрекозы" очень не скоро на их появление отреагировали. Так и осталось невыясненным, что за профессии у этих специалистов, понятно только, что не мордобойные. Эти по виду умники целыми днями, похоже, ничего не делали, только валялись на своих кроватях, таращась на потолок, но временами вскакивали вдруг в панической спешке и припадали к мемо, как наркоманы, дорвавшиеся до наркотика. В блок академиков было заслано много куаферских "стрекоз". Они там обнаружили комнату, наполненную интеллекторами. К ним, однако, никто никогда не подходил, оставалось предположить, что с интеллекторами академики общались исключительно при помощи мемо. Это усложняло слежку за такого рода противниками.
   По всей видимости, именно академики могли дать Благородному Аугусто шанс вырваться из сети, приготовленной для него Федором. Хотя в то, что они со своими интеллекторами могут переиграть его, Федеру верилось с трудом.
   - Это, конечно, да. Но ты сам пойми, - сказал Федер, - какие интеллектуалы могут быть у Благородного. Люди, работающие из-под палки, люди, работающие из-за денег...
   - И люди, работающие только потому, что им такую возможность наконец предоставили.
   Федер поморщился.
   - Ну да, ну да... Но что мы можем с ними сделать? Охать только по их поводу? Это неинтересно. Ты предлагаешь их нейтрализовать?
   - Я не...
   - Так мы их и нейтрализуем. В свое время. Не можем мы пока ничего с ними сделать.
   Антон сокрушенно покивал головой - что правда, то правда. А потом вдруг его осенило.
   - Ха-ха! - воскликнул он, и Федер даже испугался, что их услышит какая-нибудь залетная вражеская "стрекоза". - Можем, Ант, можем. Дождь!
   - Какой дождь? - начиная уже понимать, спросил все-таки Федер. - Он-то здесь при чем? Мы же не можем начать его раньше времени. Что ты?
   - Другой дождь, Федер, другой! Который только на них подействует, отупляющий!
   Дождь на Ямайке - дело обычное и, можно сказать, постоянное. Когда на Ямайке нет дождя, это приятно. Появляется в пейзажах даже какая-то красота, дышится легче и вообще - свежесть, запахи, краски, прочая курортная мишура, напрочь исчезает безысходная серость, мысли всякие интересные в голову лезут... И все-таки без дождя начинает чего-то не хватать. Это уже как бы и не Ямайка. Уже тревожно становится.
   Дождь на Ямайке - явление почти незаметное. Можно минут тридцать сорок под ним простоять и одежды не намочить. Дождь на Ямайке - это сырость и еле слышимый шорох, это особый воздух и особое состояние души. Можно даже сказать, что дождь на Ямайке - субстанция своего рода философии. Философии серого постоянства, философии желания ни с того ни с сего вздремнуть. Ничего не делающим телом поудобней устроиться, вслушаться в шорох, в тот, который на грани слышимости, в тот, который, как горизонт, вроде как бы и виден, но недостижим никогда. Дождь на Ямайке - это философия философствования, философия лени, а стало быть, не борьбы, но просто жизни. Дождь.
   Даже Аугусто, который поначалу, когда еще не понимал, что такое пробор, вознамерился сделать из Ямайки что-то вроде курорта и климат дождливый исправить, быстро с доводами Федера согласился, причем не столько потому, что эти доводы были достаточно убедительными, сколько из-за подспудного нежелания ямайский дождь терять. Дождь на Ямайке - своего рода наркотик.
   В данном случае дождь входил в стратегию Федера как одна из непременных составляющих. Дождь в стратегии Федера служил разносчиком смерти.
   Предположим, есть папоротник, привитый куаферами на планете. И предположим, с тыльной стороны папоротниковых листьев, там, где растение хранит свои спорании, скрытно хранятся еще и зародыши некоторых дополнительных организмов.
   Все эти зародыши, как уже было сказано, ничем себя не проявляют и ждут лишь сигнала. Например, сигнала от мелких насекомых, типа фиолетовой тли, которые как раз на этих папоротниках и живут, посторонних организмов вовсе не замечая. Но у фиолетовых тлей есть маленькая особенность - они восприимчивы к радиосигналам. Антону с его интеллекторами пришлось немало повозиться, чтобы эту их особенность использовать по желанию человека. Теперь он умел "настраивать" их. Восприняв сигнал определенной частоты, фиолетовые тли тут же меняли свои вкусы и начинали проявлять ненормально высокий интерес к зародышевому материалу. Вкусы эти, правда, не совсем соответствовали их реальным потребностям, и большинство из них, практически все, от перемены стола погибали. Перед тем, однако, активизировав материал. Там начиналось бурное производство новых микробов, оседающих на тончайших оболочках вокруг легких пузырьков газа, содержащего высокие концентрации метана и водорода.
   Папоротники вскипали, превращались в шипящую буро-зеленую жижу. Над ними поднимался мутноватый пар и устремлялся вверх, к облакам, заряжая их микробами. Оставалось теперь эти облака побыстрей доставить на нужное место и заставить их над тем местом пролиться незаметным ямайским дождем. А это уже было делом техники, причем не такой уж и сложной.
   Далее предполагалось, что микробы, целые спектры различных микробных тварей, где каждый из видов этого спектра интересовался ДНК строго определенного состава, полученного в результате заранее проведенного анализа крови, поселится в своем мамуте и начнет там свою веселую разрушительную работу операции под кодовым названием "Холокаст". Никого из куаферов, разумеется, эти микробы трогать не станут.
   Поначалу казавшаяся мелкой, проблема академиков грозила вырасти в проблему, угрожающую всем куаферам, если бы к подобным неожиданностям Антон с Федером не успели уже привыкнуть. Вся беда двойного, а по сути, даже еще более сложного ямайского пробора заключалась в его низкой надежности. Нежелательные дальние последствия, за которые куаферов костерили и во времена наивысшей популярности их дела, и во времена их всеобщего поругания, Федера и его команду сейчас волновали меньше всего последствия в крайнем случае можно было бы убрать соответствующими коррекциями позже. Главный минус ямайского пробора заключался в том, что даже немедленные реакции биосферы часто прогнозировались с минимальным запасом надежности. В этом случае нечего было и думать о том, чтобы вносить какое-то, пусть даже самое незначительное, изменение в утвержденный и проверенный интеллекторами план. Но их тем не менее приходилось постоянно вносить. Так что с академиками поступили просто трижды плюнули через левый наплечник, закрыв глаза, взмолились всем мыслимым богам и продолжили работу.
   На данном этапе она была предельно простой. В интеллекторную приглашен был главный микробщик - Джиро Бахм, окончивший университет в Лос-Хэлс-Уиздое, человек с фигурой грузового робота, с глазами артиста, пальцами музыканта и занудностью, для которой еще никто не сумел подобрать хотя бы приблизительного сравнения. Ему были переданы указания, он начал упрямо спорить, его пытались уговорить, потом - заставить, потом у Антона случилась почти истерика, и только после того, как Федер превзошел себя самого в своем умении уговаривать так, что Джиро сдал свои позиции с наименьшими потерями для собственного достоинства, микробщик умыл руки, снял с себя всю ответственность, произнес речь о том, как такие дела делались на других проборах, и ушел выполнять.
   Необходимость скрывать от всех и каждого истинную суть пробора с исчезновением стукачей отпала, но выяснилось, что это ничуть не облегчило Федеру управление. Скорее даже наоборот - каждое его приказание теперь обсуждалось, слава Богу, чаще после его выполнения, чем до. От Федера не ждали, что он в подробностях объяснит суть того или иного задания, но уж зачем оно должно быть выполнено, причем, как всегда, в безумные по краткости сроки, хотя бы в двух словах он должен был объяснить. А он часто уже и не помнил, зачем нужно делать то, а не это, зачем в такой последовательности и зачем вообще так сложно, и так далее и тому подобное.
   Микробщику, если б он знал, что толковых объяснений все равно не получит, достаточно было пожестче приказать и отпустить нетерпеливым жестом, мол, некогда, беги исполняй; но теперь, когда он стал как бы сообщником командира и матшефа, он считал себя вправе понимать то, что делает, - иначе, действительно, какой же он тогда, к черту, микробщик?
   Но так или иначе, а Джиро ворча унесся и в тот же день к вечеру приволок термофиал с необходимой культурой. Биобульон был тут же, при нем, вылит в ящик с заготовленными листьями папоротника, туда были пересыпаны только что выращенные фиолетовые тли, и на специальном лифте вся эта сумасшедшая смесь, которая тут же начала шипеть и плеваться, была переправлена лифтом на крышу гексхузе.
   К ночи был организован хорошо моросящий дождь, и куаферам осталось только ждать результатов - вернее, отсутствия результатов.
   Как потом показали результаты расшифровки "стрекозиных" записей, Федер опередил академиков не больше, чем на два-три дня. Один из них, Данвин Ли, действительно академик, но академии расформированной, раньше занимавшийся общей биологией, но потом вдруг переключившийся на антропологические проблемы племен мутантов, во множестве плодившихся в пограничных районах Ареала; затем бросивший науку вообще и открывший частное сыскное агентство по розыску сбежавших жен и мужей; толстый такой дядечка, законченный поклонник наркомузыки, жутко ленивый, но с поразительно сообразительными, цепкими мозгами, начал разрабатывать с помощью интеллекторов план контроля пробора. Главная опасность для Федера заключалась в том, что этот план предусматривал проверку пробора на наличие тайных программ. Лежа на огромной кровати, Данвин щурился на потолок и всячески обсасывал свои идеи. Поначалу у него ничего не складывалось, но потом он начал задавать интеллектору опасные вопросы.