Поль Игорь. Путешествие идиота (Ангел-Хранитель 2)

   Коридоры в этом самом «лайнере» были все какие-то изогнутые. И постоянно куда-то поднимались. Мы все время будто по спирали шли. А по бокам коридоров всегда много дверей. Иногда встречались большие открытые комнаты. Там было множество людей, они стояли парами и разговаривали друг с другом. И я заметил, что многие женщины так на мужчин смотрят, будто у них «любовь». Пристально-пристально. И улыбаются загадочно. А мужчины держат их за руки. Или за талию. И даже видел, как некоторые целуются. А Влад сказал, что это «оранжерея» и что тут много уютных укромных зеленых уголков.
   Еще он показал мне комнату, где все что-то делали за большими столами. И сказал, что это «казино». И что новым пассажирам на десять кредитов бесплатных «фишек» дают. Я люблю, когда бесплатно. И на всякий случай это место запомнил. Надо будет попозже со всеми этими «фишками» разобраться. Эту комнату легко найти – из нее красный свет в коридор светит.
   Еще он показал мне «планетарий». И «спортзал». И «медпункт». И еще много чего. И все время рассказывал, что нужно делать, когда с этим лайнером «катастрофа» случается. Куда нужно идти, если пожар. Или когда «разгерметизация». Или когда «эвакуация». И что нужно с собой брать. Он так много об этом говорил, но я все равно уже давно запутался и ничего не понимал. И только все удивлялся – неужели так часто эти катастрофы случаются? Я не знаю, что это такое, но по тому, как Влад рассказывал, догадался, что не слишком приятная штука. И я у него спросил:
   – Что, катастрофы у вас тоже в «традициях»?
   И он сильно смешался, покраснел даже, стал по сторонам оглядываться нервно и чего-то непонятное бормотать о «статистике» и о «совершенных средствах жизнеобеспечения», и голос мне переводил, о чем он мне говорит, но у меня голова уже совсем соображать отказывалась. Попробуйте сами сразу двоих слушать, когда они вам всякие непонятные слова непрерывно диктуют. Посмотрю я на вас, как вы справитесь. Наверное, на лице моем что-то такое было написано. Глупость моя. Или растерянность. Потому что мужчина вдруг замолчал, а потом сказал с облегчением:
   – Господи, как же я сразу не догадался! Вы же просто шутите! Такой тонкий юмор! – и улыбнулся радостно. И снова меня «сэром» назвал.
   И еще он мне самое главное показал. Чтобы в этом муравейнике не заплутать, мне нужно прижать свой палец к одной из блестящих штук на стене, и сказать, куда мне надо. И тогда на полу появится стрелка и мне нужно будет за ней идти. И я не заблужусь. Очень мне это по нраву пришлось. Потому что я уже совсем запутался, где нахожусь. И свою «каюту» – так моя комната называется, сам точно не нашел бы. Никогда не думал, что эти «лайнеры» такие здоровущие.
   А потом, наконец, он сообщил, что пора обедать. И я прикоснулся пальцем к стене и сказал – «хочу на обед». И сразу на полу стрелка красная появилась и женский голос откуда-то произнес: «Пожалуйста, следуйте за указателем, мистер Уэллс». И я пошел. Быстро пошел. Уж очень к тому времени я есть хотел. Так быстро, что Влад за мной едва поспевал. Но даже на ходу он болтать умудрялся. Про то, как правильно выбрать место за столом. И как в их традициях кого-нибудь из пассажиров, которые тут все знают, за новичком закреплять. И этот пассажир все новичку рассказывает, и с другими пассажирами знакомит. Причем для мужчины обязательно выбирают женщину и наоборот – для женщины – мужчину. «У нас тут настоящий корабль любви, сэр», – сказал он мне непонятное. И внимательно на меня посмотрел. Будто ждал чего. Ну, а я ему и ляпнул: «Я как раз ищу любовь». Не знаю чем, но очень его мой ответ развеселил. Он так и улыбался до самого места, где обедают.
   Это самое место, где обедают, он назвал «кают-компания». И опять про традиции сказал. По этим традициям офицеры корабля обедают вместе с пассажирами. Не ниже второго класса, конечно. Те, кто ниже, обедают сами по себе – или в барах на нижней палубе, или в пищеблоке. Пищеблок – это столовая. Так мне голос подсказал. Так вот, про это место – кают-компанию – я хочу отдельно рассказать. Так тут все здорово. Сначала меня поразил свет. Тут было так ярко и светло, будто все само светится. И пол, и стены, и даже столы. А на столах много всяких тарелочек, блестящих штук, половину которых я видел впервые, и всяких стаканов. И во всем этом свет переливался. Особенно в стаканах. И еще играла музыка. Хорошая музыка. Спокойная и плавная. Она будто отовсюду сразу звучала. Очень громко. И при этом ничьих голосов не перекрывала, потому что все спокойно разговаривали и даже не кричали. И все эти столы были причудливо по всему залу расставлены. Какими-то загогулинами. И между ними вода с потолка лилась или деревья росли. И через листья тоже свет просачивался.
   И Влад меня вывел на середину, и все на меня стали смотреть. Не знаю отчего, но мне неловко как-то стало. Вокруг яркие платья, галстуки, блестящие пиджаки и фраки. А я в свитере и простых джинсах. Я только сейчас это понял. Но некоторых это не смущало. Потому как женщина одна за деревом сказала другой: «Какой импозантный мужчина. Спортивный. Раскованный. Просто порыв ветра в нашем болоте».
   А Влад громко сказал:
   – Дамы и господа, представляю вам пассажира второго класса Юджина Уэллса, каюта номер 77, капитана наших доблестных ВВС, что недавно отразили вторжение на Джорджию.
   И все вокруг захлопали в ладоши. Словно я им песню спел. И что-то во мне вдруг заставило меня головой коротко кивнуть. Отчего-то я понял, что раньше часто так кивал. Уж очень отточенным это движение у меня вышло. И мне снова захлопали.
   А потом Влад начал всякие глупости говорить. Как будто в магазине меня продавать.
   – Что ж, уважаемые дамы, пришла пора по нашей традиции найти новичку наставника. Предупреждаю: он голоден, как зверь. И лучше нам эту процедуру не затягивать. – Почему-то это его «голоден» прозвучало двусмысленно. – Кто желает задать вопрос господину капитану?
   Мужчины, все, как один, взяли меня на прицел. Я просто чувствовал, как их взгляды в меня упираются. А женщины меня рассматривали, будто я насекомое в альбоме. Наконец, один мужчина спросил:
   – Капитан, куда вы направляетесь?
   – На Кришнагири, – ответил я, и мне отчего-то стало легче.
   – А что вы любите больше всего? – спросила женщина с узким лицом и короткими черными волосами.
   А я ответил:
   – Музыку слушать.
   – Какую именно? Джаз, классику, новую классику, нео-джаз, природные ритмы?
   – Я люблю Дженис Джоплин.
   И все на время примолкли. И даже с уважением на меня посмотрели.
   – А с какой целью вы туда летите, Юджин? – спросила другая женщина откуда-то сзади.
   Я повернулся к ней, подумал, и сказал правду:
   – Я лечу, чтобы найти любовь.
   И больше ничего не сказал, клянусь! Но все вокруг, как сумасшедшие, стали хлопать в ладоши и смеяться, и что-то кричать, так что даже музыку стало не слышно. А я стоял и краснел. И клял себя на все лады. Все-таки я и вправду недоумок. Разве будут люди вокруг так себя вести после слов нормального человека? А когда все успокоились, Влад что-то еще хотел сказать, как вдруг какая-то женщина встала из-за столика возле фонтана, и сказала громко квадратному мужчине во фраке, что рядом с ней сидел:
   – Пошел к черту, извращенец. Видеть тебя больше не желаю.
   И подошла ко мне. И все вокруг отвернулись, когда она так сказала, и сделали вид, что ничего не слышали. А мужчина стал пунцовым и так на меня посмотрел, что я подумал, что во мне дырка будет. А пока женщина шла, я от нее взгляд не мог отвести. Платье у нее все просвечивало, и в то же время не разобрать было, что под ним, а все тело такое, ну…в общем, не описать словами. А глаза оказались темно-серыми. Я даже не понял – красивая она была, или нет. Она была вся такая – не как все. Просто другая. И она взяла меня за руку и сказала:
   – Хоть один нормальный человек нашелся, который называет вещи своими именами. – И потом Владу: – Заканчивай балаган, гарсон. Я беру над ним шефство.
   И Влад как-то скукожился и увял.
   – Как вам будет угодно, баронесса, – повернулся ко мне и хотел представить ее: – Капитан, имею честь…
   – Я сказала: заканчивай, – жестко сказала женщина, глядя на него.
   И Влад заткнулся. Встал у стены, где остальные люди в белом стояли. А баронесса взяла меня под руку и повела к свободному столику у стены, рядом с деревьями. Рука у нее была сильная, как у мужчины.
   – Идемте, Юджин. Я по-быстрому введу вас в курс дела. Пока вы в этом болоте не утонули.
   И все опять сделали вид, что ничего не слышали. Только некоторые мужчины смотрели на мою спутницу… ну, как я на еду за стеклом, когда сильно голоден, а магазин еще закрыт.
   И когда мы уселись, и разговоры за другими столиками из-за музыки стали не слышны, баронесса сказала:
   – Зовите меня Мишель. Без всяких этих «фон».
   – Как скажете, Мишель, – неловко ответил я. Руки мне мешали все время, я никак их пристроить не мог. Уж больно все вокруг белоснежным было.
   – Юджин, мне показалось, или вы с головой не дружите? – в упор разглядывая меня, спросила она.
   Отчего-то вдруг я понял, что она имела ввиду. Хотя и не разобрал ни слова.
   – Иногда меня называют идиотом. Или недоумком, – ответил я и снова покраснел.
   – Как странно, – она слегка нахмурила высокий лоб, – летчик, и крыша набекрень… Хотя – так даже лучше. Вы не представляете, Юджин, как я устала среди этих похотливых козлов. Будьте моим кавалером. Пожалуйста. Хотя бы ненадолго. И не обращайте внимание на этот порноспектакль вокруг. Мне до смерти хочется поболтать с живым человеком, а не с ходячим членом.
   Я опять не все понял. Но она так это сказала, и глаза у нее такие внимательные, и что-то в них затаенное притаилось, то ли смешинка, то ли слезы. И я тогда ответил:
   – Хорошо, Мишель.
   – Ну и замечательно, Юджин. Давайте что-нибудь съедим, наконец. Я сто лет не ела как следует.
   И я с ней с радостью согласился. И мы жевали мясо. Пили вино. Я даже внимание перестал на всякие блестящие штуки обращать. Потому что она ими тоже не пользовалась. И еще мы ели устриц. А я их люблю. Правда, тут они были немного не такими, к каким я дома привык, но все равно вкусными. И рыбу ели. И еще какие-то штуки, про которые я не знаю ничего. И Мишель показала мне, как с них скорлупу сдирать. И смеялась, глядя на мои старания. А потом помогла мне, и я прямо у нее из рук кусочек съел. И было очень вкусно. И я перестал стесняться, что я в джинсах.

Глава 16. Мишель

   Мишель оказалась классной. По-настоящему. Она часто за мной заходила прямо в каюту и брала меня под руку, и мы шли куда-нибудь. Или обедали вместе, а потом тоже шли. Она рассказала мне, что давно уже летит и что ей тут все известно. И еще, что она не в первый раз на этом лайнере. И вообще – ей тут надоело «до чертиков». Мы заходили во всякие места – и в оранжерею, и в бар, и в планетарий. Смотрели фильмы. Смотреть фильм в темном зале, когда вокруг тебя много людей, это, скажу я вам, вовсе не то же самое, что у себя в каюте, на маленьком визоре. Даже когда ты этот фильм уже видел, все равно смотришь, как в первый раз. И ощущения тех, кто вокруг сидит, они в меня текут. Они разные. Страх, радость, желание чего-то непонятного. Томление, скука. Иногда – очень редко – у кого-то прорывается дикая жажда жизни. Или похоть. Это когда сильно хочешь тех приятных штук, что со мной проделывали красивые девушки в том доме. А интереснее всего ощущения от Мишель. Потому что она сидит ближе всех. От нее, когда она не грустит, идет тепло. Просто тихое тепло, по-другому и сказать не могу. Иногда она сочувствует тем, кто на экране. Иногда злится на них. Радуется, когда у них что-то выходит. Но в основном она грустит. Я чувствую, что ей плохо. И очень хочу помочь, уж такой я недоумок. Но не знаю как. И мы ходим, или сидим где-нибудь и разговариваем. Обо всем. Просто так. Вернее, она говорит, а я слушаю. Но мне все равно нравится. И она не считает меня придурком. Я это чувствую. И мне это тоже здорово по нраву.
   Она водит меня по оранжерее и рассказывает о здешних растениях. Некоторые из них очень забавные. Есть одно, которое сворачивается спиралью, когда на него подуешь. А другое ползает между стволами, как живое, и поры на нем раскрываются и закрываются, словно оно дышит. А самое интересное зовется деревом правды. Когда стоишь рядом и думаешь о чем-то, оно меняет цвет. Когда думаешь хорошее, оно становится нежно-зеленым. Когда злишься – краснеет. Мишель говорит, что для каждого чувства у этого растения есть свой цвет. Или для комбинации чувств. И перед этой штукой врать бесполезно – она тебя сразу раскусит. Поэтому в этом углу отсека народ редко появляется. Только новички вроде меня. А потом они быстро смекают, в чем дело, и больше сюда не приходят. Кому охота, чтобы все узнали, что ты злишься? Или неправду говоришь. А Мишель тут часто бывает. Ей скрывать нечего. Так она говорит. Когда она стоит у дерева, листья становятся бежевыми. Такой цвет у грусти. А когда она смеется, растение переливается голубым. Она попросила меня встать рядом с деревом. И я встал. И листья сначала посветлели, потом начали быстро сереть, пока не стали, как пепел. Но ближе к верхушке они остались зелеными. И Мишель посмотрела на меня серьезно и сказала, что это цвет тоски. Или ожидания. И что я совсем не злой человек. И что она «не ожидала». Думала, что у меня внутри пусто, и я ничего чувствовать не могу. Я не стал с ней спорить. Что может простое дерево знать о таком, как я? Я и сам-то порой не могу понять, что у меня внутри творится. А еще Мишель извинилась за то, что со мной как с придурком себя ведет. А я ничего такого от нее и не чувствовал. И сказал, что это пустяки. И дерево, когда Мишель близко ко мне подошла, зеленым подернулось. И я понял, что она меня не обманывает. А потом листья вдруг пошли красными пятнами. Это к нам сзади неслышно Жак подкрался. Тот мужчина, который был ее «парой». И которого она послала к черту. То есть, я знал, конечно, что он к нам подходит, но не стал Мишель про него ничего говорить. Может быть, Жаку нравится так подкрадываться.
   – Мишель, нам нужно поговорить, – сказал Жак. Щеки у него были все красные. И еще он был не в себе, кажется. И я понял, что он выпил чего-то крепкого. И не очень соображает, что делает. Совсем как я, когда в челноке летел.
   – Жак, нам не о чем разговаривать, – так Мишель ему ответила и снова стала на дерево смотреть. А на нем листья уже совсем красными стали.
   – Ты меня всюду избегаешь. Из-за твоей выходки надо мной все смеются. Из-за тебя я не могу найти себе пару!
   А Мишель только плечами пожала.
   – Ничем не могу помочь. У меня теперь другая пара. Если ты не заметил, то вот она.
   – Плевать я хотел на этого недоумка. Ты что, не видишь – у него не все дома? Нам надо поговорить.
   И он схватил Мишель за руку. И ей стало больно. Я почувствовал. И дерево тоже. Оно желтеть начало.
   – Ты забываешься, Жак. Не путай меня с местными девками. И напоминаю тебе: я не одна. Не думаю, что моему кавалеру понравится твое поведение.
   – Плевать! Я имею право…
   – Ты ни на что не имеешь права, Жак. Ты зарываешься. Все это была глупая игра, к тому же ты перешел границы. Я не обязана быть с тобой в угоду идиотским правилам этого летающего притона. Я тебе не девушка из твоих салонов. Я – баронесса Радецки фон Роденштайн. Помни об этом, господин денежный мешок.
   И она посмотрела на меня. А я ей улыбнулся. А Жак схватил Мишель и начал ее целовать. И делать ей больно. А она вырывалась. И тогда меня будто толкнуло что-то. Я подошел к нему и сказал:
   – Мистер, ей больно.
   А он повернулся и сказал мне:
   – Убирайся к дьяволу, идиот!
   И толкнул меня. Сильно. Так, что я чуть не упал. А позади нас стояли люди и на нас глазели. И перешептывались. И тогда во мне опять что-то закаменело. Совсем как тогда, в пригороде. И я стал как железный истукан. И что-то мне сказало «цель опознана». И еще: «отражение атаки» и «бортовое оружие отсутствует». Я не знаю, что такое «цель». Я просто шагнул так, что деревья вокруг пошатнулись. Потому что я теперь весь из стали. И Жак вдруг точками яркими покрылся. И каждая из них что-то означала. Голос подсказал мне, что это «уязвимые точки». А Жак меня снова ударил. По лицу. А я не почувствовал ничего. Я же железный. Мне показалось, что он даже руку отбил, потому что зашипел, как кот. И тогда мое тело его само ударило. По одной из точек. Ногой. А потом моей рукой его ткнуло. Она у меня вся негнущаяся и тяжеленная, как бревно. И Жак на пол упал. А голос произнес «атака отражена». И я снова собой стал. И у меня кровь бежала из носа. И Мишель мне платок к лицу прикладывала. Она сказала:
   – Юджин, не надо было тебе вмешиваться. Я бы сама разобралась.
   – Он сделал тебе больно.
   – Мне не привыкать к боли. Пойдем.
   И она меня повела к выходу. И люди, что на нас смотрели, расступились и нас пропустили. А когда мы уже почти прошли, она остановилась и на Жака оглянулась. Он на коленях стоял и головой тряс. И лицо у него в крови было. Мишель ему сказала: «Дешевый мафиозо». Те мужчины, что вокруг были, меня по плечу хлопать начали, а женщины что-то говорили и улыбались. Все сразу. Потому я и разобрать ни слова не мог. А Мишель меня дернула за руку и за собой утащила. Какой-то человек с синим знаком на груди к ней подошел и сказал: «Я очень сожалею, мисс. Мы примем все меры к недопущению подобных инцидентов». И еще что-то добавил. Опять про традиции. А она ему сказала, чтобы он к черту катился.
   А потом она привела меня в свою каюту. Помогла мне лицо вымыть и рубашку с меня сняла. И бросила ее в шкаф. Я знаю – у меня в каюте такой же. Туда кладешь грязную одежду, а потом достаешь чистую и выглаженную. Мишель посмотрела на меня без рубашки, улыбнулась и сказала непонятное: «Ну и ну. Да ты настоящий мачо».
   Каюта у нее была не такая, как у меня. Просторная. У нее было целых два широких кресла и большой визор на стене. Пока мою рубашку шкаф чистил, она меня усадила в одно из них и достала из стены бутылку и стаканы. Налила мне и себе и сказала:
   – Ты что, совсем не боишься? Это же сам Жак Кролл. Мафиозный босс с Рура. Зачем ты влез, дурачок?
   А я как услышал слово «боишься», так мне все сразу ясно стало. И я ответил ей:
   – Я мужчина. Мужчина не должен бояться.
   А она смотрела на меня долго-долго. И очень пристально. И нисколько не сердилась. Я бы почувствовал, если бы она рассердилась. А потом она произнесла негромко:
   – Как просто. Мужчина не должен бояться. И всего лишь. Никто из моих знакомых не додумался до этого определения. Хотя никому и в голову не придет назвать их идиотами.
   – Это действительно очень просто, Мишель. Просто надо помнить, что ты мужчина. И все. Я и помню.
   – Даже если тебя могут убить?
   И кто-то влез в наш разговор. Сказал моими губами:
   – Я создан для войны. Я не должен бояться смерти.
   А я только глазами хлопал. И мне неловко было. Я опасался, что Мишель меня будет считать дурачком, если я чего невпопад ляпну. А потом мы выпили вина. Оно было красное, как моя кровь. Я сказал об этом вслух. Не знаю зачем. Просто так захотелось. А Мишель улыбнулась понимающе. И еще она сказала, что у меня, оказывается, есть «достоинство». Я, правда, не понял, какое именно. Хоть голос мне и подсказал, что достоинство – это «совокупность высших моральных качеств человека, уважение этих качеств в самом себе, самоуважение». Я решил: это означает, что себя самого надо уважать. Тогда это и будет «достоинство». И постарался это запомнить. Крепко-накрепко. Уж если таким женщинам, как Мишель, это дело по нраву, то мне и подавно должно быть.

Глава 17. Грабеж

   Однажды, когда я пришел с обеда, я увидел, что кто-то в моих вещах копался. У меня и вещей-то нет совсем. Одежда, что на мне, еще куртка да коробочка, что мне дал Анупам. Так вот эта коробочка лежала не там, где я ее оставлял. Я, конечно, не слишком умный, и мне может привидеться все, что хочешь. Но это я запомнил твердо: коробочка лежала не так. Кто-то ее трогал и перевернул. И я испугался, что она потеряться может. А я ведь Анупаму обещал, что довезу ее до Кришнагири в целости. И там его сестре передам. Как ее… Чандраканте. Что означает «любимая луной». Если я коробочку потеряю, то Анупам про меня подумает плохое. А я ему обещание дал. Я знаю, что обещания надо выполнять. Так мне Генри когда-то говорил. Еще я знаю, что не все, что Генри говорил, – плохо. И теперь, когда я так стал бояться, я решил эту коробочку все время с собой носить.
   Сегодня Мишель за мной зашла и предложила сходить в «казино». Я сразу вспомнил, что это такая большая комната, где красный свет и где мне чего-то бесплатного обещали. Мишель сказала, что, если я против, то можно еще куда-то сходить, и что я могу не волноваться – она будет «играть по маленькой», а я могу просто рядом стоять и за игрой наблюдать. А я ответил, что вовсе не против и мне даже интересно. Тогда она мне улыбнулась, щелкнула меня легонько по носу, и мы пошли. А коробочку я с собой взял. Мишель спросила, что это, а я объяснил, как Анупам учил, – «личные вещи». А Мишель странно на меня посмотрела – изучающе и немного тревожно, но ничего больше не сказала. Коробочка все время в руках мешала, и я ее тогда сунул за ремень. Не слишком удобно, но зато теперь руки свободны.
   Когда мы шли, на нас все оглядывались. И шептались. За спиной. А так все с нами здоровались. Но больше всего – с Мишель, а не со мной. Когда они шептались, я часто слышал, как меня называют «ненормальным». А про Мишель шепчут, что она «нашла пару себе под стать». Это они обо мне, наверное. Они тихо говорили, и Мишель ничего не слышала. Да и ей, похоже, все равно. А я, когда нужно, могу все-все слышать. Даже то, что очень далеко говорят. Только захочу – сразу и слышу.
   И вот мы пришли в это самое «казино». И вежливый человек назвал Мишель «баронессой». А меня «сэром». И еще дал мне маленькую круглую штучку. «Фишку». Сказал, что это подарок для гостя. Это оттого, что я тут впервые. Я посмотрел на этот кругляш – ничего особенного. Кусочек цветного пластика и ничего больше. И в карман его сунул. А Мишель куда-то сходила, и принесла этих штук целую горсть. И повела меня за собой к столу. Там много столов вокруг было, и вокруг них люди сидели и смотрели на разноцветную круглую вертушку. Мишель объяснила мне, что это «рулетка». Еще все курили и что-то пили.
   А потом она села и меня позвала. И мужчина в красивой белой рубашке и с блестящими волосами крутил эту рулетку, а Мишель свои круглые штуки по столу раскладывала. Там еще были такие клетки нарисованы. Вперемежку – черные и красные. Каждый раз, когда рулетка переставала вертеться, мужчина красивым деревянным скребком фишки к себе сгребал. И только редко-редко – подгребал немного к Мишель. А она досадливо головой качала. Я чувствовал: она чем-то очень увлечена. И одновременно злится слегка. Видимо, что-то у нее не ладилось с этими «фишками».
   И мы так довольно долго рядом сидели, и даже выпили немного вина. И так до тех пор, пока у Мишель кругляшей не осталось. И она сказала, что ей сегодня «не везет». Чтобы она так не расстраивалась, я достал и отдал ей свою фишку. Мишель улыбнулась и предложила мне самому «сыграть». И начала мне про все рассказывать. Говорила непонятные слова, всякие там «файф бет» или «сплит ап». И еще цифры называла. Получалось, что когда свой кругляш куда-то ставишь, это называется «ставка». И если шарик на рулетке попадет на ту же цифру, то мне дают еще кругляшей. Если нет, то мой кругляш мужчина с деревянным скребком себе забирает. И количество штук, что мне достаются, зависит от того, куда я свою фишку пристрою. Оказывается, ее можно класть прямо в квадратик с цифрой. А можно на линию между цифрами. А можно на всякие другие квадратики что сбоку или снизу. Она говорила при этом «тридцать шесть к одному», или «восемь к одному». И еще много чего. Она очень хотела, чтобы я попробовал. Уверяла, что мне понравится. Чтобы ее не огорчать, я согласился. И когда мужчина закрутил рулетку, и шарик побежал по кругу, и мужчина сказал: «Дамы и господа, делайте ваши ставки», она меня слегка подтолкнула: «Ну же, Юджин. Делай ставку. Клади свою фишку». И я положил. Прямо в клеточку. Потому что понял, что «тридцать шесть к одному» это больше, чем «семнадцать к одному». И тем более, чем «два к одному». И мужчина сказал, что ставок больше нет. А потом шарик остановился и Мишель захлопала в ладоши так, что на нас другие люди стали оглядываться. А некоторые даже подошли, чтобы посмотреть, в чем тут дело. Тем временем мужчина ко мне подвинул целый столбик кругляшей. И Мишель меня чмокнула в щеку радостно и сказала, что я «выиграл». Я не понял, в чем тут дело, и никакой радости от кучки кругляшей у меня не было, но что Мишель меня поцеловала, мне понравилось. И я стал дальше играть. Мужчина все крутил и крутил свою штуку, а я раскладывал свои фишки и так и эдак. Иногда он у меня их забирал понемногу, но чаще ко мне пододвигал. И у меня их скопилось столько, что они целыми стопками стояли. Некоторые даже рассыпаться начинали, так их много было. Мужчине это не слишком по нраву было, я это чувствовал, но он держался. Все так же улыбался и крутил рулетку. А вокруг нас уже много народу собралось. И когда я выигрывал, многие женщины хлопали в ладоши и говорили, что я «удачливый». А их мужчины – «дуракам всегда везет». Только негромко. Чтобы я не слышал. Но я все слышал. Но виду не подавал. Ведь Мишель сидела рядом, вся раскрасневшаяся, и говорила, что я «умница» и «молодчина». И еще – она не грустила. Ей было здорово, я чувствовал. И, чтобы ей и дальше было здорово, я продолжал тут сидеть и эти чертовы фишки раскладывать.