- Что? Повторите, что взяли? Не понимаю. Передайте по буквам.
- Золото... Зинаида, Ольга, Лена, вторая Ольга, Тарас, третья Ольга. Поняли?.. Вот-вот, именно золото, много золота, товарищ первый.
- Слушайте, вы, третья Ольга, ни черта я у вас не понимаю! - Генерал начал сердиться.
Еще в дни обороны, когда части дивизии отбивали атаки врага, закопавшись на левом берегу Волги, за городом Калинином, как-то сам собой возник в них эдакий самодельный внутренний и довольно неуклюжий шифр для телефонных переговоров. По шифру этому звались: танки - лапти, пушки гавкалки, снаряды - огурцы, самолеты - птички и так далее. Конечно, все понимали, что такая фраза, как: "У немцев на левом фланге лапотки завелись", или запрос прислать для гавкалок семидесятишестимиллиметровых огурчиков звучали не бог весть как конспиративно. Однако и сам генерал, посмеивавшийся над этим шифром, порой прибегал к нему при переговорах. Приняв теперь по буквам слово "золото", он никак не мог вспомнить, что же, собственно, оно могло означать.
- Пшеница, что ли? - предположил он.
- Никак нет, именно золото, товарищ первый, - ответил ему бодрый голос.
- К черту эти ваши дурацкие выдумки! Мы не в обороне, докладывайте по-русски, чего вы там захватили.
- Виноват, товарищ генерал, именно золото, самое настоящее золото, драгоценный металл, а также бриллианты и еще какие-то камни. Мною золота, целый мешок. Его несли партизаны, их нашли в лесу. Из их письма явствует...
- Какого письма? Откуда письмо?
- Оно было написано в записной книжке, приколото немецким штыком к дереву. Их письмо, товарищ первый...
Происшествие, действительно, было не из обычных. Генерал забыл, что стоит в одном белье в блиндаже, из которого за ночь выдуло все тепло. Он машинально запахнул бекешу, накинутую ему на плечи порученцем, присел на стол.
- Читайте письмо. Постойте... там сказано, откуда взялись эти ценности?
- Так точно, товарищ первый. - Майор назвал город и отделение Госбанка.
Этот город был хорошо известен генералу. Полк, которым он командовал в начале войны, отступая с боями от границы, вместе с другими частями занял оборону как раз на рубеже этого города, недалеко от вокзала, и почти четыре дня сдерживал наступающих немцев, пока вражеские танки, прорвавшись севернее, не зашли ему в тыл.
- Этот город был взят в конце июня, а сейчас декабрь. Это же почти в шестистах километрах отсюда, - с сомнением произнес генерал, перед которым все это пространство вставало как бесконечная цепь тяжелых арьергардных боев его полка, а затем дивизии. - Как же эти ценности попали сюда? Тут что-то не так. Кто из вас путает?
- Никак нет, все правильно. Вот в письме прямо сказано, что они несли их оттуда.
- Шестьсот километров по немецким тылам?
- Так точно.
- Да читайте же письмо, какого черта!
Где-то на другом конце провода сквозь звон и потрескиванье необычно торжественно зазвучал голос майора:
- "Товарищ, который найдет эту книжку! К тебе обращаемся мы, три советских человека. Когда ты это найдешь, нас не будет в живых..."
- Они погибли?
- Никак нет, живы, товарищ генерал! - Голос майора опять сорвался на мальчишеский веселый тембр. - В том-то и штука - живы! Все живы!
- Где они?
- Направил на медпункт. Находятся в тяжелом состоянии.
- А кто такие?
- Два парня и девушка. Один парень - совсем мальчишка. Дивчина тоже вроде подростка. Она в сознании. Рассказывала, что несет ценности от самого того города. Такая чудесная девушка, товарищ первый... У нее глаза...
- Ладно, читайте записку.
- Слушаюсь... Ну, тут они перечисляют свои имена и адреса. Вот: "Мы просим тебя, товарищ..." Это они обращаются к тому, кто их найдет, "...взять спрятанный под корневищем мешок с ценностями, принадлежащими государству, и доставить его..." - Голос майора сорвался.
- Ну, ну, "и доставить его"... Что вы, не разбираете, что ли?
- Никак нет, разбираю, "...и доставить его в ближайшую партийную организацию". И еще они тут в письме просят передать последний привет доблестной Красной Армии, Ленинскому комсомолу, большевистской партии. Они просят сказать... вот это замечательное место я вам прочту: "...мы сделали все, что могли, и не выполнили задания только потому, что заболели, ослабли... ослабли..."
Трубка смолкла. В ней слышался сухой шорох взволнованного дыхания.
Генералу почудилось, будто холодная пластмасса жжет ему ухо. Бурые доски блиндажа, обмерзшая стенка земляного колодца, позолоченная солнечными лучами, померкшая кисточка ацетиленового пламени, бесполезно дрожавшего над настольной лампой, стол, точно скатертью покрытый исчерченной рабочей картой, - все это смазалось в теплом тумане. Рядом неясно маячила фигура порученца.
Генерал резко отвернулся.
- Чего стоите, погасите лампу! - сердито буркнул он. Только после этого ворчливо, но каким-то новым голосом он сказал в трубку: - Довольно. Немедленно под надежным конвоем направьте ценности сюда, ко мне на КП. Ну да, пункт прежний. С ценностями направите подробное донесение об обстоятельствах дела, приложите эту записную книжку. Людей немедленно перевезти в медсанбат при враче, беречь как зеницу ока, головой отвечаете... Стойте, насчет людей отставить. Я пошлю за ними свою машину с подполковником медслужбы.
Генерал отдал адъютанту соответствующие распоряжения и, когда тот исчез, снова прильнул к трубке:
- Слушайте! Это опять я, первый. А какие они, эти люди? Опишите.
- Девушка очень молоденькая, очень милая, похожая на подростка... кудрявая... прекрасные серые глаза... Вы знаете, товарищ первый, такие глаза...
- Тьфу! Вам сколько лет, майор?
- Двадцать пятый, товарищ генерал.
- Вот и видно, что двадцать пятый. Глаза! Я разве о глазах спрашиваю? Как эти люди выглядят?
- Очень истощены, ослабли. Парни почти не говорят, а девушка...
- Опять девушка!
- Виноват, я только хочу сказать, что девушка рассказывает, что они шли до самого позавчерашнего утра, шли будто бы по ночам, а потом, когда на дорогах началось ночное движение, углубились в лес. Трудно поверить, но, кажется, это так. Девушка передала мне немецкую карту с дислокацией войск противника в этом районе, теперь устаревшую, и секретный пакет из штаба "Центр" командиру группы неприятельских войск.
- Так какого же черта вы молчите? Какой пакет? С чем пакет?
- Срочный пакет, товарищ первый. В нем командующий группой "Центр" передает категорический приказ ставки Гитлера остановить наше наступление. Решительно. Немедленно. Любой ценой...
- Дата приказа?
- Он передан пять дней назад.
- Ну, цену они уже заплатили хорошую, - усмехнулся генерал. - Пакет и карту ко мне.
- Выслал часа два назад, товарищ первый. Сейчас получите.
- Так, значит, "решительно, немедленно, любой ценой"? Круто, баском командует... Да, кстати, откуда у партизан этот пакет?
- Девушка рассказывает, что они четыре дня назад перехватили немецкого офицера связи.
- Истощенные? Еле живые?
- Так точно, товарищ первый.
- Гм... Где же вы их нашли?
- Нашли случайно. Капитан Сурков двигался в обход параллельно дороге. Вдруг в лесу - автоматная очередь. Одна, другая, третья. Думали - засада, осторожно обошли. Видят - лежат в снегу неподвижно трое, их совсем уже замело, товарищ первый. У девушки на коленях автомат. Над головой к дереву пригвождена штыком эта самая записная книжка. Девушка сначала и говорить ничего не могла, только плакала да трогала у бойцов полушубки, винтовки... Ей казалось, что она нас во сне или в бреду видит, честное слово! Потом рассказала, что о нашем наступлении они только догадывались, но думали, что до фронта остается еще километров сто. Она в волков стреляла, товарищ первый, вот как... Совсем худенькая, но лицо прекрасное, точно из слоновой кости выточено, и глаза огромные, серые, как две фары сияют...
- А врач... что врач говорит?
- Врач, товарищ первый, ничего не говорит. Врач пожимает плечами. Он не верит, что можно идти в цинге, в такой степени истощения, да еще нести тяжести... А девушка, ее звать Муся...
- Эх, майор, майор, думаете вы, как младший лейтенант! Чепуха у вас всякая в голове! - проворчал генерал. - Неужели, кроме серых глаз, вы ничего в этом так и не увидели?.. Ну ладно, хватит болтовни. Высылайте ценности, донесение. И чтобы у меня в двенадцать ноль-ноль выйти к указанному пункту. Понятно? Исполняйте. Мы им покажем "решительно, немедленно, любой ценой"!
Генерал положил трубку и несколько мгновений, улыбаясь, смотрел в угол блиндажа. Потом, точно встряхнувшись, вскочил и бросил ввалившемуся в блиндаж розовому с мороза порученцу, у которого брови и ворс шинели уже успели покрыться утренней изморозью:
- Вот что: немедленно ко мне комиссара. Скажите - прошу его срочно, очень важное дело... Потом соедините с командующим армией и с членом Военного совета фронта... Постойте. И еще вызвать сюда начсандива. Чтобы перед тем, как явиться, приказал приготовить вот здесь, в моем блиндаже, три госпитальные койки со всем оборудованием. Быстро!
Генерал пощурился на желтовато-лимонный свет зимнего утра, потоками стекавший в обледеневший земляной колодец за окошком, крепко, с удовольствием потер руки. Его усталые глаза сверкнули радостно и хитровато. И он сказал, обращаясь к золотым солнечным лучам:
- Так, стало быть, "решительно, немедленно, любой ценой"... Неплохо начался у нас с вами денек, очень неплохо!
27
А через день к подземному поселку из блиндажей, безжалостно украшенных ходами, переходами и террасками из юных березок с неободранной, белой корой, прибыли три машины.
Первой пришла уютная "эмочка", расписанная, как арбуз, косыми зелеными и черными полосами. Она прикатила из-за реки, с запада, откуда теперь еле-еле доносились сюда звуки далекой уже канонады. Из нее вылез генерал Теплов, который еще вчера на заре перенес свой командный пункт на другой берег, вперед, в пустовавшую лесную сторожку.
- Ну, как у вас тут? Как они? - спросил он у пожилого часового, который при виде своего генерала браво вытянулся у входа в землянку и взял автоматом на караул.
- Порядок полный, товарищ генерал. Отдыхают.
- Никто из начальства не приезжал?
- Никак нет, вы первый.
Генерал сошел в свое недавнее жилье, и почти тотчас же с востока по снежной дороге, утрамбованной до фарфоровой крепости и блеска подметками и колесами прошедших здесь дивизий, подкатили к блиндажу два сильных длинных штабных вездехода, покрытых серебристой алюминиевой эмалью.
Из первого легко выскочил маленький, щуплый, но крепко сбитый и весь какой-то пружинистый человек в защитного цвета бекеше и генеральской папахе, стоявшей на нем трубой. Из другой неторопливо выбрался плотный человек в бурках, в черном пальто с поднятым меховым воротником. "Уши" пыжиковой шапки были опущены, и из рамки рыжего пушистого меха глядело широкое, немолодое, полное лицо, щедро разрумяненное морозом, с глубокими волевыми складками на пухлых щеках.
Командир дивизии, вышедший на звук моторов, встретил приехавших у входа в блиндаж.
- Здравия желаю, товарищ член Военного совета! - молодцевато приветствовал он человека в бекеше.
- Здравствуйте, генерал... Знакомьтесь: секретарь обкома партии, представил тот штатского. - Ну, где они у вас?
- Разместили пока здесь, в блиндаже, - ответил комдив.
В присутствии начальства он весь как-то подтянулся, помолодел, точно сразу скинул с плеч годков пятнадцать.
- Ну, и как они, как со здоровьем? - спросил секретарь обкома и удивил комдива своим не по фигуре звонким, юношеским голосом, своими молодыми, очень живыми глазами, которые так и бегали, так и шарили кругом, должно быть все, все замечая.
- Они не жалуются. Ваш приказ, товарищ член Военного совета, выполнен. Начсандив, подполковник медицинской службы, находится неотлучно при них. Самолет со спецмедикаментами вчера прибыл и был принят.
- А ценности? - спросил секретарь обкома.
- С самолетом, привезшим медикаменты, вчера прилетел ваш человек из банка, этот безрукий... Они там вместе с моим начфином и с особистом колдовали всю ночь. Утром докладывали: по предварительным данным колоссальные ценности. Я-то здесь со вчерашнего дня не был. Ведь наступаем, товарищ член Военного совета, некогда. Сутки коротковаты стали.
- Ну что ж, пошли в блиндаж? - спросил приезжий генерал и гостеприимно уступил дорогу секретарю обкома.
Сойдя вниз, они поначалу ничего не могли разглядеть, кроме каких-то неясных фигур, вскочивших и вытянувшихся при их появлении. Потом, приглядевшись, различили в полутьме у стола, освещенного затененной карбидной лампой, двух офицеров и третьего - пожилого штатского человека с сухим морщинистым лицом. Пустой рукав темной полувоенной гимнастерки был у него засунут за ремень.
На столе, перед которым те стояли, тускловато сверкала груда драгоценных вещей.
- Ну, показывайте ваши сокровища, товарищ комдив, - сказал член Военного совета, снимая папаху и приглаживая ладонью серебристый бобрик, придававший его небольшой голове угловатую форму.
Генерал Теплов молча повел рукой в сторону драгоценностей.
- Не туда смотрите, товарищи генералы! - звонким голосом сказал секретарь обкома.
Он лишь мельком скользнул взглядом по груде золота, подошел к двухэтажным нарам, и молодые, цепкие глаза его так и впились в полутьму. На широком, полном и очень подвижном и выразительном лице его были и забота, и любопытство, и осторожное уважение.
- Эй, кто тут живой, откликайся! Дайте хоть посмотреть на вас, что ли!
Верхние нары занимала девушка. На белом фоне свежей, еще как следует не обмятой наволочки худенькое лицо четко вырисовывалось такими тонкими и строгими линиями, будто действительно было вырезано искусным мастером из старой слоновой кости. Девушка спала, но веки ее нервно вздрагивали, на бледных, увеличенных общей худобой губах дрожала тень успокоенной улыбки.
На просторных нижних нарах, рядом, обнявшись, как братья, лежали очень крупный человек, до того худой, что возраст его трудно было определить, и подросток, почти мальчик, с угловатым густо-смуглым лицом. И было похоже, что этот крепко спавший богатырь прикрывает младшего собой от опасности и непогоды.
Все трое дышали ровно. Секретарь обкома долго стоял над ними. В юности, которая казалась ему очень далекой, он окончил медицинский институт, и ему, как врачу, было необыкновенно приятно слышать их спокойное, ровное дыхание. Он прикрыл одеялом ногу меньшего, такую худую, что можно было угадать ее костное строение.
- Поднимете их? - спросил он у немолодой строгой женщины в военном, в петлицах которой рядом с тремя шпалами золотели медицинские эмблемы.
- Состояние тяжелое, но пульс уже наладился. Сделали два вливания. Вчера вечером и сегодня утром они приняли бульон. Девушка эта у меня совсем молодец, даже пробует подниматься... крепкая... Все пытается говорить. Вот только что перед вашим приходом уснула.
- Ну, что тут медицина предсказывает? - спросил член Военного совета.
Уже без папахи и бекеши, в простом кителе с тусклыми звездами защитного цвета на полевых петлицах, этот маленький человек пружинисто переваливался с каблуков на носки, и его до блеска начищенные сапожки при этом легонько поскрипывали.
- Медицина надеется, товарищ генерал-лейтенант. Молодость, одухотворенная молодость все побеждает, - по-штатски ответила женщина-врач. Поправив строгую прическу, она взглянула на спящих. - Было бы слишком несправедливо: преодолеть такие невероятные, просто нечеловеческие трудности, выполнить долг - и умереть.
- Бывает. На войне, к сожалению, случается и так, - сказал член Военного совета. Резко повернувшись на каблуках, он пошел было к столу, но с полдороги вернулся. - Товарищ подполковник медслужбы, командующий фронтом лично просил вам передать: сделайте все возможное для их спасения. Если возможного мало, сделайте невозможное. Ведите сражение за их жизнь всем оружием медицины. Ничего не жалеть. - Он подошел к столу: - Ну как, учитываете?
- Тут нечего учитывать, тут все учтено. Просто принимаем по инвентарной описи, - отозвался штатский с пустым рукавом. - Вот опись ценностей, составленная по всем правилам. Мы только сверили ее с наличностью и сейчас вот актируем государственный прием.
- Сошлось?
- Грамм в грамм, камешек в камешек! - гордо ответил человек с пустым рукавом. - Да иначе и быть не могло: ее составлял старый, опытный банковский работник. Прекрасный служащий, я его знал...
- Почему "знал", а не "знаю"?
- Он умер, товарищ генерал. Умер в дороге, неся эти ценности... Он же и вынес их из оккупированного города вдвоем вон с той девицей, с Марией Волковой.
- Ты и ее знаешь? Это тоже твоя сотрудница? - живо обернулся секретарь обкома, отрываясь от описи, составленной Митрофаном Ильичом, которую он внимательно рассматривал. - Ну и что она, товарищ Чередников?
Штатский сделал своей единственной рукой смущенный жест:
- Вот то-то, что ничего особенного! Машинисткой работала... Хорошая машинистка, обыкновенная, ничем не примечательная девушка.
- Обыкновенная девушка... Так, так, так... Ничего особенного... задумчиво протянул секретарь обкома и, обернувшись к генералам, весь сияя своей юношеской живостью, которой у него, казалось, было с избытком, широко улыбнулся белозубой улыбкой: - Вот то-то и есть, что ничего особенного! Обыкновенная, ничем не примечательная девушка, обыкновенные парни, обычный случай. В этом самое необыкновенное... Вот, товарищи генералы, полюбуйтесь-ка на этот документ. Тоже обычный документ и по форме, вероятно, составленный. Но на чем? На "листках ударника" и на "похвальных грамотах". Где? Во вражеском тылу, в лесной глуши. У человека капитализма в таких условиях, наверное бы, клыки и хвост выросли. А они опекали ценности, которые им никто не поручал... Погодите, станем богаче, восстановим областной музей, который фашисты сожгли, - я прикажу этот документ на самой видной витрине положить. Под стеклом хранить как интереснейший документ военных лет.
- А вы о их завещании не слышали? - спросил комдив, вытаскивая из планшета старую записную книжку с продолговатой дыркой, проколотой штыком. - Тоже вот возьмите для вашего музея. Учтите, что все это написано людьми, умиравшими от цинги и голода, без всякой надежды на то, что их выручат.
В записную книжку был вложен засиженный мухами портрет колхозницы, прижимавшей к себе пестрые телячьи мордочки.
Член Военного совета на миг залюбовался красивым женским лицом, ласковым и в то же время строгим.
- Кто это?
- Девушка говорит, это какая-то колхозница. Она тоже несла ценности, а потом их приняли вот эти партизаны, - пояснил командир дивизии, указав на людей, спавших на нижних нарах.
- Эстафета! - усмехнулся секретарь обкома, разбирая каракули в блокноте.
Один из офицеров придвинул ему карбидную лампу.
- Молодцы! Аж в слезу шибает, когда читаешь, - сказал секретарь.
С верхней полки раздался глубокий вздох, послышалось шуршание жестких простынь. Тихий, но звучный голос спросил:
- Доктор, вы здесь?.. Как они, как их здоровье?
- Спят, спят, моя хорошая, спят. И вы спите, не разговаривайте, ответил звучный альт врача. - Не думайте о них, им уже лучше.
- Нет, вы правду говорите? Ой, кто это там?
Находившиеся в блиндаже, как по команде, обернулись на голос. Член Военного совета, сверкающий серебряным, аккуратно подстриженным бобриком, и полный секретарь обкома, и высокий комдив, и банковский работник с пустым рукавом, и офицеры, и часовой - все бывалые, много видавшие, много пережившие люди смотрели туда, где над бортиком нар поднялось худое девичье лицо, где в полутьме из-за длинных, с загнутыми концами ресниц светились большие, круглые усталые девичьи глаза.
Секретарь обкома и генералы двинулись было к нарам, но были остановлены строгим взглядом врача.
- Эти товарищи приехали по поводу ценностей. Не беспокойтесь, родная, спите себе... Ваши вне опасности, - сказала подполковник медслужбы и погладила девушку по голове.
- У нас в областном городе еще не восстановлены электросеть и водопровод. Придется, пожалуй, для дальнейшего лечения отослать их в Москву, - задумчиво сказал секретарь обкома.
- О Москве и слышать не хотят, - усмехнулся комдив. - Я говорил с ними, когда их сюда привезли. Предлагал с санитарной машиной отправить на аэродром, прямо с колес - на крылья, туда. Где там! Все трое в один голос: "Никуда с фронта не поедем!" Просят сразу же, как только поправятся, забросить их обратно в лес, к партизанам, в их отряд... И всё просили радировать командиру отряда, что задание его они выполнили и ценности доставлены.
- Ух, народ! Эти жить будут! - громко произнес член Военного совета, но, боязливо оглянувшись на нары, снизил голос до шепота: - А из какого они отряда? Где этот отряд дислоцируется и действует, не узнавали?
- А вот разрешите доложить, - тем же больничным, осторожным шепотом ответил комдив. - Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа... Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад?
Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жесткой глянцевитой бумагой.
- Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснен со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, - оттуда...
- Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе "Красный пахарь"? - живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных.
- Возможно, названия не помню, - ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. - Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить.
- А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь.
- Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! обрадовался комдив. - Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда...
- Так этот район еще третьего дня освобожден частями вашего соседа, задумчиво сказал член Военного совета.
- Правильно, - подтвердил секретарь обкома. - И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова - председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, - сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело... Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!..
Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все еще старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена?
Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы.
Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал ее и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул:
- Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарем горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнет, строя да восстанавливая.
Тихий девичий голос мелодично произнес:
- Он тоже жив?.. Ой, как все хорошо!..
Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съежился. Послышался тонкий, точно детский плач.
- Вот тебе и раз! - растерялся секретарь обкома. - Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. Секретарь достал из бокового кармана гимнастерки записную книжку и карандаш. - Сообщи о себе некоторые данные, я запишу... Имя, фамилия, отчество?
Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах ее еще стояли слезы, но глаза счастливо сияли.
- Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич...
- Это тот старый кассир?
- Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать... Это такой человек... Запишите еще одну замечательную женщину - она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрена Никитична.
- Какая Рубцова? Наша знатная животновод?
- Да, да... Чудесная женщина!.. Потом - Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал... Потом одну колхозницу из деревни Ветлино... Ах, беда, не знаю фамилии! И еще сынишку ее, Костю...
- Разрешите обратиться? - донесся с нижних нар слабый мужской голос.
Все наклонились вниз. Рослый партизан, не поднимая с подушки головы, смотрел на секретаря обкома огромными голубыми глазами:
- Надо обязательно отметить Кулакова Василия Кузьмича, стрелочника с Узловой, и Черного Мирко Осиповича, оттуда же. Они, может быть, жизнь свою отдали...
- Кабы не они, нам бы этот мешок, елки-палки, ни в жизнь не унести! донесся из глубины нар ломкий мальчишеский басок.
Секретарь обкома расхохотался:
- Что-то очень много получается! И себя вы еще не назвали...
- Ее запишите, она настоящая героиня. А мы что... мы приказ выполняли, - сказал рослый партизан.
- И не донесли бы, если бы Красная Армия нас не выручила, - добавил тот же мальчишеский басок.
- Вот что: прекратим этот разговор, им нужно отдыхать, - решительно заявила женщина-врач и, выдвинувшись вперед, загородила собой нары.
Наступила тишина. Член Военного совета, поскрипывая сапогами, ходил по блиндажу. Вдруг он резко повернулся на каблуках и, остановившись перед секретарем, сообщил ему как какую-то новость:
- С таким народом войну обязательно выиграем! И не только эту - любую!
Все вновь оглянулись на партизан, но те, утомленные разговором, уже крепко спали, сладко посапывая. Вскоре послышалось и ровное дыхание девушки.
- Хорошая это штука - юность, товарищи полководцы! - сказал секретарь обкома, и вокруг рта у него вдруг легли удалые, добродушные, совсем молодые складки. - А ведь и я когда-то "Сергей-поп" певал, и белобандитов с чоновцами по лесам гонял, и галстуки с трибуны осуждал, и по ночам электростанцию восстанавливал... Все было!
- А я, думаете, нет? - спросил член Военного совета и провел рукой по серебряному бобрику. - Эх, ребята, даже самому не верится, что меня когда-то всей ячейкой с завода в "комсомольский набор" до военкомата провожали: "Наш паровоз, вперед лети, коммуна - остановка"... Помните, ребята? - Он подмигнул секретарю обкома и комдиву.
- Иного нет у нас пути,
В руках у нас винтовка...
приятным голосом подхватил генерал Теплов, и по лихому тону, каким он это пропел, стало ясно, что и этот солидный и, казалось, уже пожилой человек побывал в комсомоле.
- Великое дело - юность! - повторил секретарь обкома. - А помните...
Дверь блиндажа вдруг распахнулась. В клубах морозного пара предстал молодой офицер. Ушанка, полушубок, юношеский пух на его лице и маленькие усики - все было покрыто налетом инея. Вбежав в блиндаж, он вытянулся и замер, приложив руку к козырьку:
- Разрешите обратиться, товарищ генерал? Офицер связи лейтенант Васильев со срочным пакетом к члену Военного совета.
Он вынул из планшета пакет и протянул генерал-лейтенанту. Тот сорвал печати. Минуту колючие глаза его бегали по строчкам телеграммы. Потом он поднял взволнованное лицо и сказал:
- Из Москвы. Самый верх запрашивает об их здоровье. Семенов запрашивает... А Семенов знаете кто?
И по тому, как сразу притихли и будто бы даже вытянулись и офицеры, и генералы, и секретарь обкома, и банковский работник с пустым рукавом, стало ясно, что все они знают или догадываются, кто это, именуемый по коду генерального штаба Семеновым, запрашивает о здоровье трех простых молодых советских людей, крепко и безмятежно спавших на нарах вот в этом самом блиндаже.
1945-1950
- Золото... Зинаида, Ольга, Лена, вторая Ольга, Тарас, третья Ольга. Поняли?.. Вот-вот, именно золото, много золота, товарищ первый.
- Слушайте, вы, третья Ольга, ни черта я у вас не понимаю! - Генерал начал сердиться.
Еще в дни обороны, когда части дивизии отбивали атаки врага, закопавшись на левом берегу Волги, за городом Калинином, как-то сам собой возник в них эдакий самодельный внутренний и довольно неуклюжий шифр для телефонных переговоров. По шифру этому звались: танки - лапти, пушки гавкалки, снаряды - огурцы, самолеты - птички и так далее. Конечно, все понимали, что такая фраза, как: "У немцев на левом фланге лапотки завелись", или запрос прислать для гавкалок семидесятишестимиллиметровых огурчиков звучали не бог весть как конспиративно. Однако и сам генерал, посмеивавшийся над этим шифром, порой прибегал к нему при переговорах. Приняв теперь по буквам слово "золото", он никак не мог вспомнить, что же, собственно, оно могло означать.
- Пшеница, что ли? - предположил он.
- Никак нет, именно золото, товарищ первый, - ответил ему бодрый голос.
- К черту эти ваши дурацкие выдумки! Мы не в обороне, докладывайте по-русски, чего вы там захватили.
- Виноват, товарищ генерал, именно золото, самое настоящее золото, драгоценный металл, а также бриллианты и еще какие-то камни. Мною золота, целый мешок. Его несли партизаны, их нашли в лесу. Из их письма явствует...
- Какого письма? Откуда письмо?
- Оно было написано в записной книжке, приколото немецким штыком к дереву. Их письмо, товарищ первый...
Происшествие, действительно, было не из обычных. Генерал забыл, что стоит в одном белье в блиндаже, из которого за ночь выдуло все тепло. Он машинально запахнул бекешу, накинутую ему на плечи порученцем, присел на стол.
- Читайте письмо. Постойте... там сказано, откуда взялись эти ценности?
- Так точно, товарищ первый. - Майор назвал город и отделение Госбанка.
Этот город был хорошо известен генералу. Полк, которым он командовал в начале войны, отступая с боями от границы, вместе с другими частями занял оборону как раз на рубеже этого города, недалеко от вокзала, и почти четыре дня сдерживал наступающих немцев, пока вражеские танки, прорвавшись севернее, не зашли ему в тыл.
- Этот город был взят в конце июня, а сейчас декабрь. Это же почти в шестистах километрах отсюда, - с сомнением произнес генерал, перед которым все это пространство вставало как бесконечная цепь тяжелых арьергардных боев его полка, а затем дивизии. - Как же эти ценности попали сюда? Тут что-то не так. Кто из вас путает?
- Никак нет, все правильно. Вот в письме прямо сказано, что они несли их оттуда.
- Шестьсот километров по немецким тылам?
- Так точно.
- Да читайте же письмо, какого черта!
Где-то на другом конце провода сквозь звон и потрескиванье необычно торжественно зазвучал голос майора:
- "Товарищ, который найдет эту книжку! К тебе обращаемся мы, три советских человека. Когда ты это найдешь, нас не будет в живых..."
- Они погибли?
- Никак нет, живы, товарищ генерал! - Голос майора опять сорвался на мальчишеский веселый тембр. - В том-то и штука - живы! Все живы!
- Где они?
- Направил на медпункт. Находятся в тяжелом состоянии.
- А кто такие?
- Два парня и девушка. Один парень - совсем мальчишка. Дивчина тоже вроде подростка. Она в сознании. Рассказывала, что несет ценности от самого того города. Такая чудесная девушка, товарищ первый... У нее глаза...
- Ладно, читайте записку.
- Слушаюсь... Ну, тут они перечисляют свои имена и адреса. Вот: "Мы просим тебя, товарищ..." Это они обращаются к тому, кто их найдет, "...взять спрятанный под корневищем мешок с ценностями, принадлежащими государству, и доставить его..." - Голос майора сорвался.
- Ну, ну, "и доставить его"... Что вы, не разбираете, что ли?
- Никак нет, разбираю, "...и доставить его в ближайшую партийную организацию". И еще они тут в письме просят передать последний привет доблестной Красной Армии, Ленинскому комсомолу, большевистской партии. Они просят сказать... вот это замечательное место я вам прочту: "...мы сделали все, что могли, и не выполнили задания только потому, что заболели, ослабли... ослабли..."
Трубка смолкла. В ней слышался сухой шорох взволнованного дыхания.
Генералу почудилось, будто холодная пластмасса жжет ему ухо. Бурые доски блиндажа, обмерзшая стенка земляного колодца, позолоченная солнечными лучами, померкшая кисточка ацетиленового пламени, бесполезно дрожавшего над настольной лампой, стол, точно скатертью покрытый исчерченной рабочей картой, - все это смазалось в теплом тумане. Рядом неясно маячила фигура порученца.
Генерал резко отвернулся.
- Чего стоите, погасите лампу! - сердито буркнул он. Только после этого ворчливо, но каким-то новым голосом он сказал в трубку: - Довольно. Немедленно под надежным конвоем направьте ценности сюда, ко мне на КП. Ну да, пункт прежний. С ценностями направите подробное донесение об обстоятельствах дела, приложите эту записную книжку. Людей немедленно перевезти в медсанбат при враче, беречь как зеницу ока, головой отвечаете... Стойте, насчет людей отставить. Я пошлю за ними свою машину с подполковником медслужбы.
Генерал отдал адъютанту соответствующие распоряжения и, когда тот исчез, снова прильнул к трубке:
- Слушайте! Это опять я, первый. А какие они, эти люди? Опишите.
- Девушка очень молоденькая, очень милая, похожая на подростка... кудрявая... прекрасные серые глаза... Вы знаете, товарищ первый, такие глаза...
- Тьфу! Вам сколько лет, майор?
- Двадцать пятый, товарищ генерал.
- Вот и видно, что двадцать пятый. Глаза! Я разве о глазах спрашиваю? Как эти люди выглядят?
- Очень истощены, ослабли. Парни почти не говорят, а девушка...
- Опять девушка!
- Виноват, я только хочу сказать, что девушка рассказывает, что они шли до самого позавчерашнего утра, шли будто бы по ночам, а потом, когда на дорогах началось ночное движение, углубились в лес. Трудно поверить, но, кажется, это так. Девушка передала мне немецкую карту с дислокацией войск противника в этом районе, теперь устаревшую, и секретный пакет из штаба "Центр" командиру группы неприятельских войск.
- Так какого же черта вы молчите? Какой пакет? С чем пакет?
- Срочный пакет, товарищ первый. В нем командующий группой "Центр" передает категорический приказ ставки Гитлера остановить наше наступление. Решительно. Немедленно. Любой ценой...
- Дата приказа?
- Он передан пять дней назад.
- Ну, цену они уже заплатили хорошую, - усмехнулся генерал. - Пакет и карту ко мне.
- Выслал часа два назад, товарищ первый. Сейчас получите.
- Так, значит, "решительно, немедленно, любой ценой"? Круто, баском командует... Да, кстати, откуда у партизан этот пакет?
- Девушка рассказывает, что они четыре дня назад перехватили немецкого офицера связи.
- Истощенные? Еле живые?
- Так точно, товарищ первый.
- Гм... Где же вы их нашли?
- Нашли случайно. Капитан Сурков двигался в обход параллельно дороге. Вдруг в лесу - автоматная очередь. Одна, другая, третья. Думали - засада, осторожно обошли. Видят - лежат в снегу неподвижно трое, их совсем уже замело, товарищ первый. У девушки на коленях автомат. Над головой к дереву пригвождена штыком эта самая записная книжка. Девушка сначала и говорить ничего не могла, только плакала да трогала у бойцов полушубки, винтовки... Ей казалось, что она нас во сне или в бреду видит, честное слово! Потом рассказала, что о нашем наступлении они только догадывались, но думали, что до фронта остается еще километров сто. Она в волков стреляла, товарищ первый, вот как... Совсем худенькая, но лицо прекрасное, точно из слоновой кости выточено, и глаза огромные, серые, как две фары сияют...
- А врач... что врач говорит?
- Врач, товарищ первый, ничего не говорит. Врач пожимает плечами. Он не верит, что можно идти в цинге, в такой степени истощения, да еще нести тяжести... А девушка, ее звать Муся...
- Эх, майор, майор, думаете вы, как младший лейтенант! Чепуха у вас всякая в голове! - проворчал генерал. - Неужели, кроме серых глаз, вы ничего в этом так и не увидели?.. Ну ладно, хватит болтовни. Высылайте ценности, донесение. И чтобы у меня в двенадцать ноль-ноль выйти к указанному пункту. Понятно? Исполняйте. Мы им покажем "решительно, немедленно, любой ценой"!
Генерал положил трубку и несколько мгновений, улыбаясь, смотрел в угол блиндажа. Потом, точно встряхнувшись, вскочил и бросил ввалившемуся в блиндаж розовому с мороза порученцу, у которого брови и ворс шинели уже успели покрыться утренней изморозью:
- Вот что: немедленно ко мне комиссара. Скажите - прошу его срочно, очень важное дело... Потом соедините с командующим армией и с членом Военного совета фронта... Постойте. И еще вызвать сюда начсандива. Чтобы перед тем, как явиться, приказал приготовить вот здесь, в моем блиндаже, три госпитальные койки со всем оборудованием. Быстро!
Генерал пощурился на желтовато-лимонный свет зимнего утра, потоками стекавший в обледеневший земляной колодец за окошком, крепко, с удовольствием потер руки. Его усталые глаза сверкнули радостно и хитровато. И он сказал, обращаясь к золотым солнечным лучам:
- Так, стало быть, "решительно, немедленно, любой ценой"... Неплохо начался у нас с вами денек, очень неплохо!
27
А через день к подземному поселку из блиндажей, безжалостно украшенных ходами, переходами и террасками из юных березок с неободранной, белой корой, прибыли три машины.
Первой пришла уютная "эмочка", расписанная, как арбуз, косыми зелеными и черными полосами. Она прикатила из-за реки, с запада, откуда теперь еле-еле доносились сюда звуки далекой уже канонады. Из нее вылез генерал Теплов, который еще вчера на заре перенес свой командный пункт на другой берег, вперед, в пустовавшую лесную сторожку.
- Ну, как у вас тут? Как они? - спросил он у пожилого часового, который при виде своего генерала браво вытянулся у входа в землянку и взял автоматом на караул.
- Порядок полный, товарищ генерал. Отдыхают.
- Никто из начальства не приезжал?
- Никак нет, вы первый.
Генерал сошел в свое недавнее жилье, и почти тотчас же с востока по снежной дороге, утрамбованной до фарфоровой крепости и блеска подметками и колесами прошедших здесь дивизий, подкатили к блиндажу два сильных длинных штабных вездехода, покрытых серебристой алюминиевой эмалью.
Из первого легко выскочил маленький, щуплый, но крепко сбитый и весь какой-то пружинистый человек в защитного цвета бекеше и генеральской папахе, стоявшей на нем трубой. Из другой неторопливо выбрался плотный человек в бурках, в черном пальто с поднятым меховым воротником. "Уши" пыжиковой шапки были опущены, и из рамки рыжего пушистого меха глядело широкое, немолодое, полное лицо, щедро разрумяненное морозом, с глубокими волевыми складками на пухлых щеках.
Командир дивизии, вышедший на звук моторов, встретил приехавших у входа в блиндаж.
- Здравия желаю, товарищ член Военного совета! - молодцевато приветствовал он человека в бекеше.
- Здравствуйте, генерал... Знакомьтесь: секретарь обкома партии, представил тот штатского. - Ну, где они у вас?
- Разместили пока здесь, в блиндаже, - ответил комдив.
В присутствии начальства он весь как-то подтянулся, помолодел, точно сразу скинул с плеч годков пятнадцать.
- Ну, и как они, как со здоровьем? - спросил секретарь обкома и удивил комдива своим не по фигуре звонким, юношеским голосом, своими молодыми, очень живыми глазами, которые так и бегали, так и шарили кругом, должно быть все, все замечая.
- Они не жалуются. Ваш приказ, товарищ член Военного совета, выполнен. Начсандив, подполковник медицинской службы, находится неотлучно при них. Самолет со спецмедикаментами вчера прибыл и был принят.
- А ценности? - спросил секретарь обкома.
- С самолетом, привезшим медикаменты, вчера прилетел ваш человек из банка, этот безрукий... Они там вместе с моим начфином и с особистом колдовали всю ночь. Утром докладывали: по предварительным данным колоссальные ценности. Я-то здесь со вчерашнего дня не был. Ведь наступаем, товарищ член Военного совета, некогда. Сутки коротковаты стали.
- Ну что ж, пошли в блиндаж? - спросил приезжий генерал и гостеприимно уступил дорогу секретарю обкома.
Сойдя вниз, они поначалу ничего не могли разглядеть, кроме каких-то неясных фигур, вскочивших и вытянувшихся при их появлении. Потом, приглядевшись, различили в полутьме у стола, освещенного затененной карбидной лампой, двух офицеров и третьего - пожилого штатского человека с сухим морщинистым лицом. Пустой рукав темной полувоенной гимнастерки был у него засунут за ремень.
На столе, перед которым те стояли, тускловато сверкала груда драгоценных вещей.
- Ну, показывайте ваши сокровища, товарищ комдив, - сказал член Военного совета, снимая папаху и приглаживая ладонью серебристый бобрик, придававший его небольшой голове угловатую форму.
Генерал Теплов молча повел рукой в сторону драгоценностей.
- Не туда смотрите, товарищи генералы! - звонким голосом сказал секретарь обкома.
Он лишь мельком скользнул взглядом по груде золота, подошел к двухэтажным нарам, и молодые, цепкие глаза его так и впились в полутьму. На широком, полном и очень подвижном и выразительном лице его были и забота, и любопытство, и осторожное уважение.
- Эй, кто тут живой, откликайся! Дайте хоть посмотреть на вас, что ли!
Верхние нары занимала девушка. На белом фоне свежей, еще как следует не обмятой наволочки худенькое лицо четко вырисовывалось такими тонкими и строгими линиями, будто действительно было вырезано искусным мастером из старой слоновой кости. Девушка спала, но веки ее нервно вздрагивали, на бледных, увеличенных общей худобой губах дрожала тень успокоенной улыбки.
На просторных нижних нарах, рядом, обнявшись, как братья, лежали очень крупный человек, до того худой, что возраст его трудно было определить, и подросток, почти мальчик, с угловатым густо-смуглым лицом. И было похоже, что этот крепко спавший богатырь прикрывает младшего собой от опасности и непогоды.
Все трое дышали ровно. Секретарь обкома долго стоял над ними. В юности, которая казалась ему очень далекой, он окончил медицинский институт, и ему, как врачу, было необыкновенно приятно слышать их спокойное, ровное дыхание. Он прикрыл одеялом ногу меньшего, такую худую, что можно было угадать ее костное строение.
- Поднимете их? - спросил он у немолодой строгой женщины в военном, в петлицах которой рядом с тремя шпалами золотели медицинские эмблемы.
- Состояние тяжелое, но пульс уже наладился. Сделали два вливания. Вчера вечером и сегодня утром они приняли бульон. Девушка эта у меня совсем молодец, даже пробует подниматься... крепкая... Все пытается говорить. Вот только что перед вашим приходом уснула.
- Ну, что тут медицина предсказывает? - спросил член Военного совета.
Уже без папахи и бекеши, в простом кителе с тусклыми звездами защитного цвета на полевых петлицах, этот маленький человек пружинисто переваливался с каблуков на носки, и его до блеска начищенные сапожки при этом легонько поскрипывали.
- Медицина надеется, товарищ генерал-лейтенант. Молодость, одухотворенная молодость все побеждает, - по-штатски ответила женщина-врач. Поправив строгую прическу, она взглянула на спящих. - Было бы слишком несправедливо: преодолеть такие невероятные, просто нечеловеческие трудности, выполнить долг - и умереть.
- Бывает. На войне, к сожалению, случается и так, - сказал член Военного совета. Резко повернувшись на каблуках, он пошел было к столу, но с полдороги вернулся. - Товарищ подполковник медслужбы, командующий фронтом лично просил вам передать: сделайте все возможное для их спасения. Если возможного мало, сделайте невозможное. Ведите сражение за их жизнь всем оружием медицины. Ничего не жалеть. - Он подошел к столу: - Ну как, учитываете?
- Тут нечего учитывать, тут все учтено. Просто принимаем по инвентарной описи, - отозвался штатский с пустым рукавом. - Вот опись ценностей, составленная по всем правилам. Мы только сверили ее с наличностью и сейчас вот актируем государственный прием.
- Сошлось?
- Грамм в грамм, камешек в камешек! - гордо ответил человек с пустым рукавом. - Да иначе и быть не могло: ее составлял старый, опытный банковский работник. Прекрасный служащий, я его знал...
- Почему "знал", а не "знаю"?
- Он умер, товарищ генерал. Умер в дороге, неся эти ценности... Он же и вынес их из оккупированного города вдвоем вон с той девицей, с Марией Волковой.
- Ты и ее знаешь? Это тоже твоя сотрудница? - живо обернулся секретарь обкома, отрываясь от описи, составленной Митрофаном Ильичом, которую он внимательно рассматривал. - Ну и что она, товарищ Чередников?
Штатский сделал своей единственной рукой смущенный жест:
- Вот то-то, что ничего особенного! Машинисткой работала... Хорошая машинистка, обыкновенная, ничем не примечательная девушка.
- Обыкновенная девушка... Так, так, так... Ничего особенного... задумчиво протянул секретарь обкома и, обернувшись к генералам, весь сияя своей юношеской живостью, которой у него, казалось, было с избытком, широко улыбнулся белозубой улыбкой: - Вот то-то и есть, что ничего особенного! Обыкновенная, ничем не примечательная девушка, обыкновенные парни, обычный случай. В этом самое необыкновенное... Вот, товарищи генералы, полюбуйтесь-ка на этот документ. Тоже обычный документ и по форме, вероятно, составленный. Но на чем? На "листках ударника" и на "похвальных грамотах". Где? Во вражеском тылу, в лесной глуши. У человека капитализма в таких условиях, наверное бы, клыки и хвост выросли. А они опекали ценности, которые им никто не поручал... Погодите, станем богаче, восстановим областной музей, который фашисты сожгли, - я прикажу этот документ на самой видной витрине положить. Под стеклом хранить как интереснейший документ военных лет.
- А вы о их завещании не слышали? - спросил комдив, вытаскивая из планшета старую записную книжку с продолговатой дыркой, проколотой штыком. - Тоже вот возьмите для вашего музея. Учтите, что все это написано людьми, умиравшими от цинги и голода, без всякой надежды на то, что их выручат.
В записную книжку был вложен засиженный мухами портрет колхозницы, прижимавшей к себе пестрые телячьи мордочки.
Член Военного совета на миг залюбовался красивым женским лицом, ласковым и в то же время строгим.
- Кто это?
- Девушка говорит, это какая-то колхозница. Она тоже несла ценности, а потом их приняли вот эти партизаны, - пояснил командир дивизии, указав на людей, спавших на нижних нарах.
- Эстафета! - усмехнулся секретарь обкома, разбирая каракули в блокноте.
Один из офицеров придвинул ему карбидную лампу.
- Молодцы! Аж в слезу шибает, когда читаешь, - сказал секретарь.
С верхней полки раздался глубокий вздох, послышалось шуршание жестких простынь. Тихий, но звучный голос спросил:
- Доктор, вы здесь?.. Как они, как их здоровье?
- Спят, спят, моя хорошая, спят. И вы спите, не разговаривайте, ответил звучный альт врача. - Не думайте о них, им уже лучше.
- Нет, вы правду говорите? Ой, кто это там?
Находившиеся в блиндаже, как по команде, обернулись на голос. Член Военного совета, сверкающий серебряным, аккуратно подстриженным бобриком, и полный секретарь обкома, и высокий комдив, и банковский работник с пустым рукавом, и офицеры, и часовой - все бывалые, много видавшие, много пережившие люди смотрели туда, где над бортиком нар поднялось худое девичье лицо, где в полутьме из-за длинных, с загнутыми концами ресниц светились большие, круглые усталые девичьи глаза.
Секретарь обкома и генералы двинулись было к нарам, но были остановлены строгим взглядом врача.
- Эти товарищи приехали по поводу ценностей. Не беспокойтесь, родная, спите себе... Ваши вне опасности, - сказала подполковник медслужбы и погладила девушку по голове.
- У нас в областном городе еще не восстановлены электросеть и водопровод. Придется, пожалуй, для дальнейшего лечения отослать их в Москву, - задумчиво сказал секретарь обкома.
- О Москве и слышать не хотят, - усмехнулся комдив. - Я говорил с ними, когда их сюда привезли. Предлагал с санитарной машиной отправить на аэродром, прямо с колес - на крылья, туда. Где там! Все трое в один голос: "Никуда с фронта не поедем!" Просят сразу же, как только поправятся, забросить их обратно в лес, к партизанам, в их отряд... И всё просили радировать командиру отряда, что задание его они выполнили и ценности доставлены.
- Ух, народ! Эти жить будут! - громко произнес член Военного совета, но, боязливо оглянувшись на нары, снизил голос до шепота: - А из какого они отряда? Где этот отряд дислоцируется и действует, не узнавали?
- А вот разрешите доложить, - тем же больничным, осторожным шепотом ответил комдив. - Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа... Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад?
Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жесткой глянцевитой бумагой.
- Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснен со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, - оттуда...
- Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе "Красный пахарь"? - живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных.
- Возможно, названия не помню, - ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. - Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить.
- А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь.
- Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! обрадовался комдив. - Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда...
- Так этот район еще третьего дня освобожден частями вашего соседа, задумчиво сказал член Военного совета.
- Правильно, - подтвердил секретарь обкома. - И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова - председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, - сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело... Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!..
Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все еще старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена?
Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы.
Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал ее и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул:
- Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарем горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнет, строя да восстанавливая.
Тихий девичий голос мелодично произнес:
- Он тоже жив?.. Ой, как все хорошо!..
Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съежился. Послышался тонкий, точно детский плач.
- Вот тебе и раз! - растерялся секретарь обкома. - Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. Секретарь достал из бокового кармана гимнастерки записную книжку и карандаш. - Сообщи о себе некоторые данные, я запишу... Имя, фамилия, отчество?
Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах ее еще стояли слезы, но глаза счастливо сияли.
- Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич...
- Это тот старый кассир?
- Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать... Это такой человек... Запишите еще одну замечательную женщину - она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрена Никитична.
- Какая Рубцова? Наша знатная животновод?
- Да, да... Чудесная женщина!.. Потом - Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал... Потом одну колхозницу из деревни Ветлино... Ах, беда, не знаю фамилии! И еще сынишку ее, Костю...
- Разрешите обратиться? - донесся с нижних нар слабый мужской голос.
Все наклонились вниз. Рослый партизан, не поднимая с подушки головы, смотрел на секретаря обкома огромными голубыми глазами:
- Надо обязательно отметить Кулакова Василия Кузьмича, стрелочника с Узловой, и Черного Мирко Осиповича, оттуда же. Они, может быть, жизнь свою отдали...
- Кабы не они, нам бы этот мешок, елки-палки, ни в жизнь не унести! донесся из глубины нар ломкий мальчишеский басок.
Секретарь обкома расхохотался:
- Что-то очень много получается! И себя вы еще не назвали...
- Ее запишите, она настоящая героиня. А мы что... мы приказ выполняли, - сказал рослый партизан.
- И не донесли бы, если бы Красная Армия нас не выручила, - добавил тот же мальчишеский басок.
- Вот что: прекратим этот разговор, им нужно отдыхать, - решительно заявила женщина-врач и, выдвинувшись вперед, загородила собой нары.
Наступила тишина. Член Военного совета, поскрипывая сапогами, ходил по блиндажу. Вдруг он резко повернулся на каблуках и, остановившись перед секретарем, сообщил ему как какую-то новость:
- С таким народом войну обязательно выиграем! И не только эту - любую!
Все вновь оглянулись на партизан, но те, утомленные разговором, уже крепко спали, сладко посапывая. Вскоре послышалось и ровное дыхание девушки.
- Хорошая это штука - юность, товарищи полководцы! - сказал секретарь обкома, и вокруг рта у него вдруг легли удалые, добродушные, совсем молодые складки. - А ведь и я когда-то "Сергей-поп" певал, и белобандитов с чоновцами по лесам гонял, и галстуки с трибуны осуждал, и по ночам электростанцию восстанавливал... Все было!
- А я, думаете, нет? - спросил член Военного совета и провел рукой по серебряному бобрику. - Эх, ребята, даже самому не верится, что меня когда-то всей ячейкой с завода в "комсомольский набор" до военкомата провожали: "Наш паровоз, вперед лети, коммуна - остановка"... Помните, ребята? - Он подмигнул секретарю обкома и комдиву.
- Иного нет у нас пути,
В руках у нас винтовка...
приятным голосом подхватил генерал Теплов, и по лихому тону, каким он это пропел, стало ясно, что и этот солидный и, казалось, уже пожилой человек побывал в комсомоле.
- Великое дело - юность! - повторил секретарь обкома. - А помните...
Дверь блиндажа вдруг распахнулась. В клубах морозного пара предстал молодой офицер. Ушанка, полушубок, юношеский пух на его лице и маленькие усики - все было покрыто налетом инея. Вбежав в блиндаж, он вытянулся и замер, приложив руку к козырьку:
- Разрешите обратиться, товарищ генерал? Офицер связи лейтенант Васильев со срочным пакетом к члену Военного совета.
Он вынул из планшета пакет и протянул генерал-лейтенанту. Тот сорвал печати. Минуту колючие глаза его бегали по строчкам телеграммы. Потом он поднял взволнованное лицо и сказал:
- Из Москвы. Самый верх запрашивает об их здоровье. Семенов запрашивает... А Семенов знаете кто?
И по тому, как сразу притихли и будто бы даже вытянулись и офицеры, и генералы, и секретарь обкома, и банковский работник с пустым рукавом, стало ясно, что все они знают или догадываются, кто это, именуемый по коду генерального штаба Семеновым, запрашивает о здоровье трех простых молодых советских людей, крепко и безмятежно спавших на нарах вот в этом самом блиндаже.
1945-1950