Страница:
– Смотри, Асандр, ты втянул нас в опасную игру, – заключил Флегонт.
– Я могу освободить того, кто боится! – вскричал Асандр. – Только запомните – боги не любят робких! Они награждают смелых, способных на риск!.. Давайте разделимся: кто со мною – тот останется за столом, кто против – переходит вот к этому окну! Согласны?
Все участники предстоящей церемонии, задуманной Асандром, взглянули на белые жреческие хитоны, развешанные по стенам. Их взял Асандр в храме Афродиты Пандемос напрокат. Зеленые венки и жезлы, обвитые стеблями лавра, заготовлены сообща и свалены у дверей пиршественного зала. Тут же прислонены к закопченной стене шесты с круглыми щитами наверху, расписанными наподобие огромных монет, с изображением головы бога Диониса и надписью: «Митридат Евпатор Дионис, великий царь и живой бог».
Эти щиты-монеты изготовила для Асандра юная золотоволосая художница Икария в городе Нимфее, где Асандр бывал и пользовался уважением общины. Он любил этот уютный приморский городок, расположенный южнее Пантикапея, привязался душой и к юной художнице, жившей в маленьком домике над морем. Свободная женщина, Икария не была гетерой, она не принимала гостей, источником ее существования было искусство. Икария расписывала стены и храмы, лепила бюсты нимфейских богачей, писала картины на сюжеты греческих мифов. Она пользовалась при этом методом энкаустики – писала горячими восковыми красками – и говорила, что является скромной последовательницей некогда жившего Апеллеса из Колофона. Этот знаменитый художник жил и творил во времена великого Александра, он писал восковыми красками портреты царя-завоевателя. Говорят, он изобразил Буцефала, коня прославленного полководца, с такой силой, что живые кони при виде этой картины поднимали головы и издавали призывное ржание!..
Асандр, заказав художнице щиты-монеты, помогал ей разогревать восковые краски, а когда она работала, любовался движениями ее тонких рук, испытывая при этом небывалое душевное умиротворение. Икария сидела у большого окна, лучи солнца падали ей на голову, причем золотистые волосы казались окруженными сияющим ореолом. Все в домике нравилось ему. Даже казалось, что там, среди цветов, в провинциальной тишине, можно отказаться от суровой и безалаберной жизни, какую он вел в столице, перестать вести бесплодную борьбу за богатство и знатность, уйти от ненависти сильных пантикапейского мира, забыться от всего в маленьком домике! И когда он уезжал обратно в столицу, то взял своими сильными руками ее розовые пальцы и приложил к губам.
– Оставайся здесь, – просто сказала она, смотря ему в лицо любящими глазами, – я буду для тебя если не Аспазисй, то и не Ксантиппой!.. Я буду – твоей Икарией!
– Увы, – ответил он, поддавшись чарам этой слабой и болезненной на вид, но обладающей невидимой силой женщины. – увы!.. Я далеко не Перикл и совсем не Сократ!.. Но если вернусь – а я мечтаю об этом, – то стану просто твоим Асандром! А сейчас – я должен вернуться в Пантикапей, там меня ждут дела, поджидают друзья и враги!
Конечно, он мог бы не ездить в Нимфей и заказать щиты в Пантикапее, благо здесь нетрудно найти недорогих художников, как свободных, так и рабов. Но дело было тайное, Асандр всячески скрывал его от преждевременной огласки. Простившись с художницей, он ночью с преданными друзьями доставил щиты в столицу.
И вот теперь, когда все готово и день настал, находятся сомневающиеся, которые могут испортить задуманное.
– Итак? – повторил он свой вопрос, указывая жестом руки на окно в противоположном конце зала. – Кто поражен страхом, да перейдет туда! Кто имеет мужественное сердце, верит мне и жаждет успеха, останется за столом!
Друзья уже под хмельком, ибо пир приближался к концу. Асандр хотел, чтобы эранисты были слегка навеселе, это придало бы им решительности. Но только слегка! Пьяная компания – комос – уже не может успешно выступать на площади с торжественными песнопениями.
На столах пустые блюда. Тут же куча костей от двух козлов, заполеванных самими участниками пира, остатки дешевой рыбы и много ракушек от съедобных мидий, служивших обычной пищей для бедных рыбаков и малосостоятельных боспорян.
И вино уже выпито, пузатый пифос опустел. Его горлышко наклоняли все ниже, пока вместо розовой струи не потекла коричневая гуща осадка.
Но Антигона уже в дверях. Она с трудом несет еще два кувшина кислого дешевого вина. Ее встречают веселыми возгласами. И хотя вино по вкусу напоминает уксус, его пьют охотно, заедая лесными орехами.
– Что ж, – философски замечает Асандр, усмехаясь с добродушным лукавством, – отступить от клятвы тоже нужна смелость! Но повторяю, братство наше добровольное, и неволить вас я не собираюсь. Я только утверждаю – боги любят отважных!.. Еще раз говорю вам – разделимся! Кто смел – остается за столом, кто боится – переходит в окну!
– Что ты, что ты, Асандр! – зашумели эранисты. – Не обращай внимания, если мы порою скулим, как собаки перед грозой! Мы готовы идти за тобою все как один!.. Веди нас опять на лед пролива, и мы пойдем! Да и Флегонт только бурчит, а предан тебе и твоему делу.
– Я знал, что вы так ответите, – удовлетворенно отозвался Асандр, – ибо тогда, на льду, вы доказали, что сердца ваши тверды, как железо! Я горжусь вами!.. Мы – «ледовые братья», и разлучить нас может лишь смерть!
– Истинно так! – хором ответили все, поднимая кружки.
– А Гиерон где? – спросил Асандр через плечо, обращаясь к рабыне.
– Где же еще ему быть, – ответила толстая Антигона, – трется среди толпы в порту!
– Если его заметят, не миновать ему порки на рыночной площади, – спокойно заметил Асандр. – Неоптолем приказал устроить рабам пир, но запретил им появляться в порту!
– Он скользкий, как морской угорь, его не так просто схватить!
– К тому же, – добавил со смехом один из присутствующих, обладатель курчавой черной бороды, – как я заметил, он надел твои плащ и петаз!
– Да?.. Ах, всыплю я ему за эти проделки!
– Он сказал, – поспешила вмешаться Антигона, – будто ты, господин, разрешил ему побывать на пиру рабов там, на рынке!
– Это так, но я же настрого наказал ему не ходить в порт, где он рискует попасть в руки городских стражей. У меня нет денег на выкуп!
– Да ведь, господин, – постаралась смягчить ранее сказанное Антигона, – может, он и не в порту, это я говорю так, по своей глупой догадке. Он был что-то невесел!
Асандр подумал: возможно, раб в обиде и дуется на него. Ведь утром он получил палкой по спине в ответ на непрошенные советы. Раб вздумал советовать хозяину! Разве способен раб рассуждать здраво и быть дальновиднее господина?.. «Но очевидно, что Гиерон предан мне, – усмехнулся про себя Асандр, – если с таким жаром отговаривал от затеянного дела! Вот и Флегонт тоже ворчит и предупреждает. Может, они в сговоре?.. Нет, просто Флегонт слишком мрачно смотрит на жизнь. А Гиерон хотя и раб, а душой желает мне добра!.. Преданный раб – это не лишнее в хозяйстве!»
Обратившись к курчавому соседу, Асандр шлепнул его дружески по каменному плечу.
– А ну, Панталеон, выйди наверх и посмотри, каковы дела в порту! У тебя глаза орлиные!
– Иду, – ответил тот.
Это был приземистый, плотный детина с лицом морщинистым и обветренным, как у большинства моряков. И когда он встал и пошел по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж дома, то широко расставлял крепкие кривые ноги и раскачивался так, словно под ним был не пыльный земляной пол, а палуба корабля. Выйдя на верхнюю галерею дома, он глубоко втянул ноздрями запахи моря, приносимые сюда ветром. Море!.. Он прежде всего увидел его и залюбовался им. Да, неплохо бы сейчас отчалить от пристани на хорошем судне, ударить еловыми веслами по волнам Понта Эвксинского и направиться вдаль, к неведомым берегам!.. Панталеон был моряк, любил море и знал его повадки. Его зоркие глаза разглядели там, где сходятся вода и небо, красные лоскуты, кажущиеся отсюда неверными бликами в голубой дымке.
– Э-гу! – крикнул он вниз хриплым басом. – Вижу слева на борту красные паруса!
Десятки голосов ответили ему дружным эхом, послышался грохот отодвигаемых и падающих на пол скамей, звон потревоженной посуды и перестук многих ног.
– Тем, в порту, еще не видно, они стоят внизу, – сказал Панталеон Асандру, который был на голову выше его, – отсюда, с горы, виднее!
Подвыпившие, оживленные эранисты сгрудились на верхней галерее и блестящими глазами уставились вдаль. Море полыхало дымчатыми отсветами и застилало глаза. Лучше были видны улицы города, они ступенями спускались к морю. Людские потоки красочными водопадами валились с уступа на уступ по направлению к порту, переливались на солнце всеми цветами радуги. Огненно вспыхивали панцири и шлемы воинов.
– А, вот теперь и я увидел! – воскликнул Асандр, протянув вперед руку.
IV
V
– Я могу освободить того, кто боится! – вскричал Асандр. – Только запомните – боги не любят робких! Они награждают смелых, способных на риск!.. Давайте разделимся: кто со мною – тот останется за столом, кто против – переходит вот к этому окну! Согласны?
Все участники предстоящей церемонии, задуманной Асандром, взглянули на белые жреческие хитоны, развешанные по стенам. Их взял Асандр в храме Афродиты Пандемос напрокат. Зеленые венки и жезлы, обвитые стеблями лавра, заготовлены сообща и свалены у дверей пиршественного зала. Тут же прислонены к закопченной стене шесты с круглыми щитами наверху, расписанными наподобие огромных монет, с изображением головы бога Диониса и надписью: «Митридат Евпатор Дионис, великий царь и живой бог».
Эти щиты-монеты изготовила для Асандра юная золотоволосая художница Икария в городе Нимфее, где Асандр бывал и пользовался уважением общины. Он любил этот уютный приморский городок, расположенный южнее Пантикапея, привязался душой и к юной художнице, жившей в маленьком домике над морем. Свободная женщина, Икария не была гетерой, она не принимала гостей, источником ее существования было искусство. Икария расписывала стены и храмы, лепила бюсты нимфейских богачей, писала картины на сюжеты греческих мифов. Она пользовалась при этом методом энкаустики – писала горячими восковыми красками – и говорила, что является скромной последовательницей некогда жившего Апеллеса из Колофона. Этот знаменитый художник жил и творил во времена великого Александра, он писал восковыми красками портреты царя-завоевателя. Говорят, он изобразил Буцефала, коня прославленного полководца, с такой силой, что живые кони при виде этой картины поднимали головы и издавали призывное ржание!..
Асандр, заказав художнице щиты-монеты, помогал ей разогревать восковые краски, а когда она работала, любовался движениями ее тонких рук, испытывая при этом небывалое душевное умиротворение. Икария сидела у большого окна, лучи солнца падали ей на голову, причем золотистые волосы казались окруженными сияющим ореолом. Все в домике нравилось ему. Даже казалось, что там, среди цветов, в провинциальной тишине, можно отказаться от суровой и безалаберной жизни, какую он вел в столице, перестать вести бесплодную борьбу за богатство и знатность, уйти от ненависти сильных пантикапейского мира, забыться от всего в маленьком домике! И когда он уезжал обратно в столицу, то взял своими сильными руками ее розовые пальцы и приложил к губам.
– Оставайся здесь, – просто сказала она, смотря ему в лицо любящими глазами, – я буду для тебя если не Аспазисй, то и не Ксантиппой!.. Я буду – твоей Икарией!
– Увы, – ответил он, поддавшись чарам этой слабой и болезненной на вид, но обладающей невидимой силой женщины. – увы!.. Я далеко не Перикл и совсем не Сократ!.. Но если вернусь – а я мечтаю об этом, – то стану просто твоим Асандром! А сейчас – я должен вернуться в Пантикапей, там меня ждут дела, поджидают друзья и враги!
Конечно, он мог бы не ездить в Нимфей и заказать щиты в Пантикапее, благо здесь нетрудно найти недорогих художников, как свободных, так и рабов. Но дело было тайное, Асандр всячески скрывал его от преждевременной огласки. Простившись с художницей, он ночью с преданными друзьями доставил щиты в столицу.
И вот теперь, когда все готово и день настал, находятся сомневающиеся, которые могут испортить задуманное.
– Итак? – повторил он свой вопрос, указывая жестом руки на окно в противоположном конце зала. – Кто поражен страхом, да перейдет туда! Кто имеет мужественное сердце, верит мне и жаждет успеха, останется за столом!
Друзья уже под хмельком, ибо пир приближался к концу. Асандр хотел, чтобы эранисты были слегка навеселе, это придало бы им решительности. Но только слегка! Пьяная компания – комос – уже не может успешно выступать на площади с торжественными песнопениями.
На столах пустые блюда. Тут же куча костей от двух козлов, заполеванных самими участниками пира, остатки дешевой рыбы и много ракушек от съедобных мидий, служивших обычной пищей для бедных рыбаков и малосостоятельных боспорян.
И вино уже выпито, пузатый пифос опустел. Его горлышко наклоняли все ниже, пока вместо розовой струи не потекла коричневая гуща осадка.
Но Антигона уже в дверях. Она с трудом несет еще два кувшина кислого дешевого вина. Ее встречают веселыми возгласами. И хотя вино по вкусу напоминает уксус, его пьют охотно, заедая лесными орехами.
– Что ж, – философски замечает Асандр, усмехаясь с добродушным лукавством, – отступить от клятвы тоже нужна смелость! Но повторяю, братство наше добровольное, и неволить вас я не собираюсь. Я только утверждаю – боги любят отважных!.. Еще раз говорю вам – разделимся! Кто смел – остается за столом, кто боится – переходит в окну!
– Что ты, что ты, Асандр! – зашумели эранисты. – Не обращай внимания, если мы порою скулим, как собаки перед грозой! Мы готовы идти за тобою все как один!.. Веди нас опять на лед пролива, и мы пойдем! Да и Флегонт только бурчит, а предан тебе и твоему делу.
– Я знал, что вы так ответите, – удовлетворенно отозвался Асандр, – ибо тогда, на льду, вы доказали, что сердца ваши тверды, как железо! Я горжусь вами!.. Мы – «ледовые братья», и разлучить нас может лишь смерть!
– Истинно так! – хором ответили все, поднимая кружки.
– А Гиерон где? – спросил Асандр через плечо, обращаясь к рабыне.
– Где же еще ему быть, – ответила толстая Антигона, – трется среди толпы в порту!
– Если его заметят, не миновать ему порки на рыночной площади, – спокойно заметил Асандр. – Неоптолем приказал устроить рабам пир, но запретил им появляться в порту!
– Он скользкий, как морской угорь, его не так просто схватить!
– К тому же, – добавил со смехом один из присутствующих, обладатель курчавой черной бороды, – как я заметил, он надел твои плащ и петаз!
– Да?.. Ах, всыплю я ему за эти проделки!
– Он сказал, – поспешила вмешаться Антигона, – будто ты, господин, разрешил ему побывать на пиру рабов там, на рынке!
– Это так, но я же настрого наказал ему не ходить в порт, где он рискует попасть в руки городских стражей. У меня нет денег на выкуп!
– Да ведь, господин, – постаралась смягчить ранее сказанное Антигона, – может, он и не в порту, это я говорю так, по своей глупой догадке. Он был что-то невесел!
Асандр подумал: возможно, раб в обиде и дуется на него. Ведь утром он получил палкой по спине в ответ на непрошенные советы. Раб вздумал советовать хозяину! Разве способен раб рассуждать здраво и быть дальновиднее господина?.. «Но очевидно, что Гиерон предан мне, – усмехнулся про себя Асандр, – если с таким жаром отговаривал от затеянного дела! Вот и Флегонт тоже ворчит и предупреждает. Может, они в сговоре?.. Нет, просто Флегонт слишком мрачно смотрит на жизнь. А Гиерон хотя и раб, а душой желает мне добра!.. Преданный раб – это не лишнее в хозяйстве!»
Обратившись к курчавому соседу, Асандр шлепнул его дружески по каменному плечу.
– А ну, Панталеон, выйди наверх и посмотри, каковы дела в порту! У тебя глаза орлиные!
– Иду, – ответил тот.
Это был приземистый, плотный детина с лицом морщинистым и обветренным, как у большинства моряков. И когда он встал и пошел по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж дома, то широко расставлял крепкие кривые ноги и раскачивался так, словно под ним был не пыльный земляной пол, а палуба корабля. Выйдя на верхнюю галерею дома, он глубоко втянул ноздрями запахи моря, приносимые сюда ветром. Море!.. Он прежде всего увидел его и залюбовался им. Да, неплохо бы сейчас отчалить от пристани на хорошем судне, ударить еловыми веслами по волнам Понта Эвксинского и направиться вдаль, к неведомым берегам!.. Панталеон был моряк, любил море и знал его повадки. Его зоркие глаза разглядели там, где сходятся вода и небо, красные лоскуты, кажущиеся отсюда неверными бликами в голубой дымке.
– Э-гу! – крикнул он вниз хриплым басом. – Вижу слева на борту красные паруса!
Десятки голосов ответили ему дружным эхом, послышался грохот отодвигаемых и падающих на пол скамей, звон потревоженной посуды и перестук многих ног.
– Тем, в порту, еще не видно, они стоят внизу, – сказал Панталеон Асандру, который был на голову выше его, – отсюда, с горы, виднее!
Подвыпившие, оживленные эранисты сгрудились на верхней галерее и блестящими глазами уставились вдаль. Море полыхало дымчатыми отсветами и застилало глаза. Лучше были видны улицы города, они ступенями спускались к морю. Людские потоки красочными водопадами валились с уступа на уступ по направлению к порту, переливались на солнце всеми цветами радуги. Огненно вспыхивали панцири и шлемы воинов.
– А, вот теперь и я увидел! – воскликнул Асандр, протянув вперед руку.
IV
Ликование и крики в порту означали, что приближающаяся флотилия замечена. Навстречу ей вышли сторожевые суда. На передовом судне находился Неоптолем. Он встретил царевича первый, перешел к нему на корабль и доложил, что в городе порядок, все спокойно, высадка может быть произведена в безопасности.
И когда наконец корабли вошли в гавань и приблизились к причалу, все увидели невысокого человека с большим армянским носом, одетого в пурпурный плащ, накинутый поверх позолоченного панциря. Он был без шлема. Смоляные кудрявые волосы свободно падали до плеч.
Царевич стремительно сошел по скрипящим сходням на берег и как бы удивленно оглядел черными глазами празднично одетые толпы. Раздались приветственные крики, хор девушек тонкими голосами исполнял хвалебный гимн. Встреча оказалась богатой и многолюдной, чего могло и не быть, поскольку Боспор был приведен под Митридатову руку мечом Неоптолема.
Махар, сын Митридата, молча выслушал приветственную речь Парфенокла и, даже не взглянув на оратора, прошел к передвижному алтарю для принесения благодарственной жертвы богам.
Эта сухость и холодность прибывшего повелителя несколько озадачили улыбающихся архонтов, особенно тех, которые были из рода Ахаменов, считавших себя лучшими людьми царства. Зато на лицах Гераклидов, стоявших на втором месте после Ахаменов, появились злорадные усмешки.
Атамб, сын Саклея, глава Гераклидов, насмешливо оскалил желтые зубы и понимающе переглянулся с окружающими его сородичами. Щелкнул пальцами около уха. Это означало, что глава рода возжаждал. Услужливые руки достали из-под полы кувшин и налили полный кубок душистой влаги.
– Парфенокл хотел, чтобы его сразу заметил и отличил царевич! А наткнулся на его надменность, как на копье! – шептали советники, пока Атамб долгими глотками тянул вино.
Выпив и отдышавшись, он сделал знак рукой, по которому Гераклиды раскрыли рты и неожиданно оглушили всех дружным криком:
– Слава Махару, сыну и наследнику богоравного Митридата! Слава владыке Боспора!
Это получилось куда убедительней скучной речи, составленной для Парфенокла его домашним рабом-логографом по всем правилам ораторского искусства. Царевич поднял голову, и угрюмое выражение его лица вдруг смягчилось. Он встретился глазами с Атамбом, тот не замедлил отвесить ему глубокий поклон. Поклонились низко и все Гераклиды, растекаясь в приветливых улыбках.
– Царевич бросил на Гераклидов благосклонный взгляд, – заметил кто-то в толпе. – А Ахамены чуть не лопаются от злости и зависти!
Позади стояли менее знатные роды Эвиев и Килидов, оттиснутые на третье место. Они с едким вниманием наблюдали соревнование старших родов перед новым повелителем. На усердие Атамба и неудачу Парфенокла они ответили сдержанным шумом, однако не преминули согнуть спины в общем долгом поклоне, когда Махар проходил мимо них.
В толпе послышались смех и колкие замечания. Все знали, что Парфенокл и Атамб – враги. Оба втайне претендуют на диадему Спартокидов. А пока, в чаянии лучших времен, не гнушаются борьбой за первое место около Махара. Их низкопоклонство сейчас возмутило многих, особенно тех, кто недавно держал в руках оружие, пытаясь грудью отстоять независимость Пантикапея.
– Вот они, льстивые души, – говорили люди, – все эти Ахамены и Гераклиды! Давно ли они вместе с народом клялись положить головы за свободу нашего царства, а сейчас готовы целовать сандалии заморскому тирану!
Некоторые злорадствовали. Они были довольны тем, что прибыл сын Митридата, что он будет править Боспором, а не кичливые Ахамены, представленные развратным и лицемерным Парфеноклом, или грубые Гераклиды в лице пьяницы Атамба!..
Пока жрецы возились с белым бараном и высекали огонь для жертвенника, Махар вымыл руки и был окроплен подсоленной водой из источника Кибелы, матери богов. Взяв в руки жертвенный нож и положив в рот лавровый листик, царевич приступил к делу.
В это время смуглые рабы стали выгружать с кораблей какие-то тюки и вывели белых заморских коней. Красавцы-скакуны пугливо храпели, ступая по колеблющимся сходням. Потом дюжие воины из отряда «несгибаемых» общими усилиями выкатили позолоченные боевые колесницы и тут же запрягли лошадей по четыре в каждую.
Царевич не захотел воспользоваться крытой колымагой боспорских царей. Он желал показать себя воеводой, намереваясь въехать в Пантикапей как завоеватель, стоя на боевой колеснице.
Издали Махар напоминал нахохлившуюся птицу с выставленным вперед клювом. Но был легок на ногах, по-военному стремителен, подвижен. Вся тяжеловесная церемония встречи выглядела в контрасте с его живостью как нечто громоздкое, неповоротливое. Он не задержался для ответного приветствия лучшим людям города, легко вскочил на колесницу, открытую сзади, и сам взял в руки пучок красных вожжей.
Новый властитель Боспора тронул лошадей и двинулся по широкому коридору из воинов, образовавших две блестящие стены, за которыми пестрела и волновалась толпа.
На вторую колесницу взобрался Неоптолем, как главный военачальник. Он ухватился ревматическими руками за край кузова, предоставив править упряжкой смуглому вознице, одетому в полосатый бурнус. На третьей колеснице оказался совсем черный, крючконосый советник царевича Фрасибул, назначенный на эту высокую должность самим Митридатом. Он ворочал выпуклыми восточными глазами, оглядывая неприязненно толпы пантикапейцев, которые сразу обратили внимание на его необычную внешность: длинный персидский балахон – кандий – и пестрый головной убор, вытянутый вверх. Многие сдержанно засмеялись и стали показывать на него пальцами, говоря:
– А это что за выходец с того света? Хитон бабий, а морда как у злого демона! Глазами, кажется, и то всех съел бы!.. А черен! У-ух!..
Следом двинулись воины рядами по шести человек. Это была гвардия «несгибаемых», именуемых еще просто «медными щитами». Общее внимание привлекали их одинаковые доспехи и добротное вооружение. Их копья были окованы железом, а за спинами висели луноподобные щиты из начищенной меди. Парни были подобраны высокие, широкоплечие, их крепкие ноги уверенно ступали по пантикапейской мостовой, а агатовые южные глаза смотрели вызывающе по сторонам. Кажется, сделай царевич сейчас один решительный жест – и эта слаженная человеческая машина заработает с быстротой и четкостью, мечи, копья и дротики сразят любого, на кого укажет повелитель.
Боспорцы чувствовали, что царевич прибыл как грозный и строгий властелин и смотрит на них не как на друзей, но видит в них покоренный народ. Вздохнули удрученно. Что ж, этого следовало ожидать! Нужно думать, что он будет управлять жестко, без снисхождения! Тем более что впереди опять мерещится новая война, самая решительная и страшная, в которой будет решен главный вопрос: кому владеть миром – Риму или Понту с Митридатом во главе?
Горожане с тайным страхом и сомнениями взирали на наместника, разглядывали его коней и удивительные упряжки. В северной стране скифов и оскифившихся эллинов было больше принято ездить верхом, сидя в седле.
Простодушный виноградарь из Мирмекия, один из тех, кто подрезает лозы с двумя-тремя рабами и имеет мозолистые руки, с изумлением смотрит на невиданную колесницу и ее ездока. Он крутит головой и оглядывается на стоящего рядом щеголя в войлочном петазе и новой хламиде.
– О господин, – обращается он, делая приличный жест корявой рукой, – что же это такое?.. Четыре коня, а тележка на двух колесах! Неужели так тяжела? Тут и одного коня, кажется, хватило бы!
Щеголь снисходительно кривится, всем своим видом выражая превосходство горожанина над деревенским простаком.
– Зато посмотри, почтенный, – говорит он тоном насмешки, очевидно желая порисоваться своими знаниями, – колеса этой тележки, как ты ее назвал по-деревенски, окованы железом, а оси ее из стали. Таким колесом переедет – как ножом разрежет! Это же боевая колесница, понятно? За морем на таких мчатся в бой!
– А что это за скобы у втулки колеса?
– К ним прикрепляются длинные острые серпы, которые крутятся и рассекают в бою врагов на куски!
– Ух, как страшно! От одного вида таких серпов убежишь!
– А вот римляне не очень их боятся. Римские воины умеют вовремя расступиться и пропустить такие упряжки, а потом расстреливают лошадей и возниц стрелами и свинцовыми маттиобарбулами из пращей. Это такие шары для метания.
– Да?.. Как они смелы и мудры, эти римляне! И хорошие вояки!.. Но все же мне кажется, если убить одного коня, то вся упряжка запутается и станет!
– Не совсем так! Пока целы две средние дышловые лошади, колесница не станет! Пристяжные же запряжены каждая отдельно! Могут обе упасть – возница отцепит постромки на ходу! Боковые лошади как бы зашита для средних от стрел и дротиков врага! Понял?
– Ой-ой! Теперь мне понятно, почему так много коней везут такую маленькую тележку!
– Именно! Чем больше пристяжных, тем надежнее защищены средние лошади, тем живучее упряжка!.. Говорят, Митридат управляет шестнадцатью лошадьми сразу!
– Запряженными в такую вот тележку?
– Да!
– Да что он, великан или страшный силач, что может управлять целым табуном и сдержать его, если кони понесут?
– Он силен, как Геракл! К тому же волшебник. Умеет проникать в мысли людей. Разгадывает изменников с одного взгляда!
– О боги, вот это царь! Недаром ему поклоняются, как богу!
– Поклоняются, да не все. Римляне воюют с ним, и вот уже в двух войнах он терпит от них большой урон!.. А сейчас собирается опять начать большую войну, последнюю. Победить хочет!
– Тсс!..
Собеседники боязливо оглянулись и стали осторожно отступать в глубь толпы, видя, что на них смотрит десятник из оцепления.
Но щеголя пугало как будто что-то другое. Он увидел, как из боковой улицы показалась группа людей в белых хитонах, со странными щитами в руках, прикрепленными к шестам.
– Это хозяин, – прошептал он, сразу теряя самоуверенный вид, – он не внял голосу разума, не послушал меня и полез в самое пекло!.. Он будет схвачен на горе себе и… мне! Не иначе как пора бежать!
И, надвинув шляпу на глаза, поспешно устремился в противоположную сторону.
И когда наконец корабли вошли в гавань и приблизились к причалу, все увидели невысокого человека с большим армянским носом, одетого в пурпурный плащ, накинутый поверх позолоченного панциря. Он был без шлема. Смоляные кудрявые волосы свободно падали до плеч.
Царевич стремительно сошел по скрипящим сходням на берег и как бы удивленно оглядел черными глазами празднично одетые толпы. Раздались приветственные крики, хор девушек тонкими голосами исполнял хвалебный гимн. Встреча оказалась богатой и многолюдной, чего могло и не быть, поскольку Боспор был приведен под Митридатову руку мечом Неоптолема.
Махар, сын Митридата, молча выслушал приветственную речь Парфенокла и, даже не взглянув на оратора, прошел к передвижному алтарю для принесения благодарственной жертвы богам.
Эта сухость и холодность прибывшего повелителя несколько озадачили улыбающихся архонтов, особенно тех, которые были из рода Ахаменов, считавших себя лучшими людьми царства. Зато на лицах Гераклидов, стоявших на втором месте после Ахаменов, появились злорадные усмешки.
Атамб, сын Саклея, глава Гераклидов, насмешливо оскалил желтые зубы и понимающе переглянулся с окружающими его сородичами. Щелкнул пальцами около уха. Это означало, что глава рода возжаждал. Услужливые руки достали из-под полы кувшин и налили полный кубок душистой влаги.
– Парфенокл хотел, чтобы его сразу заметил и отличил царевич! А наткнулся на его надменность, как на копье! – шептали советники, пока Атамб долгими глотками тянул вино.
Выпив и отдышавшись, он сделал знак рукой, по которому Гераклиды раскрыли рты и неожиданно оглушили всех дружным криком:
– Слава Махару, сыну и наследнику богоравного Митридата! Слава владыке Боспора!
Это получилось куда убедительней скучной речи, составленной для Парфенокла его домашним рабом-логографом по всем правилам ораторского искусства. Царевич поднял голову, и угрюмое выражение его лица вдруг смягчилось. Он встретился глазами с Атамбом, тот не замедлил отвесить ему глубокий поклон. Поклонились низко и все Гераклиды, растекаясь в приветливых улыбках.
– Царевич бросил на Гераклидов благосклонный взгляд, – заметил кто-то в толпе. – А Ахамены чуть не лопаются от злости и зависти!
Позади стояли менее знатные роды Эвиев и Килидов, оттиснутые на третье место. Они с едким вниманием наблюдали соревнование старших родов перед новым повелителем. На усердие Атамба и неудачу Парфенокла они ответили сдержанным шумом, однако не преминули согнуть спины в общем долгом поклоне, когда Махар проходил мимо них.
В толпе послышались смех и колкие замечания. Все знали, что Парфенокл и Атамб – враги. Оба втайне претендуют на диадему Спартокидов. А пока, в чаянии лучших времен, не гнушаются борьбой за первое место около Махара. Их низкопоклонство сейчас возмутило многих, особенно тех, кто недавно держал в руках оружие, пытаясь грудью отстоять независимость Пантикапея.
– Вот они, льстивые души, – говорили люди, – все эти Ахамены и Гераклиды! Давно ли они вместе с народом клялись положить головы за свободу нашего царства, а сейчас готовы целовать сандалии заморскому тирану!
Некоторые злорадствовали. Они были довольны тем, что прибыл сын Митридата, что он будет править Боспором, а не кичливые Ахамены, представленные развратным и лицемерным Парфеноклом, или грубые Гераклиды в лице пьяницы Атамба!..
Пока жрецы возились с белым бараном и высекали огонь для жертвенника, Махар вымыл руки и был окроплен подсоленной водой из источника Кибелы, матери богов. Взяв в руки жертвенный нож и положив в рот лавровый листик, царевич приступил к делу.
В это время смуглые рабы стали выгружать с кораблей какие-то тюки и вывели белых заморских коней. Красавцы-скакуны пугливо храпели, ступая по колеблющимся сходням. Потом дюжие воины из отряда «несгибаемых» общими усилиями выкатили позолоченные боевые колесницы и тут же запрягли лошадей по четыре в каждую.
Царевич не захотел воспользоваться крытой колымагой боспорских царей. Он желал показать себя воеводой, намереваясь въехать в Пантикапей как завоеватель, стоя на боевой колеснице.
Издали Махар напоминал нахохлившуюся птицу с выставленным вперед клювом. Но был легок на ногах, по-военному стремителен, подвижен. Вся тяжеловесная церемония встречи выглядела в контрасте с его живостью как нечто громоздкое, неповоротливое. Он не задержался для ответного приветствия лучшим людям города, легко вскочил на колесницу, открытую сзади, и сам взял в руки пучок красных вожжей.
Новый властитель Боспора тронул лошадей и двинулся по широкому коридору из воинов, образовавших две блестящие стены, за которыми пестрела и волновалась толпа.
На вторую колесницу взобрался Неоптолем, как главный военачальник. Он ухватился ревматическими руками за край кузова, предоставив править упряжкой смуглому вознице, одетому в полосатый бурнус. На третьей колеснице оказался совсем черный, крючконосый советник царевича Фрасибул, назначенный на эту высокую должность самим Митридатом. Он ворочал выпуклыми восточными глазами, оглядывая неприязненно толпы пантикапейцев, которые сразу обратили внимание на его необычную внешность: длинный персидский балахон – кандий – и пестрый головной убор, вытянутый вверх. Многие сдержанно засмеялись и стали показывать на него пальцами, говоря:
– А это что за выходец с того света? Хитон бабий, а морда как у злого демона! Глазами, кажется, и то всех съел бы!.. А черен! У-ух!..
Следом двинулись воины рядами по шести человек. Это была гвардия «несгибаемых», именуемых еще просто «медными щитами». Общее внимание привлекали их одинаковые доспехи и добротное вооружение. Их копья были окованы железом, а за спинами висели луноподобные щиты из начищенной меди. Парни были подобраны высокие, широкоплечие, их крепкие ноги уверенно ступали по пантикапейской мостовой, а агатовые южные глаза смотрели вызывающе по сторонам. Кажется, сделай царевич сейчас один решительный жест – и эта слаженная человеческая машина заработает с быстротой и четкостью, мечи, копья и дротики сразят любого, на кого укажет повелитель.
Боспорцы чувствовали, что царевич прибыл как грозный и строгий властелин и смотрит на них не как на друзей, но видит в них покоренный народ. Вздохнули удрученно. Что ж, этого следовало ожидать! Нужно думать, что он будет управлять жестко, без снисхождения! Тем более что впереди опять мерещится новая война, самая решительная и страшная, в которой будет решен главный вопрос: кому владеть миром – Риму или Понту с Митридатом во главе?
Горожане с тайным страхом и сомнениями взирали на наместника, разглядывали его коней и удивительные упряжки. В северной стране скифов и оскифившихся эллинов было больше принято ездить верхом, сидя в седле.
Простодушный виноградарь из Мирмекия, один из тех, кто подрезает лозы с двумя-тремя рабами и имеет мозолистые руки, с изумлением смотрит на невиданную колесницу и ее ездока. Он крутит головой и оглядывается на стоящего рядом щеголя в войлочном петазе и новой хламиде.
– О господин, – обращается он, делая приличный жест корявой рукой, – что же это такое?.. Четыре коня, а тележка на двух колесах! Неужели так тяжела? Тут и одного коня, кажется, хватило бы!
Щеголь снисходительно кривится, всем своим видом выражая превосходство горожанина над деревенским простаком.
– Зато посмотри, почтенный, – говорит он тоном насмешки, очевидно желая порисоваться своими знаниями, – колеса этой тележки, как ты ее назвал по-деревенски, окованы железом, а оси ее из стали. Таким колесом переедет – как ножом разрежет! Это же боевая колесница, понятно? За морем на таких мчатся в бой!
– А что это за скобы у втулки колеса?
– К ним прикрепляются длинные острые серпы, которые крутятся и рассекают в бою врагов на куски!
– Ух, как страшно! От одного вида таких серпов убежишь!
– А вот римляне не очень их боятся. Римские воины умеют вовремя расступиться и пропустить такие упряжки, а потом расстреливают лошадей и возниц стрелами и свинцовыми маттиобарбулами из пращей. Это такие шары для метания.
– Да?.. Как они смелы и мудры, эти римляне! И хорошие вояки!.. Но все же мне кажется, если убить одного коня, то вся упряжка запутается и станет!
– Не совсем так! Пока целы две средние дышловые лошади, колесница не станет! Пристяжные же запряжены каждая отдельно! Могут обе упасть – возница отцепит постромки на ходу! Боковые лошади как бы зашита для средних от стрел и дротиков врага! Понял?
– Ой-ой! Теперь мне понятно, почему так много коней везут такую маленькую тележку!
– Именно! Чем больше пристяжных, тем надежнее защищены средние лошади, тем живучее упряжка!.. Говорят, Митридат управляет шестнадцатью лошадьми сразу!
– Запряженными в такую вот тележку?
– Да!
– Да что он, великан или страшный силач, что может управлять целым табуном и сдержать его, если кони понесут?
– Он силен, как Геракл! К тому же волшебник. Умеет проникать в мысли людей. Разгадывает изменников с одного взгляда!
– О боги, вот это царь! Недаром ему поклоняются, как богу!
– Поклоняются, да не все. Римляне воюют с ним, и вот уже в двух войнах он терпит от них большой урон!.. А сейчас собирается опять начать большую войну, последнюю. Победить хочет!
– Тсс!..
Собеседники боязливо оглянулись и стали осторожно отступать в глубь толпы, видя, что на них смотрит десятник из оцепления.
Но щеголя пугало как будто что-то другое. Он увидел, как из боковой улицы показалась группа людей в белых хитонах, со странными щитами в руках, прикрепленными к шестам.
– Это хозяин, – прошептал он, сразу теряя самоуверенный вид, – он не внял голосу разума, не послушал меня и полез в самое пекло!.. Он будет схвачен на горе себе и… мне! Не иначе как пора бежать!
И, надвинув шляпу на глаза, поспешно устремился в противоположную сторону.
V
Махар искусно управлял четверкой заморских жеребцов, не давая им пуститься вскачь, но заставляя их упруго плясать и круто изгибать лебединые шеи. Они грызли удила, роняя на мостовую пену, окрашенную кровью.
И как только он миновал пестрое скопление «лучших» граждан, которые приветствовали его, как странное молчание воцарилось вокруг.
За спинами угрюмых воинов, охраняющих широкий проезд, уже не возглашали славу Митридату и его сыну Махару, там стояла настороженная толпа простого люда, мелких ремесленников и земледельцев.
Чем дальше он продвигался в глубь городских улиц, тем это молчание становилось враждебнее. Простой народ, носитель огня свободы и независимости, неприязненно встретил заморских хозяев, зная, что ему придется гнуть спину на них, не получая за свой труд заслуженной оплаты и отдыха. Не столь давно народ шел с оружием в руках против власти Митридата, а теперь встречал его ставленника тысячами холодных взоров и красноречивым молчанием.
«Хмуро смотрят, исподлобья… Проклинают в душе и меня, и моего царственного отца, – раздраженно думал царевич, бросая по сторонам надменные взгляды. – Ничего, я заставлю их если не смеяться, то служить делу Митридата, платить ему дань хлебом и золотом! И великий царь не будет гневаться на своего сына-наместника за то, что он взнуздал строптивых эллинов!.. Я запрягу их в колесницу понтийских дел и интересов, как впряжены вот эти лошади, и столь же твердо и умело буду держать в руках бразды власти!»
Дорога пошла в гору. Уже высятся впереди неприступные и несокрушимые стены и башни акрополя, вон и царские ворота, ведущие в жилище Спартокидов – царей боспорских, династия которых угасла в страшную ночь рабского восстания. Вот уже более тридцати лет дворец пуст. Но что это?
Царевич натянул вожжи, взор его стал вопросительно-строгим. Или Неоптолем и преданные граждане устроили ему еще одно неожиданное зрелище?.. Кони остановились и в нетерпении перебирали ногами.
Навстречу по живому коридору медленно двигалась процессия, состоящая из мужчин в белых одеяниях, с венками на головах. Некоторые несли в руках амфоры с вином, другие высоко поднимали на длинных шестах круглые щиты-монеты с изображением Митридата Диониса и надписями, которые ясно говорили о сущности этого нового представления. Это было шествие фиаситов-евпатористов, хорошо известных Махару там, в Синопе, где давно уже существовали общества, поклоняющиеся Митридату, как богу.
– Вот это для меня новость! – произнес изумленный Махар, не зная еще как ему держаться с этими людьми. – Выходит, на Боспоре есть фиас, поклоняющийся батюшке, а я никогда не слыхал об этом! И это после боспорского мятежа, направленного против власти Митридата!.. Странно!
Крепче натянув вожжи, царевич оглянулся все с той же вопросительной миной. Обеспокоенный Неоптолем пожал недоуменно плечами и затряс головой, не понимая, что, собственно, произошло. Он положил руку на плечо смуглого возницы и, когда тот остановил четверку, соскочил с колесницы, причем упал на левое колено и почувствовал боль в суставе. Прихрамывая, преисполненный нарастающего гнева, он кинулся вперед, спеша преградить дорогу незваным и неизвестным ему евпатористам. Следом бежал Фрасибул, делая какие-то знаки царевичу, видимо опасаясь за его безопасность.
Неоптолем поднял руку, воины справа и слева устремились в проход и отгородили царевича копьями от странного шествия, дабы предупредить возможное покушение на его жизнь.
– Кто такие? – вскричал глухим, скрипучим голосом Неоптолем и сразу же закашлялся от сухости в горле. – Кто повелел?..
И еще более изумился, увидев перед собою знакомое лицо Асандра, обедневшего, но претендующего на знатное происхождение боспорца, который отличился в битве с варварами на льду пролива, стоя во главе пешей фаланги. А потом чуть не потерял голову, обвиненный своими же в неуважении к мертвым.
– Это ты, Асандр? – вскричал он, обливаясь потом. – Или демоны затемнили тебе голову, или ты неумеренно предаешься пьянству в обществе гетер, что не сознаешь, на чью дорогу вышел, кому преградил путь?..
Фиаситы было смутились, видя, что их окружают острия копий, а вместо торжественной встречи царевича получился скандал.
– Ну, теперь мы пропали! Это будет похуже, чем битва на льду, – не удержался от замечания сомневающийся Флегонт. – Вот она, черная сирена!
– Полно! – повернулся к нему Асандр. – Мне кажется, что я не знал тебя раньше, Флегонт! Ты каркаешь, как ворона! Вот если мы струсим, то действительно навлечем на себя беду!.. Не робейте, ребята, как зайцы в облаве! Вы же воины!.. А ну, запевайте гимн!
Друзья приободрились. Флегонт замолк. И хотя хмель быстро улетучивался из голов, фиаситы еще выше подняли шесты с изображением царя и запели, правда, не очень стройно:
Митридата Евпатория славим!
Митридата Диониса славим!
Как бога живого и близкого.
Мощью и мудростью всех превосходящего!
И когда дошли до слов: «Да низвергнешь ты в Аид врагов своих», то с грохотом разбили о камни мостовой пустые, заранее заготовленные амфоры. Кони шарахнулись, но были усмирены сильной рукой Махара.
Все совершилось так, как бывало и в Синопе. Рассказы бывалого Панталеона о шествиях евпатористов в столице Понтийского царства были претворены в явь. Даже гимн фиаситов звучал так же, как в Синопе. Только слова немного разнились. Царевич не мог знать, что гимн этот сочинил досужий раб и слуга Асандра Гиерон, большой выдумщик и сочинитель, неплохой кифарист и песенник, одаренный приятным голосом.
Совсем смущенный, Неоптолем растерялся. Славили Митридата, того самого, которому служил и он, которому подчинился Боспор и от имени которого будет править Боспором его сын и наследник Махар!.. Допустимо ли творить насилие над «евпатористами»?
Подумав, сделал знак воинам. Те расступились. Царевич выплюнул полуразжеванный лавровый лист и почувствовал жажду.
– Что такое? – спросил он ломаным греческим языком, однако без гнева, скорее благожелательно. И в то же время держался настороже, как бы опасаясь подвоха.
Асандр в одежде жреца выступил вперед и с поклоном протянул наместнику амфору сладкого вина с печатями.
– Прими этот символический дар, справедливейший правитель, сын и наместник великого и непобедимого царя понтийского! Тебя приветствует фиас евпатористов!..
И как только он миновал пестрое скопление «лучших» граждан, которые приветствовали его, как странное молчание воцарилось вокруг.
За спинами угрюмых воинов, охраняющих широкий проезд, уже не возглашали славу Митридату и его сыну Махару, там стояла настороженная толпа простого люда, мелких ремесленников и земледельцев.
Чем дальше он продвигался в глубь городских улиц, тем это молчание становилось враждебнее. Простой народ, носитель огня свободы и независимости, неприязненно встретил заморских хозяев, зная, что ему придется гнуть спину на них, не получая за свой труд заслуженной оплаты и отдыха. Не столь давно народ шел с оружием в руках против власти Митридата, а теперь встречал его ставленника тысячами холодных взоров и красноречивым молчанием.
«Хмуро смотрят, исподлобья… Проклинают в душе и меня, и моего царственного отца, – раздраженно думал царевич, бросая по сторонам надменные взгляды. – Ничего, я заставлю их если не смеяться, то служить делу Митридата, платить ему дань хлебом и золотом! И великий царь не будет гневаться на своего сына-наместника за то, что он взнуздал строптивых эллинов!.. Я запрягу их в колесницу понтийских дел и интересов, как впряжены вот эти лошади, и столь же твердо и умело буду держать в руках бразды власти!»
Дорога пошла в гору. Уже высятся впереди неприступные и несокрушимые стены и башни акрополя, вон и царские ворота, ведущие в жилище Спартокидов – царей боспорских, династия которых угасла в страшную ночь рабского восстания. Вот уже более тридцати лет дворец пуст. Но что это?
Царевич натянул вожжи, взор его стал вопросительно-строгим. Или Неоптолем и преданные граждане устроили ему еще одно неожиданное зрелище?.. Кони остановились и в нетерпении перебирали ногами.
Навстречу по живому коридору медленно двигалась процессия, состоящая из мужчин в белых одеяниях, с венками на головах. Некоторые несли в руках амфоры с вином, другие высоко поднимали на длинных шестах круглые щиты-монеты с изображением Митридата Диониса и надписями, которые ясно говорили о сущности этого нового представления. Это было шествие фиаситов-евпатористов, хорошо известных Махару там, в Синопе, где давно уже существовали общества, поклоняющиеся Митридату, как богу.
– Вот это для меня новость! – произнес изумленный Махар, не зная еще как ему держаться с этими людьми. – Выходит, на Боспоре есть фиас, поклоняющийся батюшке, а я никогда не слыхал об этом! И это после боспорского мятежа, направленного против власти Митридата!.. Странно!
Крепче натянув вожжи, царевич оглянулся все с той же вопросительной миной. Обеспокоенный Неоптолем пожал недоуменно плечами и затряс головой, не понимая, что, собственно, произошло. Он положил руку на плечо смуглого возницы и, когда тот остановил четверку, соскочил с колесницы, причем упал на левое колено и почувствовал боль в суставе. Прихрамывая, преисполненный нарастающего гнева, он кинулся вперед, спеша преградить дорогу незваным и неизвестным ему евпатористам. Следом бежал Фрасибул, делая какие-то знаки царевичу, видимо опасаясь за его безопасность.
Неоптолем поднял руку, воины справа и слева устремились в проход и отгородили царевича копьями от странного шествия, дабы предупредить возможное покушение на его жизнь.
– Кто такие? – вскричал глухим, скрипучим голосом Неоптолем и сразу же закашлялся от сухости в горле. – Кто повелел?..
И еще более изумился, увидев перед собою знакомое лицо Асандра, обедневшего, но претендующего на знатное происхождение боспорца, который отличился в битве с варварами на льду пролива, стоя во главе пешей фаланги. А потом чуть не потерял голову, обвиненный своими же в неуважении к мертвым.
– Это ты, Асандр? – вскричал он, обливаясь потом. – Или демоны затемнили тебе голову, или ты неумеренно предаешься пьянству в обществе гетер, что не сознаешь, на чью дорогу вышел, кому преградил путь?..
Фиаситы было смутились, видя, что их окружают острия копий, а вместо торжественной встречи царевича получился скандал.
– Ну, теперь мы пропали! Это будет похуже, чем битва на льду, – не удержался от замечания сомневающийся Флегонт. – Вот она, черная сирена!
– Полно! – повернулся к нему Асандр. – Мне кажется, что я не знал тебя раньше, Флегонт! Ты каркаешь, как ворона! Вот если мы струсим, то действительно навлечем на себя беду!.. Не робейте, ребята, как зайцы в облаве! Вы же воины!.. А ну, запевайте гимн!
Друзья приободрились. Флегонт замолк. И хотя хмель быстро улетучивался из голов, фиаситы еще выше подняли шесты с изображением царя и запели, правда, не очень стройно:
Митридата Евпатория славим!
Митридата Диониса славим!
Как бога живого и близкого.
Мощью и мудростью всех превосходящего!
И когда дошли до слов: «Да низвергнешь ты в Аид врагов своих», то с грохотом разбили о камни мостовой пустые, заранее заготовленные амфоры. Кони шарахнулись, но были усмирены сильной рукой Махара.
Все совершилось так, как бывало и в Синопе. Рассказы бывалого Панталеона о шествиях евпатористов в столице Понтийского царства были претворены в явь. Даже гимн фиаситов звучал так же, как в Синопе. Только слова немного разнились. Царевич не мог знать, что гимн этот сочинил досужий раб и слуга Асандра Гиерон, большой выдумщик и сочинитель, неплохой кифарист и песенник, одаренный приятным голосом.
Совсем смущенный, Неоптолем растерялся. Славили Митридата, того самого, которому служил и он, которому подчинился Боспор и от имени которого будет править Боспором его сын и наследник Махар!.. Допустимо ли творить насилие над «евпатористами»?
Подумав, сделал знак воинам. Те расступились. Царевич выплюнул полуразжеванный лавровый лист и почувствовал жажду.
– Что такое? – спросил он ломаным греческим языком, однако без гнева, скорее благожелательно. И в то же время держался настороже, как бы опасаясь подвоха.
Асандр в одежде жреца выступил вперед и с поклоном протянул наместнику амфору сладкого вина с печатями.
– Прими этот символический дар, справедливейший правитель, сын и наместник великого и непобедимого царя понтийского! Тебя приветствует фиас евпатористов!..