Татьяна Полякова
Ангел нового поколения
Сын человеческий идет по предназначению, но горе тому человеку, которым он предается.
(Евангелие от Луки, 22-22)
Вечер
Я отчетливо помню последний вечер моей прежней жизни. В малейших деталях, точно это было вчера. Помню запах лаванды. Я открыла пузырек с лавандовым маслом, пузырек выскользнул из рук, я успела его подхватить, но несколько капель все равно упало на ковер, этот аромат преследовал меня, я открыла окно, но и легкий ветерок, что надувал тонкую тюлевую занавеску парусом, нес с собой запах лаванды.
Лавандой пахла диванная подушка, когда я устраивалась на диване с книжкой в руках, подогнув под себя ноги и укутавшись пледом. Плед был шерстяным, теплым, в крупную клетку. Его привезла из Болгарии моя бабушка, давно, лет двадцать назад, а может, и больше. Сколько себя помню, он всегда лежал на спинке кресла в гостиной. Он был таким уютным и теперь тоже пах лавандой, как мои пальцы.
Странно, что запах держался так долго. Я боялась, что у меня заболит голова, таким насыщенным, даже одуряющим он казался. Оттого я и распахнула окно, оставив дверь в комнату открытой настежь, занавеска надулась парусом. А запах оставался. Может, дело не в нескольких каплях масла, что пролились на ковер, а в том, что пришла весна? Я вздыхала, разглядывая свои руки, длинные, тонкие пальцы, белую после зимы кожу с тонкой сеточкой вен на тыльной стороне ладони. Когда я держала их рядом с пламенем свечи, ладони казались прозрачными. А сердце вдруг начинало биться с безумной скоростью, и вновь меня мучил этот запах, наполняя грустью и ожиданием. Наверное, потому, что весна – это всегда любовь. Свою я переживала только в мечтах. Долгими длинными вечерами, устроившись в кресле или на диване в своей однокомнатной квартире, закрывала глаза, книга скользила из рук, и я уже видела себя, а не героиню, которой только что сопереживала и над судьбой которой плакала, и это была уже моя судьба. Невероятная встреча, чувства, вдруг вспыхнувшие и захватившие целиком. И вот я бегу, бегу в своих мечтах все дальше и дальше от реальности.
«А вдруг ничего не будет?» – испуганно подумала я, отрываясь от книги и шаря глазами по своей комнате, по бесконечно знакомым вещам, свече в подсвечнике в виде фигуры ангела. Он был деревянным, стареньким, краска давно облупилась, но я любила его и не желала с ним расставаться, почему-то веря, что он приносит удачу.
– А вдруг ничего не будет? – повторила я вслух, но все во мне противилось этой мысли, душа моя кричала: «Будет, будет. Непременно будет». И я вновь погружалась в чужие чувства, и они становились моими.
Я обожала Переса-Реверте. Но в тот вечер, дочитав последнюю страницу его романа, вдруг недовольно нахмурилась. Ах, какие страсти… и какой конец… сплошное разочарование. Обыденно, просто, все как в настоящей жизни. Настоящая жизнь не очень-то привлекала меня в книгах. Настоящая жизнь начиналась в семь утра, когда я поднималась на работу, и длилась до шести вечера, когда я обычно возвращалась домой. Размеренная жизнь, которую вполне можно назвать счастливой. Работа, деньги, перспективы, все это было, но разве это главное в жизни, когда запах лаванды сводит с ума? Вот сейчас распахнется дверь, и войдет он… в реальной жизни не войдет, раз входная дверь заперта, а в моих мечтах – пожалуйста.
Я закрыла глаза и начала придумывать свой конец чужого романа. И тут вдруг свеча погасла, а мой ангел упал на ковер, и его крылья, что держались на серебряном гвоздике, отвалились. При свете настольной лампы я смотрела на закапанный воском ковер, воск густел на глазах и теперь уже не походил на слезы. Ангел без золоченых крыльев взирал на меня укоризненно, и я испугалась. И даже покосилась на дверь, а потом на окно. Дверь и окно были закрыты. Я подняла золотые крылья, прижала их к спине ангела, надавила на серебряный гвоздик. Ангел вновь стал крылатым. Я поправила свечу, но не рискнула ее зажечь. Вместо этого включила верхний свет и прошлась по квартире.
Все как обычно. Если не считать какого-то странного чувства, что за мной наблюдают. На кухне я подошла к окну, выглянула во двор. Половина первого ночи, двор тонет в темноте. Высокая береза почему-то выглядит угрожающе. Голая ветвь как рука голодного, что тянется за подаянием, но в этом жесте не мольба, а требование.
Последний вечер той, прежней жизни не был спокойным. Наверное, я что-то предчувствовала и мой ангел пытался предупредить меня, что зло, или Сатана, как их там ни назови, какая разница, если суть одна, уже стоял за спиной, дышал в затылок. Потом, много позже, в больничной палате вспоминая то, что произошло, я попытаюсь понять, что это было: высшая воля или череда случайностей? Просто ли хаотичное сцепление поступков, чужих и моих? И вот происходит то, что происходит? Есть в этом мире неведомый дирижер или мы живем в водовороте совпадений? Вот, я не иду в аптеку, не покупаю но-шпу… и ничего не происходит? В это трудно поверить. Теперь, по крайней мере. Если это случайность, то все-таки неизбежная. И не отправься я тогда в аптеку, тот журнал наверняка попался бы мне на глаза. Кто-нибудь забыл бы его на моем рабочем столе, в кафе на стуле, или бы я его купила, не в силах объяснить самой себе, зачем это делаю. Просто бы купила, просто открыла и увидела…
Но как бы то ни было, за три недели до того последнего вечера моей прежней жизни я пошла в аптеку. И это стало началом моей истории…
Три недели назад
Разумеется, в тот момент я вовсе не подозревала о планах судьбы на мой счет. Я поднялась с постели ровно в семь, дождавшись, когда прозвенит будильник, сердитая и даже несчастная. Накануне мы посидели с друзьями в пивном баре, я пребывала в отличном настроении, съела слишком много соленого, что и неудивительно, когда пьешь пиво. А между тем мне следовало бы придерживаться диеты. Не скажу, что у меня серьезные проблемы с желудком, но иногда он напоминает о себе. Вечер прошел отлично, ближе к двенадцати я оказалась дома и вдруг с грустью подумала, что среди моих многочисленных друзей нет ни одного, кто мог бы стать тем единственным, о котором я мечтала.
Дверь моей квартиры – точно некий пропускной пункт, переход из мира реального в мир мечты. И вот уже нет бесшабашного веселья, громкого смеха, анекдотов, а на плечи, как мой любимый плед в клеточку, опускается печаль.
Я постояла у окна, потом приняла душ и легла спать. Но уснуть мне не удалось. Организм начал мстить за мою беспечность, боль не утихала, и я побрела на кухню принять таблетку но-шпы. Вот тут-то и выяснилось, что баночка пуста. Проклиная себя за расхлябанность, я вернулась в спальню. Часа через два боль вроде бы утихла или я просто привыкла к ней, но я наконец уснула. Под утро я дважды просыпалась, поэтому первое, что значилось в моем плане на сегодняшний день, было посещение аптеки.
Утро началось без привычной чашки кофе. Я торопливо оделась, вышла из дома на двадцать минут раньше обыкновенного, чтобы успеть зайти в аптеку. Та, что была неподалеку от моего дома, открывалась только в девять, и я направилась к остановке. Возле офиса, где я работала, тоже есть аптека.
Троллейбус был переполнен, как всегда в это время, но теперь толпа меня раздражала, может, оттого и боль становилась все сильнее, вызывая еще большее раздражение и досаду. Троллейбус остановился метров за пятьсот до нужной мне остановки: отключили электричество. Гул голосов, всеобщее недовольство, толпа хлынула к двери, и я почувствовала себя щепкой в океане или листком на ветру. Сразу же захотелось выбраться из толпы, отгородиться, обособиться.
Я почти бежала, нервно поглядывая на часы. Аптека была открыта. Две старушки топтались у заветного окошка, долгие вопросы, терпеливые объяснения. Это тоже раздражало. «День не удался», – подумала я, и боль в моем теле тут же ответила: «Не удался, не удался». Чепуха, сейчас выпью но-шпу – и все пройдет. Боль исчезнет, я успею на работу вовремя, а троллейбусы вновь начнут ходить…
Наконец подошла моя очередь. Я купила сразу три баночки но-шпы, решив одну держать дома, другую на работе, а третью носить в сумке, чтобы не попасть впросак, как вчера. Две баночки убрала, а из третьей торопливо высыпала на ладонь две таблетки и быстро проглотила. Ну вот, еще немного терпения…
– Это вы уронили? – раздался голос за спиной, и я повернулась.
Рядом стояла женщина лет сорока. Ее я тоже помню очень хорошо. Строгое лицо, глаза за темными стеклами очков казались сердитыми, хотя голос звучал вежливо, даже ласково. Красивый низкий голос.
– Это вы уронили? – вновь спросила она. Возле моих ног лежал носовой платок.
Мы наклонились одновременно, даже на мгновение коснулись друг друга, из ее рук выскользнул журнал и упал к моим ногам. Женщина первой взяла платок, а я подняла журнал.
– Какой красивый, – сказала она, возвращая мне платок. – Такой жалко потерять. Наверное, очень дорогой…
– Нет, – улыбнулась я. – Обычный платок. Монограмму на нем я вышила сама.
– Да что вы? – Теперь взгляд ее стал изучающим, она словно сомневалась в моих словах. – Моя мама умела вышивать, – сообщила она с грустью. – А я – нет.
Я не знала что ответить, но моего ответа и не ждали. Женщина резко повернула к выходу и почти мгновенно исчезла за стеклянной дверью, и только тогда я сообразила, что все еще держу журнал, прижимаю его локтем левой руки, в которой у меня была сумка, а в правой платок. Я поспешно сунула платок в карман и вышла вслед за женщиной. Я огляделась, чтобы окликнуть ее и вернуть журнал. Но женщины нигде не было. Некоторое время я стояла, выискивая ее взглядом в толпе спешащих людей, потом перевела взгляд на машины, что приткнулись по соседству.
Эта женщина возникла в моей жизни лишь на мгновение. Случайность? Но в тот момент я думала не об этом, я взглянула на часы, на журнал в руке и зашагала к офису. У меня оставалось всего несколько минут, а журнал не кошелек.
Вот так он и оказался в моей сумке. В рабочей суматохе я о журнале, конечно, забыла. А возвращаясь домой, расплачиваясь за проезд, обнаружила его в сумке и принялась листать от нечего делать. Полчаса времени, место возле окна. Журнал выходил в нашем городе и стоил двадцать рублей. Реклама, программа телепередач, театральная афиша… опять реклама… В красной рамке большими буквами «Хочешь узнать свою судьбу?» и веночек в виде сердечек.
Хочу ли я узнать свою судьбу? Я улыбнулась. Может, она совсем рядом – моя судьба? Вон за тем поворотом или в одной из машин, что мелькают за окном? Или в троллейбусе. Может, даже в этом… Я огляделась, присматриваясь к лицам. Молодой мужчина улыбнулся, я тут же уткнулась в журнал. А если это он? Нет. Не хочу. Я нахмурилась. Под веночком из сердечек были телефон и адрес: «Вторая Ямская, 73». Я невольно посмотрела в окно. Еще одна случайность? И да и нет. Конечно, я знала, что троллейбус идет по Второй Ямской, но мне и в голову не приходило обращать внимание на нумерацию домов.
Я повернула голову и увидела пятиэтажку из желтого кирпича. Магазин «Садовод», нотариальная контора, а вот и номер на фасаде – 73. Троллейбус тормозит, и я иду к выходу. Почему я это сделала? Любопытство? Желание подтолкнуть судьбу?
Я направилась к семьдесят третьему дому. Странно, что все остальное память запечатлела плохо. Вход со двора, обычная однокомнатная квартира, женщина лет пятидесяти, она в черном платье с ниткой бус, крупные камни розового цвета, родонит, кажется. Огромный перстень в половину ладони, короткие, пухлые пальцы, толстый слой пудры на лице, румянец. Женщина была похожа на престарелую гейшу. Писклявый голос, настороженный взгляд. Я сразу пожалела, что пришла. Но повернуться и уйти сочла невежливым.
Предсказание стоило шестьсот рублей. Мой бюджет способен вынести такую трату. И я осталась. Мы устроились за стеклянным столом прямоугольной формы, и женщина достала карты Таро из резной шкатулки.
До этого я никогда их не видела. Возможно, поэтому меня так заинтересовала первая выпавшая карта. Она легла на стол, повинуясь плавному жесту пухлой руки. Я стала вглядываться в рисунок: человек подвешен за одну ногу. О значении второй карты догадаться было не трудно: символы смерти, череп, балахон, коса…
Лицо женщины приняло озабоченное выражение.
– Что это? – спросила я и потянулась к первой карте, но моя рука неожиданно замерла, и я осталась сидеть в нелепой позе, глядя на женщину.
– Вам следует быть осторожной, – вздохнула она. – И приготовиться к испытаниям. Все будет хорошо, только надо потерпеть. У вас есть недоброжелатели, – очень тихо продолжила она, голос ее звучал ласково, точно она рассказывала сказку перед сном. – Вы могли умереть, но добрые силы не позволили этому произойти. Смерть заменили двумя годами подвешенного состояния.
– Кто заменил? – мысленно усмехаясь, спросила я.
– Судьба, – просто ответила женщина, пожимая плечами.
Похоже, ей было все равно, верю я или нет. Мне опять захотелось уйти, я не могла припомнить ни одного врага, желающего мне смерти. Если только Марина, она ревновала меня к своему парню. Однако вряд ли она столь кровожадна, тем более что доподлинно знает, как он мне безразличен.
– Что с вами произошло недавно? – спросила женщина. – Авария?
Первая мысль: как она догадалась? На моем лице никаких следов, мне тогда вообще повезло: ни переломов, ни ссадин, ни ушибов. Потом скажут, что я родилась в рубашке. Только бампер машины стал напоминать какой-то экзотический цветок, да помято левое крыло. Через неделю я должна получить машину из ремонта. А вдруг в этих картах что-то есть?
– Авария, – кивнула я под выразительным взглядом женщины.
– Вы могли погибнуть, но этого, слава богу, не случилось. Но ничто не бывает просто так. Теперь вам предстоит два года сомнений, метаний, беспокойства. Помните, их надо просто пережить. А потом все будет хорошо. Видите карту? Вы встретите свою любовь.
– Через два года?
– Нет, раньше. Но из-за вашего состояния вы долго не сможете понять, что человек рядом с вами – ваш избранник. Но когда наконец поймете, станете по-настоящему счастливы. Так говорят карты. А они не лгут.
«Что ж, за шестьсот рублей не так уж и плохо, – подумала я. – По крайней мере, мне обещано счастье». Обещанного, как известно, три года ждут, а она сказала – меньше двух, выходит, мне повезло.
– Вы сомневаетесь? – улыбнулась женщина, понаблюдав за мной.
– Нет, – пожала я плечами. Я, конечно, сомневалась, но авария не давала мне покоя. Как она догадалась?
– Вы очень романтичны, – заметила женщина. – Вам кажется, что вас тяготит одиночество, но оно вам нравится. Вы любите мечтать, а по-настоящему мечтать можно только в одиночестве. В кресле, с любимой книжкой в руках, когда горят свечи, звучит музыка… Какую музыку вы любите? Вивальди?
– Верди.
– Да-да, Верди, – кивнула она. – Травиата умирает. Белые камелии, жертвенная любовь… Горячий чай, плед в клеточку, и вы впятером…
Мне стало трудно дышать, руки вспотели, и я спросила растерянно:
– Что вы сказали?
– Одиночество впятером, – улыбнулась она. – Это совсем простая загадка. Разве нет?
– Да, наверное, – кивнула я. И потом уже не могла думать ни о чем, кроме этих ее слов. Может быть, вправду загадка совсем простая? Не может она в самом деле знать…
Когда мне было семнадцать лет, я написала стихотворение:
Мы сидим впятером
И плачем над счастьем,
И смеемся над горем.
Мы сидим впятером,
И удача над нами,
И разлука над морем.
Мы сидим впятером,
Перекинемся взглядом
И опять замолчим.
Мы сидим впятером,
Ничего нам не надо,
Никого не хотим.
Мы сидим впятером,
Обсуждаем погоду
И смущенно моргаем.
Мы сидим впятером,
Кипятим к чаю воду
И печаль запиваем.
Мы сидим впятером.
Мы одни во вселенной.
Мы сидим впятером:
Я и стены.
Конечно, она не может знать. Это совпадение, совпадение. Она еще что-то говорила, теперь я уже не могу вспомнить что. Знаю только, что разговор меня увлек и я уже никуда не спешила.
– Когда вы родились? – спросила женщина. – Хотите, я составлю ваш гороскоп? Это вам ничего не будет стоить.
– Почему же…
– Вы мне нравитесь, – сказала она. – Далеко не все, кто приходит сюда, мне нравятся.
Она, не поднимаясь с кресла, подкатила ближе стол на колесиках, раздался щелчок, крышка стола отъехала в сторону, и я увидела экран.
– Компьютер?
– Конечно. Куда сейчас без компьютера? – улыбнулась женщина.
Я пробыла у нее больше двух часов. Я много о себе рассказывала. Как-то так вышло. Никогда до этого я так много не говорила о себе. Звезды подтвердили, что некоторое время я буду пребывать в состоянии нестабильности, а потом… потом счастье, конечно.
В дверь позвонили.
– Извините, – сказала женщина и пошла встречать очередного клиента. А мне вдруг стало стыдно. Я веду себя ужасно глупо. Визит к гадалке – сама по себе глупость, а раскрывать ей душу… Я поторопилась проститься, заплатив положенные шестьсот рублей. Домой я возвращалась пешком, все еще браня себя и даже злясь. Уже возле дома решила, что к моей сегодняшней болтовне стоит отнестись как к разговорам в купе со случайным попутчиком. Выбросить из головы и забыть. И я действительно забыла, по крайней мере не вспоминала ни об этой женщине, ни о ее предсказании.
Вечер
Но в тот последний вечер моей прежней жизни я неожиданно вспомнила наш разговор, обвела взглядом свою комнату и улыбнулась.
– Совпадение, – прошептала я, рисуя сердечко на стекле. – Совпадение и ничего больше.
Я перевела взгляд на часы: пора ложиться. Запах лаванды должен навевать романтические сны. Я поставила томик Переса-Реверте на его законное место в шкафу, легла и счастливо закрыла глаза. В одном гадалка безусловно права: мечтать лучше всего в одиночестве.
Утром будильник не зазвонил, села батарейка. Хорошо, что мой внутренний будильник никогда меня не подводил, я открыла глаза ровно в семь. Подождала звонка, удивилась, приподнялась на локте и даже потрясла будильник, который показывал половину четвертого утра. Ненужные движения, которые делаешь автоматически, не думая, а потом досадуя на себя.
– Безобразие, – сказала я, должно быть, адресуясь батарейке, и на носочках прошествовала в ванную. В детстве я мечтала стать балериной. И сейчас иногда я вижу себя Одеттой, огромный зал рукоплещет, а я превращаюсь в прекрасную белую птицу. И вот уже ни зала, ни людского шума, только бесконечный простор неба…
Душ, чашка кофе, бутерброд. Макияж, укладка волос («Я могла бы работать парикмахером», – неизменно думаю я, ловко орудуя щеткой и феном). Ежедневник в сумку, ключи от машины, распахиваю входную дверь.
Дорога на работу, легкая паника, что нет места на стоянке, первое «привет» на входе, кивки направо и налево, улыбки. Обычное утро.
Таким оно было до одиннадцати. В одиннадцать я открыла почтовый ящик и увидела сообщение. Черные буквы во весь экран: «Я на тебя смотрю. Я тебя вижу. Азазель». Я прочитала это не меньше пяти раз, пытаясь понять, что сие значит. Дурацкий розыгрыш, вот что. Я набрала в грудь воздуха, собираясь высказаться по этому поводу.
– Что за хрень, а? – разнеслось по комнате, разделенной прозрачными перегородками. Опережая меня, кричала Людка Баранова. Крайний слева стол. – Что за придурок послал мне это?
– В чем дело? – в проходе появился Сергей Юрьевич, наш непосредственный начальник.
– Я спрашиваю, кто прислал мне эту гадость? – не унималась Людка.
– Людмила, – теперь голос Сергея Юрьевича звучал укоризненно.
– Придурки… Нет, в самом деле, по-вашему, это смешно?
Она всех заинтриговала, народ потянулся к ее столу, на экране ее компьютера светилась надпись, в точности как у меня: «Я на тебя смотрю. Я тебя вижу. Азазель».
– Чушь какая-то, – нахмурилась Зинаида, глядя на экран. – Работать надо, а не шутки шутить.
– И мне такую же хрень прислали, – ритмично двигая челюстями с неизменной жвачкой во рту, сказала Ольга Лосева.
– И мне, – сказала я. – Только что обнаружила.
– А я еще утром. – Ольга недовольно оглядела коллег.
– Надеюсь, тебе не пришло в голову… – возмутилась Зинаида. Ольга ее перебила:
– Да мне по фигу. Пишет какой-то дурак от безделья. – И она направилась к своему столу.
– А мне вот интересно, что это за дурак, – возвысила голос Людмила.
– Премии за такие шутки лишать надо, – назидательно изрекла Зинаида.
– Да с чего вы взяли, что это кто-то из наших? – возмутился Сергей Юрьевич.
– А кому еще надо? – резонно ответила Людка.
– Отлично, – кивнул он. – Шутник уже слышал, будем лишать премии. А теперь давайте работать.
Все нехотя разбрелись по рабочим местам.
Где-то через час я отправилась обедать. В кафе ко мне подошла Людка.
– Что ты об этом думаешь? – спросила она хмуро, устраиваясь напротив меня за столом.
– О чем? – не поняла я.
– Кто, по-твоему, это написал?
– Понятия не имею. Ольга права: плюнь и забудь. На свете полно идиотов.
– А почему нам троим? Он что-то имел в виду. Нас ведь даже ничего не связывает, если не считать работы.
– Слушай, не забивай себе голову, – перебила я. – Кому-то пришла охота развлечься.
– Конечно. Знаешь, у меня странное чувство. Будто за мной и вправду кто-то наблюдает.
– Не валяй дурака. Из-за чьей-то глупой шутки…
– Да все я понимаю, – отмахнулась Людка, уставившись в угол. Мыслями она ушла далеко отсюда. Голубая жилка на виске заметно пульсировала, руки нервно двигались от салфетки к ножу и обратно. Непрерывное бессмысленное движение, которое выдавало ее волнение. Над верхней губой выступили капельки пота, хотя в кафе работал кондиционер. Взгляд ее был странным, точно она спала с открытыми глазами.
– Эй, – позвала я, но она не повернула головы и не отвела взгляда. Сидела, застыв, лишь руки нервно двигались, будто жили сами по себе, и это почему-то было страшно. Нелепо и страшно. Не спасал ни гул голосов, ни смех, ни улыбки, ни брошенное на ходу «привет», ни солнечный свет, заливавший пространство кафе через огромное окно. Может быть, из-за яркого солнечного света фигура Людмилы казалась скорбной, как статуя на могиле. Отрешенный взгляд, опущенные плечи. Она как будто видела свою судьбу и смирилась с ней. – Мне не нравится твое настроение, – выйдя из оцепенения, сказала я. – В конце концов, не одной тебе прислали эту гадость. Хочешь выясним, кто прислал? Хотя вряд ли… у нас умник на умнике… В общем, пьем кофе и забываем об этой глупости.
– Да, конечно. – Людмила вздохнула и попробовала улыбнуться.
Ближе к концу рабочего дня мне понадобилось сходить в архив. Наш офис находился в огромном девяти-этажном здании, где располагалось множество контор, фирм, редакции двух газет. Кабинеты шли вперемешку, несведущему человеку разобраться было нелегко, оттого стены пестрели надписями и стрелками. Стена напротив наполовину из прозрачного пластика, взгляд терялся в лабиринте больших и маленьких кабинетов. В шахматном порядке офисные лампы, вентиляторы. Отопление еще не отключили, из-за яркого солнца в помещении жарко, и вентиляторы работали вовсю, их ровное монотонное гудение было слышно даже в коридоре. Я подошла к нужной двери, вставила ключ в замок. Ключ не поворачивался. Я, как водится, подергала дверь, чертыхнулась, попробовала еще раз повернуть ключ – с тем же результатом. Проверила ключ, на связке их было пять. Ни один не подошел.
– Да что это такое? – возмутилась я, обращаясь неизвестно к кому. И вдруг поняла, что за спиной у меня кто-то есть. Чувство было неприятное. Хотя по коридору вечно сновал народ, и в том, что кто-то оказался рядом, не было ничего особенного, чувство все равно было тревожное. Я стояла, пялясь на замок, и боялась повернуть голову. А еще прислушивалась. Тишина показалась мне странной. Ровный гул вентиляторов – и все. Ни звука шагов, ни обрывка фраз. Я никогда не думала, что тишина может быть такой давящей. В памяти сразу всплыли слова «Я на тебя смотрю. Я тебя вижу». Я заставила себя повернуться. Жалюзи в кабинете напротив опущены, коридор пуст. – Какая чепуха, – пробормотала я в досаде, но чувство тревоги не проходило. Оно росло, переполняло меня, пока в конце концов мне не захотелось броситься со всех ног по коридору с громким воплем. Я увидела себя точно со стороны. Я бегу, рот открыт в немом крике, звука нет, лишь гул вентиляторов. И я с бледным лицом. Безумие. Нельзя поддаваться нелепому страху. И тут я услышала шаги. Кто-то не торопясь шел по коридору. Но вместо облегчения это вызвало у меня тревогу. Тишина была нарушена, звук испугал еще больше. Я резко повернулась и в то же мгновение услышала:
– Дверь не можешь открыть? – Ко мне шел Паша Завьялов. – Надо слесаря вызывать, заколебала уже.
Он подошел и начал возиться с замком, а я стояла рядом, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Все мои страхи яйца выеденного не стоили. Невероятно, просто невероятно, как человек способен напугать сам себя.
– Ну вот, – сказал Павел. Раздался щелчок, и дверь наконец открылась.
– Спасибо, – улыбнулась я.
– Надо Сергею Юрьевичу сказать, пусть замок поменяют.
Он развернулся и пошел по коридору. Я вошла в просторную комнату, заставленную стеллажами. Подумала и закрыла дверь. Потом приперла ее стулом. Мне было смешно и страшно одновременно. Смешно, потому что глупо бояться неизвестно чего, находясь в огромном здании, где работает множество людей. Но, несмотря на доводы разума, страх не проходил, он заставлял меня двигаться быстрее, торопливо просматривать бумаги и постоянно прислушиваться. Страх гнал меня из этой комнаты, мне хотелось оказаться за своим столом, который виделся отсюда островком безопасности. Оттого, найдя нужную бумагу, я припустилась бегом к двери, дернула ручку. Дверь была закрыта. Я покрылась испариной, прежде чем поняла, что просто повернула ручку не в ту сторону. Дверь открылась, я оказалась в коридоре. Я глубоко, с трудом дышала, как ныряльщик после долгого пребывания под водой, когда грудь саднит и кажется, что никогда не сможешь надышаться. А потом приходит покой.