– А почему она молчит? – нахмурилась я. – Из-за травмы шеи?
– Врачи говорят, что это шок и скоро пройдет. По-моему, они сами толком ничего не знают. Твердят одно: в ее возрасте возможно всякое. Представляешь, что будет, если Сусанна не сможет говорить?
– Да уж. Нас ждут испытания.
– Одно хорошо: из больницы ее выпишут не скоро. Все-таки сотрясение и шея… Сиделку я уже на-шла. На всякий случай договорилась сразу с тремя. Если они будут сменять друг друга, глядишь, продержатся. – Тут Софья сделала паузу и многозначительно посмотрела на дверь. Обедали мы вдвоем, дверь в столовую была закрыта. – Значит, все-таки Макс? – недовольно сказала она.
– Что Макс?
– Мне-то не ври. Это он по ночам шастает по коридору?
– Забавно, – заметила я, отодвигая тарелку. – Признаться, я была уверена, что он ходит к тебе.
– Ко мне? С какой стати? Ополоумела совсем? Это ты у нас гений чистой красоты, а я для него тетя Соня. Как тебе в голову пришла такая глупость?
– Если не Макс, то чего ж ты жениха прячешь? – пожала я плечами.
Софья взирала на меня с недоумением.
– Та-ак, – сказала она нараспев. – Ко мне ни-кто не ходит. И к тебе, как я поняла, тоже. Это что ж получается: Сусанне почудилось?
– Поверить в такое практически невозможно, – заметила я, и Софья со мной согласилась. – Тогда кто ходит, а главное – куда? Не в кабинет же Артемьева…
Тут Софья глубоко задумалась и после паузы, в продолжение которой я успела съесть десерт, произнесла:
– Слушай, а если кто-то в самом деле заинтересовался кабинетом твоего мужа?
– С какой стати? – удивилась я.
– С такой. Все знают, что он оставил две рукописи, возможно, даже четыре. Не мне тебе говорить, сколько это стоит.
– Не мне тебе говорить, – передразнила я, – что существует авторское право. Вряд ли вор заработает что-либо, кроме неприятностей. К тому же тебе прекрасно известно, что рукописей там нет. В кабинете бумаги Артемьева, в которых по большей части ничего интересного.
– Это точно. Покойный, заботясь о будущих биографах, складировал в шкафах всякую дрянь. Но вор может и не знать об этом.
– Меня беспокоит другое, – нахмурилась я. – Сусанна где-то раздобыла бинокль. Послушать Наталью, так она сидела в дозоре, как заправский разведчик. Из ее комнаты отличный вид как на левое крыло дома, так и на правое. А что у нас в правом крыле?
– Студия Костаса, то есть теперь твоя студия. Ты ведь обожаешь рисовать цветочки… ух ты, черт, – простонала Софья, из чего я заключила, что до нее наконец дошла моя мысль. – Думаешь… а там даже штор нет.
– Какие шторы в студии? Художнику необходим свет. Хотя я-то могу и без света, то есть со шторами.
– Завтра же распоряжусь повесить. Еще бы узнать, привиделся ей ночной гость или у нас не только Сусанна проявляет излишнее любопытство.
Разумеется, разговор с Софьей меня не успокоил. Я пожалела, что в свое время не установила в доме видеонаблюдение. Может, стоило этим заняться?
Гости стали прибывать после десяти утра. Мы с Софьей отправились на утреннюю службу, из церкви проехали на кладбище. Выполнив волю покойного, то есть кремировав его, я понятия не имела, что делать с прахом. Развеять его над водами Ганга не решилась, раз такого указания не было, но ведь не в доме же его держать? Чего доброго, кошмары замучают. Как всегда, выручила Софья. Сначала она предложила построить для Артемьева мавзолей, но в конце концов мы ограничились памятником на кладбище, где и установили урну с прахом.
На подходе к памятнику выяснилось, что нас успели опередить, плита была буквально завалена цветами. Мы внесли свою лепту в виде двух букетов роз, красных и белых, которые покойный так любил при жизни. Я всплакнула, разглядывая памятник, сделанный по эскизу супруга, когда он еще не оригинальничал и намеревался упокоиться, как все. Черный мраморный крест высотой два метра, у основания череп, лавровый венок и надпись: «Спи спокойно». В оригинальном проекте значилось: «От благодарного Отечества», но мы после некоторых раздумий решили, что Артемьеву стоило быть скромнее, и обошлись расхожим пожеланием.
– Я сегодня всю ночь глаз не сомкнула, – заявила Софья. – Все прислушивалась.
– И что? – поинтересовалась я.
Она пожала плечами:
– Ничегошеньки не слышала.
– Так, может, это хорошо? – неуверенно предположила я.
– Вот уж не знаю. Вряд ли Сусанне почудилось. Если только она этого ночного гостя из вредности не придумала.
– Зачем?
– Ну… чтобы внести в нашу спокойную жизнь необходимую интригу. Я вот что подумала: надо бы заняться кабинетом Артемьева, разобрать хлам, что он накопил за долгие годы.
Я невольно поморщилась.
– У меня на это совершенно нет времени.
– Я могу одна заняться.
– У тебя тоже времени нет.
– Придется найти.
– Мы же проверили: там нет ничего такого, что могло бы…
– А если этот придурок где-нибудь спрятал покаянное письмо?
– Бред, – отмахнулась я. – Артемьев очень дорожил мнением потомков. Вон какой памятник себе воздвиг.
– Короче, ключ от его комнаты теперь у меня.
Кстати, кабинет Артемьева весь этот год был заперт, но ключ торчал в двери. Я была уверена, что никому и в голову не придет совать туда свой нос. Наталья была только рада избавиться от лишней работы, дети к кабинету отца никакого интереса не проявляли. Правда, один раз я застала там Кристину в обществе ее бойфренда. Я шла по коридору и обратила внимание, что дверь кабинета открыта, подошла и услышала, как Кристина что-то рассказывает своему другу – должно быть, решила, что знаменитый отец возвысит ее в глазах возлюбленного, вот и привела юношу в кабинет-музей имени отца.
– Поехали домой, – позвала Софья. – Дел невпроворот.
Мы зашагали к машине. Возле нашего лимузина притулилась старенькая иномарка, из нее выбрались необъятных размеров дама с фиолетовыми волосами и сухонький мужичонка неопределенного возраста. Одет он был неопрятно, джинсы следовало бы постирать, на рубашке отсутствовали две пуговицы. Дама также могла похвастать пренебрежением к своему туалету. Ворот трикотажной кофты растянут, рукава засалены, подол юбки спереди вздернут, и из-под подола нахально выглядывает комбинация.
Мы намеревались пройти мимо, но мужичок бросился ко мне, протягивая руки, точно собирался заключить меня в объятия.
– Лариса Сергеевна…
– Это что такое? – пробормотала Софья и на всякий случай закрыла меня грудью, сверля мужичка недобрым взглядом. Едва не натолкнувшись на Софью, мужичок досадливо крякнул и отступил в сторону.
– Позвольте представиться, – торопливо сказал он, стараясь смотреть исключительно на меня. – Хоботов Семен Васильевич. Я писал вам, и вы любезно…
– Да-да, помню, – вместо меня отозвалась Софья и протянула ему руку: – Софья Андреевна, секретарь Ларисы Сергеевны. Ждем вас сегодня у нас в восемнадцать ноль-ноль.
– Благодарю, – разулыбался Хоботов и подтянул за руку пышнотелую даму. – Это моя супруга. Рахиль Моисеевна.
– Очень приятно, – кивнула я и, помешкав, добавила: – Разумеется, мы ждем вас вместе с супругой.
– Я в восторге от вашего мужа, – затараторила она. – Я хотела сказать, от его книг. В совершенном восторге. Я всегда говорила Семочке, Боря – гений, он достигнет многого. Правда, Сема?
– Да-да, дорогая. Моя супруга была очень дружна с Борисом.
– Он всегда показывал мне все свеженаписанное. Ах, какое это было блаженство сидеть возле камина и слушать его хрустальную прозу.
– Почему хрустальную? – удивилась Софья. Дама замерла, приоткрыв рот. Сообразив, что дама на вопрос не ответит, я пробормотала:
– Извините, нам пора…
– Да-да, мы понимаем, – вновь затараторила дама. – Мы только заскочим к Бореньке, а потом к вам. Мы всегда его навещаем. Какая утрата для русской литературы, – всхлипнула она и извлекла из рукава мятый носовой платок. Хоботов тоже всхлипнул и посмотрел на меня с душевной мукой.
– Мы осиротели, – сказал он.
– Мы тоже, – совершенно серьезно ответила Софья. – Будет о чем поговорить вечером.
Хоботовы потрусили к могиле, трогательно поддерживая друг друга, а мы устроились в машине.
– Будут денег просить, не давай, – хмуро бросила Софья, поворачивая ключ зажигания. – Откуда взялся этот друг? – спросила она. Вопрос был риторический, но я ответила:
– Понятия не имею.
– Физиономия прескверная, рыльце остренькое, глазки злые, и весь какой-то скользкий. Очень похож на шантажиста.
– Только этого не хватало, – поморщилась я.
Как только мы подъехали к дому, на пороге появилась Наталья и радостно сообщила:
– Макс приехал. Ушел купаться. С полчаса как ушел. – Тут Наталья перешла на шепот: – Серова тоже приехала. Пьет кофе на веранде. Думаю, Макс от нее сбежал. Прибыла в десять утра. Я сказала, вы в церкви, она отдохнула в своей прежней комнате.
– Поднимемся на веранду, надо поздороваться с Серовой, – со вздохом заметила я. Софья сочувственно кивнула, мол, ничего не поделаешь.
Вдвоем мы поднялись на второй этаж, дверь на веранду была распахнута, и я увидела Валентину Николаевну. Она сидела в плетеном кресле спиной ко мне. На ней был черный деловой костюм и рыжие мокасины, Валентина Николаевна называла это своим стилем.
Когда-то Серова училась вместе с моим мужем в Литературном институте. Слава пришла к ней гораздо раньше, чем к Артемьеву. Она писала сентиментальные романы, именовала себя прозаиком и, в общем-то, была вполне симпатичным человеком, если бы не одно, точнее, два обстоятельства. Кто-то когда-то сказал ей, что она красавица, и она в это свято поверила. Потом поверила, что она – серьезный писатель, и вела себя соответственно. Сейчас она уверенно приближалась к пятидесяти, располнела, сделала неудачную пластическую операцию и выглядела старше своих лет. Но она вроде бы этого не замечала, а ей никто не намекнул, и дама продолжала изображать роковую красавицу, томно поводила плечами, смотрела со значением, а говорила так, точно оставляла завещание потомкам.
С моим мужем они как будто дружили. Кажется, он ею искренне восхищался, она проявляла сдержанность в оценке его произведений, но неизменно подчеркивала, что уважает его как человека. В литературных кругах такая терпимость – большая редкость, так что они, скорее всего, действительно испытывали друг к другу симпатию.
– Добрый день, – радостно сказала я.
Валентина повернулась и послала мне улыбку.
– Ларочка, – сказала она нараспев, протягивая мне руку с таким видом, точно всерьез рассчитывала, что я примусь лобызать ее. Руку я пожала, а Валентину поцеловала в щеку, она сделала вид, что тоже меня целует. Мы были на «ты», но она всегда разговаривала со мной так, точно я несмышленое дитя или дурочка.
Подозреваю, что она считала меня совершенно никчемным созданием, которому повезло отхватить в мужья известного человека.
– Как твои дела? Выглядишь прекрасно, – заметила она с легким недовольством.
– Какие у меня дела? – пожала я плечами. – Пытаюсь меньше думать о своей утрате.
Софья устроилась в кресле за спиной Серовой и оттуда строила мне рожи. Валентина Николаевна к ней относилась как к прислуге и обращала на нее внимание только в случае крайней нужды.
– Как я тебе сочувствую. Замену Борису будет найти непросто. – Кажется, она не сомневалась, что меня только это и заботит.
Сама Валентина вдовела уже шесть лет и даже из этого события умудрилась сделать шоу. Во всех своих интервью она неизменно подчеркивала, что до конца жизни останется верна своей любви и светлой памяти мужа. Скорее всего, подходящих кандидатов в мужья у нее просто не было. Покойный Серов, вечный прапорщик, которого она упорно именовала майором, скончался от белой горячки. Ничего предосудительного я в этом не находила, коли уж два моих супруга скончались от той же хворобы, но Валентина, как видно, придерживалась иного мнения. Она предпочитала именовать горячку инсультом. Детей у них не было, и в последние годы в речах Валентины Николаевны появились сентиментальные ноты. Она стала помогать двум детским домам и вроде бы даже собиралась усыновить ребенка. Я считала это болтовней досужих журналистов, но, вне всякого сомнения, приближение старости Валентину Николаевну печалило, она писала все меньше и меньше, а говорила все больше и больше.
– Как дети? – ласково поинтересовалась она.
– Макса скоро увидишь, Кристина еще не приехала.
– У нее, кажется, появился поклонник?
– Да. С ним ты тоже познакомишься, – заверила я.
– Надеюсь, девочке повезло и она встретила приличного молодого человека, – не без яда заметила Валентина. – А ее мать приедет?
– Разумеется, – с ноткой удивления в голосе отозвалась я. – Не возражаешь, если я тебя ненадолго покину? Хотелось бы привести себя в порядок перед обедом.
– Да-да, конечно. Занимайся своими делами, – кивнула она. – Если ты не против, я бы осталась на несколько дней.
– Конечно, не против, – удивилась я.
– Ты разобрала бумаги Бориса? – вкрадчиво поинтересовалась Валентина.
– Я думала заняться этим после годины, – вздохнула я с постной миной.
– Я могла бы предложить свою помощь, – улыбнулась Валентина. Улыбалась она всегда так, точно кто-то ей растягивал рот до ушей, выражение ее лица при этом становилось злобно-страдальческим. Она поспешно отвела взгляд, а Софья многозначительно подняла брови. Гадай теперь, с чего вдруг такая милость.
– Что ты, – запротестовала я, – разве я могу злоупотреблять твоей добротой. Спасибо, но об этом не может быть и речи. – Одна мысль, что Серова задержится здесь более чем на пару дней, приводила меня в ужас.
– Если честно, я хотела тебя просить об этом. – Слово «просить» она выделила и вздохнула с видом императрицы в изгнании. Хотелось пасть ей в ноги и завопить: «Что вы, матушка». Но от этой затеи я воздержалась, справедливо полагая, что Валентина воспримет сие как издевку.
– Я не понимаю, – заметила я и даже нахмурилась, демонстрируя работу мысли.
– Я хочу… – Валентина покосилась на Софью, та точно приросла к стулу. Сообразив, что покидать веранду она не собирается, Валентина поморщилась и неохотно продолжила: – Я хочу написать книгу о Борисе.
– Ты хочешь написать его биографию? – не поверила я. С моей точки зрения, такое могло прийти в голову только сумасшедшему. То есть я сама собиралась нанять кого-нибудь, чтобы он или она запечатлели жизнь супруга для потомков. Софья даже уверяла, что мы вполне справимся своими силами, чтобы не выбрасывать деньги на ветер. И тут вдруг это нелепое предложение.
– Да, – кивнула она с таким видом, точно не верила самой себе. – Я подумала, что это мой долг. В конце концов, мы столько лет были друзьями.
– Если честно, я уже договорилась с одним молодым человеком… – пробубнила я.
– Какой-нибудь непризнанный гений? – презрительно хмыкнула Валентина. – Твой муж заслуживает большего. Я хочу создать его романизированную биографию. Что-то вроде того, что делал Андре Моруа. Ты читала его книгу о Бальзаке?
– Разумеется.
– Тогда ты понимаешь. Уверена, это отличная идея. При хорошей рекламе книга разойдется мгновенно.
– Не сомневаюсь.
– Значит, договорились.
– Да-да, – кивнула я, торопясь покинуть веранду. Софья выскользнула следом.
– Как думаешь, она спятила? – шепотом спросила я, удалившись на приличное расстояние от веранды. – Чем мой муж так уж интересен?
– Я думаю, что дела у нашей знаменитости совсем плохи. Последняя книга вышла год назад. Бред сивой кобылы.
– Я не читала.
– Тебе повезло. С сюжетом у нее всегда были проблемы, ничегошеньки оригинального не в состоянии придумать. А теперь фантазия, похоже, и вовсе накрылась медным тазом. Ее начали забывать, вот она и решила…
– Хорошо, если так. Пусть роется на здоровье в старом хламе.
– Ага. Может, пока она будет рыться, махнем куда-нибудь на отдых? Не поверишь, так иногда хочется придушить этого гения в мокасинах.
– Софья, надо быть добрее к людям, – наставительно изрекла я.
Приняв ванну, торопливо и оттого без особого удовольствия, я вернулась на веранду, напомнив себе, что обязана быть гостеприимной хозяйкой. На душе было тревожно. Я была не в состоянии докопаться до причины своей тревоги: то ли на меня так повлияло происшествие с Сусанной, то ли ее россказни, то ли письмо с угрозами.
Письма с угрозами приходили уже не первый раз, я на них особого внимания не обращала, но теперь и это глупое письмо вызвало раздражение и беспокойство.
– Лара, – услышала я, повернулась и непроизвольно заулыбалась – из сада поднимался Макс.
Когда я впервые увидела его, он был смешным лопоухим мальчишкой со светлыми волосами и всегда удивленным взглядом. Артемьев рассказывал, что Макс в детстве был ростом ниже большинства своих сверстников и жестоко страдал от этого. Зажмурившись и сжав кулаки, исступленно шептал: «Я вырасту, я вырасту». И что вы думаете? В самом деле вырос, теперь рост его составлял где-то сто девяносто см, а он еще в том возрасте, когда молодые люди растут. Это обстоятельство было постоянным поводом для наших шуток.
Я раскинула руки и приняла Макса в свои объятия. Точнее, он меня принял. Теперь я едва доставала макушкой до его плеча.
– Какая ты красивая, – заявил он с улыбкой и поцеловал меня в эту самую макушку. Я отстранилась, разглядывая его. По-моему, выглядит он прекрасно. Значит, у мальчика все хорошо.
Надо сказать, с этим ребенком у меня никогда не было проблем. Артемьев развелся с женой, когда Кристине было шестнадцать, а Максу четырнадцать лет. После развода они около года жили с матерью, потом приехали к отцу на каникулы, да так с ним и остались. Злые языки утверждали, что первая госпожа Артемьева была никудышной матерью. Но я считала это откровенной клеветой. Татьяна представлялась мне человеком ответственным, матерью она была строгой, и со взбалмошной Кристиной, у которой к тому же начался переходный возраст, у нее возникали постоянные конфликты. Макс, по натуре совершенно бесконфликтный, очень страдал от этого. К тому же у Татьяны в то время был тяжелый период, катастрофически не хватало денег, и это доводило Кристину до бешенства. Она причисляла себя к золотой молодежи и жить стремилась соответственно. У Артемьева денег тоже не было, зато был родной брат, вдовец и бездетный, нефтяной король из далекой Сибири. Племянников он видел редко, но боготворил, раз своих детей нет, а миллионы кому-то оставлять надо. Брата он терпеть не мог, считал бездарем и лодырем. Даже после того, как Артемьев стал невероятно знаменит, брат относился к нему с некоторой настороженностью, точно подозревая подвох. Потом, правда, подобрел, но в завещании, несмотря на это, не упомянул. Все его немалые деньги отошли племянникам, причем две трети суммы получал Макс, а одну треть – Кристина. С моей точки зрения, решение более чем справедливое, но Кристина думала иначе и отчаянно интриговала против брата. Для меня явилось абсолютной неожиданностью, что в завещании упомянули и меня. Я получала пятьсот тысяч долларов со странной формулировкой «с восхищением ее дарованиями».
После смерти Артемьева, когда выяснилось, что детям он ничего не оставил и авторские права перешли ко мне, Кристина впала в бешенство. Обозвала меня воровкой, трижды плюнула мне под ноги, один раз целилась в глаза, но, видно от избытка слюны, попала себе на платье, окончательно разозлилась и ушла навсегда. Правда, неизменно появлялась раз в неделю, чтобы попросить денег. Деньги я, конечно, давала, потому что никогда не жадничала, а Кристину мне было жаль. Господь подшутил над ней, ничем не наделив, кроме непомерной алчности и несусветной глупости. Кристина страдала и с нетерпением ждала смерти дядюшки, потому что знала о завещании.
– Вот когда дядя умрет… – начинала она мечтать вслух. Слава богу, что он этого не слышал, не то бы бедняжка не получила ни копейки.
Смерть Бориса удивила старшего брата, но, по большому счету, даже не взволновала. По крайней мере, изменение цен на нефть он переживал эмоциональнее. На похоронах он сказал мне:
– Надеюсь, ты найдешь себе кого-нибудь получше.
А через три месяца после похорон неожиданно слег в больницу. Оказалось, у него больное сердце. С каждым днем ему становилось хуже. Кристина изнывала от нетерпения, сидя в палате дяди дни напролет (ночами она веселилась в клубе и днем дремала в кресле, пользуясь тем, что дядя тоже спал, зато, открыв глаза, он неизменно видел любимую племянницу).
В какой-то момент ему стало лучше, и его даже выписали из больницы. Кристина скрежетала зубами и поспешила вернуться сюда. Но улучшение сменилось резким обострением болезни, и шесть месяцев назад дядя умер. Кристина со слезами молилась перед иконой Чудотворца, невпопад приговаривая «Слава тебе, Господи». На днях брат и сестра войдут в права наследства, и Кристина станет богатой невестой. В предвкушении этого события она произвела вылазку во все крупные салоны и магазины, прикидывая, что купит в первую очередь.
Макс, в отличие от сестры, наследством не бредил. Он окончил университет. Я одолжила ему денег, и он открыл на них собственную фирму, которая весьма успешно работала. Макс был доволен и регулярно рассказывал мне о своих планах по расширению и развитию. На мой вопрос, что он намерен делать с дядиным наследством, пожимал плечами:
– Хочешь, подарю его тебе.
– Не хочу, – отвечала я, потому что побаивалась дармовых денег. Лично мне счастья они никогда не приносили.
– Пусть лежат, – вздыхал Макс. – Может, когда пригодятся.
Как я уже сказала, он очень милый мальчик.
Сейчас милый мальчик ласково мне улыбался.
– Как дела? – спросил он весело.
– Отлично, раз я вижу тебя.
– Гостей много будет?
– Надеюсь, не очень.
– Но литтусовка в полном составе?
– А куда без них? – вздохнула я.
Макс тоже вздохнул.
– Попробую это пережить. Мать сегодня звонила мне. Она приедет ближе к вечеру. Хочу познакомить тебя с моей подружкой.
– Да, а где она?
Макс взглянул на часы:
– Скоро поеду ее встречать. Что там с тетушкой Сусанной, неужто правда шею свернула?
– Макс, – сказала я укоризненно. – Надеюсь, с ней все будет хорошо.
– Лара, ты потрясающая женщина. Любая другая давно отравила бы Сусанну мышьяком.
– У нее есть положительные качества, – заметила я.
– Серьезно? Скажи, какие? – Я хлопнула его по руке и покачала головой. – Покатаюсь на лодке, – сказал он, – чтобы ненароком не попасть на глаза гениальным дамам.
Он вернулся в сад, а я побрела на веранду. Я бы с удовольствием отправилась с Максом, но гостеприимство обязывало. Валентина все еще пила кофе, по крайней мере, поднос с кофейником и чашкой не убрали. Она смотрела вдаль и время от времени томно вздыхала. Услышав мои шаги, повернулась и выдала мне свою улыбку. Зубы у Валентины крупные, с желтоватым оттенком, я бы на ее месте поостереглась их особо демонстрировать.
– Мне неловко отрывать тебя от дел, – жеманно пожала она плечами. – Не обращай на меня внимания, я посижу здесь. Такой прекрасный вид…
Понять это можно было в том смысле, что она сидит здесь одна и никому до этого нет дела. Я устроилась в плетеном кресле по соседству, улыбаясь так, точно мне вручили подарок.
– Очень рада, что ты приехала, – сказала я ласково, но Валентина все равно заподозрила издевку. Достала сигареты и закурила. Пепельница была уже доверху завалена окурками, курила она практически постоянно. Она манерно выставила руку с ядовито-красным лаком на ногтях, пальцы пожелтели от никотина, от этого Валентина казалась неряшливой, или, как любит выражаться Софья, какой-то непромытой.
– Что-то я не видела Сусанну, – вдруг сказала она и поежилась, реакция совершенно естественная: все при упоминании тетушки невольно вздрагивают.
– Она в больнице. Упала и, кажется, повредила шею.
– Да что ты? – ахнула Серова. Глаза ее расширились, она даже покраснела от возбуждения. – Когда это случилось?
– Вчера. Врачи говорят, ничего страшного, – добавила я.
– Надо же, в таком возрасте… – Валентина кашлянула, сообразив, что такое поведение не к лицу великому человеку, и перевела взгляд на какую-то точку на горизонте.
Появилась Наталья и с постным видом сообщила:
– Гости приехали.
Валентина повернулась ко мне с немым вопросом в глазах. Я пожала плечами, торопливо поднимаясь.
Подходя к лестнице, я услышала громкие голоса и поняла, что пожаловали еще две великие дамы от литературы. В разговоре мелькнуло имя Сусанны, о недавнем происшествии они, должно быть, узнали от Натальи.
– Ларочка, – завидев меня, раскинула руки Аглая. Вторая дама тоненько пискнула:
– Рада тебя видеть. – И обе шагнули ко мне.
Надо сказать, что в паре они выглядели чрезвычайно комично. Марина Федоровна Скворцова недавно отметила свой пятидесятипятилетний юбилей. Она была невысокого роста, худая до жути. Со спины походила на дистрофичного подростка. Мелкие черты, личико сморщенное, как печеное яблоко, сутулость и любовь к ярким тряпкам. Она без конца щурилась, хотя отличалась отменным зрением, и кривила губы, точно не знала, что сделать – зареветь или засмеяться. Марина Федоровна, так же, как Серова, Аглая и первая жена Артемьева, училась с моим мужем в Литературном институте, и дружбу они пронесли через года. Марина в молодости писала романы, металась от эпических произведений об освоении целинных просторов до модернистских опусов под названием «Пять синих кошачьих лап». Когда времена сменились и дураков бесплатно печатать все это не стало, она некоторое время торговала книгами с лотка. Дела ее пошли успешно, вскоре у нее появились два продавца, потом книжный магазин, а сама Скворцова вдруг занялась издательским делом. Поначалу издавала брошюры «Как сбросить вес за три дня» и прочее в том же духе, но годы упорной работы принесли плоды. Издательство ширилось и крепло. Артемьев, до встречи со мной, приносил ей свои творения, и она по доброте душевной их печатала, неся убытки, потому что читать их никто не хотел (с моей точки зрения, совершенно справедливо), муженек тоже обожал оригинальные названия «Исповедь прозревшего крота», к примеру. И когда вдруг написал нечто вполне удобоваримое (не иначе на него так подействовала любовь), Скворцова, вздохнув, издала книгу, после чего Артемьев в одночасье сделался знаменитым, а Скворцова богатой. Восемь лет она с него пылинки сдувала, больше всего на свете боясь, что его переманят конкуренты. Артемьев действительно хотел было к ним переметнуться, но я была начеку. С моей точки зрения, Скворцова заслужила, чтобы заработать на старом приятеле, который так долго испытывал ее доброту.