Я пролежала за погребом часа два, хотя, может быть, мне так показалось. Странно, но за это время никто не обратил на меня внимания. Появилась милиция, народ прибывал, но все это оставило меня совершенно равнодушной, никого из людей я не хотела видеть. На четвереньках достигла конца участка, выбралась на дорогу и бегом припустилась в сторону рощи, где и сидела до самой ночи. Все, что я тогда делала и о чем думала, вспоминается крайне смутно. Что-то гнало меня прочь из города, дальше от обугленных развалин дома. Уже под утро я оказалась в садовом кооперативе, в доме, принадлежавшем родителям Димки, рухнула на кровать и, кажется, потеряла сознание.
Беспамятство чередовалось с тревожным сном, и в себя я пришла только на третий день. То есть, придя в себя, я не знала, сколько прошло времени, вскочила, бессмысленно кружа по единственной комнате садового домика, и пыталась убедить себя в том, что все происшедшее не более чем дурной сон. Потом отыскала кофту свекрови, натянула ее, потому что погода испортилась и стало холодно, и направилась в город. До него было не более километра, я шла, кутаясь в кофту и зябко ежась, все еще пытаясь убедить себя в нереальности происходящего.
В кармане кофты завалялось немного мелочи, я шла и зачем-то трясла ее в руке, монетки звякали, а я считала: раз, два, три. Через некоторое время я вышла к троллейбусной остановке и замерла перед газетным киоском: прямо на меня с фотографии смотрел мой сын. Я вздрогнула, судорожно вздохнула и закрыла глаза. Фотография была старой, Ваньке там четыре года. Точнее, фотографий было две, на одной я, мой муж, мама и свекровь со свекром во время отдыха на турбазе. Фотографировал нас тогда Ванька при помощи моего отца, поэтому в кадр они и не вошли. А вот чуть ниже была помещена фотография сына. Где они ее взяли? Должно быть, у родителей… Только ведь их нет… никого…
– Можно мне газету? – с трудом проговорила я и выгребла из кармана мелочь. Женщина посмотрела на меня с недоумением, но газету поспешно протянула. Схватив ее, я торопливо зашагала в сторону парка. Здесь я устроилась на скамейке и, собравшись с силами, развернула газету. Из статьи, озаглавленной броско и даже поэтично, я смогла кое-что узнать о моем муже. К сожалению, с опозданием. Впрочем, автор статьи честно писал, что достоверных фактов немного, в основном слухи, домыслы и догадки. О взрыве и гибели моих родных было написано более подробно. Чудовищной силы взрыв и последующий пожар привели к тому, что были обнаружены только фрагменты нескольких тел. В результате оперативно-розыскных мероприятий удалось установить, что на момент взрыва в доме находились пятнадцать человек взрослых и один ребенок пяти лет. На сегодняшний день идентифицированы четыре трупа: Антонова Дмитрия Сергеевича, хозяина дома, его отца Антонова Сергея Ивановича, а также Антоновой Анны Сергеевны и Ярославцевой Людмилы Петровны. Я выронила газету, сжав рот рукой. Ярославцева Людмила Петровна – моя мама… Господи… Димка, свекр, Димкина сестра, моя мама и фрагменты тел, по которым пытаются установить остальных погибших. Этого не может быть… Такого просто не бывает…
Я пялилась на газету и сидела не шевелясь, ничего не замечая вокруг, вне времени и пространства. Потом пыталась еще раз прочитать статью, а главное – понять: что же произошло?
«Все погибли, вот что, – произнес кто-то насмешливо внутри меня. – Осталась только ты. Странно, что ты жива. – Голос противно хихикнул. – Странно, что именно ты. Не очень весело, правда? Все, кого ты любила, мертвы, сама ты сидишь на скамейке, не знаешь, что делать и стоит ли что-то делать вообще: к примеру, пойти и утопиться?»
– Я сошла с ума, – громко сказала я и повторила: – Конечно, я сошла с ума и все это не взаправду: не может быть Ванька каким-то фрагментом.
Я отложила газету в сторону, встала, сделала несколько шагов и вновь вернулась, забыв, куда и зачем минуту назад собралась идти. Сколько еще времени я провела на этой скамейке, неизвестно, но тут мое внимание привлек мужчина: он, должно быть, уже несколько раз проходил мимо, с любопытством поглядывая в мою сторону. Выглядела я дико, и любопытство прохожего было вполне извинительно, но я вдруг испугалась: вскочила и бросилась бежать. Опомнилась только в универмаге, я стояла возле входа и таращилась на улицу, судорожно сжимая в руках газету, и через пять минут вновь увидела в толпе недавнего любопытного прохожего.
Не берусь утверждать, что это был тот же самый человек, но в то мгновение мне показалось, что он, и я бросилась из универмага сломя голову, натыкаясь в толпе на чьи-то спины и локти, жалобно воя, вызывая недоумение окружающих. Свернула за угол и оттуда стала наблюдать за толпой. Сердце билось в горле, я бессмысленно повторяла: «Он, он» – и пыталась отыскать его в человеческой массе. Через какое-то время смогла успокоиться и даже попыталась рассуждать.
«Мне надо идти в милицию», – подумала я и вскоре в самом деле пошла, тревожно оглядываясь и косясь по сторонам, вокруг были люди, и все почему-то смотрели на меня враждебно. Про милицию я забыла, истерично что-то бормотала и, сама не помню как, вернулась в дачный домик. Рухнула на кровать, закуталась в одеяло, пытаясь согреться, и в конце концов заснула, а может, просто перестала что-либо соображать и чувствовать.
Возврат к реальности был мучительным. Открыв глаза, я сразу же увидела газету с фотографией Ваньки и заплакала, только тогда по-настоящему осознав, что произошло. В домике было холодно, ночью подмораживало, а прогреваться за короткий осенний день домишко не успевал.
Клацая зубами, я прошла к газовой плите и зажгла обе конфорки и духовку, ежась и стараясь поближе придвинуться к огню.
– Не хочу ни о чем думать, – пробормотала я жалобно. – Я хочу спать… – И вернулась в постель. Надо уснуть и спать долго-долго, а когда я проснусь, ничего этого не будет…
Проснулась я от ветра, ночь была темная, страшная, а за окном плакал ребенок.
– Ванечка, – позвала я и подошла к окну, а потом сама себе сказала: – Это ветер…
Приоткрыла дверь и стала смотреть, как, тихо шурша, кружат листья по доскам резного крылечка. От газа в домике стало тепло и света хватало, но болела голова, и соображала я по-прежнему плохо, прислушивалась к шелесту листьев и надеялась услышать голос сына. А услышала чьи-то шаги. Осторожные.
Человек шел по асфальтовой дорожке, разделяющей участки. Внезапно остановился. Я замерла, вся обратившись в слух. Стоял он долго, может, пять минут, а может, и дольше. Потом очень осторожно ступил на тропинку, ведущую к домику. Споткнулся о камень в самом начале тропы: камень этот постоянно вылетал из уготованного ему места, человек об этом не знал, а в темноте разглядеть его не мог. На мгновение он сбился с шага, сделал два торопливых шажка и замер, вероятно тоже прислушиваясь.
Шаги возобновились, такие осторожные, тихие, что в другом состоянии я никогда не смогла бы их услышать. Я закусила губу, чтобы не закричать, и сделала шаг к стене. Мне показалось, что он меня услышал, но это, конечно, было не так, двигалась я бесшумно, потому что человек не насторожился, не замер, прислушиваясь, а продолжал двигаться.
Он подошел вплотную к домику и заглянул в окно. Сквозь щель в перегородке я увидела бледное пятно его лица. Человек замер, должно быть вглядываясь, а я почувствовала вкус крови на губах, тонкой струйкой она стекала по подбородку.
Из-за дощатой перегородки меня он видеть не мог, зато видел комнату, зажженные газовые горелки и кучу тряпья на кровати. В полумраке тряпье вполне можно было принять за лежащего человека. Лицо исчезло, и вновь послышались шаги: он шел к крыльцу. «Запереть дверь», – мелькнуло в мозгу. До хлипкой двери из фанеры несколько шагов, чтобы запереть замок, мне потребуется секунд десять. Мне никогда не сделать эти несколько шагов, и у меня нет этих секунд… Я попыталась сделать шаг, что-то коснулось моих ног, и я сообразила, что это топор. Обыкновенный топор. Он стоял возле лавки с ведрами. Топор имел способность теряться в самый неподходящий момент, например, когда мы затевали шашлыки, и свекор определил ему это место, возле лавки…
Я опустила плечо и вытянула руку, человек поднялся на крыльцо и замер возле двери. Он замер, а я очень медленно выпрямилась. Потом дверь открылась, без скрипа, абсолютно бесшумно, и только шорох листьев да легкий порыв ветра заставили меня вздрогнуть: он вошел. Долго-долго ничего не происходило. Потом он резко шагнул вперед, сделал пару шагов, уже не таясь, и вдруг стал оборачиваться, должно быть в последнюю секунду почувствовав, что за спиной кто-то есть. Он стал оборачиваться, а топор опустился на его голову сам по себе и вроде бы вовсе без моего ведома.
Человек вскрикнул и рухнул на колени. А топор опустился еще раз и, должно быть, еще… Потом выскользнул из моих рук. Я сделала шаг к человеку на полу. Крови не было, по крайней мере, я ее не увидела, встала на колени и потянула мужчину за плечо, стараясь перевернуть на спину.
Парень был молодой, не больше двадцати лет, бледное лицо с приоткрытым ртом, веки плотно сжаты.
– Господи, я сошла с ума, – жалобно прошептала я и хотела закричать, броситься вон, подальше от всего этого ужаса; тут что-то звякнуло об пол, и я увидела нож. Тонкое, блестящее лезвие в руке парня. – Я не спятила, – тряся головой, сказала я, очень желая убедить себя в этом. – Он убийца, вот что… Он шел меня убить… Главное, что я не спятила, – напомнила я себе и стала обшаривать карманы парня. Пистолет был в наплечной кобуре. Я вытащила его и долго держала в руках, потом положила на пол, рядом с собой. В нагрудном кармане куртки лежал бумажник, в нем немного денег. Никаких документов. В кармане брюк ключи. Все это я сложила кучкой рядом с пистолетом. Посидела, раскачиваясь и глядя в лицо парня, потом зачем-то пощупала его шею, ища пульс. – Плевать мне на тебя, – сказала я зло и поднялась. Ноги затекли, всю спину разламывало, и я ни секунды не верила, что смогу сделать хоть один шаг.
Вдруг дверь хлопнула, я вскрикнула, хватая пистолет, и обернулась. Сердце вновь билось в горле, я мгновенно покрылась потом и только через несколько минут поняла: это ветер. Дверь была открыта, и порывом ветра ее захлопнуло. Но резкий хлопок, по-видимому, привел меня в чувство. Я метнулась к кровати, схватила газету, отыскала сумку на вешалке и сунула туда бумажник, ключи и газету, аккуратно ее сложив.
Я уже взялась за ручку двери, оглянулась, посмотрела на парня и решительно направилась к нему. С трудом стянула куртку, а потом и свитер, зло шипя:
– Заткнись, придурок, я тебя не звала. Слышишь, я вас никого не звала, и заткнись…
Свитер я затолкала в сумку, а куртку надела. Она была мне велика и еще хранила тепло парня, но это уже не имело значения.
Я выключила газ и вышла на крыльцо. Порыв ветра заставил поежиться и запахнуть куртку, а я шагнула в темноту, сжимая в руках пистолет.
Выходить на аллею я не рискнула, через кусты пробралась на соседний участок и бросилась вниз, туда, где на дне обрыва шумел ручеек. Прошла по невидимой в темноте тропинке между кустами смородины и выбралась к калитке. Она выходила к реке, дальше, чуть левее, располагались лодочная станция и домик сторожа, в такую пору, должно быть, пустой.
Впереди горели огни города, я бежала вдоль берега реки, огибая забор коллективного сада, и вскоре оказалась неподалеку от центральных ворот. Ворота были закрыты, а калитка распахнута и тихо поскрипывала на ветру. Я споткнулась в темноте и упала, встала на колени, пытаясь рассмотреть, что там впереди. Возле ворот горел фонарь, асфальтовая дорожка шла к шоссе, отсюда ее было хорошо видно: ни машины, ни силуэта, который можно принять за человеческий. «Не пешком же он сюда пришел», – зло подумала я и стала пробираться вдоль кустов, согнувшись и каждую минуту готовясь рухнуть на землю.
Я потратила на поиски не менее получаса, а нашла машину случайно. Направляясь к шоссе, оглянулась в последний раз, свет фонаря упал на переднее стекло машины, отражаясь в нем: темные «Жигули» стояли вплотную к забору, довольно далеко от центральных ворот, со стороны дороги их тоже вряд ли можно было разглядеть, в общем, мне повезло.
Но торопиться я не стала: устроилась в кустах на холодной земле и еще несколько минут наблюдала за машиной. Сомнения отпали: она пуста. Я нашарила ключи в сумке и осторожно пошла: в одной руке сумка и пистолет, в другой ключи. В темноте долго не могла вставить ключ в замок, потом дверь с чудовищным грохотом распахнулась, а я едва не упала в обморок.
– Чушь, – одернула я себя. – Никакого грохота. Хлопок никто не услышит, даже если кто-то есть рядом, а тут никого нет.
Я села в машину, завела мотор и через секунду выехала на шоссе.
– На машине опасно, – бормотала я, то и дело отбрасывая со лба волосы. – Но сейчас главное – оказаться как можно дальше отсюда.
Эта мысль вытеснила все остальные, и я летела на бешеной скорости по пустынному шоссе до самого рассвета.
Огромное красное солнце показалось над горизонтом и тут же исчезло за плотными облаками. Холодно, неприютно. Печка работала, меня разморило, кружилась голова, а глаза слипались. Я притормозила у обочины и несколько минут постояла под холодным ветром, пытаясь прийти в себя. На шоссе все чаще встречались машины, занимался новый день, и мне следовало что-то решить. «Машину придется бросить, – с тоской думала я. – Этот тип ее скорее всего угнал, а если нет – то хорошего тоже мало. Меня найдут…»
За ночь я смогла преодолеть почти четыреста километров. Мне повезло: я благополучно миновала три поста ГАИ. Но везение могло закончиться в любой момент, а продолжать движение с прежней скоростью не получится: днем шоссе очень оживленное, я устала, а сотрудники ГАИ не дремлют. «Дотяну до первого города и брошу машину», – решила я, садясь за руль. Но дотянуть до города не удалось. Лампочка настойчиво замигала, показывая, что бензин на исходе, а я стала высматривать съезд в какой-нибудь лесок: оставлять машину на дороге было бы неразумно.
Съезд нашелся, я смогла преодолеть по грязной проселочной дороге метров сто и остановилась посредине огромной лужи: проехать далее не представлялось возможным. Сдала назад, с трудом выбралась на обочину и выключила двигатель. Потом тщательно обыскала машину, взяла все, что представляло хоть какую-нибудь ценность: старую спортивную сумку в багажнике, детское одеяло, две подушки с заднего сиденья, перчатки и карту области из бардачка, десяток магнитофонных кассет, две пачки сигарет, авторучку и блокнот. В карманах чехлов я нашла бутылку водки и вязаную шапочку. Сложила все в спортивную сумку, бросила ключи под сиденье водителя и пошла к шоссе. Взглянула на часы и, подумав, вернулась к машине: было еще слишком рано для того, чтобы женщина могла появиться на дороге, не вызвав недоумения. Лучше остаться в «Жигулях» и немного поспать.
Я легла на заднем сиденье, поджав ноги и скорчившись, и сказала себе: «Это все неправда».
Мыслей не было, только холод, тоска и усталость.
Я открыла глаза и сразу перевела взгляд на часы. Полдень. Испуганно поднялась и огляделась. Поле с остатками собранной кукурузы, справа лес, неприютный и уже голый, а за спиной грязная проселочная дорога и шоссе с мелькающими на нем грузовиками. Дождь, низкое серое небо и холодный ветер.
Я выбралась из машины и вдоль кромки леса, шурша опавшей листвой, не торопясь направилась к шоссе. На попутном грузовике доехала до ближайшего города. Потом города мелькали и мелькали, а я рвалась все дальше. Пересаживалась с одной машины на другую, дремала, свесив голову на грудь или отвернувшись к окну, уходя от досужих разговоров. На ночь зарывалась в стог сена, чтобы не замерзнуть, или шла пешком. Потом вновь какой-нибудь грузовик, тепло, мерное покачивание, навевающее покой, недолгий сон. Я отучила себя думать и вспоминать. Тогда важно было одно: скрыться, убежать как можно дальше, туда, где меня никто не знает и не найдет. Те три сотни, что я нашла в бумажнике парня, так и остались нетронутыми: водители попадались щедрые, от денег отказывались, а я не настаивала. Есть не могла. Как-то раз купила сосисок и чашку кофе, с трудом проглотила кусок, но желудок мгновенно воспротивился этому. Меня долго рвало, потом я сидела в парке какого-то города, смотрела на голубей и пыталась справиться с головокружением.
Через неделю я оказалась на Урале. Шофер «КамАЗа» высадил меня прямо возле автовокзала областного центра, и я пошла в буфет выпить чаю. Шел снег, липкий и еще не настоящий, а я была в туфлях, которые за неделю скитаний почти развалились. Я простудилась, жутко кашляла, глаза слезились, и в целом выглядела по меньшей мере нелепо.
Я вошла в буфет, взяла стакан чаю и устроилась поближе к батарее. В буфете было пустынно, женщина за высокой стойкой с недоумением посмотрела на меня, потом на мои ноги. Колготки были грязные и рваные в нескольких местах. Одно хорошо: бомжи нынче не редкость. Но мною мог заинтересоваться какой-нибудь чересчур бдительный страж порядка. Документов у меня нет, зато в сумке спрятан пистолет. «Надо уходить отсюда, – с тоской подумала я. – Вокзал – самое опасное место, полно милиционеров». С трудом оторвавшись от батареи, я покинула буфет, достигла лестницы и спустилась вниз, заметив стрелку с надписью «Туалет». Он тоже был пуст, двери нескольких кабинок заперты, остальные распахнуты настежь. Я умылась теплой водой, потом прошла в кабинку, сняла колготки и вернулась с ними к умывальнику с намерением простирнуть, и вот тогда увидела сумку. Обыкновенную дамскую сумку, она висела на крючке и была расстегнута. Я смогла увидеть две вещи: носовой платок и уголок красной обложки. «Паспорт», – мелькнуло в голове. Я посмотрела в зеркало: никого. За перегородкой женщина выговаривала кому-то:
– Деньги с людей берете, а бумаги нет, что за безобразие?
Ей ответили сразу два голоса, высоких и сердитых. Должно быть, отношения с работниками вокзала выясняла хозяйка сумки. Очень спокойно я протянула руку, вынула паспорт и положила в карман куртки вместе с колготками. Потом взяла свою сумку и, стараясь не спешить, покинула туалет. Высокая молодая женщина как раз закончила пререкания, и мы столкнулись в узком коридоре. Не знаю, чего я ожидала, – может быть, криков «Караул!», «Держи ее!», – но никто не закричал и не схватил меня.
С трудом сдержавшись, чтобы не броситься бежать со всех ног, я вышла на площадь и, не оглядываясь, заспешила к железнодорожному вокзалу. Он был метрах в пятистах от автобусного. Там опять спустилась в туалет, выстирала колготки и кое-как смогла их высушить. Потом извлекла из кармана паспорт и осторожно его пролистала.
По иронии судьбы хозяйку паспорта звали Еленой, так же как меня. Пожалуй, это все, что было между нами общего. Я всмотрелась в лицо на фотографии. Снимок явно неудачный: женщина глупо таращила глаза, крепко сжав узкие губы, точно кто-то смертельно ее напугал. Я вздохнула и спрятала паспорт. Что ж, возраст подходящий, женщина не замужем, бездетна, а в остальном… другого паспорта все равно нет. Оставаться на вокзале с чужим паспортом я не рискнула и, немного отогревшись, вышла на улицу. До объездной дороги было остановок пять автобусом, я пошла пешком, чтобы не замерзнуть в долгом ожидании транспорта, и с тоской подумала о вокзале: лечь бы в тепле на лавку, вытянуть ноги… Я остановилась посреди улицы и впервые с удивлением подумала: куда я еду, а главное – зачем? Усмехнулась, покачала головой и зашагала быстрее: холодный ветер продирал насквозь. «Надо ехать, – напомнила я себе. – Дальше, как можно дальше». Я миновала перекресток, заметила грузовик, махнула рукой, и машина с огромным прицепом тяжело затормозила. Я с облегчением вздохнула и полезла в кабину. Мужчина, немолодой и лысый, смотрел на меня с любопытством.
– Куда путь держишь? – спросил он весело.
Я назвала ближайший областной центр.
Шофер присвистнул, с сомнением покосился на мои туфли и сказал: – А я думал, ты на юг собралась.
– Нет, я с юга. Не совсем, конечно, но дома у нас еще тепло.
– А откуда ты? – заинтересовался шофер, проявляя нормальное любопытство, а вовсе не подозрительность.
– Из Рязани, – наугад ответила я.
Дядька опять присвистнул.
– Эко тебя занесло… По какой надобности?
– Так… в гости, – туманно ответила я.
– Ага. – Он еще раз внимательно посмотрел и спросил: – К мужу едешь, на свидание?
Я усмехнулась, но кивнула в знак согласия, и шофер тоже кивнул, как видно все разом для себя уяснив.
– Сегодня не доберешься, – сказал где-то минут через десять. – Я только до Семеновки еду, это поселок, восемьдесят километров отсюда. Я там живу, а работаю в городе, вот решил домой заглянуть.
Я слушала и кивала время от времени, радуясь, что самой говорить не приходится, глаза слипались, а я с облегчением подумала, что восемьдесят километров – это довольно далеко…
– Жена у меня в больнице, в городе, – продолжал болтать шофер. – Хозяйство без присмотра осталось, вот еду проверить.
– А дети? – спросила я, чтобы создать видимость разговора.
– Детей нет. Жена-то мне не жена вовсе, то есть живем просто так, без росписи… у нее сын в армии, второй год… Угнали к черту на кулички… – Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Очнулась, когда машина остановилась, удивленно огляделась, не сразу сообразив, где нахожусь.
Машина стояла возле какого-то забора. Протерев глаза и присмотревшись, я смогла различить одноэтажное строение с темными окнами, крыльцо и собачью будку. Мотор работал, но шофера в кабине не было. Тут дверь распахнулась, и появилась его голова, дядька хитро подмигнул и спросил:
– Проснулась?
– Да. Где мы?
– В Семеновке.
Я посмотрела на часы: половина восьмого. Страшная темень, отсутствие фонарей, а также, что очень вероятно, и какого-либо вокзала. Значит, придется шагать всю ночь. Я вздохнула и, подхватив сумку, выбралась из кабины.
– Спасибо! – крикнула я дядьке, не видя его из-за машины.
Он вынырнул откуда-то сбоку, посмотрел с недоумением и спросил:
– Ты куда?
– На дорогу, – ответила я, не испытывая ни малейшего желания поддерживать разговор.
– На дорогу, – хмыкнул шофер и даже покачал головой. – На какую дорогу? Ты глянь, что делается: мороз, а ты в туфлишках. Заходи в дом…
Проще всего было бы послать его к черту, но в теплой кабине меня разморило, очень хотелось спать, я туго соображала спросонья, поэтому все еще стояла с сумкой в руках.
– Спасибо, – ответила я лениво. – Только мне это не подходит. Всего доброго…
– Эй, да подожди ты. – Дядька вроде бы рассердился. – Не о том я… Переночуешь, а завтра я тебя с мужиками отправлю до областного центра. Сейчас ты все равно ни на чем не уедешь, у нас здесь не Рязань…
Конечно, он был прав, я вздохнула и пошла к калитке, представила, что буду спать в настоящей постели, и ощутила что-то вроде блаженства. Правда, был еще дядька…
«Ну и что, – с неожиданным равнодушием решила я. – Начнет приставать – я его убью».
Не знаю, смогла бы я в самом деле его убить, но делать этого, слава богу, не пришлось.
В доме имелось паровое отопление, должно быть, в отсутствие хозяев кто-то из соседей приглядывал за домом, потому что было тепло.
– Проходи, – сказал дядька. – Зовут меня, кстати, Петр Васильевич. А тебя?
– Лена.
– Ага, давай-ка, Елена, пошарь в кухне, авось чего найдешь, да и в сумке тоже, прихватил кое-что из города.
Хозяин принес два ведра воды и опять куда-то исчез. Вернулся он только через час. Я с удивлением на него посмотрела: мокрые волосы, полотенце на плече.
– В бане был, – пояснил он в ответ на мой взгляд. – Просил соседей натопить. Беда в этом городе, все никак не привыкну… Если хочешь, сходи, баня в огороде, вода есть…
– А соседи? – спросила я.
– Что – соседи? Ты ж на всю улицу кричать не будешь. Темно, тебя и глазастый не углядит, да и бог с ними, с соседями.
Уговаривать меня не пришлось, через пять минут я уже была в бане. Топили ее утром, и особого жара сейчас не было, я сидела на лавке и плакала от счастья, а может, не от счастья вовсе, а от страшной тоски. В голове бродили странные мысли, и одна из них меня поразила, потому что подумала я тогда вот что: «Я живая». Вот так и подумала. Не то чтобы очень обрадовалась, просто поняла, осо-знала.
А потом вернулась в дом. Петр Васильевич сидел за столом в кухне и допивал поллитровку. Посмотрел на меня внимательно и головой покачал:
– Надо же…
– Что? – не поняла я.
– Не разглядел тебя как следует в машине… да и здесь в доме… Сколько годов-то тебе?
Я вспомнила про ворованный паспорт.
– Двадцать семь.
– А муж-то давно?..
– Давно. Вы мне скажите, где можно лечь?
– Да вон хоть на диване. Я в спальной сплю, храплю сильно, но из большой комнаты ты не услышишь.
– Храпите на здоровье, – усмехнулась я.
– Может, выпьешь? – предложил он.
– Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно…
– Ужинай, не стесняйся, – кивнул Петр Васильевич и, вылив остатки водки из бутылки в стакан, достал из холодильника еще одну поллитровку.
– Вам же завтра ехать, – заметила я. – Или на дорогах здесь попроще?
– Вечером поеду, – махнул он рукой. – Выхожусь…