Татьяна Полякова
Овечка в волчьей шкуре
Врач выглядел озадаченным.
– Когда вы попали в аварию? – спросил он, разглядывая рентгеновский снимок.
– Год назад, – сглотнув, ответила я. Наш разговор мне все больше и больше не нравился: что он увидел на этих снимках, не говорит, а вопросов задает слишком много. – Что-нибудь серьезное? – спросила я. Вышло это у меня как-то испуганно.
Он взглянул из-под очков и профессионально улыбнулся, затем накрыл мою ладонь своей и ласково сказал:
– Анна Ивановна, мы здесь для того, чтобы разобраться, почему вас мучают частые головные боли. После аварии вы лежали в больнице «Скорой помощи»?
– Да, то есть нет. Я действительно находилась в больнице «Скорой помощи», – злясь на саму себя, вздохнула я, – но в Екатеринбурге. В то время мы жили там. А сюда переехали уже после аварии.
– А медицинская карта у вас сохранилась?
– Нет. Видите ли, мы отправляли вещи железнодорожным контейнером, и он куда-то запропастился. А когда прибыл по назначению… в общем, все наши вещи исчезли. – Он смотрел на меня с сомнением, а я неожиданно покраснела, хотя говорила чистую правду, все так и было: именно по этой причине (я имею в виду пропавший контейнер) у нас с мужем не было не только медицинских карт, но даже ни одной старой фотографии, никаких дорогих сердцу безделушек, милых сувениров на память, которыми непременно обзаводится любая семья.
– Расскажите мне об этой аварии, – вдруг попросил врач, а я смутилась: ничего о самой аварии я не помнила, так же как и о том, что ей предшествовало. О двадцатичетырехлетнем периоде своей жизни я знала исключительно со слов мужа. Но посвящать в это сидящего напротив человека я не собиралась, он и так смотрел на меня с подозрением, точно я шпион, террорист или наемный убийца из сериалов. Впрочем, я скорее всего преувеличиваю и интерес его действительно профессиональный. Я вздохнула и неуверенно начала:
– Авария произошла год назад, в мае. Я возвращалась с работы, уже стемнело. Я сворачивала к своему дому и влетела в «КамАЗ», оставленный кем-то возле тротуара. Несколько дней находилась без сознания. Перенесла две операции. В общей сложности полгода провела в больнице. Извините, наверное, не это вас интересует, но в медицине я не сильна и…
Он кивнул и улыбнулся, как-то странно глядя на меня. Черт возьми, что он там увидел на этих снимках? Полчаса назад я вертела их в руках, усмехаясь и качая головой: не скажешь, что я выглядела красоткой. Однако ничего интересного на снимках я не обнаружила. Правда, я понятия не имела, как на рентгеновских снимках должна выглядеть здоровая голова, а как такая, как моя.
– Вы делали пластическую операцию? – спросил он, а я почувствовала мягкое беспокойство, точно что-то кольнуло в сердце. Почему меня так испугал его вопрос? Я не знаю, делали мне пластическую операцию или нет, зато точно помню свое ощущение, когда впервые после аварии посмотрела в зеркало. Такой же укол в сердце и странная тоска, будто вовсе не свое лицо я видела, будто мне поменяли тело… Конечно, это ужасная чепуха, Андрюша объяснял мне, что это результат стресса, есть даже специальный медицинский термин, только я его не запомнила. В конце концов, если я умудрилась забыть свое имя, почему бы мне не забыть, как я выглядела до того, как влетела в этот проклятый «КамАЗ»?
Тут я сообразила, что врач все еще вопросительно смотрит на меня, а свой вопрос он задал никак не меньше минуты назад.
– Извините, – пролепетала я и зачем-то соврала: – Мне действительно делали пластическую операцию, я ведь ударилась головой и на лице остались шрамы… – Какого черта я вру? Если он спрашивает об операции, то скорее всего неспроста, что-то он там увидел на этих снимках. Андрюша должен знать, была операция или нет… Как странно, что я ничего, совершенно ничего не помню. Когда я задумываюсь над этим, мне делается страшно и никакие медицинские термины не помогают. Бессчетное количество раз я пыталась вспомнить, я повторяла слово «мама», искренне надеясь, что увижу ее лицо перед своим мысленным взором, и ничего не видела, сплошная белая пелена. Когда мы говорили с мамой по телефону, я вслушивалась в ее голос и вновь пыталась представить ее лицо, но ничего не получалось. Видно, дела мои совсем плохи, иначе как еще объяснить такое?
Мои родители живут в Екатеринбурге. Весь месяц после аварии, пока я лежала в реанимации, они неотступно находились рядом. Затем меня перевели в клинику, в другой город (кстати, какой, я до сих пор не знаю), и родители вместе с Андрюшей сопровождали меня. Потом папа вернулся в Екатеринбург, чтобы продлить отпуск, и тут сказалось напряжение последних дней (я у родителей единственный ребенок), в дороге у него случился инфаркт. Его сняли с поезда на каком-то богом забытом полустанке, мама бросилась туда. Словом, когда я окончательно пришла в себя, мы с мамой так и не встретились: она не могла оставить отца, которому врачи рекомендовали покой (слава богу, чувствовал он себя неплохо), из санатория муж привез меня в этот город (Андрюшу перевели сюда из Екатеринбурга за два месяца до аварии). Одну меня он в Екатеринбург не отпускал, а с отпуском у него были проблемы. Впрочем, в августе он точно возьмет отпуск и тогда мы поедем, а пока раз в неделю болтаем с мамой по телефону…
– Вас что-то мучает? – Еще один странный вопрос.
– Нет, почему? – испугалась я.
– Анна Ивановна, кроме частых головных болей, есть еще что-то?
– Что вы имеете в виду?
– Депрессия, сонливость?
– Нет, ничего такого… Я очень хочу ребенка, – брякнула я, глядя ему в глаза. – То есть я и мой муж, мы очень хотим ребенка. У меня были проблемы после аварии, я сейчас прохожу курс лечения у гинеколога, она интересовалась, как я себя чувствую, я пожаловалась на головные боли, и она направила меня к невропатологу, а он к вам.
– Да-да, я понял, – кивнул он. – Что ж, надеюсь, вы скоро станете мамой. – Улыбка у него вышла какой-то кривой, а я испугалась:
– Скажите, что со мной?
– В каком смысле? – поднял он брови.
– Это что, какая-то неизлечимая болезнь? Я могу умереть, да?
– К сожалению, мы все… как бы это выразиться… мы смертны, одним словом, но у вас столько же шансов дожить до глубокой старости, сколько у любого другого человека. Вы получили серьезную травму, а головные боли – ее последствие. Будем надеяться, что они пройдут. – Он стал что-то писать в моей карточке, затем заполнил рецепт и протянул мне. – Всего хорошего.
– До свидания. – Я покинула кабинет, занятая своими мыслями. В коридоре я взглянула на часы. Через двадцать минут у Андрюши обеденный перерыв – если я возьму такси, то успею перехватить его у проходной.
Я приехала даже раньше, устроилась на скамейке, откуда были хорошо видны массивные двери, достала зеркало, подкрасила губы, рука с губной помадой неожиданно замерла, а я со странным чувством принялась разглядывать свое лицо. Короткий нос, пухлые губы с красивым рисунком, едва заметная ямочка на подбородке, высокий лоб, большие глаза медового цвета с темными крапинами ближе к зрачку. Муж говорит, глаза у меня рысьи, наверное, так оно и есть… Длинные волосы, темные брови и ресницы, прибавьте довольно смуглую кожу, в начале лета она выглядит так, будто я только что вернулась с курорта в тропиках. Косметикой я не пользуюсь, у меня и так слишком яркое лицо. Слишком яркое, слишком правильное, слишком красивое… Стоп, о чем это я? Допустим, мне делали пластическую операцию. Ну и что? Допустим, немного подправили то, что было отпущено мне богом… Как я выглядела раньше, какой я была? Хотя бы раз увидеть свое лицо… Что за глупости, вот оно, мое лицо. Я даже толком не знаю, была пластическая операция или нет, и нечего фантазировать.
Я торопливо убрала зеркало и в тот же миг увидела своего мужа, он как раз выходил из дверей, замер на крыльце и быстро огляделся. Он всегда так делает. Когда я обратила на это его внимание, он засмеялся и сказал, что это профессиональное. В Екатеринбурге муж работал в спецподразделении по борьбе с организованной преступностью, а здесь устроился охранником в Горводоканале. Конечно, работа для него совершенно неподходящая, но он утверждал, что она ему нравится, а главное – график позволял нам много времени проводить вместе. Официального обеденного перерыва у него нет, поэтому он не приезжает домой, а обедает в кафе, прямо напротив Горводоканала. Сейчас он направился туда.
– Андрей! – окликнула я, он обернулся, а я бросилась ему навстречу.
Светлые, коротко стриженные волосы, крупные черты лица, темные очки. Казалось, лицо его высечено из гранита, впечатление усиливал высокий рост и сложение боксера-тяжеловеса (Андрей в самом деле занимался боксом, правда, довольно давно, он даже выиграл какое-то первенство. Жаль, что все его призы потерялись с тем контейнером). Андрей улыбнулся, увидев меня, снял очки, и лицо его мгновенно переменилось: ярко-синие глаза смотрели на меня с нежностью.
– Привет, малыш, – сказал он. – Ты откуда?
– Из больницы, – ответила я, хватая его за руку. – Пообедаем вместе?
Он торопливо взглянул на часы, а потом перевел взгляд на стоянку, где была наша машина.
– Давай-ка домой.
– Там только пельмени, – предупредила я. – Я с десяти утра в больнице и…
– Я обожаю пельмени, – кивнул он, и через пять минут мы уже выезжали на проспект. – Ты была у врача? – спросил он.
– Да.
– Есть новости?
– Пока нет… – Я неожиданно смутилась, отвела взгляд. Андрей повернулся, весело подмигнул и поцеловал меня в висок.
– Все будет хорошо, – сказал он уверенно.
– Врач то же самое говорит…
– Вот видишь.
Мы въехали во двор и вскоре тормозили у подъезда. Лифт не работал, бегом мы поднялись на второй этаж, Андрей распахнул дверь, втолкнул меня в прихожую и торопливо обнял.
– Я соскучился, – сказал он с улыбкой.
– А как же пельмени? – усмехнулась я.
– Ну их к черту…
– Андрюша, мне делали пластическую операцию? – спросила я, торопясь приготовить ему бутерброды. Он пил кофе из большой чашки, одновременно стараясь попасть ногой в ботинок.
– Что? – спросил он.
– После аварии мне делали пластическую операцию? – Голос мой дрогнул, и взгляд я отвела, хотя изо всех сил старалась, чтобы вопрос прозвучал как бы между прочим.
– Пластическую операцию? – Андрей выглядел озадаченным. – После операции у тебя на лице оставалось несколько шрамов, их убрали. Я не знаю, можно это назвать пластической операцией?
Он оставил в покое ботинок, вернулся в кухню, швырнул в мойку чашку и обнял меня за плечи.
– Почему ты спросила?
– Я очень изменилась после операции?
Он пристально смотрел мне в глаза, словно хотел прочитать мои мысли.
– Что случилось? – легонько тряхнув меня за плечи, спросил он.
– Ничего, Андрюша, в самом деле ничего.
– Тогда откуда вдруг этот вопрос?
– Не знаю, – соврала я, неизвестно чего испугавшись. – Иногда мне кажется, это вовсе не мое лицо.
– Чепуха. Что значит – не твое?
– Ты не ответил на мой вопрос: я очень изменилась?
– Стала еще красивее, вот и все.
– Я очень изменилась? Поэтому у нас нет ни одной фотографии?
– О господи, Аня, у нас нет фотографий, потому что они были в контейнере, я тебе сто раз рассказывал…
– Извини, – пролепетала я. – Бутерброды готовы.
– К черту бутерброды. И что это за дурацкое «извини»?
– Я вижу, не стоило мне спрашивать… Пожалуйста, прости меня… Представляю, как тебе надоели мои вопросы и… – Слезы брызнули из моих глаз, и я пробормотала отчаянно: – Я ничего не помню. Я совершенно ничего не помню, так не бывает, Андрюша.
– Тихо, тихо, тихо, – зашептал он, прижимая меня к груди. – Ты все вспомнишь, это вопрос времени. Ты обязательно все вспомнишь. Ты говорила об этом с врачом?
– Я хотела, но… все это так по-киношному, точно мелодрама какая-то, я ничего ему не рассказала.
– Ему? Разве твой врач не женщина?
– Меня направили к травматологу, я пожаловалась на головные боли и… – Муж взглянул на часы.
– Подожди секунду. – Прошел к телефону, торопливо набрал номер. – Саша, подмени меня с обеда… да… жена плохо себя чувствует…
– Я хорошо себя чувствую, – вздохнула я, когда он вернулся в кухню.
– Да? Значит, я постараюсь, чтобы ты чувствовала себя еще лучше. – Он подхватил меня на руки и слегка подбросил, а я взвизгнула от неожиданности. – Я люблю тебя, – шепнул он. – Почему ты ничего не сказала мне об этом травматологе?
– Что о нем говорить? Жанна Ивановна направила меня к нему, а он стал расспрашивать меня об аварии.
– Когда направила?
– Вчера. Он принимал с одиннадцати. Я сразу же пошла. Мне сделали снимки.
– А это зачем? – Андрей опустил меня на диван и сам устроился рядом.
– Господи, Андрюша, он травматолог, как, скажи на милость, он еще может узнать, что там с моей головой?
– Послушай, детка, у тебя отличный врач, он вот уже полгода тебя наблюдает, а ты идешь к какому-то коновалу и даже не удосужилась поставить меня в известность.
– Он только пичкает меня таблетками и…
– А этот твой травматолог, он что, излечивает наложением рук?
– Ты опять сердишься, – испугалась я.
– Разумеется. Речь идет о твоем здоровье. Ты знаешь, что я пережил полгода затяжного кошмара. Если угодно, твое здоровье – это мой пунктик. Почему бы тебе не считаться с этим?
– Я его боюсь, – совершенно неожиданно для себя заявила я.
– Кого? – опешил Андрей.
– Твоего Эдуарда Витальевича.
– Что значит – боишься? – Муж взял меня за подбородок, должно быть, с намерением заглянуть мне в глаза, но толку от этого было мало, я упорно отводила взгляд. – Что значит – боишься? – повторил он, теперь его голос звучал очень нежно. Я устроила голову на его плече и вздохнула.
– Просто боюсь, – ответила я, потому что он ждал моего ответа.
– Он что, сказал что-то такое…
– Нет-нет…
– Приставал к тебе?
– О господи, нет…
– Тогда что?
– Не знаю, Андрюша. Он так странно на меня смотрит, точно я муха под микроскопом.
– Все эти светила медицины немного чокнутые, не стоит обращать внимание. – По тому, как он это сказал, я поняла: муж успокоился, все, что я говорю, для него теперь не более чем капризы взбалмошной женщины. – Лучше всего послать всех врачей к чертям собачьим. По-моему, ты совершенно здорова. Разве нет?
– Конечно, – согласилась я. – Ты знаешь, почему я пошла в больницу…
– Послушай, детка. – Теперь он посадил меня к себе на колени и гладил по голове, точно я была несмышленым ребенком. – Я очень люблю тебя, и мне кажется… нам ведь хорошо вдвоем, верно? – Я кивнула, пряча глаза, но не выдержала и спросила:
– У меня не будет детей? Никогда? Ты это точно знаешь, поэтому так говоришь?
– О господи, Аня… Ты совершенно здорова, и дети у нас будут, с какой стати им не быть? Прошу тебя, не забивай голову всякой ерундой, ты вполне можешь стать матерью-героиней, если захочешь. – Он засмеялся, но смех вышел натянутым, торопливо поцеловал меня, устроился поудобнее на диване и потянул меня за руку, чтобы я легла рядом с ним. – Мне не нравится, что ты так много думаешь об этом. У тебя какая-то навязчивая идея. Ты сама себя пугаешь. Это глупо. В конце концов, нам совершенно некуда торопиться. Ты успокоишься, и все придет само собой, никакие врачи не понадобятся. Я очень люблю тебя, – прошептал он, а я улыбнулась.
На работу в тот день он так и не пошел. Мы отправились в парк, где прогуляли до самого вечера. Вернувшись, я стала готовить ужин, а Андрей устроился с газетой в лоджии, но в одиночестве ему не сиделось, и он вскоре перебрался на кухню. Несколько раз я ловила на себе его настороженный взгляд.
– Хочешь, поужинаем в ресторане? – спросил он.
– Что? – Я не сразу сообразила, что он спросил, занятая своими мыслями. – Извини… Нет, не стоит идти в ресторан, у меня уже все готово… Все-таки это странно, что я ничего не помню, – вздохнула я.
– Ради бога, не начинай все сначала. У тебя была тяжелейшая травма, просто поразительно, что ты осталась жива. Пять дней в коме, две операции… Ты сама все прекрасно знаешь…
– Не знаю, – покачала я головой.
– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Андрей.
– Андрюша, все, что я знаю о себе, я знаю из твоих рассказов. Это так странно. Двадцать четыре года абсолютного небытия, иногда мне кажется, что меня и не было вовсе, как будто ты слепил меня из глины…
– Из ребра, – засмеялся он. – Я смастерил тебя из своего ребра, как Адам Еву, правда, Адаму помогал господь… Впрочем, мне тоже… Только благодаря его милости ты осталась жива. – Последние слова он договорил, уже поднявшись, и обнял меня. – Не забивай себе голову. Эдуард Витальевич убежден, что память к тебе вернется. Пройдет время, ты успокоишься…
– Я думаю, если бы у нас сохранились какие-то фотографии, мне легче было бы вспомнить. Ведь у мамы наверняка есть мои фотокарточки?
– Разумеется.
– А наши свадебные фотографии у нее есть? Мне бы очень хотелось…
– Наверное, есть. – Голос его звучал слегка недовольно. Я хорошо знала своего мужа и научилась распознавать его настроение по малейшим изменениям в интонации.
– Расскажи, как мы познакомились? – попросила я. – Вдруг я что-нибудь вспомню?
– Никакой романтики, – хохотнул он. – Мы каждое утро садились в один троллейбус, четырнадцатый номер. Ты всегда вставала у окна на задней площадке, а я на тебя смотрел. Однажды мы встретились вечером, ты возвращалась домой от подруги, а я с работы. Я набрался смелости, подошел и сказал: «Здравствуйте, меня зовут Андрей», а ты засмеялась и ответила: «А меня Аня», и я пошел тебя провожать. Возле подъезда мы столкнулись с твоей мамой, она шла из магазина и пригласила меня пить чай. Я ушел от вас где-то в одиннадцать, а на следующий день встречал тебя из института. Через два месяца мы поженились. Затем я получил назначение в этот город и уехал, а ты осталась в Екатеринбурге. А потом… потом ты знаешь. – Он тяжело вздохнул и стал смотреть в окно. – Твоя мама позвонила мне на работу, первым же самолетом я вылетел в Екатеринбург. Я не знал, что меня ждет, застану ли я тебя живой… Извини, я больше не хочу рассказывать. Я рад, что есть сегодня, понимаешь? Есть ты, я, и мы вместе. Все остальное не имеет значения.
– Конечно, – улыбнулась я и поцеловала его, а потом он меня, и мы на некоторое время забыли про ужин.
Следующие два дня мы провели за городом на даче Андрюшиного друга. Друг Андрея сам ездил сюда очень редко, и дача практически была в нашем полном распоряжении, маленький двухэтажный домик на окраине деревушки, затерявшейся в лесу. Весь день шел дождь, мы сидели на веранде обнявшись и были абсолютны счастливы.
– Хочешь почитать или посмотреть телевизор? – поинтересовался Андрей.
– Нет, – покачала я головой и спросила, помедлив: – Тебе не скучно со мной?
– Мне? – Он так удивился, что мне на какое-то мгновение стало стыдно. – Что за вопрос?
– Ты ушел с хорошей должности, работаешь охранником. Разве тебя может устраивать такая работа?
– Меня очень устраивает график. Сутки отдежурил, двое дома. Я хочу быть с тобой, ты не знала? – Опять его голос изменился, точно я сказала что-то обидное.
– У нас нет друзей… по крайней мере, к нам никто не приходит, и мы за эти полгода ни разу ни у кого не были. У меня нет подруг…
– По-моему, у тебя неплохие отношения с Валентиной (это наша соседка).
– Неплохие, – согласилась я. – Она иногда заходит, и мы с ней пьем чай… Но это ведь совсем не то.
– Я понял. Ты выздоровела и хочешь жить нормальной жизнью. Мне стоило раньше об этом подумать и…
– Андрюша, – позвала я, он замолчал, настороженно глядя в мои глаза. – Андрюша, я думаю… – Я на мгновение зажмурилась, но решила договорить до конца: – Я думаю, дела мои плохи, ты действительно любишь меня, я знаю… и… я скоро умру?
– Что? – Глаза его расширились от изумления, несмотря на трагизм ситуации, выглядел он комично, я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. – Что за сукин сын тебя надоумил? – Он вскочил с дивана, отшвырнул стул и так посмотрел на меня, что я на какое-то мгновение испуганно замерла, а потом принялась оправдываться:
– Прости меня, врач вел себя так странно… и я подумала… Андрюша, ты такой добрый, нежный, ты так терпелив со мной, я решила, что ты… как бы это сказать, ты хочешь, чтобы я была счастлива…
– Вот именно, – ввернул он.
– Нет, я имею в виду, ты жертвуешь собой, чтобы я в свои последние дни… – И тут он сделал то, что разом отбило у меня охоту продолжать всю эту чушь: он расхохотался, он хохотал так весело и заразительно, что я мгновенно поверила: моя близкая кончина отменяется.
– Я твоему травматологу морду набью, – заявил он, сел рядом, обнял меня и вздохнул. – На самом деле все гораздо проще. Когда случилась авария, я точно спятил, полгода жуткого страха, от которого невозможно избавиться. Все кончилось хорошо, но страх никуда не ушел. Он всегда со мной. Я боюсь, что, если оставлю тебя хоть на несколько часов одну, непременно что-нибудь случится. Я извожу себя этими мыслями и не могу думать ни о чем другом. Ты сама знаешь: с работы я звоню каждый час, просто замечательно, что я сторож, на какой еще работе потерпели бы такое? Я хочу быть с тобой, по возможности, всегда, и мне никто больше не нужен, мне хорошо, когда ты рядом, спокойно и хорошо, и я совершенно не нуждаюсь в дружеских компаниях… Конечно, это чистой воды эгоизм, я прекрасно понимаю, но мне, как и тебе, нужно время, все это пройдет само собой, и тогда мы ничем не будем отличаться от других. А пока…
– Я так люблю тебя, – сказала я и в этот миг была совершенно счастлива.
В пятницу в десять утра раздался звонок, звонил тот самый врач-травматолог.
– Анна Ивановна?
– Да, – испуганно отозвалась я.
– Простите, что беспокою вас. Не могли бы вы подойти ко мне в понедельник? Я принимаю с двух часов.
– А что случилось? – Мой голос звучал так тонко, что вовсе не походил на мой обычный голос.
– Ничего страшного, уверяю вас. Я показал ваши снимки очень хорошему специалисту, и у нас возникли вопросы.
– Какие вопросы? – Я совершенно ничего не понимала и оттого начала злиться.
– Вы уверены, что попали в аварию? – Сердце у меня застучало так часто, что на мгновение перехватило дыхание.
– Что вы имеете в виду? – справившись с собой, спросила я.
– Вы помните, как произошла авария? – тщательно выговаривая слова, точно забивая гвозди, задал он очередной вопрос.
– Что вы имеете в виду? – повторила я, голос сорвался, я тряхнула головой и опустилась в кресло.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, – очень ласково заговорил он, как будто видел мое состояние. – Это самые обычные вопросы. У вас была травма головы, иногда после этого наступает частичная амнезия, потому я и спрашиваю: вы помните саму аварию?
– Нет, – подумав, ответила я. – Я помню, как очнулась в больнице.
– В Екатеринбурге?
– Да.
– Хорошо. – Я мрачно усмехнулась, прикидывая: чего хорошего он усмотрел во всем этом. – Анна Ивановна, я вас попрошу о нашем разговоре пока никому не рассказывать.
– Что вы имеете в виду? – Я опять перепугалась.
– Вы живете с мужем, так? Не стоит лишний раз его беспокоить, пока мы не разберемся со всем этим. Я жду вас в понедельник. Всего доброго.
Короткие гудки надоедливо повторялись, а я сидела в кресле, не в силах пошевелиться.
– Господи, что это такое? – пробормотала я, потом, точно очнувшись, набрала код Екатеринбурга. Мама сняла трубку после второго гудка.
– Анечка? Здравствуй, дочка. – Голос ее звучал нежно. Я зажмурилась, изо всех сил пытаясь представить свою мать. Я знаю, она невысокого роста, седые волосы (сказались обрушившиеся на нее переживания), карие глаза, смуглая кожа (Андрей говорит – мы похожи). Я просила ее прислать фотографию, но мама не может надолго оставлять отца, и на то, чтобы сфотографироваться, у нее просто нет времени. «Идиотская отговорка», – прошелестело в моем мозгу. Впрочем, какая разница: есть фотография или нет? Это моя мама.
– Мамочка, – начала я, вышло у меня как-то испуганно, – пожалуйста, расскажи мне об аварии.
– Что случилось, деточка?
– Ничего. Я просто хочу знать.
– Аня, мне так тяжело вспоминать все это… Ну хорошо… Что тебя интересует?
– Как это произошло?
– Андрюша уехал, а ты взяла вашу машину. Возвращалась от подруги поздним вечером, сворачивала к нашему дому. Темнота, ни один фонарь не горел. Возле тротуара стоял «КамАЗ» без габаритных огней. Скорость у тебя была приличная… О господи, Аня, это так ужасно. От удара тебя выбросило в окно, тебя нашли в нескольких метрах от машины. Ко всему прочему, ты упала затылком на высокий поребрик, отделяющий тротуар от проезжей части. Это чудо, что ты осталась жива. Мы с папой каждый день благодарим бога.
– Мама, это точно?
– Что? – растерялась она.
– Все действительно так и было?
– Деточка моя, это случилось в трех шагах от нашего дома. Я прибежала раньше, чем приехала «Скорая», наши соседи ехали следом… Я держала тебя на коленях…
– Мама, прости, прости, пожалуйста.
Она немного помолчала, затем сказала:
– Мне еще очень больно, как будто это случилось только вчера… Аня, почему ты заговорила об этом? Разве ты сама не помнишь, как возвращалась домой? Почему такая странная фраза: точно ли была авария?
Я прикусила язык. То, что я абсолютно ничего не помню о своей прошлой жизни, мы с Андреем решили держать от родителей в секрете.
– Я просто неправильно выразилась. Я была у врача, меня беспокоит, что я не могу забеременеть, и я подумала…
– Анечка, все будет хорошо, поверь мне, главное, ты жива и здорова. Хочешь поговорить с папой? Правда, он только что прилег…