Страница:
Полынская Галина
Местечко под солнцем
Шел человек по пустыне, трудно шел, долго, мучительно... в конце концов, умер. Попадает человек на небеса, садится с ним рядом Господь Бог, человек и говорит ему:
- Господи, ну что же такое, а? Я так мучался, так страдал, так глупо умер! Что ж ты мне не помог?
Отвечает ему Бог:
- Ну, хорошо, давай рассмотрим эту ситуацию. Вот пустыня, вон, видишь цепочку своих следов? Рядом с ней еще одна цепочка - это Мои следы, Я шел вместе с тобой.
- А вот здесь, господи, вот на этом участке мне было особенно тяжело и мучительно! Что ж ты меня оставил? Ведь там только одна цепочка моих следов!
- Это не твои следы, это Мои следы. Я нес тебя на руках.
(Притча в изложении Д. Иванова-Малишицкого)
Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается.
Полынская Галина
Местечко под солнцем
Повесть
Даже не знаю, когда именно ко мне впервые пришла мысль о том, что больше я не могу написать ни строчки. Наверняка появлялась она неоднократно но, видать, не слышал ее, или слышать не хотел...
Разве же мог я хотя бы на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже собственной жены, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнув что-то на прощание, а я не услышал.
Долго еще... почти пять лет я не желал мириться со своим оглушительным писательским финалом, храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, "острые современные повести", но к четвертой-пятой вымученной главе, был вынужден признаваться, что эти несчастные строчки, корявые абзацы никуда не годятся. Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество и пытался понять - что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти тридцать творческих лет, не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за особо удавшуюся строчку, удивительный образ... может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее и решила не растрачивать на меня свои эфирные силы? Никаких ответов я не нашел, мне оставалось слушать тупую, гудящую пустоту в ушах, да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.
Находится дома было невыносимо, казалось - квартира выгорела дотла, я почти что чувствовал запах гари... привычные, любимые вещи, радовавшие глаз и душу предметы, приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.
На улице становилось еще хуже, я задыхался в непривычном черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и неповторимость.
На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете, даже приходила в голову отчаянная мысль - уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить все, а потом... вот именно в "потом" я и упирался. Я не знал, даже не представлял что же "потом" кроме банального - спиться и выпрыгнуть с балкона в приступе белой горячки. Сколько я таких концов понагляделся, каждый раз мысленно крестился и повторял: "Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!" И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать и отговорить, соврать, что все наладится...
Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена спала... огляделся по сторонам и... лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней - к кому она потянется? кто поможет, поддержит? кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.
Жена, видя, что со мной творится неладное, погладила по голове, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти что хорошо, никто не мешал мне сидеть на балконе, пить разливное вино из пластиковой бутылки и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.
Но через пару дней мучения возобновились, от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог больше на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.
Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а раньше я не обращал внимания, сколько же зеркал она понавесила, даже на кухне! Как же это я раньше спокойно выносил, и не раздражало ведь! Снял все, какие мог и свалил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой, толстой, истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки и, до вздутия вен на лбу ждал, когда же что-нибудь произойдет. И произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было все равно кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер довольно слабая альтернатива черту.
- Старик, отвратно выглядишь! - прозвучало вместо "здрасти", к слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин... с ними дела обстояли еще хуже.
Лёва протиснулся в коридор - огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня никакого внимания, он, не разуваясь, потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал - не уйти ли мне куда-нибудь? потом все-таки пошел за ним. Лёва выгружал картонную упаковку "Афанасия", какую-то рыбу...
- Гарик, - он заглянул в холодильник, - чего пожрать есть?
- Ничего, - я присел на табурет и закурил.
- Ладно, рыбцом перетопчемся, - он открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. - Где твоя "мадам Гончарова"?
- На даче, - ни с того ни с сего разболелась голова.
- Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?
- Да нет, Лёв, - замямлил я, - что-то приболел...
- Хандришь, старик, хандришь, - он сунул мне в руки теплую бутылку, мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить! Пей, давай.
Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер, успешный, по настоящему, без всяких реверансов классный художник - что я мог ему объяснить? если его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями; уверенная, благополучная Муза-мурлыка, уж точно не променяет Доденфера ни на какого другого холстомарателя.
- Игоряша, - он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, - тебе надо куда-нибудь выбраться, ты тут совсем сдуреешь со своим климаксом.
- Да с чего ты... - стал закипать я.
- Шторки задернул, телефончик отрубил, и вот еще, - он кивнул на четкие квадраты вместо зеркал. - Я по случаю домишко приобрел, километров 50 всего от города, места - сказка, воздух - песня, тишина, красота, озерцо, все, что надо для того, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку, а потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку, да показать ей какой у тебя, да-да - у тебя, чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в нее, и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, - из пакета он добыл небольшой черный футляр, - приобрел, сам не знаю зачем, возьмешь с собой, пригодится.
- Что это?
- Карманный компьютер, - он извлек из чехла плоскую черную коробочку, величиной со средний набор женской косметики, - работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что, будешь кропать чего-нибудь, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Ну, так как?
Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались...
И он умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом, от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.
* * *
Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры... мне же было самоубийственно тошно.
- Ты смотри сюда, - Лёва развернул карту на багажнике моей дряхлой Нивы, - вот здесь сворачиваешь налево и вверх, дорога, конечно, паршивая, но где в горах найдешь хорошую? и все время вверх, там увидишь указатель: "Участки художественного общества "Пастораль", мой шестой, в самом отдалении, у озерца, ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Все, давай, катись с ветерком.
С этими словами он запихал меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью, и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.
Погода хмурилась, небо куксилось.
- Спасибо, - выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти.
И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом, я не знал, как это объяснить: вроде бы душа - человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому, что Лёва всегда был вроде как на ладони... ан нет - ускользал подлец газообразным веществом...
Через час я заметил, что выехал вообще не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно, расплакался сентиментальный южный дождик, и влажная духота лениво заползла в салон машины. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчета, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме, под сочувствующими взглядами незнакомых людей...
Дождь усиливался, я ехал, время от времени, бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм, вкупе с нежеланием чего бы то ни было вообще и в частности, привели к логическому результату - я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что дворники работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина... белого...
Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь, забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо - хоть бы подсказали, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я логически застрял. Колеса истерично буксовали, "российский джип" перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись еще немного в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который так и барабанил по крыше авто: " до-н-де-р-фе-р... до-н-дер..." Под этот перезвук-перестук я незаметно для себя заснул за рулем...
* * *
Солнце билось в лобовое стекло и размеренно постукивало в ветровое. Я разлепил веки и, сквозь беспомощный прищур, разглядел свежевымытое утро, и чье-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал, и что-то говорил, а я никак не мог проснуться. Наконец догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождливая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку принять душ, а после уже...
- Извините, пожалуйста.
Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов, подле моей Нивы стоял высокий широкоплечий мужчина, как мне показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще... или пальто?
- Да? - я хлопал ресницами и дышал, будто похмелялся.
- Как вы здесь оказались?
- Сам не знаю, заблудился. А где я?
- А вы давно тут стоите? - он обошел машину, оперся на капот рыжеволосый, темноглазый... какой типаж!
- С вечера, - вот, я уже практически воткнулся ногами в землю и в небо головой. - Машина заглохла, а я заснул за рулем. Вы не подскажете, как на шоссе выбраться?
Мы оба синхронно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.
- Я ехал к это... к этим... ну, где у художников домики, там у друга участок, - зачем-то принялся оправдываться я, - отдохнуть недельку другую. Я писатель...
Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться, - с отчаянной злостью на самого себя подумал я, и почувствовал, как сильно проголодался.
Четкое, напряженное лицо человека немного смягчилось.
- Знаете что, - с дружелюбной улыбкой сказал он, - здесь, совсем рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока что не вытащить, вы отдохнете, покушаете, потом вызовем подмогу. Как?
- С удовольствием.
А что я мог сказать? Мне было решительно плевать, куда именно идти, тем более что к этому человеку я, отчего-то, сразу проникся ужасным доверием и страшной симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы. Я забрал вещи, закрыл машину, и направился следом за нечаянным знакомцем. Руки по-прежнему хотелось вымыть... неужели это и есть нервное расстройство? в последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину?
Во рту была противная сухая горечь, видать возлияния в одиночестве и с Доденфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени.
По стремительно высыхающей дорожке, быстро сужающейся в извилистую тропку, я шел вслед за рыжеволосым типажом, машинально рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца должно быть какая-то серьезная травма спины, или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде бы не походило. Потом мое внимание переключилось на его ноги, вернее обувь - оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.
- Извините, - откашлялся я, стараясь поравняться с ним, - обувь у вас уж больно замечательная, привезли откуда-то или местные умельцы сделали?
- Местные, - улыбнулся он.
- И дорого берут?
- Да нет, для хорошего человека и так сделать могут.
- Что вы говорите? - душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих неуместных ног, - можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется, у меня, видите ли, вечная проблема с обувью.
- Конечно, но на это дня три уйдет - не меньше.
Да я и не тороплюсь никуда, хотел в художественном поселке сидеть, так какая разница, у вас тут, как посмотрю, природа замечательная, - мимо проплывал громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами, голод очень ободрял на созерцание... - Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель...
Конечно можно, хотите прямо у меня, дом большой, а народу только я да жена с сынишкой.
Замечательно! А, водоемчик какой-нибудь имеется?
Речка есть и озеро.
Прекрасно! Я, видите ли, главный редактор...
Шли мы долго, если б не крутая каменистая тропка в две ладони шириной, я уже давно бы разулся и шел в одних носках, еще лучше - босиком. Страшно хотелось пить, и смутно беспокоили воспоминания о Ниве, оставшейся бог весть как далеко.
Однако вы забрались! - сопел я, сохраняя остатки достоинства, в отличие от меня мужчина шел легко, беззаботно, кажется, не запыхался ничуть. - Как места-то ваши называются?
Горные... места у нас, - почему-то неопределенно ответил он.
- А звать-то вас как? - честно признаться, меня почти испугало то, что он не назвал своей деревни или поселка, уж не знаю, куда мы шли, но и это я быстренько списал на расшатавшиеся за последнее время нервы.
- Божедар, а вас?
- Игорь Валерьевич, Игорь. Имя у вас какое замечательное. А далеко еще?
- Почти пришли.
Под это "Почти" мы прошли еще, как мне показалось, километров двадцать, карабкаясь все выше и выше к горным расщелинам. Тропка так петляла и разветвлялась, что сам я ни за что бы не отыскал обратной дороги. Наконец моему взору предстала красивая, едва ли не пасторальная картина: деревушка, со всех сторон окруженная лесами, огороженная горными спинами.
- О, какая красота, - выдавил я, задыхаясь, - как же вы отсюда в центр попадаете? Есть какая-нибудь другая дорога?
- Да, имеется. Осторожнее, тут спуск крутой.
Я на мгновение замер. Аккуратные строения, напоминающие совхозные, квадратное, явно искусственное озерцо в центре долины, бороздки огородов, лоскутки небольших полей - эта картинка показалась мне смутно знакомой, где-то я уже видел такую композицию... обдумать этот факт я не успел, потому как подвернул ногу и с недостойным жалобным кудахтаньем заторопился вниз.
- Ну, что ж вы так, - расстроился Божедар, глядя на мое перекошенное лицо, - я ж предупредил...
- Да вот... так! - я вяло растирал лодыжку, предвкушая как минимум три хромоногих дня.
- Ничего, сейчас придем домой, все поправим.
Мы спустились, вышли на тропинку, уходящую в лес, и вскоре углубились в свежую прохладную тень. То там, то здесь в дремучей чаще виднелись рубленые избы, колодцы, пристройки...
- Папа!
К нам навстречу несся пацаненок лет четырех, в одних только коротеньких шортиках.
- Это мой Дениска, - улыбнулся Божедар, хотя мог бы и не комментировать - рыжий ежик волос, да темно-синие глаза... мальчишка принялся крутиться возле нас, и я застыл, привалившись к очень кстати подвернувшемуся под бок дереву. На спине пацаненка, там, где у всех на свете лопатки, топорщились маленькие, но уже вполне оформившиеся крылышки с перышками светло-бежевого цвета и нежным белым пушком. Большой, указательный и средний пальцы правой руки как по команде соединились в горсть. Крестное знамение получилось корявеньким, возможно даже обидным для ангела... Божедар, глядя на меня, рассмеялся.
- Да нет же, - он отлепил меня от дерева и, придерживая за плечи, повел к дому, что по правую сторону, - он не ангел, Дёня обычный челоптах, в меня пошел, я тоже челоптах, надеялся, что в маму уродится, хоть не станет с этими крыльями маяться, а не вышло.
- Челоптах - это как?
Божедар усадил меня на некрашеную скамеечку у дома.
- Сразу хочу сказать, чтоб потом не было неясностей и недоразумений, Божедар принялся неторопливо расстегивать пуговицы балахона, - лишних всяких вопросов, вроде: как, почему, откуда копыта растут, у нас тут никто не любит.
- У кого копыта растут? - я вытер слабенькие, вспотевшие ладони о штаны.
- У некоторых растут.
- А, - кивнул я, - разумеется.
Божедар снял зеленый балахон и, аккуратно свернув, положил на скамейку рядом со мной, остался он в синих спортивных штанах. Расправив большие крылья с коричнево-рыжими перьями, он тряхнул ими, получился звук, будто хозяйка вытряхивает половик с балкона. Во все стороны полетели мелкие перышки. Я отчего-то засмеялся. Подбежал пацаненок, и схватил со скамейки балахон:
- Пап, я домой отнесу, ага?
- Ага. А мама дома?
- Не, с тетей Мартой за грибами-ягодами пошли.
И с этим убежал в избу.
- Чего курите?
- А?
- Спрашиваю, какие сигареты курите?
Я вытащил из кармана пачку и посмотрел на нее.
- "Парламент". Можно мне?
- Что?
- Сигарету, спрашиваю, можно?
- Да, разумеется.
Я протянул ему и прикурил сам. Расправив крылья, Божедар присел на холмик напротив меня, с удовольствием затягиваясь.
- Ну, а что такого - крылья, - заметил он, со вкусом выдыхая дым, одна проблема от них - вот и вся радость.
- А летаете? - от табака на голодный желудок я "поплыл" и даже развеселился.
- А зачем? Нет, в принципе могу невысоко, но годы уже, сами понимаете.
- Да уж, - кивнул я, - годы это еще та дрянь. А у вас династия? Ну, в роду - все?
- А как же.
- Да, это да... необычно, прямо скажем...
- Ага, вот вы думаете - крылья, замечательно как, а ведь и в голову не приходит, какая это ужасная морока, одни только неприятности - вот и все удовольствие.
- А чего так? Еще сигарету?
- Нет, спасибо, сначала эту докурю. Смотрите сами: по пояс голым все время ходить неловко и неудобно - жара, мошки и все прочее, а под одеждой они преют. Приходится сидеть на улице, выветриваться, иначе в доме запах как от старой подмокшей перины.
В пере все время разная гадость заводится, жене приходится травяным отваром это хозяйство обрабатывает, сплю на животе, а если на спине, так их расправить надо - получается, что мне одному во всей спальне тесно будет. И вообще с ними жарко и кожа от пуха чешется - радости мало, верьте мне. Сейчас вот думаем, пока ости не окрепли, пока мягкие, может, Дёньке купируем их...
- Послушайте! - взвился я в необычайном душевном состоянии, - природа или Бог, уж не знаю, кто там, наградили вас мечтою всего человечества крыльями за спиной, а вы - "купировать", как хвост собачий, в самом деле!
- Человечество все время о глупостях мечтает, а вы попробовали бы все время в эдаком пальто демисезонном с одной стороны организма ходить, да шашелем всяким, потливостью да опрелостями через это мучаться; и таскать это тяжело, и на погоду ноют, не хуже ревматических суставов... да что там объяснять! Ужас, в общем. Давайте сигарету.
Я протянул ему пачку с зажигалкой, тут из окна высветился пацаненок:
- Пап, мама говорила, чтоб ты за курой сходил!
- А чего раньше молчал?
- Забыл!
И скрылся из видимости.
- Ох-хо, - покачал головой Божедар, поднимаясь с завалинки, - что ж, Игорь... позволите без батюшки?
- Конечно, о чем вы говорите!
- Пойдемте, что ли, до курятника, за одно и обувь вам закажем.
- Так ваши ботинки из куриной кожи? А я то все думал! - вскочив, я устремился за Божедаром, норовя подойти поближе к его рыжеватым крыльям и рассмотреть это явление вблизи.
- А потрогать можно?
- Лучше не рискуйте пока, жена еще сегодня не обрабатывала. Сполоснем травкой, потом трогайте на здоровье.
За разговорами мы вышли на опушку и устремились в долину к постройке, выглядевшей как небольшая, чистенькая птицеферма, с открытым загоном, обнесенным высоким деревянным забором, и сверху, отчего-то - металлической сеткой.
- Подождите меня здесь, - Божедар оставил меня у забора, - я сейчас.
Он отошел, а я остался изучать окрестности. В заборе, на уровне моего лица, виднелось окошечко, закрытое деревянной створкой с ручкой скобой. Я возьми да и открой из любопытства. Гляжу, а на меня в упор, прямо таки вплотную смотрят два круглых красноватых, очень злобных глаза. И смотрим мы друг на друга. Сердцем я понимаю, что глаза что-то затевают несимпатичное, а сделать чего - не знаю. Пялюсь, дурак-дураком...
- Отойдите! - подоспевший Божедар толкнул меня в плечо и, как только я откатился, в оконце выдвинулся громадный клюв и со скрипом застрял на половине.
- Ну, что ж вы так, в самом-то деле! - Божедар досадливо двинул кулаком по клюву, тот незамедлительно скрылся, после чего, Божедар захлопнул створку. - Вы уж осторожнее будьте!
- А что это было? - интересовался я, из последних своих сил вспоминая, что-то важное.
- Ну, пойдемте, покажу.
Со вздохом, он повел меня в деревянную постройку, сообщающуюся с загоном. Там нас встретил невысокий юркий господин в голубом халате.
- Розик, - обратился к нему Божедар, - вот, писатель интересуется...
- А, значит, это вы там застряли? - заулыбался острыми улыбками Розик, но я уже не мог ответить, я был уже неадекватен: за плотной металлической сеткой, прикрывающей окна, распахивался загон, кишащий... разрази меня всё и все! - птеродактилями! Зачарованно я наблюдал за их толчеей, отрывочно воспринимая разговоры:
- Розик, только дай потрошеного, и покрупнее, сам видишь, у нас гость... да и кожи нам на тапочки.
- Размер снимали?
- Нет, мы пока еще к Феофласту не заходили.
- Сначала размеры снимите, я уж высчитаю объем и выдам сколько надо. Какой-то гость у тебя не общительный...
- Он только-только с Большой земли прибыл, не адаптировался еще.
- А, ну тогда понятно, - с веселым сочувствием улыбнулся мне Розик.
- Можно мне присесть куда-нибудь? - я вежливо икнул, и опять подвернул охромевшую ногу.
- Да, конечно, - Розик куда-то метнулся, и принес небольшой деревянный стульчик, очень похожий на детский, разве что выгнутой дырки непонятного назначения на сидении не виднелось. - Присаживайтесь, пожалуйста.
Я как мог, пристроил свой творожно-йогуртовый зад на маленький стульчик и спросил разрешения закурить. Наверняка на ферме не курили, но в виде исключения мне разрешили. За плотной металлической сеткой толклись рептилии "птерозавры", то и дело, издававшие то пронзительные вопли, то утробное щелканье... Розик с Божедаром вежливо ожидали, пока я накурюсь.
- Это птеродактили да? - на всякий случай решил я уточнить.
- Пальцекрылы, - с готовностью отозвался Розик, - мы называем их "Пальцекрылы".
- Это, в общем-то, одно и то же, - очень улыбнулся я, и, удивительным образом, отлепился от стульчика, поднимаясь на ноги.
Розик принес большой пакет и вручил Божедару.
- Крупный? - Божедар заглянул в пакет, - потрошеный?
- Все как ты просил.
- Спасибо, до свидания.
- Счастливо.
Мы вышли во двор и устремились в обратный путь. Идти молча было неловко.
- Розик... как его имя целиком звучит?
- Розмарин, - и добавил едва ли не шепотом, - он, наверное, еврей! Этого никто толком не знает! Но пальцекрылы у него всегда отличные, свежие...
"Да-а-а! - подумал я, - в сравнении с крылатыми людьми и птеродактилями - еврей это еще та сенсация!"
- Господи, ну что же такое, а? Я так мучался, так страдал, так глупо умер! Что ж ты мне не помог?
Отвечает ему Бог:
- Ну, хорошо, давай рассмотрим эту ситуацию. Вот пустыня, вон, видишь цепочку своих следов? Рядом с ней еще одна цепочка - это Мои следы, Я шел вместе с тобой.
- А вот здесь, господи, вот на этом участке мне было особенно тяжело и мучительно! Что ж ты меня оставил? Ведь там только одна цепочка моих следов!
- Это не твои следы, это Мои следы. Я нес тебя на руках.
(Притча в изложении Д. Иванова-Малишицкого)
Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается.
Полынская Галина
Местечко под солнцем
Повесть
Даже не знаю, когда именно ко мне впервые пришла мысль о том, что больше я не могу написать ни строчки. Наверняка появлялась она неоднократно но, видать, не слышал ее, или слышать не хотел...
Разве же мог я хотя бы на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже собственной жены, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнув что-то на прощание, а я не услышал.
Долго еще... почти пять лет я не желал мириться со своим оглушительным писательским финалом, храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, "острые современные повести", но к четвертой-пятой вымученной главе, был вынужден признаваться, что эти несчастные строчки, корявые абзацы никуда не годятся. Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество и пытался понять - что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти тридцать творческих лет, не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за особо удавшуюся строчку, удивительный образ... может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее и решила не растрачивать на меня свои эфирные силы? Никаких ответов я не нашел, мне оставалось слушать тупую, гудящую пустоту в ушах, да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.
Находится дома было невыносимо, казалось - квартира выгорела дотла, я почти что чувствовал запах гари... привычные, любимые вещи, радовавшие глаз и душу предметы, приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.
На улице становилось еще хуже, я задыхался в непривычном черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и неповторимость.
На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете, даже приходила в голову отчаянная мысль - уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить все, а потом... вот именно в "потом" я и упирался. Я не знал, даже не представлял что же "потом" кроме банального - спиться и выпрыгнуть с балкона в приступе белой горячки. Сколько я таких концов понагляделся, каждый раз мысленно крестился и повторял: "Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!" И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать и отговорить, соврать, что все наладится...
Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена спала... огляделся по сторонам и... лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней - к кому она потянется? кто поможет, поддержит? кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.
Жена, видя, что со мной творится неладное, погладила по голове, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти что хорошо, никто не мешал мне сидеть на балконе, пить разливное вино из пластиковой бутылки и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.
Но через пару дней мучения возобновились, от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог больше на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.
Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а раньше я не обращал внимания, сколько же зеркал она понавесила, даже на кухне! Как же это я раньше спокойно выносил, и не раздражало ведь! Снял все, какие мог и свалил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой, толстой, истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки и, до вздутия вен на лбу ждал, когда же что-нибудь произойдет. И произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было все равно кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер довольно слабая альтернатива черту.
- Старик, отвратно выглядишь! - прозвучало вместо "здрасти", к слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин... с ними дела обстояли еще хуже.
Лёва протиснулся в коридор - огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня никакого внимания, он, не разуваясь, потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал - не уйти ли мне куда-нибудь? потом все-таки пошел за ним. Лёва выгружал картонную упаковку "Афанасия", какую-то рыбу...
- Гарик, - он заглянул в холодильник, - чего пожрать есть?
- Ничего, - я присел на табурет и закурил.
- Ладно, рыбцом перетопчемся, - он открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. - Где твоя "мадам Гончарова"?
- На даче, - ни с того ни с сего разболелась голова.
- Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?
- Да нет, Лёв, - замямлил я, - что-то приболел...
- Хандришь, старик, хандришь, - он сунул мне в руки теплую бутылку, мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить! Пей, давай.
Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер, успешный, по настоящему, без всяких реверансов классный художник - что я мог ему объяснить? если его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями; уверенная, благополучная Муза-мурлыка, уж точно не променяет Доденфера ни на какого другого холстомарателя.
- Игоряша, - он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, - тебе надо куда-нибудь выбраться, ты тут совсем сдуреешь со своим климаксом.
- Да с чего ты... - стал закипать я.
- Шторки задернул, телефончик отрубил, и вот еще, - он кивнул на четкие квадраты вместо зеркал. - Я по случаю домишко приобрел, километров 50 всего от города, места - сказка, воздух - песня, тишина, красота, озерцо, все, что надо для того, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку, а потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку, да показать ей какой у тебя, да-да - у тебя, чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в нее, и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, - из пакета он добыл небольшой черный футляр, - приобрел, сам не знаю зачем, возьмешь с собой, пригодится.
- Что это?
- Карманный компьютер, - он извлек из чехла плоскую черную коробочку, величиной со средний набор женской косметики, - работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что, будешь кропать чего-нибудь, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Ну, так как?
Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались...
И он умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом, от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.
* * *
Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры... мне же было самоубийственно тошно.
- Ты смотри сюда, - Лёва развернул карту на багажнике моей дряхлой Нивы, - вот здесь сворачиваешь налево и вверх, дорога, конечно, паршивая, но где в горах найдешь хорошую? и все время вверх, там увидишь указатель: "Участки художественного общества "Пастораль", мой шестой, в самом отдалении, у озерца, ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Все, давай, катись с ветерком.
С этими словами он запихал меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью, и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.
Погода хмурилась, небо куксилось.
- Спасибо, - выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти.
И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом, я не знал, как это объяснить: вроде бы душа - человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому, что Лёва всегда был вроде как на ладони... ан нет - ускользал подлец газообразным веществом...
Через час я заметил, что выехал вообще не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно, расплакался сентиментальный южный дождик, и влажная духота лениво заползла в салон машины. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчета, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме, под сочувствующими взглядами незнакомых людей...
Дождь усиливался, я ехал, время от времени, бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм, вкупе с нежеланием чего бы то ни было вообще и в частности, привели к логическому результату - я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что дворники работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина... белого...
Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь, забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо - хоть бы подсказали, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я логически застрял. Колеса истерично буксовали, "российский джип" перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись еще немного в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который так и барабанил по крыше авто: " до-н-де-р-фе-р... до-н-дер..." Под этот перезвук-перестук я незаметно для себя заснул за рулем...
* * *
Солнце билось в лобовое стекло и размеренно постукивало в ветровое. Я разлепил веки и, сквозь беспомощный прищур, разглядел свежевымытое утро, и чье-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал, и что-то говорил, а я никак не мог проснуться. Наконец догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождливая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку принять душ, а после уже...
- Извините, пожалуйста.
Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов, подле моей Нивы стоял высокий широкоплечий мужчина, как мне показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще... или пальто?
- Да? - я хлопал ресницами и дышал, будто похмелялся.
- Как вы здесь оказались?
- Сам не знаю, заблудился. А где я?
- А вы давно тут стоите? - он обошел машину, оперся на капот рыжеволосый, темноглазый... какой типаж!
- С вечера, - вот, я уже практически воткнулся ногами в землю и в небо головой. - Машина заглохла, а я заснул за рулем. Вы не подскажете, как на шоссе выбраться?
Мы оба синхронно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.
- Я ехал к это... к этим... ну, где у художников домики, там у друга участок, - зачем-то принялся оправдываться я, - отдохнуть недельку другую. Я писатель...
Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться, - с отчаянной злостью на самого себя подумал я, и почувствовал, как сильно проголодался.
Четкое, напряженное лицо человека немного смягчилось.
- Знаете что, - с дружелюбной улыбкой сказал он, - здесь, совсем рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока что не вытащить, вы отдохнете, покушаете, потом вызовем подмогу. Как?
- С удовольствием.
А что я мог сказать? Мне было решительно плевать, куда именно идти, тем более что к этому человеку я, отчего-то, сразу проникся ужасным доверием и страшной симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы. Я забрал вещи, закрыл машину, и направился следом за нечаянным знакомцем. Руки по-прежнему хотелось вымыть... неужели это и есть нервное расстройство? в последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину?
Во рту была противная сухая горечь, видать возлияния в одиночестве и с Доденфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени.
По стремительно высыхающей дорожке, быстро сужающейся в извилистую тропку, я шел вслед за рыжеволосым типажом, машинально рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца должно быть какая-то серьезная травма спины, или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде бы не походило. Потом мое внимание переключилось на его ноги, вернее обувь - оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.
- Извините, - откашлялся я, стараясь поравняться с ним, - обувь у вас уж больно замечательная, привезли откуда-то или местные умельцы сделали?
- Местные, - улыбнулся он.
- И дорого берут?
- Да нет, для хорошего человека и так сделать могут.
- Что вы говорите? - душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих неуместных ног, - можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется, у меня, видите ли, вечная проблема с обувью.
- Конечно, но на это дня три уйдет - не меньше.
Да я и не тороплюсь никуда, хотел в художественном поселке сидеть, так какая разница, у вас тут, как посмотрю, природа замечательная, - мимо проплывал громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами, голод очень ободрял на созерцание... - Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель...
Конечно можно, хотите прямо у меня, дом большой, а народу только я да жена с сынишкой.
Замечательно! А, водоемчик какой-нибудь имеется?
Речка есть и озеро.
Прекрасно! Я, видите ли, главный редактор...
Шли мы долго, если б не крутая каменистая тропка в две ладони шириной, я уже давно бы разулся и шел в одних носках, еще лучше - босиком. Страшно хотелось пить, и смутно беспокоили воспоминания о Ниве, оставшейся бог весть как далеко.
Однако вы забрались! - сопел я, сохраняя остатки достоинства, в отличие от меня мужчина шел легко, беззаботно, кажется, не запыхался ничуть. - Как места-то ваши называются?
Горные... места у нас, - почему-то неопределенно ответил он.
- А звать-то вас как? - честно признаться, меня почти испугало то, что он не назвал своей деревни или поселка, уж не знаю, куда мы шли, но и это я быстренько списал на расшатавшиеся за последнее время нервы.
- Божедар, а вас?
- Игорь Валерьевич, Игорь. Имя у вас какое замечательное. А далеко еще?
- Почти пришли.
Под это "Почти" мы прошли еще, как мне показалось, километров двадцать, карабкаясь все выше и выше к горным расщелинам. Тропка так петляла и разветвлялась, что сам я ни за что бы не отыскал обратной дороги. Наконец моему взору предстала красивая, едва ли не пасторальная картина: деревушка, со всех сторон окруженная лесами, огороженная горными спинами.
- О, какая красота, - выдавил я, задыхаясь, - как же вы отсюда в центр попадаете? Есть какая-нибудь другая дорога?
- Да, имеется. Осторожнее, тут спуск крутой.
Я на мгновение замер. Аккуратные строения, напоминающие совхозные, квадратное, явно искусственное озерцо в центре долины, бороздки огородов, лоскутки небольших полей - эта картинка показалась мне смутно знакомой, где-то я уже видел такую композицию... обдумать этот факт я не успел, потому как подвернул ногу и с недостойным жалобным кудахтаньем заторопился вниз.
- Ну, что ж вы так, - расстроился Божедар, глядя на мое перекошенное лицо, - я ж предупредил...
- Да вот... так! - я вяло растирал лодыжку, предвкушая как минимум три хромоногих дня.
- Ничего, сейчас придем домой, все поправим.
Мы спустились, вышли на тропинку, уходящую в лес, и вскоре углубились в свежую прохладную тень. То там, то здесь в дремучей чаще виднелись рубленые избы, колодцы, пристройки...
- Папа!
К нам навстречу несся пацаненок лет четырех, в одних только коротеньких шортиках.
- Это мой Дениска, - улыбнулся Божедар, хотя мог бы и не комментировать - рыжий ежик волос, да темно-синие глаза... мальчишка принялся крутиться возле нас, и я застыл, привалившись к очень кстати подвернувшемуся под бок дереву. На спине пацаненка, там, где у всех на свете лопатки, топорщились маленькие, но уже вполне оформившиеся крылышки с перышками светло-бежевого цвета и нежным белым пушком. Большой, указательный и средний пальцы правой руки как по команде соединились в горсть. Крестное знамение получилось корявеньким, возможно даже обидным для ангела... Божедар, глядя на меня, рассмеялся.
- Да нет же, - он отлепил меня от дерева и, придерживая за плечи, повел к дому, что по правую сторону, - он не ангел, Дёня обычный челоптах, в меня пошел, я тоже челоптах, надеялся, что в маму уродится, хоть не станет с этими крыльями маяться, а не вышло.
- Челоптах - это как?
Божедар усадил меня на некрашеную скамеечку у дома.
- Сразу хочу сказать, чтоб потом не было неясностей и недоразумений, Божедар принялся неторопливо расстегивать пуговицы балахона, - лишних всяких вопросов, вроде: как, почему, откуда копыта растут, у нас тут никто не любит.
- У кого копыта растут? - я вытер слабенькие, вспотевшие ладони о штаны.
- У некоторых растут.
- А, - кивнул я, - разумеется.
Божедар снял зеленый балахон и, аккуратно свернув, положил на скамейку рядом со мной, остался он в синих спортивных штанах. Расправив большие крылья с коричнево-рыжими перьями, он тряхнул ими, получился звук, будто хозяйка вытряхивает половик с балкона. Во все стороны полетели мелкие перышки. Я отчего-то засмеялся. Подбежал пацаненок, и схватил со скамейки балахон:
- Пап, я домой отнесу, ага?
- Ага. А мама дома?
- Не, с тетей Мартой за грибами-ягодами пошли.
И с этим убежал в избу.
- Чего курите?
- А?
- Спрашиваю, какие сигареты курите?
Я вытащил из кармана пачку и посмотрел на нее.
- "Парламент". Можно мне?
- Что?
- Сигарету, спрашиваю, можно?
- Да, разумеется.
Я протянул ему и прикурил сам. Расправив крылья, Божедар присел на холмик напротив меня, с удовольствием затягиваясь.
- Ну, а что такого - крылья, - заметил он, со вкусом выдыхая дым, одна проблема от них - вот и вся радость.
- А летаете? - от табака на голодный желудок я "поплыл" и даже развеселился.
- А зачем? Нет, в принципе могу невысоко, но годы уже, сами понимаете.
- Да уж, - кивнул я, - годы это еще та дрянь. А у вас династия? Ну, в роду - все?
- А как же.
- Да, это да... необычно, прямо скажем...
- Ага, вот вы думаете - крылья, замечательно как, а ведь и в голову не приходит, какая это ужасная морока, одни только неприятности - вот и все удовольствие.
- А чего так? Еще сигарету?
- Нет, спасибо, сначала эту докурю. Смотрите сами: по пояс голым все время ходить неловко и неудобно - жара, мошки и все прочее, а под одеждой они преют. Приходится сидеть на улице, выветриваться, иначе в доме запах как от старой подмокшей перины.
В пере все время разная гадость заводится, жене приходится травяным отваром это хозяйство обрабатывает, сплю на животе, а если на спине, так их расправить надо - получается, что мне одному во всей спальне тесно будет. И вообще с ними жарко и кожа от пуха чешется - радости мало, верьте мне. Сейчас вот думаем, пока ости не окрепли, пока мягкие, может, Дёньке купируем их...
- Послушайте! - взвился я в необычайном душевном состоянии, - природа или Бог, уж не знаю, кто там, наградили вас мечтою всего человечества крыльями за спиной, а вы - "купировать", как хвост собачий, в самом деле!
- Человечество все время о глупостях мечтает, а вы попробовали бы все время в эдаком пальто демисезонном с одной стороны организма ходить, да шашелем всяким, потливостью да опрелостями через это мучаться; и таскать это тяжело, и на погоду ноют, не хуже ревматических суставов... да что там объяснять! Ужас, в общем. Давайте сигарету.
Я протянул ему пачку с зажигалкой, тут из окна высветился пацаненок:
- Пап, мама говорила, чтоб ты за курой сходил!
- А чего раньше молчал?
- Забыл!
И скрылся из видимости.
- Ох-хо, - покачал головой Божедар, поднимаясь с завалинки, - что ж, Игорь... позволите без батюшки?
- Конечно, о чем вы говорите!
- Пойдемте, что ли, до курятника, за одно и обувь вам закажем.
- Так ваши ботинки из куриной кожи? А я то все думал! - вскочив, я устремился за Божедаром, норовя подойти поближе к его рыжеватым крыльям и рассмотреть это явление вблизи.
- А потрогать можно?
- Лучше не рискуйте пока, жена еще сегодня не обрабатывала. Сполоснем травкой, потом трогайте на здоровье.
За разговорами мы вышли на опушку и устремились в долину к постройке, выглядевшей как небольшая, чистенькая птицеферма, с открытым загоном, обнесенным высоким деревянным забором, и сверху, отчего-то - металлической сеткой.
- Подождите меня здесь, - Божедар оставил меня у забора, - я сейчас.
Он отошел, а я остался изучать окрестности. В заборе, на уровне моего лица, виднелось окошечко, закрытое деревянной створкой с ручкой скобой. Я возьми да и открой из любопытства. Гляжу, а на меня в упор, прямо таки вплотную смотрят два круглых красноватых, очень злобных глаза. И смотрим мы друг на друга. Сердцем я понимаю, что глаза что-то затевают несимпатичное, а сделать чего - не знаю. Пялюсь, дурак-дураком...
- Отойдите! - подоспевший Божедар толкнул меня в плечо и, как только я откатился, в оконце выдвинулся громадный клюв и со скрипом застрял на половине.
- Ну, что ж вы так, в самом-то деле! - Божедар досадливо двинул кулаком по клюву, тот незамедлительно скрылся, после чего, Божедар захлопнул створку. - Вы уж осторожнее будьте!
- А что это было? - интересовался я, из последних своих сил вспоминая, что-то важное.
- Ну, пойдемте, покажу.
Со вздохом, он повел меня в деревянную постройку, сообщающуюся с загоном. Там нас встретил невысокий юркий господин в голубом халате.
- Розик, - обратился к нему Божедар, - вот, писатель интересуется...
- А, значит, это вы там застряли? - заулыбался острыми улыбками Розик, но я уже не мог ответить, я был уже неадекватен: за плотной металлической сеткой, прикрывающей окна, распахивался загон, кишащий... разрази меня всё и все! - птеродактилями! Зачарованно я наблюдал за их толчеей, отрывочно воспринимая разговоры:
- Розик, только дай потрошеного, и покрупнее, сам видишь, у нас гость... да и кожи нам на тапочки.
- Размер снимали?
- Нет, мы пока еще к Феофласту не заходили.
- Сначала размеры снимите, я уж высчитаю объем и выдам сколько надо. Какой-то гость у тебя не общительный...
- Он только-только с Большой земли прибыл, не адаптировался еще.
- А, ну тогда понятно, - с веселым сочувствием улыбнулся мне Розик.
- Можно мне присесть куда-нибудь? - я вежливо икнул, и опять подвернул охромевшую ногу.
- Да, конечно, - Розик куда-то метнулся, и принес небольшой деревянный стульчик, очень похожий на детский, разве что выгнутой дырки непонятного назначения на сидении не виднелось. - Присаживайтесь, пожалуйста.
Я как мог, пристроил свой творожно-йогуртовый зад на маленький стульчик и спросил разрешения закурить. Наверняка на ферме не курили, но в виде исключения мне разрешили. За плотной металлической сеткой толклись рептилии "птерозавры", то и дело, издававшие то пронзительные вопли, то утробное щелканье... Розик с Божедаром вежливо ожидали, пока я накурюсь.
- Это птеродактили да? - на всякий случай решил я уточнить.
- Пальцекрылы, - с готовностью отозвался Розик, - мы называем их "Пальцекрылы".
- Это, в общем-то, одно и то же, - очень улыбнулся я, и, удивительным образом, отлепился от стульчика, поднимаясь на ноги.
Розик принес большой пакет и вручил Божедару.
- Крупный? - Божедар заглянул в пакет, - потрошеный?
- Все как ты просил.
- Спасибо, до свидания.
- Счастливо.
Мы вышли во двор и устремились в обратный путь. Идти молча было неловко.
- Розик... как его имя целиком звучит?
- Розмарин, - и добавил едва ли не шепотом, - он, наверное, еврей! Этого никто толком не знает! Но пальцекрылы у него всегда отличные, свежие...
"Да-а-а! - подумал я, - в сравнении с крылатыми людьми и птеродактилями - еврей это еще та сенсация!"