Страница:
Говоря о достижениях советского искусства, Фурцева привела следующие цифры: за годы советской власти создано семьсот опер. Из них 120 - к 50-летию советской власти и столетию Ленина. Правда, они почему-то не удержались в репертуаре, но люди работали и это хорошо...
Из других источников узнал, что новый роман Солженицына "Август четырнадцатого" будет опубликован во Франции по-русски и по-французски. Приятное известие, глядишь и мы почитаем.
27 июня
Писатель Владимир Емельянович Максимов провел несколько лет в уголовных лагерях. Сложилась соответствующая психологическая конструкция. Стал, в частности, запойным пьяницей. Мы несколько раз встречались, и я понял, что он остро не удовлетворен своей литературной и личной судьбой. На днях он явился к своему другу (факт из первоисточника) в необычно веселом настроении и сказал, что отныне не станет иметь дела с издательствами. Его книги уродуют, ему не удается увидеть в печати ни одного своего произведения, где он хотел сказать правду. Друг спросил, как же Володя впредь собирается зарабатывать себе на хлеб. И Владимир Емельянович рассказал следующее.
В Союзе писателей много людей литературно беспомощных, но имеющих связи и возможности "продвигать" свои "произведения". Один из таких деятелей позвонил Максимову и сказал, что у него есть большое желание стать автором пьесы, но, увы, он не способен ее написать. Не сделает ли В. М. за него эту работу? Конечно, за вознаграждение. В. М. согласился, написал пьесу, которая была принята к постановке, и получил 1000 рублей (очевидно, 1/5 или 1/10 гонорара). Содержание пьесы ни в какой степени не отвечает взглядам В. М., но он считает, что не несет ответственности за это безымянное или фальшивоимянное произведение. Такова жизнь.
Спад политической протестантской мысли в стране совершенно явственен. Одних посадили в тюрьмы, иных - в сумасшедшие дома, а остальные примолкли. Процесс спада стремителен. Можно даже сказать, что поток протестующих интеллектуалов разделился и распался на два направления. Первое - еврейский национализм с конечной целью эмигрировать. Второе - религиозные искания. Верные протестантизму тоже перешли на легальное, подчеркнуто легальное положение (Сахаров и др.). В чем причина быстрого крушения протестантизма? Конечно, не только в жестоких репрессиях. Еще недавно репрессии выявляли все новых и новых борцов. Очевидно, дело в том, что протестующая интеллигенция очень быстро (значительно быстрее людей 60-70 годов XIX века) поняла, что представляет собой тот народ, за который она приготовилась сложить свои головы. Низкий нравственный уровень мужика прошлого века Эверест по сравнению с современным мещанином города и деревни. Интеллигенту остается искать близких по духу людей для какой-то духовной близости во имя спасения души. Эта близость возникает нынче либо на национальной основе (у татар Крыма, евреев, в национальных республиках), или на основе религиозной. Выпущенный из лагеря досрочно борец за социальную правду Андрей Синявский ныне углублен в сугубо религиозные проблемы. Религиозные искания проникают в мир ученых и писателей. И националисты, и люди религии отталкивают от себя обязательства быть глашатаями общественной истины ради борьбы за истину личную. Общество, в котором происходит такое массовое крушение идеалов интеллигентского протеста, неизбежно придет к дальнейшему духовному обнищанию, к нравственному краху. Пастыри, бросающие стадо, в отчаянии перед тем, что скоты слишком глупы, обрекают свое стадо на гибель в зубах хищников. Дойдут волчьи зубы и до пастырей, сколько бы они ни изображали "частных лиц", не имеющих никакого отношения к общественным вопросам.
30 июня
Газеты вышли с сообщениями на первой странице о том, что космонавты с корабля Союз-II чувствуют себя хорошо. А радио уже известило об их гибели. Мы не поспеваем за временем... Время иронизирует, время смеется над нами. Люди убиты, а тысячи ротационных машин продолжают набирать поздравительные заголовки...
Дочитал "Самопознание" Бердяева ("Опыт философской автобиографии"). Книга очень значительная. Кроме огромного исторически-познавательного и философско-познавательного материала, она послужит мне источником для книги о Войно-Ясенецком. И Бердяев, и В-Я. - оба аристократы по происхождению, оба демократы по убеждениям. (Они даже уроженцы Киева и ровесники.) Их реакция на революцию, Гражданскую войну и первые годы советской власти, очевидно, очень близка. Там, где мне не будет хватать данных о взглядах В-Я., я буду как возможный, весьма возможный адекват, приводить высказывания Бердяева. Конечно, характеры у них разные, но вера в изначальную свободу личности, высокое чувство достоинства и искренняя вера в Бога, очень их сближает. По существу, они оба эмигрировали: Бердяев был выслан в 1922 году, а В-Я. обратился во внутреннюю эмиграцию, постригшись в монахи летом 1921 года. И оба этого не хотели.
9 июля
Вестибюль Центрального дома литераторов. Много некрологов. За несколько дней умерли Геннадий Фиш, Константин Лапин и Линьков. Костя Лапин (51 год) высокий, красивый и добрый человек, бросился с Крымского моста в воду. Причиной самоубийства называют семейные трудности и неприятности (приемная дочь родила двух детей без мужа и забеременела в третий раз). Другой бы выгнал шлюху на улицу, а добряк Костя тянул, тянул, вот и надорвался. Но как бы ни плохи были дела в семье, главная беда была в том, что он просто не мог прокормить семью, как не может прокормить ее сегодня большинство честных и талантливых литераторов.
Начал большой очерк об академике-селекционере А. Мазлумове - "Сладкое и горькое". Хочу выбросить из души, из ума всякого внутреннего редактора. Надо преодолеть страх перед тем, что скажет редактор и что скажет герой. Это очень трудно, но без этого очерк превращается в мусор. Надо тренировать себя в преодолении страха.
10 июля
Мой двоюродный брат - житель Свердловска, искусствовед (так и хочется добавить по известному анекдоту - "в штатском").
- Ты ведешь дневник? Но ведь это опасно...
Его мечта (неосуществленная) быть доктором технических наук, копаться со своими "железками" и ни к чему "этому" не быть причастным. Голубая мечта так называемого порядочного мещанина. Увы, тоже неосуществимая. "Это" лезет отовсюду, оно - везде.
14 июля
Очень скверное настроение. Чувство, близкое к состоянию человека, которого душат. Перебрал бумаги в столе: отказы, отказы. Последнее полугодие - время полного застоя в моих литературных делах. Ничто не печатается, не разрешается. В кино, в трех газетах; в издательстве, в нескольких журналах лежат без движения мои сочинения, заявки. Последнее прибежище - Детиздат. Переиздание однотомника в будущем году кажется на этом фоне почти фантастическим. Балансирую на пределе возможностей, то одалживаю, то отдаю и снова одалживаю.
15 июля
Письмо из Рамони от фитопатолога Ираиды Васильевны Поповой (52 г.). И. В. показалась мне наиболее интеллигентной среди Рамоньского народа. Любит музыку, литературу. Общительна, полна доброжелательства.
Мы долго с ней беседовали и "споткнулись" на том, что английский ученый прислал ей письмо с просьбой прислать оттиск ее работы, а она не ответила ему, боясь "сношений с иностранцами". Я сказал ей все, что она заслужила. И вот ее встречная аргументация, занявшая половину письма. Привожу дословно:
"Не знаю, удастся ли мне преодолеть в себе это "духовное рабство", как Вам было угодно выразиться, но система (подчеркнуто Поповой - М. П.) моя прочная и надежная: служить интересам отечественной науки и, если мои действия могут хотя бы на йоту препятствовать этому, то я не могу называться советским ученым... Моя переписка с учеными социалистического лагеря носит свободный, дружеский характер и обходится без цензоров. В трудах же, которые должны отправляться в капиталистические страны, многое может быть прочитано между строк и неправильно истолковано. Нам известно много фактов из практики встреч с такими представителями, которые основной целью визитов считают отыскание негативных сторон, а потом афишируют в худшем свете все то, что видели, и тех, кто радушно и гостеприимно встречал их. Так было с французской делегацией 1956 г., с американской в 1964 г. и т. д. Поэтому здесь речь идет не о единицах, а о коллективе ученых и их престиже в целом. У меня на этот счет, как теперь модно говорить, логика железная, и, конечно, здесь менторство вряд ли поможет..."
Отличный документ для познания системы взглядов отечественных специалистов (ученых?) 70-х годов XX столетия. За одно ручаюсь: письмо искреннее.
25 июля
Читаем с Ли роман Владимира Максимова "Семь дней творения" (самиздат). История рабочей семьи Лашковых "революцией мобилизованных и призванных", "хозяев жизни", по которым жизнь в конце концов проходит всеми своими гусеницами. Полотно огромное - от первых дней советской власти до сего дня. По существу это роман-ретроспекция. Старые, измученные, больные люди глядят в свое прошлое, глядят с ужасом, удивлением, отвращением. Максимов отлично знает жизнь "простых". Когда герои пьют - чувствуешь, что автор пил с ними, когда самозабвенно работают, веришь, что и автор знает это чувство. Страшная книга, полная смертей, жестокости и сминаемых жизней. Ли вздохнула вчера вечером, прочитав очередную главу: "Как хорошо-то, Господи! А я думала, что в России уже и нет, кроме Солженицына, других писателей..." Книга прекрасная, и тем горше осознавать судьбу ее и судьбу автора.
1 августа
Несмотря на мое письмо, в котором я решительно рекомендовал воздержаться от приезда в СССР, американка Эдит Луцкер (Ида Соломоновна) все-таки приехала. Она прислала мне телеграмму, и я встретил ее в Шереметьевском аэропорту. Я сразу узнал ее среди толпы иностранцев, проходящих досмотр: маленькая полная женщина (несмотря на 68 лет, о ней никак не скажешь - старушка), с черными, лишь кое-где седыми волосами. Энергия и физическая выносливость ее поразительны.
Она буквально одержима во всем, что касается ее работы. Откровенно говоря, мне жаль ее - я не верю, чтобы даже с такой энергией она смогла получить у нас доступ к архивам Владимира Хавкина. Выступить с докладом о Хавкине на Конгрессе ей тоже не дадут, скорее всего. И все же нельзя не гордиться этой одержимой - именно такие изменяют мир. Двигают общество.
16 августа
Встретился и беседовал с Владимиром Максимовым. Я говорил ему об огромном впечатлении от его "Семи дней творения". Максимов был на этот раз спокоен, открыт. Может быть потому, что встреча происходила в близком ему доме. Всегда колючий, жесткий, он открылся доброй и отзывчивой своей стороной. На мой вопрос о реалиях его книги он доверительно рассказал о своей, как он говорит, "пестрой" жизни. Рабочий-строитель, сидел трижды (не по политической статье). Дважды бежал из лагеря. Последний раз при побеге его избили так, что в 18 лет тюремщикам пришлось его актировать. Сидел в "психушке" - лечили от запоя. Говорит об этом без всякой аффектации. Со смехом рассказывает, как его в 1959 году "покупали" на Лубянке. "Зачем вам эти встречи с иностранцами... Оставьте это, мы вам поможем..." Разговор был долгим. Максимов ерничал, грубил и в конце концов его отпустили. Но то была пора, когда беседу начинали с заверений, что "мы твердо держимся принципов Феликса Эдмундовича".
Володя владеет несколькими профессиями. Потому-то у него и герои держат в руках настоящее дело. Чувствуется в нем и христианин - явно воспитывает в себе терпимость, хотя по его ожесточенной натуре ему терпимость эта дается тяжело. Сказал, что христианин, по его мнению, человек действия, и то, что сейчас многие интеллигенты русские ушли в веру, вовсе не означает их отхода от общественной деятельности. Об интеллигенции конформистского толка говорит зло. Тут и христианство ему не помогает. В 1956 году эти "жирные" охотно подписывали и покрикивали на собраниях. "Протестантизм" тех либеральных лет только наращивал им политический капитал. Обстановка фронды самая комфортная для этих приспособленцев, которые хотят, чтобы их не только хорошо кормили, но и уважали. Теперь они разбежались по углам. Максимов, однако, выделяет в среде интеллигенции тех, кто выдержал испытание страхом и голодом. Верит, что такие есть и их будет еще больше.
В. Максимов попросил дать ему мою книгу о Вавилове. Очень оживился, когда я сказал, что перерабатываю рукопись, чтобы показать ВИНУ Николая Ивановича. "Это очень важно, показать вину крупнейших деятелей интеллекта. Это важнее, чем показать их как жертв режима", - сказал Максимов.
Рукопожатие у Максимова очень крепкое. Его рука сильная, твердая, хотя изуродована. Ее раздробили после очередного побега из лагеря.
19 августа
Слава Г., тридцатилетний биолог-генетик, беседует со старой, за 80, дамой, дама атеистка и материалистка, еще в студенческие годы порвавшая с верой. Ее нр. авственность, воспитанная, осознанная - нравственность интеллигента, получившего образование в Сорбонне. Слава Г., наоборот, простолюдин и верующий христианин. Нравственное чувство для него - дар Божий, нечто куда более высшее в человеке, чем простое воспитаниеДама Славу понять не может, но в силу природной доброты и воспитанности, пытается как-то осмыслить этот феномен. Она говорит:
- Мой знакомый, человек активно верующий, заставлял своих маленьких детей каждый день, как молитву, повторять: не делай другому того, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. И это воспитание, кажется мне, лучше всяких религиозных наставлений.
- Ну что ж, - говорит Слава, - Ваш знакомый пытался создать у людей рефлекс совести, но как всякий рефлекс, этот будет подавлен другим, более сильным рефлексом самосохранения. А подлинно верующий человек никогда не покинет своих нравственных принципов. Совесть, дух для него нечто более высокое и более ценное, чем тело, материя. С верой можно и пострадать и перестрадать во имя духа...
И Слава улыбается своей светлой, детской и в то же время непобедимой улыбкой...
21 августа
С Э. Луцкер произошло то, что я и предсказывал: ее к архивам хавкинским просто не допустили. Сделали это просто. Оргкомитет конгресса по истории наук послал в Главное архивное управление письмо, где просто констатировал, что гражданка США Луцкер обратилась к ним с просьбой о допуске в архивы. Ни слова поддержки в этой бумаге не присутствовало. О Хавкине сказано было, что это микробиолог, чье детство и юность прошли в Одессе. (Это писалось за неделю до того, как Президент Индии торжественно открыл мраморную доску в честь Хавкина в Медицинском колледже в Бомбее, и все индийские газеты два дня писали о великом филантропе!) Конечно, в ответ на такую бумагу Архивное управление (ГАУ) не пожелало палец о палец ударить, чтобы допустить иностранку к архивам. Вчера из ГАУ ответили, что в Одесском областном архиве о Хавкине никаких материалов нет. Цинизм этой истории абсолютно обнажен.
27 августа
Приехали в Коктебель. Постепенно красота и безмятежность этого места успокаивает, уводит от Москвы, от борьбы и тягостных мыслей, в которых мы жили весь этот год.
Стрекочут цикады, месяц проложил дорожку вдоль моря, благоухают табаки под окнами нашей комнаты, красиво одетые люди фланируют по набережной. То ли я ухожу в какой-то чудесный сон, то ли, наоборот, просыпаюсь после кошмара столичного бытия. С Коктебелем связано более десяти лет жизни. Много милых и грустных, но всегда светлых воспоминаний. В далекую "дописательскую" эпоху мы, молодые и холостые парни, приезжали "дикарями", снимали комнату в деревне подешевле, пили вино, пели про Льва Николаевича Толстого, который жил в имении Ясная Поляна. Теперь та пора кажется прекрасной, хотя живу я в удобном номере и питаюсь в хорошем ресторане Дома творчества, но как-то нет той удали, радости, нет желания озоровать как тогда.
Навестили и вечную святыню здешних мест - дом Волошина. Там работает ленинградский текстолог и литературовед Виктор Андроникович Мануйлов, человек добрый и бесконечно преданный литературе. Живет в Ленинграде, в коммунальной квартире, один, живет кое-как, но всегда в волнениях и бегах как бы сохранить бесценные страницы того, что никто сейчас не хочет печатать. Здесь он спасает от забвения волошинское литературное наследие. Макса Волошина ведь в советское время почти не печатали. Волошин-художник тоже забыт. В мастерской его, как всегда, 4-5 человек, списывают волошинские стихи. Молодежь. Прекрасная школа для молодых - Волошин, Цветаева. Эти чувствовали эпоху обнаженными нервами. Им не верить нельзя. Не удивительно, что их не публикуют в советской России. Слишком многие мифы рассеялись бы при одном соприкосновении с их поэзией.
Мы с Лилей привезли двухтомник Волошина, напечатанный на машинке с какого-то самиздатовского издания. Мануйлов сразу определил, что первоисточник - те тома волошинских стихов, что лежат в Доме с 1923 года. Предстоит сверить строку за строкой оба наших тома и выправить текст, дурно перепечатанный машинисткой. Какое это диво: в стране, где издательское дело контролируют сотни и тысячи чиновников, где типографии, бумага, редакции в руках правительства, где цензура недреманным оком глядит за каждым словом люди вновь и вновь от руки переписывают стихи опального поэта, перечитывают, переплетают, хранят как величайшую ценность. И так вот уже 180 лет, с Радищева. Кажется, нет ни одной страны в мире, где бы так долго и упорно народ, совершенно неспособный добиться свободы печати, хранил и лелеял печать тайную, подпольную. И в том числе главную гордость России ее литературу (Волошин, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Замятин, Булгаков, Бердяев, Набоков, Платонов, Ходасевич, Д. Самойлов и многие др.).
Мастерская в доме Макса Волошина. Высокая каменная призма с узкими, вытянутыми окнами на море. Стены увешаны картинами самого Макса и его современников. Полки с книгами до самого потолка. А на одной из стен белая голова египетской богини Тамах, которой поэт посвятил немало стихов. Тут музей, но музей, полный жизни. Каждый день в 11 утра по внешней деревянной лестнице поднимаются к дверям мастерской люди. По одежде тут никого не различить: все в легких сарафанах, джинсах, майках. Обувь оставляют у входа. Хозяйка стара и больна, гостей принимает Виктор Андроникович Мануйлов. Я с каждой встречей проникаюсь к нему все большим уважением. Это он выверил по оригиналам 4 тома стихов и 4 тома статей М. В. Мы рассаживаемся на скамьи за деревянный некрашеный стол, за которым когда-то работал Волошин, и каждый получает от Виктора Андрониковича по тому. Одни просто читают, другие списывают стихи.
Моя соседка, женщина лет 40, явно торопится дочитать том с биографией поэта. Ей надо бежать покормить ребенка, а завтра она уезжает. Наш разговор отрывист, но я успеваю узнать, что она из маленького городка в Казахстане. Она нашла в библиотеке какое-то упоминание о Волошине и нарочно приехала сюда, чтобы прочитать его стихи. В свои сорок она заочно заканчивает институт в Ташкенте (очевидно, филологический факультет). Работает в учреждении, о котором нельзя говорить. Тюрьма, очевидно, или воинская часть. Мне хочется понять психологию этой малоинтеллигентной и малообразованной дамы, которую стихи официально преданного забвению поэта заставили совершить столь далекий вояж. ("А Ленин ничего не писал о Волошине? Ведь писал же он о Толстом. Может быть, дал какую-нибудь опенку?..")
В перерывах между чтением, охами и ахами дама успевает сказать: человек рождается дважды. Вот и она делает попытку родиться второй раз. Но где взять книги, которые бы объяснили ей, что и почему нехорошо в ее жизни (что НЕхорошо - она уже поняла). Она с удивлением слышит новые для нее имена: Цветаева, Мандельштам, Ахматова. Я советую ей прочитать некоторые стихи Волошина, и она буквально потрясена "Россией" и "Государством". Назавтра она уедет к себе в Казахстан, и узкая щель, через которую пробил я к ней луч правды, сомкнется опять. Сумеет ли она найти дорогу к истине? И как это интересно, что общественные закономерности в наш, такой материалистический век, открывает людям поэт, поэзия.
Вторая женщина, которая читает стихи рядом со мной, - инженер из Луганска. Она прочитала воспоминания Миндлина о Волошине и тоже специально приехала в Коктебель познакомиться с Волошиным. Она решила задержаться на 10 дней тут, чтобы успеть переписать его стихи. Давно уже дела людские так меня не радовали. Человек едет за словом, ищет слова правды. Это почти недостоверно прекрасно.
5 сентября
Я выступил в доме Волошина с чтением глав из книги о Вавилове. Слушало человек 20, в основном люди мне неизвестные, вероятно, друзья вдовы Волошина Марии Степановны. Сама она сидела в кресле прямо напротив меня. Никогда прежде не бывал в доме Волошина ночью. Свет погашен и только на столе передо мной - яркая лампа. Мастерская в таком освещении выглядит особенно волнующей, таинственной. Слушали два с половиной часа, затаив дыхание. Но разницу в восприятии все-таки уловить удалось. Одни взволнованно жали руку, говорили, что это им важно, нужно. Виктор Андроникович Мануйлов, сам историк с большим опытом собирания и сохранения духовных богатств, сказал мне: "Это значительно!" Но были и такие, кто постарался показать во время чтения, что книга им не интересна, позиция автора чужда (поэт Хрустов и др.). Ну, что ж, обнажая столь жгучие и драматические страницы Истории, было бы странно не встречать врагов правды. Горькая, неприятная, обвиняющая, она, эта правда, воистину колет глаза кое-кому. Особенно резко разошлись слушатели, когда я в конце стал говорить о вине поколения Вавилова, и о его собственной вине. Пожилые, вслед за Марией Степановной, заявили, что о вине Н. И. говорить нельзя, но молодежь соглашалась со мной. Да, то поколение не сможет уже признать себя виноватым. Всегда хочется думать, что зло вне нас. Надо родиться потом, чтобы эту трагическую вину увидеть, понять и спокойно взвесить на исторических весах.
10 сентября
Ездили в Старый Крым на экскурсию. Домик Александра Грина спартанская, почти нищенская обстановка. Писатель умирал в бедности - его не печатали. Друг жены Грина, Нины Николаевны, Юлия Александровна Первова, биолог из Киева, рассказывала: в 1941 году Нина Николаевна осталась с умалишенной матерью в Ст. Крыму после прихода немцев (эвакуации организованной тут не было). Чтобы прокормиться, она вынуждена была поступить корректором в типографию немцев. За это ее после возвращения наших осудили и продержали в лагере 10 лет. Вернувшись, она попыталась восстановить дом, где в 1932 году умер ее муж - Александр Грин, сделать в нем музей. Но дом принадлежал первому секретарю райкома партии, некоему Иванову, который использовал его в качестве курятника. Четыре года продолжалась борьба одинокой женщины против всесильного Иванова. Он поочередно отметал все распоряжения сверху, вселял в домик Грина районный архив, директора школы. Он клялся, что Грин, о котором в Литературной энциклопедии сказано, что он - реакционер и чуждый элемент, никогда не будет иметь в Ст. Крыму музея. Шестнадцать инстанций занимались этой проблемой. Домик удалось отстоять, отремонтировать. Старая женщина, получающая пенсию 21 рубль в месяц, жила в домике и несколько лет принимала ежедневно до ста экскурсантов. Местные власти клеветали на жену Грина, распускали слухи, что она бросила мужа за два года до его смерти. Когда же она умерла (в сентябре 1970 г. на 76 году жизни), то три дня тело ее лежало в доме, но местные власти не давали разрешения на похороны Нины Николаевны в ограде, где были уже похоронены ее муж и ее мать. В отместку за спасение памяти выдающегося писателя его жена была брошена в яму на краю деревенского кладбища.
11 сентябя
Сегодня на 77 году жизни умер Н. С. Хрущев - мудрый Иванушка-дурачок русской истории. Все допущенные им глупости или подлости - целина, попирание законов страны, уничтожение военно-морского флота, Венгрия 1956 года, Кубинский конфликт, Берлинская стена, издевательства над писателями и художниками и т. д и т. п. - будут забыты, но разоблачение Сталина сделает его лицом ИСТОРИЧЕСКИМ. Россия, одолеваемая подлецами, никогда не забудет этого прелестного дурака, одарившего ее мимолетной весной либеральных надежд.
14 сентября
Семен Липкин, поэт и переводчик (отличный!), рассказал сегодня. В Одессе в годы революции без конца менялись власти, шли грабежи, творились беззакония. Однажды молодой Липкин увидел, как по городу едет штейгер (коляска), в ней, несмотря на жару, стоит одетый во все черное человек в черном котелке, а его сопровождающие разбрасывают листовки с призывами к еврейским погромам. Человек в котелке был доктор Владимир Петрович Филатов, будущий академик, Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета. Когда через много лет Липкин при встрече с Филатовым напомнил ему тот давний день в Одессе, академик, нимало не смутившись, ответил:
- Время было трудное, тяжелое. Мы искали выход...
22 сентября
Среди наиболее интересных лиц, встреченных в Коктебеле, - Юрий Данилович Гончаров, писатель из Воронежа и заведующий отделом прозы в журнале "Подъем". Он высок, мрачноват, говорит мало, на вид грубоват, да и в разговоре тоже, случается, прорывается в нем внук деревенского дьячка. Но мне он пришелся по душе. Был на войне, пишет о войне. Видит ее ужасы, глупость, грязь. Одна из книг (о Воронежской операции) так и называется "Неудача". Его вместе с Баклановым и Вас. Быковым специальным документом Комитета по печати клеймили за неправильное изображение войны. Гончаров пришел в журнал, чтобы дать людям правдивое слово. Воюет с начальством, с обкомом за каждого автора, за каждую строку. Ему уже намекнули, что тащит он в журнал не тех (есть такой термин) авторов. Он сказал мне, что разослал 150 писем к лучшим писателям страны с предложением сотрудничать в журнале. Назвал В. Войновича, Б. Балтера, Ф. Искандера, Битова, Конецкого. Но сейчас ему, очевидно, придется уходить из журнала - расход сил на борьбу огромен, а итоги ничтожны. Жаловался, что только что обком запретил печатать рассказ Битова, рассказ вынули уже из верстки. Гончаров мечтает о несбыточном: в нынешних условиях создать для настоящих писателей приют вроде "Нового мира". Но мечта эта безнадежна.
Из других источников узнал, что новый роман Солженицына "Август четырнадцатого" будет опубликован во Франции по-русски и по-французски. Приятное известие, глядишь и мы почитаем.
27 июня
Писатель Владимир Емельянович Максимов провел несколько лет в уголовных лагерях. Сложилась соответствующая психологическая конструкция. Стал, в частности, запойным пьяницей. Мы несколько раз встречались, и я понял, что он остро не удовлетворен своей литературной и личной судьбой. На днях он явился к своему другу (факт из первоисточника) в необычно веселом настроении и сказал, что отныне не станет иметь дела с издательствами. Его книги уродуют, ему не удается увидеть в печати ни одного своего произведения, где он хотел сказать правду. Друг спросил, как же Володя впредь собирается зарабатывать себе на хлеб. И Владимир Емельянович рассказал следующее.
В Союзе писателей много людей литературно беспомощных, но имеющих связи и возможности "продвигать" свои "произведения". Один из таких деятелей позвонил Максимову и сказал, что у него есть большое желание стать автором пьесы, но, увы, он не способен ее написать. Не сделает ли В. М. за него эту работу? Конечно, за вознаграждение. В. М. согласился, написал пьесу, которая была принята к постановке, и получил 1000 рублей (очевидно, 1/5 или 1/10 гонорара). Содержание пьесы ни в какой степени не отвечает взглядам В. М., но он считает, что не несет ответственности за это безымянное или фальшивоимянное произведение. Такова жизнь.
Спад политической протестантской мысли в стране совершенно явственен. Одних посадили в тюрьмы, иных - в сумасшедшие дома, а остальные примолкли. Процесс спада стремителен. Можно даже сказать, что поток протестующих интеллектуалов разделился и распался на два направления. Первое - еврейский национализм с конечной целью эмигрировать. Второе - религиозные искания. Верные протестантизму тоже перешли на легальное, подчеркнуто легальное положение (Сахаров и др.). В чем причина быстрого крушения протестантизма? Конечно, не только в жестоких репрессиях. Еще недавно репрессии выявляли все новых и новых борцов. Очевидно, дело в том, что протестующая интеллигенция очень быстро (значительно быстрее людей 60-70 годов XIX века) поняла, что представляет собой тот народ, за который она приготовилась сложить свои головы. Низкий нравственный уровень мужика прошлого века Эверест по сравнению с современным мещанином города и деревни. Интеллигенту остается искать близких по духу людей для какой-то духовной близости во имя спасения души. Эта близость возникает нынче либо на национальной основе (у татар Крыма, евреев, в национальных республиках), или на основе религиозной. Выпущенный из лагеря досрочно борец за социальную правду Андрей Синявский ныне углублен в сугубо религиозные проблемы. Религиозные искания проникают в мир ученых и писателей. И националисты, и люди религии отталкивают от себя обязательства быть глашатаями общественной истины ради борьбы за истину личную. Общество, в котором происходит такое массовое крушение идеалов интеллигентского протеста, неизбежно придет к дальнейшему духовному обнищанию, к нравственному краху. Пастыри, бросающие стадо, в отчаянии перед тем, что скоты слишком глупы, обрекают свое стадо на гибель в зубах хищников. Дойдут волчьи зубы и до пастырей, сколько бы они ни изображали "частных лиц", не имеющих никакого отношения к общественным вопросам.
30 июня
Газеты вышли с сообщениями на первой странице о том, что космонавты с корабля Союз-II чувствуют себя хорошо. А радио уже известило об их гибели. Мы не поспеваем за временем... Время иронизирует, время смеется над нами. Люди убиты, а тысячи ротационных машин продолжают набирать поздравительные заголовки...
Дочитал "Самопознание" Бердяева ("Опыт философской автобиографии"). Книга очень значительная. Кроме огромного исторически-познавательного и философско-познавательного материала, она послужит мне источником для книги о Войно-Ясенецком. И Бердяев, и В-Я. - оба аристократы по происхождению, оба демократы по убеждениям. (Они даже уроженцы Киева и ровесники.) Их реакция на революцию, Гражданскую войну и первые годы советской власти, очевидно, очень близка. Там, где мне не будет хватать данных о взглядах В-Я., я буду как возможный, весьма возможный адекват, приводить высказывания Бердяева. Конечно, характеры у них разные, но вера в изначальную свободу личности, высокое чувство достоинства и искренняя вера в Бога, очень их сближает. По существу, они оба эмигрировали: Бердяев был выслан в 1922 году, а В-Я. обратился во внутреннюю эмиграцию, постригшись в монахи летом 1921 года. И оба этого не хотели.
9 июля
Вестибюль Центрального дома литераторов. Много некрологов. За несколько дней умерли Геннадий Фиш, Константин Лапин и Линьков. Костя Лапин (51 год) высокий, красивый и добрый человек, бросился с Крымского моста в воду. Причиной самоубийства называют семейные трудности и неприятности (приемная дочь родила двух детей без мужа и забеременела в третий раз). Другой бы выгнал шлюху на улицу, а добряк Костя тянул, тянул, вот и надорвался. Но как бы ни плохи были дела в семье, главная беда была в том, что он просто не мог прокормить семью, как не может прокормить ее сегодня большинство честных и талантливых литераторов.
Начал большой очерк об академике-селекционере А. Мазлумове - "Сладкое и горькое". Хочу выбросить из души, из ума всякого внутреннего редактора. Надо преодолеть страх перед тем, что скажет редактор и что скажет герой. Это очень трудно, но без этого очерк превращается в мусор. Надо тренировать себя в преодолении страха.
10 июля
Мой двоюродный брат - житель Свердловска, искусствовед (так и хочется добавить по известному анекдоту - "в штатском").
- Ты ведешь дневник? Но ведь это опасно...
Его мечта (неосуществленная) быть доктором технических наук, копаться со своими "железками" и ни к чему "этому" не быть причастным. Голубая мечта так называемого порядочного мещанина. Увы, тоже неосуществимая. "Это" лезет отовсюду, оно - везде.
14 июля
Очень скверное настроение. Чувство, близкое к состоянию человека, которого душат. Перебрал бумаги в столе: отказы, отказы. Последнее полугодие - время полного застоя в моих литературных делах. Ничто не печатается, не разрешается. В кино, в трех газетах; в издательстве, в нескольких журналах лежат без движения мои сочинения, заявки. Последнее прибежище - Детиздат. Переиздание однотомника в будущем году кажется на этом фоне почти фантастическим. Балансирую на пределе возможностей, то одалживаю, то отдаю и снова одалживаю.
15 июля
Письмо из Рамони от фитопатолога Ираиды Васильевны Поповой (52 г.). И. В. показалась мне наиболее интеллигентной среди Рамоньского народа. Любит музыку, литературу. Общительна, полна доброжелательства.
Мы долго с ней беседовали и "споткнулись" на том, что английский ученый прислал ей письмо с просьбой прислать оттиск ее работы, а она не ответила ему, боясь "сношений с иностранцами". Я сказал ей все, что она заслужила. И вот ее встречная аргументация, занявшая половину письма. Привожу дословно:
"Не знаю, удастся ли мне преодолеть в себе это "духовное рабство", как Вам было угодно выразиться, но система (подчеркнуто Поповой - М. П.) моя прочная и надежная: служить интересам отечественной науки и, если мои действия могут хотя бы на йоту препятствовать этому, то я не могу называться советским ученым... Моя переписка с учеными социалистического лагеря носит свободный, дружеский характер и обходится без цензоров. В трудах же, которые должны отправляться в капиталистические страны, многое может быть прочитано между строк и неправильно истолковано. Нам известно много фактов из практики встреч с такими представителями, которые основной целью визитов считают отыскание негативных сторон, а потом афишируют в худшем свете все то, что видели, и тех, кто радушно и гостеприимно встречал их. Так было с французской делегацией 1956 г., с американской в 1964 г. и т. д. Поэтому здесь речь идет не о единицах, а о коллективе ученых и их престиже в целом. У меня на этот счет, как теперь модно говорить, логика железная, и, конечно, здесь менторство вряд ли поможет..."
Отличный документ для познания системы взглядов отечественных специалистов (ученых?) 70-х годов XX столетия. За одно ручаюсь: письмо искреннее.
25 июля
Читаем с Ли роман Владимира Максимова "Семь дней творения" (самиздат). История рабочей семьи Лашковых "революцией мобилизованных и призванных", "хозяев жизни", по которым жизнь в конце концов проходит всеми своими гусеницами. Полотно огромное - от первых дней советской власти до сего дня. По существу это роман-ретроспекция. Старые, измученные, больные люди глядят в свое прошлое, глядят с ужасом, удивлением, отвращением. Максимов отлично знает жизнь "простых". Когда герои пьют - чувствуешь, что автор пил с ними, когда самозабвенно работают, веришь, что и автор знает это чувство. Страшная книга, полная смертей, жестокости и сминаемых жизней. Ли вздохнула вчера вечером, прочитав очередную главу: "Как хорошо-то, Господи! А я думала, что в России уже и нет, кроме Солженицына, других писателей..." Книга прекрасная, и тем горше осознавать судьбу ее и судьбу автора.
1 августа
Несмотря на мое письмо, в котором я решительно рекомендовал воздержаться от приезда в СССР, американка Эдит Луцкер (Ида Соломоновна) все-таки приехала. Она прислала мне телеграмму, и я встретил ее в Шереметьевском аэропорту. Я сразу узнал ее среди толпы иностранцев, проходящих досмотр: маленькая полная женщина (несмотря на 68 лет, о ней никак не скажешь - старушка), с черными, лишь кое-где седыми волосами. Энергия и физическая выносливость ее поразительны.
Она буквально одержима во всем, что касается ее работы. Откровенно говоря, мне жаль ее - я не верю, чтобы даже с такой энергией она смогла получить у нас доступ к архивам Владимира Хавкина. Выступить с докладом о Хавкине на Конгрессе ей тоже не дадут, скорее всего. И все же нельзя не гордиться этой одержимой - именно такие изменяют мир. Двигают общество.
16 августа
Встретился и беседовал с Владимиром Максимовым. Я говорил ему об огромном впечатлении от его "Семи дней творения". Максимов был на этот раз спокоен, открыт. Может быть потому, что встреча происходила в близком ему доме. Всегда колючий, жесткий, он открылся доброй и отзывчивой своей стороной. На мой вопрос о реалиях его книги он доверительно рассказал о своей, как он говорит, "пестрой" жизни. Рабочий-строитель, сидел трижды (не по политической статье). Дважды бежал из лагеря. Последний раз при побеге его избили так, что в 18 лет тюремщикам пришлось его актировать. Сидел в "психушке" - лечили от запоя. Говорит об этом без всякой аффектации. Со смехом рассказывает, как его в 1959 году "покупали" на Лубянке. "Зачем вам эти встречи с иностранцами... Оставьте это, мы вам поможем..." Разговор был долгим. Максимов ерничал, грубил и в конце концов его отпустили. Но то была пора, когда беседу начинали с заверений, что "мы твердо держимся принципов Феликса Эдмундовича".
Володя владеет несколькими профессиями. Потому-то у него и герои держат в руках настоящее дело. Чувствуется в нем и христианин - явно воспитывает в себе терпимость, хотя по его ожесточенной натуре ему терпимость эта дается тяжело. Сказал, что христианин, по его мнению, человек действия, и то, что сейчас многие интеллигенты русские ушли в веру, вовсе не означает их отхода от общественной деятельности. Об интеллигенции конформистского толка говорит зло. Тут и христианство ему не помогает. В 1956 году эти "жирные" охотно подписывали и покрикивали на собраниях. "Протестантизм" тех либеральных лет только наращивал им политический капитал. Обстановка фронды самая комфортная для этих приспособленцев, которые хотят, чтобы их не только хорошо кормили, но и уважали. Теперь они разбежались по углам. Максимов, однако, выделяет в среде интеллигенции тех, кто выдержал испытание страхом и голодом. Верит, что такие есть и их будет еще больше.
В. Максимов попросил дать ему мою книгу о Вавилове. Очень оживился, когда я сказал, что перерабатываю рукопись, чтобы показать ВИНУ Николая Ивановича. "Это очень важно, показать вину крупнейших деятелей интеллекта. Это важнее, чем показать их как жертв режима", - сказал Максимов.
Рукопожатие у Максимова очень крепкое. Его рука сильная, твердая, хотя изуродована. Ее раздробили после очередного побега из лагеря.
19 августа
Слава Г., тридцатилетний биолог-генетик, беседует со старой, за 80, дамой, дама атеистка и материалистка, еще в студенческие годы порвавшая с верой. Ее нр. авственность, воспитанная, осознанная - нравственность интеллигента, получившего образование в Сорбонне. Слава Г., наоборот, простолюдин и верующий христианин. Нравственное чувство для него - дар Божий, нечто куда более высшее в человеке, чем простое воспитаниеДама Славу понять не может, но в силу природной доброты и воспитанности, пытается как-то осмыслить этот феномен. Она говорит:
- Мой знакомый, человек активно верующий, заставлял своих маленьких детей каждый день, как молитву, повторять: не делай другому того, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. И это воспитание, кажется мне, лучше всяких религиозных наставлений.
- Ну что ж, - говорит Слава, - Ваш знакомый пытался создать у людей рефлекс совести, но как всякий рефлекс, этот будет подавлен другим, более сильным рефлексом самосохранения. А подлинно верующий человек никогда не покинет своих нравственных принципов. Совесть, дух для него нечто более высокое и более ценное, чем тело, материя. С верой можно и пострадать и перестрадать во имя духа...
И Слава улыбается своей светлой, детской и в то же время непобедимой улыбкой...
21 августа
С Э. Луцкер произошло то, что я и предсказывал: ее к архивам хавкинским просто не допустили. Сделали это просто. Оргкомитет конгресса по истории наук послал в Главное архивное управление письмо, где просто констатировал, что гражданка США Луцкер обратилась к ним с просьбой о допуске в архивы. Ни слова поддержки в этой бумаге не присутствовало. О Хавкине сказано было, что это микробиолог, чье детство и юность прошли в Одессе. (Это писалось за неделю до того, как Президент Индии торжественно открыл мраморную доску в честь Хавкина в Медицинском колледже в Бомбее, и все индийские газеты два дня писали о великом филантропе!) Конечно, в ответ на такую бумагу Архивное управление (ГАУ) не пожелало палец о палец ударить, чтобы допустить иностранку к архивам. Вчера из ГАУ ответили, что в Одесском областном архиве о Хавкине никаких материалов нет. Цинизм этой истории абсолютно обнажен.
27 августа
Приехали в Коктебель. Постепенно красота и безмятежность этого места успокаивает, уводит от Москвы, от борьбы и тягостных мыслей, в которых мы жили весь этот год.
Стрекочут цикады, месяц проложил дорожку вдоль моря, благоухают табаки под окнами нашей комнаты, красиво одетые люди фланируют по набережной. То ли я ухожу в какой-то чудесный сон, то ли, наоборот, просыпаюсь после кошмара столичного бытия. С Коктебелем связано более десяти лет жизни. Много милых и грустных, но всегда светлых воспоминаний. В далекую "дописательскую" эпоху мы, молодые и холостые парни, приезжали "дикарями", снимали комнату в деревне подешевле, пили вино, пели про Льва Николаевича Толстого, который жил в имении Ясная Поляна. Теперь та пора кажется прекрасной, хотя живу я в удобном номере и питаюсь в хорошем ресторане Дома творчества, но как-то нет той удали, радости, нет желания озоровать как тогда.
Навестили и вечную святыню здешних мест - дом Волошина. Там работает ленинградский текстолог и литературовед Виктор Андроникович Мануйлов, человек добрый и бесконечно преданный литературе. Живет в Ленинграде, в коммунальной квартире, один, живет кое-как, но всегда в волнениях и бегах как бы сохранить бесценные страницы того, что никто сейчас не хочет печатать. Здесь он спасает от забвения волошинское литературное наследие. Макса Волошина ведь в советское время почти не печатали. Волошин-художник тоже забыт. В мастерской его, как всегда, 4-5 человек, списывают волошинские стихи. Молодежь. Прекрасная школа для молодых - Волошин, Цветаева. Эти чувствовали эпоху обнаженными нервами. Им не верить нельзя. Не удивительно, что их не публикуют в советской России. Слишком многие мифы рассеялись бы при одном соприкосновении с их поэзией.
Мы с Лилей привезли двухтомник Волошина, напечатанный на машинке с какого-то самиздатовского издания. Мануйлов сразу определил, что первоисточник - те тома волошинских стихов, что лежат в Доме с 1923 года. Предстоит сверить строку за строкой оба наших тома и выправить текст, дурно перепечатанный машинисткой. Какое это диво: в стране, где издательское дело контролируют сотни и тысячи чиновников, где типографии, бумага, редакции в руках правительства, где цензура недреманным оком глядит за каждым словом люди вновь и вновь от руки переписывают стихи опального поэта, перечитывают, переплетают, хранят как величайшую ценность. И так вот уже 180 лет, с Радищева. Кажется, нет ни одной страны в мире, где бы так долго и упорно народ, совершенно неспособный добиться свободы печати, хранил и лелеял печать тайную, подпольную. И в том числе главную гордость России ее литературу (Волошин, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Замятин, Булгаков, Бердяев, Набоков, Платонов, Ходасевич, Д. Самойлов и многие др.).
Мастерская в доме Макса Волошина. Высокая каменная призма с узкими, вытянутыми окнами на море. Стены увешаны картинами самого Макса и его современников. Полки с книгами до самого потолка. А на одной из стен белая голова египетской богини Тамах, которой поэт посвятил немало стихов. Тут музей, но музей, полный жизни. Каждый день в 11 утра по внешней деревянной лестнице поднимаются к дверям мастерской люди. По одежде тут никого не различить: все в легких сарафанах, джинсах, майках. Обувь оставляют у входа. Хозяйка стара и больна, гостей принимает Виктор Андроникович Мануйлов. Я с каждой встречей проникаюсь к нему все большим уважением. Это он выверил по оригиналам 4 тома стихов и 4 тома статей М. В. Мы рассаживаемся на скамьи за деревянный некрашеный стол, за которым когда-то работал Волошин, и каждый получает от Виктора Андрониковича по тому. Одни просто читают, другие списывают стихи.
Моя соседка, женщина лет 40, явно торопится дочитать том с биографией поэта. Ей надо бежать покормить ребенка, а завтра она уезжает. Наш разговор отрывист, но я успеваю узнать, что она из маленького городка в Казахстане. Она нашла в библиотеке какое-то упоминание о Волошине и нарочно приехала сюда, чтобы прочитать его стихи. В свои сорок она заочно заканчивает институт в Ташкенте (очевидно, филологический факультет). Работает в учреждении, о котором нельзя говорить. Тюрьма, очевидно, или воинская часть. Мне хочется понять психологию этой малоинтеллигентной и малообразованной дамы, которую стихи официально преданного забвению поэта заставили совершить столь далекий вояж. ("А Ленин ничего не писал о Волошине? Ведь писал же он о Толстом. Может быть, дал какую-нибудь опенку?..")
В перерывах между чтением, охами и ахами дама успевает сказать: человек рождается дважды. Вот и она делает попытку родиться второй раз. Но где взять книги, которые бы объяснили ей, что и почему нехорошо в ее жизни (что НЕхорошо - она уже поняла). Она с удивлением слышит новые для нее имена: Цветаева, Мандельштам, Ахматова. Я советую ей прочитать некоторые стихи Волошина, и она буквально потрясена "Россией" и "Государством". Назавтра она уедет к себе в Казахстан, и узкая щель, через которую пробил я к ней луч правды, сомкнется опять. Сумеет ли она найти дорогу к истине? И как это интересно, что общественные закономерности в наш, такой материалистический век, открывает людям поэт, поэзия.
Вторая женщина, которая читает стихи рядом со мной, - инженер из Луганска. Она прочитала воспоминания Миндлина о Волошине и тоже специально приехала в Коктебель познакомиться с Волошиным. Она решила задержаться на 10 дней тут, чтобы успеть переписать его стихи. Давно уже дела людские так меня не радовали. Человек едет за словом, ищет слова правды. Это почти недостоверно прекрасно.
5 сентября
Я выступил в доме Волошина с чтением глав из книги о Вавилове. Слушало человек 20, в основном люди мне неизвестные, вероятно, друзья вдовы Волошина Марии Степановны. Сама она сидела в кресле прямо напротив меня. Никогда прежде не бывал в доме Волошина ночью. Свет погашен и только на столе передо мной - яркая лампа. Мастерская в таком освещении выглядит особенно волнующей, таинственной. Слушали два с половиной часа, затаив дыхание. Но разницу в восприятии все-таки уловить удалось. Одни взволнованно жали руку, говорили, что это им важно, нужно. Виктор Андроникович Мануйлов, сам историк с большим опытом собирания и сохранения духовных богатств, сказал мне: "Это значительно!" Но были и такие, кто постарался показать во время чтения, что книга им не интересна, позиция автора чужда (поэт Хрустов и др.). Ну, что ж, обнажая столь жгучие и драматические страницы Истории, было бы странно не встречать врагов правды. Горькая, неприятная, обвиняющая, она, эта правда, воистину колет глаза кое-кому. Особенно резко разошлись слушатели, когда я в конце стал говорить о вине поколения Вавилова, и о его собственной вине. Пожилые, вслед за Марией Степановной, заявили, что о вине Н. И. говорить нельзя, но молодежь соглашалась со мной. Да, то поколение не сможет уже признать себя виноватым. Всегда хочется думать, что зло вне нас. Надо родиться потом, чтобы эту трагическую вину увидеть, понять и спокойно взвесить на исторических весах.
10 сентября
Ездили в Старый Крым на экскурсию. Домик Александра Грина спартанская, почти нищенская обстановка. Писатель умирал в бедности - его не печатали. Друг жены Грина, Нины Николаевны, Юлия Александровна Первова, биолог из Киева, рассказывала: в 1941 году Нина Николаевна осталась с умалишенной матерью в Ст. Крыму после прихода немцев (эвакуации организованной тут не было). Чтобы прокормиться, она вынуждена была поступить корректором в типографию немцев. За это ее после возвращения наших осудили и продержали в лагере 10 лет. Вернувшись, она попыталась восстановить дом, где в 1932 году умер ее муж - Александр Грин, сделать в нем музей. Но дом принадлежал первому секретарю райкома партии, некоему Иванову, который использовал его в качестве курятника. Четыре года продолжалась борьба одинокой женщины против всесильного Иванова. Он поочередно отметал все распоряжения сверху, вселял в домик Грина районный архив, директора школы. Он клялся, что Грин, о котором в Литературной энциклопедии сказано, что он - реакционер и чуждый элемент, никогда не будет иметь в Ст. Крыму музея. Шестнадцать инстанций занимались этой проблемой. Домик удалось отстоять, отремонтировать. Старая женщина, получающая пенсию 21 рубль в месяц, жила в домике и несколько лет принимала ежедневно до ста экскурсантов. Местные власти клеветали на жену Грина, распускали слухи, что она бросила мужа за два года до его смерти. Когда же она умерла (в сентябре 1970 г. на 76 году жизни), то три дня тело ее лежало в доме, но местные власти не давали разрешения на похороны Нины Николаевны в ограде, где были уже похоронены ее муж и ее мать. В отместку за спасение памяти выдающегося писателя его жена была брошена в яму на краю деревенского кладбища.
11 сентябя
Сегодня на 77 году жизни умер Н. С. Хрущев - мудрый Иванушка-дурачок русской истории. Все допущенные им глупости или подлости - целина, попирание законов страны, уничтожение военно-морского флота, Венгрия 1956 года, Кубинский конфликт, Берлинская стена, издевательства над писателями и художниками и т. д и т. п. - будут забыты, но разоблачение Сталина сделает его лицом ИСТОРИЧЕСКИМ. Россия, одолеваемая подлецами, никогда не забудет этого прелестного дурака, одарившего ее мимолетной весной либеральных надежд.
14 сентября
Семен Липкин, поэт и переводчик (отличный!), рассказал сегодня. В Одессе в годы революции без конца менялись власти, шли грабежи, творились беззакония. Однажды молодой Липкин увидел, как по городу едет штейгер (коляска), в ней, несмотря на жару, стоит одетый во все черное человек в черном котелке, а его сопровождающие разбрасывают листовки с призывами к еврейским погромам. Человек в котелке был доктор Владимир Петрович Филатов, будущий академик, Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета. Когда через много лет Липкин при встрече с Филатовым напомнил ему тот давний день в Одессе, академик, нимало не смутившись, ответил:
- Время было трудное, тяжелое. Мы искали выход...
22 сентября
Среди наиболее интересных лиц, встреченных в Коктебеле, - Юрий Данилович Гончаров, писатель из Воронежа и заведующий отделом прозы в журнале "Подъем". Он высок, мрачноват, говорит мало, на вид грубоват, да и в разговоре тоже, случается, прорывается в нем внук деревенского дьячка. Но мне он пришелся по душе. Был на войне, пишет о войне. Видит ее ужасы, глупость, грязь. Одна из книг (о Воронежской операции) так и называется "Неудача". Его вместе с Баклановым и Вас. Быковым специальным документом Комитета по печати клеймили за неправильное изображение войны. Гончаров пришел в журнал, чтобы дать людям правдивое слово. Воюет с начальством, с обкомом за каждого автора, за каждую строку. Ему уже намекнули, что тащит он в журнал не тех (есть такой термин) авторов. Он сказал мне, что разослал 150 писем к лучшим писателям страны с предложением сотрудничать в журнале. Назвал В. Войновича, Б. Балтера, Ф. Искандера, Битова, Конецкого. Но сейчас ему, очевидно, придется уходить из журнала - расход сил на борьбу огромен, а итоги ничтожны. Жаловался, что только что обком запретил печатать рассказ Битова, рассказ вынули уже из верстки. Гончаров мечтает о несбыточном: в нынешних условиях создать для настоящих писателей приют вроде "Нового мира". Но мечта эта безнадежна.