– Осмелюсь заметить... – Дама начала снимать перчатки и вновь обратилась к своему племяннику: – Ниниан, подойди и поцелуй меня, прежде чем я вернусь к себе в комнату. Джервас, я прошу тебя пойти вместе со мной. Нам надо многое обсудить.
– Как пожелаете, матушка.
Мать герцога неодобрительно молчала все время, пока они поднимались по лестнице в ее комнату, где горничная уже разожгла огонь в камине. Положив перчатки на столик у стены, она сняла шляпу и мантилью. Служанка забрала их и отнесла в гардеробную, а горничная последовала за ней.
И, лишь оставшись вдвоем с Джервасом, герцогиня обратилась к нему:
– Что это за детские выходки, как ты мог себе такое позволить? И кто эта накрашенная, полуодетая девица внизу? Я никогда не поверю, что она гувернантка.
– Она танцовщица, – искренно произнес он. – Ее настоящее имя Розали Дельфина Лавгроув, но в театральном мире она известна как мадемуазель де Барант.
Герцогиня покачала седеющей головой.
– Если ты решил пошутить, то меня это отнюдь не позабавило.
– Это правда.
– В таком случае я считаю, что ты не в своем уме.
Любое замечание о безумии, способном передаться по отцовской линии, болезненно действовало на герцога. Он отшатнулся.
– Если бы я знал о твоем приезде в Хабердин, то успел бы подготовить, убедительное объяснение.
– Ну так объясни мне все сейчас. – Она села в кресло, высоко держа голову, и выпрямила спину.
Джервас в раннем детстве был близок с матерью, но в зрелом возрасте скрывал от нее все, способное вызвать неодобрение. Что же касается Розали, тут он, кажется, переусердствовал. Тщательно выбирая слова, он разъяснил, как он и его подопечный познакомились с танцовщицей.
– Ее мать была парижской балериной, а отец английским скрипачом. Родители состояли в законном браке, – добавил он, решив, что она пришла к такому же ошибочному умозаключению, что и он сам. – И оба умерли. Мадемуазель де Барант зарабатывает себе на жизнь, танцуя в Королевском театре, а в последнее время в Седлерз-Уэллз. Поскольку я невольно способствовал ее уходу из театра, то просто должен был оказать ей какую-то поддержку. Единственное, что я мог сделать, не оскорбив ее достоинства и поступив достаточно разумно, – это предложить ей место преподавательницы французского, пока она не приступит к своей работе.
– Я буду чрезвычайно удивлена, если она снова начнет работать, – ядовито заметила его мать. – Твое рыцарство достойно похвалы, но, на мой взгляд, ты перестарался. Я видела ее, и с меня довольно. Она совершенно здорова. Однако продолжает здесь жить.
– Она собирается уехать через неделю. И сама сказала мне об этом.
– Она уедет завтра, – заявила герцогиня. Джервас покачал головой.
– Я не могу ей этого позволить, пока дороги занесены снегом.
– Я добралась сюда из Хедингтон-Холл без каких-либо осложнений, – возразила она. – Лондонская дорожная застава в полном порядке, а почтовые кареты и экипажи ездят, как прежде. Я не оспариваю твоего права дружить, с кем ты хочешь, но не желаю иметь ничего общего с танцовщицей или поощрять ее присутствие в доме. Дай ей деньги, пообещай дорогие безделушки, но немедленно отправь ее из Хабердина.
– Она не моя любовница, – твердо проговорил Джервас.
– Слава Богу, если так, – с облегчением вздохнула его мать. – Для меня это было бы еще большим позором, чем твоя связь с этой отвратительной Титус.
Его обидели резкость матери и ее недоверие к его вкусу. Взяв себя в руки, он успокоился и сказал:
– Прибереги свои советы для Ниниана. Мальчик просто без ума от Розали.
– Мне больно это слышать. Мой дорогой, я не могу тебе ничего приказывать. Ты сам себе хозяин. Но умоляю тебя поступить, как я прошу.
– Завтра я поговорю с мадемуазель де Барант, – нехотя произнес он.
– Лучше не откладывай, – поторопила его мать. – И не смотри на меня так трагически, дорогой. Женщины подобного сорта обычно крепко стоят на ногах.
Когда Джервас вернулся в увешанную гобеленами комнату, Ниниан сообщил ему, что мадемуазель уже ушла.
– Тетя Элизабет рассердилась на нас из-за маскарада? – поинтересовался он.
– Она устала от долгой поездки, – ответил Джервас. Он знал, что должен подготовить мальчика к незамедлительному отъезду Розали, но сегодня вечером ему не хотелось его огорчать.
– У меня важные дела, но ты можешь оставаться здесь, сколько тебе позволит мистер Даффилд.
Он направился в комнату дворецкого и собрал все найденные деньги, сложив их в просторные карманы своего бархатного сюртука. Затем неторопливо побрел в отдаленный конец замка, где жили гувернеры, и осторожно постучал в дверь комнаты Розали. Он очень сожалел о случившемся, и на сердце у него было тяжело.
Он знал, что в эти минуты она смывает грим с лица, что лицо мокро, а кудри прилипли к вискам.
– Мы встретимся в классной комнате, – сказал он, понизив голос. – Принесите с собой свечу.
Пройдя через холл в темную комнату, он стал ждать, когда она появится с восковой свечой. Джервас взял ее у девушки и поставил на стол, за которым он и его родственники готовили уроки.
– Пожалуйста, садитесь. Я вас долго не задержу.
– Я догадываюсь, что вы собираетесь сказать, – начала Розали, – и могу избавить вас от ненужных осложнений. Я приняла твердое решение уехать отсюда завтра утром.
Когда она вздрогнула, он понял, что ее плечи и спина обнажены, а из окна дул морозный ветер. Розали еще не успела переодеться. Он снял свой плотный бархатный сюртук и накинул на нее, проговорив:
– Я несу полную ответственность за случившееся. За эту неприятную сцену, которую мы недавно пережили. Разъяснив своей матери, что я пригласил вас сюда для занятий с Нинианом французским языком, я утаил от нее некоторые подробности вашего прошлого. Я также скрыл правду о вашей профессии.
Чуть улыбнувшись, она сказала:
– Я ведь предупреждала вас, что не подхожу для роли учительницы лорда Свонборо. Неужели герцогиня сказала то же?
– Я не согласен с вами обеими. Вам очень удались занятия с Нинианом, куда больше, чем я предполагал и считал возможным. Он относится к вам и Даффилду лучше, чем к кому-либо в нашей семье. Он не просто восхищается вами и уважает вас. Я думаю, он в вас влюблен. – Немного помолчав, он продолжил: – Мою мать меньше беспокоит ваше влияние на Ниниана, чем опасность, которую вы представляете для меня.
Она в испуге подняла руки к щекам.
– Я не думала об этом.
– Не думали? Как вы могли не думать?
– Но вы – герцог, а я всего-навсего танцовщица.
– Это не помешало нам стать друзьями. – Ее взгляд был спокоен и невозмутим. Она, как ни в чем ни бывало, проговорила:
– Я полагаю, вам хотелось бы не просто дружбы, а чего-то большего.
– Да, – признался он и ощутил облегчение от того, что смог говорить, не таясь и с полной искренностью. – Еще в тот вечер, когда мы впервые встретились, я понял, что вы не только желанны мне, но и добродетельны, Розали. Я вовсе не собирался вас соблазнять, приглашая в Хабердин. До приезда сюда в День подарков, пока я вновь не увидел вас, я просто не сознавал, как вы мне дороги, но поскольку я вас нанял, я не мог ухаживать за вами. А мне этого очень хотелось.
– Но вы попробовали в лесу, – напомнила она.
– Я не жалею, что поцеловал вас, я не настолько щепетилен.
– Вы не должны так говорить, во всяком случае, сегодня вечером.
– Но если не сегодня вечером, то когда?
– Никогда! Потому что я не смогу ответить вам так, как вам хотелось бы. – Она заговорила, превозмогая частое и сбивчивое дыхание. – Я не желаю становиться вашей chere amie. У меня слишком трудная и утомительная профессия. Я каждый день выступаю на сцене и репетирую, а спектакли иной раз кончаются за полночь. Я не смогу устраивать приемы и развлекать ваших друзей. Я не считаю себя остроумной, не люблю подавать себя и рисоваться. И я не знаю, как надо располагать к себе знатных господ.
Она устала от собственных возражений, и он спокойно заметил:
– Я не требую, чтобы вы сделались рабой моих прихотей. Я стараюсь избегать шумных сборищ, так что вам незачем играть роль хозяйки моего салона. У меня всего один верный друг, но он так хорош, что я не на шутку обижусь, если вы его не примете. От любовницы мне нужны лишь верность и постоянство, ни больше ни меньше.
Но грустный взгляд и задумчивое лицо Розали свидетельствовали, что его речь на нее не подействовала.
Джервас склонился и крепко сжал ей руки.
– Розали, я приложу все усилия, чтобы сделать вас счастливой.
– Но вы сами не будете счастливы со мной. Между нами нет ничего общего. Я лишь месяц проучилась в монастырской школе и всю свою жизнь посвятила танцам. Я читала только романы и стихи. А вы образованны, среди ваших предков были короли и генералы. Я веду свой род от английских фермеров и французских судейских чиновников. – Она тяжело вздохнула, всхлипнула и опустила голову. – Есть и другая причина, по которой я должна вам отказать, и я не знаю, как ее объяснить.
– Попытайтесь, – настаивал он, садясь рядом с нею. – Вы можете говорить мне все и обо всем.
– Думаю, что мне следует начать с мамы, – неуверенно произнесла Розали. – Она родилась в семье почтенного поверенного из Руана. Он был человеком состоятельным и смог нанять ей учителей танцев. Она оказалась столь талантлива, что мадам Монтансье, владелица местного театра, решила отвезти ее в Париж. Мама согласилась, но родные от нее отреклись. Она их больше ни разу не видела и не пыталась с ними общаться, хотя они, очевидно, знали о ее успехах. Она выступала в Версале и заслужила похвалу королевы.
– Да, вы мне об этом говорили.
– Она была молода, хороша собой и популярна настоящее украшение Парижа. Мой отец стал одним из ее многочисленных поклонников, но она его просто не замечала. Она без памяти влюбилась в другого человека и была для него тем, чем вы хотите меня сделать. Они жили вместе, и хотя их роман продолжался несколько лет, он плохо с ней обращался и нередко изменял. Она рассчитывала, что станет его женой, и когда он бросил ее, долго не могла прийти в себя от горя.
Джервас внезапно прервал ее:
– Я догадываюсь, что случилось потом. Ваш отец сумел ее утешить.
– C'est vrai. И она была так благодарна ему за его доброту, что когда он сделал ей предложение, согласилась и вышла за него замуж. Все решилось очень быстро, но их брак оказался счастливым. Благодарность моей матери переросла в любовь, столь сильную, что она забыла о том человеке. Знаменитая танцовщица сделалась преданной женой и заботливой матерью, блестящим образцом добродетелей для новой республики. – Розали ненадолго замолчала, и Джервас спросил ее:
– Откуда вы узнали о ее несчастном романе и горьком прошлом? Не могу себе представить, что она сама рассказала вам.
– Это сделал отец, он считал, что я уже взрослая и должна знать. Так он объяснял мне сложности жизни оперной танцовщицы.
Осознав истинный смысл ее рассказа, Джервас проговорил:
– Я понимаю, что вам не хотелось бы жить в том положении, в каком находилась ваша мать до брака. Но будьте уверены, я не бессердечен и не брошу вас.
– Не в этом дело. – Ее зеленые глаза смотрели куда-то вдаль, мимо него. – Я не стану вашей любовницей из-за отца. Когда он умирал, я поклялась ему, что отдамся лишь законному мужу. Таково было мое обещание, Джервас, и я его не нарушу. Даже ради вас.
В ее печальном выводе не было ничего утешительного, но Джервас без труда догадался, что он ей небезразличен. Поглядев на ее пальцы, по-прежнему сплетенные с его, он неожиданно произнес:
– Мне очень жаль, гораздо больше, чем вы можете представить.
– Moi aussi. Вы не сердитесь?
– Я только разочарован. – Высвободив ее руку, он опустил свою в глубокий карман бархатного сюртука и достал оттуда деньги.
– Вы уже дали мне на проезд до Лондона, когда покидали Бибери, – напомнила она ему. – Они у меня, и я знаю, что их более чем достаточно для почтовой кареты.
– Вы должны взять и эти. Считайте, что это ваше жалованье, если вам так угодно.
– Non, их слишком много.
Не обращая внимания на ее возражение, он продолжил:
– Вы можете нанять квартиру в Лондоне и безбедно жить, пока ваше положение не изменится. Если вам что-нибудь потребуется, дайте мне знать. Я так хочу. Договорились?
Он ждал, что она отклонит его предложение, и был рад, когда Розали кивнула головой.
Он вынул руки из карманов, расправил сюртук и крепко прижал к себе девушку. Она не сопротивлялась, ее тело словно обмякло, и он поцеловал ее в губы, почувствовав, что его желание, если не любовь, по-прежнему находит у нее отклик.
– Идите спать, – сказал он наконец и отпустил ее.
Губы Розали стали горячими от его поцелуя, и она прижалась ими к его щеке.
– Adieu, Джервас.
Она взяла свечу и вышла из комнаты, в одно мгновение лишив его и света, и надежды.
10
Розали стояла перед домом на углу Хей-маркет и Палл-Малл, держа в руках балетные туфельки. Арочные перекрытия и фронтоны фасада напомнили ей замок, и она, словно увлекаемая течением русалка, заколебалась перед тем, как войти. Прежде Розали, скромная исполнительница вторых ролей, всегда пользовалась сценической дверью.
– Почему вы остановились? – нетерпеливо осведомился Джеймс д'Эгвилль. – Нам нельзя медлить, нас ждет Росси. А для вас самое худшее стоять на ветру в сырую погоду.
Суровая зима застигла Лондон врасплох. Вода в Темзе замерзла, и бесстрашные пешеходы перебирались по льду от моста Баттерси к лестнице Хангерфорд. После возвращения Розали погода несколько смягчилась, и сильный снегопад последних недель сменился мокрым снегом.
Розали торопливо миновала священный портал Королевского театра следом за д'Эгвиллем.
Недавние события наглядно показали ей, что судьба может быть в равной степени великодушной и жестокой. Солистка балета забеременела, ушла в отпуск, и синьору Росси понадобилась срочная замена. Условия найма не должны были меняться до возвращения балерины на сцену в августе, но, – как заметил ее наставник, – временный перерыв часто становится постоянным.
Оба они принялись усердно готовить Розали с сегодняшнему экзамену... Желая наверстать упущенное время, она посещала танцевальную академию д'Эгвилля. Большая часть утра уходила у него на проверку ее экзерсисов. Он то и дело вмешивался, обрушивался с руганью на запутанные комбинации движений и не отпускал Розали до тех пор, пока она с ног до головы не покрывалась потом. Затем она должна была стоически выслушивать его критику, столь язвительную, что на следующий день ей не хотелось сюда возвращаться.
Мать часто предупреждала ее, что в действительности профессия балерины – это пот, репетиции и разочарования. Прошедшая неделя доказала Розали истинность слов Дельфины де Барант.
Однако она нашла время для переезда в дом на Пантон-стрит, рядом с Оперным театром. И вновь пригласила к себе служанку Пег Райли, преданно ждавшую ее в Айлингтоне и уставшую от этого ожидания. Солидная сумма, которую вручил ей Джервас, и в самом деле оказалась велика, на нее вполне можно было прожить до Пасхи, когда откроется Седлерз-Уэллз. Если Росси решит, что она не подходит, Розали сможет вернуться в Айлингтон к мистеру Дибдину.
– Я только что обсуждал условия найма с Майклом Келли, – сообщил ей Джеймс д'Эгвилль, когда они проходили по вестибюлю. – Он согласен платить вам восемь фунто в неделю плюс расходы на костюмы в пятьдесят фунтов.
Он открыл дверь и пропустил ее в похожий на пещеру зал.
– Помните, что вы должны высоко держать руки в арабесках, – тихо сказал он ей. – Тогда вы сами покажетесь выше. И не забывайте улыбаться.
Хотя Розали и раньше приходилось бывать в театре, после скромных размеров Седлерз-Уэллз все здесь казалось грандиозным. Зал мог свободно вместить две тысячи зрителей. Пустым он казался еще больше. Зажжены были только свечи рядом со сценой, и когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила, что убранство театра стало иным. Во всяком случае таким она его не помнила. Изменилась обивка кресел, теперь она гармонировала с алыми занавесями в ложах. Светлые переливы фресок на потолке дополняли панели передних лож. Нижние, находившиеся вровень с партером, были выкрашены в серый цвет с декоративными медальонами, а ложи над ними расписаны под мрамор. Самые верхние украшали барельефы на серебряных подставках. Четвертый и пятый ярусы и галерка остались без каких-либо украшений.
Двое джентльменов стояли на дорожке для «щеголей» – широком центральном проходе, разделявшем ряды красных кресел, – и торопливо и темпераментно говорили друг с другом по-итальянски. Одним из них был синьор Росси. Он повернул голову и произнес:
– А, вот и вы, д'Эгвилль. Я собираюсь возобновить ваш балет «Le jugement de Paris»[33], и его нужно подготовить за два дня. У нас больше нет времени.
Спутник Розали спокойно ответил:
– Мадемуазель де Барант знает этот балет, она танцевала в нем несколько лет назад. И я разучивал с ней партию Юноны.
– Molto benе[34]. – Балетмейстер заметил Розали и обратился к ней: – Синьорина, вы должны показать мне, что танцуете не хуже вашей матери, не правда ли?
Она скинула плотный плащ и осталась в тонкой муслиновой тунике и розовых чулках. Он одобрительно проговорил:
– Вам не надо переодеваться. Д'Эгвилль, наверное, предупредил вас, что я не переношу опозданий. Я вызвал Вестриса, но он всегда так долго копается в артистической уборной.
Она обрадовалась, узнав, что Арман будет ее партнером. Розали почувствовала, что это знак свыше. Она надевала туфельки, когда вошел Вестрис. Он тоже был в тунике и чулках.
Они расцеловались в щеки по французскому обычаю, и он весело произнес:
– Очевидно, я пророк, cherie. Это ваша роль, и вы на своем законном месте. Мы снова станем партнерами.
Они прошли на сцену, уже обставленную для первого действия шедшей в тот день оперы, и он пояснил, что разрисованный задник и боковые декорации изображают восточный дворец. Розали была довольна она опять вернулась в свой уютный мир с замками из дерева и холста, а не из прочного камня с известью.
У нее забилось сердце и пересохло горло. Розали поняла, что она во власти столь привычного ей сценического волнения. Она ждала, когда заиграет оркестр, и в этот момент успех в новом театре, само право выступать в нем показались девушке чем-то второстепенным. Гораздо важнее не обмануть ожиданий д'Эгвилля. Она знала, что ее осанка не изменилась голова, шея, плечи и руки двигались с прежним изяществом, но прыжки были, к сожалению, terre a terre[35], да и ноги скользили не на столь четко и точно, как требовалось.
Росси обернулся к другому итальянцу, сидящему теперь за клавесином, и разъяснил ему:
– Синьор Пиккитта, сейчас вы увидите pas de deux пастуха Париса и богини Юноны.
Стук ее носков о деревянные половицы грозил заглушить негромкий звук струн оркестра. Она сосредоточилась на музыке, соразмеряя свои движения с ее ритмом, ее улыбка сделалась более естественной, когда усилием воли Розали начала побеждать законы гравитации. Она выдвинула руку навстречу протянутой руке Армана, положив другую на его крепкое плечо, и подняла ногу, сделав arabesque penchee. Секунду спустя она ринулась от него прочь, ее туфельки заскользили по сцене, а он начал преследовать ее, высоко прыгнув в одном из своих прославленных jetes.
Вдохновленная его блестящим мастерством, Розали легко и с полной выкладкой исполнила сложное bouree. Такое уже случалось во время ее репетиций с д'Эгвиллем. Глаза Армана сверкнули, его сильное, мускулистое тело вновь оторвалось от земли, и она поняла, что, танцуя, он становится почти красивым.
Однако его новый подвиг, entrechat huit, не вызвал одобрения у синьора Росси, который выкрикнул из первого ряда:
– Аллегро – поскорее! Нет, нет, попробуйте снова. Вы хотите танцевать быстро и живо. Мы этим потом займемся. Синьор Пиккитта, продолжайте!
Кода была величественной и статичной. Она не требовала от танцоров особой энергии, a pas de deux завершилось еще одним арабеском с поддержкой.
Пока синьор Росси и Джеймс д'Эгвилль о чем-то тихо переговаривались, Розали встала сзади и перевела дыхание. Она слишком устала, и ее мысли путались, но инстинкт подсказывал, что для танцовщицы, не выступавшей на сцене два месяца, она исполняла партию совсем неплохо. Наработанная годами техника осталась при ней, а поврежденная правая лодыжка, к счастью, не дала о себе знать.
– Я доволен, синьорина, – заявил балетмейстер, – хотя для Юноны вы слишком малы ростом. Спускайтесь вниз, в артистическую уборную, там для вас подберут нужный костюм. Я посоветую синьору Келли заключить с вами контракт, если вы согласны с нашими условиями.
От волнения Розали лишилась дара речи, но, выходя за кулисы, кивнула, соглашаясь.
– Подождите, Вестрис, – приказал синьор Росси, когда Арман двинулся вслед за ней. – Я хочу еще раз посмотреть ваши entrechat. Я отнюдь не в восторге от вашей элевации.
Хмурый вид француза свидетельствовал о том, что его профессиональная гордость задета этим замечанием.
Розали, снимая влажные от пота кожаные туфельки, вспомнила этот эпизод и удивилась реакции Армана. Настоящий артист, часто говорила ей мать, должен подавлять самолюбие, знать свои слабые стороны и стараться их преодолевать, чтобы совершенствоваться. Она с горечью призналась себе, что слава и лесть испортили ее друга. Розали молча поклялась бороться с собственным тщеславием и постоянно учиться у других, особенно теперь, когда ее мечта превратилась в реальность.
Лондонские церковные колокола пробили два часа пополудни. Как раз в это время карета герцога Солуэй и экипажи с делегатами от парламента подъехали к окруженному колоннами двору Карлтон-Хаус.
Через два дня после отъезда Розали де Барант Джервас тоже покинул Хабердин. Он решил занять свое место в палате лордов. Для него это был акт протеста, несогласие подчиняться семейным правилам и оправдывать ожидания близких. Он не заявлял открыто о намерении отыскать возлюбленную, и хотя его мать догадалась, что не только долг заставил его отправиться в Лондон, она удержалась от каких-либо комментариев. Возможно, она не беспокоилась еще и потому, что в ее присутствии, да и вообще в замке, он предпочитал скрывать свои чувства.
Он уже знал, что Розали не вернулась в театр на Тотнем-стрит, из которого так стремительно ушла после случившегося с ней в октябре несчастья. Он надеялся что-нибудь выяснить в Айлингтоне, но все его усилия оказались напрасны – Седлерз-Уэллз не работал до Пасхи, а миссис Дибдин пребывала в твердой уверенности, что ее муж нанял французскую танцовщицу на летний сезон. Мери Гримальди тоже не смогла ему помочь. Она была столь поглощена личными заботами, что Джервас не стал тревожить ее долгими расспросами.
Тем не менее он был просто обязан отыскать Розали. Пусть даже ему не удастся побороть ее щепетильность и убедить девушку в силе и глубине своего чувства, все равно она должна знать – речь идет не о простом физическом волнении. Он не сумел объяснить, что влюблен в нее, и тем самым невольно опошлил свое предложение, сведя его к покровительству и защите. А он действительно влюбился – до безумия, до настоящего отчаяния.
Прежде чем присоединиться к группе депутатов, Джервас прошелся по Палл-Малл до здания Итальянской оперы. Розали мечтала танцевать в этом театре, и, вероятно, он сможет раскрыть тайну ее исчезновения, найдет ее здесь.
Однако, прервав поиски танцовщицы, он против воли принял участие в ожесточенном споре о регентстве, разгоревшемся между сторонниками правительства и оппозицией. Сам не понимая, как это произошло, он ввязался в сложный конфликт с интригой.
Если премьер-министр Спенсер Персиваль собирался ограничить влияние принца Уэльского, то виги, предвидя в ближайшем будущем возможность формирования своего правительства, старались заручиться доверием его королевского высочества и протестовали против этих ограничений.
Джервас занял свое место в палате лордов через несколько дней после окончательного решения вопроса. Во время голосований он следовал примеру своего отца, просвещенного тори, и доказал этим принадлежность к партии. Он быстро завоевал авторитет, с его мнением начали считаться, и в результате лорд Камден включил его в состав делегации лордов и незнатных депутатов, направленной в Карлтон-Хаус. Там они должны были выслушать отзыв принца по поводу билля о регентстве.
Судя по всему, возглавить новое правительство предстояло лордам-вигам Грею и Гренвиллю. Сознание собственной важности и нескрываемой близкой победы просто переполнило их, когда лакей принца раскрыл двери перед депутатами. В восьмигранном холле собралась толпа дворян и министров, и церемониймейстер торжественно провозгласил:
– Милорды, джентльмены, его королевское высочество готов вас принять.
Джервас замыкал процессию депутатов и смог бросить беглый взгляд на мраморный бюст Чарлза Джеймса Фокса, высившийся на пьедестале. Этот сторонник принца обеспечит превосходство вигам.
Герцог вошел в круглую гостиную следом за своими знаменитыми спутниками и понял, что их сиятельный хозяин созвал друзей из стана оппозиции, чтобы дать им возможность понаблюдать за историческим событием. Здесь присутствовали Ричард-Шеридан и лорд Мойра, а также герцог Камберленд, чье обезображенное шрамом лицо казалось более мрачным, чем требовали обстоятельства.
– Как пожелаете, матушка.
Мать герцога неодобрительно молчала все время, пока они поднимались по лестнице в ее комнату, где горничная уже разожгла огонь в камине. Положив перчатки на столик у стены, она сняла шляпу и мантилью. Служанка забрала их и отнесла в гардеробную, а горничная последовала за ней.
И, лишь оставшись вдвоем с Джервасом, герцогиня обратилась к нему:
– Что это за детские выходки, как ты мог себе такое позволить? И кто эта накрашенная, полуодетая девица внизу? Я никогда не поверю, что она гувернантка.
– Она танцовщица, – искренно произнес он. – Ее настоящее имя Розали Дельфина Лавгроув, но в театральном мире она известна как мадемуазель де Барант.
Герцогиня покачала седеющей головой.
– Если ты решил пошутить, то меня это отнюдь не позабавило.
– Это правда.
– В таком случае я считаю, что ты не в своем уме.
Любое замечание о безумии, способном передаться по отцовской линии, болезненно действовало на герцога. Он отшатнулся.
– Если бы я знал о твоем приезде в Хабердин, то успел бы подготовить, убедительное объяснение.
– Ну так объясни мне все сейчас. – Она села в кресло, высоко держа голову, и выпрямила спину.
Джервас в раннем детстве был близок с матерью, но в зрелом возрасте скрывал от нее все, способное вызвать неодобрение. Что же касается Розали, тут он, кажется, переусердствовал. Тщательно выбирая слова, он разъяснил, как он и его подопечный познакомились с танцовщицей.
– Ее мать была парижской балериной, а отец английским скрипачом. Родители состояли в законном браке, – добавил он, решив, что она пришла к такому же ошибочному умозаключению, что и он сам. – И оба умерли. Мадемуазель де Барант зарабатывает себе на жизнь, танцуя в Королевском театре, а в последнее время в Седлерз-Уэллз. Поскольку я невольно способствовал ее уходу из театра, то просто должен был оказать ей какую-то поддержку. Единственное, что я мог сделать, не оскорбив ее достоинства и поступив достаточно разумно, – это предложить ей место преподавательницы французского, пока она не приступит к своей работе.
– Я буду чрезвычайно удивлена, если она снова начнет работать, – ядовито заметила его мать. – Твое рыцарство достойно похвалы, но, на мой взгляд, ты перестарался. Я видела ее, и с меня довольно. Она совершенно здорова. Однако продолжает здесь жить.
– Она собирается уехать через неделю. И сама сказала мне об этом.
– Она уедет завтра, – заявила герцогиня. Джервас покачал головой.
– Я не могу ей этого позволить, пока дороги занесены снегом.
– Я добралась сюда из Хедингтон-Холл без каких-либо осложнений, – возразила она. – Лондонская дорожная застава в полном порядке, а почтовые кареты и экипажи ездят, как прежде. Я не оспариваю твоего права дружить, с кем ты хочешь, но не желаю иметь ничего общего с танцовщицей или поощрять ее присутствие в доме. Дай ей деньги, пообещай дорогие безделушки, но немедленно отправь ее из Хабердина.
– Она не моя любовница, – твердо проговорил Джервас.
– Слава Богу, если так, – с облегчением вздохнула его мать. – Для меня это было бы еще большим позором, чем твоя связь с этой отвратительной Титус.
Его обидели резкость матери и ее недоверие к его вкусу. Взяв себя в руки, он успокоился и сказал:
– Прибереги свои советы для Ниниана. Мальчик просто без ума от Розали.
– Мне больно это слышать. Мой дорогой, я не могу тебе ничего приказывать. Ты сам себе хозяин. Но умоляю тебя поступить, как я прошу.
– Завтра я поговорю с мадемуазель де Барант, – нехотя произнес он.
– Лучше не откладывай, – поторопила его мать. – И не смотри на меня так трагически, дорогой. Женщины подобного сорта обычно крепко стоят на ногах.
Когда Джервас вернулся в увешанную гобеленами комнату, Ниниан сообщил ему, что мадемуазель уже ушла.
– Тетя Элизабет рассердилась на нас из-за маскарада? – поинтересовался он.
– Она устала от долгой поездки, – ответил Джервас. Он знал, что должен подготовить мальчика к незамедлительному отъезду Розали, но сегодня вечером ему не хотелось его огорчать.
– У меня важные дела, но ты можешь оставаться здесь, сколько тебе позволит мистер Даффилд.
Он направился в комнату дворецкого и собрал все найденные деньги, сложив их в просторные карманы своего бархатного сюртука. Затем неторопливо побрел в отдаленный конец замка, где жили гувернеры, и осторожно постучал в дверь комнаты Розали. Он очень сожалел о случившемся, и на сердце у него было тяжело.
Он знал, что в эти минуты она смывает грим с лица, что лицо мокро, а кудри прилипли к вискам.
– Мы встретимся в классной комнате, – сказал он, понизив голос. – Принесите с собой свечу.
Пройдя через холл в темную комнату, он стал ждать, когда она появится с восковой свечой. Джервас взял ее у девушки и поставил на стол, за которым он и его родственники готовили уроки.
– Пожалуйста, садитесь. Я вас долго не задержу.
– Я догадываюсь, что вы собираетесь сказать, – начала Розали, – и могу избавить вас от ненужных осложнений. Я приняла твердое решение уехать отсюда завтра утром.
Когда она вздрогнула, он понял, что ее плечи и спина обнажены, а из окна дул морозный ветер. Розали еще не успела переодеться. Он снял свой плотный бархатный сюртук и накинул на нее, проговорив:
– Я несу полную ответственность за случившееся. За эту неприятную сцену, которую мы недавно пережили. Разъяснив своей матери, что я пригласил вас сюда для занятий с Нинианом французским языком, я утаил от нее некоторые подробности вашего прошлого. Я также скрыл правду о вашей профессии.
Чуть улыбнувшись, она сказала:
– Я ведь предупреждала вас, что не подхожу для роли учительницы лорда Свонборо. Неужели герцогиня сказала то же?
– Я не согласен с вами обеими. Вам очень удались занятия с Нинианом, куда больше, чем я предполагал и считал возможным. Он относится к вам и Даффилду лучше, чем к кому-либо в нашей семье. Он не просто восхищается вами и уважает вас. Я думаю, он в вас влюблен. – Немного помолчав, он продолжил: – Мою мать меньше беспокоит ваше влияние на Ниниана, чем опасность, которую вы представляете для меня.
Она в испуге подняла руки к щекам.
– Я не думала об этом.
– Не думали? Как вы могли не думать?
– Но вы – герцог, а я всего-навсего танцовщица.
– Это не помешало нам стать друзьями. – Ее взгляд был спокоен и невозмутим. Она, как ни в чем ни бывало, проговорила:
– Я полагаю, вам хотелось бы не просто дружбы, а чего-то большего.
– Да, – признался он и ощутил облегчение от того, что смог говорить, не таясь и с полной искренностью. – Еще в тот вечер, когда мы впервые встретились, я понял, что вы не только желанны мне, но и добродетельны, Розали. Я вовсе не собирался вас соблазнять, приглашая в Хабердин. До приезда сюда в День подарков, пока я вновь не увидел вас, я просто не сознавал, как вы мне дороги, но поскольку я вас нанял, я не мог ухаживать за вами. А мне этого очень хотелось.
– Но вы попробовали в лесу, – напомнила она.
– Я не жалею, что поцеловал вас, я не настолько щепетилен.
– Вы не должны так говорить, во всяком случае, сегодня вечером.
– Но если не сегодня вечером, то когда?
– Никогда! Потому что я не смогу ответить вам так, как вам хотелось бы. – Она заговорила, превозмогая частое и сбивчивое дыхание. – Я не желаю становиться вашей chere amie. У меня слишком трудная и утомительная профессия. Я каждый день выступаю на сцене и репетирую, а спектакли иной раз кончаются за полночь. Я не смогу устраивать приемы и развлекать ваших друзей. Я не считаю себя остроумной, не люблю подавать себя и рисоваться. И я не знаю, как надо располагать к себе знатных господ.
Она устала от собственных возражений, и он спокойно заметил:
– Я не требую, чтобы вы сделались рабой моих прихотей. Я стараюсь избегать шумных сборищ, так что вам незачем играть роль хозяйки моего салона. У меня всего один верный друг, но он так хорош, что я не на шутку обижусь, если вы его не примете. От любовницы мне нужны лишь верность и постоянство, ни больше ни меньше.
Но грустный взгляд и задумчивое лицо Розали свидетельствовали, что его речь на нее не подействовала.
Джервас склонился и крепко сжал ей руки.
– Розали, я приложу все усилия, чтобы сделать вас счастливой.
– Но вы сами не будете счастливы со мной. Между нами нет ничего общего. Я лишь месяц проучилась в монастырской школе и всю свою жизнь посвятила танцам. Я читала только романы и стихи. А вы образованны, среди ваших предков были короли и генералы. Я веду свой род от английских фермеров и французских судейских чиновников. – Она тяжело вздохнула, всхлипнула и опустила голову. – Есть и другая причина, по которой я должна вам отказать, и я не знаю, как ее объяснить.
– Попытайтесь, – настаивал он, садясь рядом с нею. – Вы можете говорить мне все и обо всем.
– Думаю, что мне следует начать с мамы, – неуверенно произнесла Розали. – Она родилась в семье почтенного поверенного из Руана. Он был человеком состоятельным и смог нанять ей учителей танцев. Она оказалась столь талантлива, что мадам Монтансье, владелица местного театра, решила отвезти ее в Париж. Мама согласилась, но родные от нее отреклись. Она их больше ни разу не видела и не пыталась с ними общаться, хотя они, очевидно, знали о ее успехах. Она выступала в Версале и заслужила похвалу королевы.
– Да, вы мне об этом говорили.
– Она была молода, хороша собой и популярна настоящее украшение Парижа. Мой отец стал одним из ее многочисленных поклонников, но она его просто не замечала. Она без памяти влюбилась в другого человека и была для него тем, чем вы хотите меня сделать. Они жили вместе, и хотя их роман продолжался несколько лет, он плохо с ней обращался и нередко изменял. Она рассчитывала, что станет его женой, и когда он бросил ее, долго не могла прийти в себя от горя.
Джервас внезапно прервал ее:
– Я догадываюсь, что случилось потом. Ваш отец сумел ее утешить.
– C'est vrai. И она была так благодарна ему за его доброту, что когда он сделал ей предложение, согласилась и вышла за него замуж. Все решилось очень быстро, но их брак оказался счастливым. Благодарность моей матери переросла в любовь, столь сильную, что она забыла о том человеке. Знаменитая танцовщица сделалась преданной женой и заботливой матерью, блестящим образцом добродетелей для новой республики. – Розали ненадолго замолчала, и Джервас спросил ее:
– Откуда вы узнали о ее несчастном романе и горьком прошлом? Не могу себе представить, что она сама рассказала вам.
– Это сделал отец, он считал, что я уже взрослая и должна знать. Так он объяснял мне сложности жизни оперной танцовщицы.
Осознав истинный смысл ее рассказа, Джервас проговорил:
– Я понимаю, что вам не хотелось бы жить в том положении, в каком находилась ваша мать до брака. Но будьте уверены, я не бессердечен и не брошу вас.
– Не в этом дело. – Ее зеленые глаза смотрели куда-то вдаль, мимо него. – Я не стану вашей любовницей из-за отца. Когда он умирал, я поклялась ему, что отдамся лишь законному мужу. Таково было мое обещание, Джервас, и я его не нарушу. Даже ради вас.
В ее печальном выводе не было ничего утешительного, но Джервас без труда догадался, что он ей небезразличен. Поглядев на ее пальцы, по-прежнему сплетенные с его, он неожиданно произнес:
– Мне очень жаль, гораздо больше, чем вы можете представить.
– Moi aussi. Вы не сердитесь?
– Я только разочарован. – Высвободив ее руку, он опустил свою в глубокий карман бархатного сюртука и достал оттуда деньги.
– Вы уже дали мне на проезд до Лондона, когда покидали Бибери, – напомнила она ему. – Они у меня, и я знаю, что их более чем достаточно для почтовой кареты.
– Вы должны взять и эти. Считайте, что это ваше жалованье, если вам так угодно.
– Non, их слишком много.
Не обращая внимания на ее возражение, он продолжил:
– Вы можете нанять квартиру в Лондоне и безбедно жить, пока ваше положение не изменится. Если вам что-нибудь потребуется, дайте мне знать. Я так хочу. Договорились?
Он ждал, что она отклонит его предложение, и был рад, когда Розали кивнула головой.
Он вынул руки из карманов, расправил сюртук и крепко прижал к себе девушку. Она не сопротивлялась, ее тело словно обмякло, и он поцеловал ее в губы, почувствовав, что его желание, если не любовь, по-прежнему находит у нее отклик.
– Идите спать, – сказал он наконец и отпустил ее.
Губы Розали стали горячими от его поцелуя, и она прижалась ими к его щеке.
– Adieu, Джервас.
Она взяла свечу и вышла из комнаты, в одно мгновение лишив его и света, и надежды.
10
Каждый шаг возбуждает влюбленного мысли
И его золотые мечты.
Ричард Лаелейс
Розали стояла перед домом на углу Хей-маркет и Палл-Малл, держа в руках балетные туфельки. Арочные перекрытия и фронтоны фасада напомнили ей замок, и она, словно увлекаемая течением русалка, заколебалась перед тем, как войти. Прежде Розали, скромная исполнительница вторых ролей, всегда пользовалась сценической дверью.
– Почему вы остановились? – нетерпеливо осведомился Джеймс д'Эгвилль. – Нам нельзя медлить, нас ждет Росси. А для вас самое худшее стоять на ветру в сырую погоду.
Суровая зима застигла Лондон врасплох. Вода в Темзе замерзла, и бесстрашные пешеходы перебирались по льду от моста Баттерси к лестнице Хангерфорд. После возвращения Розали погода несколько смягчилась, и сильный снегопад последних недель сменился мокрым снегом.
Розали торопливо миновала священный портал Королевского театра следом за д'Эгвиллем.
Недавние события наглядно показали ей, что судьба может быть в равной степени великодушной и жестокой. Солистка балета забеременела, ушла в отпуск, и синьору Росси понадобилась срочная замена. Условия найма не должны были меняться до возвращения балерины на сцену в августе, но, – как заметил ее наставник, – временный перерыв часто становится постоянным.
Оба они принялись усердно готовить Розали с сегодняшнему экзамену... Желая наверстать упущенное время, она посещала танцевальную академию д'Эгвилля. Большая часть утра уходила у него на проверку ее экзерсисов. Он то и дело вмешивался, обрушивался с руганью на запутанные комбинации движений и не отпускал Розали до тех пор, пока она с ног до головы не покрывалась потом. Затем она должна была стоически выслушивать его критику, столь язвительную, что на следующий день ей не хотелось сюда возвращаться.
Мать часто предупреждала ее, что в действительности профессия балерины – это пот, репетиции и разочарования. Прошедшая неделя доказала Розали истинность слов Дельфины де Барант.
Однако она нашла время для переезда в дом на Пантон-стрит, рядом с Оперным театром. И вновь пригласила к себе служанку Пег Райли, преданно ждавшую ее в Айлингтоне и уставшую от этого ожидания. Солидная сумма, которую вручил ей Джервас, и в самом деле оказалась велика, на нее вполне можно было прожить до Пасхи, когда откроется Седлерз-Уэллз. Если Росси решит, что она не подходит, Розали сможет вернуться в Айлингтон к мистеру Дибдину.
– Я только что обсуждал условия найма с Майклом Келли, – сообщил ей Джеймс д'Эгвилль, когда они проходили по вестибюлю. – Он согласен платить вам восемь фунто в неделю плюс расходы на костюмы в пятьдесят фунтов.
Он открыл дверь и пропустил ее в похожий на пещеру зал.
– Помните, что вы должны высоко держать руки в арабесках, – тихо сказал он ей. – Тогда вы сами покажетесь выше. И не забывайте улыбаться.
Хотя Розали и раньше приходилось бывать в театре, после скромных размеров Седлерз-Уэллз все здесь казалось грандиозным. Зал мог свободно вместить две тысячи зрителей. Пустым он казался еще больше. Зажжены были только свечи рядом со сценой, и когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила, что убранство театра стало иным. Во всяком случае таким она его не помнила. Изменилась обивка кресел, теперь она гармонировала с алыми занавесями в ложах. Светлые переливы фресок на потолке дополняли панели передних лож. Нижние, находившиеся вровень с партером, были выкрашены в серый цвет с декоративными медальонами, а ложи над ними расписаны под мрамор. Самые верхние украшали барельефы на серебряных подставках. Четвертый и пятый ярусы и галерка остались без каких-либо украшений.
Двое джентльменов стояли на дорожке для «щеголей» – широком центральном проходе, разделявшем ряды красных кресел, – и торопливо и темпераментно говорили друг с другом по-итальянски. Одним из них был синьор Росси. Он повернул голову и произнес:
– А, вот и вы, д'Эгвилль. Я собираюсь возобновить ваш балет «Le jugement de Paris»[33], и его нужно подготовить за два дня. У нас больше нет времени.
Спутник Розали спокойно ответил:
– Мадемуазель де Барант знает этот балет, она танцевала в нем несколько лет назад. И я разучивал с ней партию Юноны.
– Molto benе[34]. – Балетмейстер заметил Розали и обратился к ней: – Синьорина, вы должны показать мне, что танцуете не хуже вашей матери, не правда ли?
Она скинула плотный плащ и осталась в тонкой муслиновой тунике и розовых чулках. Он одобрительно проговорил:
– Вам не надо переодеваться. Д'Эгвилль, наверное, предупредил вас, что я не переношу опозданий. Я вызвал Вестриса, но он всегда так долго копается в артистической уборной.
Она обрадовалась, узнав, что Арман будет ее партнером. Розали почувствовала, что это знак свыше. Она надевала туфельки, когда вошел Вестрис. Он тоже был в тунике и чулках.
Они расцеловались в щеки по французскому обычаю, и он весело произнес:
– Очевидно, я пророк, cherie. Это ваша роль, и вы на своем законном месте. Мы снова станем партнерами.
Они прошли на сцену, уже обставленную для первого действия шедшей в тот день оперы, и он пояснил, что разрисованный задник и боковые декорации изображают восточный дворец. Розали была довольна она опять вернулась в свой уютный мир с замками из дерева и холста, а не из прочного камня с известью.
У нее забилось сердце и пересохло горло. Розали поняла, что она во власти столь привычного ей сценического волнения. Она ждала, когда заиграет оркестр, и в этот момент успех в новом театре, само право выступать в нем показались девушке чем-то второстепенным. Гораздо важнее не обмануть ожиданий д'Эгвилля. Она знала, что ее осанка не изменилась голова, шея, плечи и руки двигались с прежним изяществом, но прыжки были, к сожалению, terre a terre[35], да и ноги скользили не на столь четко и точно, как требовалось.
Росси обернулся к другому итальянцу, сидящему теперь за клавесином, и разъяснил ему:
– Синьор Пиккитта, сейчас вы увидите pas de deux пастуха Париса и богини Юноны.
Стук ее носков о деревянные половицы грозил заглушить негромкий звук струн оркестра. Она сосредоточилась на музыке, соразмеряя свои движения с ее ритмом, ее улыбка сделалась более естественной, когда усилием воли Розали начала побеждать законы гравитации. Она выдвинула руку навстречу протянутой руке Армана, положив другую на его крепкое плечо, и подняла ногу, сделав arabesque penchee. Секунду спустя она ринулась от него прочь, ее туфельки заскользили по сцене, а он начал преследовать ее, высоко прыгнув в одном из своих прославленных jetes.
Вдохновленная его блестящим мастерством, Розали легко и с полной выкладкой исполнила сложное bouree. Такое уже случалось во время ее репетиций с д'Эгвиллем. Глаза Армана сверкнули, его сильное, мускулистое тело вновь оторвалось от земли, и она поняла, что, танцуя, он становится почти красивым.
Однако его новый подвиг, entrechat huit, не вызвал одобрения у синьора Росси, который выкрикнул из первого ряда:
– Аллегро – поскорее! Нет, нет, попробуйте снова. Вы хотите танцевать быстро и живо. Мы этим потом займемся. Синьор Пиккитта, продолжайте!
Кода была величественной и статичной. Она не требовала от танцоров особой энергии, a pas de deux завершилось еще одним арабеском с поддержкой.
Пока синьор Росси и Джеймс д'Эгвилль о чем-то тихо переговаривались, Розали встала сзади и перевела дыхание. Она слишком устала, и ее мысли путались, но инстинкт подсказывал, что для танцовщицы, не выступавшей на сцене два месяца, она исполняла партию совсем неплохо. Наработанная годами техника осталась при ней, а поврежденная правая лодыжка, к счастью, не дала о себе знать.
– Я доволен, синьорина, – заявил балетмейстер, – хотя для Юноны вы слишком малы ростом. Спускайтесь вниз, в артистическую уборную, там для вас подберут нужный костюм. Я посоветую синьору Келли заключить с вами контракт, если вы согласны с нашими условиями.
От волнения Розали лишилась дара речи, но, выходя за кулисы, кивнула, соглашаясь.
– Подождите, Вестрис, – приказал синьор Росси, когда Арман двинулся вслед за ней. – Я хочу еще раз посмотреть ваши entrechat. Я отнюдь не в восторге от вашей элевации.
Хмурый вид француза свидетельствовал о том, что его профессиональная гордость задета этим замечанием.
Розали, снимая влажные от пота кожаные туфельки, вспомнила этот эпизод и удивилась реакции Армана. Настоящий артист, часто говорила ей мать, должен подавлять самолюбие, знать свои слабые стороны и стараться их преодолевать, чтобы совершенствоваться. Она с горечью призналась себе, что слава и лесть испортили ее друга. Розали молча поклялась бороться с собственным тщеславием и постоянно учиться у других, особенно теперь, когда ее мечта превратилась в реальность.
Лондонские церковные колокола пробили два часа пополудни. Как раз в это время карета герцога Солуэй и экипажи с делегатами от парламента подъехали к окруженному колоннами двору Карлтон-Хаус.
Через два дня после отъезда Розали де Барант Джервас тоже покинул Хабердин. Он решил занять свое место в палате лордов. Для него это был акт протеста, несогласие подчиняться семейным правилам и оправдывать ожидания близких. Он не заявлял открыто о намерении отыскать возлюбленную, и хотя его мать догадалась, что не только долг заставил его отправиться в Лондон, она удержалась от каких-либо комментариев. Возможно, она не беспокоилась еще и потому, что в ее присутствии, да и вообще в замке, он предпочитал скрывать свои чувства.
Он уже знал, что Розали не вернулась в театр на Тотнем-стрит, из которого так стремительно ушла после случившегося с ней в октябре несчастья. Он надеялся что-нибудь выяснить в Айлингтоне, но все его усилия оказались напрасны – Седлерз-Уэллз не работал до Пасхи, а миссис Дибдин пребывала в твердой уверенности, что ее муж нанял французскую танцовщицу на летний сезон. Мери Гримальди тоже не смогла ему помочь. Она была столь поглощена личными заботами, что Джервас не стал тревожить ее долгими расспросами.
Тем не менее он был просто обязан отыскать Розали. Пусть даже ему не удастся побороть ее щепетильность и убедить девушку в силе и глубине своего чувства, все равно она должна знать – речь идет не о простом физическом волнении. Он не сумел объяснить, что влюблен в нее, и тем самым невольно опошлил свое предложение, сведя его к покровительству и защите. А он действительно влюбился – до безумия, до настоящего отчаяния.
Прежде чем присоединиться к группе депутатов, Джервас прошелся по Палл-Малл до здания Итальянской оперы. Розали мечтала танцевать в этом театре, и, вероятно, он сможет раскрыть тайну ее исчезновения, найдет ее здесь.
Однако, прервав поиски танцовщицы, он против воли принял участие в ожесточенном споре о регентстве, разгоревшемся между сторонниками правительства и оппозицией. Сам не понимая, как это произошло, он ввязался в сложный конфликт с интригой.
Если премьер-министр Спенсер Персиваль собирался ограничить влияние принца Уэльского, то виги, предвидя в ближайшем будущем возможность формирования своего правительства, старались заручиться доверием его королевского высочества и протестовали против этих ограничений.
Джервас занял свое место в палате лордов через несколько дней после окончательного решения вопроса. Во время голосований он следовал примеру своего отца, просвещенного тори, и доказал этим принадлежность к партии. Он быстро завоевал авторитет, с его мнением начали считаться, и в результате лорд Камден включил его в состав делегации лордов и незнатных депутатов, направленной в Карлтон-Хаус. Там они должны были выслушать отзыв принца по поводу билля о регентстве.
Судя по всему, возглавить новое правительство предстояло лордам-вигам Грею и Гренвиллю. Сознание собственной важности и нескрываемой близкой победы просто переполнило их, когда лакей принца раскрыл двери перед депутатами. В восьмигранном холле собралась толпа дворян и министров, и церемониймейстер торжественно провозгласил:
– Милорды, джентльмены, его королевское высочество готов вас принять.
Джервас замыкал процессию депутатов и смог бросить беглый взгляд на мраморный бюст Чарлза Джеймса Фокса, высившийся на пьедестале. Этот сторонник принца обеспечит превосходство вигам.
Герцог вошел в круглую гостиную следом за своими знаменитыми спутниками и понял, что их сиятельный хозяин созвал друзей из стана оппозиции, чтобы дать им возможность понаблюдать за историческим событием. Здесь присутствовали Ричард-Шеридан и лорд Мойра, а также герцог Камберленд, чье обезображенное шрамом лицо казалось более мрачным, чем требовали обстоятельства.